Хотелось присесть. Но где?
Под ногами хлюпает болото, кругом — прижатые ветром к земле заросли камыша, вдалеке — небольшой, прореженный бурей лес, чуть правее — узкая лента речушки.
Легкие сапожки уже давно порвались и промокли, пропитанный влагой плащ уже не грел, тянул к земле. То и дело пробирала дрожь. Шумел впереди темный лес, и Калинка сама не зная зачем плелась к нему, туда где повыше и хоть не так мокро.
Вскрикнула в лесу спящая птица, и за спиной ей ответило утробное рычание.
Девушка вздрогнула. Хотела вскрикнуть, но крик вышел похожим на протяжный стон, резануло болью горло. Она заставила себя двинуться, бросилась вперед, поскользнулась, упала в грязь, ударившись локтем о камень.
Вскочив на ноги, что было сил помчалась к лесу. Сзади ломался камыш, хлюпала вода. Она вновь упала, уже на траву, и зверь пролетел над ее телом, оказавшись впереди. Медленно развернулся.
Калинка дрожала, как осиный лист. Все смотрела и смотрела на горящие зеленым глаза, на стекающую с клыков слюну, на длинную, серебрящуюся в свете луны шерсть.
И вдруг заорала. Зверю крик не понравился: он прижал уши к голове, нагнувшись. Заскулил. Жалобно, беспомощно. Калинка вскочила, вновь бросившись к болоту. Но не успела сделать и пару шагов, как ее перехватили чьи-то руки.
— Нет-нет-нет-нет! — кричала Калинка, пытаясь вырваться, но чужие руки держали крепко.
Да и не хотел с ней спорить незнакомец — оглушил коротким выплеском силы, да так, что Калинка чуть было не потеряла сознание, осев в крепких, мужских объятиях.
— Тихо, девочка! — сказал кто-то, когда принцесса, оглушенная конской дозой целительной магии, затихла. — Все закончилось. А тебе, друг мой, должно быть стыдно. Обижать гостей некрасиво.
Зверь заурчал, потерся о ноги незнакомца, и все еще находясь под действием магии, Калинка осторожно опустила ладонь на холку чудовищу, вплетя пальцы в жестковатую, пахнущую псиной шерсть.
— Вот и умница, — утробно прошептал незнакомец, уверенным жестом убирая руку принцессы с холки вновь оскалившегося зверя. — Уходи.
Калинка подумала на мгновение, что незнакомец сказал это ей, и вновь начала пугаться, как зверь вдруг развернулся и в несколько прыжков оказавшись в лесу, исчез в темной чаще.
— Что такая красавица делает в лесу? И одна.
Красавица? Так ее никто не называл. Калинка зарделась, внезапно почувствовав себя неудобно в безопасных объятиях незнакомца, и вырвалась из не так уж и обнимавших рук.
Не удержавшись, вновь поскользнувшись, она упала на спину, больно поцарапав локоть о острый сук, и только теперь, смотря снизу вверх, смогла разглядеть своего спасителя. Высокий, стройный, с крупными чертами лица, он очень сильно кого-то Калинке напоминал... Знакомое имя уже почти слетело с губ, как незнакомец вдруг невозмутимо протянул руку, помогая подняться. И другой — провел по кровоточащему локтю, заживляя рану.
— Что ты тут делаешь? — спросила принцесса, оглядывая свой плащ. — В таком виде вождю, пожалуй, показываться нет смысла.
— Думаю, показываться ему нет смысла в любом виде, — криво усмехнулся мужчина.
Калинка вздрогнула. Как смеет он разговаривать с ней, с принцессой, в таком тоне? Но вспомнив о своем письме, девушка смутилась. Принцесса принцессой, а глупость сделала, чего скрывать-то? Может, мама права, и кроме жалкой участи жрицы она ничего не достойна?
— Думаю, участь жрицы не такая уж и жалкая. Уж лучше участи быть растерзанной в чужой стране. Не находишь?
— Читаешь мои мысли? — вздрогнула Калинка.
— А ты против? — искренне удивился тот. — Я просто не хочу, чтобы ты сделала очередную глупость.
— Глупость? — взвилась Калинка.
Да кто он такой! И в то же время вздрогнула. И он... и не он.
— Это не ты, — выдохнула Калинка.
— Точно не я, — засмеялся мужчина.
Калинка похолодела, наконец, соображая. И в самом деле, откуда у придворного Мираниса может быть такая власть — подчинять себе зверей в Виссавии? И кто из свиты принца может сказать "наших гостей"? Да и кто осмелится смотреть пусть даже на недолугую, а все же на принцессу, так, как смотрел этот незнакомец? Кто осмелиться протянуть руку, чтобы освободить вихрь влажных волос, позволить ему рассыпаться по плечам? Кто на заявление:
— Мне холодно! — осмелился бы сказать:
— А счас будет жарко.
И в самом деле — жарко. И ночь из мокрой, промозглой, вдруг становится теплой, летней. И только сейчас замечает Калинка, что живой этот лес. Красивый, гораздо более красивый, чем то, что она видела в Кассии. Что по берегам реки растут огромные, белоснежные цветы. Что испускают они нежный, чарующий аромат, от которого кружится голова, но еще больше кружится голова от его теплых губ.
Она бы упала, но руки его держат.
Она ответила бы на поцелуй, но... лес был пуст.
Боги, она и не знала, что разочарование может быть таким острым, может так ранить сердце!
Шуршит в ветвях деревьев легкий ветерок. С тихим плеском разбиваются о берег серебристые волны. Калинка вздрагивает, когда за ее спиной раздается холодное:
— Я проведу вас в замок.
— Кто это был?
— Я прошу вас идти за мной, — настойчиво отвечает беловласый юноша в темном плаще. Виссавиец. — Я прошу вас забыть об этой ночи.
— Даже не надейся. Буду стоять здесь и ждать!
— Напрасно. Он больше не придет. Он приказал мне провести вас в замок.
Когда Калинка злая, оборванная, мокрая, появилась посреди зала, стало вдруг тихо. Совсем тихо. На ступеньках ведущей на второй этаж лестницы показался принц. Быстро спустившись, он схватил беглянку за руку, бросил белобрысому виссавийцу:
— Спасибо! — и потянул ее наверх.
— Пусти! — шипела Калинка, но устраивать скандал на глазах всего двора побоялась.
— Поговорим, сестренка, ой как поговорим!
— Не о чем мне с тобой разговаривать.
— А я думаю, есть о чем.
Они уже дошли до ее покоев, как она поняла. Вывернулась из рук принца, оставив ему мокрый плащ, хлестнула его по лицу и, прокричав:
— Посмеялся! Наказал меня! Послал своего телохранителя? Ненавижу тебя Мир, слышишь, ненавижу! — вбежала в свои покои и хлопнула дверью.
— Ничего не понимаю! — пожал плечами принц. — Но завтра я вернусь в Кассию. Наконец-то!
Глава 10. Рина
Первой полетела в стену нефритовая чаша. Не успели коснуться пола осколки, как Арман вслед за чашей отправил книгу, за ней шкатулку, за ней...
Что-то скользнуло по комнате, метнулось в ноги, обняло колени:
— Не надо, мой архан, — молил хариб. — Не надо...
— Нар, они моего брата... — прошипел Арман. — Суки!
— Знаю, мой архан!
— Я... отдал принцу самое дорогое, брата... а они!
— Мой архан...
— Пусти! Все ему скажу!
Скажет, что ошибся. Что Рэми место тут, в Виссавии, а не возле принца! И плевать ему, что Мир — принц. Рэми его брат!
— Пусти, я сказал!
И Лерину скажет. В морду даст! За "перестарался". За Рэми, что валяется в горячке!
— Пусти!
И Тисмену врежет. Какой он, к богам, целитель! Рана кровоточит, Рэми всю ночь бредит, а "целитель" лишь руками разводит. Дурак он, а не целитель!
— Лучше пусти...
Тон Армана стал угрожающим... и, отшвырнув от себя хариба, он выбежал в коридор и ворвался в покои принца.
Мираниса не было.
Зато у камина застыла, грея ладони над огнем, гибкая, женская фигурка, закутанная в чуть сияющий в полумраке белоснежный плащ.
Арман, вовсе не горя желанием разговаривать с кем-то помимо Мира и его телохранителей, хотел уже выйти, как девушка вздрогнула, обернулась и, увидев Армана, откинула капюшон на плечи, мило улыбаясь мужчине.
Виссавийка, только сейчас понял старшой. Молочно-белая кожа, длинные, блестящие волосы, тонкие черты лица, невероятная кошачья гибкость, которой в достатке было и у Рэми, и у Лии. И эти странные черные глаза, почти лишенные белка...
Одна ее улыбка заставила Армана забыть о гневе и вспомнить о манерах, поклониться гостье принца и начать лихорадочно подыскивать слова, чтобы извиниться и выйти.
— Я ждала вас! Мне необходимо с вами поговорить! — быстро зашептала она с чуть ощутимым акцентом. — Прошу вас!
— Не думаю, что наш разговор может помочь вам, архана.
Конечно, виссавийка. Разве посмела бы женщина-кассийка так обратиться к незнакомому мужчине? Как к равному? Без тени смущения?
— Я позову...
— Не надо никого звать, — горячо зашептала незнакомка, поспешно шагнув к Арману. — Просто выслушайте. Прошу вас! Выслушайте!
Она схватила Армана за рукав, легко потянув за собой к широкой скамье, стоящей у камина. Опешив, Арман поддался и сел рядом с виссавийкой, невольно любуясь, как играют отблески огня на ее тонком лице, как умоляюще блестят ее глаза, как маняще темнеют пухлые губы.
— Прошу вас, выслушайте меня! Прошу! Я понимаю, вы обижены. Но все не так, совсем не так. — Она пыталась говорить горячо, убеждающе, но слова на чужом языке явно давались ей с трудом, оттого она растягивала фразы, не в силах вложить в них ту горячность, что сияла в ее глазах. — Брат болен. Очень. Но никому вреда не делает... Поймите! Мы не хотели вас обидеть. Но как, как в таком виде показать его невесте? Я прошу вас! Умоляю! Не уезжайте. Дайте нам седмицу или две, и я обещаю, брату станет лучше. Уже стало, смотрите!
Девушка подбежала к окну и раньше, чем Арман успел возразить, распахнула ставни, впустив неожиданно ласковый утренний свет. Не понимая, чего она хочет, Арман встал рядом и, выглянув в окно, опешил.
Даже парки повелителя не могли сравняться с великолепием клана. Там, за стенами стоявшего на горе замка, раскинулся лес. Огромные деревья, украшенные россыпью сочных плодов, серебристые ленты рек, то игриво прятавшиеся за листвой, то вновь из-под нее выныривавшие, парившая над лесом пара белоснежных пегасов.
Залюбовавшись грацией животных, Арман почти забыл о незнакомке. Поймав на себе ее жаркий взгляд, он внезапно почувствовал себя неловко, почувствовав, что краснеет. Впервые за долгие годы женщина заставила его смутиться, как обычного мальчишку. Боги, да что же это?
Смотря на виссавийку, Арман вдруг понял — не волнует его красота за окном. Не волнует даже спящий за дверью Рэми. Впервые в жизни хочется только одного, чтобы эти черные глаза запылали радостью так же неистово, как теперь пылали мольбой.
Ошеломленный этой мыслью, он шагнул назад, и уже не знал, благодарить богов или проклинать за немилость, когда скрипнула дверь и в покои вошел принц.
— Добрый день, Рина, — Мир с серьезным видом склонился к руке девушки, коснувшись ее губами. — Счастлив видеть в своих покоях сестру вождя Виссавии.
— Но я думала, что вы... — чуть разочарованно протянула виссавийка, смотря на Армана. — Я думала это вы...
— Ну да, Арман действительно более красив, чем я, — насмешливо ответил Мир. — Наверное, это ему следовало родиться принцем. Но увы. Это всего лишь дозорный, и он сейчас простится с моей гостьей и оставит нас наедине, не так ли?
Мир говорил спокойно, вежливо, но Арман уловил в словах друга тщательно скрываемое раздражение.
— Да, мой принц! — он поклонился девушке, потом Миру, и стрелой вылетел из покоев брата.
Позднее, прыская в лицо холодной водой, он молился только об одном: чтобы Миранис согласился... остаться в Виссавии. И чтобы еще раз увидеть Рину, младшую сестру вождя.
На что он надеется?
— О чем ты думаешь, Арман? — сказал он сам себе. — Она не для тебя.
Разум соглашался. А сердце? Впервые в жизни сердце старшого бунтовало против разума.
— Мой архан, — тихий голос хариба заставил Армана вздрогнуть. — Вашему брату гораздо лучше...
— Спасибо, Нар, — Арман вспомнил, как отшвырнул недавно хариба, как тот неловко упал, ударяясь спиной о дверь, и быстро добавил. — Я приказываю тебе сходить к целителю. И прости...
— ...мой архан...
— ...прости, я не должен был. Больше этого никогда не повторится. Даю слово.
Ударить хариба... который предан ему душой и телом... Какой стыд.
Было темно и прохладно. Игна попала голой лодыжкой в что-то колючее и зашипела от боли, осторожно выпутывая ногу из зарослей ежевики.
— Пошли домой! — начал канючить братишка.
— Какое домой! — закричала девушка, наскоро залечивая царапину. Учитель доволен не будет: мало того, что влипла в ежевичник, так еще и сил слишком много на исцеление потратила, а ведь завтра посвящение. — Впервые за много дней не было бури. Понимаешь? И вообще, не ты ли хотел посмотреть на кассийцев? Хотел...
— Ну, хотел, — не унимался не по годам умный братишка. — Глупость хотел. Темно, еще шею сломаешь... а я перехода делать не умею.
А она умеет? Вместо того, чтобы вывести их прямо к замку, попала в лес. Где замок она понятия не имеет, и как вернуться назад, сказать по правде, тоже не совсем...
— Ишь ты какой! Не о сестре думаешь, а о переходе! Домой не попадешь, в теплую кроватку?
— Тише!
Игна, услышав то, что давно услышал более чувствительный братишка, застыла, осторожно толкая брата в сторону противоположную ежевичнику. Сразу вспомнились предупреждения старших: кассийцы на них не похожи. Они циничны и злы, способны на нечто, о чем воспитанной виссавийке знать не полагается...
Игну всегда интересовало до жути, что это за "нечто", о чем, закатывая глаза, так любила распинаться долгими вечерами целительница-мать.
— Они как хищники. Едят мясо других животных, но не это самое страшное — они "едят" друг друга. Наслаждаются чужими страданиями. Когда я подхожу к такому человеку, мне его не исцелять, мне его убить хочется. Их жертвы... они не лучше. С таким же удовольствием, как и их мучители, истязают слабейших. Для их женщин избавиться от ребенка — нормально. Их жрецы убивают детей, родившихся вне брака. Если такой ребенок даже выживет, то лучше ему не будет — его просто "сожрут". Я не понимаю жестокости этих людей. Не понимаю, как можно другим причинять боль и этим наслаждаться... Я не понимаю, как можно спать с мужчиной, его ненавидя.
— Мама, а что значит "спать с мужчиной"? — перебила однажды словесный поток матери Игна.
Мать как-то смутилась, потом на лице ее появилась странная улыбка, щеки порозовели, и она ответила гораздо мягче:
— Сама узнаешь, детка, когда время придет. И с нужным человеком. Тогда и возблагодаришь богиню, что не родилась кассийкой.
— Ты говоришь о любви?
— Я говорю о любви.
— А если она не ответная?
— Тогда это не любовь. Тогда надо идти к целителю душ и попросить избавить себя от пагубной страсти.
Игна заткнулась сразу. Она давно и безумно любила мужа соседки: улыбчивого Ларила. Ларил, казалось, отвечал ей взаимностью, но странная это была взаимность: в учебе помочь, подсказать заклинание, утешить словом ли, делом ли, но никогда не переступал он невидимой черты, за которую так хотелось переступить Игне...
Она даже книжку в библиотеке нашла, с запрещенными заклинаниями. Даже переписала приворот на бумажку и всегда носила на груди, боясь, что кто-то найдет.
