Эсташ Доже и его дьявол

— Тогда чего ты опять морочишь мне голову?! — Эсташу удалось удержаться от крика, но он злобно отшвырнул с дороги старинный резной табурет.

— Есть еще способ, — скупо улыбнулся Лазар. — Надежный. На вас никто не подумает.

— Какой способ?

— Неважно. Все сделает тот, кого вы однажды видели.

Эсташ сглотнул и оглянулся на дверь, но теперь он уже боялся не случайных свидетелей, а... сам не знал толком, чего. Например, что щеколда сама собой отодвинется, дверь с тихим скрипом приоткроется, и из темного коридора послышится глухое рычание и пахнет звериной шерстью.

— Не бойтесь, — мягко сказал Лазар, — вам не придется вызывать его и встречаться с ним. Но от вас потребуется кое-что другое...

У Эсташа подкосились ноги, и он тяжело опустился на край кровати.

— Вы ведь сами должны понимать, сударь, — продолжал Лазар, отвечая на непроизнесенный вопрос, — что дьявол не помогает просто так. Ему нужно что-то взамен.

— Моя душа? — Эсташ невольно поднял глаза на скромное деревянное распятие, висевшее над изголовьем. — Я должен продать душу?

Сколько раз он вполне серьезно клялся, и вслух, и про себя, что готов отдать душу ради герцога Анжуйского, но никто не приходил за его душой. А сейчас, как дошло до дела, его затрясло, и он не мог оторвать взгляда от искаженного мукой лика Спасителя.

— В некотором роде, — подтвердил Лазар. — Но это делается не так, как представляют авторы всех этих захватывающих трактатов по демонологии. Не нужно никаких письменных договоров и посещений шабаша. Вы просто оставите в условленном месте плату.

— К-какую?..

— Девушку. Живую. Юную, желательно пригожую. И непременно девственницу.

Услышав, что ему не придется отрекаться от Господа, топтать распятие, осквернять Святые Дары и подписывать своей кровью ужасный договор, Эсташ выдохнул с облегчением.

— Где же я возьму живую девушку, да еще непременно девственницу? — как ни было ему страшно, все-таки он слабо улыбнулся этому не лишенному пикантности заказу.

— В деревне их полно. Уж вы найдете способ завлечь одну из них после заката куда-нибудь в укромное место... скажем, на винодельню. Только сами с ней не оставайтесь, ни к чему вам это. Как увидите, что солнце заходит, тихонько уйдите как бы до ветра, а сами бегите, не оглядываясь. Иначе встретитесь... вы понимаете. А еще лучше назначьте ей свидание после заката, а сами не приходите. В общем, придумайте что-нибудь для своей безопасности.

Эсташ не стал спрашивать, что произойдет с девушкой. Ясно, что больше никто ее не увидит в живых. Но одна из деревенских замарашек в деревянных сабо и заплатанных юбках — так ли уж велика эта цена, даже если дьявол надует и ничего из всей затеи не выйдет?

— И еще, — добавил Лазар, — это нужно сделать завтра ночью. Если вы решитесь, порядок действий у нас будет такой: утром я уйду во исполнение приказа вашей почтенной матушки, вечером вы приводите девушку, а на следующий день очередь за вашим батюшкой. Потом, когда дело будет сделано, я вернусь. И вы должны обещать, что примете меня назад на службу. Обещаете, сударь? — Лазар серьезно заглянул в глаза хозяину, и Эсташ, хотя и пробормотал, что обещает, но все же почувствовал сомнение. Лазар это почувствовал. — Темновато стало, да? — заметил он. — Простите, сударь, заговорился и позабыл принести вам свет. Сию секунду сделаю. А вы пока подумайте хорошенько над тем, что я вам сказал.

Лазар ушел, и Эсташ остался один в темной спальне.

"Они изуродованы, растерзаны и частично съедены".

"Как увидите, что солнце заходит, тихонько уйдите как бы до ветра, а сами бегите, не оглядываясь. Иначе встретитесь..."

Единственным источником света была луна — зыбкое, ненадежное, опасное светило, но Эсташ бросился к ней как к единственному спасению и встал у окна. Надо рвом, в котором надрывались лягушки, висели тучи мошкары. Черная вода плескалась с тихими непристойным звуками — чавканьем, чмоканьем, шуршанием камышей. Столько раз Эсташ слышал похожие звуки за стеной, лежа без сна в 'пыточной'... Его мысли перенеслись к герцогу Анжуйскому, и страх ушел. Он почувствовал великую решимость. И когда Лазар вернулся, прикрывая ладонью горящую лучину, от которой собирался зажечь свечи, Эсташ встретил его словами:

— Я согласен.

На следующий день с утра пораньше Лазар покинул замок. Он увязал свои пожитки в узел и ушел пешком, потому что желающих подвезти его не нашлось. Эсташ же немедленно принялся за свои хлопоты: ему нужно было срочно отыскать девственницу. К счастью, он знал, к кому обратиться.

Когда ему было четырнадцать лет, и он, еще не ведая, что на свете бывают другие удовольствия, со смутным интересом посматривал на горничных (особенно на одну из них, худенькую и быструю, как оса, Жаклин, которая со значением переглядывалась с ним, а пробегая мимо, всякий раз задевала его своими юбками), но не решался к ним подойти, старая служанка Като пришла ему на помощь. Она сама предложила все устроить за небольшую мзду, провела переговоры с Жаклин и организовала им с господином Эсташем встречу на сеновале. Впоследствии она с успехом сватала ему других деревенских красавиц податливого нрава, и он пользовался ее услугами, пока не покинул отчий дом. Теперь же, когда Эсташ вернулся, матушка Като первым делом лукаво поинтересовалась, не скучает ли он и не нуждается ли в приятной компании по вечерам. Женская часть обитателей Шевенкура единодушно считала господина Эсташа весьма пригожим. Многие охотно пошли бы с ним за скромный подарочек. Но Эсташ выслушал это лестное предложение и покачал головой. Женщины больше не интересовали его. Что, интересно, если попросить у мамаши Като мальчика? Придет она в ужас или просто не поймет, чего он хочет (она ведь, бедная, поди, даже не знает, что такое бывает на свете)? Впрочем, и это было не более чем праздной игрой ума: Эсташ по-прежнему желал одного Месье и не был согласен ни на какие замены, хотя, возможно, если бы ему удалось выпустить пар с кем-то другим, это принесло бы облегчение. Но даже те, кто вроде бы был в его вкусе, не вызывали в нем никаких чувств: все было израсходовано на одного-единственного человека.

Эсташ разыскал старую служанку на кухне, где она чистила песком медное блюдо.

— Матушка Като, — начал он, усевшись на край стола и покачивая ногой, — я тут подумал и решил, что я согласен на твое давешнее предложение.

Матушка Като снисходительно улыбнулась, давая понять, что недолго он противился соблазну.

— Слезли бы вы оттуда, господин Эсташ: испачкаетесь.

Эсташ соскочил со стола и с досадой повернулся, пытаясь рассмотреть подол кафтана — чистый ли?

— Я, собственно, почему колебался так долго, матушка Като: один мой друг в Париже подхватил дурную болезнь. Насмотрелся я на его мучения и решил, что лучше уж без женщин. Ну их совсем, раз они могут привести к такой беде.

— Как же, — хмыкнула матушка Като, — вашему брату без женщин невозможно. А насчет болезней не волнуйтесь, господин Эсташ. В Париже-то они, конечно, на каждом шагу, а у нас откуда бы им взяться? Все наши молодицы блюдут себя в лучшем виде. Что вы скажете насчет Жаннетты Бруссон? Помните ее, а? Кровь с молоком, а волосы какие, а плечи, а грудь!.. Муж умер в том году на Троицу, так что к ней можно в любое время заглянуть.

— Нет, — отрезал Эстащ. — Вот уж от кого запросто можно подцепить подарок, так это от веселой вдовушки. Мне нужна девственница, Като, чтоб я был уверен, что до меня у нее никого не было.

— Девственница?.. — растерялась мамаша Като. — Будет вам, сударь! Слишком хлопотное дело, да и толку-то? За добродетельными девицами надзор строже, чем за мужними женами, да и сами они за свою честь дрожат, а так дойдет до дела, так и не умеют ничего, только лежат пластом и хнычут. То ли дело женщина, которая знает, что к чему... — И она принялась перечислять других кандидаток: взять хоть Симонетту Коле — кроткий нрав, прелестные глаза, а уж такая чистоплотная, что у нее не только дурной болезни, но и простого насморка быть не может, или Элизабет Легу — пятнадцать лет, замужем всего несколько недель, почитай что девственница, а в господина Эсташа прямо влюблена — так и пялила на него глаза давеча в церкви, небось, влетело ей потом от мужа-то.

Но Эсташ упрямо качал головой: ни за что, ему не нужен порченый товар, он слишком устрашен примером своего парижского приятеля, чтобы даже дотронуться до женщины, в чистоте которой есть хоть малейшие сомнения. Самой девице он посулил серебряную булавку, а Като, если ее миссия увенчается успехом, — настоящие алансонские кружева. Сначала он собирался пожаловать обеим по золотой цепочке, на которой носил брелоки, но чутье подсказало ему, что чрезмерная щедрость может вызвать подозрение.

Матушка Като с сомнением покачала головой, особенно когда узнала, что девственница нужна непременно сегодня, ибо молодому господину не терпится.

— Ничего вам не обещаю, сударь, уж простите, — заявила она, не скрывая неодобрения. — Видать, привыкли вы в Париже ко всяким штучкам и запамятовали, что у нас так дела не делаются. Ну да ладно. Чем могу, помогу.

Эсташ даже забеспокоился. Задача, казавшаяся такой простой, обросла осложнениями. Что ему, скажите на милость, делать, если матушка Като не найдет девушку (или не захочет искать)? Просто похитить первую попавшуюся крестьянскую девчонку, утащить на винодельню и там привязать до захода солнца?

К полудню Като разыскала его в замке и, демонстративно вытирая пот со лба (дескать, пришлось же старухе побегать ради вас, распутника этакого), с гордостью отчиталась, что нашла требуемое. Пьеретта Дютю, четырнадцать лет, довольно миленькая, но немного худа и плохо одета, потому что ее семейство крайне нуждается. Живет с отчимом, который сам ей проходу не дает. Должно быть, поэтому Пьеретта и согласилась: если ее шансы сохранить добродетель и без того малы, лучше уж лишиться своего единственного сокровища не с вечно пьяной свиньей, а с красивым молодым господином, и получить вместо побоев серебряную булавку.

— Я ей еще сказала, что если будет умницей, то ее возьмут в услужение в замок, — прибавила Като. — Надо бы, в самом деле, попросить за нее мадам. Девочка-то славная и работящая.

— Ладно, — прервал ее Эсташ: чем меньше знаешь о будущей жертве, тем легче на душе. — Пусть приходит после захода солнца на винодельню.

— На винодельню? — удивилась Като. — К чему в такую даль, да на ночь глядя? Хотите, я ее прямо к вам в комнату приведу?

— А если кто-нибудь заметит?

Матушка Като сочувственно покачала головой.

— Эх, господин Эсташ... В слишком уж большой строгости держат вас батюшка с матушкой.

"Это ненадолго", — мрачно подумал Эсташ.

Его немного беспокоило, что будет, когда Пьеретта... скажем так, исчезнет. Проболтается ли Като, что водила ее к нему? Что ж, даже если так, Эсташ подтвердит, что действительно побаловался с Пьереттой на винодельне, но потом они расстались, и он знать не знает, что с ней сталось. Или он должен был проводить ее до дома? Этого будет достаточно. Ни разу на его памяти гибель, исчезновение или насилие, совершенное над крестьянской девушкой, не расследовались по-настоящему, когда в деле был замешан знатный господин, даже если имелись более очевидные доказательства его вины, нежели в случае Эсташа. Да что там, даже если бы его застали с поличным.

В любом случае, он дошел до такого отчаяния, что готов и на более серьезный риск.

Ночь Эсташ провел ужасно, терзаясь страхами и видениями. Спасаясь от теней в углах комнаты, он зажег все свечи, но их теплый, дрожащий свет тонул в сиянии великолепной полной луны. Луна тревожила и изводила Эсташа. Ее свет проникал даже сквозь зажмуренные веки, когда он пытался заставить себя заснуть. Собаки во дворе замка и в деревне просто сходили с ума. Одна из них просто жуть наводила своим низким, пронзительным, монотонным воем. Стоило ей подать голос, как Эсташ подскакивал на постели и садился, тяжело дыша, будто увидел кошмар.

Он старался не думать о Пьеретте Дютю. Хорошо, что он никогда ее не видел (или видел, но не знал, что это она). Испытывать муки совести перед безликой фигурой он не мог.

"Хорошо моему брату творить зло, запершись с Мазарини в тихом кабинете. Если бы он хоть раз столкнулся с последствиями своих жестоких решений, интересно, смог бы он так легко обрекать на муки заточения живых людей?"

"Монсеньор, — мысленно умолял Эсташ, кусая уголок подушки, — не судите строго, ведь я делаю это только ради вас. Я дойду до врат ада, только бы быть рядом с вами. С вами носятся, вам льстят, вас пытаются соблазнить, перед вами пресмыкаются, но никто не совершит из любви к вам того, что совершу я".

Он старался думать о том, что такая же луна сияет над Сен-Клу, и Месье, возможно, тоже лежит сейчас без сна, растревоженный ее светом и собственными сердечными муками, один на своем помпезном ложе или (не станем уж тешить себя иллюзиями и примем за исходную гипотезу то, что наиболее вероятно) со случайным любовником, в объятиях, не приносящих никакой радости.

Только когда собаки умолкли, лунный свет побледнел, а над горизонтом зажглась полоска рассвета, Эсташ смог забыться поверхностным, беспокойным сном, но даже такое забытье не продлилось долго. В девять утра его растолкал Шарло — новый лакей, принятый вместо Лазара (и оказавшийся в точности таким, как боялся Эсташ: грязным, неуклюжим, вонючим и тупым, как башмак).

— Господин Эсташ, вставайте, беда! Господин Доже уже ускакал на винодельню, приказал, чтобы вы немедленно догоняли.

— На винодельню?! — Эсташ сел на постели так резко, что едва не впечатался лбом в курносую носопырку Шарло. Потом вспомнил, что надо быть очень внимательным и ни в коем случае не выдавать себя, и шумно перевел дыхание: — Как ты меня напугал, олух! Я же спал! О чем ты вообще говоришь? Что стряслось?

— Я не очень понял, сударь, но, вроде как, убили кого-то, — дрожащими от спешки руками Шарло натягивал на хозяина чулки (и цеплялся, разумеется, всеми своими заусеницами и нестриженными ногтями за тонкий шелк). — Ой, поспешите, там такой шум!..

Эсташ подумал, что если он будет слишком торопиться, то это может показаться подозрительным, поэтому заставил себя смирить волнение, шикнул на торопившего его Шарло и оделся быстро, но тщательно, повязал галстук и даже покрыл голову париком. Когда он вышел на двор, его лошадь была уже наготове. Он прыгнул в седло и полетел по следам отца, который, чтобы срезать путь, скакал на винодельню не по дороге, а напрямик через поля.

— Что случилось, отец? — прокричал Эсташ в спину старику, нагнав его на полпути.

— На винодельне нашли два женских тела, — господин Доже осадил коня, давая сыну возможность поравняться. — Говорят, в ужасном виде, растерзаны до неузнаваемости. Одна из них — наша матушка Като. Твою мать это опечалит.

— Ох, господи. А кто вторая?

— Крестьянская девчонка.

Осторожно, выказывая больше любопытства, чем волнения, Эсташ принялся выспрашивать дальше. До этого момента он почему-то был уверен, что дьявол не оставит следов, но даже если бы оставил, их никак не должны были обнаружить так скоро: винодельня стояла на отшибе, за большим яблоневым садом. По осени, после сбора винограда и яблок, она станет самым посещаемым местом в усадьбе, но пока до этого было далеко, и никакая надобность не могла привести туда свидетелей. Однако Жан Бабелон, отчим Пьеретты, и впрямь питал к ней преступную страсть. Когда падчерица не явилась ночевать, он заподозрил тут любовную историю и всю ночь не мог успокоиться сам и не давал спать домочадцам, в красках расписывая, как найдет паскуду и что с ней сделает после этого. Едва забрезжил рассвет, он отправился на поиски и добросовестно прочесал всю округу, пока не дошел до винодельни. После этого Бабелон прибежал назад как безумный и поднял всеобщую тревогу рассказом о своей кошмарной находке, так что, когда господа подъехали к винодельне, там уже толпилась вся деревня. Заглянуть внутрь отваживались только самые смелые, остальные стояли вокруг, перешептывались, крестились и мяли в руках шапки.