Всё в дыму...

И так же не по себе ему было, когда Ди изучал "Житие и Деяния Святого Пуэсториуса".

Взяв на вооружение три основных принципа Тиамата, дистрофичный бородатый старец с изжелта-каштановой кожей, выдающей его околоэкваториальное происхождение, и круглыми, выцветшими до асфальтовой серости глазами вещал об изначальном единстве и борьбе противоположностей, о священных переходах количества в качество и об абсурдности отрицания отрицаний.

То есть не сам, понятное дело, вещал — через посредников, которые именовались апостилями, заверяя собой святую истинность Пуэсториуса как "большой печати всех пророков".

Самостоятельно старец говорить не мог и потому полученное от Тиамата божественное знание передавал апостилям мысленно. Изучив фотографии и доступные видеоматериалы, Ди без труда опознал в Святом Пуэсториусе носителя сразу нескольких совершенно разных линий. Это они, противоречивые, несводимые между собой, семенные линии греев, добавили ему лишних хромосом, выкрутили в ригидном ступоре морщинистое с рождения тело, гиперкинезом раскрасили сизые губы и по-благородному длинные ровные пальцы.

Непрерывно подергиваясь, пальцы, тем не менее, хорошо удерживали вложенный в них пистолет, и старец без промаха палил по мишеням, скрытым за тканью, деревянной панелью, каменной стеной — чем угодно, на любом расстоянии.

Блеклые глаза устало закрывались, губы безмолвно шлепали, а апостили слаженным хором провозглашали "волю его хаосейшества Тиамата".

"Да будут и дальше соединяться свои и чужие — чем чужее, тем лучше, ибо противоположности заложены самой природой и существуют лишь в паре друг с другом!"

"Да будут и дальше копиться мутации: второй принцип Тиамата вечен, и количественное изменение генетической информации в человеке рано или поздно перейдет в качественное!"

"И да поглотит свирепая Огненная Гиена тех, кто осмелится отрицать отрицание, ибо нет ни нового, ни старого, и все всегда возвращается в первоначальное состояние абсолютного небытия!"

И так далее, все в таком же духе, менялись лишь апостили и выбираемые ими слова. Ди не мог бы сказать, действительно ли Святой Пуэсториус общался со своими пророками силой мысли, или был всего-навсего одним из тех несчастных олигофренов, которые, попав однажды в лапы жадных сектантов, используются в качестве ширмы, прикрывающей банальное облапошивание доверчивой публики.

Он, кстати, нашел в газетах отголоски каких-то скандальных слухов о том, что в молодости Святой Пуэсториус жил при бродячем то ли цирке, то ли карнавале, где его выставляли за деньги.

С таким пестрым набором ДНК — вряд ли его мозг нормально функционировал. Между прочим, настоящие носители противоречащих семенных линий старались не скрещиваться между собой, а если такие греи оказывались в паре, один из них немедленно менял пол.

Ди никогда не понимал стремления людей воспроизводиться в любых ситуациях и к тому же — поддерживать жизнь в потомках, сущность которых противоречит самой природе. Все эти эксперименты по выведению идеального человека... Почему для этого им понадобились именно греи? Почему, например, не беркуты? Не те же крысы? Особенно если учесть, что при малейшей опасности люди, как и крысы, пытаются сбежать под землю, а не взмыть в небеса.

Да и вообще, Ди с уверенностью мог заявить: с тех пор как крысиное мясо вошло в состав основного рациона человека, люди значительно поумнели. Ну, если говорить о способности выживать в недружелюбной среде. Не случайно и поговорка старинная есть: "Ты — то, что ты ешь". И еще одна: "Ты — то, кто твои друзья"...

Кстати, о друзьях... Охотники уже несколько часов сидели в засаде, и все это время из тоннеля, по которому они сюда пришли, не доносилось ни звука. Видимо, преследователи тоже остановились. Каковы правила жизни людей под землей? Похоже, что и тут все сложно. Ди покрутил в руках связку фломастеров, негромко вздохнул.

Стерх уставился вопросительно. Ди мотнул головой и сунул фломастеры обратно в нагрудный карман. Они со Стерхом договорились, что в первый раз Ди не будет принимать активного участия в охоте, а только посмотрит, поучится, что к чему.

Ди и смотрел. Участие в качестве наблюдателя — этим греи занимались веками. И даже самые высокопоставленные политики и правители не представляли себе, насколько глубоко и плотно вросли в этот мир чужаки на самом-то деле. Не повернулся бы язык назвать их теперь "чужаками".

Вот один из греев и в краймской подземке очутился... Интересно все это... Когда наконец "гуманно утилизировали" общины пуэсторианцев с их дикими обычаями и маниакальной стрельбой куда ни попадя из чего попало, те, кому удалось спастись, удалились — вполне предсказуемо — под землю. В суматохе никто не понял, куда делся Святой Пуэсториус: погиб при ритуальном самосожжении очередной коммуны или заключил какую-нибудь взаимовыгодную сделку с Прокуратором...

Когда запретили художников, они тоже оказались в метро... Затем туда спустились охотники. Да и сам Ди — разве не по следу художника он появился в этих тоннелях, разве пришел бы сюда просто так — как говорится, по дружбе?.. Ему здесь явно не место. Если бы кто-то взялся за выведение идеального грея, в первую очередь нужно было бы восстановить в нем память о родине. Этот мир себя практически исчерпал.

Наверное, не стоит так глубоко погружаться в свои мысли. Стерх смотрел пристально, будто пытался их прочитать. Охотники устроились в двух узких коридорчиках и нише — неподалеку от найденной в каком-то тупичке картины.

Ди не сумел ее разглядеть. Выхватил лишь голубизну высокого неба и разлапистые зеленые листья на верхушках деревьев со странно голыми и при этом какими-то рубчатыми или, точнее, ребристыми стволами. И еще песок — вроде как прибрежный. Художник собирался изобразить реку. Или море. Или аквариум в заставленном кадками с растениями холле шикарного отеля или ресторана — Ди помнил такие: когда-то они попадались и в Тавропыле.

Как бы там ни было, это не тот, кого он ищет. Цветочный бутон в его груди чуточку дрогнул и снова застыл. Ди отметил, что из острого носика показались туго свернутые лепестки. А шипы подросли и начали твердеть. Интересно, что это за цветок, на что будет похож, когда раскроется, какого цвета...

Похоже, Ди расслабился и позволил себе излишне отвлечься. И напрасно: по человеческим обычаям, в засаде положено держать себя напряженным и собранным. Ди и Стерх заняли нишу, в то время как остальные оккупировали узкие коридорчики напротив. Ди никого не видел, а его друг явно расположился так, чтобы держать в поле зрения как можно больше. Фонарь по-прежнему светил на минимуме. Стерх практически не шевелился, хотя Ди чувствовал, что тот готов перейти к активным действиям в любой момент.

**17**

Звучит глупо, но Ди каким-то немыслимым образом ухитрился этот момент пропустить. Вот только что он поглаживал упирающуюся в живот рукоять "ХаиМа", разглядывал стену, размышляя, сколько счетчиков Гегеля всажено в эту уплотненную взрывами землю по всему Крайму, и вдруг — яркий свет бьет прямо в незащищенные глаза, Стерх выпрыгивает наружу, короткие вскрики, кто-то кого-то сбивает с ног, звуки возни, всхлипывающее дыхание, хрип и... не может быть... шипение грея!

Ди вылетел из ниши, даже не подумав, что, собственно, собирается делать. И успел в самый раз: у начатого граффити на земле корчился художник. В воздухе остро пахло свежей человеческой кровью. И стало как-то слишком много света. Оглядевшись, Ди понял почему: к небольшому пятачку перед картиной стягивалась толпа. Это преследовавшие их маленькую группу люди — и у каждого — помимо налобника — по огромному фонарю в руке.

Фокус сместился; Ди определил местоположение Стерха — пригнувшегося, медленно поводящего головой из стороны в сторону — и отступил к стене, сдергивая и роняя под ноги налобник.

На него не смотрели. Не смотрели и на художника. Все взгляды оказались прикованными к Федору. Нечитаемые — пуэсторианцев, то ли испуганные, то ли восторженные — Элли с Тотошкой, ненавидящий — Чучи, неверящий — Льва. И бесконечно презрительный — Стерха.

Убейконь облизывался, стирая с подбородка кровь обеими руками. Ди не сразу определил ее как чужую. Пуэсторианцы молчали. Свет их фонарей заливал все вокруг нестерпимым искусственным сиянием. Ди приспустил ресницы и напрягся, вжимаясь в сырую холодную стену.

Прямо перед ним красовалась незаконченная картина, блестела невысохшими красками. Действительно, берег моря. Выгнутые в сторону лазурной поверхности деревья — теперь Ди вспомнил, что они называются пальмы. Кучерявые гребешки волн, небольшое пушистое облачко в тот же немного приглушенный белый цвет. Каждая песчинка тоже сбрызнута белизной. Недоделано море. Часть волн схематично прочерчена темно-синими линиями, часть — подкрашена переходящей из тона в тон голубизной. И еще не нарисовано солнце; откуда-то же льется этот восхитительный теплый свет...

Ди едва заметно потряс головой, прогоняя наваждение. Еще немного, и он додумает это подземное граффити, допишет в картину то, чего в ней нет и не может быть!

Он перевел взгляд на художника. Мертв или вот-вот умрет: уже перестал корчиться. Поговорить не удастся, жаль... Лишь сейчас Ди заметил ребристую бледно-сиреневую палочку, торчащую из его шеи сбоку. Фломастер. Он так и не удосужился снять со своих колпачки, посмотреть, что там. Ну, ясно: иголки. И заправляют их каким-то довольно быстро действующим ядом. Должно быть, парализатором из старых военных запасов. Что ж, символично. И даже оригинально.

Непонятно только, почему грязный балахон художника потемнел спереди. И отчего у рта пузырится яркая кровь. Ди пробежал кончиком языка по пересохшим губам и поймал странно веселый взгляд Федора.

— Нравится? — негромко спросил тот, кивая в сторону картины.

Этим словом запечаталась тишина. Напряжение распирало земляные стены, залепляло уши бешеным стуком множества сердец, заставляло захлебываться адреналином. Снова дрогнул в груди нераскрытый цветок, повел зубчиками листьев. Ди усилием воли подавил в себе возбуждение, приглушил собственные чувства.

— Федор. Почему ты в крови?

Его голос увяз в затхлом воздухе подземелья. Нескладный тупичок, неизвестно зачем выдолбленный в одном из ответвлений главного тоннеля, остался в стороне от мощных воздушных потоков, свободно носящихся по метро. Отчего-то его не собирались проветривать. Зачем тогда делали?

Может, чтобы временно парковать здесь вагоны? А может, это место задел ядерный взрыв — например, его ударная волна отклонилась, смещая толщу земли в сторону... Или так не бывает? Если включить висящий на поясе Стерха прибор, проанализировать показатели, которые он считывает со счетчиков Гегеля в этом районе... Кстати, краски должны светиться сильнее в тех местах, где уровень заражения выше...

Ди припомнил читанные по ядерным испытаниям статьи — вернее, попытался припомнить. И безуспешно, потому что внутренний взор упорно заслоняли страницы учебника по радиологии, который он пролистал как-то заодно. Там был довольно большой раздел о мутациях...

Федор как раз начал отвечать, когда Ди наконец сообразил, что именно казалось ему странным и неестественным все это время, цепляло, как забытый у ногтя заусенец: не отзвук знакомой, хоть и разбавленной многими поколениями, крови, принятый им за аромат геля для душа, не ощущение толстых, необычно широких вен под пальцами, а пистолет — не просто увесистый — сделанный таким намеренно, тянущий книзу, тяжелый, слишком тяжелый, неудобный для простого человека. И это его слегка запоздалое соображение совпало с:

— Ммм... Пробую. Хочешь, Дориан?

Слева кто-то ахнул — приглушенно, будто стесняясь. Справа — тоненько всхлипнула Элли. Краем глаза Ди увидел, как она, уронив фломастеры, зажимает себе рот ладошками. И смотрит, смотрит, неотрывно смотрит на Федора.

— Сука! — Чуча метнул фломастер — кажется, зеленый — как дротик.

Убейконь отклонился, ребристая палочка, просвистев у его лица, стукнулась о картину, о нарисованный на облицовке пляжный песок и, упав наземь, откатилась к бледной руке неподвижно лежащего художника. Тонкая россыпь яда темнела, выделяясь на желтом песчаном фоне — словно кто-то, идя по берегу моря, уронил что-то маленькое, капельками. Короткую ниточку бус, например. Или, скажем, это брызнула из раны кровь.

Отвлекшись на граффити, Ди не сразу сообразил, как Элли оказалась рядом и отчего задыхается. Стерх дернулся следом, но был перехвачен Львом — в прямом смысле перехвачен, обеими руками поперек груди. Пуэсторианцы по-прежнему молчали.

Федор продолжал облизываться, проводя языком по чистым уже, растянутым в приветливой улыбке губам. Он проигнорировал выходку Чучи, не заметил бросившуюся к ним с Ди Элли, не обращал внимания на готовых к бою охотников и словно вообще не видел пуэсторианцев, которые начали многозначительно переглядываться между собой. Светлые искрящиеся весельем глаза не отрывались от лица Ди, но он видел в их глубине неуверенность и — одновременно — напористое ожидание.

— Воздержусь, Федор.

Ди не любил потомков ГП. Он ни разу не встречал их вживую, однако родители много рассказывали об их агрессивности и абсолютном неумении справляться с собой. Кровь греев, разбавленная человеческими слабостями, бунтовала, делая ее обладателей непредсказуемыми в худшем смысле этого слова, едва удерживая на грани адекватности. Недаром же все эксперименты по скрещиванию прекратили. "Отмороженный, — вспомнил Ди слова Стерха. — Совсем крышу сорвало".

Он не досадовал на себя за неспособность вовремя распознать настолько опасный экземпляр — скорее, Ди было обидно узнать правду в такой неподходящий момент. Когда перед ним стоят другие, давно и тщательно определенные, цели, да и настроения кого-то убивать совершенно нет. Но художник уже мертв, охотники обречены, а наглого полукровку, неожиданно раскрывающего его тайну и явно бросающего вызов, нельзя оставлять в живых.

Он уже собрался раздраженно зашипеть — совсем как недавно Убейконь — но услышал слабый, на самом краешке слуха, звук. Со стороны картины. Бледная, под углом вывернутая кисть шевельнулась. Длинные паукообразные пальцы нащупали зеленую палочку и, как только Федор произнес, насмешливо щурясь: "Напрасно, Дориан", — швырнули ее на голос.

Разумеется, Убейконь опять отклонился — даже не разрывая зрительного контакта с Ди. Но вот Ди пришлось его разорвать, потому что с бессмысленным, каким-то жалобным писком Элли рванулась между ними, то ли пытаясь оттолкнуть Ди, то ли — да не может такого быть! — заслоняя Убейконя от летящего фломастера.

Рефлексы сработали мгновенно. Ди, нажимающий на курок выхваченного из-за пояса "ХаиМа", машинально отметил, как легко и свободно входит опасный дротик в человеческий рот. А посланная из пистолета пуля — в голову умирающего художника.

И пуля эта — похоже, что разрывная. Прежде чем его цель, дернувшись, разлетелась в куски, Ди разглядел сломанный в переносице нос, окровавленный рот и плотные сизые бельма на обоих глазах. И еще кожу: не просто белую — выцветшую до голубоватости, кожу существа, никогда не выходившего на поверхность.