Вселенная Метро 2033: дорога стали и надежды

— И что? — Она уставилась на сталкера совершенно непонимающе.

— Черт... Я хожу один, всегда. Мне так нравится. Меня это устраивает. Не надо думать о ком-то, беспокоиться и переживать. Не из-за кого-то, а из-за себя. Потому что при моей работе растяжение связок у напарника приведет к проблеме. Если у меня станет выбор, тащить или бросить, угадай, что выберу?

Дарья усмехнулась. Недобро, не по-детски и не по-девичьи. Усмехнулась так, как следовало улыбаться той, которая, не дождавшись чулана и юбки, задранной на голову, свернула челюсть сыну авторитета.

— Ты убьешь его. Чтобы не просто не мешал, чтобы никто не напал на твой след, не узнал про тебя. И даже не будешь тратить патрона, они же дорогие. Просто прирежешь.

— А ты мне нравишься. — Морхольд выколотил трубку. Ткнул в Дарью чубуком. — Это здоровый эгоизм, дорогуша. Очень необходимый в современных реалиях, и меня радует присутствие его понимания у тебя. Знаешь, что настораживает?

— Да. — Дарья пожала плечами. — Ну, как... подозреваю, что знаю.

— Поделишься?

— Я сижу здесь, с тобой... И сама нашла тебя. Сколько там, часов пять, не меньше, мы с тобой вдвоем. Мне вполне известно, кто ты такой. Иначе не смогла бы тебя найти, даже близко не подошла бы. Когда нащупала твой след, увидела твоими глазами мир вокруг, и позвала, тогда же начала узнавать кто ты такой.

Морхольд усмехнулся. Тоже не особо ласково, слегка оскалив желтоватые и не очень ровные зубы.

— И... а никто ничего про тебя не знает. Да, есть такой, да, вроде делает какие-то темные дела. Ну, вроде как сталкер, ходит, бродит, носит всякое там. Обещание держит, если его обманывает кто-то, так накажет. Обязательно, жестко и в несколько раз больше причиненного вреда. Только вот хорошего никто не говорил.

— То есть, дорогая, ты что-то узнала, и решила, что я тот, кто тебе нужен? Послушала сплетни, байки, сказки? И странно, если бы кто-то рассказал про меня что-то хорошее. Ничем таким я здесь не отличился. И не надо путать разговор с Клещом и хороший поступок. Мне на самом деле неприятно, когда такие как он, молодые, да ранние, наглые, пользуются девочками вроде тебя.

— Я и не путаю. — Дарья подтянула ноги, уткнулась в колени подбородком. — Сложно перепутать. Очень, да уж...

Морхольд дернул щекой.

— Не услышав именно плохого, все таки считаешь меня не злым?

— Почему? Считаю. Просто, как мне думается, будь ты таким, как тот же Клещ, так уже продал бы меня куда-то?

— Верно мыслишь. Сколько маленьких укреплений и фортов находится рядом с Кинелем, ты знаешь? Нет? Я тебе расскажу. Это существенно изменит твое мнение про сам Кинель и, возможно, тебе окажется куда легче организовать собственную судьбу в будущем. Без всяких непонятных походов в опасные и далекие задрищенски с мухосрансками.

— Чего? — Дарья вытаращила глаза. — Куда?

— Ай... — Морхольд отмахнулся. — Рядом с крепостью Кинель, чудесное молодое дарование, находятся пять больших поселений, навроде слобод, пятнадцать фортов и сколько-то там хуторков на пять-шесть семей. На самой окраине от одной такой дыры до другой, около суток пехом. Это если без происшествий, а куда без них сейчас? И там всегда готовы купить что угодно, лишь бы чуток полезным оказалось. Патроны, медикаменты, пачку сохранившихся шприцов. И все за еду, кожу, меха и много всякого другого добра.

— Зачем ты сейчас мне все это говоришь?

— Ты слушай, и помалкивай. Пока во всяком случае. Раз уж ты смогла забраться мне в голову, найти и все это время ничего не рассказать, так хоть не перебивай. Я с тобой не пять, а целых шесть с половиной часов, и все никак не возьму в толк — чё тебе от меня надо? Так вот, Дарья Дармова, вот там тебе самое место. Не здесь, где есть Клещ, а там. А он, скорее всего, найдет, и использует Дашу по полной программе, а потом, так или эдак, продаст именно туда.

Люди, милая, самый ходовой товар в той стороне. Рабочие руки, расходный материал для мутантов, мешающих работать на их делянках и в крохотных палисадниках. А уж молодая девка, что сможет родить, самое малое, десять детишек... О-о-о, Дарьюшка, за тебя любой тамошний скупердяй с радостью отвалит хоть недавно купленными у меня же патронами, хоть оружием, да хоть животиной. И не просто отвалит, а посадит несколько поросят в клетку и довезет до ближайшего форта, если нет своего транспорта. Не лучше ли тебе убраться к ним самой? У меня как раз есть куда сходить в сторону нескольких хуторков, поискать там кое-чего. Даже не возьму никакой платы за эскорт.

— Ты не понимаешь! — Дарья крикнула ему в лицо, вскинулась, сжав кулаки. — Нужен мне был такой умник, как ты? Ты думаешь, что я такая тупая и не знаю этого всего?

Морхольд вытер с лица слюну, попавшую во время ее крика.

— Не знаю, тупая ты или нет. Ты потратила кучу моего времени, и причина этого только в моих снах. А сейчас или рассказывай, и попробуй меня заинтересовать, или проваливай к чертям собачьим.

Она успокоилась. Села, выпрямив спину, уставилась за окно. Стекло, вернее, его неровный кусок, серел сумерками. Большой кусок фанеры, закрывающий остальной проем, гудел от барабанящего дождя. Ощутимо сквозило, порой продирало острым холодом. Небольшая печурка, топящая комнатку, раскалилась. Но прогреть до конца эти несчастные квадратные метры так и не могла.

— Я пряталась в трущобах южной части города. Сидела, замоталась каким-то тряпьем по самые глаза. Боялась шевельнуться, какая-то шайка пила прямо за стенкой своей конуры. А стенки у нее тонкая такие, из жести и еще чего-то. Сидела, слушала чушь эту. Потихоньку начала засыпать. Знаешь, я когда в первый раз услышала человека, как сейчас помню, водовоза на улице, где мы жили с мамой, очень испугалась. Мама успокоила, как могла, и попросила никому не говорить. Никому и не говорила.

А тут почти сплю и раз! Щелкнуло, вокруг сплошной кокон тишины и голос. Больной, кашляла она очень сильно...

— Она?

— Да. Гульназ. Женщина из Уфы. Она лежала и ждала своей смерти. Может, что уже умерла, у нее что-то очень тяжелое и врачи не могут помочь. Как у нее получилось меня нащупать, не знаю.

— Подожди-подожди! — Морхольд поднял руку. — Что ты имеешь в виду под нащупать, услышать?

— Ну... ну как тебе объяснить? — Дарья закусила ноготь на большом пальце. — Ты же чувствуешь, чем пахнет, если сильно?

— Не, ну после гороха-то, понятно дело, или, если, грибы поганые какие-то кто-то съел... — Морхольд рассмеялся. — Понял. А ты ощущаешь меня как? Вот сейчас?

— Сейчас? — Дарья пожала плечами. — Чувствую тебя и все. Ты рядом. Ровный, спокойный, без всполохов. Не то, что с Клещом. Ты ж его хотел убить, еле сдержался.

— Так легко понять?

— Ну да. В общем, я с Гульназ говорила раз пять. В последний, самый короткий, она мне показала место, где меня будут ждать.

— Кто? — Бровь у сталкера недоверчиво изогнулась, совершенно как живая и самостоятельная. Замеченная Дарьей еще раньше глубокая морщина прорисовалась еще четче.

— Понимаешь, какое дело. Там у меня, мама говорила, до войны жил дядя. Военный, офицер. Так вот он и сейчас там живет. Гульназ его нашла. Он какой-то важный командир, и отправил за мной своих людей.

— А зачем? — Морхольд прищурился еще сильнее.

— Я его племянница! — Дарья совершенно непонимающе уставилась на него.

— Точно, и как я не подумал. — Морхольд кивнул. — Допустим, если так и есть, то хорошо. Допустим, учитывая мои сны, что с головой у тебя все в порядке и с кем-то ты разговаривала. Где вероятность, что тебе прислал сообщение не какой-то странный мутант, желающий тебя сожрать? Или, к примеру, сперва изнасиловать, а потом сожрать?

Дарья закусила губу, вздохнула.

— Вот сейчас я тебя очень сильно опасаюсь. Извини, что утром вломилась так рано и не дала тебе уладить личную жизнь. Зачем я какому-то мутанту, и надолго меня хватит?

— Ты мне нравишься еще больше, конфетка моя ландриновая! — Сталкер хохотнул. — Мне даже не хочется больше корчить из себя тупого. Где это место?

— Отрадный.

Дарья подняла глаза. Морхольд молчал. Но недолго.

— Мне не терпится услышать твое предложение, красотка. Что же может меня заинтересовать настолько, что отправлюсь с тобой в такой прекрасный, да что там, радостный просто-напросто, городок?

— Твои родные. Ты ищешь их уже очень давно.

— Не умеешь, говоришь, в голову залезать?

— Не умею. — Дарья замотала головой. — Кое-что хорошее про тебя все-таки узнала. Ты ищешь их, все эти годы пытаешься добраться на юг.

Морхольд сплюнул, сдвинул плечи, ссутулился. Пальцы уже сами набивали трубку.

— И?

— Я постараюсь найти их, если у тебя есть что-то, к чему привяжусь. Маяк, понимаешь?

Он кивнул. Молча, глядя на нее заблестевшими глазами.

— Ты проводишь меня туда, где меня будут ждать?

Морхольд помусолил чубук, прикуривая. Глубоко затянулся, рукой разогнал дым и наклонился вперед. Глаза в глаза, чуть дольше минуты.

— Почему они не придут прямо сюда? Опасаются чего-то?

Дарья пожала плечами.

— Ты проводишь?

— Да. Сейчас надо лечь спать, а завтра поедем в ту сторону.

— Хорошо.

— Ты ничего не забыла мне рассказать еще?

Дарья потерла нос.

— Да нет. Есть проблема. И, как мне кажется, она очень серьезная.

— Так... Раз серьезная, то и думать про нее надо на свежую голову. Вот тебе спальник, ляжешь у печки. Там тепло. А теперь, малолетняя, брысь с моей кровати. Мне еще тебя вести в не самое доброе место. Так что отдохнуть надо. А то возраст, сама понимаешь.

Postmortem (негатив ушедших дней): дождь.

На дождь можно смотреть совершенно по-разному. Самое главное тут — просто уметь смотреть на дождь. Не любить его, или ненавидеть. Глупо и то, и другое. Дождь, как написал кто-то умный в канувшей в Лету Википедии, это атмосферные осадки, выпадающие из облаков в виде жидкости разных диаметров. Точный диаметр?

Точность хороша при пробной очереди из КПВТ. Шмальнешь куда-то не туда, и мало ли, что случится? Какая кому разница в вопросе диаметра капель дождя? Особенно, если просто наблюдать за дождем.

Дождь легко заставляет задуматься о вечном. Например, если задуматься, о крыше над головой, теплых радиаторах, утопленных в стену, сухой и чистой постели. Когда по стеклу бьют капли, крупные, холодные, весьма хорошо закипятить чайник и попить чая. Круто заваренного, как говорится: с дымком, да по-цыгански. И с сахаром, чтобы сладкий. А если где-то вдруг отыщется мятный пряник, пусть и такой, что в пору им гвоздь забивать, так чай же горячий. Размочил, откусил, вкусно и хорошо. А вот слипнется что, или нет, так это личное дело каждого.

Совершенно другое дело наблюдать за дождем не из-за окна, или из выдолбленного куска стены, или из-под козырька над крыльцом. Укрывшись под уже промокшей старенькой плащ-палаткой наблюдать за дождем неизмеримо живее. Поеживаться под мокрой тканью куртки или бушлата, чувствовать кожей прелость подкладки, шевелить пальцами в промокших ботинках или сапогах. Если же и лежать при этом на расквасившемся суглинке, то ощущения становятся еще острее.

Так что наблюдать за дождем можно по-разному. Ему больше всего нравилось смотреть на дождь из-за стекла вагона электрички.

А ведь, помнится, поездов становилось все меньше. То ли дачники начинали заканчиваться, то ли РЖД совсем обуяла жадность. Пять-шесть поездов в сутки, длина состава не больше шести вагонов. Если накатывало желание проехаться домой именно таким образом, желание, приходившее несколько раз в году, приходилось терпеть до Кинеля. Стоять в тамбуре, слушать хрипотцу Крупнова через наушники и ждать свободных мест. Но даже оно казалось прекрасным.

Полицейских, видать, тоже сокращали, и по составу взад-вперед шлындрали только контролеры с охранниками из ЧОПов. Этим чаще всего плевать хотелось на курение в тамбурах. Есть билет? Оплатите прямо здесь, доброго пути. Курите на здоровье.

Затяжка, вторая, хочется еще? Курить плохо, от курения может возникнуть меланома, или гангрена, или импотенция, или еще что-то плохое. Картинки на пачках не пугали, раздражали. Бросить курить, думать о здоровье, вроде бы хорошо. Вот только фильтр между зубами был мостиком. Мостиком в прошлое. Как и дождь, хлещущий по стеклу.

За спиной километры дорог и окурков, литры спирта и осадков, килограммы лишнего веса и еще теплых гильз. Впереди, на самый кратчайший миг, неизвестность, неопределяемая в любой системе, хоть метрической, хоть дюймовой. Порой стоит оглянуться назад, постараться увидеть впереди хотя бы что-то.

Когда сигарета только-только начинает тлеть, и пепел захватывает свои первые пять миллиметров непонятной коричневой стружки, можно аккуратно потереть ее кончиком обо что-то твердое, и обязательно по кругу. Тогда раковая палочка сразу напоминает патрон. Не пять сорок пять, не семь шестьдесят два, нет. Все девять миллиметров, укрытые медной оболочкой. Время действия на организм у них разные, но неизвестно, что хуже. Получить кусок металла в легкое, или лично засобачивать в него же, день за днем, смолу и прочую хреновину?

Такие мысли хороши при наблюдении за дождем, стоя на балконе и держа в руках теплую кружку с чаем, кофе, какао, да хотя бы горячим молоком с медом. Когда же дождь барабанит по стандартному армейскому шлему, накрытому лишь куском плащ-палатки, что-то подобное кажется несусветной глупостью...

Ботинки с высокими берцами, они же просто "берцы", вещь хорошая. И, при правильном уходе, даже красиво выглядящая. А еще те самые берцы, крепко зашнурованные, очень неплохо предохраняют голеностоп от растяжения. Но не всегда. Но если уж выпало месить грязь, то лучше сапог что-то придумать тяжело. Особенно, если сапоги качественные и кожаные. Самое главное помнить, что в сапоги не стоит обувать на носок. Для этого есть портянки. В дождь они куда лучше. Стянул сапог, нижнюю сырую часть наверх, а верх, совершенно сухой, вниз. И никакого хлюпающего носа. Ведь чая с малиной и постельного режима на войне нет. А сигарета? Она просто пропуск домой. Билет в теплое прошлое за спиной.

Дождь всегда льет только тогда, когда нужно ему. Очень глупо считать капли за слезы неба. Небу не стоит плакать из-за творящегося на земле.

Небо освободилось от людей. Его не кромсают белые инверсионные следы. Оно пахнет дождем или снегом, а не парами авиационного топлива. Его не протыкают ракеты. Небо свободно. Серые тучи прекрасно знают будущее. Когда-то люди верили в хрусталь над головами и богов, смотрящих вниз. Если боги и были, то теперь они вряд ли хотели бы смотреть на пепел, оставшийся от жизни.