1936. 12-я Интернациональная.

Вообще же из поступавших и читавшихся при мне донесений, а также из обрывков разговоров с очевидностью выяснялось, что Лукач как в воду глядел, предвидя, чем обернется наступление в две волны с таким ничтожным расстоянием между ними. Первая фаза — накопление сил — более или менее благополучно прошла в одном франко-бельгийском батальоне и лишь потому, что батальон "Парижская коммуна" удержал в Университетском городке здание медицинского факультета, заслонявшего подходы с тыла. Батальон же Гарибальди, продвигавшийся вдоль Мансанареса по достаточно просматриваемой местности, навлек на себя огонь франкистских батарей, понеся серьезные потери ещё до вступления в бой. Еще хуже пришлось батальону Тельмана, подход которого к боевым позициям фашисты могли видеть из доминирующего над нашими позициями дворца Паласете, потерянного недоброй памяти анархистами — едва тельмановцы заняли позиции позади батальона Эдгара Андре, как началось планомерное, поддержанное артиллерией и танками, наступление фашистов, наметивших как раз именно здесь очередной прорыв мадридского фронта, дабы отсюда и устремиться в город. Учитывая, что франкисты точно знали, с чем им предстоит столкнуться, силы к участку, намеченному для прорыва, они стянули очень серьезные. В частности, была применена тактическая новинка — легионеры передвигались к месту боя на броне итальянских танкеток, и вдобавок были поголовно вооружены "старлетками". Столкновения с "Эспаньолами" наконец-то убедили их в значении скорострельности, а малую дальнобойность компенсировала большая скорость броска... Броневой десант подошел на расстояние действенного огня пистолетов-пулеметов до того, как бойцы немецких батальонов сумели сориентироваться и отрезать пехоту от брони. В результате батальон Эдгара Андре, отхлынувший назад под натиском франкистов, перемешался с боевыми порядками готовившегося к наступлению батальона Тельмана, и на всю эту потерявшую управление массу обрушились две бандеры легионеров-автоматчиков и более тридцати итальянских танкеток при мощной артиллерийской поддержке.

Вторая фаза была успешной — но, поскольку неожиданности из атаки не вышло, очень кровопролитной. Цель атаки — освобождение Университетского городка, дворца Паласете и вышвыривание фашистов за Мансанарес — достигнуты, но очень дорогой ценой. Особенно велики потери тельмановцев. 37-мм противотанковые хлопушки показали себя вполне эффективными, но до того, как их подтянули к месту столкновения, почти трем десяткам танкеток противостояли всего лишь 13,37-мм противотанковые ружья — по два ружья на роту...

— Знаешь, что нас сегодня спасло? — спросил Лукач у складывающего карту Белова, заявившего, что заглядывать в неё ему больше не понадобиться, настолько прочно, она запечатлелась у него в мозгу. — "Эспаньолы" и нелетная погода. У нас же тут одна тоненькая ниточка, и в глубину до самого Эль-Пардо ни единого резервного батальона не сыскать. Остается только поблагодарить Господа за погоду и инженеров-конструкторов "Изарры" за "Эспаньолы".

Перед наступлением сумерек, пока Мориц возился на крыше сторожки, умудряясь и там неизвестно на кого ворчать, Соломон и ещё двое из морицевых гномов перекинули по веткам деревьев провод, с которого — везде, где он провисал, — начали сбегать и падать крупные капли. Потом они сняли со стола самый большой из ящиков, опустили в погреб, обнаруженный под сеном, и подсоединили сперва к чердаку, а там и к одному из оставленных ящичков. Выскочив из-под пола, как андерсеновский кобольд из волшебной табакерки, Соломон принялся крутить ручку, приделанную сбоку ящичка, и крутил очень долго, будто молол кофе. Тут с потолка свалился Мориц, рявкнул "Himmel Gott" и подкрепил польским "пся крев", нетерпеливо оттолкнул Соломона и ухватился за ручку сам. Накрутившись вдоволь, он вынул из ящика трубку, не то подул, не то поплевал в нее, швырнул Соломону и нырнул в подполье. Скоро в ящичке будто шмель прожужжал, и Мориц выбрался на поверхность. За очками его торжествующе посверкивали электрические искорки, по тонким губам змеилась почти мефистофельская улыбочка. Он вырвал трубку у Соломона, приложил к уху, наклонил голову, с выражением врача, выслушивающего пациента, вкрадчиво проворковал "хелло", вытер трубку рукавом, подал Лукачу и опять нырнул в погреб.

— Allo! Allo! — радостно закричал Лукач. — Bataillon Thaelmann? Allo! Он прислушался и обескуражено опустил трубку. — Молчит...

Подскочил Соломон, деликатно, двумя пальцами, принял трубку, что-то гортанно пропел в нее на идиш и вновь передал её генералу, сообщив, что все в порядке, только вот тут надо нажимать посильнее.

Лукач оживленно заговорил но телефону, и даже я поняла, что на другом конце провода комиссар Рихард, через которого Лукач объясняется с обезголосевшим Людвигом Ренном. Между тем Мориц выбрался из подвала. В его внешности не сохранилось ни малейших следов недавнего возбуждения, наоборот, вид у него был самый обыденный, лишь сивые вихры были еще взъерошены. Нашипев на Соломона с присными, чего это они вздумали прохлаждаться, разве им делать нечего, он до того нагрузил их катушками, что все трое сделались похожими на осликов, навьюченных вязанками хвороста. Безжалостно погнав их под дождь, он расположился у аппаратов и, найдя в бочкастом перочинном ножике с белым швейцарским крестом отвертку, начал разбирать мембрану, но не плоской полевой, с совком внизу, а черной и круглой городской телефонной трубки, под которой висел обрезанный шнур.

Закончив переговоры, Лукач шагнул к сидящему рядом Морицу, под мышки, как берут детей, поднял его со скамьи и расцеловал. Мориц сначала даже как-то оробел, затем криво заулыбался и опустил глаза.

— Але то есть ниц... то есть ниц... — бормотал он.

— Какое там к черту "ниц"! — вскричал Лукач. — Какое там "ниц", когда несколько неопытных юнцов под обстрелом, да вдобавок и под проливным дождем сумели за пять или шесть часов связать штаб с самым опасным участком переднего края?

И он опять обнял Морица, прижав его птичью головку к своей широкой груди и что-то горячо наговаривая ему на ухо, а отпустив, еще подержал за плечи вытянутыми руками, всматриваясь в почти уродливую, с лисьим выражением, физиономию Морица, и внезапно еще раз поцеловал порозовевшую, как у сконфузившейся старушки, морщинистую щечку.

— Ты видишь, — обернулся Лукач к Белову, — этот скромняга и не подозревает, что сделал. А без него кем я был? Рассудить, так кем хочешь, но не командиром бригады: и связным, и политруком, и даже интендантом, а часто и просто пустым местом. Только благодаря старому Морицу я могу наконец начать распоряжаться. А ты без телефона под рукой кто? Послушай меня, товарищ Белов. Вот этот вон человек — твоя правая рука. И мало в интересах дела, но и в своих собственных интересах ты обязан обеспечить его всем, что ему понадобится, если хочешь быть стоящим начальником штаба. Наш старый Мориц это чистый клад, и мы с тобой должны лелеять и холить его, холить и лелеять...

К вечеру подтвердилось, что бригада кое-как продвинулась до тех рубежей, которые были ей предписаны, и с приближением темноты пробовала, как могла, закрепляться на них. К счастью, наступление остановилось как-то очень удачно — части на передовой могли ночевать под крышей. Оборотной стороной этого счастья была фашистская артиллерия, на редкость точно бившая по этим самым крышам, и необходимость поддерживать связь между перепутавшимися частями, выпихивая бойцов под мелкий холодный дождь и острый ветер, пронизывающий человека до костей. На полноценные окопы сил у бойцов уже не оставалось, но индивидуальные ячейки, чтобы хоть лоб прикрыть, люди скребли понемногу, беда была лишь в том, что ямки эти заливало водой.

Была выполнена минимальная задача дня. Но максимальная — двинуть фашистов так, чтобы те летели, не останавливаясь, до самого Гибралтара — не получилась. Франкистский фронт прогнулся, но не рухнул. Теперь интербригадам предстояло медленно и натужно прогрызать его. Выслушав соображения по этому поводу еще раз приезжавшего Галло и созвонившись с командным пунктом батальона Тельмана, Лукач собрался в штаб сектора. Возвратился он, когда уже стемнело.

— Кропат категорическим образом требует, чтоб мы прорвали фронт. Он верно указывает, что по огневой мощи одна наша рота соотносима с вражеской бригадой, а учитывая, из кого наши бригады составлены, так подобных частей ещё на свете не видано. — Лукач совсем помрачнел. — А мы этих людей гробим без всякой пользы, безжалостно и бездарно, за что нас всех на осиновые колы мало посадить, — прибавил он злобно. — Единственное, чего я добивался, иметь на завтра ограниченную задачу выпрямления наших позиций, а настоящую атаку отложить. Сутки выторговал. Главное, чтоб люди в себя пришли. И конечно, управление отладить. Теперь я махну в город, разузнаю, что и где, кроме всего прочего, поставлю непременнейшее условие: пусть как себе хотят, а дают десять танков поддержки, и Клаусу на этот день снарядов — чтоб не по карточкам.

— Он даром штуки не истратит, — заверил Белов.

— Эх, нам бы ещё поддержку с воздуха... Хотя бы эскадрилью штурмовиков...

— Мечты...

— Угу. Ты же без меня проконтролируй — мотоциклист в полном твоем распоряжении, гоняй, куда нужно, — я обязал интендантов батальонов с темнотой самолично доставить на передовую горячую пищу и сидеть там, пока последний боец ложку не оближет. А то как бы они не приросли к Фуэнкаралю, вроде нашего Фернандо, который только и умеет, что задницу у печки греть. Так с нами ладно, сойдет, а люди-то двое суток под дождем да еще на сухомятке. И пусть, посмотри, не забудут коньяку, рому, чего найдется, всем по полфляги налить, а к еде — по чашке красного вина, но разогретого, хорошо бы с сахаром и лимоном, глинтвейн, одним словом, сделать. Иначе к делу вся бригада сляжет.

Он уехал в сопровождении опять оставившего на меня обязанности Алексея. Скоро наступил вечер, и сильно похолодало. Я, как и вчера, не спала: будила подчасков, сменяла часовых, всматривалась в мокрую черноту, прохаживалась в обе стороны от нашей будки с винтовкой. При наступлении вечера неприятельская артиллерия замолкла и на фронте воцарилась настороженная тишина, подчеркиваемая монотонным падением дождя. Часов около одиннадцати впереди грянула сухая очередь "Эспаньолы", ей ответил раскатистый винтовочный выстрел, за ним другой, третий, затрещали ещё несколько штурмовых винтовок, и поднялась, расползаясь вширь, бешеная пальба. Вскоре в нее вмешались пулеметы, раздались хлопки минометных выстрелов — похоже было, что фашисты затеяли ночную атаку. Я повернула к командному пункту, но стрельба перед нами, откуда все началось, стала ослабевать и понемногу совсем заглохла. Теперь стреляли только слева, где должен был находиться батальон Андре Марти, но и там делались различимы отдельные выстрелы, они раздавались все реже и тоже прекратились. Опять не было слышно ничего, кроме шороха дождя. Через час все повторилось, но на этот раз первый выстрел прозвучал справа, за Мансанаресом. Я прошла в накуренную сторожку. Белов с трудом разомкнул веки, прислушался, в зрачках его промелькнула тревога. Он наклонился к погребу и позвал:

— Мориц! А, Мориц! Товарищ Мориц!.. — Еще с вечера он почему-то перешел с Морицем на русский. — Не спишь? Соедини-ка меня с батальоном Тельмана.

Видно, Мориц понимал, так как под полом запела крутящаяся ручка, ящичек на столе загудел, и Белов хрипловатым от бессонницы баском принялся расспрашивать немецких товарищей, что у них происходит. Сняв побелевшие пальцы с пружины на трубке, он уложил её на место и облегченно вздохнул.

— Померещится кому-нибудь со сна, он, не долго думая — шарах пол-магазина в белый свет, как в копеечку! В ответ фашист напротив тоже шарахнет. На это от нас выпустят весь магазин и половину следующего добавят — и пошла писать губерния! Через десять минут уже весь фронт жарит, и не дознаться, где началось...

Лукач приехал поздней ночью, с улыбкой взглянул на торчащий кверху кадык Белова, запрокинувшего голову на спинку стула, спросил у меня, что нового, потянулся.

— Устал что-то. Пойду подремлю в машине. Понадобится — немедленно будите.

Я сдала дежурство Алексею и легла спать.

21 ноября 1936 года, суббота.

Испания, мост Сан-Фернандо.

Снилась всякая чушь, запомнился только один фрагмент — мертвые викинги в рогатых шлемах лезут на мост из текущего кровью Мансанареса, а я сбрасываю их обратно в воду, стукая по голове зажатой в руке туфлей на высокой шпильке. Когда я попадаю шпилькой в глаз, он лопается с ужасным треском... Гадость какая. Весь сон я не помнила, но он оставил то же впечатление тягостной, противной бессмыслицы.

Утром, когда Лукач, которому перед предстоящим выпрямлением позиций потребовалось, как он выразился, "хорошенько обнюхаться" с Ренном, ушел в батальон, сопровождаемый Гюнтером, Щербаковым и Ненашевым, я решила провести практическое занятие по предмету "ближняя охрана". Теоретически я преподавала его аж с самой Ла Мараньосы, оставалось поглядеть, чему мы все научились.

Вначале — боевой расчет при сопровождении принципала одним охранником. В его роли я поставила Алешу, поскольку как кому, а мне было совершенно очевидно, что наш комотделения для Лукача не командир охраны, а, скорее, нечто вроде адъютанта, слегка смахивающего на родного сына.

Затем — боевой расчет на два охранника, в роли номера первого — Алеша Эйснер, в роли номера второго — Роман Хабрович. Потом — расчет на трех (с Сашей Полевым) и четырех (со Стасом Фоменко) охранников. Затем Алеша сменил стоявшего на часах Леблана и поставил его сначала вместо Фоменко, затем вместо Полевого и в конце — вместо Романа. Потом мы повторили все ещё раз, вновь сменив состав. И ещё раз. Каждый боец отделения должен был знать, что он должен делать в случае, если он войдет в расчет ближней охраны в качестве любого номера. Кроме первого — это мы с Алешей, не сговариваясь, оставили за собой.

Около полудня появился начальник разведки Кригер и объявил, что от Ренна наш комбриг прошел в батальон Гарибальди. Вскоре после того как Лукач вернулся и наспех перекусил, из Мадрида приехал Фриц. На фронте тем временем загремело и заухало. Стали звонить к Ренну, но связь оказалась нарушенной, и Соломон ушел на повреждение. Затем впереди стало стихать, и тогда прилетел на мотоцикле комиссар бригады, а за ним — и его помощник. Из отрывистых предварительных разговоров я уловил, что батальону Тельмана удалось занять несколько домиков и спрямить фронт, а батальону Гарибальди — нет. Но тут Белов предложил мне вывести из помещения всех, кто не спит, и там началось совещание, продолжавшееся часа полтора. По его окончании Галло и Реглер немедленно умчались на своих тарахтелках.

Потом, бормоча, что он такой же человек, как все остальные, и ему тоже необходим отдых, отбыл в тыл на маленьком вездеходе недовольный жизнью Кригер. Едва его автомобиль набрал скорость, на горизонте показалась идущая ему навстречу странной формы конусообразная граненая машина. Когда она разминулась с вездеходом, мы определили, что это малюсенький броневичок. Он остановился у кромки шоссе напротив сторожки. Стальная дверца, напоминающая крышку сейфа, бесшумно отошла, и вылез большой человек в кожаной куртке и кожаном танкистском шлеме характерной русской формы.