Лаэр-Данвед

"Молчи!" — не просили, а приказывали иссиня-ледяные глаза. — "Молчи! Ни слова!"

Келегорм прикусил язык.

— Нет? — Саурон выждал немного и отвернулся. — Тогда не мешай мне.

Челюсти волка снова напряглись, и на этот раз у Морфиона вырвался короткий стон.

— Его имя? Ну?

— Ородрет, — прохрипел нолдо. Пот градом катился по его лбу, серые волосы слиплись на висках. С пальцев капало.

Саурон на миг задумался, потом покачал головой.

— Даю последнюю возможность. Его имя — или останешься без руки. Итак?

Келегорм непроизвольно стиснул за спиной кулаки. Что ты делаешь, Морфион? И что делать мне? Неужели — молчать и смотреть?

— Ородрет! — отчаянно выкрикнул Морфион, глядя в глаза Келегорму. — Ородрет!

Волк сжал челюсти. Кости хрустнули, и крик сорвался, переходя в глухой нечленораздельный стон. Эльф обмяк в руках стражников и свалился бы, если бы его не держали.

Саурон ещё несколько секунд разглядывал пленника, потом чуть двинул уголком рта. Волк разжал зубы, освобождая смятую, прокушенную в нескольких местах ладонь, и украдкой слизнул с морды кровь.

— Достаточно убедительно, — улыбнулся майа. И кивнул оркам: — Перевязать его — и к остальным.

Когда Морфиона вытащили из комнаты, Саурон повернулся к Келегорму.

— Видишь, — невозмутимо проговорил он, — с дыбой это можно было сделать проще и чище.

— Nieno sauro, — выплюнул Келегорм. Это слабо передавало всю меру его ярости и отвращения, но ничего более замысловатого ему в голову не пришло.

Майа поджал тонкие губы:

— Какое низменное применение для Высокой Речи... Что ж, лорд Ородрет, прошу за мной, — Он обошёл стол и махнул оркам-охранникам, чтобы те вели Келегорма следом.

Идти пришлось недалеко. По винтовой лестнице они спустились с верхнего яруса башни в подвал, устроенный в её каменном основании: здесь находилась сокровищница, где держали замковую казну и прочие ценности — карты, печати, кристаллы для светильников. Сейчас вытащенные наружу сундуки громоздились под лестницей, а перед дубовой дверью, окованной бронзовыми полосами, стояли на посту ещё два орка с волками на привязи.

По знаку Саурона один из них распахнул дверь и подал снятый со стены факел. Майа шагнул в каморку с низким потолком, подсвечивая себе дорогу, Келегорма втащили за ним.

В дальнем углу бывшей сокровищницы лежал тюфяк, а на тюфяке сидел... конечно, эльф, кого же ещё могли сюда запрятать. Узник прислонился к стене, низко опустив голову, так что был виден затылок с коротко остриженными волосами, и шея, охваченная широким обручем из тусклого чёрного металла. Цепей на нём не было, но в самой его позе, в сгорбленных плечах и подогнутых коленях чувствовалась непонятная, несвойственная эльфам скованность.

— Смотри, лорд, — голос Саурона зазвенел ядовитым торжеством. — Вот встреча, достойная Праздника Воссоединения!

Майа вскинул факел повыше — и неровный отсвет пробежал по коротким вихрастым волосам эльфа, заставив их вспыхнуть лучистым огненным золотом.

Узник поднял голову. На тонком, не измождённом, но странно безучастном лице жили лишь глаза — ясные, серебряно-серые и такие знакомые, что Келегорм задохнулся от радости и горечи.

— Айканаро... — с трудом выговорил он.

~ ~ ~

Это был он... и всё же не он. Его не изуродовали, он не казался истощённым или замученным, но от прежнего Аэгнора в нём осталась одна оболочка. Остриженные в неволе волосы сверкали всё так же ярко, но неподвижное лицо, лишённое всякого выражения, было как будто сковано ледяной коркой. Наверное, такие лица были у тех, кто погиб в Хэлкараксэ, — явилась без спроса ненавистная мысль. Келегорм не видел их, замёрзших в снежных заносах или поглощённых чёрной, дымящейся от холода водой, — но Аэгнор видел. И своими руками хоронил во льдах тех, кому не суждено было дожить до первого восхода Анар.

Но даже после того страшного похода, когда сыновья Феанора и сыновья Финарфина, предатели и преданные, встретились на берегах озера Митрим, — даже тогда Аэгнор не выглядел таким безжизненным. Он был мрачен и зол в день той давней встречи, его обожжённое морозом лицо походило на маску из серой бумаги, и покрытые трещинами губы презрительно кривились, цедя ядовитые и гневные слова. Но глаза горели тем же ясным неукротимым огнём, который не могли погасить ни горькие туманы Арамана, ни холод Вздыбленных Льдов.

А сейчас глаза его были пусты. Тусклый взгляд скользнул по лицу Келегорма, как по ровной поверхности воды — не останавливаясь, не узнавая. На один долгий, останавливающий сердце миг сыну Феанора показалось, что на него смотрит мертвец, поднятый из могилы каким-то чёрным колдовством.

— Узнаёшь его? — голос Саурона был шелестящим и скользким одновременно, словно змеиная чешуя. Отвращение прошило Келегорма насквозь, но странным образом помогло сосредоточиться.

Несмотря на потрясение, его разум работал быстро и чётко. Он сам толком не понимал, почему Морфион поддержал его обман, но уже решил играть до конца. Хотя бы... хотя бы потому, что пока Саурон считает его Ородретом, его волки не будут так рьяно искать настоящего Ородрета за стенами крепости.

Чутьё подсказывало ему, что первый правильный ход он уже сделал, окликнув Аэгнора так, как это сделал бы и Ородрет, случись ему увидеть воскресшего брата. В этот раз несдержанность сыграла ему на руку, но отныне он должен быть осторожен — и взвешивать каждое слово, каждое движение...

Он взглянул в немигающие глаза Саурона и чуть ослабил барьер вокруг своих мыслей, позволив ненависти прорваться наружу короткой опаляющей вспышкой.

— Не думай, что победил нас, раб Тёмного, — прошипел он в лицо майа. — Ещё живы брат мой Финдарато и сестра моя Артанис. Скоро они вышвырнут тебя из этих стен, словно крысу из чужого амбара...

Стражники так и держали его за локти, поэтому он не смог уклониться, когда орк с факелом врезал ему кулаком под грудину. Успел только напрячь мышцы живота, чтобы смягчить удар — но дыхание всё равно оборвалось, и боль заставила согнуться, почти повиснуть на заломленных руках.

Твёрдые пальцы вцепились ему в волосы, пригибая голову ещё ниже. Над ухом раздался знакомый стальной шорох — так ходит клинок в хорошо подгнанных ножнах.

— Если ты рассчитываешь на удар меча, — слова Саурона долетали как будто сквозь войлок, — то я тебя разочарую, лорд Ородрет. Я не дам тебе сдохнуть, пока твои благородные брат и сестра не присоединятся к тебе в этой самой камере. И про твою дочь я тоже не забыл, не надейся. Ты её обязательно дождёшься.

Холодное лезвие коснулось тыльной стороны шеи. Рывок, другой — и обрезанные волосы прядь за прядью посыпались Келегорму под ноги, блестя мокрым шёлком на камнях. Он знал, что без этого не обойдётся, но всё же стиснул зубы от унижения, радуясь, что мучители хотя бы не видят сейчас его лица.

Пока это длилось, четвёртый орк ушёл куда-то и вернулся, гремя длинной цепью. По знаку Саурона эльфа подтащили к стене в противоположном от Аэгнора углу и разрезали верёвки на руках. Орк размотал цепь — на обоих её концах болтались расстёгнутые браслеты с замками — и защёлкнул браслеты на запястьях Келегорма.

Саурон принял у факельщика поданный с поклоном стальной крюк, подошёл к стене и легко, без видимого напряжения всадил длинный конец крюка в каменную кладку чуть выше головы. Раздался скрежет, на пол осыпалась гранитная крошка, и металлический стержень вошёл между камней, как нож в ковригу хлеба. Майа набросил среднее звено цепи на крюк и одним нажатием ладони превратил крюк в кольцо.

Орки благоговейно взирали на своего повелителя, восхищаясь и ужасаясь его силе. Саурон отступил на несколько шагов, словно охотник, любующийся трофеем. Длина цепи была такова, чтобы Келегорм мог сесть или лечь, отойти от стены на пару шагов. Подойти к Аэгнору было уже невозможно — вытянутые руки не пускали.

— Я оставлю вас наедине, — улыбнулся Саурон. — Думаю, вам есть о чём поговорить после долгой разлуки.

Он вышел, орки последовали за ним. Тяжёлая дверь захлопнулась, и в подвале воцарилась полная темнота. Даже зрение эльфа, чуткое к самому слабому освещению, было здесь бессильно, потому что ни один луч света не проникал в этот каменный мешок. Только откуда-то сверху, через невидимые щели, проникали струйки свежего воздуха, непривычно щекоча оголённую шею.

Тишина в дальнем углу пугала его. Аэгнор не просто хранил молчание — он был замкнут наглухо, окружён сплошной непроницаемой скорлупой, сквозь которую не долетало даже то неразборчивое эхо мыслей, что исходит от каждого разумного существа. Если бы Келегорм не слышал его дыхания, он мог бы подумать, что остался во мраке один.

— Айканаро, — не выдержав, позвал он шёпотом.

На этот раз он уловил какой-то отклик, неясную тень радости и узнавания — и замер в ожидании.

— Рэстьо, — медленно проговорил надломленный, царапающий слух голос. Келегорм едва узнал его. Но, по крайней мере, Аэгнор был жив — и в здравом рассудке, раз услышал его разговор с Сауроном, и с ходу понял и подыграл.

— Ничего не говори, — донеслось из дальнего угла. — Он может подслушать нас. В любую минуту.

— Как? — не удержавшись, шепнул Келегорм.

— Ошейник, — прошелестел голос. — Он слышит меня всегда. Даже мысли.

Келегорм до отказа натянул цепь, дёрнул раз, другой... нет, безнадёжно. Всаженный рукой Саурона крюк держался так, словно его вплавили в камень.

— Подойди ко мне, — попросил он.

— Не могу, — после долгого молчания отозвалась темнота.

— Что они с тобой сделали?

— Этот ошейник... На нём чары, подчиняющие тело. Саурон следит за мной. Я не могу двигаться без его разрешения... Умереть тоже не могу.

И — словно захлопнулась приоткрытая на минуту дверь: Аэгнор опять умолк, закрывшись от мысленной речи, и только звук дыхания выдавал его присутствие. Келегорм и вообразить не мог, что кому-то под силу так глубоко уйти в себя, отгородившись от внешнего мира.

А ещё труднее было представить, каких усилий требует этот постоянный, ежеминутный надзор за собой — чтобы ни одна мысль не ускользнула к врагу. Келегорм вспомнил рисунок Финрода, изображённое на нём лицо, подобное сгустку напряжения, — и сам почувствовал, как у него что-то сжимается в груди. Полтора года... Полтора года он живёт так — а мы ничего не знали...

Финрод вытащит нас, подумал он — и усмехнулся этой жалкой призрачной надежде. Пусть всё воинство Нарготронда встанет под стенами Минас-Тирита — Саурон не отпустит живыми ни Аэгнора, ни "Ородрета". Даже если Финроду удастся отбить крепость, он найдёт здесь в лучшем случае их тела. В худшем — и тел не останется.

Но, по крайней мере, настоящий Ородрет в безопасности. А значит, смерть Келегорма будет не совсем напрасной.

Узнает ли Ломелиндэ о его участи? Опечалит ли её эта весть? Наверное, да — но не больше, чем весть о смерти любого другого эльфа, которого она лечила, чью жизнь спасала своим искусством. Горький смех зацарапался у него в горле: больше всего на свете он мечтал, чтобы она полюбила его, но судьба оказалась мудрее. На пороге гибели он получил слабое, но единственное утешение — знать, что его уход не причинит Лютиэн боли. Что её не подкосит злая тоска, уводящая в Мандос души разлучённых.

Он ещё не нарушил отцовской воли, не отступил от Клятвы Феанора, и всё же тьма окружала его со всех сторон — тьма без надежды и без просвета.

6. Вещий сон

Менегрот — Нэльдорет, месяц уримэ 457 г. Первой Эпохи

— Что печалит тебя, сестра?

Вопрос застал Лютиэн врасплох. Очнувшись от раздумий, она воткнула иглу в ткань и приветливо улыбнулась Галадриэль, как бы прося прощения за то, что не заметила её прихода.

Они звали друг дружку сёстрами, хотя в действительности дочь Эльвэ Синголло и внучку Ольвэ Альквалондского связывало более дальнее родство. Впрочем, Келеборн, взявший валинорскую принцессу в жёны, был дорог Тинголу, словно родной сын, и Лютиэн всегда почитала его за брата. Артанис Галадриэль и её свита стали единственными из нолдор, кому король дозволил поселиться в пределах Завесы; остальные дети Финарфина только изредка гостили здесь.

Лютиэн была старше Артанис, но рядом с ней порой чувствовала себя ребёнком — такой простой и безоблачной казалась её жизнь по сравнению с тем, что выпало на долю названной сестры. Покинув родной край, Галадриэль разделила со своим народом и муки ледового похода, и тяжесть Проклятия нолдор. Покой Ограждённого Королевства исцелил её сердце, опалённое горем и ненавистью, любовь Келеборна подарила ей счастье, но пережитые невзгоды всё же оставили след в её душе. Она мало рассказывала о днях Затмения, почти ничего — о пути через Хэлкараксэ, а о Феаноре и его сыновьях старалась даже не упоминать.

— Вижу, с прошлого раза здесь не прибавилось стежков. — Присев рядом на скамью, Галадриэль повернула к себе пяльцы с натянутым для вышивки полотном. Начатая вчера ветка аэглоса так и не расцвела — осталась намеченным в одну нить контуром. — Зачем ты ушла с праздника и прячешься в своих покоях, если рукоделие не приносит тебе радости?

Лютиэн неопределённо качнула головой.

— Здесь хорошо. И тихо. Разве тебе не хочется иногда побыть одной, наедине со своими мыслями?

— Иногда, — согласилась Галадриэль. — Но не целыми днями напролёт.

Лютиэн отвела глаза. Не помогло — даже не видя, она всё равно чувствовала неотступный взгляд нолдорской королевны, словно упрямый солнечный луч щекотал висок.

— Что с тобой творится? Не только король с королевой — и Келеброн, и Даэрон, и все твои друзья тревожатся за тебя и клянут Феаноринга, который украл твою улыбку.

— Он не виноват, — вздохнула Лютиэн. — А если и виноват, то я всё равно причинила ему больше боли, чем он мне.

— Ты меня пугаешь. — Галадриэль неодобрительно покачала головой. — Я знаю, ты умеешь сострадать даже врагам, но жалость — опасное чувство. Не давай ему воли.

Дочь Тингола через силу улыбнулась. Она знала, о чём шепчутся её подруги, угадывала смысл мрачных, настороженно-внимательных взглядов Даэрона... но нет, Келегорм не успел стать частью её души. Хвала Валар, он пришёл и ушёл, не оставив шрама и почти не нарушив привычное устроение её жизни. И всё же с его приходом что-то изменилось в мире — а может, в ней самой. Словно кровь пролилась в чистый лесной родник, замутила светлую криницу — и вроде бы давно растворилась, исчезла без следа, но в каждом глотке воды всё мерещится тайный привкус железа, привкус беды и опасности, чужой неспокойной судьбы...

— Нет, сестра моя. Келегорм не запал мне в сердце — не настолько, чтобы об этом стоило говорить. Но этот случай... он заставил меня задуматься о многом, что прежде не приходило мне в голову.

— Например?

— О том, как редко мы обращаем взор за пределы Завесы. От северо-восточной границы наших владений до Аглона — всего пятнадцать лиг. С берегов Ароса, наверное, было видно зарево от пожара, — Лютиэн на мгновение прикрыла глаза. — И когда я думаю, как они шли через Смертную Долину, с ранеными на руках... шли искать убежища в далёком Нарготронде, в то время как рядом было самое безопасное место Белерианда... И ведь им даже в голову не пришло попросить у нас помощи.