Венетика

Анжей Карлович остановился и на минуту уставился в потолок, будто что-то пытаясь там увидеть. Затем он вдруг быстро заморгал, смутившись своей задумчивости и продолжил:

— Вместе с тем, необходимо помнить, что наличие собственной погрузочной базы в непосредственной близости от выхода из проливов и штурмуемой Цитадели Имроса делает невозможным выживание Цитадели и полностью уничтожает российское военное и торговое присутствие в Средиземном море. Цена подобного исхода событий не может быть преувеличена. Поэтому, несмотря на безнадёжность нашего положения я категорически против любого рода капитуляции до тех пор, пока мы можем не давать Британии занять Венетику. У меня всё, Ваше превосходительство.

По разрешающему кивку Васильчикова Рачинский сел на место. В зале вновь воцарилась тишина. Каждый из присутствующих понимал, что согласие с планами Анжея Карловича означало лишь одно — почти гарантированную смерть. Но предложить иной выход, с ходу отвергнутый товарищем Шефа Корпуса, по любой, сколь угодно благородной причине, означало не только навлечь на себя позор, но и существенную вероятность разделить судьбу печальной памяти генерала Стесселя, по вине которого, впервые в истории государства Российского, дворянства был лишён весь род. На фоне подобного наказания казнь самого генерала просто терялась.

Василий Фёдорович было приподнялся, но Васильчиков тут же усадил его обратно, из уважения к преклонным годам и заслугам старого генерала он попросил Белого говорить сидя.

— Насколько я понимаю ситуацию, Ваше Игорь Святославович, наши силы недостаточно сильны для удержания всего острова. Возможно, стоит сосредоточить наши силы на том, чтобы просто не дать врагу возможности использовать порт? Одним сильным ударом выбить британцев из складов, заминировать их — у нас же осталось много гаубичных снарядов, верно? — да и подорвать их к чертям собачьим!

— Мысль, безусловно, здравая, Василий Фёдорович, но всё же нужно думать о будущем — лишив возможности пользоваться портом себя, мы теряем базу снабжения Средиземноморской флотилии и порт для наших торговых судов, ради существования и поддержки которых сейчас и идёт бой. Хотя... — Васильчиков задумался, апатия начала исчезать, заменяясь живым интересом. — Вы абсолютно точно правы в том, что наша задача — не давать врагу возможности пользоваться им! Пока у причалов идут бои, ни о каком снабжении Гранд-Флита не может идти и речи, пусть даже весь остальной остров принадлежит им! Нет, это однозначно отличная идея, сразу чувствуется мастерство опытного боевого генерала!

— Игорь Святославович! — Белый запротивился, хотя старику было и приятно. — К чему такие слова, я ж не девица на выданье...

— И всё же я буду ходатайствовать а Вашем награждении, и не спорьте! Вовремя поданная правильная идея многого стоит, Вам ли, Ваше превосходительство, да не знать. Владимир Константинович! — Васильчиков подозвал давешнего адъютанта, запаниковавшего при утреннем обстреле. — Будьте готовы отправиться на позиции как только подготовят приказ.

Тем временем трое штабных под руководством полковника Алфёрова уже шуршали бумагами, готовя новое распоряжение.

В скором времени лейтенант Клейнмихель, придерживая сумку с копиями приказа, покинул штаб, чувствуя себя при этом чуть ли не как гусар — часть крепости была самым натуральным образом покрошена практически в щебень и пришлось проявить немалые ловкость и сноровку, чтобы быстро пересечь завалы. Вместе с ним должен был выйти и Юрий Николаевич — он считал необходимым присутствовать при своём полку — но какие-то дела его задержали.

У крепостных ворот, выходящих к причалам, он задержался, осматривая припортовый квартал. Владимир Константинович помнил, что здесь небезопасно, короткие уличные стычки случались и в самом городе, а уж на набережной, где количество солдат противоборствующих сторон было наибольшим, почти с самого утра шёл настоящий бой.

Против своей воли, лейтенант залюбовался открывшимся перед ним видом. Под непривычным для петроградского жителя солнцем всё казалось ярким и сочным до нереальности — зелень садов, синева моря и небес, белизна домов, красная черепица на крышах. Буйство красок создавало неуместное ощущение праздника, и даже дым, поднимающийся от разрушенных зданий, не мог испортить эту картину.

Сумев всё же оторваться от созерцания этой идиллической картины, Клейнмихель, с сожалением оглядев свою пусть и помятую, но пока ещё чистую и хранящую следы глажки форму, решительно улёгся в вездесущую южную пыль и, по совету кого-то из снайперов, прокатившись по дороге насколько раз, пополз к зданию портовой конторы, где располагался командир сводного отряда, блокирующего порт. К нему уже дважды протягивали телефонную линию, но регулярные обстрелы самым естественным образом оборвали провода. Игорь Святославович как-то посетовал интенданту о том, что Венетика не снабжена в должной степени рациями, но за бессмысленностью подобных мечтаний про беспроводной телеграф постарались забыть.

Счастливо избегнув обнаружения, Владимир Константинович преодолел ведущую от ворот до городской окраины дорогу и лишь там, за высоким по здешним меркам трёхэтажным домом он решился оторваться от земли и сесть, прислонившись спиной к прохладной каменной стене. Ежесекундное ожидание выстрела выматывало больше, нежели необходимость ползти только по-пластунски, не приподнимаясь над землёй ни на вершок.

Придя в себя, лейтенант продолжил свой путь, благо искомое здание было совсем недалеко. Неожиданное "Стой!" настолько обрадовало его, что Клейнмихель чуть было не подскочил, но всё же сдержал себя и, после короткого представления, короткой перебежкой оказался в расположении своих.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался у Владимира Константиновича пожилой пехотный капитан, ранее командовавший первой ротой гарнизона.

— Приказ из штаба! — довольно чётко отрапортовал тот, доставая из сумки пакет и протягивая его офицеру.

— Лучше бы телефон снова протянули, чем юнцов под пулями гонять! — проворчал капитан себе в усы, вскрывая пакет. — Развели канцелярщину на поле боя, им бы только бумагу изводить. Может, мне за него и расписаться где-то нужно?

Лейтенант благоразумно промолчал. Капитан расправил лист и стал вчитываться.

Оглушительный грохот недалёких разрывов заставил обоих офицеров машинально присесть. Несколько секунд спустя в подвал, где расположился командир, ввалился взмыленный молодой солдатик с перепуганными глазами.

— Вашбродь, в крепости ужас какой творится!

Выбежавшим на улицу капитану и лейтенанту открылось страшное зрелище — страшно не тем, что им довелось увидеть, но тем, что это могло означать. Насколько мог судить Владимир Константинович, все оставшиеся в строю корабли четвёртой эскадры из всех орудий вели огонь по той части крепости, где располагался штаб. Разглядеть, что в тот момент творилось за её стенами было вовсе невозможно, древнее укрепление было полностью скрыто за клубами порохового дыма и пыли, в которой за неяркими багровыми вспышками угадывались всё новые и новые попадания вражеских снарядов.

Очередной огневой налёт на крепость длился не менее получаса. Посланные по его окончании к штабу лазутчики вскоре вернулись, принося неутешительные известия — на сей раз, в результате обстрела мощные, укреплённые со всей тщательностью, перекрытия подземных катакомб не выдержали. Командование острова почти полностью погибло.

На центральных складах, гигантских подземных хранилищах из толстого железобетона, содержимое которых было почти полностью вывезено в Цитадель с месяц назад, помимо убежища для мирных жителей, по всем правилам медицинской науки был устроен госпиталь. Не имеющие снаружи никаких отчётливо видимых ориентиров, Большие склады были наилучшим местом для спокойного ухода за ранеными, которых становилось всё больше и больше. Сейчас же в госпитале начинался новый большой переполох — сиильным артобстрелом линкорам эскадры удалось разрушить штаб, укрытый в подземельях старой крепости. Несмотря на продолжающийся обстрел, часть гарнизона, не дожидаясь сумерек, уже начала доставать из завалов раненых — заниматься убитыми не было решительно никакой возможности. Находившийся при штабе молодой граф Гурьев, доставленный с первой же партией раненых, по счастливой случайности отделался достаточно лёгким ранением — острым осколком то ли снаряда, то ли камня ему рассекло левое бедро. Молоденькая медицинская сестра густо смазала коду вокруг раны йодом, перебинтовала офицера и предложила остаться на перевязочном пункте до наступления ночи, но молодой секунд-поручик требовал немедленной отправки его обратно в город. Решившие подавить всякую волю русских к сопротивлению, помимо эскадренного обстрела англичане даже бомбили дорогу с оставшихся при эскадре самолётов, и никто из санитаров не хотел рисковать ни своей жизнью, ни жизнью офицера. Гурьев бушевал и то грозился всех отправить под суд, то обещал крупную награду тем санитарам, которые его немедленно отвезут обратно. В конце-концов он всё же договорился об отправке со следующими автоповозками и даже уехал, но почти тут же вернулся — не доехав до города он был вторично ранен осколком разорвавшегося вблизи снаряда. Окровавленный, с перебитыми руками, на сей раз он попал на операционный стол. Кость правой руки похоже что была раздроблена, но молодой граф категорически не соглашался на ампутацию, как его ни уговаривали — он считал что без руки уже не сможет продолжить службу. Его перебинтовали и положили в дальней "палате" — за неимением других вариантов, огромные склады делились на "комнаты" простынями — но к утру его там уже не было, а со слов санитаров выяснилось, что неугомонный граф в третий раз отправился в обстреливаемую Венетику.

Графиня Апраксина, волею злой судьбы оказавшаяся на Островах вместе с мужем именно в эти дни, за неимением другой возможности принести хоть какую-то пользу, попросила зачислить её в хирургические сёстры. Вести себя как-то иначе в то время, как Великие княжны сражаются с врагом с оружием в руках ей казалось просто недостойно. Не в пример большинству дам петроградского света, графиня была молчалива, сдержанна, корректна в обращении со всеми окружающими, чем заслужила уважительное отношение со стороны остальных сестёр, профессионалок, отобранных для Венетики в различных петроградских госпиталях.

От входа донёсся привычный шум бензиновых моторов и вскоре на стол, у которого ассистировала графиня принесли раненого жандарма, в котором графиня, к своему ужасу узнала "милую Аннет", знакомую ещё по столице. Анна Викторовна была бледна от потери крови, хотя и продолжала пытаться шутить и всячески бодрилась. Увидев бросившуюся к ней Апраксину, она слабо улыбнулась.

— Вот мы с Вами и снова встретились, — бодрый полушёпот вместо подсознательно ожидаемого великосветского "чириканья" поразил сестру-доброволку до глубины души. — Недаром люди говорят, что мир наш очень и очень тесен, да вдобавок ещё и круглый. Так и выходит, — пыталась шутить баронесса. Выходило не очень — разорванные форменные брюки, набухшие от крови вызывали самые страшные подозрения.

Осмотрев рану, графиня с облегчением увидела, что кости обеих ног целы, взрывом разорвало только мягкие ткани. Сделав укол морфина, она с опаской наблюдала, как хирург очищал рану и накладывал швы.

— Ваша знакомая? — поинтересовался Пётр Густафович у Апраксиной, заканчивая операцию.

— Дочь знакомого моего мужа. Несколько лет назад видела её в Петербурге, — призналась та, от волнения сбиваясь на старое название столицы, неожиданно ставшее столь непопулярным у патриотически настроенной молодёжи.

— Ужасно, ужасно, — покачал головой врач. — Нет, в мире творится решительно что-то неправильное, если такие молодые девушки ложатся на стол военного хирурга в полевом госпитале. Так, что у нас дальше...

Санитары переложили Анну на носилки и унесли вглубь госпиталя. Их товарищи, тем временем, укладывали на стол следующего — гарнизонного поручика, почти вся голова которого была замотана окровавленными бинтами. Но при осмотре Пётр Густафович обнаружил, что помимо головы у него осколком был разорван живот, и, с большим сожалением, пометил его карточке как безнадёжного. Сестра, несмотря на неодобрительное покачивание головой хирурга дала офицеру большую дозу болеутоляющего, и тот тихо скончался во сне.

На остров опускалась ночь, третья ночь нежданной войны. В госпиталь всё прибывали и прибывали раненые, оставалось лишь радоваться что на складах было припасено вдоволь перевязочных материалов, йода и медикаментов. Стремительно таяли лишь запасы морфина, но и его пока что хватало всем.

В городе, с наступлением темноты, накал уличных боёв стих, но всё равно, то тут, то там начинались короткие перестрелки и раздавались одиночные выстрелы по подозрительным теням. На западном выезде из Венетики собирался новый санитарный конвой до складов. Четверо солдат из гарнизонного полка принесли полковника Алфёрова с разбитой головой и несколькими пулевыми ранениями. Пока санитары бегло обследовали раны и делали перевязку, они неловко переминались в стороне, пока старший из них не сообразил помогать с погрузкой. Юлия Витальевна, жена главного врача небольшой городской больницы, а по совместительству ещё и терапевтическая сестра, бледная от усталости, с воспалёнными глазами, ловко определялась с очерёдностью погрузки раненых и распоряжалась их отправкой.

У машин показался возглавлявший группу эвакуировавших раненых выпускников Школы Антон Гурьев. Юрий Николаевич, ненадолго пришедший в себя, подозвал его и попросил рассказать ситуацию. Услышанное его вовсе не обрадовало, он с мученическим выражением лица откинулся на носилках, но потом, собравшись, снова поднялся и прошептал — на большее не хватало сил — на ухо поручику какое-то распоряжение. С растерянным выражением лица тот отдал честь и вместе со своими бойцами скрылся в направлении города.

В госпитале продолжается управляемый хаос — на острове банально не было столько врачей и сестёр, сколько оказалось необходимо. Стоны раненых, горячечный шёпот, крики добавляли сочных штрихов в эту страшную картину обратной стороны войны.

— Воды... Сестрёнка, пи-ить, — шептал лежащий у стены солдат.

— Милок, что ты, нельзя ж тебе, — успокоительно отвечала "сестрёнка" лет сорока, меняя влажную тряпку ему на лбу и смачивая раненому губы. — Доктор сказал терпеть надо, а то и помереть недолго.

Тот неуверенно кивнул головой, но через минуту снова зашептал распухшим языком заветную просьбу.

— Слева! — десятком коек дальше сорвался в крик седой пехотный штабс-капитан, только-только разменявший свой третий десяток. — Воробьёв, они слева идут, уходи! Быстрее, мать твою!!!

Звонко капал на бетонный пол скопившийся на потолке конденсат от дыхания сотен людей. Волнами расходился тяжелый запах крови, смешавшийся с резкими ароматами медикаментов, спирта и йодового раствора. Разделяющие пространство на отдельные закутки простыни изредка гулко хлопали друг о друга под действием сквозняков, и многим казалось, что это сама Смерть мерно вышагивала между коек, высматривая то одного, то другого.