Волчица и пергамент. Том 11

Газэтто, закончив омовение, стоял на коленях перед колодцем с закрытыми глазами. Может быть, он полагал, что судьба его деревни зависела от того, как он будет себя вести. В этом он был наполовину прав, наполовину — нет.

Холодный, безжалостный мир настолько велик, что даже гордая Миюри иногда опускала пред ним голову. И потому в этом мире могут до такой степени пренебрегать жизнями простых людей. Судьба человека предопределяется без его ведома грохотом великих событий в этом самом мире.

У людей это называют ещё судьбой.

— Но когда ты, преподобный Коул, рассказал про отшельника, я подумал, что это даёт определённую надежду. Отшельники живут уединённо в отдалённых местах, из-за чего происходит немало, скажем так, "недоразумений". Не думаю, что будет слишком сложно так повести дело, чтобы доказать, что жители деревни не являются язычниками.

— А как же то, что их прежде преследовала инквизиция?

— С этим, возможно, тоже не будет затруднений. То, что людям этого рода позволили уйти, показывает, что со стороны инквизиции это было лишь расследованием по незначительному поводу. В серьёзном случае даже мышь не смогла бы ускользнуть, — ответил Ханаан.

При этих словах брови Вадена чуть приподнялись, Миюри, заметив это, многозначительно усмехнулась.

— Чтобы убедиться в этом, надо связаться с моими товарищами при папском престоле и выяснить, что в то время происходило. Должны были остаться записи. Кроме того, при необходимости записи можно и уничтожить. В конце концов, инквизиция — это часть организации, именуемой Церковью, и если записей нет, то и дела, может быть, никогда и не было.

Сказав это уверенным тоном, Ханаан чуть смущёно улыбнулся.

Миюри пожала плечами и рассмеялась, и Ханаан, похоже, почувствовал некоторую гордость.

— Сами мы не можем вымести испорченность из духовенства. Кому-то другому придётся выметать, — сказал Ханаан, и взгляд его был направлен на Коула, давая ему понять, что метлу держал в руках Предрассветный кардинал. — Я немедленно покину горы и свяжусь со своими. Преподобный Коул, пожалуйста, выиграй нам немного времени.

— Да, насколько это будет возможно.

Хотя Коул ответил утвердительно, у него ещё оставались некоторые сомнения. И, наверное, это отразилось на его лице, судя по довольной улыбке, появившейся на лице Ханаана.

— Не беспокойся. По крайней мере, выборщик Барриндо не упустит ни единого твоего слова.

Коул не нашёлся с ответом, и улыбка Ханаана стала ещё шире. Коул ответил натянутой улыбкой. Он боялся даже представить, чего Ханаан мог наговорить о Предрассветном кардинале.

— Так, думаю, нам придётся купить дедушке новую одежду, — сказала Миюри, глядя на Газэтто у колодца.

Его одежда, вся промокшая при умывании, заставила Коула ощутить, что для Газэтто будет несколько затруднительно предстать перед правителем независимо от того, насколько мало его беспокоила своя одежда.

Но кроме этого он ощутил особую значимость слов "новая одежда". Одна она могла изменить и представление о человеке, и их будущее.

Коул знал, что это глупо, однако мир устроен именно так.

— Сделаем всё, что сможем! — вдруг вырвалось у Коула.

— Да! — послушно согласился Ханаан.

Миюри выглядела немного недовольной.

Коул попросил одного из товарищей Вадена сообщить о своём возвращении Дюрану. Если бы он сам пошёл сообщить о прибытии, то, как предупредил Ваден, Коулу и Газэтто пришлось бы встретиться с правителем немедленно без какой-либо подготовки.

Вероятно, выборщику Дюрану в самом деле не терпелось увидеть Газэтто.

Со своей стороны Клевенд, проявив чуткость, посоветовал дать Газэтто отдохнуть.

Достоинства окружавших Коула людей произвели на него впечатление, однако он не мог не вздохнуть при мысли, что ради небольшого отдыха стольким людям вначале пришлось суетиться.

После этой суеты Коул вкратце объяснил Газэтто, что должно было произойти, затем они неспеша поели в особняке и даже поспали. В какой-то степени из-за этого они решили выйти из дома поздней ночью и заглянуть в башню, расположенную на просторной территории резиденции выборщика.

— Падала ли в действительности луна... — с некоторым разочарованием в голосе произнесла Амаретта, не прекращая возиться с прибором для наблюдения за звёздами.

— Саму луну мы пока не нашли, мне думается, что было бы ошибкой считать, что легенда описывает именно то место, — ответил Коул.

Прибор для наблюдения включал в себя огромную иглу на шестерне в виде полукруга, напоминавших лук с вложенной стрелой, а также устройство, напоминавшее весы. Амаретта считывала со шкалы направление иглы и записывала показания на лист бумаги, лежавший перед ней.

— Среди лесных жителей оказался этот отшельник-монах?

— Да.

— Значит, он, наверное, был в том монастыре, в котором я нашла дневник командующего, или был как-то связан с ним, — предположила Амаретта и, посмотрев на водяные часы, поднялась со стула.

Вероятно, наблюдения производились в какое-то определённое время.

— Спустимся вниз, — предложила Амаретта.

В комнате с прибором для наблюдений было тесно.

Миюри, словно зачарованная, разглядывала таинственно поблёскивавшее в свете звёзд оборудование, но потом её взгляд упал на бумагу, густо усеянную цифрами, и девушка-сорванец поморщилась — астрономом она стать явно не была способна.

— В своих поисках всего, что связано с легендой об охотившемся на луну медведе я наткнулась на несколько родов, передававших легенду из поколения в поколение. Это были легенды об одном и том же медведе, но они немного различались.

— Вот дерьмо, неплохо для начала, да? — заметила Миюри.

Амаретта пожала плечами, потом налила немного козьего молока с мёдом в железную мисочку и отпила глоток. Она сказала, что её клонит в сон от любой еды, поэтому ночью она позволяла себе только это. Тут же лежала сырая луковица для борьбы со сном, девушка-астроном даже сказала, что даже держала песок во рту, и Коул тут же подхватил было тему, но Миюри одарила его совершенно ледяным взглядом, и он замолчал.

— О монастыре, в котором я нашла дневник командующего, мне удалось узнать от одного из родов, передававших легенду из поколения в поколение. Один монах рассказал мне о книге, в которой была такая же странная легенда, что и в том роду. Впрочем, тот род не считался особо языческим. И когда я побывала в монастыре, мне охотно показали книгу.

По преданию деревня Фоонан однажды ушла под воду, залившую долину, а её жители разбрелись в поисках нового места, где им можно было бы жить. Некоторые успешно влились в другие народы, но были и такие, как род Газэтто, те, кто не смог сделать это, потому что свято чтил легенды своей родины.

Суть, вероятно, состояла в этом.

— Ты бы не могла назвать мне тот монастырь? Господин Ханаан говорил, что хочет его изучить поподробней.

— Да, конечно. Он достаточно большой, и там могло остаться много другого.

Амаретта окинула взглядом уютную комнату, нашла клочок бумаги и написала название монастыря.

— Но всё же в том, что ты рассказал, есть кое-что, что беспокоит меня.

— Э? — недоумённо переспросил Коул.

— Монах, — ответила Амаретта, пристально смотря на только что написанное название монастыря. — Как этот монах нашёл лес?

Коул, поражённый безусловно справедливым вопросом, молчал.

Амаретта смогла определить местоположение озера, наблюдая за звёздами. Но территория была слишком большой, сократить её удалось только благодаря знаниям семейства Дюранов, правителей этой земли.

Кроме того, горы, на части которых разместился Убан, довольно обширны, вероятно, найдутся и другие участки, похожие на этот.

— Что ж, может быть, этот лес оказался ближайшим к тому месту, где жили люди, хранившие легенду, — произнесла Амаретта.

Однако, её саму такое объяснение, похоже, не слишком устраивало, Коул тоже ощутил беспокойство. Всё казалось слишком ловко подогнанным, впрочем, если легенда о Медведе-Лунобивце была правдива, то никакого совпадения не было.

Просто спустя много лет люди узнали правду.

— В следующий раз прихвати с собой этого монаха, — сказала Амаретта, похоже, не собираясь больше беспокоиться из-за странных совпадений.

По крайней мере, её слова были легки, как бумага с названием монастыря, которую она передала Коулу.

Зато намного тяжелее было бы для Коула преодолеть нежелание пускаться в долгое путешествие по горной тропе за этим монахом.

Заметив это, Амаретта усмехнулась:

— Похоже, тебе не хочется снова идти.

На следующее утро после визита в башню к Амаретте, Газэтто очень прямо, несколько смущённо сидел на стуле. Смущение его было вызвано тем, что Миюри старательно причёсывала его седую бороду. Газэтто был облачён в одежду странствующего монаха, о приобретении которой для него Ханаан договорился с церковью, в ней старик выглядел в точности как странствующий монах.

— Значит, я... нет, деревня Фоонан поклонялась духовной сущности, называвшейся "охотившимся на луну медведем"... Вот это я должен сказать?

— Да. В прошлом, когда проходили жестокие войны с язычниками, многие народы сохранили важные для них традиции именно таким образом. Они утверждали, что те создания, которых прежде называли богами, являлись на самом деле святыми, или ангелами, или духовными сущностями, а священные места, скажем, гора или источник, являлись местами, где святой, ангел или дух сотворил когда-то чудо.

Это могло казаться не очень убедительным, однако, раз всё в мире создано Богом, обо всём в мире можно говорить словами из Священного писания. Коул посоветовался с Ханааном, каким образом выборщику Дюрану подать жителей деревни Фоонан, и они вместе быстро прикинули, что и как делать.

Охотившийся на луну медведь — это ангел или духовная сущность, народ Газэтто говорил о нём, используя местное наречие, что стало причиной ошибочного причисления этих людей к язычникам.

— Может ли человек, управляющий таким большим городом, поддаться на подобную казуистику? — усомнился Газэтто.

Слово "казуистика" отозвалось болью в груди Коула, но он мог рассчитывать только на сложившееся в мире отношение к вере.

— Вера в первую очередь оценивается по форме выражения. Я не ожидаю каких-либо затруднений, если только ты не откажешься наотрез преклонить колени пред алтарём или сделать что-то ещё в этом роде.

После скитаний по многим странам Газэтто, наконец, вернулся на родину отцов и на какое-то время нашёл покой. Он должен был проявлять большую практичность, чем кто-либо другой.

— Без разницы. Я жил, хлебая грязную воду. Поцеловать гладкий каменный пол — нет причин жаловаться.

Определённое удовлетворение проявилось на лице Миюри, старательно подстригавшей бороду Газэтто. Девушка-сорванец не могла устоять против такого проявления силы духа.

— Просто чтобы удостовериться. Насколько хорошо ты знаком с Божьим учением?

— Жизнь за пределами леса я тоже знаю. Имею кое-какое представление. Учитель Рееман... отшельник, который ввёл нас в лес, учил нас этому. Однако... в общем, я могу проявить кое в чём неловкость деревенщины.

Ханаан кивнул и пробормотал для памяти: "учитель Рееман".

Газэтто не знал, из какого монастыря пришёл его учитель, но Ханаан уверил, что скоро узнает, если исследует монастырь, о котором говорила Амаретта, и ближайшие к нему другие монастыри. Для монастырей была характерна структура подчинённости, и главный монастырь обычно был окружён подчинёнными, списки и другие документы строго учитывались.

Можно было надеяться, что присутствие в лесу учителя Реемана могло защитить лесных людей от преследования инквизиции. Если бы инквизиция снова обвинила людей Газэтто в язычестве, это обвинение пало бы и на монастырь, в котором обучался Рееман, и затронуло бы и связанные с ним монастыри, а также распространилось бы по иерархии вверх. Зная о склонности Церкви относиться снисходительно к членам своей организации, Коул с Ханааном по сути пытались использовать это.

Лицо Ханаана после обдумывания различных сторон организации Церкви, а также слов Газэтто и Коула обрело уверенность.

— Полагаю, мы можем сказать, что вера достопочтенного Газэтто не содержит ничего дурного. А некоторая наивность их в вере может быть с уверенностью признана допустимой с учётом того, что они долгое время живут в лесу.

Эти слова прозвучали бы высокомерно в устах кого-то другого, но, сказанные Ханааном, они прозвучали со странной убедительностью.

— Может быть, это спасёт нашу деревню, — произнёс, наконец, Газэтто, в то время как Миюри уже втирала ему в бороду коровий жир.

Коул кивнул, стараясь подобрать слова:

— Как раз мужество Газэтто спасёт нас всех.

А потом будет проложена дорога на юг и нанесён решающий удар в борьбе с Церковью. Никому не навредив, никого не опечалив.

Старый лесной человек широко раскрыл глаза, потом пожал плечами и рассмеялся. Отсмеявшись, он с доброй улыбкой посмотрел на свои огрубевшие руки и сказал:

— Помню, ребёнком я смотрел вслед моему дяде и другим взрослым, когда они покидали деревню, сказав, что идут в церковь. Я сейчас представляю, что они чувствовали.

— Так это... — начал Коул и не договорил.

Газэтто прикрыл глаза, покачал головой, затем медленно открыл их вновь.

— Если я потерплю поражение, надеюсь, мой пример научит моих сыновей такому же мужеству.

Миюри отступила от Газэтто на шаг, возможно не потому, что завершила его готовить, а из почтения к его решимости.

— Не стоит волноваться, — сказал Ханаан так бодро, что это показалось почти неуместным. — Здесь вместе с нами Предрассветный кардинал, сотворивший уже немало чудес.

Сказав, Ханаан посмотрел на Коула и улыбнулся. Прежде это вызвало бы у Коула неловкость, заставило бы отвести взгляд. Но теперь не Коул принимал взгляд Ханаана. Теперь это был Предрассветный кардинал.

— Должна быть какая-то причина того, что Газэтто и его народ оказались здесь, на важном пути нашей борьбы с Церковью, — сказал он.

Он не сказал, что в этом заключалось Божье предначертание, испытывая некоторое сомнение из-за того, что эти люди поклонялись охотившемуся на луну медведю.

Пристально посмотрев на Коула, Газэтто кивнул.

Вскоре после этого за открытой дверью послышались шаги, на пороге появился Ваден.

— Правитель и остальные готовы к встрече.

Газэтто поднялся со стула, не сказав ни слова.

По пути к особняку выборщика Дюрана Коул сразу оценил воодушевление аристократов, о котором рассказывал Ханаан. Вдоль дороги выстроились рыцари с гербами соответствующих родов правителей.

— Потрясающе, — доносились до Коула замечания глазевших на них рыцарей. — Вот бы и нам такую же в орден.

Миюри, возглавлявшая рыцарский орден из одного человека, казалась равнодушной, но Коул с трудом выносил направленные на них взгляды.

Никто не проявлял враждебности, но и всеобщего дружелюбия не было. Возможно, из-за историй про монахов, внезапно являвшихся ко дворам правителей и насмехавшихся над ними.