Балтийский фактор

— Это примерно восемнадцать километров, — перевёл я расстояние в привычные для себя единицы. — А линкор свои "чемоданы" больше, чем на двадцать закидывает.

— Типа "Байерн" на двадцать три километра. Но это докинуть, а не попасть.

— Что, не попадёт с такой дистанции?

— В остров, может быть, и попадёт. А в орудийный блок — это вряд ли. Снаряд либо ударит в откос на береговой линии, либо просвистит сверху и упадёт уже за пределами острова. Теперь смотрите дальше. Вон там противоаэропланная батарея под номером двадцать восемь "а" из двух сорокасемимиллиметровых орудий. А вон там прожекторная станция. Прожектора поднимаются из бетонных колодцев. Все артсклады и податчики снарядов под землёй. Ко всем орудиям и артскладам проложены железнодорожные пути. Всё телефонизировано. Провода и кабеля проложены в защитных каналах.

— Это всё? Шестидюймовых батарей нет?

— Батарея построена. Только вот орудия для неё так и не подвезли.

— Это плохо. Но я могу вам несколько колёсных подкинуть. По льду перекатим.

— Вы поторопитесь с этим делом. Лёд скоро подтаивать начнёт.

— Ничего, успеем. Что ещё нужно?

— Людей мало остаётся.

— У меня та же проблема. Но я вам красногвардейцев пришлю. Финских рабочих.

— Рабочие — это хорошо. Они привыкли с техникой работать. Поэтому их быстро подучить можно. Ещё бы, артиллеристов.

— Попробую с флотскими договориться. Ладно, я полетел, мне желательно по светлому обернуться. Ждите меня на следующей неделе.

В Таммерфорсе меня встретил Алекси Аалтонен, вернувшийся с половиной своей бригады после разгрома белых войск в Улеаборге и Торнео. Остальных красноармейцев он оставил в этих городах для организации гарнизонной службы, охраны железнодорожных станций и зачистки уцелевших шюцкоровцев.

Он рассказал, что Булацель уже заканчивает добивать отряды полковника Линдера, и скоро его бригада тоже высвободится. Я предложил после небольшой передышки и окончательного формирования Булацелем полноценной дивизии развернуть её на запад против группировки, которой командует генерал-майор Эрнст Лёфстрём. И одновременно силами не менее дивизии атаковать эту группировку с юга.

Потом поделился с Аалтоненом информацией о ситуации, которая сложилась на Аландских островах и острове Руссарэ, полученной мной во время сегодняшнего полёта. Сказал, что на Руссарэ и Эре надо срочно отправить представителей штаба Красной гвардии для заключения индивидуальных договоров с добровольцами и выплаты аванса. Кроме этого, на каждый из двух островов нужно отправить не менее двух рот красногвардейцев (желательно технически подкованных), а на Руссарэ ещё и всю пока не задействованную колёсную артиллерию.

А в Мариехамн нужно послать правительственную делегацию под руководством, например, Куусинена, чтобы убедить тамошнего бургомистра договориться со шведским правительством о признании Аландской автономии и способствования предотвращению оккупации архипелага немцами. Потом спросил:

— У вашей республики уже появился официальный флаг?

— Да, есть. Красное полотнище, в центре которого расположен стоящий на задних лапах и попирающий ими кривую саблю жёлтый коронованный лев с белым прямым мечом в правой руке, заменяющей переднюю лапу.

— Отлично. Надо изготовить его большого размера и отправить на остров Руссарэ. Пусть растянут этот флаг где-нибудь повыше, чтобы потом не было разговоров, что их обстреляли российские войска.

— Понимаю вашу обеспокоенность, — согласился со мной Аалтонен. — Обязательно сделаем.

— И ещё есть один деликатный вопрос. У Ээро Эровича обострились проблемы с этим делом, — я щёлкнул пальцем по горлу.

— Да, мне уже докладывали. Наверно, мне придётся решать этот вопрос с товарищем Маннером.

— А просто поговорить нельзя? Убедить как-то, что не время сейчас. Он ведь старый партиец, организатор и предводитель восстания. Да и возраст далеко не критичный — всего на год старше меня.

— Пробовали уже разговаривать. Он всё понимает, но как начнёт пить, падает планка и остановиться уже не может.

— Ладно, решайте сами, это ваше внутреннее дело и не мне вам указывать.

В этот момент нас прервали. С телеграфа доставили телеграмму из Петрограда: "Командующему российскими войсками на северо-западе Финляндской республики М.С. Свечникову. Вам надлежит в 19.00 6 марта 1918 года присутствовать в Петрограде на заседании коллегии Наркомата по военным делам. Председатель СНК Ульянов-Ленин".

Прикинув расклады по времени, я продиктовал ответ: "Петроград, Смольный, председателю СНК Ульянову-Ленину. Вылетаю утром 6 марта. Рассчитываю прибыть на Комендантский аэродром не позднее 15.00. Командующий российскими войсками на северо-западе Финляндской республики Михаил Свечников".

То, что на коллегию меня вызвал не Подвойский, а лично Владимир Ильич, подразумевало особую важность этого мероприятия. И мне следовало прибыть заблаговременно, чтобы пообщаться с ним до её начала.

Я объяснил Алекси, что меня вызывают в Петроград, и я, скорее всего, задержусь там как минимум на пару дней. Тот заверил, что с подготовкой наступления справится самостоятельно. В крайнем случае, спросит совета у Булацеля. И лично проконтролирует отправку в Петроград эшелонов с демобилизованными. В том числе теми, которых он сегодня доставил в Таммерфорс с севера и ожидающимися прибытием завтра.

Распрощались мы уже далеко за полночь. Я вызвал Муханова и озадачил его вопросами, которые ему нужно будет решить в период моего отсутствия. Потом собрал вещи и предупредил Кроуна о том, что нам будет необходимо вылететь сразу после рассвета, так как я планирую заскочить по дороге в Гельсингфорс к Щастному. На сон мне оставалось меньше пяти часов.

В начале марта световой день уже существенно вырос, но на широте Таммерфорса развиднелось только к восьми утра. Муханов по собственной инициативе вышедший меня проводить, вручил две буханки хлеба и мешочек с колотым сахаром.

К девяти мы приземлились в Гельсингфорсе. Щастный уже давно был на ногах. Начальником морских сил матросы Балтфлота выбрали его почти единогласно, но обязали разделить немаленькую власть с Советом комиссаров из семнадцати человек. А ещё его, наконец, приняли в партию.

Узнав, что я вылетаю в Петербург, он выкроил полчаса для разговора, отодвинув на это время одно из бесчисленных совещаний, которые теперь занимали более половины его служебного времени, начинавшегося задолго до рассвета и зачастую продолжавшегося до полуночи.

Я рассказал ему о встрече с немецкой эскадрой и сообщил о том, что планирую дать ей бой на подступах к мысу Гангут. Вкратце обрисовав ситуацию, сложившуюся на Руссарэ, я попросил усилить его гарнизон добровольцами из числа артиллеристов, связистов и прожектористов. Подумав, добавил, что на Эре я не был, но подозреваю, что там складывается аналогичная ситуация, а значит, на этом острове тоже понадобятся добровольцы.

Потом спросил, что он планирует делать со сторожевиком, плавбазой и дивизионом подводных лодок, запертыми льдом в бухте Лаппвик.

— Ты рассчитываешь отстоять Гангут? — задал встречный вопрос Алексей Михайлович.

— Это вряд ли. Задержать высадку дивизии и как следует её потрепать — смогу. Но потом всё равно придётся уходить на континент и добивать немцев уже там, вне зоны, накрываемой флотской артиллерией.

— Значит, на какое-то время полуостров окажется в руках немцев?

— Скорее всего.

— Вывести оттуда эти корабли я не смогу. Следовательно, придётся их взрывать или топить.

— А можно утопить так, чтобы потом финны смогли их поднять и использовать?

— В принципе, это не сложно. А ты уверен в том, что сможешь удержать Финляндию?

— Стопроцентной уверенности у меня пока нет, но я приложу к этому все свои силы. Немцев нельзя подпускать к Петрограду.

— Это понятно. Как и то, что четыре подлодки в шхерах будут для них очень неприятным сюрпризом.

— Так ты согласен c моим предложением?

— Согласен. Заодно можно будет усилить гарнизон Руссарэ добровольцами из команд этих кораблей. Там как раз имеются артиллеристы, прожектористы, сигнальщики и связисты. Лети в Петроград, а я тут сам распоряжусь.

Чтобы сэкономить время в пути, Кроун полетел по прямой над Финским заливом. На поезде я ехал бы до Петрограда весь день, а тут мы долетели за какие-то два часа. Правда, замёрзли при этом капитально. На Комендантском аэродроме, где мы совершили посадку, меня уже ждала машина с сопровождающим. Запас времени у меня был, поэтому я попросил порученца заехать по дороге на Греческий проспект, чтобы отдать жене привезённые из Таммерфорса продукты. К часу дня мы уже были в Смольном. Там меня сразу же провели в кабинет к Ленину. Владимир Ильич обрадовался, что я смог добраться пораньше, и послал за Сталиным.

Сначала я кратко доложил о своих успехах в Финляндской республике. Меня внимательно выслушали, после чего задали несколько вопросов. Ленина больше всего интересовало, сможем ли мы удержать власть в республике. Я ответил, что с местной контрой мы обязательно покончим до конца марта, а вот с немцами будет сложнее. Но мы должны справиться.

— Флот в любом случае уйдёт в Кронштадт или будет затоплен, — предупредил меня Сталин. — Поэтому на его помощь не рассчитывайте.

— Я знаю, Иосиф Виссарионович. Мы справимся. И флот никто топить не будет. Щастный его выведет так же, как увёл из-под носа у немцев из Ревеля.

— В Финском заливе лёд прочнее.

— Против льда, у нас там имеются ледоколы. Да и весна уже не за горами. Тут критическим является другой вопрос.

— Какой?

— Бывший капитан первого ранга Щастный, а он там сейчас единственный, кто сможет вывести флот сквозь балтийские льды, сам имеет воинское звание, которое до революции давало личное дворянство, и отец его ушёл в отставку в звании вице-адмирала, что давало семье наследственное дворянство.

— И что с этого? — спросил Владимир Ильич.

— Так происхождение получается насквозь непролетарское.

— Он хороший специалист? — уточнил Сталин, бывший сыном сапожника.

— Уникальный. И матросы Балтфлота выбрали его Начальником морских сил почти единогласно.

— Он член партии?

— Да.

— Тогда мы можем закрыть глаза на его происхождение, — резюмировал Сталин. — Выведет флот без потерь — утвердим в должности. Провалит дело — расстреляем как врага народа. Кстати, это один из вопросов, в связи с которыми мы вас пригласили. На Чёрном море сейчас сложилась похожая ситуация, там революционные матросы выбрали командующим бывшего вице-адмирала Саблина. Мы сейчас не будем торопиться с его утверждением. Посмотрим, как он себя поведёт.

После этого Сталин обрисовал мне обстановку, сложившуюся к сегодняшнему дню в наркомате по военным делам. Это, надо отдать ему должное, он умел. Выяснилось, что меня позвали не просто так. Более того, обстановка сложилась даже хуже, чем я мог предположить изначально. Проше говоря, марксисты теоретики сели в лужу, столкнувшись с оврагами, которые отсутствовали на бумаге. И очень вовремя пригласили человека со стороны, обладающего некоторыми стратегическими знаниями и навыками. В противном случае они могли ещё более усугубить ситуацию. Не зря говорят, что тачать сапоги должен сапожник, а печь пироги — пирожник. Если поменять их местами, то ни к чему хорошему это не приведёт.

Вкратце это выглядело следующим образом. Сразу после революции Наркомат по военным и морским делам возглавили три комиссара, принимавших непосредственное участие в организации вооружённого восстания и свержении Временного правительства: Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, Павел Ефимович Дыбенко и Николай Васильевич Дыбенко. Потом Крыленко был назначен Верховным главнокомандующим армией, а на должность народного комиссара пришёл Николай Ильич Подвойский. Чуть позже в состав наркомата с моей подачи ввели Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича. Но поставили на второстепенные роли, по сути, с совещательным голосом. Вскоре к ним добавилось ещё несколько третьестепенных товарищей, не играющих в руководстве наркоматом сколько-нибудь важных ролей.

Первое время у них что-то более или менее получалось. В декабре Антонова-Овсеенко откомандировали на Юг в качестве командующего Южным фронтом. К настоящему времени он уже стал Главнокомандующим всеми российскими войсками на юге России. Почти в точности, как я в Финляндской республике.

Позавчера Крыленко подал заявление с просьбой освободить его от обязанностей Верховного главнокомандующего и комиссара по военным делам. И перевести в народный комиссариат юстиции.

К этому времени Дыбенко уже был отстранён от всех должностей и сегодня исключён из партии. Дело в том, что после неудачной попытки отбить у немцев Ревель (ничего в принципе страшного, рядовая ситуация) он усугубил ситуацию, самовольно уведя отряд моряков с позиций под Нарвой, что привело к её захвату немцами. И категорически отказался выполнять вообще любые приказы командования. В результате отряд численностью свыше тысячи человек был разоружён, а сам Дыбенко взят под арест.

Параллельно с этим, Лев Давидович Троцкий начал всячески третировать и унижать Подвойского, безбожно интригуя, чтобы занять его место. И это после того, как полностью провалил работу в должности народного комиссара по иностранным делам, что привело к позорному Брестскому миру.

И, насколько я понял, при всей нелюбви к "Глашатаю революции", Ленин и Сталин собирались не просто удовлетворить его каприз. Они планировали назначить Троцкого не только наркомом по военным и морским делам, но и одновременно председателем Высшего военного совета. И лишь в самый последний момент удосужились проконсультироваться у профессионала.

Некоторое время я молчал, осуждающе глядя на наркомов. Потом спросил:

— Владимир Ильич, я могу говорить то, что думаю, и называть вещи своими именами?

— Конечно! Именно для этого мы вас и пригласили. Сложившуюся ситуацию архиважно обсудить в предельно узком кругу.

— Тогда слушайте и не обижайтесь пожалуйста. Этого горлопана, являющегося полным и законченным профаном в военном деле, ни в коем случае нельзя ставить на высшую военную должность. Он в этом разбирается ещё меньше, чем в международной политике, и наворотит столько, что мы едва ли сможем потом расхлебать.

— Вы сами претендуете на это место? — задумчиво обронил Сталин.

— Ни в коей мере. У вас уже имеется профессионал, который может дать мне сто очков форы, — Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич.

— Понятно. А что тогда делать с Подвойским?

— Иосиф Виссарионович, я очень уважаю Николая Ильича. Как отважного, инициативного революционера, многоопытного партийца, глубоко порядочного человека. Но вы ведь сами понимаете, что в военном деле его потолок — командир батальона. А вот в качестве комиссара я взял бы его к себе с большим удовольствием. Вот только зачем обижать хорошего человека, назначая его с явным понижением. Он этого никак не заслуживает. Немного мнительный и не может за себя постоять, встретившись с откровенным безапелляционным, хамством. Пусть он комиссаром и работает. Народным комиссаром по военным и морским делам. А решения будет принимать, разумеется, согласовывая их с ним, председатель Высшего военного совета — Бонч-Бруевич.