Омегаверс Цвет сирени ч.5 (начало)

В зале всё ещё тихонько обсуждали произошедшее. Официантов, кстати, поубавилось, и Салли догадывался, куда они подевались — неспроста же замужние омеги и молодёжь выглядели недовольными. Ну ещё бы — танец Истинной пары разбередил и их, а мужья и потенциальные женихи их проигнорировали!.. На Мариусов тоже поглядывали с особой жадностью, но омега старательно не обращал на это внимания. Он буквально отсчитывал время до того, как им можно будет уйти из этого проклятого дома, не нарушая приличий.

— Господин Мариус, — подошёл к супругам старший Гамильтон, — могу я рассчитывать на ваше внимание? Мне необходимо обсудить с вами финансирование вашей будущей экспедиции. Вы не против того, чтобы отлучиться в мой кабинет? Там будет удобнее разговаривать.

— Но я не могу оставить Салли одного...

— Не беспокойтесь о своём очаровательном супруге, — сладко улыбнулся Кассиус, который тут же подскочил к ним. — Я позабочусь, чтобы Салли... не скучал.

— А, может, Салли пойдёт со мной? — стараясь не выдавать охватившей его паники, спросил Тобиас.

— Ну, зачем? — поморщился Гамильтон-старший. — Разве омеге будет интересно слушать все тонкости финансовых вопросов? И не стоит так переживать за супружескую верность вашего омеги, — с оттенком насмешки добавил Гамильтон. — Здесь достаточно гостей, а правила приличия, несмотря на нашу прискорбную природу, всё же соблюдаются. Именно этим мы и отличаемся от черни...

Тобиас заметно колебался, и Салли, собравшись с духом, решился.

— Иди, дорогой, я подожду здесь, пока вы обсудите все свои дела.

— Х-хорошо... только не уходи никуда. Я постараюсь не задерживаться... а потом мы поедем домой — мне утром рано вставать.

— Да-да, конечно, понимаю, вы человек очень занятой, — притворно посочувствовал Гамильтон-старший. Салли едва не поморщился от запаха откровенной фальши. — Я не отниму у вас много времени.

И хозяин дома решительно потянул Тобиаса за собой. Салли, сглотнув, покосился на Кассиуса, чувствуя, как запах альфы густеет. Что они задумали? В любом случае, уходить из зала нельзя... Иво, как же пить хочется... а пить ничего нельзя. Может, попросить кого-нибудь из свободных официантов принести воды? Если по пути в бокал чего-нибудь подольют, то это можно будет сразу учуять...

— Салли, вы совершенно ничего не съели и не выпили, когда приехали, — шутливо нахмурился Кассиус, взяв с подноса подошедшего по его знаку официанта два бокала с игристым вином.

— Я... не голоден... и не люблю вино, — стараясь сохранять предельно вежливый тон, ответил Салли. Запах Кассиуса становился всё противнее.

— Совсем? А разве вы не пили его на приёмах в своём родном городе? Насколько я знаю, там омегам можно пить вино уже с шестнадцати...

— Очень редко, да и то чуть-чуть и из вежливости. Мой покойный родитель говорил, что омегам много пить вредно.

— Вредно? Почему? Современная медицина говорит о пользе небольших порций хорошего вина. — И альфа подтвердил данное утверждение, опрокинув содержимое своего бокала в рот.

— Именно что небольших. — Салли осторожно отодвинулся, но альфа следовал за ним, как привязанный, недвусмысленно пытаясь коснуться. — В настоящий момент я не нуждаюсь в лечебном эффекте алкоголя.

Кассиус скабрезно ухмыльнулся, поставил бокал на ближайший стол и взял было Салли под локоть, явно намереваясь увлечь его в укромное местечко, как к ним подошёл Симон.

— Кассиус, может, всё же воздержишься? Здесь полно других омег, с которыми можно... приятно провести время.

— Да, но они не так вкусно пахнут, как твой братишка. Ты же понимаешь, что в такой ситуации сдержаться безумно сложно...

— Потому-то после ваших приёмов официанты и залечивают синяки, — поморщился Симон. — Неужели так трудно проводить закрытые вечера? Например, у Расмусена?

— У Расмусена уже не так весело с тех пор, как пропал Дир. — Салли едва не вздрогнул. — Я пытался как-то его выкупить, но Уолден сказал, что он вольный и не продаётся. Да и традиции, — развёл руками Кассиус. — Я бы сам с удовольствием отметил помолвку Уотсона в менее формальной обстановке, но правила предписывают делать это в присутствии других представителей знати с кучей условностей. Деньги на ветер... И ты только посмотри на этих разряженных кукол! — Кассиус презрительно кивнул на стоящих неподалёку омег, которые, разумеется, всё услышали. Один даже беззвучно выругался и полез в свой ридикюль за флакончиком. — С виду вроде то, что надо, на всё готовы — только в течку не тронь — а на деле... С твоим братишкой не идут ни в какое сравнение. Где тут найдёшь настоящее удовольствие? Да и порошок этот, похоже, на них плохо влияет. Ты в курсе, что на прошлом приёме я застал Олафа Меннерса с Эдвином Вудвордом? Они веселились в оранжерее!

— Кто? — У Симона глаза чуть на лоб не вылезли. — Они же оба омеги!

— Похоже, что им это совершенно не мешает, — фыркнул Кассиус. — И они явно знают, как доставить друг другу удовольствие. Вудворд, кстати, ещё и с собственным младшим братом развратничает, а ведь мальчишке только тринадцать лет...

Салли чуть плохо не сделалось, причём отнюдь не из-за предмета обсуждения. До него и прежде слухи доходили, что омеги высшего света, не получая достаточного внимания от мужей или других представителей своего круга, добирают удовольствия в объятиях друг друга. В Рудневе часто шептались по углам, какие оргии на закрытых вечерах нередко закатывает омежья молодёжь... Да, тема неприятная и возмутительная, но понять этих бедняг можно... Хуже всего было то, что в запахе Кассиуса усиливалась вонь презрения. Салли торопливо отвернулся и взял с ближайшего блюда какой-то кусочек — занюхать. Рыба под маринадом... Частично помогло.

— И всё же это не повод так открыто флиртовать с моим братом. Всё же он уже замужем, как бы к этому не относилась наша семья. И не забывай — Салли дворянин, пусть титул и достался ему по омежьей линии. Поимей хотя бы чуточку уважения к былым заслугам наших предков.

Кассиус глаза закатил.

— Рослин мудрейший... Симон, я тебя иногда не понимаю. То кажешься нормальным, то вдруг такое выдаёшь, что хоть стой хоть падай!

— Всего лишь стараюсь соблюдать приличия. Ты сам отмечал, что наша природа имеет определённые недостатки, а недостатки могут помешать вести дела. Я не могу себе позволить лишние промахи.

— Увы, от них никто не застрахован.

Взгляды альф скрестились, верхние губы начали подрагивать, обнажая острые клыки... К и без того раздражающей взвеси в воздухе начала примешиваться гарь ярости. Салли снова занюхал и понял, в насколько щекотливом положении находится его брат. О таких же мелочах иногда рассказывал Эркюль, объясняя, почему приходится следовать правилам высшего круга, чтобы сохранять статус-кво и продолжать работать.

— Симон, — обратился Салли к брату, чтобы прекратить это, — ты всё ещё играешь на рояле? Ты не порадуешь почтенных гостей и будущих новобрачных своим талантом? Я бы с удовольствием послушал.

Симон уставился на него... и вдруг улыбнулся. В его взгляде промелькнуло что-то, от чего сразу стало легче. Гарь в его запахе начала слабеть.

— С удовольствием. Я уже давно не музицировал и успел соскучиться... А что именно мне исполнить?

— Что хочешь. Я припоминаю, как хорошо ты играл раньше.

Симон улыбнулся шире, поставил свой бокал на стол и решительным шагом направился к оркестру. Шепнул пару слов дирижёру, и тот, заметно удивившись, подал знак пианисту. Молодой бета тут же уступил место знатному гостю. Салли встал рядом с братом, вспоминая, как наблюдал за ним в родительском доме. Как часто Симон вообще играет? Наверно, у него дома есть свой рояль...

Симон опустил пальцы на клавиши, чуть подумал... и из под его пальцев полилась до боли знакомая мелодия. Салли вздрогнул, вспомнив летний день в саду загородного дома Кристо, Орри, вышивающего что-то, и самого себя с флейтой. Эта песня была о реке, бегущей по равнине... Неужели Симон тогда за ними наблюдал? Салли подумал пару секунд и попросил у ближайшего флейтиста его инструмент. Это было не совсем то, на чём он учился, но очень похоже, и омега подхватил плывущую мелодию. Краем глаза заметил, как на породистом лице Кассиуса и других гостей проступает удивление. Джекки Коллинз тоже подошёл, и было видно, что ему нравится.

Как может быть, чтобы в традициях высшего света был воспитан такой омега? Он же совершенно на них непохож...

Салли играл, вслушиваясь в исполнение брата, и результат доставлял настоящее удовольствие. Это было нечто вроде единения душ Спенсеров, на миг ожившее среди этого зверинца, делавшего вид, что они — приличные люди. Брат, как и Джекки, казался островком благополучия в этом болоте...

Когда музыка стихла, первым захлопал в ладоши Джекки. Омега улыбался, в его глазах блестели слёзы. Вслед за ним неуверенно зааплодировали другие. Салли вернул флейту музыканту, не забыв поблагодарить, а потом благодарно... поцеловал руку брату.

— Спасибо, Симон. Это было прекрасно. Может, я уже и не часть семьи Кристо, но мы были и останемся братьями.

— Салли, это было прекрасно! — поспешил навстречу новому знакомому Джекки, забыв про официоз. Он сжал ладони Салли в своих и прижал к своей груди, в которой отчаянно билось сердце. — Я и не знал, что твой брат может так хорошо играть!.. Что это было?

— Одна очень старая песня, которую я выучил ещё в детстве. В ней поётся о реке.

— Спой, пожалуйста!

— Прости, но я не слишком хорошо пою...

— ...чего нельзя сказать о танцах, — приблизился к ним Симон. — Не откажешь мне?

И протянул руку.

Салли удивился, но и только. С чего вдруг брат так любезен и общителен? Ведь ему было ясно сказано, что не стоит... Или он пытается делать вид, что выполняет волю главных?.. А, ладно, потанцевать с Симоном вполне можно. Ведь это же его брат. И пахнет от него лучше, чем когда-то... Музицирование вместе с младшим братом на него хорошо повлияло.

— С удовольствием.

Оркестр завёл вальс. Симон вёл брата в танце легко и уверенно, и Салли решил поговорить с ним снова, пока есть возможность.

— Симон, что ты делаешь? Разве это не опасно для тебя?

— Опасно, но если я позволю Кассиусу тебя обесчестить, то... — Альфа запнулся. — то папа мне этого никогда не простит.

— Почему ты так думаешь?

— Когда мы с Дорианом были ещё мелкие, а ты папину грудь сосал, мы как-то пробрались на вашу половину. Нам хотелось посмотреть на тебя, а отец говорил, что нечего дурью маяться и забивать себе ею головы... Мы пробрались в детскую и увидели, как папа пеленает тебя после купания. Я тогда удивился тому, какой ты был маленький — еле-еле можно разглядеть в том ворохе. Папа нас увидел и разрешил войти и подойти поближе. Дориан, едва тебя увидел, сказал, что ты похож на бесхвостую крысу, и ушёл, а я остался. Ты был такой смешной... — Симон улыбнулся. — и пахло от тебя очень слабо, но так вкусно... И я видел, как на тебя смотрит папа. И улыбается. На нас он тоже так же всегда смотрел. Он постоянно с тобой разговаривал, что-то напевал... Я потом не раз к вам заходил. Однажды я пришёл перед тем, как нас с Дорианом загнали спать, и увидел, как папа укладывает тебя рядом с собой. Ты лежал голый на своих пелёнках, что-то гукал, а папа смотрел на тебя и плакал. Он тогда говорил, что наши дедушки Реджинальд и Рэнди смотрят на тебя из окон Мирового Дома и радуются тому, каким ты родился. Я тогда спросил, как они туда попали, и папа сказал, что их туда допустил сам Светлейший. Что им там хорошо, и они будут нас там ждать. Позже я узнал из проповедей, что всё это враньё... но мне почему-то хотелось думать, что это правда. Что, возможно, и я смогу попасть туда. Что дедушки вступятся за меня, как заступался папа, говоря, что я обязательно буду хорошо учиться. Что мне только немножко помочь надо.

— Как... умер папа?

— Я не знаю... но думаю, что отец случайно или намеренно убил его. Папа после той встречи с тобой резко изменился, стал отказывать отцу в супружеском долге, а когда тот брал его силой, только насмехался над ним. Потом они уехали... а после Нового Года я получил телеграмму.

— Дориан был на похоронах?

— Нет, его не отпустили. Да и сами похороны прошли тихо.

— То, как ты играл... Ты ведь следил за нами с папой?

— Да, — помедлив, признался Симон. — Я видел, как вам с папой весело... Я хотел быть с вами, но отец требовал, чтобы я сосредоточился на учёбе, а потом и вовсе услал в ту же школу, где уже учился Дориан. Там нас учили... и я начал забывать ту папину улыбку.

— А сейчас вспомнил?

— Не только. Мне кажется, что с нами он когда-то тоже мог так же разговаривать, пока нас не отобрали и не отдали на воспитание гувернёрам. Потом я вырос... — Симон помолчал и понизил голос. — Салли, поговори со своим мужем. Оставьте эту ересь, пока не поздно, иначе вас просто раздавят. Если я умру, попаду в Мировой Дом и встречу там папу, то он опять будет беситься, как в тот день, когда ты потерялся. Я тогда пошёл тебя искать, чтобы он не кричал. Я не мог на это смотреть.

— Ты не безнадёжен, — улыбнулся Салли. — Ты всё-таки Спенсер, и в тебе есть наш фамильный свет.

— О чём ты говоришь? Папа тоже сказал это, когда мы прощались, и он как-то странно ко мне принюхивался...

— Ты обязательно всё поймёшь, когда встретишь нечто такое, о чём не сможешь не думать. Без чего не сможешь жить. Это будет что-то, что будет противоречить всему твоему жизненному опыту, может, даже грозить опасностью, но отказаться от него ты уже не сможешь. И тогда ты всё поймёшь. Вспомнишь всё то, чему вас с Дорианом пытался учить папа, сложишь это воедино и узнаешь, почему мы с Тобиасом намерены бороться. Тебе придётся делать выбор, и выбор этот будет тяжёлым. Надеюсь, что ты поступишь правильно.

— Так в чём тут дело? — нахмурился Симон.

— Ты должен это вспомнить сам. Уверен, папа учил нас всех одинаково. Он наверняка рассказывал те же сказки Дориану, когда он болел, почему наш брат и решил стать военным. У тебя всё есть. Тебе только нужно это вспомнить. И ты скоро вспомнишь.

Вальс закончился. Салли почтительно поклонился Симону.

— Берегись Кассиуса, Салли, — сказал Симон на прощание. — Он настоящее животное. Он на тебя глаз положил и не отступится.

— Я буду осторожен. Спасибо тебе за всё, брат.

— Прощай, Салли.

Симон развернулся и покинул зал.

Джекки стоял на том же месте, где Салли его и оставил, но был уже не один. Рядом с Джекки стоял, небрежно опираясь о край стола, омега примерно двадцати пяти лет в крайне вызывающем наряде — без корсажа, в полурасстёгнутой белой рубашке, отделанной тончайшим кружевом, под которой не было ничего, кроме грозди безумно дорогих золотых цепочек самого разного плетения. Талию подчёркивал ярко-красный кушак, поверх которого на ремешке висел ридикюль, штаны из блестящей чёрной кожи обтягивали зад и ноги так, что казалось, что под ними тоже ничего нет. Высокие красные сапоги с частой шнуровкой — шнурки тоже были пёстрыми, с прихотливым узором — обладали такими тонкими каблуками, что Салли никак понять не мог, как в таком вообще ходить можно. Пшенично-золотые кудри этого омеги не были уложены в причёску, а просто разметались по плечам. Из-под них едва виднелись огромные серьги-кольца, украшенные драгоценными камнями. Пальцы унизаны перстнями в два-три ряда, и сравнительно скромное обручальное кольцо — тонкое, с маленьким бриллиантом — едва было заметно среди этого блеска. Омега уже казался не вполне вменяемым и, судя по запаху, уже изрядно выпил и не раз уединялся с гостями. Красивый, но это была рафинированная красота, искусственная, подчёркнутая странным сочетанием косметики — густо подведённые синие глаза и яркий рот. Омега, чуть пошатываясь и странно улыбаясь, приставал к Джекки, что-то шепча ему на ухо и заигрывающе поглаживая его шею наманикюренным кроваво-красным длинным ногтем. Джекки, весь пунцовый, от чего-то отказывался.