Балтийский фактор

БАЛТИЙСКИЙ ФАКТОР

Делай, что должно — и будь, что будет!

Марк Аврелий

Авторское предисловие

Считается, что история не имеет сослагательного наклонения. Или не знает? Есть даже вариант, что она не знает слова "Если". Применительно к нашей уже свершившейся истории это правильно.

А ещё говорят, что в России прошлое непредсказуемо. И это тоже верно. Историю нашей страны уже много раз переписывали, не оставляя камня на камне от, казалось бы, незыблемых и общеизвестных фактов. Подозреваю, что и в будущем этот процесс будет продолжаться. Историю пишут победители, а решают, что именно и в каком ключе надо подать — правители, как бы они не назывались.

Вот только это всё касается исключительно официальной истории. И совершенно не распространяется на альтернативную. Для которой вопрос: "А что произойдёт, если (нужное подставить)?" является ключевым. Без этого вопроса её просто не существовало бы.

Ответов на этот вопрос может быть два. Ход истории — весьма инертная система, которую трудно вывести из равновесия. Поэтому, как правило, принципиально в мире ничего не изменится. Место убитого исторического деятеля займёт другой, более раннее изобретение долго окажется невостребованным, пророчеству не поверят. В редких случаях на пути исторического процесса возможны развилки. Так называемые точки бифуркации. В этих точках система находится в неустойчивом состоянии, она как бы колеблется перед выбором того или иного пути дальнейшей эволюции. И тут иногда для того, чтобы поток изменил направление и покатился по другому руслу, достаточно ничтожного воздействия.

При работе над этой книгой автор использовал несколько таких моментов, когда ситуация была предельно неустойчивой и дальнейшее её развитие зависело от сиюминутных решений отдельных людей. Не случайных людей, разумеется, а тех, кто к этому моменту уже зарекомендовал себя в качестве неординарных личностей. И имеющих реальную возможность успешно завершить начатое.

Кроме этого, в истории имеется много лакун. Неких пробелов, вообще не описанных в официальных документах. В частности, к ним относятся возможные встречи тет-а-тет и разговоры, никогда не афишировавшиеся их участниками. Эти встречи с примерно равной степенью вероятности могли происходить или не происходить в реальности. При этом дальнейшие события косвенно свидетельствуют в пользу того, что, скорее всего, это общение всё-таки состоялось. Возможно, иначе, в другом формате и в другие временные промежутки. Эти лакуны автор также заполнил по своему разумению.

Начало повествования относится к периоду, когда в нашей стране осуществлялся переход с юлианского календаря на григорианский. Для упрощения восприятия текста даты событий, происходивших до 31 января 1918 года (включительно), приведены по старому стилю, а всех последующих — по новому стилю.

.

Глава 1. Апрельские встречи

(Почти за одиннадцать месяцев до дня "Д")

Подполковник Генерального штаба Михаил Степанович Свечников начальник штаба 106-й дивизии

В 1917 году Пасха пришлась на второе апреля. Все поздравительные телеграммы я отправил ещё накануне, поэтому был в этот день совершенно свободен. На понедельник и вторник также не было запланировано никаких мероприятий, в которых мне требовалось принимать участие, поэтому я испросил у генерала Станкевича разрешения на поездку с неофициальной инспекцией гарнизонов 423-го полка нашей дивизии, расположенных вдоль побережья Ботнического залива, в Улеаборге и Николайштадте, пообещав управиться за два, максимум три дня. К этому времени февральские волнения уже сошли на нет, и движение поездов возобновилось в полном объёме, поэтому Адам Юрьевич выезд разрешил, порекомендовав заодно посетить Торнео для проведения рекогносцировки и налаживания контактов с пограничниками.

Выехав из Таммерфорса первым утренним поездом, я направился в Торнео, здраво рассудив, что начинать инспекцию имеет смысл с наиболее дальней точки маршрута. Памятуя о недавних событиях в Гельсингфорсе, когда матросами было убито несколько десятков офицеров, дополнительно к нагану в кобуре на всякий случай положил в карман шинели ещё один.

Поезд неторопливо тащился по невысокой насыпи сквозь заснеженный лес, слегка постукивая колёсными парами на стыках. Старые вагоны третьего класса, заполненные едва ли на четверть, поскрипывали и убаюкивающе покачивались из стороны в сторону. Пристроившиеся на жёстких скамьях пассажиры в большинстве своём дремали, укутавшись в длиннополые пальто либо солдатские шинели, нахлобучив поглубже шапки и обмотавшись шарфами или платками. Некоторые читали газеты.

Оживление наступало только на станциях: одни тащили к выходу узлы, солдатские сидоры и чемоданы, другие, которым предстояло ехать дальше, проталкивались к выходу с котелками и чайниками, чтобы запастись кипятком. Потом на некоторое время вагон превращался в какое-то подобие харчевни. Путники поглощали взятые в дорогу продукты, чаёвничали, согревая руки о кружки, вяло переговаривались. И опять всё затихало до следующей станции.

Я прочитал все захваченные с собой газеты и коротал время, поглядывая в окно и вспоминая события двухлетней давности, когда немцы, отчаявшись выбить нас из Осовецкой крепости, подвели тяжёлую осадную артиллерию и принялись методично разрушать укрепления снарядами шестнадцати с половиной дюймовых и двенадцатидюймовых орудий.

Шестидесятипудовые снаряды шестнадцати с половиной дюймовых мортир (диаметр 420 мм) падали на Центральный форт крепости с ужасным грохотом, разрушая деревянные и кирпичные постройки, раскалывая бетонные сооружения, сметая до основания блиндажи и вызывая огромные оползни земляных валов. Воронки превышали пять саженей по окружности и достигали трёх саженей в глубину. В некоторых случаях для восстановления сообщения по дорогам крепости приходилось перекидывать через них временные мосты.

Тогда мне, прошедшему к этому времени уже две войны, казалось, что ничего более жуткого, чем бомбардировка этими монструозными снарядами, придумать уже невозможно. Спустя пять месяцев, в четыре часа утра 24 июля, я убедился, что есть вещи и пострашнее.

Зеленоватое облако ядовитого газа, выпущенного немцами из нескольких тысяч баллонов, быстро надвигалось на наши позиции сплошным фронтом высотой в пять-шесть саженей. А вслед за ним, отступив на безопасное расстояние, шли в атаку двенадцать батальонов одиннадцатой Ландверной дивизии.

Первыми погибли разведывательные партии и секреты. Потом была смертельно отравлена большая часть защитников Сосненской позиции. Оказалось, что выданные нам респираторы и противогазовые повязки очень малоэффективны, так как придерживать их в бою таким образом, чтобы они плотно прилегали к лицу, крайне затруднительно.

Прорезав десять проходов в проволочных заграждения, немцы хлынули на наши позиции. Страшный заградительный огонь нашей артиллерии сумел рассеять большую их часть, поэтому на Сосновскую позицию вышел только восемнадцатый Ландсверный полк. Начальник второго отдела обороны полковник Катаев контратаковал немцев наличными силами Землянского полка (восьмой, тринадцатой и четырнадцатой ротами). Контратакой тринадцатой роты, составлявшей гарнизон Заречного форта, руководили подпоручик Котлинский и вызвавшийся охотником сапёрный офицер подпоручик Стржеминский. Отравленные газом солдаты пошли в штыковую атаку и выбили немцев с позиции. Смертельно раненный подпоручик Котлинский передал командование ротой подпоручику Стремиженскому, остававшемуся в строю, несмотря на сильное отравление газами.

На левом фланге подпоручик Чеглоков контратаковал немцев во главе четырнадцатой роты и выбил штыками из окопов у деревни Сосня. На соседнем участке действовали бойцы восьмой роты.

Занявшие Сосновскую позицию немцы пребывали в полной уверенности, что теперь неминуемо падёт и вся крепость, так как газ отравил большую часть её защитников. И когда их молча взяли в штыки какие-то шатающиеся, практически мёртвые солдаты с посеревшими лицами, кое-как обмотанными окровавленными повязками, немцы в ужасе побежали.

Осовецкая крепость сдерживала натиск немцев в течение шести с половиной месяцев. Несмотря на контузию и отравление газами, я всё это время безотрывно выполнял обязанности начальника её штаба, периодически участвуя в планировании и проведении вылазок. Гарнизон организованно покинул крепость, вывезя всю артиллерию и взорвав уцелевшие укрепления только после того, как фронт отошёл и необходимость в дальнейшем удержании стратегически важного участка обороны отпала.

Потом было награждение орденом Святого Георгия четвёртой степени и Георгиевским оружием, строевой смотр Георгиевских кавалеров, на котором Николай Второй лично пожаловал меня подполковником по Генеральному штабу.

И вот теперь фронт где-то далеко, вокруг сонное царство — никто никуда не торопится, не спешит, и нет никому дела, что царь отрёкся от престола, в Петрограде заседает какое-то мутное правительство, немцы жмут, армия отступает, и, возможно, война придёт сюда.

Я с трудом мог себе представить, что уже через год сюда придут немцы. И мне придётся так же, как тогда в Осовецкой крепости, снова встать на их пути.

За размышлениями и воспоминаниями время пролетело незаметно, и вскоре я вместе с другими немногочисленными пассажирами вышел на перрон станции Торнео. Сориентировавшись на местности, я провёл короткую рекогносцировку и направился в казарменный городок первого пограничного конного дивизиона. Полковника Карпенко в расположении не застал — воскресенье всё-таки, зато обнаружил ротмистра Герасименко, начальника пограничного пункта Торнео. Познакомились и сразу нашли общий язык. Оказалось, что мы с Александром Ивановичем не только погодки (родились в 1881 году, он в июне, а я в сентябре), но и оба получили назначение в Великое княжество Финляндское в январе этого года. Так что поговорить нам было о чём.

В частности, Герасименко рассказал об изменениях, произошедших в Торнео буквально в последние недели, когда ротмистра приказом командира дивизии генерал-майора Игнатьева обязали принять у отзываемого в Петроград жандармского офицера командование пропускным пунктом и организовать пропуск за границу и из-за границы. Оказывая при этом всемерное содействие представителю английской миссии лейтенанту великобританского флота Маклярену, который будет наблюдать за порядком и охраной грузов. Вот только наблюдениями англичане не ограничились, периодически проводя на пропускном пункте форменные обыски въезжающих и выезжающих. Держась при этом с характерным для этой нации высокомерием.

Я поинтересовался:

— А много ли народу въезжает сейчас в Россию?

— По-разному, сегодня, например, въехало 32 человека. Мне телеграфировали из Петербурга о необходимости обеспечения их отправки в отдельном вагоне в сопровождении караула.

Я тогда не придал значения этому разговору, но, придя на вокзал, увидел большую толпу, собравшуюся на платформе для импровизированного митинга. Проталкиваясь сквозь неё к своему вагону, я остановился чтобы послушать, о чём идёт речь. Невысокий, интеллигентного вида мужчина в длиннополом пальто воодушевлённо вещал с подножки вагона о необходимости скорейшего завершения войны, передачи всей власти Советам, национализации земли и средств производства. Слушали его, буквально раскрыв рты. И оно того стоило. Харизма у оратора была мощная, говорил он уверенно и весьма убедительно. Я тоже заслушался. Худощавый мужчина, с которым мы недавно пересекались на одном из митингов, стоявший чуть наособицу, переводил его речь на финский для тех, кто не знал русского языка. Когда агитатору начали задавать вопросы, я протиснулся поближе и спросил, на каких условиях, по его мнению, можно будет остановить войну. Он ответил, что нужно категорически отказаться от поддержки Временного правительства в войне против Германии и заключить с немцами мир без аннексий и контрибуций.

Потом, устроившись в своём вагоне, я спросил у подсевшего ко мне финского социал-демократа, только что подвизавшегося в качестве переводчика, о том, кто этот мужчина с бородкой клинышком, выступление которого мы сейчас слушали.

— Это Ленин, член ЦК партии большевиков. Один из самых известных деятелей революционного движения. Он сегодня вернулся в Россию из вынужденной эмиграции. Это для встречи с ним мы приезжали из Гельсингфорса.

— Первый раз слышу о таком человеке.

— Вы, видимо, не большевик?

— Да, я пока не определился с партийной принадлежностью.

— Пора определяться. Вы ведь, если мне память не изменяет, из 106-й дивизии? У вас там в комитете вроде бы большевики верховодят?

— Только в 423-м полку. В остальных полках и дивизионном совете — эсеры. Разрешите представиться: Свечников Михаил Степанович, начальник штаба 106-й дивизии, член дивизионного комитета.

— Куусинен Отто Вильгельмович, — ответил мой собеседник, приподнимая шляпу.

— Вы хорошо говорите по-русски, жили в России?

— Нет, русский язык я изучал в Гельсингфорсском университете как иностранный и потом имел не слишком большую практику.

— И при этом говорите почти без акцента. Отто Вильгельмович, вы мне не поможете? Я в Великом княжестве Финляндском недавно и финского языка почти совсем не знаю. А он мне нужен для работы. Не подучите меня немного?

— С удовольствием! Вы какими языками владеете?

— Только французским и немецким. В академии изучал.

— Это хорошо, третий иностранный обычно намного легче даётся.

Несколько часов, которые мы ехали до Улеаборга, пролетели незаметно. Оказалось, что у нас с Отто много общего: родились в один год, рано потеряли отцов, поднялись с самых низов на весьма приличный уровень (Куусинен дважды избирался в Сейм), получили блестящее образование (я учился в академии только на весьма хорошо и отлично, поэтому закончил её по первому разряду и был оставлен на дополнительный курс).

Мы быстро перешли на "ты", а потом постепенно на финский. Выучить язык за эти несколько часов я, конечно, не смог, но понимать смысл фраз научился. И даже мог с грехом пополам объясниться. По крайней мере, финны на платформе Улеаборга меня поняли и показали, как пройти в расположение 423-го полка.

Тогда я не придал большого значения этим встречам и почти никому о них не рассказывал. Между тем, они кардинально изменили всю мою дальнейшую жизнь.

В этот день произошло ещё одно событие — Временным правительством я был произведён в полковники. Но узнал я об этом только через два дня, когда вернулся в Таммерфорс.

Из Улеборга я выехал в Николайштадт, где имел продолжительную беседу с прапорщиком Юшкевичем — большевиком, возглавлявшим полковой комитет 423-го полка. Ему я сообщил о приезде в Россию Ленина и попросил рассказать мне о нём и РСДРП, совместив это, чтобы никого не смущать, с рекогносцировкой в городе и его окрестностях.

Николайштадт был немаленьким городом, поэтому Юшкевич предложил осуществить конную рекогносцировку. Уточнив перед этим, хорошо ли я держусь в седле. Тут я его слегка осадил:

— Получше некоторых, прапорщик. Я ведь станичник с Дона. Поэтому в седле с самого детства. И после Николаевского училища долго служил в казачьих войсках. Начиная с хорунжего и заканчивая подъесаулом. Потом, после академии, ещё год командовал сотней в первом Донском казачьем полку.

— Впечатляюще. Тогда мы с вами, пожалуй, и по окрестностям прокатимся.

В общем, посмотрели всё запланированное и немного сверх этого, так что в городе и его окрестностях я теперь хорошо ориентировался, что в дальнейшем мне очень сильно пригодилось.

Юшкевич пожаловался, что местная молодёжь из зажиточных землевладельцев начала объединяться в отряды шюцкора — военизированной организации, на словах считающейся спортивным обществом. Фактически же это были прямые наследники разогнанного в 1906 году "Союза Силы", организации насквозь антироссийской и контрреволюционной. Эти отряды в основном получали оружие из Швеции, но не гнушались и нападениями на российские посты и небольшие команды.

Я учёл полученную информацию, но, к сожалению, не придал ей тогда большого значения. Потом мы долго обсуждали цели и программы различных революционных партий. Юшкевич рассказывал о Ленине, цитируя наизусть некоторые места из его работ.

Разговор оказался содержательным и весьма продуктивным, и в Таммерфорс я вернулся на следующий день уже политически подкованным.

Отчитавшись о результатах поездки перед командиром дивизии, я договорился с ним, что в следующее воскресенье точно таким же образом посещу Раумо и Або, проинспектировав гарнизоны 421-го полка.

В дальнейшем, бывая по служебной необходимости в Гельсингфорсе, я старался находить время для общения с Куусиненом, который, как оказалось, был одним из основателей финской социал-демократической партии. И после каждой встречи мой финский становился всё лучше и лучше. Теперь я уже был способен не только спросить дорогу, но и некоторое время поддерживать разговор. Это значительно облегчало общение с местным населением, зачастую не знавшим русского языка или, что тоже случалось не редко, делающим вид, что не понимает по-русски. И в последующем способствовало успешному проведению занятий по строевой и стрелковой подготовке с финскими красноармейцами.

.

Глава 2. Осенние знакомства

(За пять месяцев до дня "Д")

Полковник Генерального штаба Михаил Степанович Свечников выборный начальник 106-й дивизии

В середине лета 1917 года в Гельсингфорс для ведения агитационной работы среди солдат Северного фронта и моряков Балтийского флота был направлен член Военной организации при ЦК РСДРП(б) Владимир Александрович Антонов-Овсеенко (кличка "Штык"). Высокий, черноволосый, с небольшими аккуратными усиками над верхней губой, он был бы похож на Гоголя, если бы не очки с круглыми стёклами. Владимир Александрович имел военное образование, звание подпоручика, но в армии после окончания училища служил всего один год. Мы с ним быстро сошлись и в дальнейшем работали рука об руку.

Вскоре его арестовали и посадили в "Кресты", но спустя месяц с небольшим он вышел на свободу и вернулся в Гельсингфорс, теперь уже в качестве комиссара при генерал-губернаторе Великого княжества Финляндского.

К этому времени во всех воинских частях, расквартированных в Великом княжестве Финляндском, прошли выборы командиров. 9 сентября на заседании революционного комитета Таммерфорса я на основании резолюции дивизионного комитета от 2 сентября был единогласно утверждён начальником 106-й дивизии.

В последующие дни мы с председателем дивизионного комитета участвовали в двух заседаниях III Областного съезда депутатов армии, флота и рабочих Великого княжества Финляндского, который проходил в Гельсингфорсе. Подавляющим числом голосов на съезде была принята предложенная большевиками резолюция о том, что власть должна перейти в руки пролетариата и беднейшего крестьянства. На этом съезде председателем исполкома Областного комитета был избран Ивар Тенисович Смилга. По истине уникальный революционер, ставший членом РСДРП в 1907 году, четырнадцати лет от роду. Летом 1917 году, вернувшись из сибирской ссылки, он был избран в ЦК РСДРП. В 24 года! В дальнейшем мы с ним работали в плотном контакте.

Вскоре после этого Антонов-Овсеенко привёл меня и Куусинена в ничем не примечательный дом, чтобы познакомить с человеком, который, будучи на нелегальном положении, скрывался в квартире Густава Семёновича Ровио, ещё в апреле 1917 года назначенного начальником милиции Гельсингфорса.

Хорошо разбираясь в разведывательной и контрразведывательной деятельности, основы которых нам читали на дополнительном курсе академии, я не мог не оценить всю прелесть и глубину задумки финских революционеров. Квартира полицмейстера — это самое последнее место, где будут искать человека, объявленного в розыск Временным правительством.

По узкой винтовой лестнице мы поднялись на пятый этаж. Антонов-Овсеенко выстучал по двери условный сигнал, и нам открыли.

— Познакомьтесь, — сказал, проходя в комнату, наш провожатый. — Это Константин Иванов.

Широкоскулое лицо Иванова с характерным прищуром глаз сразу показалось мне знакомым. Я мысленно пририсовал ему усы и бородку клинышком и убедился в правильности своей догадки. На лице моего визави также проступило узнавание:

— Мы с вами раньше нигде не встречались?

— Встречались, Владимир Ильич. Второго апреля в Торнео. Я вас тогда спрашивал о том, как можно будет остановить войну. Разрешите представиться Свешников Михаил Степанович, полковник Генерального штаба, выборный начальник 106-й дивизии. С мая этого года член вашей партии.

— Здравствуйте, господин полковник, так вроде бы вас теперь принято величать? — спросил Ленин, протягивая мне руку.

— Будем знакомы, Владимир Ильич, — я крепко пожал ему руку. И не нужно никаких господ, давайте просто по имени отчеству.

— Вы тоже были в Торнео? — спросил Ленин у Куусинена.

— Был, Владимир Ильич. В делегации от Гельсингфорского совета. Я переводил ваши слова для тех, кто не понимали по-русски. Моя фамилия Куусинен. Отто Вильгельмович Куусинен.

— Здравствуйте, Отто Вильгельмович. Я вас вспомнил.

Они пожали друг другу руки, после чего мы все трое уставились на Антонова-Овсеенко и дружно рассмеялись. Такого растерянного лица я у него не видел ещё ни разу.

— Эх вы, конспиратор, — пожурил его Ленин. — Успокойтесь, ничего страшного не случилось. Они ведь никому не расскажут об этой встрече?

— Не беспокойтесь, Владимир Ильич, никому не расскажем, — твёрдо пообещал я. И сдержал это обещание. Никому не рассказывал. А люди гадали потом, почему я звоню и телеграфирую Ленину напрямую через головы начальства?

— Раз так, я сейчас чайник вскипячу, — сказал Ленин. — Попьём чайку и обсудим, как нам вооружённое восстание провести. Сначала в Петрограде, а потом и здесь у вас.

— У меня тут кое-что к чаю имеется, — заявил Антонов-Овсеенко, развязывая сидор. — Пирог с зайчатиной.

— С зайчатиной — это хорошо, — обрадовался Владимир Ильич. — Мы в Шушенском с зайчатиной пекли. Давно это было. Эх, сейчас бы с ружьишком да на охоту...

Мы тогда очень плотно вчетвером посидели. Решили, что для силовой поддержки восстания в первую очередь будем привлекать Центробалт, а во вторую, если это потребуется, — мою дивизию. Придумали условный сигнал для Гельсингфорского комитета — телеграмма с просьбой выслать устав.

Потом можно будет выйти из войны, заключив мир с Германией, и неторопливо заниматься всем остальным, в частности — Великим княжеством Финляндским. Теперь Россия будет помогать своим соседям. Вплоть до победы мировой революции.

Поговорили и об армии. О том, как лучше её реформировать после социалистической революции. Я объяснял, что даже если полностью уйти от призыва и формировать армию исключительно на добровольной основе, профессионалы в ней всё равно будут востребованы. Поэтому в процессе демобилизации надо вдумчиво подойти к селекции офицерского корпуса, отбирая из общей массы тех, кто проявил себя с лучшей стороны во время боевых действий и не противопоставлял себя солдатской массе, а наоборот, воодушевлял её своим примером.

Возможно, после победы мировой революции нужда в армии вообще отпадёт. Но это произойдёт ещё очень нескоро. А в ближайшие годы военспецы, как можно называть примкнувших к революции офицеров, будут стране чрезвычайно полезны, поэтому надо их не отталкивать, а по возможности привлекать на свою сторону.

Разошлись мы уже глубоко за полночь.

А 11 октября я впервые побывал в Смольном. Там проходил съезд Советов северной области. Мы туда приехали втроём: Пискунов и прапорщик Цибульский как делегаты от советов, и я в качестве гостя. На съезде присутствовали делегаты от Москвы, Петрограда, Новгорода, Старой Руссы, Боровичей, Ревеля, Юрьева, Нарвы, Архангельска, Вольмара, Кронштадта, Гатчины, Царского Села, Чудова, Сестрорецка, Шлиссельбурга, Выборга, Гельсингфорса, Таммерфорса и Або, а также окружного Съезда Балтийского флота и нескольких уездных городов.

Целью Съезда было связать в единую мощную структуру Советы Северной Области, создав вокруг Петроградского Совета сильную революционную опору. Съезд являлся предтечей Всероссийского Съезда рабочих и солдатских депутатов.

Председателем президиума съезда был избран Николай Васильевич Крыленко — прапорщик запаса армейской пехоты, экстерном окончивший юридический факультет Харьковского университета. После Февральской революции был председателем армейского комитета 11-й армии. Спустя две недели после съезда он в качестве представителя Совнаркома вошёл в состав Комитета по военным и морским делам вместе с Владимиром Анатольевичем Антоновым-Овсеенко и Павлом Ефимовичем Дыбенко. С последними двумя я уже был хорошо знаком, не раз пересекаясь в Гельсингфорсе, а Николая Васильевич тут увидел впервые. Он обратился к делегатам со вступительным словом и огласил повестку.

Первым с пространным докладом о деятельности Петроградского Совета выступил Лев Давидович Троцкий. Кучерявый худосочный субъект с ярко выраженной семитской внешностью. Я много слышал об этом человеке, но увидел тогда впервые. И он мне активно не понравился. Пел как соловей, говорил правильные слова о том, что Временное правительство собирается сдать Петроград и переехать в Москву, а мы не должны с этим соглашаться и обязаны взять на себя оборону города и страны в целом, глазами сверкал, но было за этим слишком много пафоса и почти отсутствовала конкретика. Только общие фразы. Потом, многократно упомянув ответственность и долг, перешёл к конкретике: "Лучшей обороной страны будет немедленное мирное предложение к народам всего мира через голову их империалистических правительств". Тут мне даже смешно стало — конечно, услышав такое предложение, все народы сразу поскидывают свои правительства и начнут с нами дружить. Нет, такому болтуну нельзя доверять судьбу страны.

Вторым от имени Балтийского флота выступил председатель Центробалта Дыбенко — мощный чернобородый матрос, который уже через две недели будет назначен народным комиссаром по морским делам. Этот уверено рубил правду-матку о том, что Балтийский флот, не смотря на исключительно враждебное отношение к нему Временного правительства, героически сражается с немецким флотом, превышающим его в пятнадцать раз по численности. Дыбенко вкратце, но с цифрами, рассказал о действиях Балтийского флота в Моонзундском сражении. Поведал о том, что и в дальнейшем матросы будут умирать, но не запятнают себя предательством по отношению к революции.

Потом привёл пример действий Временного правительства, рассказав, что для флота у Временного правительства нет хлеба, но оно попыталось отправить в Швецию семьдесят вагонов с продовольствием, среди которых было сорок вагонов с маслом, которое флот тоже не получает. Из этого он сделал заключение, что Временное правительство хочет уморить флот голодом. Далее он поведал, что недавно Временное правительство прислало на усмирение флота две дивизии казаков, но те быстро стали большевиками и левыми социалистами-революционерами.

В этом месте зал грохнул аплодисментами. Дыбенко закончил своё выступление призывом к съезду послать флоту приветствие и зачитал его текст. Съезд текст приветствия утвердил и почтил погибших матросов и солдат вставанием.

Третьим со словами о безусловной поддержке Петроградского совета выступил представитель Московского совета. Потом от имени Финляндского областного комитета толкнул речь Антонов-Овсеенко. Он доложил съезду, что ни один приказ Временного правительства не исполняется на территории Великого княжества Финляндского, если он не подписан комиссаром областного комитета. При этом комитет контролирует все органы местной власти, наблюдает за контрразведкой и регулирует местную жизнь. В качестве вывода Владимир Анатольевич выдал: "Комитет во всех отношениях стал органом революционной власти. И ему всё труднее становится удерживать массы от выступления, так как сейчас ребром встал вопрос о власти".

После перерыва, во время которого я улучил момент накоротке переговорить с Крыленко, было ещё несколько выступлений. В частности, депутат от Новгородского полка (румынский фронт) озвучил требование солдат о немедленном начале мирных переговоров и переходе всей власти в руки революционной демократии.

Мой прапорщик Цибульский долго не разглагольствовал, также выразив требование частей гарнизона Таммерфорса о скорейшем заключении мира и выразил недоверие Временному правительству.

Потом было очень эмоциональное выступление депутата Молчанова из первого Сибирского армейского корпуса. Я застенографировал его и считаю необходимым привести целиком. "Все солдаты и все части нашего корпуса хотят перехода власти к Советам. Мы не знаем у себя ни большевистской, ни меньшевистской агитации. Жизнь нас многому научила. Мы теперь сами твёрдо убедились в том, что коалиционное правительство затянуло войну. Нам говорят, что война нужна для страны, для наших отцов и матерей, оставшихся в тылу. Неужели нашим матерям и отцам нужно было пролить такое море крови их родных детей ради их собственного благополучия? А где же это благополучие наших отцов и матерей? Неужели в том голоде, в той нищете, в тех материнских слезах, которые война принесла в изобилии трудовому люду, рабочему и крестьянам? Знайте, что на фронте не проходит часа и минуты, чтобы солдаты не говорили о мире!". Очень сильно сказано.

После исчерпания регламента Крыленко подвёл краткий итог первого дня работы съезда, отметив, что все выступающие, за исключением новгородцев, высказались солидарно: вся власть Советам, долой существующее временное правительство!

* * *

Из Смольного я пешком направился на квартиру, в которой моя семья проживала в доме 15 по Греческому проспекту, чтобы впервые за долгое время увидеться с женой и тремя своими детьми. По пути меня трижды останавливали патрули, но, услышав, что иду домой из Смольного, сразу же пропускали. Даже документы ни разу не проверили.

Моя первая жена умерла, когда я учился в академии. От неё осталось двое детей: Володя, которому в этом году исполнилось одиннадцать лет, и девятилетняя Нина. Сейчас их воспитывала моя вторая жена — Нина Павловна Свечникова (в девичестве Иванова), четыре года назад родившая мне сына Колю. Переезжать в Чухонию, как она называла Великое княжество Финляндское, Нина, будучи коренной петербурженкой, отказалась категорически. Здесь у неё были подруги, любимая работа, гимназия, в которую ходили старшие дети. А мне часто ездить в Петроград было совершенно не с руки. Поэтому уже почти год мы виделись раз в несколько месяцев.

В том году в Петрограде было голодно. Деньги и продукты я изредка передавал Нине с оказиями, когда кто-то из моих подчинённых ездил в Петроград в служебные командировки. В этот раз я привёз спички, папиросы и небольшой мешочек колотого сахара. Сахар — детям, а всё остальное, особенно спички, можно было выгодно обменять на продукты.

* * *

Второй день съезда мне почти не запомнился. Сначала мутили воду меньшевики, тщетно пытаясь доказать неправомочность съезда, потом обсуждали текущий момент и слушали доклад Антонова-Овсеенко о военно-политическом положении.

На третий день я познакомился с Карлом Андреевичем Петерсоном — делегатом от Исполнительного комитета объединённого совета всех латышских полков, пообещавшим съезду поддержку от латышских стрелков в количестве сорока тысяч штыков. Карл Андреевич был старше меня на четыре года, в партии состоял с 1898-го. Спустя двенадцать дней после этой нашей встречи он был избран членом ВЦИК, а потом вошёл в состав первой коллегии ВЧК.

Съезд обсудил земельный вопрос. Было принято решение обратиться к крестьянству с воззванием о том, что правильный путь не в погромах, а том, чтобы организоваться для борьбы за землю и волю в союз с рабочими.

Потом перешли к основному вопросу — о созыве Всероссийского Съезда Советов. С докладом по этому вопросу выступил Михаил Михайлович Лашевич, член ВЦИК, вступивший в РСДРП в 1901 году. Спустя 11 дней он создал в Петропавловской крепости запасной штаб по руководству восстанием. В ночь на 25 октября руководил отрядом солдат и матросов при захвате почты, телеграфа и госбанка.

Постановили: созвать Всероссийский Съезд Советов 20 октября, а для организации этого избрать Северный Областной Исполнительный Комитет. В его состав вошли Антонов-Овсеенко, Дыбенко, Крыленко и ещё 14 человек.

ЦИК не утвердил это постановление, подменив его собственным и отодвинув дату открытия II Всероссийского съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов на пять дней.

.

Глава 3. Революция в России

(За четыре месяца до дня "Д")

Полковник Генерального штаба Михаил Степанович Свечников выборный начальник 106-й дивизии

Ленин настаивал на скорейшем проведении вооружённого восстания. Троцкий, возглавлявший Петросовет, осторожничал и "тянул резину".

Поздним вечером 24 октября Ленин, не выдержав ожидания, сам пришёл в Смольный и сразу же развил бурную деятельность. Следующим утром Керенский покинул Зимний дворец и на автомобиле направился в Псков, где располагался штаб Северного фронта.

Около полуночи руководитель секретариата ЦК РСДРП Яков Михайлович Свердлов отправил телеграмму: "Гельсингфорс. Смилга. Высылай устав. Свердлов.". Смилга ознакомил с ней Дыбенко и Антонова-Овсеенко, известил меня телеграммой и дал команду железнодорожникам.

Всю ночь с 24 на 25 октября матросы грузились в эшелоны. С первым в Петроград уехал Антонов-Овсеенко. Всего из Гельсингфорса было отправлено три эшелона, которые перевезли около четырёх с половиной тысяч вооружённых матросов. Почти одновременно с этим Центробалт отправил в Петроград четыре эскадренных миноносца: "Забияка", "Самсон", "Меткий" и "Деятельный". Отрядом миноносцев руководил Дыбенко. Немногим позже в Петроград под командованием полковника Потапова был направлен 428-й пехотный Лодейнопольский полк 107-й дивизии, расквартированный в Свеаборге.

В 12 часов 50 минут 25 октября я отправил Смилге в Областной комитет телеграмму: "Вся 106-я пехотная дивизия во главе с командным составом готова во всякое время выступить в защиту Советов и стоять на страже демократии. Начдив 106-й полковник Свечников. Председатель дивизионного комитета Пискунов".

Ответная телеграмма содержала распоряжение подготовить к отправке в Петроград отряд в двести штыков с пулемётами. Остальным находиться в готовности.

Я оперативно принял решение о направлении в Петроград двух рот 422-го Колпинского полка с четырьмя пулемётами. Командовать этим отрядом я поставил выборного помощника командира 422-го пехотного полка подпоручика Сергея Васильевича Здоровцева (члена РСДРП(б) с 1909 г.).

Утром и в первой половине дня 25 октября отрядами красной гвардии и солдат Петроградского гарнизона были захвачены телеграф, почта, вокзалы, банки, главная электростанция, взяты под охрану мосты. Бескровно. Фактически это был не захват, а скорее смена караулов. Во второй половине дня (примерно в семнадцать часов) был оцеплен Зимний дворец. К штурму не приступали — ждали прибытия основных сил из Гельсингфорса.

Вечером, примерно в половине седьмого, в Зимний дворец был доставлен ультиматум Антонова-Овсеенко с требованием о сдаче дворца. В девять вечера защитники дворца отправили в эфир паническую радиограмму, на которую так и не последовало ответа.

Сорок минут спустя раздался холостой выстрел бакового орудия Авроры. После этого начался первый (неудачный) штурм, более напоминавший обстрел фасадов дворца ружейно-пулемётным огнём. Потом было ещё несколько попыток прорыва к дворцу, которые были отбиты юнкерами школы прапорщиков.

В двадцать три часа начался обстрел Зимнего дворца орудиями Петропавловской крепости. Стреляли поверх крыши, лишь незначительно повредив карниз. Вскоре после этого матросы начали просачиваться во дворец через чёрный ход со стороны набережной. А через парадный вход прошла делегация парламентёров с новым ультиматумом, вслед за которой устремилась толпа вооружённых матросов и солдат во главе с Антоновым-Овсеенко.

Арест временного правительства был произведён в два часа пополуночи.

Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов начал свою работу 25 октября в 22 часа 45 минут. В три часа ночи Каменев объявил об аресте Временного правительства. После этого съезд принял обращение к рабочим, солдатам и крестьянам.

На втором заседании, начавшемся в 9 часов вечера 26 октября, Ленин зачитал декреты о мире и о земле, предложил распустить старый состав ВЦИК и сформировать рабоче-крестьянское правительство — Совет народных комиссаров.

* * *

Первый этап нашего плана был выполнен. Но на этом ничего не закончилось. С запада на Петроград наступали войска, собранные Керенским для того, чтобы задушить восстание.

Вечером 26 октября казачьи части третьего конного корпуса генерала Краснова загрузились в Пскове в вагоны и покатили на Петроград. 27 октября они высадились в Гатчине, где соединились с верными Временному правительству солдатами, прибывшими из Новгорода. До Петрограда оставалось 40 километров.

В ночь с 27 на 28 октября Ленин связался с Гельсингфорсом по телеграфу. Для защиты Петрограда нужно было прислать надёжные в революционном отношении войска. Я направил в Петроград трёхбатальонный отряд численностью в 1500 штыков, сформированный из подразделений 422 Колпинского полка при 34 пулемётах. Возглавил отряд выборный заместитель командира полка капитан Александр Фёдорович Коппе.

Председатель Центробалта Николай Фёдорович Измайлов дополнительно к ранее отправленным в Петроград четырём эскадренным миноносцам направил туда крейсер "Олег" и эскадренный миноносец "Победитель".

28 октября войска генерала Краснова заняли Царское село. Здесь к ним присоединились 900 юнкеров, несколько артиллерийских батарей (около 20 орудий) и бронепоезд. К этому моменту отряд генерала Краснова вырос до 5000 штыков и сабель.

29 октября отряд капитана Коппе добрался до Пулковских высот. По соседству с ним расположились 2-й Царскосельский резервный полк, которым командовал полковник Павел Борисович Вальден, и сводный отряд матросов Балтфлота под командованием Павла Ефимовича Дыбенко. В Неву вошли и встали напротив села Рыбацкое эскадренные миноносцы. Общее руководство осуществляли полковник Михаил Артёмович Муравьев и Владимир Анатольевич Антонов-Овсеенко.

Утром 30 октября войска генерала Краснова пошли в наступление в районе Пулкова. Красные выдержали их натиск и сами перешли в контратаку. Сначала они несли большие потери (свыше 400 человек), вызванные огнём колёсной артиллерии и бронепоезда. Но потом к делу подключились стотридцатимилиметровые орудия бронепалубного крейсера "Олег", который вёл огонь из акватории Финского залива, и быстро объяснили казакам, кто здесь главный. Когда матросы начали обходить казаков с флангов, те отступили в Гатчину.

31 октября на переговорах казаки согласились выдать Керенского, но тот в очередной раз сбежал. Опять на автомобиле. Сначала в Псков, где передал свои полномочия главнокомандующему Духонину, потом на Дон к Каледину. Но и там не нашёл поддержки.

1 ноября революционные войска заняли Гатчину. Генерал Краснов сдался, но вскоре был отпущен под честное слово офицера, пообещав, что никогда больше не будет воевать против Советской власти. И, разумеется, не сдержал его. В мае 1918 года он был избран атаманом Донского казачества, после чего развернул борьбу с большевиками, встав во главе Донской армии.

Отправив под Петроград почти весь личный состав 422-го Колпинского полка, составлявшего основную часть гарнизона Таммерфорса, я был вынужден перевезти туда из Юмистаро один из батальонов 423-го Лужского полка. С четырьмя пулемётами. Потом две роты этого же полка с двумя пулемётами отправил в Выборг для несения караульной службы.

Второго ноября два батальона 422 полка вернулись обратно. Третий (с 12 пулемётами) остался в Петрограде и вернулся в Таммерфорс только десятого ноября.

Третьего ноября я приехал в Петроград для участия в заседании коллегии Наркомата по военным делам. Одним из вопросов, обсуждаемых на коллегии, был вопрос о назначении нового комиссара наркомата. Антонов-Овсеенко предложил мою кандидатуру, но я отказался в пользу Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, по учебнику "Тактики" которого я учился в Императорской академии Генерального штаба, мотивируя это тем, что тут нужен не полковник Генерального штаба, командующий дивизией, а генерал Генерального штаба, имеющий опыт командования фронтом. Моё предложение было принято лишь частично: Михаил Дмитриевич не возглавил Наркомат по военным делам, но вошёл в его руководящий состав и стал начальником штаба Верховного главнокомандующего.

В Петрограде я пробыл три дня. Смог дважды переночевать дома и даже накоротке пообщаться с Владимиром Ильичом. Ленин познакомил меня с Иосифом Виссарионовичем Сталиным, который в первом составе Совета народных комиссаров занял пост наркома по делам национальностей. Иосиф Виссарионович мне понравился. Этот грузинский самородок не заканчивал университетов и академий, но путём интенсивного самообразования умудрился достичь нашего с Владимиром Ильичом уровня. А ещё он умел не просто слушать, а сразу усваивать и классифицировать полученную информацию, раскладывая её в своей памяти "по полочкам". Тогда мы втроём обсудили не только то, что было связано с реорганизацией армии, но и будущее Великого княжества Финляндского.

В частности, проработали вопрос о том, что вооружённое восстание надо будет провести сразу же вслед за признанием независимости Финляндии, после чего необходимо заключить договор о дружбе и взаимопомощи между двумя социалистическими республиками. Но сделать всё надо так, чтобы это не выглядело со стороны (да и не только со стороны) как вмешательство России во внутренние дела соседнего государства. Финны самостоятельно должны подготовить и провести революцию в своей стране. И в дальнейшем сами хозяйствовать таким образом, чтобы не ущемлять российские интересы.

Потом мне предложили не покидать Финляндию после вывода из неё российских войск, а остаться там в качестве военного советника. С сохранением теперешнего должностного оклада, расчёта выслуги и стажа. До тех пор, пока в этом не пропадёт необходимость или я не понадоблюсь здесь. Не одному, разумеется, а заранее подобрав себе возможно большее количество добровольных помощников.

* * *

Окрылённый этой беседой, я, вернувшись в Таммерфорс, написал большую программную статью "Реорганизация армии".

Начав с того, что необходимость в боеспособной армии у страны сохраняется и после передачи власти в руки трудящихся, более того, она даже возрастает, так как вполне вероятны не только интервенция со стороны буржуазных государств, которые спят и видят, как бы заняться грабежом и под шумок отобрать себе часть российской территории, но и выступления внутренних контрреволюционных сил, я перешёл к конкретике.

Что новое правительство должно создать армию, которая не была бы послушным оружием в руках врагов народа, а по своему характеру и укладу близко стояла к рабочему и крестьянскому классу, где революционная дисциплина должна быть основана не на палочной системе, и войска дрались и умирали за свободу без всякого принуждения. Для этого в первую очередь надо отказаться от обращения "господин", заменив его на "товарища".

Для постоянной связи военных кадров с народом подходила, по моему мнению, территориальная система комплектования, как в казачьих войсках. Я предложил установить двухлетний срок службы, выработав при этом меры для поощрения сверхсрочнослужащих.

Отдельно остановился на том, что положение и роль начальника после революции значительно изменились. Раньше судьба солдата в политическом, административном и хозяйственном отношении находилась в руках начальника, теперь эти функции перешли в руки солдатских политических и хозяйственных организаций, и судьба солдата осталась в руках начальника только в боевом отношении. От начальника теперь требуется не только верность революции в политическом отношении, но и то, чтобы он был мастером своего дела. Поэтому выбирать солдат на начальственные должности можно только до ротного, в крайнем случае батальонного звена. Для кандидатов на более высокие посты необходим ценз специальных знаний. Но солдатская масса не всегда может проверить знания и подготовку своих начальников и офицеров, а потому она должна обратиться за помощью к более компетентным людям. Она не должна поддаваться демагогии и выбирать тех, которые подлаживаются под массу и обещают ей горы богатства. Поэтому аттестовать начальников нужно совместно комитетам и командованию.

Свою статью я завершил следующими словами: "Товарищей солдат, я очень просил бы не создавать вражды между собой и офицерами, помня всегда, что многие шли вместе для борьбы за завоеванные свободы, много еще придется воспользоваться офицерскими силами для дальнейшей борьбы".

Эта статья была опубликована в Известиях Гельсингфорского совета депутатов армии, флота и рабочих в первой половине декабря 1917 года.

А седьмого декабря я произвёл практическую проверку некоторых положений этой статьи в процессе проведения выборов командного состава на дивизионном съезде депутатов всех подразделений и учреждений дивизии (134 депутата с правом решающего голоса). Съезд единогласно утвердил меня в должности командира 106-й дивизии, а потом прислушивался к моим аттестациям при выборах всего остального начальствующего состава. Теперь я с полным правом мог себя называть дважды выборным начдивом.

* * *

18 декабря 1917 г. СНК издал декрет о государственной независимости Финляндии. Так совпало, что именно в этот день в Гельсингфорс приехал из Петрограда барон Маннергейм.

22 декабря декрет о независимости Финляндии был ратифицирован ВЦИК. Русские войска пока ещё оставались на территории Финляндской республики, но их скорый вывод был уже предопределён.

После этого вывода финская буржуазия планировала создание национальных войск путём введения воинской повинности. Реализации этих планов противостояла финская социал-демократическая партия. Эта борьба началась ещё в мае, когда обе стороны занялись подпольным формированием белой и красной гвардии.

Одним из центров формирования Белой гвардии было имение Саксанниеми вблизи города Борго. В начале декабря Сенат открыл кредит в 800 тысяч марок для обучения там конной милиции. Налаживаемая мной служба разведки и контрразведки к этому времени уже работала, поэтому я своевременно узнал о данном факте, и Красная гвардия разогнала белогвардейцев. К сожалению, это оказалось полумерой.

Центром формирования Красной гвардии стал Таммерфорс. Общее руководство подготовкой рабочих взял в свои руки местный Комитет социал-демократической партии. В организационном плане ему оказывали поддержку Ээро Эрович Хаапалайнен, член РСДРП с 1901 года, один из создателей Красной гвардии в Гельсингфорсе в 1905 году, и Алекси Аалтонен (псевдоним Али-Баба), бывший поручик русской армии, который в октябре 1917 года возглавил штаб Красной гвардии в Гельсингфорсе.

Непосредственно в Таммерфорсе Красной гвардией руководил Юкка (Иван) Абрамович Рахья — младший из трёх братьев, внесших огромный вклад в победу финской революции. Средний из этой троицы — Эйно Рахья, который к нам присоединился в январе, немало постарался и для Российской революции, возглавляя охрану Ленина с июля по конец октября 1917 года и осуществляя его связь с ЦК партии.

Для вооружения Таммерфорского полка Красной гвардии я выделил триста заручных винтовок (сверхкомплектных по наличному числу солдат). При этом были приняты все меры предосторожности, дабы эту передачу скрыть не только от финской буржуазии, но и своих же рядовых солдат (в курсе был только дивизионный комитет, давший разрешение на эту передачу). Из казармы винтовки были перевезены солдатами в штаб 106-й дивизии, который помещался рядом с рабочим домом, куда красноармейцы перенесли их укупоренными в ящики.

Занятия и тренировки с красногвардейцами, мной и другими офицерами дивизии производилось по ночам непосредственно в рабочем доме и его дворе. К этому времени я уже свободно говорил по-фински (Куусинен оказался прав — третий иностранный язык действительно даётся намного легче, чем два первых), поэтому мне это было несложно. Несмотря на все принятые нами меры безопасности, информация об этом обучении всё-таки выплыла наружу. В конце декабря у меня состоялась неофициальная беседа с помощником губернатора полковником Кремером, который посоветовал мне не вмешиваться местные дела. Как-либо помешать мне в городе, комендантом которого был мой ставленник — поручик Муханов, он был не способен.

В других местах происходило иначе. Пять ящиков винтовок, доставленные по железной дороге окружному секретарю местной социал-демократической партии и начальнику местной Красной гвардии Августу Иогановичу Веслею, были конфискованы.

С переменным успехом такая борьба продолжалась до конца января 1918 года. Отряды Красной гвардии формировалась в крупных промышленных центрах, занятых русскими войсками, в южной части Великого княжества Финляндского, в то время как белая гвардия группировалась, преимущественно, на севере и западе в районе Николайштадта, а также на востоке в Карелин. Источниками формирований красных были рабочие, белых — буржуазия, крестьянское население и интеллигенция, преимущественно шведская.

.

Глава 4. Другая сторона

(За два месяца до дня "Д")

Генерал-лейтенант российской армии барон Карл Густав Эмиль Маннергейм

Я никогда не сомневался, что мой род берёт своё начало от свейских конунгов, бороздивших Балтийское море на хищных драккарах и державших в страхе население всех прибрежных европейских государств. Но смог проследить своё генеалогическое древо только до Хеннинга Маргейна, родившегося в конце XVI века в Гамбурге. Мой прадед, Карл Эрик Маннергейм, был шведским графом и одним из основателей Великого княжества Финляндского, добившимся его автономного статуса от Александра Первого.

Сейчас, после достижения пятидесятилетнего возраста, у меня появилась реальная возможность не только продолжить дело прадеда, но и пойти дальше, основав своё собственное государство.

Отец разорился и бросил семью, не оставив мне наследства и не передав графского титула. Поэтому мне с детства пришлось заботиться о себе самому. Безденежному барону было трудно подняться в захудалой провинции, которой в то время являлось Великое княжество Финляндское, поэтому я пошёл на службу к русскому Царю и служил ему тридцать лет. Удачная женитьба на дочери московского обер-полицмейстера генерала Николая Устиновича Арапова, давшего за дочь богатое приданное, вывела меня в высший свет и позволила не сильно напрягаться на службе. Я выставлял своих лошадей на скачках, играл в карты, танцевал на балах, в 1895 году завёл роман с графиней Елизаветой Шуваловой (Барятинской), которая была старше меня на 12 лет и уже вошла в бальзаковский возраст. Из тринадцати лет, которые я числился в Кавалергардском полку, мне фактически пришлось тянуть лямку меньше половины этого срока, так как 14 сентября 1897 года Высочайшим Указом был переведён в Придворную конюшенную часть с оставлением в списках Кавалергардского полка с окладом в 300 рублей и двумя казёнными квартирами: в Санкт-Петербурге и в Царском Селе.

Основной моей задачей была комплектация царской конюшни лошадьми, поэтому я мог проводить много времени в поездках по конным заводам. Я хорошо разбирался в лошадях, понимал и очень любил их. Они отвечали мне ответной преданностью, но иногда подводили. В ноябре 1898 года одна из осматриваемых мной лошадей раздробила мне коленную чашечку. Дело было в Берлине, и операцию проводил знаменитый немецкий хирург, профессор Эрнст Бергман. Спустя два месяца я уже мог самостоятельно вставать с постели, а ещё через пять в сопровождении графини Шуваловой отправился долечивать ногу на грязевой курорт Гапсаль.

Вновь приступить к службе на придворной конюшне я смог только в августе 1889 года. С тех пор колено периодически давало о себе знать, и я ходил, опираясь на тросточку и предпочитая передвигаться верхом или в экипаже. Много времени проводил на полигоне, занимаясь испытаниями бронированных карет для царской семьи.

Моя собственная семейная жизнь совершенно разладилась. Жена ревновала меня к графине Шуваловой и актрисе Вере Михайловне Шуваловой, в обществе которых я проводил всё своё свободное время.

В мае 1902 года граф Муравьёв познакомил меня с восходящей звездой балета Тамарой Карсавиной. Смешливая, стройная, как тростинка, черноволосая красавица выгодно отличалась от постаревшей графини. Я быстро очаровал Тамару и потом частенько с ней встречался. Отношения с женой практически прекратились, и она, не ставя меня в известность, продала все имения, перевела деньги во французские банки и укатила в Париж.

В 1904 году овдовевшая графиня Шувалова стала принуждать меня к гражданскому браку, но я не мог на это пойти, так как высший свет не прощал подобных поступков. И мне, спасаясь от неё и накопившихся долгов, пришлось ехать на войну.

Но настырная женщина не отступилась, бросила все дела и поехала во Владивосток во главе походного лазарета.

Вторая отдельная кавалерийская бригада, к которой я был приписан, находилась в резерве и в боевых действиях не участвовала, поэтому мне было неимоверно скучно. После падения Порт-Артура Куропаткин принял решение о проведении кавалерийского рейда по глубоким японским тылам сводной дивизии генерал-майора Самсонова, в которую был включён и мой дивизион. В провальной атаке на Инкоу я не участвовал, но позже в одной из стычек с японскими кавалеристами потерял коня и ординарца.

В феврале 1905 года мы участвовали в деблокировании попавшей в окружение 3-й пехотной дивизией. Тогда благодаря атаке с тыла, проведённой под прикрытием тумана, нам удалось обратить японцев в бегство. За эту операцию мне был присвоен чин полковника, что давало прибавку в 200 рублей к жалованию.

Потом, в самом конце войны, я вместе с тремя сотнями китайцев провёл глубокий разведывательный рейд по монгольской территории.

В начале 1906 года я для лечения ревматизма съездил на родину в двухмесячный отпуск, где участвовал в последнем сословном представительном собрании дворянской ветви Маннергеймов.

В марте этого же года начальник генерального штаба поручил мне совершить секретную поездку в Китай. 19 июля я поехал туда в составе экспедиции французского социолога Поля Пеллио. В мае 1908 года я на горе Утайшань повстречался с Далай-Ламой, а в июле прибыл в Пекин. Оттуда я поехал в Японию и только потом вернулся во Владивосток. По итогам этой экспедиции меня приняли в почётные члены Русского географического общества.

Возвратившись в Санкт-Петербург, я получил приказ о назначении командиром 13-го уланского Владимирского Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Николаевича полка.

1 января 1911 года по протекции Алексея Алексеевича Брусилова я был назначен командиром Лейб-Гвардии Уланского Его Величества полка, 19 февраля этого же года был пожалован чином генерал-майора, а в 1912 году зачислен в Свиту Его Величества.

Потом была служба в Варшаве, приёмы у Радзивиллов, Замойских, Велепольских, Потоцких, частые посещения моей квартиры великосветскими дамами.

24 декабря 1913 года я был назначен на должность командира Отдельной гвардейской кавалерийской бригады со штаб-квартирой в Варшаве.

Первую половину лета 1914 года я провёл на курорте в Висбадене, а первого августа Германия объявила войну России. В ночь с шестого на седьмое августа России объявила войну Австро-Венгрия. Два года боёв. В июне 1915 года меня назначили командиром 12-й дивизии вместо раненого Каледина, а в конце августа 1916 я уехал в Одессу для лечения ревматизма и больше на фронт уже не возвращался. В сентябре был переведён в резерв, а в январе 1917-го подал прошение об отставке. Весть об отречении императора застала меня в Москве.

27 апреля 2017 года Временное правительство присвоило мне звание генерал-лейтенанта, но к этому времени я уже твёрдо решил увольняться из армии. Подвернутая после падения с лошади нога дала мне хороший повод для отъезда в Одессу для лечения. Там я узнал о большевистской революции. Заехав в Петроград за вещами, я направился в Гельсингфорс. Налегке, взяв с собой только саквояж, денщика и два чемодана. Границу Финляндской республики я пересёк 18 декабря 1917 года. В тот самый день, когда в Петрограде был подписан декрет о независимости Финляндии. Тогда мне это показалось символичным.

* * *

В Гельсингфорсе я остановился у своей сестры Софи, работавшей старшей сестрой милосердия в Хирургическом госпитале. Она рассказала мне о расстановке сил в городе и о Военном комитете при правительстве Свинхувуда, состоящем из находившихся в отставке генералов, офицеров, а также молодых людей из движения за независимость. Комитет должен был заняться созданием в стране вооруженных сил и организовать отпор начинающейся революции. Председателем этого комитета был выходец из шведской дворянской семьи генерал-лейтенант Клаас-Густав-Роберт Робертович Шарпентьер.

Прежде чем контактировать с этими людьми, мне нужно было заручиться чьей-нибудь серьёзной поддержкой. Чтобы не стать одним из многих, а возглавить это формирование. Поэтому я на неделю вернулся в Петроград, где встретился с главой французской военной миссии генералом Анри Альбером Нисселем и обсудил с ним поставку Финляндской республике военного снаряжения из французских складов в Мурманске. Генерал пообещал телеграфировать в Париж и передать мне ответ через своего представителя в Гельсингфорсе. Теперь можно было встречаться с комитетчиками.

Войдя в состав Военного комитета, я имел разговор с его председателем. Для начала я попросил Шарпентьера предоставить мне всю информацию об имеющихся у Комитета войсках. Оказалось, что отрядов шюцкора в стране уже много, но войск как таковых нет в наличии. Вообще-то они есть, но не в стране, а за морем, в Любаве. Там дислоцируется 27-й егерский батальон, состоящий из 1800 финских добровольцев, проходивших обучение в Германии. Отряды шюцкора — это необученное пушечное мясо, а егеря — совсем другое дело. Из них можно сформировать командный состав будущей армии.

Теперь мне надо было избавиться от генерала. Это я проделал на третьем заседании Комитета. Командир одного из отрядов шюцкора предложил занять береговой форт русских и захватить их склад оружия. Его предложение было встречено молчанием. После томительной паузы комитетчики постановили отложить решение острого вопроса до следующего заседания. Затем перешли к обсуждению каких-то второстепенных вопросов. Я наблюдал, не принимая во всём этом участия. А в конце заседания взял слово и объявил, что намерен выйти из комитета, так как тот всем ходом заседания доказал свое полное бессилие.

Мой демарш произвёл впечатление на всех присутствующих. На следующий же день ко мне на квартиру явились парламентеры и сообщили, что генерал Шарпентьер сложил с себя полномочия председателя и Комитет просит меня занять освободившийся пост. Они сказали, что уже обсуждали этот вопрос с главой государства, премьер-министром Свинхувудом, и тот дал согласие. Я ответил, что прежде чем принять это предложение, должен лично пообщаться со Свинхувудом.

Наша встреча состоялась 2 января 1918 года. Пер Эвинд Свинхувуд происходил из старинного шведского дворянского рода (Прим. автора: Свинхуфвуд переводится как "Свиная голова"). Закончив Гельсингфоргский Императорский Александровский университет, он получил степень магистра гуманитарных наук и занимался юриспруденцией до 1906 года, когда его избрали членом парламента. В 1907 году он был уже спикером. В ноябре 1917 года Свинхувуд стал председателем Сената.

При встрече я заявил Свинхувуду, что готов стать главнокомандующим, но при условии, что сенат не будет просить военной помощи ни у Швеции, ни у Германии. Свинхувуд не верил, что мы сможем положиться на собственные силы, и спросил:

— У генерала нет армии, нет солдат, нет оружия — как же вы сумеете подавить сопротивление красных, за спиной которых стоит большевистская Россия?

Тогда я рассказал ему о своем сношении с главой французской военной миссии генералом Нисселем и заверил, что не сомневаюсь в успехе. Потом добавил, что нам необходимо срочно создать армию. Заявил, что уверен в стрелковом искусстве и лыжном мастерстве финнов из отрядов шюцкора, а офицеров и унтер-офицеров можно очень быстро набрать из людей, обученных в 27-м егерском батальоне.

Моя уверенность произвела на Свинхувуда сильное впечатление. Он пообещал, что сенат не будет обращаться за военной помощью ни к Швеции, ни к Германии. Но не поставил меня в известность о том, что уже имеет с ними договорённости. Когда речь зашла о егерях, я высказался за то, чтобы немедленно отозвать домой 27-й егерский батальон.

На этой встрече председатель правительства, тайно назначил меня Главнокомандующим всеми войсками Финляндской республики. После этого я сказал ему, что завтра выезжаю в Ваасу (между своих мы старались не упоминать русское название Николайштадт) и организую там свой штаб. Я поделился со Свинхувудом своими мыслями о пребывании в стране русских войск. Как я полагал, они должны были быть разоружены. Свинхувуд придерживался того же мнения, но рекомендовал мне не спешить с этим.

На улице я встретил своего старого товарища Акселя Эрнруута, который был директором-распорядителем "Приват-банка". Он спросил:

— Ты принял предложение возглавить Военный комитет?

— Да, принял, и завтра собираюсь выезжать в Ваасу, но финансовая сторона дела еще не обсуждалась.

— Я сам решу эту проблему, — заверил меня Аксель.

На следующий день он сообщил мне, что перевел в Ваасу на военные нужды 15 миллионов марок.

3 января на секретном заседании Сейма я был утверждён в должности Главнокомандующего войсками Финляндской республики. Через два дня, взяв с собой полковника Мартина Ветцера, я выехал в город Вааса. Там меня встретил генерал-майор Павел фон Генрих, который занимался формированием военизированных отрядов в провинции Этеля-Похьянмаа и перед моим приездом стал командиром отрядов шюцкора в Ваасе.

После приезда я сразу же занялся созданием штаба — руководящего органа, первейшими задачами которого были набор личного состава и приобретение оружия и снаряжения. Нам существенно не хватало людей, имевших военную подготовку и годных к командованию, поэтому я рассылал письма бывшим офицерам финской армии, а также тем, кто до революции служил в России или каких-либо других иностранных армиях. Многие офицеры приняли мое приглашение. Среди них было немало тех, кто ранее уже принимал активное участие в деятельности шюцкора. На первых порах я старался удерживать войска от каких-либо активных выступлений, пока не соберу достаточно большие силы — такие, которые могли бы сыграть важную роль в предстоящих военных действиях.

Но вечером 12 января я принял судьбоносное решение приступить к боевым действиям. В ночь на 15 января отряды шюцкора должны были внезапно напасть на гарнизоны, расположенные в Этеля-Похьянмаа, и разоружить их.

.

Глава 5. Революция и контрреволюция в Финляндии

(За месяц до дня "Д")

Полковник Михаил Степанович Свечников, выборный начдив 206-й дивизии, командующий российскими войсками на юго-западе Финляндии, советник командующего Красной гвардией Финляндской советской рабочей республики

В середине января 1918 года в Финляндской республике одновременно произошли два выступления: революционное на юге страны и контрреволюционное в её центральной части. Пик обоих выступлений пришёлся на 15 января.

Десятого января 1918 года на заседании совета социал-демократической партии Финляндии с докладом о создавшемся положении выступил Отто Вильгельмович Куусинен. Он охарактеризовал сложившуюся обстановку как революционную, в которой неизбежна схватка с буржуазией за власть, и предложил образовать Революционный комитет, включив в него сторонников решительных действий. Это предложение было поддержано Иваном Абрамовичем Рахья и Юрием Карловичем Сиролой. 13 января после бурных споров было принято решение о создании Рабочего Исполнительного комитета, в который вошли представители партии, профсоюзов и Красной гвардии. Председателем комитета был избран Ээро Эрович Хаапалайнен. Дальнейшие события помчались кавалерийским галопом.

Исполнительный комитет совместно с Главным штабом Рабочей гвардии и Штабом Гельсингфорской Красной гвардии опубликовал обращение к организованным рабочим и гвардиям рабочего класса и издал приказ о мобилизации.

На следующий день (14 января) Исполнительный комитет обратился к народу с Декларацией о переходе власти в стране в руки организованных рабочих. В этот же день Рабочая гвардия объединилась с Красной гвардией в единую структуру под общим командованием Ээро Эровича Хаапалайнена.

Пятнадцатого января был опубликован приказ Исполнительного комитета о введении военного положения. Запрещалось ношение и хранение оружия всем лицам, не входящим в состав милиции и революционной гвардии, и было предложено добровольно сдать его в течении 24 часов. Разумеется, это требование не распространялось на российские войска, находящиеся на территории Финляндской республики. В случае неподчинения милиции и красногвардейцам разрешалось применять оружие. Если белогвардейцы не сопротивлялись, то их следовало разоружать, а командный состав доставлять на милицейские пункты. Приём оружия следовало осуществлять с составлением акта, в котором должна стоять подпись владельца.

Гельсингфоргский сейм рабочих организаций принял решение о начале всеобщей забастовки. В этот же день Красная гвардия, усиленная прибывшими из окрестностей подразделениями, заняла здания сената и других государственных учреждений. В том числе Финляндский банк и все частные банки, редакции и типографии буржуазных газет, почту и телеграф. Белогвардейцы сопротивления не оказывали. Гельсингфорсская милиция сразу признала революционную власть и обеспечила порядок в городе.

Были, разумеется, и недоработки. Арестовать никого из сенаторов не удалось, так как они успели разбежаться и в последующем в большинстве своём перебраться в Ваасу, как теперь они называли Николайштадт.

В этот же день было опубликовано извещение Исполнительного комитета о формировании революционного правительства — Совета Народных Уполномоченных.

Председателем Совета Народных Уполномоченных стал Куллерово Ахиллес Маннер, с 1917 года возглавлявший социал-демократическую партию Финляндии. Уполномоченным по иностранным делам — Юрий Карлович Сирола. На внутренние дела назначили двух уполномоченных: Ээро Эровича Хаапалайнена, продолжавшего руководить Красной гвардией, и Адольфа Петровича Тайми, члена РСДРП с 1902 года, в дальнейшем сменившего Ээро на этом посту. Мне довелось поработать советником и у того, и у другого. Отто Вильгельмович Куусинен стал уполномоченным по делам просвещения.

Верховным органом Финляндской социалистической рабочей республики должен был стать Главный Рабочий Совет из 35 членов, в который войдут 10 человек от социал-демократической партии, 10 человек от профсоюзов, 10 человек от Красной гвардии и 5 членов Гельсингфорсского сейма рабочих организаций.

16 января Совет Народных Уполномоченных отправил телеграмму Совету Народных Комиссаров Российской социалистической республики, в который сообщил о свержении буржуазного правительства и переходе власти в руки рабочего класса.

Практически одновременно с революцией в столице Финляндской республики рабочие взяли власть в свои руки на всём юге Финляндии.

* * *

Российские армия и флот в этих событиях не участвовали (до тех пор, пока нас не трогали), но помощь, разумеется, оказывали. Триста винтовок, которые я передал Красной гвардии, были каплей в море. Оружия требовалось намного больше. Поэтому незадолго до Гельсингфорсского восстания я отправил Ивана Рахья в Петроград. Там он напряг своего брата (Эйно Рахья), и тот договорился с Лениным об отправке в Финляндскую республику большого эшелона с оружием, который тащили два паровоза.

Воинский эшелон, который сопровождали бойцы Красной гвардии из отряда Ивана Рахья, вышел из Петрограда 13 января. Эйно тоже поехал на этом эшелоне вместе со своим младшим братом.

Контрреволюционеры не дремали, и кто-то предупредил об отправке эшелона начальника финского шюцкора в Выборге, позвонив ему по телефону прямо с Финляндского вокзала.

Небольшой отряд шюцкора погрузился в два вагона, и маневровый паровоз отвёз их на станцию Кямяря, расположенную примерно в двадцати километрах от Выборга.

Захватив без боя станционный посёлок, шюцкоровцы устроили засаду. Эшелон остановился у закрытого семафора, когда уже начало темнеть. Шюцкоровцы открыли огонь по выскакивающим на насыпь красногвардейцам. Завязался бой. Четверо красногвардейцев были убиты, 30 человек, в том числе и Иван Рахья, получили ранения.

Но, быстро сориентировавшись, красноармейцы сняли с задней платформы трёхдюймовку и, поддержанные её огнём, выбили шюцкоровцев из станционных зданий, после чего по телефону сообщили о засаде в Выборг. Выборгские красногвардейцы оперативно выехали навстречу эшелону на дрезинах и атаковали белых с тыла. Объединёнными усилиями отряд шюцкора был рассеян. Немногочисленные выжившие скрылись в лесу.

В Выборге местные красногвардейцы и солдаты выгрузили убитых и раненых. После этого эшелон пошёл дальше, периодически останавливаясь для вооружения отрядов Красной гвардии. К вечеру 14 января он добрался до Гельсингфорса.

* * *

12 января 1918 года я получил телеграмму за подписью председателя Армейского комитета 42-го корпуса товарища Родионовского, адресованной кроме Военного отдела Областного комитета еще комитетам рабочих ополченских дружин, в которой указывалось, что на пленарном собрании Выборгского Совета, комитета 42-го армейского корпуса, крестьянской секции и военного комиссариата решено образовать Главный штаб Революционной Финляндии. Членами Главного штаба были выбраны товарищи Власенко, Половов и Паньшин. В дальнейшем деятельность этого Главного штаба ограничилась исключительно районом Выборга, где слабые белогвардейские части фактически не могли предпринять никаких действенных шагов против Выборгского гарнизона.

* * *

15 января белогвардейцы генерала-лейтенанта Маннергейма внезапно напали на русские войска, расположенные в центральной части Финляндии в районе Николайштадта, Якобштадта, Торнео и Сейнайоки. Нападению подверглись части пограничной охраны: 1-го Финляндского пограничного полка, 1-го Петроградского конного пограничного дивизиона и подчинённые командованию 42-го армейского корпуса, в частности 2-й отдельной Прибалтийской конной бригады и 423-го пехотного Лужского полка моей дивизии. Это нападение дало в руки белых приблизительно около двух тысяч винтовок, двадцати пулеметов и одну легкую шести-орудийную батарею с наличным комплектом боевых припасов.

Первоначальному разгрому подверглись части пограничной стражи и 423-го пехотного Лужского полка, находившиеся в районе Николайштадт — Улеаборг. Затем белые быстро продолжили свои операции и к 15 января заняли район Каске — Кристиненштадт — Сейнайоки, захватив остальные части 423-го полка, одну легкую батарею 106-й пехотной дивизии, позиционную батарею (шестидюймовые орудия) и части пограничной стражи.

Солдаты были арестованы в своих бараках, большевики расстреляны, а офицеры выпущены на свободу без оружия. В числе расстрелянных находился командир 423-го пехотного Лужского полка прапорщик Юшкевич.

Согласно плану белых, они предполагали произвести нападение на русские войска и финскую Красную гвардию по всей территории Финляндии, но в других местах это им не удалось. В частности, финская Красная гвардия Таммерфорса, имевшая отличную тайную агентуру, заранее знала о готовящемся нападении белых на русские войска и своевременно предупредила меня и Дивизионный комитет. Это обстоятельство дало нам возможность своевременно раскрыть и ликвидировать часть белогвардейских очагов. У белых было отобрано оружие, спрятанное ими в разных складах, и передано в распоряжение финской Красной гвардии.

* * *

16 января по приказу Областного комитета Финляндии Военный Отдел Областного комитета совместно с Центробалтом образовали Совет, составленный из трех членов — товарищей Глазунова, Дыбенко и Бальзама (командира артиллерии Свеаборгской крепости). Всем российским частям, расположенным на территории Финляндской республики, было приказано подчиняться этому комитету, информировать его о передвижении белой гвардии и своих действиях.

* * *

После нападения на гарнизоны, где Маннергейм захватил около двух тысяч винтовок и двадцати пулемётов, а также лёгкую батарею и большое количество обмундирования, он привёл свои войска, численность которых составляла около десяти тысяч человек, в порядок и сформировал из них два пехотных полка и один кавалерийский.

Следующей целью, которую он перед собой поставил, был Таммерфорс, являющийся железнодорожным узлом и крупным промышленным центром. Очевидно, он рассчитывал, что гарнизон останется нейтральным, а с Красной гвардией, которой в городе было всего около пятисот человек, он легко справится. Поэтому генерал отправил на имя начальника гарнизона телеграмму, в которой он обещал неприкосновенность русским войскам, если они не будут вмешиваться в финляндские дела. В гарнизоне на этот счёт общего мнения не существовало. Одни, и таких было много, считали, что нам не нужно вмешиваться в чужую гражданскую войну. Другие, в основном большевики, кричали, что мы должны проявить солидарность с финскими рабочими и защитить их революцию. Среди Дивизионного комитета тоже не было общего согласия.

Разведка доложила, что передовой отряд белых захватил станцию Оривесси, от которой до Таммерфорса было всего двадцать километров. Никаких инструкций и указаний от вышестоящего начальства я получить не мог, так как связь с Гельсингфорсом, Выборгом и Петроградом была нарушена. Поэтому мне нужно было принять самостоятельное решение. За себя я всё решил сразу, но, неся ответственность за тысячи других людей, должен был крепко подумать.

Я не мог допустить, чтобы гарнизон постигла та же участь, что пришлась на долю войск, расквартированных в Северной Финляндии. Ронять авторитет русских войск тоже не следовало. Поэтому принял решение встать на защиту финской революции, подняв на борьбу с буржуазией только добровольцев. Их оказалось неожиданно много.

Первым делом я отправил смешанные отряды, состоящие из солдат и красноармейцев, для занятия станций Оривесси и Ноккиа, чтобы перекрыть какое-либо движение по железнодорожным веткам, идущим к Таммерфорсу с северо-запада и северо-востока. Потом начал сосредоточение частей дивизии вдоль идущей на юг линии железной дороги Таммерфорс — Рихимяки. Вслед за этим я вызвал в Таммерфорс из Раумо пулеметную команду 421-го пехотного Царскосельского полка. Самому полку приказал сосредоточиться в Або.

Чтобы выиграть время для подготовки, я послал делегацию к генералу Маннергейму с встречным предложением: пропустить русские войска в Таммерфорс, вернув им все захваченное у них оружие и имущество. В состав делегации я включил командира артиллерийской бригады — бывшего полковника Боровского и члена дивизионного комитета товарища Мариюшкина.

Генерал Маннергейм принял делегацию в Сейнайоки, куда он к этому времени перенёс свой главный штаб из Николайштадта. Выбор генералом для размещения своего штаба именно Сейнайоки был вызван тем, что этот небольшой городок являлся стратегически важным железнодорожным узлом, от которого пути расходились сразу в четырёх направлениях.

Маннергейм, разумеется, отказался выполнить мои требования, но беспрепятственно отпустил делегацию обратно. В Таммерфорс вернулся только Мариюшкин. Боровского никто не задерживал. Он сам выразил желание остаться в Сейнайоки, заявив, что не собирается вмешиваться в гражданскую войну в чужой для него стране.

Я времени не терял и успел сформировать из красногвардейцев, которыми руководили братья Рахья, и добровольцев 422-го пехотного Колпинского полка сводный отряд двухбатальонного состава при двух орудиях и десяти пулемётах.

18 января в Таммерфорс прибыли отряд разведчиков и пулемётная команда 421-го Царскосельского полка с десятью пулемётами, 250 добровольцев 114-го пехотного полка из Свеаборгской крепости, примерно столько же анархистов с кораблей Балтфлота и блиндированный поезд Красной гвардии. С такими силами уже можно было ввязываться в серьёзный бой.

На поезде мы доехали до станции Коркиакоски, уже освобождённой нашим передовым отрядом, двигавшимся от Оривесси вдоль железной дороги. Первый серьёзный бой с силами белых состоялся в районе станции Люлю, расположенной в тридцати пяти километрах к северо-востоку от Таммерфорса.

Это событие было запечатлено на киноплёнке. В Таммерфорсе в эти дни находились молодой российский журналист Михаил Кольцов с кинооператором Петром Новицким, присланные в революционную Финляндию Комитетом народного просвещения Российской социалистической республики. Михаил убедил меня взять их с собой. В дальнейшем они с Новицким включили кадры, снятые в процессе первого победного сражения Красной гвардии с войсками Маннергейма, в фильм "Красная Финляндия".

Мы наголову разбили белых и отбросили их к станции Вильпула, где они смогли закрепиться на перешейке между озёрами.

На этом направлении белые были остановлены, и Таммерфорсу на данном этапе ничего не угрожало, но они продолжали двигаться из района Коски и Кристиненштадта на Бьернеборг вдоль берега Ботнического залива и из Карелии на Выборг.

Своими действиями в районе Выборга, в котором размещался штаб 42-го армейского корпуса, они создавали угрозу сообщению по железнодорожной линии, которая соединяла Финляндию с Россией.

Вскоре их продвижение на этих направлениях было остановлено. Некоторое время обе стороны почти не вели широкомасштабных военных действий, накапливая силы для генерального сражения. При этом бои местного значения, в которых с каждой из сторон участвовало от двухсот до пятисот человек, периодически происходили вдоль всей линии фронта.

* * *

Барон Маннергейм был серьёзным противником. Генерал-лейтенант, имеющий десять орденов (против семи моих) и такое же, как у меня, Георгиевское оружие, опыт Японской и Великой войны. Меня спасало лишь то, что он был в основном паркетным генералом, выслужившим большую часть своих орденов, подвизаясь на Царской конюшне и устраивая гешефты императрице, а я получил свои за реальные заслуги в трёх войнах, считая и Китайский поход. А ещё у меня за плечами была Императорская академия Генерального штаба. Поэтому, будучи полковником, я ни в коей мере не считал себя слабее этого долговязого генерал-лейтенанта.

Некоторое время мы оба набирались сил. Маннергейму в этом плане было проще. Он объявил в Эстерботнии мобилизацию и тысячами ставил под ружьё многочисленных крестьян этой провинции. Мои же российские войска таяли в результате демобилизации. Спустя несколько недель в моём распоряжении осталось всего около тысячи русских добровольцев.

Утешало то, что численность Красной гвардии росла как на дрожжах. Её комплектование происходило следующим образом: в каждое отделение, состоящее из двенадцати человек, я включал как минимум пару своих добровольцев, имеющих опыт обращения с оружием и на собственной шкуре прочувствовавших необходимость воинской дисциплины. Два отделения объединялись во взвод, четыре взвода — в роту, по штату вместе с командным составом состоящую из 110 человек. Четыре роты составляли батальон, а четыре батальона полк. Командирами двух из Таммерфорских полков я назначил братьев Рахья. Два красногвардейских полка объединялись в бригаду.

Командиром первой бригады я поставил Георгия Викторовича Булацеля — подполковника, ранее командовавшего 421-м Царскосельским полком. Георгий Викторович был старше меня на шесть лет. Закончив Павловское военное училище, он служил тут в Финляндии в пограничной страже. Потом, будучи поручиком, участвовал в Японской войне, закончив её штаб-ротмистром и уже капитаном, пошёл на Великую войну. На этого офицера я всегда мог положиться и, когда мне требовалось выезжать в Гельсингфорс, оставлял его за себя.

* * *

Вскоре я уже был назначен Командующим российским войсками в Западной Финляндии, и одновременно Главный штаб финской Красной гвардии утвердил меня Командующим войсками Красной гвардии Таммерфорского фронта.

Если с товарищем Глазуновым из Областного Военного комитета у меня было полное взаимопонимание, то с находящимся в Выборге командованием 42-го армейского корпуса, в который входила моя 106-я дивизия, часто возникали тёрки. Люди, абсолютно не владеющие обстановкой, отдавали мне непродуманные приказы, которые в принципе невозможно было выполнить. Например, с отрядом в 200 человек отбить у войск Маннергейма Николайштадт. В конце концов, я не выдержал и отправил в Петроград телеграмму Подвойскому (копия Председателю СНК) с просьбой вывести меня из подчинения начальника 42-го корпуса, предоставив самому решать, что и как делать в Западной Финляндии. Ленин и Подвойский пошли мне навстречу, наделив соответствующими полномочиями.

Войска Маннергейма были рассредоточены вдоль линии Николайштадт — Сейнайоки — Хаапамяки — Ювяскюля — Санкт-Михель.

Наши войска я разделил на пять позиционных районов. Войсками Таммерфорского района командовал Булацель, который временно исполнял обязанности начдива 106-й. Руководство районом Бьернеборга осуществлял командир 3-го дивизиона Петроградской пограничной стражи. За район Або и побережье Ботнического залива вплоть до города Ганге включительно отвечал капитан 1 ранга Вопляревский. Войсками в районе Гельсингфорса руководил комендант Свеаборгской крепости, а в районе Тавастгуса — командир 424-го пехотного полка.

Таким образом был образован фронт протяжённостью в 130 километров с тыловым районом глубиной в 120 километров. Для оборонительных действий я мог использовать все русские войска, а для наступательных — только добровольцев и Красную гвардию.

Из Петрограда нам в помощь прислали два бронепоезда. Первый из них, "Путиловцы", вооружённый четырьмя семидесятишестимиллиметровыми зенитками Линдерга в поворотных башнях, оказался слишком тяжёлым для финских железных дорог, на большей части которых использовались более тонкие рельсы, поэтому его мы использовали только на линии между Выборгом и Гельсингфорсом. Зато второй, названный нами "Красногвардеец", был весьма хорош: три пятидесятисемимиллиметровыми скорострелки Норденфельда и пулемёты в двух броневагонах, между которыми расположен бронированный паровоз.

Ещё несколько обычных поездов железнодорожники Гельсингфорса блиндировали, обив железными листами, и снабдили пулемётами. В дальнейшем мы использовали эти блиндированные поезда для переброски войск с одного участка на другой и борьбы с мелкими мобильными отрядами белогвардейцев. Это натолкнуло меня на нестандартную идею, успешно реализованную мной при одном из посещений Гельсингфорса.

* * *

Решив все свои вопросы в Военном отделе Областного комитета, я отправился в крепость Свеаборг вместе с начальником её артиллерии — товарищем Бальзамом.

День был хмурым, но безветренным. Низкие тучи лениво осыпали острова снежной крупой, ещё сильнее уменьшая и без того незначительную видимость. Во внутренней гавани чернели силуэты вмёрзших в лёд кораблей.

Первая крепость на островах Волчьих шхер, как называли архипелаг, прикрывающий Гельсингфорс с моря, была построена ещё шведами. В дальнейшем русские военные инженеры провели её основательную реконструкцию, но окончательный вид крепость приобрела только во время Великой войны, когда передовые батареи были вынесены на внешние острова, а тыл защищён стационарными укреплениями.

Старые каменные стены теперь были укрыты толстыми земляными валами, фортификационные сооружения новых позиций выполнены из бетона, соединены железнодорожными путями и телеграфными линиями, снабжены мощными прожекторами, которые можно было поднимать из бетонных шахтных колодцев.

Первым делом я спросил у артиллериста:

— Как вы планируете защищать крепость после того, как закончится вывод наших войск и уйдёт флот?

— Военный отдел дал объявление о наборе добровольцев, — ответил товарищ Бальзам. После небольшой паузы он уточнил — Да и вы, я надеюсь, поможете нам, прислав красногвардейцев?

— Пришлю, но это рабочие, а не солдаты. И среди них нет артиллеристов.

— Да, с артиллеристами совсем плохо. Мало кто соглашается остаться.

— Попробуйте бросить клич на кораблях, — посоветовал я. — И упирайте не только на сознательность. Мы предложили красногвардейцам 15 марок в день на всём готовом содержании. Если срок больше месяца — 450 марок в месяц.

— Так и сделаем. Без опытных комендоров нам крепость не удержать.

— А есть чем встретить немецкий флот, если он подойдёт к крепости? — спросил я, когда мы зашли в штабной корпус.

— Есть, но немного. Большая часть орудий, которые имеются в крепости, давно устарела. Не все, конечно. В качестве серьёзных аргументов у нас имеется 24 десятидюймовки образца 1891 года, сорокапятикалиберные. Мы их разделили на шесть четырёхорудийных батарей, которые разместили на Рюсакари, Катаялуото, Куйвасаари, Исосаари (две батареи) и Итя-Виллинки, — товарищ Бальзам показал расположение батарей на большой схеме крепости, занимающей почти всю стену. — Это вполне приличные орудия, снаряды переснаряжены тротилом. С такими можно и против немецких линкоров повоевать. На дистанции в 13 миль мы их достанем, а если подойдут на шесть — утопим. Всё остальное можно использовать только на ближних дистанциях. Из тяжёлой артиллерии ещё имеется 12 устаревших одиннадцатидюймовых пушек образца 1877 года. Против кораблей их применять почти бессмысленно, а вот по десанту или береговым целям пострелять можно. Их мы поставили во втором рубеже обороны на островах Кустаанмиекке, Кунинкаансаари и Валлисаари.

— А меньших калибров есть что-нибудь приличное?

— 20 шестидюймовок Канэ образца 1892 года и столько же пятидесятикалиберных трёхдюймовок образца 1892 года. Эти можно будет использовать против тральщиков и миноносцев. Четырёхорудийные батареи шестидюймовок установлены на островах Миссаари, Хармая, Исосаари и Сантахамина. Пятую планировали поставить вот тут, на мысе Скатанниеми, но пока не успели. Дальнобойность этих орудий составляет чуть больше восьми миль, но в отличие от десятидюймовок, они скорострельные (до пяти выстрелов в минуту). Трёхдюймовки и старые орудия средних калибров установлены на материке. Ещё было два десятка пятидесятисемимиллиметровых сорокавосьмикалиберных пушек Норденфельда, но их мы уже все передали Красной гвардии для бронепоездов. Нам тут эти пукалки без надобности, они даже миноносец не остановят.

— А нам на железной дороге они как раз впору. Слушай, а мортир, у вас тут случайно нигде не завалялось?

— Одна, кстати, именно что завалялась. Одиннадцатидюймовая казнозарядная, образца 1877 года. Их тогда на Обуховском заводе делали. Остальные мы уже в Петроград на переплавку отправили. А зачем тебе это старьё? Их ведь уже давно сняли с вооружения.

— Она исправная?

— Была исправная. В крайнем случае, подлатаем. Там нет ничего сложного. Так зачем тебе?

— Финских белогвардейцев пугать. Хочу её на железнодорожную платформу поставить.

— Эти непуганые, должно получится. Но она же тяжёлая, 26 тонн. Не всякая платформа выдержит.

— Надо взять такую, чтобы выдержала. И усилить дополнительно.

— Допустим, выдержит. Но при выстреле колёсные пары разломает. Вместе с рельсами.

— А мы её вывесим на винтовые опоры, которые обопрём через башмаки прямо на насыпь. Вот таким образом.

Я набросал схему на клочке бумаги.

— А ведь получится, — загорелся артиллерист. — Сделаем. Напрягу железнодорожников. Когда тебе нужно?

— Тут чем скорее, тем лучше. За неделю справитесь?

— Постараемся. Мне самому теперь интересно, что у нас получится. Такого вроде бы ещё никто не делал.

— На коленке никто. А на специально спроектированную платформу немцы даже шестнадцать с половиной дюймов ставили. Страшная штука. Снаряд с меня ростом.

— Слышал о таких.

— А я видел. Меня в Осовецкой крепости ими обстреливали.

— Теперь понятно, откуда у вас такая идея появилась. Только ведь кругового обстрела не получится. Не повернуть будет её на платформе больше, чем градусов на 30, а то и меньше. Даже если борт срезать, то 35 максимум.

— Мне хватит. Только борт не срезайте, а откидным сделайте. Снарядов то к ней много?

— Много. И таблицы имеются. Но мы её ещё дополнительно пристреляем. Мало ли, взрывчатка скисла.

— Договорились. Пригласите потом на пристрелку. Снаряд сколько весит?

— Двести пятьдесят килограммов.

— Тогда подберите мне четверых комендоров поздоровее. И обязательно добровольцев.

Закончив разговор, мы вдвоём обошли крепость, не всю, разумеется, а три западных острова. Я оценил капониры орудий и бомбозащищённость снарядных погребов. Вполне разумные и грамотные решения. Лишь бы нам на всё это артиллеристов хватило.

* * *

Оружия у Финляндской советской рабочей республики теперь было достаточно. Но появилась другая, не менее значимая проблема: людей было нужно чем-то кормить. Запасы продовольствия в стране иссякали. Совет Народных Уполномоченных объявил беспощадную войну спекулянтам, Красная гвардия помогала милиции в проведении обысков, изыскивая припрятанные запасы, десять вагонов зерна было отправлено из Петрограда, который сам сидел на голодном пайке.

И тут неоценимую помощь молодой советской республике оказал старший из братьев Рахья — Яков. Иван и Эйно пригнали в январе из Петрограда эшелон с оружием. А Яков в феврале из Омска — 21 вагон с зерном. Встречали его на Гельсингфоргском вокзале под звуки Марсельезы. На платформе, не смотря на проливной дождь, собрались сотни людей. Это был настоящий праздник. Этот поезд оказался не единственным. Следующий, добравшийся до Гельсингфорса в марте, привёз 45 вагонов зерна, третий, пришедший через два дня после него — ещё девять. На этом доставка хлеба из Сибири закончилась — четвёртый поезд попал в руки колчаковцам.

Позже Яков Рахья показал мне отпечатанный на пишущей машинке мандат, с которым ездил в Сибирь, чтобы обменять там произведённые в Финляндской республике спички, папиросы, бумагу и трикотаж на жизненно необходимый ей хлеб. Текст этого документа я хочу привести целиком:

Удостоверение

Народный Комиссариат Путей Сообщения. 29 января 1918 г.

Сие выдано Главному Уполномоченному Железных дорог Финляндской Республики по отделу Тяги тов. Я. Рахья в том, что на него возложено Финляндской революционной Рабочей и Крестьянской властью приобретение в пределах Российских республик продовольствия для нужд голодающих рабочих и крестьян Финляндии, а потому предлагается всем главным, районным и местным комитетам, железнодорожным организациям и отдельным лицам, до коих это будет касаться, оказывать полное и реальное содействие тов. Рахья к возможно успешному осуществлению возложенной на него задачи.

Народный Комиссар Путей Сообщения В. Свердлов.

А ниже от руки было приписано:

Со своей стороны прошу оказать всяческое и всемерное содействие товарищу Якову Рахья и его отряду.

В. Ульянов (Ленин).

.

Глава 6. День "Д"

Генерал-лейтенант барон Карл Густав Эмиль Маннергейм, Главнокомандующий войсками Финляндской республики

На первом этапе наша освободительная война являлась скорее партизанской, но главную цель можно было достичь только организованным наступлением. Для этого мне требовалась армия, а чтобы ее создать и успешно ею командовать, в первую очередь был нужен штаб. Для организации штаба мне не хватало подготовленных специалистов. После захвата Ваасы я сделал заявление, призвав на помощь добровольцев из Европы. Кроме этого, я послал в Стокгольм специального курьера, который должен был объяснить шведским добровольцам, что в первую очередь нам особенно необходимы офицеры, имеющие опыт работы в генеральном штабе.

Первыми в мою Ставку, в то время находящуюся в Сейнайоки, приехали пять шведских офицеров: полковник Эрнст Лидер и капитаны Тёрнгрен, граф Дуглас, Хенри Пейрон и Петерсен. Вскоре прибыло еще несколько человек. Эти офицеры помогли мне сформировать Ставку. Я разделил её на четыре штаба: Генеральный, во главе которого поставил капитана Ёсту Теслёф, штаб вооружений, отданный мной под начало полковника Адольфа Густава фон Рехаусена, этапный штаб, начальником которого стал уважаемый промышленник майор Рудольф Вальден, и Главное ведомство по военному обучению, возглавленное генерал-майором Паулем фон Герихом.

Генеральный штаб я разделил на пять отделов: главного квартирмейстера, оперативный, информационный, связи и топографический. Этапный — на семь: интендантский, транспортный, санитарный, почтовый, телеграфный, полицейский и инженерный.

Своим первым заместителем я назначил ротмистра Иоханесса Фердинанда Игнациуса, который являлся одним из самых активных членов Военного комитета. Он был ближайшим ко мне человеком, лучше всех разбиравшимся в общих вопросах.

Первейшей задачей Ставки было создание единой армии. Сначала следовало сформировать части из отделений шюцкора. Потом разбавить их мобилизованными крестьянами. По моей прямой просьбе сенат 18 февраля вновь ввёл в действие закон о всеобщей воинской повинности 1878 года, который в 1899 году перестал действовать в соответствии с февральским манифестом, лишившим Великое княжество финляндское своей армии. Возрождение этого закона не противоречило конституции. В этот же день была объявлена всеобщая мобилизация. Отныне все мужчины в возрасте от 21 до 40 лет должны были служить в армии. На мобилизационные пункты явились 250 тысяч человек, некоторые из которых произвели на меня очень тяжёлое впечатление. Многие из них были низкорослы и анемичны, имели явные признаки недоедания, рахита и всевозможных заболеваний. Такие мне были не нужны, и я распорядился комиссовать их сразу. Из остальных, руководствуясь не только здоровьем, но и политическими взглядами, отобрали 32 тысячи, более половины из которых составляли крестьяне.

Призывников мы разбили на восемнадцать батальонов, сведённых в дальнейшем в 6 полков, которые составили три бригады. Пока это была тупая, необученная масса, которой остро не хватало командного состава. Надежды на формирование боеспособных частей из людей, только что призванных в армию, были очень слабы; такие подразделения не имели бы возможности противостоять противнику, в достатке обладающему хорошо подготовленными кадрами. Шюцкоровцы не могли решить эту проблему, так как у них в основном отсутствовал опыт боевых действий, и они имели весьма странные представления о военной дисциплине.

Доходило до абсурда. В один из дней, когда на фронте было относительное затишье, "лапуаское соединение" шюцкора, располагавшееся тогда в Вилппула, пожелало посетить сауну — причем, конечно же, у себя дома, в Похьянмаа. Они сдали оружие в штаб фронта и сели на поезд, направлявшийся в Лапуа. Через два дня все приехали обратно, забрали свое оружие и как ни в чем не бывало вернулись на позиции. И это был не единственный подобный случай.

Мое обращение к цивилизованному миру с просьбой о помощи и призывом создавать добровольческие части, а также помощь брата Юхана, создавшего в Швеции общество "Друзей Финляндии", вскоре привели к созданию шведской бригады. Эта бригада, состоящая из шведов и датчан, была численностью всего в 1169 человек, но 90 из них было офицерами и почти 600 унтер-офицерами. Каждый из бойцов этой бригады был вооружён не только винтовкой, но и маузером в деревянной кобуре. К сожалению, их за редким исключением нельзя было использовать для командования призывниками — свободолюбивые финны не желали выполнять команды иностранцев. Некоторые сложности с этим возникали даже у меня — финских офицеров и унтер-офицеров сильно раздражал тот факт, что они вынуждены подчинятся иностранцу, с которым приходится общаться через переводчика.

Поэтому офицерский и унтер-офицерский состав призывных батальонов я планировал формировать из егерей, обученных в Германии.

27-й егерский батальон представлял собой сильное подразделение, состоявшее из 4 пехотных, 2 пулеметных и саперной рот, артиллерийской батареи, взвода связи и кавалерийского отряда. Он был хорошо обучен и приобрел военный опыт на восточном фронте. Для нас было жизненно необходимо использовать егерей в качестве преподавателей и командиров тех подразделений, которые образованы из призывников. Прибытия этого батальона я ждал с нетерпением, даже с напряжением — каждый день был очень дорог.

Во второй половине февраля я сформировал командование фронтами, роль которых на первом этапе играли четыре оперативные группы:

— группа Сатакунта между Ботническим заливом и озером Нясиярви под командованием полковника Эрнста Линдера;

— группа Хяме между озерами Нясиярви и Пяйянне, командующий полковник Мартин Ветцер;

. — группа Саво между озерами Пяйянне и Сайма, командующий генерал-майор Эрнст Лёфстрём;

— карельская группа между озерами Сайма и Ладожским, командующий капитан егерей Аарне Сихво.

Я особо предостерег командующих, чтобы вверенные им части не втягивались даже в небольшие наступательные операции. Подобные действия можно было проводить лишь с моего согласия. А я ждал возвращения из Германии 27-го батальона.

14 февраля передовой отряд этого батальона численностью в 80 человек погрузился в Любаве на корабли "Арктур" и "Кастор" и отплыл в направлении Ботнического залива, где корабли сразу вошли в шведские территориальные воды. Спустя три дня шведские ледоколы провели их в порт Ваасы. На этих кораблях было доставлено 44 тысячи винтовок, 63 пулемёта, несколько полевых орудий и 9 миллионов патронов.

Перед отправкой в Финляндию остальных 1130 егерей командир батальона полковник Вильгельм Владимирович Теслев раздал всем солдатам звания унтер-офицеров и офицеров армии Финляндии. При этом 13 егерей получили звание майор и 42 — капитан. Я не предоставлял ему таких полномочий, но постфактум вынужден был утвердить это решение.

Батальон прибыл в Ваасу только вчера — 25 февраля 1918 года, совершив от места выгрузки пеший переход по льду Ботнического залива. Егеря доставили в порт большую партию оружия, 20 полевых орудий, самолёт и 1200 комплектов униформы.

В соответствии с моим планом, егеря в своем большинстве должны были образовать командный состав национальных вооруженных сил. Но у полковника Теслева и егерей его батальона были другие намерения. Они надеялись, что на основе их батальона будет создана элитная бригада из шести батальонов, куда отберут лучших шюцкоровцев, а старшими и младшими командирами в ней станут егеря. Затем эти отборные части сломают сопротивление противника на самых главных направлениях и, проложив тем самым дорогу для других соединений, поведут их за собой.

Меня это категорически не устраивало, так как я хотел получить не одну элитарную часть, а сделать боеспособной всю армию. А ещё я не доверял самому полковнику. Будучи выпускником академии Генштаба он, попав в 1917 году в плен к немцам, пошёл к ним на службу даже не вспомнив о своей присяге. Предавший один раз способен предавать и в дальнейшем. Поэтому предоставлять ему в распоряжение самое боеспособное подразделение армии я не собирался. Батальон срочно необходимо было расформировать и раскассировать.

Вместе с полковником Теслевым к нам прибыл майор Эрнст Вильгельм Эдуард Аусфельд — последний немецкий командир 27-го егерского батальона, которому было предоставлено право продолжить службу в армии Финляндии. Я объяснил майору своё видение ситуации, и мы с ним пришли к компромиссу: создать особые отдельные егерские батальоны, общим числом восемнадцать, а впоследствии свести их в три бригады по два полка. Старшие по званию, таким образом, получат командирское положение, а остальные будут назначены младшими командирами. Это моё предложение было одобрено егерями. Не всеми, разумеется. Многие продолжали настаивать на своём. Но с ними у меня ещё будет время разобраться.

Сегодня на рыночной площади Ваасы я устраиваю строевой смотр, в котором будут участвовать егеря 27-го батальона, добровольцы шведской бригады и особо отличившиеся отряды шюцкора. Этот смотр должен наглядно продемонстрировать Свинхувуду и всем недоверчивым членам его правительства, что у генерала теперь есть армия.

* * *

Серое балтийское небо казалось неестественно низким и ощутимо давило на плечи. Почти всё пространство огромной, белой от снега площади было занято стройными шеренгами молодцеватых, вытянувшихся в струнку бойцов Финляндской республики. На импровизированной трибуне поёживались на ветру наиболее уважаемые представители высшего света местного общества.

Все остальные, кому не хватило там места, жмутся к стенам домов, окружающих площадь по периметру. Духовой оркестр играет военный марш.

В белом как снег кавалерийском полушубке, резко контрастирующем с тёмно-серой формой замерших в строю егерей, я в сопровождении многочисленной свиты обхожу аккуратные, словно выровненные по линейке "коробки" егерского батальона. Остановившись в центре площади напротив батальонного штандарта, я поворачиваюсь через левое плечо, чтобы обратиться к егерям с речью. На шведском языке. Переводить её на финский будет ротмистр Игнациус, вставший справа и чуть сзади от меня. Оркестр умолкает.

В этот момент расписанный буквально по секундам регламент грубо нарушает яркая вспышка, на миг озарившая небо над крышами домов. Через несколько секунд до меня доносится сухой, надтреснутый грохот.

Потом откуда-то издалека раздаётся лёгкий свист, переходящий в шипение, которое становится всё громче и громче, пока не превращается в усиливающийся, сводящий с ума нечеловеческий рёв, заканчивающийся чудовищной силы ударом.

.

Глава 7. Внезапный бросок

Полковник Михаил Степанович Свечников, командующий российскими войсками на юго-западе Финляндии, командующий Таммерфорским фронтом Красной гвардии, советник командующего Красной гвардией Финляндской советской рабочей республики

На дополнительном спецкурсе Императорской академии Генерального штаба меня учили организации и проведению разведывательной и контрразведывательной работы на уровне армейских соединений вплоть до масштабов фронта. Хорошо учили. И я очень хорошо усвоил эту науку — на спецкурс абы кого не брали. Из семидесяти девяти офицеров моего выпуска туда зачислили только шестнадцать человек, закончивших академию по первому разряду. При обороне Осовецкой крепости я закрепил и развил эти знания на практике. Здесь, на территории Великого княжества Финляндского, я познакомился со многими революционерами, просветившими меня касательно особенностей и тонкостей подпольной работы. Потом на этой почве я плотно сошёлся с Али-Бабой — Алекси Аалтоненом, который ещё в 1905 году сформировал аналогичную структуру в Красной гвардии. На пару с ним мы организовали плотную сеть агентов и осведомителей, накрывшую всю Западную Финляндию, и обезвредили большое количество "засланных казачков", "спящих агентов" и саботажников.

Не обошлось в этом деле и без смешных ситуаций. Когда Феликс Эдмундович Дзержинский прислал нам в помощь своего молодого сотрудника — Якова Матвеевича Рудника, двадцатичетырехлетнего выпускника Петергофской школы прапорщиков, мы вдвоём разыграли этого молодого, но пока ещё беззубого волчонка, вздумавшего поучать старых зубров. Когда он спросил, где мы получаем информацию, я на полном серьёзе заявил — на базаре. Али-Баба подтвердил ему, что так дело и обстоит. И ведь не соврали ни словом. Покрутившись по базару, можно узнать очень много новостей. Правда, для этого надо знать язык, уметь слушать и умело задавать наводящие вопросы, переводя разговор в нужную сторону. Мы просто не упомянули, что базар — это только один из очень многих используемых нами источников информации. В дальнейшем паренёк поднатаскался в разведдеятельности, поработал во Франции, Австрии и Китае, но асом разведки так и не стал — его дважды раскрывали и арестовывали.

Одним из наиболее ценных агентов Алекси Аалтонена был телеграфист из Николайштадта. Он работал очень аккуратно, не вызывая ни малейших подозрений. А информацию передавал Али-Бабе по отводу от железнодорожного телеграфа, который провёл прямо в свою квартиру.

Вечером 25 февраля Алекси доложил мне о сообщении этого телеграфиста: в Николайштадт пришёл по льду егерский батальон, перевезённый немцами из Любавы, и завтра утром Маннергейм устроит по этому поводу строевой смотр на Рыночной площади. Али-Баба не придал особого значения этой информации, а я, наоборот, сразу же сделал стойку.

Я уже давно знал про этот батальон, сформированный немцами из выехавшей за границу финской молодёжи. На фронте я с ним ни разу не пересекался, но о его действиях был наслышан. Уровень подготовки у этих егерей был весьма приличный. Они уступали, конечно, нашим пластунам, но являлись серьёзными противниками. Сквозь набранных из рабочей среды красноармейцев они пройдут как нагретый нож через сливочное масло.

Ситуация требовала немедленного вмешательства, и строевой смотр, затеянный бароном Маннергеймом, тут был как нельзя кстати. Единственное, сейчас надо было не спугнуть барона. У него ведь тоже разведка неплохо поставлена. Мы с Али-Бабой уже вычислили многих его агентов, но наверняка не всех. Поэтому сейчас требовалось, во-первых, действовать быстро и скрытно, а во-вторых, по возможности запутать следы.

Я предупредил Аалтонена, чтобы он больше никому не сообщал эту информацию и не говорил, куда именно мы направляемся. А сам по-тихому собирал своих разведчиков, укомплектовав их лыжами и белыми маскировочными халатами. Потом поставил ему задачу: выехать с разведчиками на паровой дрезине на станцию Люлю. Оттуда на лыжах пройти к Вильпула и, работая исключительно ножами и штыками, снять часовых и зачистить охрану. Особое внимание обратить на телеграф.

После этого дал команду поручику Муханову, являющемуся бессменным комендантом Таммерфорса, подготовить к выезду бронепоезд "Красногвардеец" и два блиндированных поезда. К бронепоезду прицепить сзади две платформы. Одну с установленной на ней мортирой, замаскировав её предварительно брезентом, а вторую платформу загрузить рельсами и шпалами — пути перед станцией Вильпула были разобраны. Эту платформу тоже накрыть брезентом, по возможности замаскировав груз.

С собой я решил взять первую бригаду Красной гвардии — наиболее подготовленное из имеющихся в моём распоряжении соединений и расквартированное к тому же непосредственно в городе. Почему с собой? Я обычно в подобных случаях руководствуюсь принципом: если хочешь что-нибудь сделать хорошо — делай это сам. А эта задуманная мной операция была чрезвычайно важна, и я не мог поручить её никому другому. Не дело, конечно, командующему фронтом лично возглавлять рейд по глубоким тылам противника, но есть такое понятие — надо. Если нельзя, но очень хочется — то можно. Тем более, что без меня никто не сможет справиться с ключевым моментом этой операции.

Я вызвал комбрига-один — подполковника Булацеля и объяснил ему задачу: не поднимая шума, организовать погрузку бригады в два подготовленных Мухановым блиндированных поезда. В первом эшелоне разместить бригаду путейских рабочих с костылями, ломами, кувалдами и всеми остальными приспособлениями, которые ей понадобятся для восстановления разобранного железнодорожного полотна. В один из вагонов второго эшелона загрузить лошадей и сани пулемётной команды. А также предупредить о скором отправлении команду бронепоезда. Артиллеристам, закреплённым за мортирой, также садиться в бронепоезд.

— Куда направляемся? — спросил у меня Булацель, когда я закончил его инструктировать.

— Прокатимся по тылам белых, Георгий Викторович. Всё вам расскажу, но попозже, когда проскочим через линию фронта. А пока не взыщите: меньше знаешь — крепче спишь. Хотя поспать этой ночью нам с вами точно не придётся.

Когда Булацель ушёл, я достал карту и подробный план Николайштадта, взял транспортир, линейку и принялся вымерять расстояния и углы, необходимые для точной реализации моего замысла.

Выехать удалось только во втором часу ночи 26 февраля. Впереди бронепоезд, следом за ним два блиндированных эшелона с красногвардейцами. Из Таммерфорса мы направились на северо-восток, почти в противоположную сторону от направления на Николайштадт. Пусть гадают, куда именно мы держим путь.

Станцию Люлю проскочили без остановки, даже не снижая скорость. Не доезжая до Вильпула, бронепоезд остановился у границы участка, на котором были разобраны пути. Там нас уже поджидал Алекси Аалтонен. Он доложил, что разведчики успешно справились с поставленной задачей, почти не нашумев. Белых на станции было совсем немного, так как основная часть вчера укатила куда-то в Похьянмаа. Банный день у них, видите ли. Этим финнам повезло — живы остались. Всех остальных, кто пытался оказать сопротивление, ребятки Али-Бабы упокоили. Тех, кто от таких попыток воздержался, допросили и заперли в пакгаузе.

Рабочие при дружной поддержке красногвардейцев быстро восстановили разобранный белыми путь, и поезда заехали на станцию. Там я провёл с командирами импровизированное совещание, объяснив, что следующей нашей задачей является захват Сейнайоки, где расположена Ставка Маннергейма. Самого барона и его свиты там сейчас нет, но войск много. Поэтому налёт, проводимый под покровом ночи, должен быть внезапным и стремительным. И самое главное, чтобы весть о нём не разнеслась по округе, так как наш отряд невелик, и Ставка Маннергейма является лишь промежуточной целью. Первым делом мы должны захватить телеграф и радиостанцию. Немного пошуметь можно будет только после этого. Поэтому начинать захват города будем не с окраины, а наоборот, действуя из центра.

Начинают разведчики. Первый полк Красной гвардии развивает успех и остаётся в городе. Старший — подполковник Булацель. Все его распоряжения выполнять как мои. Всех сдавшихся в плен белых офицеров арестовать, запереть и приставить охрану. Разбираться с ними я буду сам по возвращении.

В городе содержатся русские пленные. Их нужно освободить и вооружить тех, кто выразит желание добровольно выступить на защиту революции. За их агитацию отвечает Булацель. Кроме этого, в городе и пригородах должно быть размещено несколько батальонов новобранцев. Их, наоборот, надо разоружить. А потом по возможности склонить на нашу сторону. За агитацию среди новобранцев отвечает Эйно Рахья.

Второй полк не покидает свой эшелон, чтобы сразу же после захвата станции проследовать через неё вслед за бронепоездом. Ему я поставлю задачу утром, после того, как мы доберёмся до основной цели нашего рейда.

— Вопросы?

— Будем ли останавливаться на промежуточных станциях? — спросил Аалтонен.

— Мы — только притормаживать. А вы с разведчиками, двигаясь впереди бронепоезда, станете останавливаться буквально на пару минут для выведения из строя телеграфа. Ночью нас там никто не ждёт, поэтому серьёзного сопротивления вам не окажут. Но если где-то произойдёт заминка, мы сразу поддержим вас огнём бронепоезда.

— А тут будем кого-нибудь оставлять? — спросил Булацель.

— Тут — обязательно. Выделите один взвод из первого полка. И пусть они утром пошлют гонца в Люлю за подкреплением.

— Всё, с остальным разберётесь сами. Доводите задачу до подчинённых и через десять минут отправляемся.

— Ты потом в Николайштадт? — спросил меня Булацель, когда мы остались одни.

— Да, но только пока никому об этом не говори. Связь будем поддерживать по радио. Проследи, чтобы в Сейнайоки не повредили радиостанцию. Поставь там надёжных людей. И никаких выходов в эфир до тех пор, пока я сам с тобой не свяжусь.

— А если не сможешь связаться?

— Тогда пришлю бронепоезд. В общем, ждёшь двое суток. Если за это время от меня не будет никаких вестей — радируй в Гельсингфорс и дальше действуй в соответствии с распоряжениями главного штаба Красной гвардии.

* * *

В Сейнайоки всё получилось в лучшем виде. Нас там никто не ждал, поэтому красногвардейцы захватили город стремительным штурмом, почти не встречая сопротивления. К утру мотодрезина, бронепоезд и эшелон со вторым полком Красной гвардии, которым руководил Иван Рахья, добрались до Старой Ваасы — небольшого полустанка с церковью, развалинами замка и двумя десятками домов, расположенного в семи километрах от Николайштадта.

До начала строевого смотра оставалось ещё больше двух часов, поэтому можно было не торопясь подготовиться. Пулемётная команда свела на землю лошадей и выгрузила из вагона сани, изготовленные в Таммерфорсе по моему заказу.

В чём финны хорошо разбираются, так это в санях. Зимой тут без них — как без рук. Лёгкие, прочные, с широкими полозьями, обшитыми снизу металлической полосой, они великолепно скользили по расчищенной дороге и не вязли на целине. В пулемётной команде их было шесть. В каждые впрягали по две лошади. Сзади на небольшом возвышении устанавливался станковый пулемёт, рядом с которым располагались двое пулемётчиков. Командир, совмещающий руководящие функции с обязанностями третьего номера, садился впереди, рядом с возницей.

Я провёл с командирами инструктаж, показав каждому из них на плане Николайштадта маршрут и место, которое им следовало занять после того, как услышат звуки оркестра. Отдельно поставил задачи командирам рот, бойцы которых пока оставались в вагонах. В это время артиллеристы сняли с мортиры брезент, зарядили её и подняли ствол до указанной мной отметки. Мотодрезину отогнали в тупик и приставили к ней охрану.

Бронепоезд и блиндированный эшелон с красногвардейцами начали движение за полчаса до времени, на которое был назначен строевой смотр. Потихоньку, чтобы не шуметь и не привлечь раньше времени чьего-нибудь внимания. Ветер дул с Ботнического залива, относя дым в противоположную от города сторону.

Железнодорожный путь огибал Николайштадт с северо-западной стороны, потом плавно поворачивал на восток к порту. Я стоял в проёме паровозной двери, выискивая знакомые ориентиры.

— Тормози! — скомандовал я машинисту, разглядев слева над крышами купола Николаевской церкви. — Теперь самым малым ходом метров двести назад и останавливайся — будем отцеплять платформу.

Дождавшись остановки бронепоезда, я спустился на насыпь и побежал к платформе с мортирой. Теперь моё место там. Железнодорожники отцепили платформу, и бронепоезд медленно пополз вперёд, чтобы занять то место, где идущий от церкви бульвар обрывался, не доходя до железнодорожной насыпи всего на сотню метров.

Блиндированный поезд остановился примерно в трехстах метрах позади платформы, и красноармейцы начали спрыгивать из вагонов на правую сторону насыпи, чтобы вагоны закрывали их от случайных взглядов горожан. Потом поротно распределялись вдоль насыпи таким образом, чтобы в нужный момент перебежать через неё и перекрыть всю северо-западную окраину Николайштадта.

Артиллеристы уже вывешивали платформу. Вырубив кирками небольшие углубления в мёрзлом грунте насыпи по периметру платформы, они опускали туда стальные "блины" опорных башмаков и начинали крутить толстые винты, проходящие через силовой каркас, упирая их в углубления в центре башмаков. Я руководил их работой, проверяя горизонт с помощью водяного уровня. Потом мы занялись наведением мортиры, поворачивая её станину в горизонтальной плоскости таким образом, чтобы ствол оказался точно в центре острого угла, образованного линией железнодорожных путей и направлением на купола Николаевской церкви.

Расстояние между платформой и центром Рыночной площади по прямой составляло, по моим расчётам, около двух километров. Уверенности в том, что попаду именно в её центр, у меня, разумеется, не было, но мимо самой площади я не должен был промахнуться.

Буквально через пару минут после того, как мы завершили прицеливание, ветер донёс звуки духового оркестра. Я передал по цепи:

— Приготовиться! Как только смолкнет оркестр — всем открыть рты.

Оркестр умолк. Я дёрнул за верёвку, и мортира оглушительно грохнула, посылая снаряд весом в четверть тонны куда-то за облака. Зависнув на мгновение в верхней точке траектории, он устремился вниз, разгоняясь под действием земного притяжения. Через несколько секунд земля под ногами ощутимо вздрогнула, над крышами встал высоченный султан взрыва. Потом докатился его звук, показавшийся совсем негромким по сравнению с чудовищным воздействием, которое уши испытали при выстреле мортиры.

Потом со стороны города донеслись звуки пулемётных очередей, и полк устремился в атаку. Бронепоезд также тронулся с места, приближаясь к северной оконечности Николайштадта. Комендоры, между тем, не теряя времени, опускали ствол в горизонтальное положение, чтобы перезарядить мортиру. Я собирался произвести ещё один выстрел, чтобы усугубить панику.

Одиннадцатидюймовая мортира (диаметр ствола 280 мм) — это грозное оружие. Одного её снаряда достаточно, чтобы утопить крейсер. Три снаряда пустят на дно броненосец. Разогнавшись в вертикальном падении до сумасшедшей скорости, снаряд прошивает бронепалубу и взрывается уже в чреве корабля, пробивая в его днище огромную дыру, сминая взрывной волной переборки и зачастую приводя к детонации артпогреба.

Но перезаряжать её долго, тяжело и муторно. Опустив ствол и открыв затвор, четверо дюжих комендоров перекатили снаряд на брезентовое полотнище с ручками по бокам, с трудом донесли его до орудия и уложили на направляющие. Потом загнали его в ствол, дослали следом картуз с вышибным зарядом и закрыли затвор. Теперь ствол нужно было вновь поднять под углом примерно в 75 градусов к горизонту. И вновь выровнять платформу, слегка просевшую вследствие отдачи. Всё эти манипуляции заняли у нас четыре с лишним минуты.

Прицел я решил не менять, полагая, что такие снаряды дважды в одну воронку не падают. Правильно сделал — в бинокль было отчётливо видно, что второй снаряд упал ближе к краю площади.

Немногочисленные егеря и шведские добровольцы, оставшиеся в живых после второго взрыва, вообразили, что обстрел города ведётся со стороны моря российским линкором, и, увлекая за собой всех остальных, рванули в противоположную сторону. Прямо на пулемёты и густую цепь красногвардейцев. На северной окраине наводил шороху бронепоезд. В результате третий по величине город страны был взят менее чем за полчаса. Правда, потом красноармейцы совместно с несколькими тысячами русских солдат, освобождённых из казарм, протянувшихся по левую руку от церкви Святого Николая, ещё несколько часов прочёсывали Николайштадт, выискивая попрятавшихся белогвардейцев.

После второго выстрела комендоры почистили ствол мортиры и установили его в походное положение. Потом развернули её по оси платформы и закрепили стопорами. Установив платформу обратно на рельсы, мы вновь укутали её брезентом и, прицепив к бронепоезду, отогнали в паровозное депо.

Вскоре я отправил две радиограммы. Первую — Булацелю с коротким текстом: "Николайштадт наш, дождись меня на месте". Вторую в Главный штаб Красной гвардии в Гельсингфорсе — более подробную, в которой доложил о взятии Сейнайоки и Николайштадта, а также попросил срочно выслать подкрепление, так как одной бригады явно недостаточно для того, чтобы контролировать весь запад Эстерботнии. И пилота. Среди всего прочего добра мы захватили самолёт.

Очень хотелось спать, но после взятия Николайштадта на меня навалилось столько срочных дел, что не было возможности не только прикорнуть где-нибудь, но даже поесть. Первым делом я побывал на рыночной площади. Столько трупов одновременно я не видел со времён немецкого штурма Осовецкой крепости. Оба мои снаряда попали в цель. Первая воронка была почти в центре площади, вторая в пятидесяти метрах от неё — ближе к краю. Потом бегущую в панике толпу посекли пулемёты. Маннергейм, его заместитель (Игнациус), большая часть офицеров свиты, включая немецкого майора Аусфельда, а также четверо членов сената были убиты первым снарядом. А вот полковник Теслев выжил, отделавшись лёгкой контузией.

На допросе этот иуда пытался строить из себя невинную овечку, попавшую в Финляндскую республику силой обстоятельств. К этому моменту я уже успел много узнать о его роли от выживших егерей и не мог не поразиться тому, какие ничтожества встречаются среди выпускников Императорской академии Генштаба. Стремясь выторговать себе жизнь, Теслов вываливал бездну секретной информации. В частности, от него я узнал о формировании немцами Остзейской дивизии, которая вскоре будет отправлена в Финляндию в составе экспедиционного корпуса, и о планировании захвата кораблей российского флота, скованных льдом на рейде Гельсингфорса.

После окончания допроса я приказал расстрелять паршивца, позорящего звание русского офицера.

Потом долго общался с освобождёнными нами пограничниками и солдатами 423-го полка. От них я узнал о том, что Маннергейм лично приказал расстрелять прапорщика Юшкевича и всех большевиков, которых в полку было больше ста человек. Солдаты представляли собой жалкое зрелище: их месяц держали в нетопленных помещениях, кормили отбросами, не давали воды для мытья, не выпускали на прогулки. Многие не дожили до освобождения, другие были до крайности измождены. Но почти все горели жаждой отомстить. Я уверил их, что предоставлю такую возможность всем желающим, но сначала им нужно помыться, переодеться в чистое, поесть и какое-то время отдохнуть в человеческих условиях, чтобы прийти в себя и хотя бы немного набраться сил.

В Николайштадте мы захватили огромное количество трофеев: три десятка полевых орудий, больше сотни пулемётов, десятки тысяч винтовок, много гранат и около миллиона патронов. Этого хватит, чтобы вооружить пару дивизий. А также большое количество продовольствия, обмундирования и, главное, золотой запас Финляндской республики, вывезенный белыми из Гельсингфорса.

В плен было взято больше двух тысяч человек, среди которых имелось некоторое количество финских егерей и шведских добровольцев (большую их часть перебили на рыночной площади и при попытке прорыва к железной дороге). Я пока не решил, как с ними поступить, поэтому посадил всех под арест.

Сейчас мне была жизненно необходима информация о расположении белых войск и силах, которыми они располагают. Узнать её можно было только в Сейнайоки, допросив захваченных в плен офицеров Ставки Маннергейма. Поэтому я, оставив за себя Ивана Рахья и Алекси Аалтонена, выехал в Сейнайоки на бронепоезде. В дороге наконец-то смог несколько часов поспать. Отрубился сразу, как только, не раздеваясь, прилёг на лавку. Растолкали меня уже в Сейнайоки.

* * *

Булацель времени даром не терял. После того, как полк закрепился в городе, Георгий Викторович выпустил на свободу пленных русских солдат, накормил их, дал возможность помыться и привести себя в относительный порядок. Потом рассортировал арестованных белогвардейцев, отделив от основной массы двоих офицеров, представляющих для меня особый интерес. Полковник Мартин Ветцер, командующий частично разгромленной нами группой войск области Хяме, входил в ближайшее окружение Маннергейма, являясь его другом и соратником, ещё со времён работы в Военном комитете, и вследствие этого был осведомлен о многих секретах барона. Капитан Ёсту Теслеф, ранее представлявший интересы Свинхувуда в Швеции, был поставлен Маннергеймом во главе Генерального штаба и, соответственно, обладал информацией о всех перемещениях войск, их численности и уровне подготовки.

Остальные офицеры Ставки, большая часть которых была этническими шведами, тоже представляла определённый интерес, но уже в значительно меньшей степени. С их допросом вполне можно было повременить. Разговор с подполковником Боровским — бывшим начальником приданной моей дивизии артиллерийской бригады и дезертировавшим после того, как был послан в Ставку Маннергейма в качестве парламентёра, я тоже отложил на потом. Мне очень нужны были опытные артиллеристы, но не до такой степени, чтобы брать обратно ненадёжного человека. Тем не менее, поскольку он никого не предавал, а просто самоустранился, не желая принимать участия в чужой для себя войне, пообщаться с бывшим сослуживцем следовало. Но не сейчас. Потом, когда для этого появится время.

А сегодня мне срочно нужно было поговорить с Мартином Ветцером. Именно поговорить. Наша беседа ничем не напоминала допрос. Мартин был старше меня на три года. Мы имели одинаковые воинские звания, достигнуть которых смогли, поднявшись с самых низов. Оба воевали против немцев в Великой войне. Мартин имел прекрасное образование, закончив в разное время два факультета Гельсингфорского университета. Дипломированный учитель гимнастики и бакалавр права в одном лице — весьма редкое сочетание для кадрового полковника. Мы говорили в том числе и о будущем Финляндии. Я объяснил ему, что Россия, добровольно предоставив Финляндской республике независимость, не собирается её вновь порабощать. Это было бы просто глупо. Но всегда готова её поддержать. Рассказал, что в ближайшие дни она подпишет с правительством Маннера равноправный договор о дружбе и взаимопомощи. Потом спросил, видел ли он крестьян, явившихся по объявлению о мобилизации, и, дождавшись утвердительного ответа, уточнил, что он может сказать о их состоянии и физическом развитии как профессиональный учитель гимнастики.

Мой вопрос озадачил Мартина. А я добил его, спросив, такое ли будущее он хочет для своей страны, пояснив, что если белое движение победит, то его верхушка обязательно ляжет под немцев. А те ни о каких равноправных договорах даже не задумаются. Для них Финляндия будет очередной колонией. И предложил подумать об этом. Время для этого у него будет. Сейчас его отведут в камеру и покормят. А вечером мы продолжим наш разговор.

В общем, я пока ещё не перевербовал его, но сделал в этом направлении большой первый шаг. Теперь можно было пообщаться с капитаном Ёсту Теслефом.

Это был представитель среднего класса. Из торговцев. Упрямый националист, переубеждать которого — только зря тратить время. А вот поторговаться можно. Этот язык такие, как он, понимают очень хорошо. Тут не было даже намёка на разговор на равных. Я предложил ему жизнь. В заключении, естественно, но с возможностью последующей эмиграции в Швецию. Мне взамен от него нужны подробные сведения о расположении и численности всех соединений белых войск и отдельных отрядов шюцкора. Кроме тех, что находились в Николайштадте, так как их уже не существует. Как и Маннергейма, его свиты, сенаторов и бургомистра. И сведения эти мне нужны прямо сейчас. Либо он мне их выкладывает, либо будет расстрелян. Тоже прямо сейчас.

Я был чертовски убедителен, и капитан мне поверил. Такие, как Теслеф, никогда не выбирают смерть. При всей их упёртости. Следующие два часа капитан диктовал, а я записывал. Напоследок я предупредил его, что если он хоть в чём-то меня обманул или умолчал о важной информации, то это вызовет жертвы среди красногвардейцев. И тогда я отдам его на расправу их выжившим товарищам. После этого Теслеф фонтанировал информацией ещё полчаса.

Вечером мы с Мартином Ветцером продолжили нашу беседу. Первым делом он заявил:

— Я согласен с большей частью ваших доводов. Но и вы, как русский офицер, постарайтесь понять меня. Я не могу предать тех, кто воевал под моим началом. Это противоречит моим принципам и офицерской чести.

— А я и не собираюсь склонять вас к предательству. Сам никогда не уважал тех, кто предаёт своих. Более того, вчера я приказал расстрелять русского полковника, сдавшегося немцам в плен и вставшего в войне с Россией на их сторону. Именно он готовил егерей 27-го батальона и привёз их сюда. А когда попал в плен к нам, тут же предал своих новых хозяев, выболтав всё, что знал, без всякого принуждения с нашей стороны. Но это его не спасло.

— Вы правильно с ним поступили, — согласился Ветцер. — Но что же тогда вы хотите от меня?

— Ничего такого, что повредило бы вашей стране. Я вообще не предлагаю вам воевать против своих.

— Но вы ведь зачем-то тратите на меня время. Чем я вас так заинтересовал?

— Опытом, принципами, патриотизмом, полным отсутствием снобизма.

— Возможно, хотя опыт боевых действий у меня не так уж велик. А что вам всё-таки от меня нужно?

— Ответьте для начала на мой вопрос. Только честно. Что, по вашему мнению, представляет для Финляндской республики большую опасность: Россия или Германия?

— Конечно, Германия!

— А вы согласились бы воевать с немцами, защищая от них свою страну?

— Несомненно!

— Вот именно это мне от вас и нужно на первом этапе.

— Понятно. А на втором?

— Я считаю, что после завершения гражданской войны Финляндской республике для защиты своих рубежей понадобится своя профессиональная армия. И вас я считаю одним из тех, кто справится с этой задачей всяко получше Маннергейма. Кстати, вам что-нибудь известно о его договорённостях с немцами?

— Немного. В подробности Густав меня не посвящал, но общий замысел и так понятен. Немцев в первую очередь интересуют Аландские острова. Туда они придут сразу, как только это позволит ледовая обстановка. А потом они хотят занять Гельсингфорс и крепость Свеаборг, по возможности захватив там ваши корабли, пока они ещё скованны льдом. Им нужны базы, чтобы взять под свой контроль всё Балтийское море.

— Примерно так я и предполагал. Хотите защитить от их десанта Аландские острова?

— Один?!

— Почему один? Я вам дам три батальона новобранцев. И несколько наших офицеров в качестве добровольцев.

— А я смогу привлечь к этому своих офицеров?

— Сможете, но только тех, в которых уверены. Я не хочу потом получить от них удар в спину.

— И мне не придётся воевать против своих?

— Это я вам обещаю.

— А вы уполномочены давать такие обещания?

— Да, уполномочен. Причём не только руководством Финляндской социалистической рабочей республики, но и российским.

— В таком случае, я согласен.

— Очень хорошо. Тогда сегодня переночуйте здесь под охраной. Она будет охранять вас, а не от вас, а утром я переговорю с местным руководством Красной гвардии. Вам вернут личное оружие, выпишут мандат и предоставят сопровождающих.

Теперь мне предстоял ещё один сложный разговор. Со своим бывшим подчинённым подполковником Боровским.

— Что скажешь в своё оправдание? — спросил я у подполковника.

— А что тут сказать? Признаю, не прав был. Убедил меня Маннергейм, что с Россией не воюет, поэтому просто разоружает российские части. Офицеров сразу отпускает, а солдат будет вывозить на границу. Я и решил, что возвращаться назад не имеет никакого смысла.

— Многих он уже отправил?

— Насколько я знаю, ни одного.

— А расстрелял скольких?

— Говорят, что несколько человек.

— А по моим данным — несколько сотен человек. В том числе прапорщика Юшкевича.

— Не может такого быть!

— Не просто может. Именно так и было. А остальных держали взаперти в неотапливаемых помещениях и кормили объедками с кухни. Многие умерли. Так что обманул тебя Маннергейм.

— И как мне теперь быть? Назад возьмёте?

— Дезертира? Нет, не возьму. Но и под военно-полевой суд отдавать не буду. Могу предоставить шанс искупить вину.

— Какой ещё шанс?

— Ты передал тогда, что это не твоя война. В этом я могу тебя понять. И если бы ты сказал мне об этом в лоб, я отправил бы тебя в тыл. А передавать на словах через солдата... Низко это. Ты офицер, а не красная девица, которая может свои хотелки демонстрировать. А теперь ответь мне, война с немцами — это твоя война?

— Против немцев — моя.

— В ближайшее время немцы сделают попытку высадится на Аландских островах, чтобы захватить нашу береговую позицию. Российских войск там останется немного — только добровольцы. Я отправляю им на помощь три батальона финнов под руководством полковника Ветцера. Пойдёшь с ним в качестве главного артиллериста?

— Пойду.

— Оправдаешь доверие — возьму обратно под своё начало. Нам ещё потом Россию от интервентов защищать. И уже не на дальних подступах.

— Я не подведу вас, Михаил Степанович!

— Очень надеюсь на это. Сейчас отдыхай, а утром приходи сюда, познакомлю тебя с Ветцером.

* * *

Эту ночь я спал в постели, как белый человек. А утром в Сейнайоки прибыл Адольф Петрович Тайми во главе Гельсингфорской бригады Красной гвардии. Взял он с собой больше, но один полк уже расставил гарнизонами по станциям, чтобы держать под контролем всю железнодорожную ветку.

На импровизированном совещании, которое я созвал сразу после его приезда, кроме меня, Тайми, Булацеля и Эйно Рахья, присутствовали командир Гельсингфорской бригады и два командира входящих в неё полков. Сначала я кратко обрисовал сложившуюся обстановку:

— Николайштадт находится в наших руках. Маннергейм, большая часть его свиты и сенаторы убиты. 27-й егерский батальон, шведская добровольческая бригада и большая часть гарнизона уничтожены, все остальные пленены. Захвачен золотой запас Финляндской республики. Оборону города и порта держит полк Ивана Рахья. Таким образом, группа белых войск Сатакунта, которой руководит полковник Эрнст Линдер, практически уполовинена. Я считаю, что её нужно как можно быстрее добить, чтобы освободить от белых побережье Ботнического залива. Сил для этого у нас теперь достаточно.

— А что тут в Хяме? — спросил Адольф Петрович.

— С группой войск в Хяме практически покончено. От неё остались мелкие разрозненные отряды, лишённые общего командования, и три батальона новобранцев, уже почти полностью перевербованные Эйно Рахья. Ранее командовавший этой группой полковник Мартин Ветцер перешёл на нашу сторону. Против своих он сражаться не будет, поэтому я принял решение отправить его на Аландские острова вместе с тремя батальонами новобранцев и несколькими офицерами, за которых он лично поручится. Там в ближайшее время ожидается немецкий десант. В качестве советника я отправляю с ними подполковника Боровского, который ранее возглавлял у меня артиллерийскую бригаду.

— А этому Ветцеру можно доверять? — прервал меня Тайми.

— Можно. Он будет защищать свою страну от интервентов. Я ему пообещал, что потом, когда мы очистим Финляндию от белых, вы привлечёте его к организации вашей собственной профессиональной армии. Не возражаете?

— Ни в коей мере. Нам профессионалы будут очень нужны.

— Тогда после завершения совещания я выпишу ему мандат, в котором мы оба распишемся, предоставим поезд, и пусть едут в Або. А сейчас я, с вашего позволения, продолжу. В провинции Саво располагается группировка ориентировочной численностью в десять тысяч штыков, которой командует генерал-майор Эрнст Лёфстрём. Сейчас предлагаю туда не соваться, нас слишком мало. Сначала, чтобы не дробить силы, быстро очистим западную часть страны, а потом поведём наши войска на восток и одновременно ударим парой бригад с юга. После ликвидации группы Лёфстрема ещё останется карельская группа, которой руководит капитан егерей Аарне Сихво. У него примерно восемь тысяч штыков. Для ликвидации этой группы надо будет привлечь те отряды Красной гвардии, которые базируются на Выборг. Объединёнными усилиями мы должны быстро расправиться с этой группировкой.

— И на этом наступит конец гражданской войне? — спросил Эйно Рахья.

— Да. И начнётся отражения интервенции. Немцы планируют в апреле высадить на западном побережье экспедиционный корпус. Поэтому гражданскую войну мы должны завершить до конца марта.

— Благодарю вас, Михаил Степанович, за обстоятельный доклад. Чувствуется, что вы очень хорошо подготовились, — поблагодарил меня Тайми. — А что вы предлагаете делать прямо сейчас?

— Оставляйте один полк здесь, в Сейнайоки. Пусть потихоньку прочёсывают лес и зачищают мелкие отряды шюцкора. А мы с вами забираем полк Эйно Рахья и двумя эшелонами в сопровождении бронепоезда отправляемся в Николайштадт. Оттуда вы со своим полком направитесь вдоль железной дороги на север, зачищая его вплоть до шведской границы, а Булацель со своей бригадой двинется на юг вдоль побережья Ботнического залива на Коски и Кристиненштадт, выдавливая отряды полковника Линдера к нашему фронту у Бьернеборга.

— Согласен. Бронепоезд дадите?

— Берите. У нас в Николайштадте аж три десятка полевых орудий. Булацелю этого за глаза хватит. Единственное, как закончите, перегоните мою мортиру обратно в Таммерфорс. Она мне ещё для встречи немцев понадобится.

— А вы сами чем собираетесь заняться?

— Вы мне лётчика привезли?

— Разумеется.

— Тогда я из Николайштадта полечу в Гельсингфорс. Мне нужно срочно донести разведданные до своего российского руководства.

Прода от 20.02.2025 года

.

Глава 8. Март 1918 года

Полковник Михаил Степанович Свечников, командующий российскими войсками на юго-западе Финляндии, советник командующего Красной гвардией Финляндской советской рабочей республики

Раньше мне никогда не приходилось летать на самолёте. Видел их много раз, даже под бомбёжку попадать приходилось, но вот чтобы самому полететь...

Оказалось, что это совсем не страшно. Но я даже не подозревал, что наверху так холодно. Мне дали лётный шлем с очками-консервами, полушубок, унты, тёплые рукавицы, но я всё равно мёрз нещадно. А далеко внизу медленно проплывали заснеженные поля и леса, покрытые льдом озёра, тонкие ниточки дорог.

Вылететь мы смогли только в середине следующего дня, второго марта 1918 года. Дело в том, что военлёт, которого мне прислали из Гельсингфорса — Роман Николаевич Кроун, пилотировал летающие лодки, а немецкий разведывательный самолёт AEG C IV увидел впервые. Не только за штурвал не садился, но даже в воздухе не встречал. Зимой лётчики морской авиации практически бездельничали, потихоньку ремонтируя вместе с механиками свои латанные-перелатанные самолёты. Посланец Военного отдела, не имеющий ни малейшего представления о том, для какого именно самолёта нужен пилот (он вообще не разбирался в типах самолётов) отловил первого попавшегося и, дав пять минут на сборы, отвёз на вокзал, где передал с рук на руки товарищу Тайми.

Когда я вошёл в ангар, опытный красный военлёт без малого двадцати четырёх лет отроду ходил кругами около самолёта, пинал его по колёсам и злобно ругался. Представившись, я быстро выяснил причину его негодования и спросил:

— Это плохой самолёт, устаревший?

— Наоборот, новая модификация. Но это разведчик, а не бомбардировщик.

— И чем это плохо? У него что, штурвал другой системы или летает не вдоль, а поперёк?

— Приборы совсем иначе выглядят, все надписи на немецком!

— А ты не знаешь немецкого?

— Не знаю. Я только по-французски могу.

— Это не беда, я знаю немецкий. Полезай в кабину, будем разбираться.

Я переводил надписи, а Ромка вникал в их смысл и чёркал рядом перевод. Минут за сорок разобрались. Не так уж много там тех приборов, тумблеров и рукояток. Даже меньше, чем у паровоза.

Военлёт мне попался толковый. Когда уяснил, что я с него не слезу и лететь всё равно придётся, развил кипучую деятельность. Заставил механиков изыскать краску, чтобы закрасить кресты и намалевать поверх них красные звёзды — иначе, мол, собьют ещё на подлёте. Потом, восхищённо цокая языком, осмотрел двигатель, проверил топливо, масло, воду, завёл и погонял на разных оборотах.

Я не отставал от него, разбираясь с характеристиками и тактико-техническими данными. Двухместный биплан с нормальной взлётной массой в тысячу триста пятьдесят килограммов имел мощный движок в двести двадцать лошадиных сил. Это позволяло ему разгоняться до сумасшедшей скорости в сто девяносто километров в час и забираться на высоту в пять с половиной километров. Бензобака хватало на четыре часа полёта с крейсерской скоростью в сто шестьдесят два километра в час. Это ведь можно прямо отсюда в Петроград слетать!

Я понимал, что немцы отдали Маннергейму то, что самим было не очень нужно, но меня эта летающая машина восхищала. Передняя часть фюзеляжа покрыта алюминиевыми панелями, кабина обшита фанерой, а задняя часть фюзеляжа и крылья — полотном. Несущий каркас и стойки из стальных труб, лонжероны деревянные. Все многочисленные трубки и тросы убраны под обшивку. Единственное, что портит внешний вид — это выхлопная труба в виде "рога носорога", торчащая перед пилотской кабиной вверх и немного вправо.

В общем, решено. Забираю этот самолёт себе в качестве разъездной лошадки. И для авиаразведки, естественно. На нём, если что, и отбиться можно, если в воздухе кого-нибудь встретишь. Два пулемёта калибром семь целых и девяносто две сотых миллиметра, всё-таки. Курсовой "Парабеллум" и "Шпандау", крепящийся позади пассажирского сидения на случай, если кто-нибудь зайдёт сзади или сверху.

Убедившись, что в этот день мы уже не вылетим, я направился в штаб к Булацелю, который ещё не успел увести свою бригаду на юг. В принципе, это была уже не совсем бригада, скорее дивизия, так как её численный состав, пополнившийся за счёт притока как финских, так и русских добровольцев, за эти дни практически удвоился. Каждый их двух полков получил по четыре батареи полевых орудий и большое количество пулемётов. Иван Рахья презентовал мне маузер в деревянной кобуре и цинк патронов к нему. Сами братья уже обзавелись такими же и, видимо, посчитали нужным поделиться добротной машинкой (маузер может стрелять очередями) со своим командиром. Кроме этого, мне преподнесли два десятка консервных банок трофейной тушёнки — помнили, что у меня в голодном Петрограде находится жена с тремя маленькими детьми.

Утром вылететь тоже не получилось. Кроун заявил, что перед дальним полётом должен опробовать машину в воздухе. Может и так, но, скорее всего, парню просто хотелось сначала немного полетать одному. Самолет ведь как хороший скакун, к нему надо приноровиться, почувствовать его. Немного не получилось — Роман Николаевич провёл в воздухе больше двух часов, гоняя самолёт на разных режимах, забираясь на многокилометровую высоту и пикируя вниз. Даже пулемёт опробовал, обнаружив с воздуха разъезд белогвардейцев.

Вернулся основательно замёрзшим, но счастливым. Слегка покритиковал самолёт за неустойчивость, но чувствовалось, что скоростная машина буквально покорила его сердце. За обедом он спросил меня о дальнейшей судьбе этого самолёта. Я поделился своими задумками. Тогда военлёт попросил меня договориться с его начальством, чтобы его на ближайшую пару месяцев тоже закрепили за мной. Ведь его Ньюпор все равно будет на приколе до тех пор, пока Финский залив полностью не освободится от льда. Я пообещал парню, что похлопочу за него, и сдержал своё обещание.

* * *

Перед тем, как приземлиться на лёд во внутренней гавани Гельсингфорса, мы сделали небольшой круг над Финским заливом. Сплошной лёд без промоин. Он тут ещё очень нескоро растает. А кораблей на внешнем рейде ощутимо прибавилось. Ревельские, наверно. Как они сюда умудрились пробраться?

Кроун подрулил самолёт прямо к борту яхты "Полярная звезда", где заседал Центробалт и размещался Военный отдел Областного комитета. Так, волею судьбы я поприсутствовал на последнем перед его роспуском заседании Центробалта. Но сначала меня огорошили новостями.

18 февраля немецкие войска перешли в стремительное наступление и уже 25 февраля заняли Ревель. В течение этой недели благодаря самоотверженным действиям ледоколов "Ермак", "Волынец" и "Тармо" из Ревеля в Гельсингфорс удалось вывести через замёрзший Финский залив пять подводных лодок, первую бригаду крейсеров ("Рюрик", "Адмирал Макаров", "Богатырь", "Баян", "Олег"), минный заградитель "Волга" и большое количество транспортов, вывезших в общей сложности свыше четырёх тысяч человек. Попытка сводного отряда матросов Балтфлота под командованием Дыбенко отбить Ревель обратно успехом не увенчалась.

Вчера был наконец-то заключён договор о дружбе и взаимопомощи между Финляндской социалистической рабочей республикой и Российской социалистической республикой. Договор предусматривал взаимообмен территориями: Выборгская область отходила к Российской республике, а Печенгская — к Финляндской.

Сегодня из Петрограда пришёл приказ о роспуске частей Российской армии на территории Финляндской республики.

На завтра было назначено подписание мирного договора между Германией и Российской республикой. В соответствии с этим договором Российская республика теряла Украину, Прибалтику, привисленские губернии и Финляндию. В дальнейшем в кабальных условиях этого мирного договора многие обвиняли Ленина. Фактически же вина целиком и полностью лежала на Троцком, являвшимся Наркомом иностранных дел, своевольно сорвавшим мирные переговоры в момент, когда выдвигавшиеся немцами условия были менее жёсткими.

В связи со всеми этими событиями в Центробалте наблюдались разброд и шатания. Обсуждать с этими людьми какие-либо серьёзные решения было уже бессмысленно. Единственным адекватным человеком мне показался первый помощник председателя Центробалта капитан первого ранга Алексей Михайлович Щастный. С ним мы и уединились после окончания заседания, чтобы в спокойной обстановке обсудить сложившуюся ситуацию.

Алексей Михайлович был моим ровесником. Тоже сын офицера, но не казацкого сотника, как я, а артиллериста. В 1901 году он закончил Морской корпус вторым по успеваемости. В совершенстве владел английским и французским языками. Будучи мичманом, Щастный участвовал в Русско-Японской войне, честно заработав орден Святой Анны третьей степени с мечами и бантом. После войны командовал миноносцем, преподавал радиотелеграфное дело в Минном офицерском классе, участвовал в пятом Всероссийском электротехническом съезде в Москве, в 1912 году стал постоянным членом межведомственного радиотелеграфного комитета. С 1914 года старший офицер линейного корабля "Полтава". За боевые отличия в Великой войне награждён мечами к ранее полученным орденам Святого Станислава второй степени и Святой Анны второй степени. С мая 1917 года — флаг-капитан по распорядительной части штаба Командующего Балтийским флотом. Всемерно поддержав Революцию, остался на своём посту, потом был назначен первым помощником Председателя Центробалта и фактически руководил флотом. Переход кораблей из Ревеля в Гельсингфорс также осуществлялся под его руководством.

Познакомившись поближе, мы приступили к разговору, который и был целью нашей встречи. Я поинтересовался:

— Какие конкретные требования в отношении армии и флота прописаны в мирном договоре?

— В соответствии с пятой статьёй Россия должна была перевести корабли в свои порты либо немедленно их разоружить, это же касается и кораблей Антанты. Шестая статья предусматривает немедленный вывод из Финляндии и с Аландских островов русских войск и русской Красной гвардии, а также кораблей. В связи с ледовой обстановкой разрешается временно оставить корабли, но лишь с минимальными составами команд.

— Немедленно, это как?

— По мере возможности, естественно. Договор вступает в силу 15 марта. К этому моменту на территории Финляндии не должно остаться российских войск.

— На финскую Красную гвардию это положение не распространяется?

— Разумеется. Это ведь теперь отдельное государство. И мы не имеем к его вооружённым силам никакого касательства.

— Я имею.

— Официально?

— Нет, официально, я числюсь там советником. Частное лицо. Как и все мои добровольцы числом около двух тысяч человек.

— А фактически?

— Фактически, я уполномочен на это Совнаркомом. Но никому, кроме вас, знать об этом не желательно.

— Это понятно. Послушайте, Михаил Степанович, давайте между собой обращаться на ты.

— Согласен, но только наедине.

— Разумеется.

— Что ты планируешь дальше делать с флотом?

— Как только позволит ледовая обстановка — уведу в Кронштадт.

— А что будет с крепостной артиллерией?

— Демонтировать почти ничего не смогу, придётся взрывать, как мы это сделали в Ревеле.

— Это прописано в мирном договоре?

— Нет, разумеется. Но она не должна достаться врагу.

— А если не врагу, а социалистической республике, с которой у нас договор о дружбе и взаимопомощи? Можем мы ей оказать такую взаимопомощь?

— Можем. Но меня за это по голове не погладят.

— А если я согласую этот вопрос в Петербурге?

— Тогда оставлю в целости. А у тебя хватит сил всё это полноценно использовать? С двумя-то тысячами добровольцев.

— Да маловато у меня людей. А ещё меньше толковых артиллеристов. Но ты ведь мне поможешь?

— Чем смогу — помогу. Сугубо неофициально. У вас добровольцам деньги платят?

— Конечно. Четыреста пятьдесят марок в месяц. Я товарищу Бальзаму уже говорил об этом. А сейчас можем и поднять оплату. Я захватил в Николайштадте золотой запас Маннергейма. Так что сейчас у Финляндской республики есть деньги на оплату добровольцев, готовых выполнить свой интернациональный долг.

— Мне Бальзам докладывал о вашем разговоре. И я ему сказал, что ничего не имею против. Поэтому он работает над этой задачей. А я со своей стороны тоже постараюсь этому поспособствовать. Имеет ведь право демобилизовавшийся артиллерист найти себе новую работу в дружественном государстве?

— Конечно, имеет, Алексей. С тобой приятно иметь дело. Но у меня есть ещё одна просьба.

— Слушаю.

— Я тут по случаю немецкий самолёт заимел. Почти новый и в хорошем состоянии. Мне сейчас быстрая лошадка очень нужна — концы большие, на поезде не наездишься.

— Понимаю, а лошадка действительно быстрая?

— До ста девяносто километров в час!

— С ума сойти! Одобряю. Так что от меня надо?

— Лётчика. Уступи мне на пару месяцев военлёта Кроуна. Он сейчас всё равно груши околачивает — летающие лодки на приколе.

— Сложный вопрос. Ты ведь с сегодняшнего дня официально уже не начдив. А как я его прикомандирую к частному лицу? Вот если бы ты ко мне вчера с этим обратился...

— Понятно. Когда ты расписался за получение приказа?

— В шестнадцать тридцать. — После этого отдавал какие-либо распоряжения, фиксируемые в журнале?

— Пока ещё не отдавал.

— Тогда выписывай ему сейчас командировку на два месяца в распоряжение начальника 206-й дивизии товарища Свечникова и ставь в журнале выдачи время шестнадцать ноль-ноль.

— Сейчас оформим. Как имя отчество твоего летуна?

— Роман Николаевич.

Щастный прошёл в соседнюю каюту, продиктовал писарю текст, размашисто расписался, шлёпнул печать и лично зарегистрировал командировочное предписание в соответствующем журнале.

— На, — протянул он мне бланк командировочного предписания. — Пользуйся моей добротой.

— Спасибо!

— А вот спасибо, ты мил человек, не отделаешься. Давай, выкладывай свои разведданные. Не поверю, что ты там в Ставке ничего не накопал.

Я рассказал о том, что в самое ближайшее время немцы попытаются захватить Аландские острова, а потом, как только позволит ледовая обстановка, высадят в Финляндии экспедиционный корпус. И о том, что уже принял меры по обороне Аландских островов, направив туда три батальона финской Красной гвардии.

Потом добавил, что агенты белых работают и у него под носом, порекомендовав обратить особое внимание на охрану ледоколов, артпогребов на кораблях и складов с боеприпасами в крепости.

В заключение разговора спросил:

— Что теперь будет вместо Центробалта?

— На завтра запланированы выборы Начальника морских сил и совета комиссаров.

— Выберут тебя?

— Выбрать-то, скорее всего, выберут. Но вот согласится ли Петроград с этим выбором?

— А какие тут могут быть подводные камни?

— Происхождение у меня не пролетарское.

— Поясни.

— Отец вышел в отставку генерал-лейтенантом.

— Наследственное дворянство?

— Оно самое.

— Тяжёлый случай. Но решаемый. Ты член партии?

— Пока нет. Сочувствующий.

— Срочно вступай. А я поговорю насчёт тебя в Петрограде.

— Когда туда собираешься?

— Планировал завтра, но теперь не получится. Придётся несколько дней тут покрутиться. Как только разберусь с неотложными вопросами — сразу вылечу. А перед этим заскочу к тебе обязательно. Нам теперь придётся в тандеме поработать: я на суше, а ты на море.

— Чувствую, что сработаемся.

— Взаимно. Ладно, до встречи, я полетел. Если что-то срочное — давай радиограмму в Таммерфорс, мне передадут.

— До встречи.

* * *

Выйдя от Щастного, я разыскал Кроуна, вручил ему командировочное предписание и выделил ему час на сборы, предупредив, чтобы после этого заправил самолёт и ждал меня здесь же, около яхты. А сам направился в Главный штаб Красной гвардии. Мне надо было срочно переговорить с Ээро Хаапалайненом.

Разговора не получилось. Ээро был пьян. В зюзю. Как начал вчера отмечать заключение договора, так с тех пор и не просыхал. Хороший он мужик, умный, опытный, но в последнее время слишком часто стал закладывать за воротник. Надо с этим что-то делать.

Объяснил ситуацию офицерам штаба, озадачил их срочными вопросами, которые нужно решить безотлагательно, и сказал, что прилечу завтра. Потом прошёл на радиостанцию и отправил радиограмму Муханову, приказав подготовить и через час осветить (уже стемнело) на льду озера Нясиярви посадочную площадку для самолёта. Он небольшой, но размах крыльев всё-таки двенадцать метров — на улицу его не посадишь. После этого вернулся к "Полярной звезде". Кроун уже был на месте — прогревал двигатель.

Взлетев, мы набрали высоту и взяли курс на северо-северо-запад. Ночной полёт — он совсем не такой, как днём. Сначала кажется, что вокруг одинаковый мрак. Потом, присмотревшись, убеждаешься, что внизу немного светлее — там снег. И кое-где россыпи огоньков. Потом впереди и чуть левее становится ещё светлей. Там разгорается что-то вроде зарева, но слабее. Потом проявляются отдельные светлячки. Это Таммерфорс. Мы доворачиваем влево. Теперь становится видна двойная полоса огоньков сразу за городом. Это костры, зажжённые Мухановым. Заходим на посадку. Резкий толчок, ещё один. Самолёт помчался по снегу, потом покатился, быстро замедляясь, и наконец остановился. Сели. Честно говоря, я не на шутку побаивался лететь ночью. Кроун тоже, но признался мне об этом уже после посадки. Отважный парнишка. Лететь ночью на малознакомом аппарате...

Позже он рассказал мне про пару случаев из своей боевой практики. В частности, как он приводнялся во время одного из боёв с "Фоккерами", чтобы спасти своего сбитого напарника, и потом умудрился не только взлететь под огнём, но и сбить один из немецких истребителей. Это утвердило меня в правильности выбора. На молодого мичмана можно было положиться. Такой не подведёт.

Откатив самолёт в один из пустующих эллингов, мы направились в штаб дивизии. Кроуну я выделил под временное жильё один из свободных кабинетов штабного здания неподалеку от того, который занимал сам. Муханов обеспечил его койкой и поставил на довольствие.

За ужином я довёл до Муханова и штабных офицеров приказ о расформировании дивизии. Она и так в последнее время быстро таяла: демобилизовались старшие возраста, участились случаи самовольного покидания части и дезертирства, многие ушли добровольцами в финскую Красную гвардию, другие попали в плен. А сейчас наступил момент, когда выбор надо было сделать всем оставшимся. В том числе и офицерам. Остаться здесь вместе со мной, чтобы поддержать революцию в стране, где они прослужили уже несколько лет, или уехать домой в Россию с первым же поездом. Очень непростой выбор.

Утром довёл приказ о демобилизации до всего личного состава и дал на раздумья неделю. Потом занялся выписыванием документов тем, кто уже определился, и прочими внутрихозяйственными проблемами. Выкроить несколько часов для того, чтобы слетать в Гельсингфорс, смог только после обеда.

Хаапалайнен к этому времени уже протрезвел и привёл себя в более или менее приличный вид. Мы обсудили дальнейшие совместные действия с учётом изменившихся обстоятельств. Теперь на плечи Красной гвардии дополнительно ложились все проблемы, которые раньше решались командованием гарнизонов: комендантская служба, снабжение продовольствием и оружием, взаимодействие с железнодорожниками. В связи с этим надо было срочно увеличивать количественный состав Красной гвардии, но не за счёт создания новых частей, а преобразуя бригады в дивизии.

Я предложил увеличить денежные выплаты красногвардейцам сразу до семисот марок в месяц и выделить штатные хозяйственные подразделения, подчинив их командирам бригад. Нужно было наладить плановое снабжение и регулярную кормёжку бойцов. В общем, крепко озадачил мужика. Надеюсь, что в ближайшее время ему будет не до выпивки.

В этот раз мы вернулись в Таммерфорс засветло. Муханов обрадовал меня тем, что принял решение остаться. Это была очень хорошая новость. Теперь за Таммерфорс мне можно было не беспокоиться. Где бы ещё подыскать таких комендантов для остальных городов? На следующий день из Николайштадта вернулся Али-Баба. Не один, разумеется. Он пригнал целых два эшелона с освобождёнными русскими пленными и финнами, выразившими желание служить в Красной гвардии. Заодно и платформу с мортирой притащил.

С учётом резко изменившейся обстановки я поставил его на вторую Таммерфорскую дивизию, формируемую на основе уже имеющейся бригады Красной гвардии. Алекси Аалтонен, будучи поручиком Российской армии, участвовал в Русско-Японской войне, пользовался огромным авторитетом в Красной гвардии. На первых порах управляться с дивизией ему будет тяжело, но должен втянуться — энергии и предприимчивости ему не занимать.

Пятого марта мы с Романом вылетели на разведку льдов в район Або, намереваясь заодно побывать и на Аландских островах. Очень вовремя это у нас получилось. У входа в Ботнический залив мы обнаружили большую эскадру немецких кораблей, в числе которых было аж три линкора, несколько крейсеров, тральщики и большое количество транспортов с войсками. К счастью для нас, немецкие корабли пока не имели возможности приблизиться к береговой черте — зима выдалась холодной, и оба залива были покрыты толстым ледяным покровом. Но я не сомневался в том, что спустя пару-тройку недель немцы повторят свою попытку.

Три линкора — это немного против Российского флота, но весьма серьёзный аргумент для Финляндской республики, которой нечего им противопоставить кроме стационарных береговых батарей.

У Романа хватило благоразумия не подлетать близко к эскадре. Издали посчитав корабли и идентифицировав их класс, мы полетели в сторону Або-Аландской укреплённой позиции, до недавних пор являющейся одним из ключевых элементов Крепости Петра Великого, запиравшей Финский и Ботнический заливы Балтийского моря. В период Великой войны Россия уже потеряла Моондзундскую позицию, Ригу и Ревель, расположенные на западном берегу Финского залива. Теперь немцы торопились занять и восточный его берег, чтобы запечатать Русский флот в так называемой Маркизовой луже.

Вначале мы посетили город Мариехамн, построенный на главном из Аландских островов, где располагалась одна из баз флота, сейчас практически пустующая. Именно там полковник Ветцер и разместил свой штаб. Цивилизация всё-таки. Кроме этого, остров был неплохо укреплён: четыре батареи шестидюймовых сорокапятикалиберных пушек Канэ, две зенитных батареи. К сожалению, против немецких линкоров эти пушки были, мягко говоря, слабоваты. Повредить можно, но утопить абсолютно не реально. А главный калибр даже одного линкора способен достаточно быстро сравнять их с землёй, находясь при этом на заведомо безопасной для себя дистанции.

Я переговорил с Ветцером и подполковником Боровским, предупредил их о том, что видел у входа в залив немецкую эскадру, и уяснил для себя общую диспозицию. Десант, высаженный на лёд, они, скорее всего отобьют, но против немецкого флота окажутся бессильны. После этого мы втроём прошли к бургомистру. Шведу. Тут почти всё местное население шведы. Но, тем не менее, присоединяться к Швеции местные не желают. Ратуют за автономию в составе Финляндской республики. В идеале — чтобы их не трогали ни те, ни другие. К русским относятся насторожено, но терпимо. Немцев откровенно не переваривают. Но воевать с ними не собираются. В общем, классическое: моя хата с краю.

На других островах архипелага тоже имелись артиллерийские батареи, но без утраченных осенью двенадцатидюймовок первой линии они были практически бесполезны. Исключая, разумеется, располагающиеся южнее в районе полуострова Гангут, который был следующей целью нашего полёта.

Продолжение следует

87