Ночь четвертая. Большая честь

Демон и бровью не повел, просто равнодушно глянул на труп, потом на меня. Глаза

его были мертвыми и золотыми.

— Ну, если учитывать полисемию глагола "отсосать", то ты, пожалуй, права. Так и

было.

Я отвернулась и начала сама шарить по бару. Ни одной бутылки. Все, что угодно,

только не это. Я начала нервничать, кое-что разбила и в конце концов

остановилась, пока не перебила весь бар. Вот дерьмо.

— Это ищешь?

Демон держал в руках то, что я так долго искала, все с тем же скучающим видом.

Не успела я и слова сказать, как он вылил ее на труп и даже потряс, чтобы

убедиться в полной ее опустошенности.

— Везунчик Джин. Если повезет, его сегодня еще и оближут.

Он бросил бутылку и вышел. В эту же секунду "труп" поднял голову — вид у него

был уже далеко не такой счастливый, как пять минут назад. Он привстал и

дотронулся до шеи — рука окрасилась в красное.

— Что со мной?.. — спросил он, уже испуганно.

— Производственная травма, — ответила я резко — и тоже испугалась. Блин. Это же

не мои слова, а чьи-то чужие. А я не такая как они. Я все-таки человек.

Поэтому я промыла водкой то, что не смыла текила, и посидела с ним, пока он не

пришел в себя. За эти три дня у меня уже был опыт накладывания повязок, и не

осталось никакой надежды, что это будет последняя кровь, что я вижу.

Может, последняя будет моей, не знаю.

Я решила подняться на лифте, и на втором этаже ко мне присоединилась

невозмутимая Сидди.

— Наверх? — спросила она.

— В номер.

— Ты разве не хочешь увидеть Эркхам?

Я не ответила, но на своем этаже не вышла — поехала выше. Пусть так. Чем бы ни

закончилась эта ночь, хуже просто некуда.

В холле перед комнатой Эркхам я увидела Уильяма и Калеба. В противоположной

стороне на диване сидел Демон, он даже не взглянул на меня. Сидди села рядом с

ним, и они принялись мило болтать — хотя я не слышала ни слова, уверена, эта

была очень милая светская беседа. Я выбрала место в уголке, подальше от них.

Уильям и Калеб не разговаривали, просто смотрели на дверь, и это оказалось

заразительно. Я тоже уставилась на дверь. И она нас не разочаровала.

В проеме появилась Джорджия, в красивом открытом белом платье с высоким, почти

королевским воротником. А то, что она держала на руках, по-видимому, было Эркхам.

Не могу в полноте передать это странное чувство. Но скажу одно — оно не было ни

светлым, ни позитивным — ни капельки.

Она сидела на руках у Джиа, вцепившись в нее всеми конечностями. На вид Эркхам

было года три-четыре, и она, может, и сошла бы за ребенка, если бы не ее руки,

слишком длинные и болезненно тонкие. Одной она крепко обхватывала Джиа за шею, а

пальцы другой, больше похожие на белесые паучьи лапы, запустила ей в волосы, то

ли играя, то ли держась. Ног не было видно под свободным балахоном, тоже белым,

они смыкались у Джиа на талии где-то сзади; но это были сущие пустяки в

сравнении с ее головой. Эту шейку я могла бы обхватить двумя пальцами, и еще

осталось бы место. Волосы Эркхам были неприятного венозно-красного цвета,

половина заплетена в косу, остальное висело вокруг лица длинными шевелящимися

прядями — да, шевелящимися безо всякого сквозняка, а густая челка закрывала

глаза, оставляя на обозрение очень острый подбородок и губы, две кривые бледные

полоски синюшного оттенка на такого же оттенка коже.

Меня передернуло, хоть я и старалась держать себя в руках. Сидди почувствовала

это и бросила на меня напряженный взгляд, сама я очень хотела понаблюдать за

чужой реакцией, но не могла отвести глаз. Господи, Дагни Бенедикт, дыши глубже —

не знаю, я это себе сказала, или кто другой. Хотя бы не упади в обморок.

С огромным усилием я перевела взгляд выше — на Джорджию. Зрелище было приятнее,

но ненамного. На ее лице блуждала слепая улыбка, улыбка фарфоровой святой,

которые продают по религиозным праздникам на каждом углу, и трудно было понять,

видит она нас или нет. У Калеба, когда он днем раньше вышел из этой двери, был

такой же взгляд. Только полярность другая. А Джиа — я сроду не видела ни на чьем

лице такой одухотворенности и света, и уж подумать не могла, на чьем увижу. Хоть

и тьма стояла за этим светом, а младенец был древнее мадонны на целую вечность.

Эркхам медленно просканировала комнату, и каждый стоял как вкопанный, не

шевелясь и не дыша. Я тоже замерла, хотя у меня не было повода бояться, что на

меня обратят особое внимание. Я же никто, просто убийца, как и все они, и это...

существо, видимо, думало так же. Если этот процесс у нее хоть немного напоминает

нам привычный.

— Эркхам хочет, чтобы я попрощалась, — сказала Джиа, и в ее голосе я услышала то,

о чем говорил мне Демон. Благоговение. Вот оно какое. Надо сказать, я его не

таким представляла.

Она плавным шагом прошла по комнате, и я предпочитала смотреть на них, чем на

Уильяма и Калеба, во всяком случае, пока что. Джиа осторожно посадила Эркхам в

кресло, неподалеку от Демона и Сидди, она молниеносно, как насекомое, подобрала

под себя ноги и застыла с прямой спиной, спрятав руки под балахоном, только ее

волосы продолжали движение, будто наэлектризованные.

— Миленькая, я так тобой горжусь, — произнес Демон таким голосом, будто не

говорил лет двести или ему не хватало дыхания. Он поцеловал Джорджию в лоб и

погладил по волосам, Сидди остро улыбнулась ей и даже слегка поклонилась, но в

общем они вели себя так, будто Джиа стала чем-то другим. Мне это странным не

казалось — ведь невооруженным глазом видно, и я не хотела бы, чтобы она ко мне

подходила, пусть и без Эркхам.

Джорджия двинулась в другой конец комнаты, и я была счастлива повернуться спиной

ко всей той компании, хотя и знала, что увиденное меня расстроит. Но они

держались, чего бы это им не стоило. Я наблюдала за Калебом — пока он был в

порядке. Возможно, из последних сил.

— Я... тебя поздравляю, — сказал он с видимым усилием.

— Большая честь... — добавил Уильям тихо и прикоснулся губами к ее руке. Джиа с

застывшим лицом иконы смотрела на них и сквозь них, пока они одновременно не

сделали шаг и не обняли ее вдвоем.

Это было объятие более крепкое, чем уместно, и длилось оно дольше, чем

полагалось. А потом мне стало очевидно, что они просто не могут отпустить. Я

видела, как вздрогнула Джиа, как попыталась отстраниться, но не смогла. Она

вдруг ахнула, будто от удивления и боли одновременно, обняла Уильяма в ответ и

стала целовать, а Калеб сполз на пол, обхватив ее колени и пряча лицо в складках

ее платья. Они не могли разомкнуть рук и не хотели, и я бы плакала, глядя на них,

если бы не ком в горле и не осознание того, что они делают только хуже. Это

должно было закончиться как можно быстрее, пока что-то не произошло.

А потом произошло.

Внезапно Джиа запрокинула голову и дернулась так резко, что упала бы, не держи

ее две пары рук. Она снова издала какой-то звук, только теперь боли в нем было

больше, и он сразу оборвался. Уильям отпустил ее, Калеб дал сделать шаг назад, и

я увидела, как вверху на ее белоснежном платье быстро расплывается яркое красное

пятно.

Джиа будто в трансе прижала ладони к груди, кровь пропитала ткань и потекла по

пальцам, по запястьям. Она пыталась вдохнуть, но безрезультатно, и глаза уже не

были стеклянными. Они были расширенными и перепуганными насмерть, совершенно

дикими. Возможно, потому, что она понимала, что происходит.

Я не выдержала и оглянулась на Демона. Он сказал лишь слово, одними губами и не

мне, а просто мысль вслух, но я прочитала его. "Пуля". Он сказал "пуля".

Не отнимая руку от очага кровотечения, Джорджия начала падать, ее платье уже

насквозь пропиталось кровью. Она легла головой на колени Уильяма, все еще держа

у груди сжатый кулак.

— Что мы наделали... — прошептал Калеб. В его глазах стоял тот же дикий ужас. —

Боже мой, Уильям, что мы наделали!..

— Помоги мне, — сказал Уильям, задыхаясь, но Калеб, вместо того чтобы помочь,

вдруг начал медленно отползать от них все дальше, пока не уперся в стену, там он

и замер, спрятав лицо в ладонях.

На мгновение стало очень тихо. А потом спина Джорджии выгнулась, изо рта потекла

почти черная кровь, и она замерла на руках Уильяма. Кулак разжался, и из него

выпало что-то твердое, ударившись о пол со стуком.

Тишина никогда не бывает абсолютной, но сейчас мир просто выключил звук. Было

очень тихо, неправдоподобно тихо, и в этой тишине, казалось, зажило, зазвучало

нечто, от чего мне захотелось никогда не родиться. Это был даже не звук, ничего

подобного я и представить не могла. Я бы убежала, если бы ноги меня унесли, но я

их не чувствовала. Закрыла бы уши — но это не помогло бы. Одно я знала точно —

все они это слышат, даже Уильям, и на фоне всей этой невыносимости я ощутила

настоящее облегчение, что не слышу так, как они. Мне такое просто не пережить.

И в тишине Сидди сказала:

— Эркхам хочет уйти.

Господи, да я почти любила Сидди за возможность услышать нормальный звук.

Уверена, все мы. В ее голосе не было звонкого металла, он даже как бы срывался

по понятной причине. Но она нарушила волну, и это стало медленно пропадать,

будто рассеиваться, как теряющийся сигнал. И я наконец посмотрела на Демона, на

мгновение поймав всю гамму впечатлений на его лице. В это время Эркхам вдруг

повернулась и протянула к ним свои тонкие ручонки. К ним обоим. Но Демон стоял

ближе и... в тот короткий момент он ни о чем не думал, он был настоящим. И я

увидела нечто в его глазах. А потом он отступил. Сделал маленький шаг назад,

будто оступился. Но это был шаг назад.

Тогда Сидди нерешительно двинулась и взяла Эркхам на руки. Та сразу вцепилась в

нее, вжавшись в шею, заливая ее кровавыми шевелящимися волосами, и они исчезли

за дверью.

А отпустило не сразу, только через несколько секунд, и я вдохнула — это

оказалось больно.

— Кейли! — позвал Уильям, он все еще растерянно гладил Джиа по волосам,

слипшимся от крови. Но Калеб покачал головой, не поднимаясь.

— Не трогай ее, не шевели, — сказал Демон. Он, уже полностью собравшийся,

подошел, склонился над ней, аккуратно запустив пальцы в ее декольте. — Она жива,

только в обмороке. Ей надо полежать так хотя бы полчаса, а там будет видно.

— Что будет видно?..

— Пуля вышла, Уильям. Будет видно, как закрывается рана.

— Она нам никогда не простит... — сказал Калеб. Он сидел у стены, обняв колени.

— Никогда. Что мы сделали, Уильям...

— Мы ничего не сделали... — Уильям смотрел на него с растерянностью. — Пусть

ничего не вышло, но она осталась с нами, ты разве не рад?

— Уильям, как ты не понимаешь! — голос Калеба был пропитан отчаянием. — Какие мы

с тобой эгоисты, Боже ты мой! Мы думали только о себе! И она не простит, что из-за

нас лишилась такой...

"...большой чести" — это я с ним в унисон повторила. Не думала, что от обычного

словосочетания может быть такая оскомина.

— Разве мы виноваты, что любим ее?

— Да, — сказал Демон. Он не встречался со мной взглядом, и я подозревала, почему.

Я видела его реакцию на Эркхам, и он знал, что я видела.

— Мы ее потеряли... — прошептал Калеб и больше не проронил ни слова.

Минут через двадцать Джиа открыла глаза и шевельнула губами, покрытыми

запекшейся кровью.

— Только не беспокойся... — тихо заговорил Уильям, — я отнесу тебя в номер... а

завтра мы уедем в Бостон... и все будет...

— Генри, — сказала она еле слышно.

— Что? — переспросил Уильям.

— Она сказала "Генри", — раздался голос Калеба, ровный и потухший.

— Что ты хочешь, Джиа?

Но Джорджия даже не смотрела на Уильяма, она нашла глазами Демона и улыбнулась,

совсем по-детски. Демон приблизился к ее груди, лизнул, очищая от крови. Не знаю,

что он там увидел, но остался доволен.

— Все хорошо, миленькая. Все отлично.

И тут она заплакала, потому что не все было хорошо и не все отлично.

— Генри, забери меня отсюда...

Он минуту колебался, потом поднял ее на руки и вышел, не оглядываясь ни на кого

из нас. Когда закрылась дверь, я подошла к Уильяму и села рядом, он смотрел в

пол, будто хотел увидеть будущее в разводах засохшей крови.

— Этого не может быть, — сказал он медленно.

— Может... — Калеб был уже возле нас — уставшее лицо, бледное до прозрачности.

Он уронил голову на колени Уильяма, туда, где прежде лежала Джорджия. — Мы ее

потеряли. Что нам теперь делать?..

Я поцеловала Уильяма в щеку и ушла, оставив их утешать друг друга, впрочем, без

надежды на успех. А в номере наконец разревелась за всё вместе взятое, и не

могла успокоиться, пока не уснула.

* * *

Умирали давно понемножку мы,

И, наверное, было спасением

проститься...

Проснулась я от сладкого запаха — такое впечатление, что дым стелился по

коридору, заползая в мой номер через щели. Потом кто-то стукнул мне в дверь —

один раз.

Я открыла и увидела Демона, он стоял так, будто не собирался входить, вообще не

собирался приходить, и неизвестно, что он тут делает. На нем была эта

невозможная одежка, от которой глаз не оторвать, он запахнул халат и так держал,

молча глядя на меня. В глазах стойко сверкало золото инков, между пальцами тлела

сигарета. Я тоже молчала, и наконец он сказал:

— Мне хочется тебя убить. Довольна?

Я вздохнула и отошла, не предлагая войти и не препятствуя.

— Не могу осуждать. Вот если бы я хотела убить, это было бы неправильно.

Он постоял еще минуту и все-таки вошел. Сел на мою кровать, сделал затяжку и

снова застыл, глядя в одну точку и медленно выпуская дым. Я села рядом, эмоции у

меня давно закончились, и остался один ступор, общий на двоих.

— Ты счастливый человек, Дагни Бенедикт?

— Трудный вопрос. У меня есть все для счастья, так что, наверное, да. Я

счастливый человек.

— Но что заставляет тебя быть счастливой?

— В смысле?

— Твои родители умрут, работа перестанет приносить удовольствие, а друзья могут

погибнуть. Твой любимый может завтра разбиться в аварии. А если и нет, то они

все равно когда-то умрут. Ты знаешь это и счастлива?

— Это до омерзения банально, но — такова жизнь.

— Ты права, банально до омерзения.

— Скажу иначе — у меня нет выбора. Ты можешь завести друзей, детей, возлюбленных,

которые никогда не умрут, а я не могу сделать мою семью бессмертной.

— Думаешь, я могу? Я, оказывается, ничего не контролирую, никогда не мог и