— А что я могу? — огрызнулся тот. — Плетью обуха не перешибешь. Такие теперь директивы сверху, насчет бдительности и борьбы с примиренческими настроениями к врагам народа.

— Ты кого это, с-сукин сын, во враги народа записываешь? Якова? — взъярилась его теща. — Он же, как и ты, в Красной Армии с восемнадцатого года! Смотри, так дождешься, что и тебя какой-нибудь гад во враги народа запишет!

Дядя Савва сидел перед ней, понурив голову.

— Ладно, нечего тут рассиживаться! — решительно сказала Елизавета Климовна. — Под лежачий камень вода не течет. Пошли Якова выручать!

И все, кого она собрала, толпой двинулись к горотделу НКВД, где бабушку хорошо знали и неплохо помнили ее мужа. А разговор там завязался еще более горячий, чем с дядей Саввой. Но бабушкин напор сделал свое дело:

— Смотри, Лизавета! — сказали ей напоследок. — Отдаем тебе зятя на поруки под твою ответственность. Если что не так — сама знаешь!

Отец вернулся из НКВД весь какой-то понурый, с потухшими глазами, без шпалы в петлицах. Медаль 'XX лет РККА', врученную совсем недавно, ему, впрочем, оставили. Целыми днями он сидел дома, ничего не делая. Нина стала замечать, что всегда подтянутый, гладко выбритый, отец и бриться стал не каждый день, нередко щеголяя с колючей щетиной, которая неприятно кололась, когда он пытался поцеловать дочку. Забросил он и занятия гимнастикой по утрам — а раньше Нина любила смотреть на его крепкую, мускулистую фигуру, и нередко вздрагивала, когда он даже посреди зимы обливался холодной водой до пояса. Одно пока оставалось в нем неизменным — ежедневно до блеска начищенные хромовые сапоги, сшитые на заказ, и чистый подворотничок гимнастерки.

Все чаще и чаще Речницкий стал прикладываться к бутылке с водкой.

За что его жизнь бьет так подло? Ведь с юных лет в Красной Армии! Он вспоминал, как в детские годы скитался с бабкой, у которой был на воспитании, как в 1914 году она прибилась вместе с ним к лазарету отступающей русской армии, и как после ее смерти в 1916 году поступил в армию добровольцем. А потом — революция, 1918 год, и он выбирает свое место в рядах красных. Вспоминал сентябрьские бои под Кунгуром, когда они пытались сдержать рвущиеся вперед войска Колчака, и тяжелый отход зимними месяцами к Каме. Там, под Кунгуром, он и познакомился с молодым, всего на два года старше его, командиром эскадрона Константином Рокоссовским. Потом судьба развела их — он с войсками под командованием Фрунзе отправился в 1920 году на Туркестанский фронт, а Константин — дальше на восток, добивать колчаковцев... Где-то сейчас Рокоссовский? Слышал, он сильно вырос в чинах, комдивом стал, получил под командование корпус. Небось, арестован, ведь тоже поляк...

И бывший капитан единым махом опрокинул в глотку очередные сто граммов водки.

— Яков, бросай пить! Не дело это! — урезонивала его бабушка.

— А что мне еще делать прикажешь? — раздраженно бросал отец. — Я всю жизнь армии отдал! А они меня взяли, да выкинули вон, как пса шелудивого!

— Ты что сопли распустил? — тон бабушки становился угрожающим. — Ты мужик или нет? На обиженных воду возят. Да и не на кого обижаться — сам во всем виноват!

— Сам? — полупьяным голосом возмутился отец (водка его так легко не брала). — В чем это?

— Сам, сам! — настаивала бабушка. — А виноват ты в том, что смотрел сквозь пальцы, как насажали на вашу шею всяких сволочей, а теперь они творят, что хотят!

Переведя дыхание, она решительно заявила:

— Так, нечего тебе больше водку хлестать и сидеть тут без дела, обиды свои пережевывать. Ищи себе работу...

— Да кто же мне ее даст! — махнул рукой Яков.

— Ищи! — повелительно прикрикнула Елизавета Климовна. — Будешь искать — найдешь! Какую ни есть. Не все же вокруг одни сволочи?

И отец отправился искать работу. Не сразу, но нашел — преподавателем физкультуры в политехникуме, где за него замолвил слово инструктор по начальной военной подготовке — пожилой отставник, хорошо знавший бабушкиного мужа, да и с самим Яковом знакомый.

С шестилетней Ниной, разумеется, никто подробно об аресте и увольнении отца из армии не беседовал. Однако девочке крепко запали в память все обстоятельства этого дела, и все беседы, которые велись в доме вокруг него. Одно Нина поняла за эти непростые часы, дни и недели: не всем людям можно верить, не на всех можно положиться, и многие далеко не столь хороши, как можно было бы судить по их словам и приветливым улыбкам. И, что кольнуло ее больнее всего: те, кем она гордилась, и кому втайне завидовала — красные командиры со сверкающими красной эмалью шпалами и даже ромбами в петлицах — могут оказаться малодушными, трусами и отступниками, и даже бессовестными карьеристами, готовыми ради своих постов сломать судьбу человека.

Арест и увольнение из армии отца аукнулись и матери Нины. Хотя она не была с ним официально расписана, ее вызвали в партийную организацию инженерного управления и потребовали отречься от Якова Речницкого.

— С какой это стати? — возмутилась мама. — Он что, враг народа? Тогда бы его НКВД не выпустило!

— Все равно! — заявили ей. — Раз уволили из армии, значит, человек он подозрительный.

— Ну, уж нет! — отрезала мама. — Я его не для того выбирала, чтобы от него отрекаться.

За такую строптивость маме пришлось расстаться с партбилетом. Естественно, она подала апелляцию, а тут как раз выяснилась большая нужда в кадрах специалистов для работы в системе созданного приказом ? 0100 НКВД СССР от 22 мая 1938 года ЖДСУ НКВД на ДВ (Железнодорожное строительное управление НКВД на Дальнем Востоке). Деятельность этого управления развернулась от Тайшета до Комсомольска-на-Амуре, и зэков в качестве рабочей силы там хватало, а вот специалистов — нет. Апелляцию Анны Коноваловой удовлетворили, партбилет вернули, и поехала она в Сибирь, разворачивать железнодорожное строительство.

3. Друзья и подружки

На улице Нина давно уже была своей. Здесь, на территории Русского города, жили, разумеется, не одни русские — хватало и украинцев, и татар, и евреев, и, разумеется, узбеков. Тем не менее, Русский город накладывал на всех свой отпечаток: частыми были смешанные браки, узбечки уже успели расстаться с паранджой, тогда как на улицах Старого города она была отнюдь не редкостью. Среди подружек Нины узбечки тоже были, тем более, что их объединяло общее дело...

Какое? Да житейское, в общем-то, дело — мытье головы. О, дело это, хотя и обыденное, но отнюдь не такое простое, как кажется! Занимались им, разумеется, на женской половине, и всегда не в одиночку. Нина, собравшись со своими подружками, сначала помогала им расплести множество маленьких косичек. Затем получившуюся гриву темных волос мыли в кислом молоке, вытирали, просушивали... Какой при этом получался запах, сами можете себе представить, но вот что молочная сыворотка благоприятно влияет на волосы — это факт. Волосы росли длинные, прочные, пышные.

Затем волосы надо было тщательно расчесать и снова заплести в множество тугих маленьких косичек. Одной со всем этим было бы справиться гораздо труднее. Нина, в отличие от узбечек, маленьких косичек не носила. Ее волосы, такие же темные, длинные и пышные, как и у ее подружек, были чрезвычайно непослушными, и совершенно не желали держаться в заплетенной косе, тут же рассыпаясь. Их можно было удержать, только вплетая в косы ленточки, и тщательно завязывая их. Так что приходилось ограничиваться всего двумя косами.

Если вы подумаете, что подружками круг общения Нины и ограничивался, то серьезно ошибетесь. Крутилась она как раз в основном в мальчишеской компании, причем предпочитая ребят значительно старше себя, хотя в этой среде скидок на возраст никто не делал — в том числе и в драках. Если не обращать внимания на косы, то и сама она походила скорее на мальчишку, чем на девчонку — и поведением, и внешним видом, особенно летом. В летнюю жару, как и мальчишки, Нина носилась по улицам загорелая до черна, в одних трусах: красивые платьица, старательно сшитые бабушкой, она, выбегая из дома, снимала, аккуратно складывала, и прятала под крыльцо — до возвращения. Не портить же такую красоту в уличных проделках и потасовках!

Кумиром Нины среди дворовой ребятни был Артур — уже, считай, почти совсем взрослый парень, не только успевший закончить семилетку, но и перешедший аж в 9-й класс! Он был в авторитете у всех окрестных парней, да и мужики постарше с ним считались. Тот несомненный факт, что дела Артура связывали его с преступной средой, не влиял на мнение девчонки: он был свой, своих в обиду не давал, и понятия о чести у него имелись. Понятия своеобразные, но следовал он им строго, и готов был за них стоять до последнего.

Ее привязанность к Артуру стала взаимной одним жарким июльским вечером. Возвращаясь от подружек-узбечек домой, Нина совершенно случайно услыхала за калиткой в одном из дувалов, тянущихся вдоль улицы, приглушенный разговор, в котором ее чуткое ухо выловило имя Артура. Любопытная девчонка, углядев толстые ветки старого тутовника, нависающие над самой глинобитной стеной, не долго думая, вскарабкалась на них и осторожно заглянула в чужой двор.

На двор уже легли резкие закатные тени, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть группу взрослых парней, попыхивающих папиросками. Один из них громких шепотом частил:

— Точно говорю, эта сука, Артурчик, здесь и пойдет.

— Если не гонишь... — проговорил другой.

— Верняк, век воли не видать! — торопливо отозвался первый.

— Тогда встретим — и на перо... — зловеще заключил второй.

— А где встретим-то? — вклинился еще один голос. — Тут не лучшее место.

— Он вдоль Чаули-арыка пойдет, — снова зачастил первый, — там кусты есть...

— Тогда что мы тут стоим? — снова заговорил второй. — Айда, осмотримся на месте, что и как.

Кодла двинулась к двери, и Нина, чтобы не быть обнаруженной, стремительно влезла по тутовнику как можно выше. Как только парни немного отдалились, она спустилась на землю и последовала за ними. Вскоре вся компания остановилась и укрылась в негустых зарослях ивняка. Девочка стрелой дунула домой, и с порога закричала отцу, сидевшему за столом (тогда он еще не нашел работу в техникуме):

— Папа! Артура порезать хотят!

Разобравшись в сбивчивых пояснения дочки, отец стремглав выскочил со двора, чтобы оповестить приятелей Артура, а Нина кинулась обратно к месту засады. Она осторожно подбиралась все ближе, лихорадочно размышляя — а что делать, если Артур сейчас появится. На город стремительно падала южная ночь, но девочка сумела разглядеть увесистый комок засохшей до каменного состояния глины и вооружилась им. Ага, вот на эту чинару можно взобраться и тогда она окажется как раз между Артуром и засадой.

Тихонько, как мышка, она стала карабкаться на дерево, засунув свое оружие в трусы — потому что больше было некуда. Затем, держась одной рукой за ветку, другой она извлекла метательный снаряд и приготовилась запустить его в противника. Именно в этот момент на тропинке вдоль арыка показался Артур, почти поравнявшийся уже с местом засады.

— Артур! Шухер! — что есть мочи завопила Нина. Кодла, засевшая в кустах, рванулась на тропу, и девчонка, сидящая на толстой ветке, оказалась как раз над местом схватки. Она тут же швырнула кусок глины в первого из нападавших. Кидалась она, к слову сказать, совсем неважно, и твердый комок, вместо того, чтобы прилететь в голову, куда она целила, пролетел мимо. А у парня в руке уже блестела финка, которую он собирался немедля пустить в ход.

С визгом Нина обрушилась вниз, прямо на плечи нападавшему, и вцепилась ногтями ему в лицо. Парню было достаточно одного движения, чтобы стряхнуть девчонку с себя, с силой приложив ее о твердую, плотно утоптанную землю. Но этого мгновения Артуру хватило, чтобы отскочить назад и самому выхватить нож.

Ситуация, однако, оставалась довольно отчаянной, кодла, несмотря на первое замешательство, стала напирать, и тут, наконец, на тропе сзади показалось несколько своих ребят во главе с Яковом Францевичем. Небольшой свалки избежать не удалось. У отца Нины, единственного из всех, никакого оружия в руках не было, но именно он возглавил атаку, сметая всех на своем пути, наглядно показав этой шпане, что такое настоящий мужской кулак — уж больно ему хотелось пробиться к дочке и убедиться, что с ней все в порядке. Чужаки быстро сникли и предпочли ретироваться, поняв, что ситуация изменилась не в их пользу, и тогда Нина вылезла из кустов, куда успела предусмотрительно заползти, навстречу отцу. Все-таки он у нее лучший папка на свете!

Обошлось без жертв, — несколько порезов не в счет.

4. Школа

Укрепившаяся после этого случая дружба оказала на поступки девочки немалое влияние — когда у Артура начались осенью 1938 года занятия в школе, Нина увязалась за ним. Тогда и с семи лет не часто начинали учиться, а уж с шести — это было чем-то из ряда вон выходящим.

Разумеется, никто ее к занятиям не допустил. Но Нина упорно приходила в школу, тихонечко приоткрывала дверь в комнату, где сидели школьники 1-го класса, и внимательно слушала, как идет урок. Это упорство произвело определенное впечатление на учителей, и ей было сказано:

— Можешь сесть за парту позади всех, и если не будешь шуметь и мешать вести урок, — выгонять не будем.

Так, за партой в заднем ряду прошла еще одна четверть, а после Нового года ее настойчивость была вознаграждена — Нину зачислили в 1-й класс.

Надо сказать, что такая привязанность маленькой девчонки стоила Артуру немало крови. Все дело было в бабушке. Причем тут бабушка? А притом, что бабушка была большая рукодельница. Она сшила шестилетней первокласснице симпатичные трусики — беленькие, с оборочками, на пуговичках. Но вот беда: петельки оказались поначалу слишком тугими, и расстегнуть их Нине было почти не под силу. Поэтому, когда на переменке ей надо было заглянуть в туалет, выходила она из положения просто — находила своего приятеля и без всякой задней мысли просила его:

— Артур, помоги расстегнуть трусики!

Сколько несчастному парню пришлось вытерпеть насмешек от своих одноклассников — можете себе представить! Однако он не только никогда не забывал, чем обязан Нине, но и испытывал к шестилетней девчонке нечто вроде уважения. Нередко ему приходилось отвечать на злословие кулаками. Но при всем этом, он ни разу не попрекнул девочку и не отказал ей в просьбе (честно скажу: склоняю голову перед такой необыкновенной стойкостью!). Вскоре, к счастью, петельки разносились, стали посвободнее, и вся проблема отпала сама собой.

Освоившись в школе, Нина стала понемногу демонстрировать свой упорный, целеустремленный и пытливый характер. Проявлялось это, надо сказать, не только в учебе. Первой жертвой ее, скажем так, духа новаторства и изобретательства, пала школьная столовая.

Топили плиту в этой столовой саксаулом и кизяком — двумя самыми распространенными видами топлива в этих краях. Саксаул был топливом привозным и стоил довольно дорого — и было его не так много, и жар при сжигании он давал очень приличный. Кизяк же, — а попросту, сушеный навоз, — был топливом местным. Помимо той его части, что образовывалась в стойлах и загонах, его собирали и на улицах, причем охотой за этим дармовым топливом, остающимся после лошадей, ишаков и верблюдов, занималась как раз ребятня. Улицы и кварталы были поделены на участки, и чужаков безжалостно изгоняли, если они посмели влезть не на свою территорию.