| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я поражённо покачал головой. В глазах молча слушавшей Гейрскёгуль тоже мелькнуло странное выражение — сочувствие?
— И после такого ужаса всё равно остались здесь, не ушли?..
— Ну, говорю же, упрямцы, корни глубоко сидят. Хотя ктой-то и разбежался, не без того. Меньше трёхсот душ осталось в посёлке.
— А теперь — пять тысяч? — уточнил я. — Ни черта не понимаю. Ну, ты же говоришь, семьи, оставшиеся на поверхности, погибли... А население всё равно увеличилось. Как же вы... без женщин?
— Тю, святые комиссары! — захохотал Герт. — Вот чего тебя пробрало! Нда, без женщин особо не расплодишься. На ветках младенцы не растут.
Судя по ухмылке, гардариканец явно наслаждался моим удивлением. Скандинавка тоже подошла поближе — несмотря на непроницаемое выражение лица, её явно заинтересовала эта тема.
— Ладно, рассказывай, что ли, не томи. Где же вы взяли женщин? Вот твоя собственная мать — кто она?
— Места надо знать! — хвастливо заявил Герт, но потом заговорил серьёзнее. — Поначалу, конечно, даже те, кто пережил, решили, что конец беспросветный пришёл — только помирать. Толку-то жить — без продолжения рода, никого после себя не оставить? Никому не передать своих дел, да и земли своей, в конце концов. Не по-нашему это, не по-советски.
— В смысле?.. — не понял я. — Что значит 'не по-советски'?
— Так ведь советская власть у нас. Была... да и будет ещё, конечно. Сейчас, правда, чёрт поймёт, какой тут повсюду строй. Дед Эрнст говорит, что вообще навроде как первобытнообщинный. Регресс, понимаешь. У нас-то во Фрайтале все как надо — коммунары, советы, по всем делам голосуем, хозяйство общее. А вот вокруг народец несознательный: что Вак в последнее время на себя одеяло тянул, самодур чёртов, ленивая свинья!.. — Герт сплюнул под ноги, на дырчатый металлический настил эстакады, по которой мы неторопливо шагали за разговором. — ...Что здесь, в Домах — староста мухлевать с десятиной стал, говорят, часть таил, часть в рост давать начал беднякам. Недовольны людишки-то.
— Это всё интересно, конечно, только я все равно не понял, про какую советскую власть ты толкуешь. Не говоря уж про то, что мы забыли, с чего начали — про нехватку представительниц прекрасного пола, — заметил я.
— Так я ж и пытаюсь объяснить, не перебивай! — рассердился гардариканец. — Советская власть, если по-простому, это когда трудящиеся — ну, то есть, рабочий класс — выгнали капиталистов-эксплуататоров к чертям и сами зажили, своим умом. Потому и зовут — коммунары.
— А!.. Как у Маркса! — воскликнул я, вспомнив недавний разговор с Грегорикой. Герт удивлённо присвистнул.
— Эге, да ты не совсем тёмный, хоть и аристократ. У вас-то там в Либерии, навроде как, даже монархический строй остался? Вот уж замшелые ретрограды, право слово!
— Устарелые у тебя сведения — в Либерии давно уже парламентская республика, — обиженно парировал я. — И тоже мне, нашёл аристократа!
— А то! Скажешь, нет?.. Кто там сразу над тобой стоит, принцесса имперских кровей? Непосредственный начальник, как бы. А уж короли-то с простым народом наверняка якшаться не будут, — прищурился гардариканец. — Хотя принцесса ничего, боевитая, и не сказать, чтоб особо высокомерная. Ну, это наверняка лишь на первый взгляд. Против классовой сущности не попрёшь!
— Не понимаю я в твоих классовых сущностях, но насчёт меня ты пальцем в небо попал: я простой студент, учусь на инженера-механика, в предках лишь военные и инженеры, никакой особой знати. Да и династия Тюдоров давно уже отреклась от престола. Принцесса пользуется уважением лишь по традиции, реальной власти или какого-то там особого императорского двора не имеет. И повторяю ещё раз: у нас давно уже не монархия, а республика, и на знамёнах — демократия и свободы!
— Свободы для одних капиталистов, поди? Что цари, что буржуи — одинаково кровопийцы трудового народа! — разгорячился Герт. — Надо выгнать их взашей, утвердить власть пролетариата и строить новую жизнь... хотя, и вот так бывает. Строишь, строишь, а потом раз — и одни пустоши и угольки... — мрачно закончил он.
— Ничего у тебя не поймёшь. Чем тебе так капиталисты досадили, где они теперь?.. Но вот строить у твоих предков получалось, с этим не поспоришь, дружище, — примирительно заметил я, обведя рукой гигантский геодезик, и добавил: — И слушай, ты на удивление хорошо образован, раз тебя заботят эти дела прошедших лет. Даже у нас, в лучших колледжах, мало кого интересует история — почти всем плевать, что творилось в прежние времена.
— Так нас учили-то — ого-го! Восемь классов, как штык; и математику тебе, и физику, и политэкономию. Это те не здешняя церковная школа, где даже и по складам читать не всех учат, — гардариканец вздохнул. — Жаль только, применить знания особо-то и негде. Мне завсегда по моторам бы, по железкам, а во Фрайтале сейчас во главе сельское хозяйство. Разве что с тракторами и комбайнами возиться, да и там охотников больше, чем нужно. Оттого, вроде как, я и ушёл. Попробовал сам себе дорогу поискать.
— И нашёл?
— Да сам видишь, с бароном Ваком каши не сварил, разругался вдрызг. Ну, и черт с ним, всё равно у него там, почитай, мужской монастырь, надоело. Здесь, в деревне, хоть девчонки есть... хотя и тут не выгорело. Эх-х... — он уныло повесил голову.
— Так ты из родного посёлка ушёл потому, что девушку там найти не мог? — догадался я. Герт досадливо пожал плечами.
— Я ж те и объяснял: женщин у нас не осталось; начисто вымерли. Если б не отец Алекзонндер, конец бы — так и состарились бы деды бездетно.
— Отец Алекзонндер?.. Священник? А я слышал, что коммунисты — ну, хотя бы при Парижской коммуне— священников не переваривали; выгоняли или казнили. Как же так?
— Ну, в революцию-то всяко бывало. Которые попы против народа пошли, тех пришлось к ногтю взять. Хотя вообще-то тогда свободу совести ввели; в кого хочешь, в того и верь, только государственную религию отменили. С духовенством разборки за имущество шли, в основном; не хотели отдавать. Ладно, то давно было, а вот отец Алекзонндер случай особый — он-то как раз наш человек, коммунар. Не без предрассудков, конечно, так все в бога и верит, но почёт ему и хвала — помощь великую нам оказал.
— ...Раздобыл женщин? — увлечённый рассказом, я забыл обо всём и даже споткнулся, поддав сапогом осколок толстого стекла, видимо, оказавшийся на эстакаде в результате ночной артиллерийской перестрелки.
— Представь себе! Деды говорят, появился он тут довольно скоро после катастрофы, сопляком ещё был совсем. А приехал, не иначе, из вашей этой самой Либерии, через океан. Вдруг, понимаешь, пробрало его за души погибших помолиться — вот и примчался сюда. Повертелся тут, посмотрел на нашу беду, да и исчез. Исчез и черт с им; не до него. А через год вернулся, да не один, а почти полсотни, считай, девиц привёз!
— Вот это да! Прямо как праведник Ной, спас род человеческий.
— Да вот, выходит, что и так.
— Больше похоже на работорговлю, — неожиданно заметила Гейрскёгуль.
— Вот ни разу! — поднял палец Герт. — Бабушка моя, светлой памяти, рассказывала, что собрал он всяких сироток по либерийским церковным приютам, нищенок, из бедняков всяких-разных девчонок, кого прокормить родители не могли. Ну, блудницы — и те были. Не знаю уж, как он их убедил и сманил искать счастья за морем — кой-какие работорговские навыки наверняка понадобились, тут ты в точку попала — а вот не обманул в итоге. Здесь, ясное дело, всех их на руках носили, хоть самых дурнушек. Ни одна не пожалела в конце концов!
— Да уж, девицам явно повезло, — согласился я. — А вот мужчинам не очень. Осчастливили всего пятьдесят человек. Как же их остальные не перерезали от зависти?
— Сейчас тебе, 'перерезали'! — усмехнулся Герт. — Бобылей, почитай, и не осталось, все были довольны.
— ...Как?! Вы что, обобществили этих несчастных либериек?! — в ужасе отшатнулся я. — Всегда думал, что это противники клевещут на социалистов, а вы и в самом деле?.. Превратили их в сексуальных рабынь, в коров-производительниц?!
— В мозгах у тебя коровы!.. Что за бред? Это вот так у вас там коммунаров склоняют буржуазные пропагандисты?.. — возмутился, а потом насмешливо фыркнул гардариканец. — Нашёл тоже рабынь! Они сами себе выбирали мужей, полюбовно-добровольно, кому какие понравились. Разве что, сразу коммуной порешили — больше шести мужиков в одни руки не давать. Чтобы по-честному было.
— Да, это справедливо, — кивнула скандинавка, и я не понял, серьёзно или в шутку.
— Реверс-гарем, получается?
— Сам ты гарем. Мы говорим — 'семейная ячейка'.
— И немаленькая!
— Есть такое дело. Пятеро дедов у меня было, тёток-дядек вообще не счесть.
— А отцов сколько?
— Отец один, дурья твоя голова. Во втором-третьем поколении уже на мальчиков-девочек счёт примерно равный пошёл. Хотя парней все ж чуть поболе выходит, и кто не успел — тот опоздал. Я вот с носом остался, потом за Снежанкой решил приударить, для того и к барону пошёл. В дозоре-то на деревню и выселки часто наезжали. Да вот без толку... — вздохнул Герт.
— Вот теперь я понял, в чем дело. Сочувствую тебе, дружище, — я утешительно похлопал его по поникшему плечу.
— Эхе-хе... чем сочувствовать, лучше поделился бы...
— Мы пришли, — прервала его Гейрскёгуль.
И в самом деле, за увлекательным рассказом я не заметил, как мы прошагали по возвышающейся над неведомыми темными глубинами эстакаде примерно треть диаметра купола. Справа и ниже громоздились те самые металлические баки, давшие нам спасительное убежище. Ярдах же в тридцати дальше, посреди широкой эстакады возвышалась безмолвная и неподвижная громада пятибашенного танка.
Впрочем, до танка нужно было ещё дойти. А для этого пришлось бы перешагнуть через что-то, напоминающее обугленные кучи тряпья, разбросанные по дырчатому металлу отдельными холмиками и целыми грудами.
— Раз, два, три... шесть, семь, — негромко сосчитал Герт и наклонился над первым трупом. — Смотри-ка, одежда затлела, но не сказать, чтобы прямо уж поджарились.
Мертвец лежал ничком, вытянувшись в сторону далёкого выхода из купола, словно в отчаянном усилии. Темные закопчённые пальцы судорожно впились в дырчатый настил. Короткие волосы завились обгорелыми кончиками. Кожаная куртка выглядела совершенно целой, а вот шаровары на длинных ногах сгорели, расползшись отдельными черными клочками, уходящими в голенища узких сапог, тоже несколько съёжившихся от жара. Бестрепетно протянув руку, Герт вытащил из покоробившейся кобуры, прицепленной к поясу мёртвого разбойника, длинный револьвер с серебряной насечкой. Повертел в руках, направил в сторону и неожиданно выстрелил.
Оглушительное эхо прокатилось по куполу, вернулось от дальних стен, осыпав нас мелким белёсым пеплом, потревоженным где-то наверху.
— Дивное дело. Патроны — и те в порядке. Значит, не так сильно тут и горело?
— Полыхало — дай бог. У нас на ходу резиновые бандажи на катках воспламенились.
— А по ним и не скажешь. Смотри, даже не скрючился, как бывает на пожаре. Хотя, м-м-м... может, просто вцепился в железо?
— Думаю, причина в том, что они сперва хотели выскочить, как мы — вон, даже развернулись назад, носом к выходу. Но кислород выгорел, двигатель заглох, как и у нас. Но нам повезло, мы уже были недалеко от ворот и скатились по пандусу наружу. А разбойники, похоже, ещё какое-то время пытались отсидеться внутри танка. Когда стало слишком горячо и нечем дышать, не выдержали, повыпрыгивали и побежали к выходу. Надо думать, в этот момент основной форс пламени уже прошёл, метан понизу выгорел, и пожар стал утихать. Но воздух для дыхания оказался непригоден, и температура, конечно, слишком велика. Они задохнулись, пробежав десяток-другой шагов.
Гейрскёгуль без церемоний толкнула ногой один из трупов, скрюченный и лежащий на боку. Тот вяло качнулся, но не перевернулся на спину — трупное окоченение уже взяло своё. Толстая косичка, затянутая в кожаный чехольчик, закрученные букли на висках, пересекающая лоб повязка, закрывающая одну из глазниц...
— Это он?.. Одноглазый?.. — спросил я.
Не отвечая, скандинавка наступила тяжёлым ботинком на голову мертвеца. В сузившихся глазах горела ледяная ненависть.
Что он сделал этой молчаливой девушке, отнюдь не самой слабой и беззащитной представительнице прекрасного пола?
Из её слов было понятно, что её спутники, такие же грабители могил, кончили очень плохо. Атаман разбойников, перехвативший их при возвращении, не удовлетворился тем, что мародёры несли с собой, взявшись пытать их. Зачем? Хотел узнать, где они спрятали те ценности, что собрали раньше? До момента, когда мы захватили логово Одноглазого, никто из них, кроме скандинавки, не дожил. Почему он оставил её в живых? Она ведь наверняка сопротивлялась, и её избили; может быть, изнасиловали. Теперь понятно, зачем она увязалась за нами сюда, где остались трупы её мучителей.
Чувствуя, что не имею никакого права лезть с расспросами, я оставил её наедине с трупом Ейнаугига, и направился к танку, намереваясь выполнить то, зачем и пришёл сюда.
Тяжёлый танк пострадал от огня сильнее нашего Т-28. Краска обгорела и покоробилась; резиновые бандажи на поддерживающих роликах сгорели начисто, оставив голый металл, опорные катки ещё продолжали тлеть; от бунчуков, флагштоков и кольев на башне остались лишь жалкие огарки.
То, что я искал, нашлось между задней малой пушечной башней и жалюзи моторного отсека. Отрубленная голова обгорела намного сильнее, чем трупы, и пришлось сделать усилие, чтобы взять её в руки. К счастью, Герт, который уже копошился внутри боевого отделения танка, выглянул и бросил мне чью-то промасленную спецовку, чтобы завернуть находку.
— Как там, под бронёй? — поинтересовался я, пытаясь отрешиться от стоящего в воздухе запаха гари, жжёной резины и палёного волоса. — Удивительно, что танк не загорелся и не взорвался.
— Да нормально, — ответил молодой танкомастер. — Люки они бросили открытыми, но внутри ничего даже не затлело. Снаряды, патроны, всё целенькое. Даже мешки с награбленным барахлом.
— А вот интересно... — пройдя по крышам малых башенок и боковой части постамента центральной башни, я оказался в носовой части корпуса и забрался в люк механика-водителя. Расположение приборов отличалось от ставшей уже привычной приборной доски Т-28, но пусковой переключатель стартера выглядел точно так же. Проверив напряжение и подачу топлива, я повернул ручку. Стартер с готовностью зажужжал, и массивный корпус дрогнул и завибрировал на рессорах от запустившегося двигателя. Запахло горелой соляркой. Погоняв мотор пару минут на малых оборотах, я заглушил его и вылез наверх.
— Вот тебе, если захочешь из лёгкого танкиста переквалифицироваться в тяжёлого.
Герт кивнул:
— Добрый агрегат, пойдёт в дело. Мало ли какие ещё варнаки набегут. Или у Вака в заднице вдруг храбрость заиграет, когда вы уедете.
— Именно, — согласился я, открывая люк пулемётной башенки, из которой торчал дырчатый ствол пулемёта. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, как вынуть пулемёт из шаровой установки. Однако я все же нашёл нужный рычаг и с трудом просунул тяжёлое оружие наверх. За ним последовали несколько барабанов с патронами и кожаная сумка с принадлежностями.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
