Но это моя стратегия и цель, а вот тактика пока в тумане войны. Такая мешанина в моих мозгах, что просто порой руки опускаются. Куда бечь? Кого хватать? Брожу как в потемках там, где моей тушке все должно быть ясно и понятно. Просто на рефлексах. Потому я и изображаю из себя, черт его знает кого, но пока мой многозначительный вид и двусмысленные ответы прокатывают. Надолго ли?

Слава богу, что отец Жозеф в душу ко мне не лезет с принуждением меня к исповеди, памятуя, что у меня свой духовник есть. Есть, наверное, где-нибудь. Не может не быть. Только я его не знаю пока. Надо у Микала поинтересоваться, где этот крендель обитает и с чем его едят. Сразу его увольнять или, чуток погодя, удавить по-тихому.

Вот еще один мой окромилец — отец Жозеф. Этот вообще колоритная фигура, а в походе он меня впечатлил так просто до глубины души. Хоть и знал я, что в молодости монах воевал, но... одно дело ожидать, совсем другое воочию видеть как он привычно себя чувствует в походной обстановке. Как может парой соленых слов поднять настроение бойцам и заставить их с радостью делать тяжелую работу. Настоящий комиссар. Повезло мне.

Падре пришел к отправке отряда полностью собранный в дорогу с двумя крупными пегими мулами — я таких еще не видал. Конечно они не рыцарские дестриеры по размеру, но очень большие животные. Все правильно. Даже моему боевому андалузцу такой корпусный и тяжелый всадник как отец Жозеф был бы не под силу. Да и вроде как не по уставу монаху-францисканцу на лошадях кататься.

Второй мул был у него вьючный и нес как поклажу самого священника, так и поклажу его помощника — молодого монашка, что прислуживал святому отцу при богослужениях в поле. Я не говорил о нем, не? Тоненький такой хухусик пятнадцати лет с цыплячьей грудкой, соплей перешибить можно. Ряса на нем как парус хлопала при ходьбе. А выбритая тонзура на светлых волосах в придачу к конопушкам на скулах выглядела просто смешно. Наивный еще. Надо ли догадываться, что этот монашек быстро стал в нашей банде объектом для незлобивых шуток и розыгрышей, которые он сносил со стоическим смирением. Звали монашка брат Иероним, потому как обеты малой схимы он уже поторопился принять.

Этот монашек передвигался на черном ослике с белой мордой. И как оруженосец за рыцарем таскал за падре большой деревянный крест, который они устанавливали там, где вся наша банда должна была молиться богу. И несмотря на то, что до этого я особого религиозного рвения за своими богохульниками и скабрезниками не наблюдал, эти импровизированные моления под открытым небом не вызывали у бойцов никакого недовольства. Наоборот, многие радовались, что не остались без духовного окормления в походе и воздавали за это хвалу почему-то не отцу Жозефу, а мне, своему сюзерену, который озаботился не только об их желудках, но и об их душах.

Они и исповедоваться к капеллану добровольно ходили по вечерам в сторону от лагеря. Приходили потом к кострам с сияющими просветленными лицами с искрой в глазах. Меня аж зависть брала.

Прохладный ветер нес по дороге палые листья, крутя из них небольшие смерчики. Кони фыркали, всхрапывая, и все норовили прибавить шагу, чуя постой и полные ясли зерна. В лесу летали между деревьями паутинки. Еще день-два и начнется активный листопад

Несмотря на осень, трава ярко зеленела. На лысых пригорках паслись овцы. Отар пять по видимой округе, сопровождаемые крупными собаками и пастухами, неспешно гуляющими за неторопливыми животными. Пастораль.

Вицеконде де Базан в сопровождении трубача из свиты дона Саншо, резво ускакали вперед требовать от благородных Лопесов приюта для меня и инфанта, как то и полагается по рыцарским понятиям.

Когда мы с Саншо подъехали к замку, то посередине настежь распахнутого воротного проема стоял невысокий господин. Одет он был в бежевый колет оленьей кожи, из-под которого выпростались наружу широкие рукава и большой воротник белой батистовой рубахи, умеренные по размеру черные пуфы и черные же шоссы. Башмаков на нем не было. Шоссы были подшиты рыжей кожаной подошвой. На боку болталась длинная рапира со сферической чашкой гарды. На груди лежала золотая цепь исустно соединенная из звеньев в виде букв ''S''. Коротко стриженые волосы прикрывал свисающий на уши берет из черного бархата. Борода и усы его были аккуратно подстрижены. А взгляд... Взгляд такой не стыдно было иметь и кастильскому гранду, который обладал правом не снимать перед королем шляпы. На вид было ему лет двадцать пять, и был он похож на актера Михаила Казакова, если тому бороду приклеить.

— Ваше величество, я сеньор этих земель Мартин Лопес де Рекальдо де Оньяс-и-Лойоколла, — представился он с легким поклоном. — Прошу вас оказать мне честь быть моим гостем.

Произнеся эти слова, сеньор Лопес твердо взял под уздцы мою кобылу и ввел ее, вместе со мной по-прежнему восседающим в седле, во двор своего замка.

Оглянувшись, я увидел, что все остальные спешились, не проходя ворот и, отдав коней слугам, вошли во двор пешими. Даже отец Жозеф.

Немного подумав, я понял, что мне в этом доме оказывают нехилые почести.

Знакомые валлийские стрелки, которых я услал сюда с деньгами для Иниго, подбежав, приняли повод Флейты из руки дона Мартина, одновременно поздравляя меня с прибытием. Морды у них были шалые и они, услуживая мне, нетерпеливо стреляли глазами в сторону своих соплеменников, толпившихся у ворот.

Я спешился.

Оказавшись со мной лицом к лицу, хозяин замка еще раз мне поклонился, и, выпрямившись, сказал.

— Хочу поблагодарить ваше величество, за то серебро, что вы прислали на лечение моего брата. Мы хоть и одна из самых знатных семей в Гипускоа, но, увы, не самая состоятельная. Прошу пройти дом. Вам с дороги будет предложено молодое вино этого урожая.

И показал рукой на вход в башню.

Но прежде чем пройти я позаботился о ближниках.

— Дон Мартин, прикажите распорядиться, где встать на постой моим людям. Мы так спешили, что весь обоз оставили в Гернике.

— О них позаботятся, ваше величество, — снова поклонился старший Лопес.

Осталось только войти в башню. Я не оглядывался, но и не сомневался, что Саншо увязался за мной.

Комната моего оруженосца находилась на втором этаже башни. Она была темной и прохладной. Единственно узкое окно-бойница давала достаточно света, чтобы все рассмотреть, но недостаточно для нормальной жизни. Обставлено помещение скудно. Главным предметом мебели являлась большая потемневшая кровать с резными столбиками для балдахина, но без самого балдахина. Когда-то лет так двести назад такая кровать, скорее всего, являлась предметом роскоши. Но не сейчас.

Раненый эскудеро валялся на ней, покрытый пестрым лоскутным одеялом и... играл на мандолине. Надо сказать весьма мелодично терзал этот щипковый инструмент зажатым между пальцами костяным медиатором. Глаза его при этом были закрыты, а лицо одухотворенно, как у Гарика Сукачева на джейм-сейшине.

Со мной случился разрыв шаблона. Или как там по-научному — когнитивный диссонанс. Ну не вязался у меня образ юного рыцаря с мандолиной, хоть тресни.

Я поднял руку, чтобы остановить хозяина этого дома, который решительно направился прервать музыцирование моего эскудеро, и жестом призвал всех к молчанию. После чего с удовольствием дослушал композицию, которая мне очень понравилась. До этого момента я не считал мандолину инструментом способным на сольные партии. Талантливый парень этот Иниго.

С последней нотой эскудеро открыл глаза и увидел меня.

— Сир? Я так рад видеть вас, — заявил без улыбки юноша, откладывая мандолину в сторону. — И счастлив, что вы почтили мои раны своим присутствием. И одновременно я в безмерном горе, оттого, что не могу больше служить вам на военном поприще.

Похоже, это действительно сильно огорчало Иниго, потому как из уголка его глаза побежала предательская слеза.

— Иниго, ты по-прежнему на моей службе, — заверил я юношу. — Просто временно находишься на излечение от ран. Когда ты выздоровеешь, я найду твоим способностям достойное применение, поскольку твоя служба в качестве эскудеро у меня закончилась.

Юноша зримо огорчился, но ничего не сказал. Видимо он уже успел смириться с тем, что будущность его — удел инвалида. А кому нужен оруженосец-инвалид.

Я с шелестом обнажил эспаду из ножен и, подойдя вплотную к кровати, опустил конец клинка на плечо юноши.

— За проявленную тобой храбрость и героизм. За выполнение опасного поручения в тылу врага и за спасение моего корабля в морском бою, жалую тебя Иниго Лопес из Лойолы званием кабальеро. Носи с честью.

После чего убрал шпагу и положил на его грудь заранее приготовленные золотые шпоры.

— Увы мне... — потряс Иниго этими шпорами, как младенец погремушками.

Шпоры в его руках мелодично звякнули.

— Я так об этих шпорах мечтал, сир, а теперь, когда моя мечта сбылась, мне их даже одеть некуда. Нет ли у вас с собой, сир, романов о великих кабальеро, чтобы я мог утешиться хотя бы их подвигами, если не могу больше свершить свои. Лежать пластом это так скучно.

— Нет, Иниго. Я как-то не подумал о том, что тебе сейчас больше нужна духовная пища. Но я тебе пришлю книги, с первой же оказией, — пообещал я.

— Только не присылайте мне, сир, ''Амадиса Галльского'', я его еще служа при вашем дворе в По наизусть выучил, — с кривой улыбкой уточнил свою просьбу Иниго. — Но можно и его... Если ничего другого не подвернется.

Подошедший к нам дон Саншо, блеснув единственным глазом, заявил.

— Я никогда не сомневался в тебе, Иниго. Гордись. Ты, наверное, самый юный кабальеро на Пиренеях, если не брать особ королевской крови.

И инфант положил ему на грудь золотую печатку без гравировки. Интересно он его специально заказывал и с собой все это время носил?

— Печать кабальеро на этот перстень, надеюсь, закажешь граверу сам, — пояснил свой подарок инфант.

Ну да, у меня самого такая же печатка на мизинце, только вот беарнские быки на ней гравированы на плоском рубине. Ну, так это печать принца, а не бедного кабальеро.

Оставив по просьбе отца Жозефа его наедине со скорбящим ранбольным, мы вышли в трапезную, где суетилось несколько женщин откровенно крестьянского вида, накрывая на стол, что бог послал. А бог послал нынче бедному идальго из Лойоколлы стол, за который не стыдно посадить и короля. Ну да, хозяйство-то натуральное. Оброк крестьяне приносят натурой. Если и есть у Лопесов какой-нибудь дефицит, то только живые деньги.

Помолясь под руководством брата Иеронима приступили к трапезе. Из моих людей за этим столом только ближний круг сотрапезничал с нами.

Я поинтересовался у хозяина: где остальные мои соратники.

— Слуги ваши на конюшне, ваше величество, — ответствовал мне дон Мартин. — Спать будут на сеновале под крышей, рядом с вашими лошадьми. Стрелков расположили на лугу перед воротами. Им шатры выдали. И баранов живьем пригнали для пропитания. Вино, чеснок и хлеб им отсюда принесут. С ними все в порядке. Попробуйте лучше это седло барашка, приготовленное с чесноком, черносливом и горными травами. Моя повариха в этом искусница, скажу, не хвалясь, а только констатируя факт.

— Что с лекарями для Иниго? — задал я интересующий меня вопрос. — Они осматривали его? Я хоть и не осматривал его ноги, но уверен без врачебного вмешательства он так и останется лежать пластом.

Одновременно я подвинул к себе блюдо с этим седлом барашка и отрезал от него приличный шмат мяса в коричневой корочке жаркого, приготовленного на живом огне.

— Да его осматривал местный лекарь, но раны Иниго выше его искусства. Завтра прибудут вызванные мною из Виттории знаменитые на всю страну басков костоправы. Они известили меня письмом, — заверил меня дон Мартин. — Как только ваши лучники привезли серебро, так я сразу и послал к ним гонца. Еще раз примите мою благодарность, ваше величество. В ином случае у меня бы просто не хватило средств на их услуги.

— Не стоит меня постоянно благодарить, дон Мартин. Это была моя обязанность сеньора перед моим вассалом.

— Как прикажете, ваше величество, — склонил голову на бок идальго, изображая поклон.

В это время нам налили вино. Мне наливал Микал, дону Мартину молоденький мальчик лет десяти. Видимо, его паж, я не стал уточнять. Обсуждались вопросы важнее.

— Я слышал от Иниго, что ваша семья была правителями всей этой земли? — поменял я тему разговора, потому как, право слово, мне стало неудобно, что меня постоянно благодарят за ту малость, которую я только и мог оказать раненому на моей службе оруженосцу.

— Да, ваше величество, когда-то наши предки были конде всей Гипускоа, но с тех пор много воды утекло и многое изменилось. Но и сейчас мы — Лопесы, входим в состав четырнадцати семей, что составляют Генеральную хунту Гипускоа.

— Я вас не видел в Гернике под дубом.

— Мне пришлось пропустить эту сессию хунты из-за ранения брата. Я даже не знаю, что там решили с моим голосом, который я отдал большинству на совете.

Пришлось просветить.

— Я избран сеньором Бискайи, а вот хунта Гипускоа решила, что я ей не подхожу в качестве сеньора. Молод слишком. Но и Изабелле постановили, что должна являться лично под Отчее дерево, как заповедано издревле, если желает снова быть избранной вашей сеньорой. Так что ваша бегетерия на сегодняшний день от всех независима и живет без сеньора, как сама хочет.

— Ни для кого не секрет, ваше величество, что и с сеньором мы живем как сами того хотим, — нахально улыбнулся дон Мартин.

— Дон Мартин, а ваши хинеты уже вернулись с юга? — встрял в наш разговор дон Саншо, уводя нас от скользкой политической темы.

— Да, уже подтягиваются, — подтвердил дон Мартин. По вильям гулянки сплошняком, — и добавил с осуждением. — Деньгами сорят.

— Будут ли среди них желающие наняться на межсезонье? Дон Франциск бы нанял их.

Да, Саншо, когда захочет, бывает убедителен.

— Надо спросить, — ответил хозяин замка. — Сколько вам нужно всадников, ваше величество, — повернул он ко мне голову.

— Центурии, думаю, будет достаточно. Максимум полторы, — ответил я.

— Вряд ли в моих землях их столько наберется. Придется кидать клич по соседям. Я распоряжусь.

В трапезную вошел отец Жозеф. Огляделся, взглядом спросил у хозяина разрешения сесть за стол и в молчании принялся за трапезу, прошептав перед этим краткую застольную молитву персонально для себя.

Утолив первый голод, он ответил на немой вопрос дона Мартина.

— Ваш брат исповедовался, причастился святых даров и соборовался. Теперь он готов не только к операции, но и предстать перед Господом нашим. Когда приедут лекари?

— Должны завтра, — ответил дон Мартин неуверенно.

— Это хорошо, — удовлетворился капеллан. — Правильный настрой у Иниго за это время не ослабнет. Страдания, выпавшие на его долю, ввергли юношу в некоторое уныние, в связи с невозможностью продолжить военную стезю. Он понимает, что есть и другие достойные поприща, но... он так стремился стать кабальеро, что просто не думал о них. Хотя с его образованием он вполне может занять достойное место в гражданской администрации рея. Но не желает этого. Так что в душе у юноши кризис, не находящий катарсиса.