На неведомых тропинках 2. Шаг в пустоту

Мы уже созрели до банального угона. Падальщик прогуливался по центральной улице, присматривая подходящий транспорт, когда к тротуару, на котором мы с Пашкой из всех сил изображали праздных зевак, подъехала видавшая виды пассажирская газель. Дверь шумно отъехала в сторону. С сиденья рядом с водителем на нас посмотрели знакомые звездчатые глаза.

— Подвезти? — спросил джин.

Грунтовая дорога петляла меж высоких холмов, как река меж высоких берегов. Солнце уже тронуло край ближайшего, чтобы в скором времени скрыться за ним.

Водитель смотрел вперед. Он не понимал, где находится, не обращал внимания на того, кто сидел рядом, на того, кто дотрагивался до пальцев сжимающих руль. Мужчина был далеко от этих холмов, там он был абсолютно счастлив.

— Так куда? — Евгений обернулся к нам.

— Заячий холм, — ответила змея.

Гробокопатель демонстративно не отрывал взгляда от пейзажа за окном, от редкого кустарника, сменившегося сухостоями, усыпавшими склон ломкими травами, поднимающимися вверх к закатному солнцу.

— Почему никто не ездит в холмы? — Пашка придерживала змееныша, машина подпрыгивала на каждом ухабе.

— Потому что, — весомо ответил исполнитель желаний в очередной раз тронув руку водителя, — три источника трех разных пределов на площади в пятнадцать квадратных километров.

— Три? — удивилась я.

Веник повернул голову.

— Кощухинский у южан, самый старый, десять лет по внутреннему кругу, и до сих пор не иссяк, — Женя взмахнул рукой, — Поберково, после конфликта отошедший западникам, вы должны были слышать. Ну, и самый юный в Заячьем холме.

— Щедро, — буркнул гробокопатель.

— Более чем, — джин бросил взгляд на дорогу, — Столь же щедрые меры предосторожности. Тройные, я бы сказал. Заворотки, полосы неудач, заломы, психоверты... да мало ли. Люди быстро учатся. Несчастье тут, поломка там, расстройство желудка, головная боль, потерянный сон — и желание бродить по холмам исчезает. Тем более все уверены, что здесь, кроме самих холмов и травы, ничего нет.

— Что будет с ним? — я указала на улыбающегося в тридцать два зуба водителя.

— Ничего, — исполнитель желаний развел руками, — отоспится, отвезет кого-нибудь из наших обратно в город. Проснется дома, машина под окнами, бак полон, башка трещит. Что? — почувствовав удивление, рассмеялся он. — Имейте в виду, на убийство наложено табу. Нельзя привлекать внимания к источникам.

— Жаль, — протянул падальщик, не оставляя сомнений, над чьей именно кандидатурой в покойники он жалеет. Джин активно не нравился гробокопателю.

— А мне-то как, — хохотнул Евгений, — все нарушившие волю хозяев сразу присоединяются к жертвам. Никто из людей не должен пострадать или пропасть без вести. Последнее особенно важно. Здесь не нужны поисковые отряды с собаками.

Водитель заложил очередной вираж и ударил по тормозам.

— Ваша остановка, — распахнул дверь исполнитель желаний.

Я осмотрелась. Полчаса тряски, а картина так и не поменялась. Холмы и сухая трава, изредка деревья с облетевшими листьями. Но знакомое ощущение в животе не дало ошибиться: мы на стёжке.

— Ты не сказал, откуда сам? — спросил вылезавший следом за мной падальщик.

— Верно, — мужчина помедлил и махнул рукой в обратном направлении, — из Поберково.

Дверь закрылась, машина развернулась. В глаза бросилась белозубая улыбка водителя, вообразившего себя не меньше, чем гонщиком формулы один, и исполнитель желаний, дотронувшийся до его руки.

Переход начался между двух давно одичавших калиновых кустов. Стёжка выглядела как узкая тропка, пройти можно лишь по одному. Холмы скрывали горизонт и ухабистую дорогу по которой мы приехали, в воздухе висела мокрая изморозь. Невер громко чихнул. Туман, скапливающийся в низинах, при такой погоде никого не удивлял.

Было странно, но этот пеший переход по узкой дорожке, где не пройдет машина, когда ты буквально дышишь в затылок впереди идущему, понравился мне больше всего, если такое вообще можно было сказать о нырке из мира в мир. Non sit tempus по-прежнему стремилось заполучить тебя в свои затерянные земли, но как-то спокойно, без огонька и фанатизма. Оно не цеплялось за каждую мысль, сомнение или неуверенность. Оно предлагало и искушало. Оно вело диалог.

А не прогуляться ли нам в темноте? Будет весело. Так забавно наблюдать отсюда за остальными, как они мечутся, бегают, сражаются, рождаются и умирают. Жизнь — самое бесполезное занятие на земле, вы не знали? Оно всегда приводит к смерти. Не хотите? Нет? Уверены? Что ж, вы пожалеете, но это ваше сожаление, вам с ним жить, вам с ним умирать. Печально...

Если бы тогда, на моем рекордном четвертом переходе мне попалось такое безвременье. Я бы уже давно обживала темноту вдоль стежки и вглядывалась в лица идущих по ней людей и нелюдей. Угроза была именно в мягкости, в показном равнодушии, в иллюзии, что тебе предоставили выбор.

Я встряхнула головой. Такое non sit tempus мне нравилось, в этом и таилась опасность.

Тропка пошла в гору, и мысли, вложенные в голову безвременьем, стали затихать и отдаляться. Мы взобрались на пригорок и увидели Заячий холм. Одна из самых охраняемых стежек Северных пределов даже не была огорожена. У нечисти с заборами отношения сложные, но это пытались исправить. Несколько одинаковых холмов окружали центральный, выделявшийся своей непохожестью. Его вершину словно нарочно срезали гигантским резаком, и именно вдоль него тянулось небольшое, метров триста ограждение. Железные листы, прибитые к врытым в землю столбам. Как и все благие начинания, это было брошено недоделанным.

— Хм, — раздался голос справа, — не знал, что кто-то еще помнит о калиновой тропе.

С большого валуна нам навстречу поднялся высокий мужчина. Он не скрывался, и тем не менее я заметила его последней.

— Игнат, — представился он, поднимая на уровень глаз миниатюрный стеклянный колокольчик, похожий мы вешали на елку, уж больно Алисе нравился его высокий тоненький перезвон. — Брежатый Заячьего холма. Представьтесь.

— Веньямин Яковлев, заложник, Юково, Северные пределы, — падальщик прошел мимо мужчины, тут же потерявшего к нему всякий интерес.

— Павла, явидь рода нелюдей, Юково, Северные пределы, — она намеревалась догнать Веника, когда брежатый преградил ей путь и, спохватившись, добавила, — Невер, мой сын.

Игнат посмотрел на колокольчик в своих руках и молча посторонился.

— Ольга Лесина, чистая, Юково, Северные пределы.

— Добро пожаловать в Заячий холм, — Игнат опустил руку. — Пусть бегущая вода смоет все ваши ошибки. Тот голубой дом, — он указал чуть левее подножия срезанного холма, — общежитие, или гостевой дом, возможно, там еще остались комнаты, — он скривился и добавил, — в последнее время наша дыра стала очень популярна.

— Что думаешь? — тихо спросила явидь, когда мы спустились с пригорка, оставив Игната вне зоны слышимости.

— Что тут думать, — падальщик шел первым, — это уже не военное положение. Это война.

— Уверен? — нахмурилась змея. — Давно говорят, что южане точат зубы на север, слухи ходят давно, но дальше разговоров дело не заходит. Собаки лают — ветер носит.

— Слухи полезны, спроси у любого, кто наш враг, и ответят, не задумываясь. Не надо думать, не надо сомневаться. Подумай, кому выгодна рознь между пределами? — гробокопатель обернулся. — У брежатого в руках сигнальный артефакт времен, которые боятся помнить, не меньше. Повод прибегнуть к его помощи должен быть весомым. В эпоху Единения такие колокола останавливали армии.

— Правда? — мне этот колокольчик не показался опаснее того, что висел у нас на елке. — Что он делает?

— Убивает чужеземцев, и количество не имеет значения. Пока на стежке есть Хрустальный колокол, не советую туда даже послов засылать, даже дружественных. Артефакту нет дела до политики. Он служит пределу, в котором находится, и уничтожает все, что к нему не относится, — гробокопатель свернул с тропы направо.

— Эй, разве нам не в голубой дом? — спросила Пашк.— Игнат же сказал...

— Вот поэтому мы и остановимся в другом месте, — перебил Веник.

— Если бы с нами пришел Евгений, то... Что бы случилось? — продолжала допытываться я.

— Молись высшим, чтобы никогда не услышать бой Хрустального колокола. Дольше проживешь, — процедил падальщик и углубился в улицы Заячьего холма.

Стёжка была линейной, очень напоминавшей планировкой Юково, разве что поменьше размером. Улочки тенями ложились на выпуклости холмов, теряя изначальную прямоту. Не могу сказать, что толпы туристов бродили туда-сюда. Северо-восточное направление выглядело более оживленным, дорога вела к приметному холму. На его плоской вершине, попирая все законы природы, и бил чистый, смывающий все наносное источник. Теперь хоть понятно, для чего пытались поставить забор.

Навстречу вылетел голубой москвич энных годов, надсадно взревел и, оставив темный вонючий выхлоп, скрылся за поворотом. Я задумалась. По калиновой тропе машину сюда можно было пронести разве что по частям. Еще два автомобиля были припаркованы на центральной улице чуть дальше, и еще один, судя по звуку, двигался где-то на соседней улице. Вывод напрашивался простой — здесь есть дорога. Нормальная автомобильная дорога, по которой прибывает большинство желающих увидеть источник. Стежка линейная, один ее конец мы видели, второй нет. Логично предположить, что более удобный путь располагается с другой стороны. Интерес вызывала осведомленность Евгения из Поберково, что-то мне подсказывало, местные не показывают первым встречным тайные тропы.

Другой гостиницы мы не нашли. Глупо ожидать излишеств от затерянного села. У нас в Юково комнаты сдает одна Танька, потому что зелья варить разучилась (по словам старика вообще не умела), а жить на что-то надо. Моих спутников, устроившихся под мокрым засыпанным листьями навесом, за столом некоего подобия уличного кафе отсутствие ночлега не волновало. Гибрид столовки и шашлычной под открытым небом, где на мангале жарят мясо неизвестного происхождения. В свете запрета на убийство людей запах вызывал аппетит. Кафе было сооружено на скорую руку, разномастные фанерные столики и табуреты, куда до них современному цветному пластику пивных палаток. Никаких тарелок и бокалов, железные миски и кубки, вытащенные из бабушкиного и прабабушкиного сундуков.

— Свинина, — поставил передо мной плошку падальщик.

Прохаживающийся вдоль улицы и подволакивающий ногу дедок интересовал его больше раннего ужина. Нечисть любопытна, а старая нечисть любопытна вдвойне.

Через пятнадцать минут и одну порцию мяса мы стали обладателями трех кроватей в коричневом доме деда Сергия с прекрасным видом на Парк-на-Костях.

— Беженцы? Али погорельцы? — поинтересовался старик, осмотрев мою подвешенную руку и пиратскую повязку гробокопателя, — с Кротиково? Или с Черной лужи?

— Нет, — покачал головой Веник, — мы с Юкова, но вернуться домой не можем. Пока.

— А что с Черной лужей и Кротиково? — спросила я.

— Уже ничего, — дедок дожевал последний кусок, — Кротиково сгорело. Черную лужу вырезали.

— Низшие, — зашипела явидь, — кто осмелился?

— Не представились, — усмехнулся старик, прищурился и добавил, — Видящий потерял три стёжки, Седой — две. Ни одного жителя, окромя тех, кто по делам отъехал, ни одного свидетеля, хранитель уходит раньше, чем приходит помощь. Говорят, остались трупы да всколыхнувшееся non sit tempus. Куда катится мир? Раньше этим гордились, головы врагов на кол, стяг на ратушу. А теперь? Прячутся по углам, будто норники. Тьфу!

— Допросить трупы нельзя? — змея, так и не притронувшись к мясу, пододвинула свою порцию деду. Змееныш спал у нее на коленях.

— Мне не докладывают, — Сергий фыркнул, — ведут переговоры вместо того, чтобы резать глотки. Завтра опять раскланиваться будут. Не демоны, а торгаши, — он сплюнул.

— Это ты о хозяине? — поднял голову Веник.

— О нем родимом, — старик отодвинул тарелку, — и о конопатом западнике. У них толковище здесь в холмах завтра в полдень, вместо резни в полночь. Мельчает род, мельчает. Разве ж стал бы Трифон Седой заключать союз с людьми? Чего уж тогда не с коровами и курами? — Сергий тяжело поднялся и указал на миску. — Вот вам пример: эта "свинья" слишком много курила. Наконец-то война! Либо с южанами, либо с западниками, по мне так все едино. Слава ушедшим, весь сброд на корм пойдет, — дедок похромал прочь, оглянулся и строго напомнил, — жду вас к темноте.

Но я уже не слушала, судорожно хватая ртом воздух.

— Урод, — высказалась я, зажимая рот рукой.

— Тебе не все ли равно? — падальщик подцепил когтем кусок из тарелки явиди и отправил в рот, — мясо и мясо, не знаешь — не бредишь, хотя это, действительно, не очень.

— Ты почему молчала? — повернулась я к Пашке, съеденное тяжелым булыжником колыхалось в животе.

— Потому что ты ела свинину, — спокойно ответила змея. — Вы слышали? Завтра в холмах встречаются Седой и Видящий!

— Свинину? — я посмотрела на Веника и от души пожелала. — Что б тебя гархи съели!

— Скорее уж тебя! В следующий раз не рассчитывай, не потащу. И теням хлеб, и мне фора.

— Чего ж сразу не бросил?

— Ты мне еще не заплатила!

— Тихо! — явидь стукнула лапой по столу. — Старик умелый сваар, а вы и ведетесь.

— Она предпочитает верить первому встречному, а не мне, — гробокопатель отвернулся.

К источнику в тот день мы не пошли. Тот, кто позвал нас сюда, никак себя не проявил, если только не запланировал для нас мучительную смерть от скуки. Делать в Заячьем холме было решительно нечего.

Пашка разбудила меня ночью. Одной рукой коснулась плеча, второй прижала чешуйчатый палец к черным губам, призывая к тишине. Змея была напряжена и собрана, змееныш сменил конверт на более практичный рюкзак. Веник стоял у окна и вглядывался в ночную тьму. Явидь указала на низкий столик, где была сложена моя одежда. Одеваться одной рукой было неловко, пришлось снять перевязь и помогать правой, благо она больше не болела, а пальцы обрели подвижность. Клинки, которые я вытащила из-под подушки, увидев их Пашка закатила глаза с двойными зрачками, все равно пришлось крепить на левую.

В позах моих спутников сквозило напряжение. Когда тебя будет в начале четвертого утра, хорошего можно не ждать. Я зевнула. Для нас, уместивших в обычные двадцать четыре часа по внутреннему кругу несколько лишних внешнего, вопрос о сне был более чем актуален.

— Гархи, — одними губами выдохнул падальщик.

Я повернулась к окну. Освещения в заячьем холме не было, впрочем, как и в Юково, и в Поберково, и в Бесово и на всех остальных стежках, нечисть в этом не нуждалась. Я разобрала очертания широкой дороги и прямые линии дома напротив. Я вглядывалась в сумрак за стеклом до рези в глазах, но ничего сверх этого не углядела. Гробокопатель легким движением повернул мою голову правее, чтобы в поле зрения попал угол хозяйственной постройки, рядом на земле валялась перевернутая тачка. А между ними шевелилась тьма.