| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
С рассвета до наступления темноты лётный состав неотступно находился у самолётов. Здесь же завтракали и обедали. Походная кухня подъезжала к стоянкам, где под навесом стояли столы. И только на ужин, когда монгольское небо по южному резко темнело, лётчики и техники собирались в столовой на базе.
Питание вначале было однообразное. Но стараниями военкома полка, поставившего вопрос перед кем надо, как надо, через несколько дней на столе у лётчиков помимо баранины вареной, жареной и пареной, появилась картошка, квашеная капуста и соленые огурцы. А потом и сыр с колбасой, икра паюсная и кетовая, и даже кофе!
Одновременно с обучением и тренировками личного состава в район боевых действий усиленно перебрасывались новые эскадрильи. Изношенные истребители и бомбардировщики выводились из боевого состава полков.
Прибывали и новые летчики. И их тоже надо было вводить в курс дела и тренировать.
Капитан Степанов был назначен командиром переброшенной из Киевского военного округа эскадрильи И-15бис.
Этот самолёт, неплохо себя зарекомендовавший в Испании, он знал прекрасно. За полгода он налетал на нем двести с лишним часов в небе над родиной Сервантеса, провёл шестнадцать боёв, сбил десять самолетов фалангистов. А один из них, вообще, таранил в ночном небе над Валенсией.
За это и за многое другое командира эскадрильи 'чатос' Евгения Степанова представили к званию Героя Советского Союза. И если бы он просто погиб в том своём последнем бою, то наверняка им стал бы.
Дело было в том, что полтора года назад, в январе тридцать восьмого, над местечком Охос-Негрос он был сбит, но не погиб, а попал в плен.
Но сначала ему удалось завалить ещё один 'Фиат'. И тут его достала зенитка. Были перебиты тросы управления, повреждён двигатель. Он выбросился с парашютом над территорией, занятой противником, во время приземления сильно ударился о скалу и в безсознательном состоянии был подобран патрулем мятежников.
Следующие полгода он провел в тюрьмах — в Сарагосе, Саламанке, Сан-Себастьяне. В течение месяца его держали в одиночной камере, по нескольку дней не давали пищи, жестоко избивали, трижды выводили на расстрел.
В конце концов, республиканское правительство сумело обменять его через Международный Красный Крест на пленного немецкого пилота и отправить в Советский Союз.
В июле тридцать восьмого, после нескольких кошмарных месяцев во вражеских застенках, на судне, шедшем через Францию и Бельгию, исхудавший и поседевший старший лейтенант Степанов вернулся в Ленинград. Он был назначен инструктором по технике пилотирования в одну из частей ВВС Ленинградского военного округа.
Увы, после возвращения на Родину ему вручили лишь тот орден, которым он был награжден ещё в ноябре тридцать седьмого за участие в атаке авиабазы Гарапинильос около Сарагосы. Они сожгли тогда сорок вражеских самолётов на земле. Отомстили как надо за сгоревших в бою под Фунтес-де-Эбро советских танкистов! Кровь за кровь!
ЦИК СССР всех участников налета наградил орденами Красного Знамени. А Толяна Серова республиканское правительство наградило ещё и именными золотыми часами с надписью: 'За отвагу и доблесть!'.
Конечно, советские добровольцы воевали не за ордена. Но, все равно, глядя на своих товарищей, майоров и полковников, у которых их было по два — по три, и, понимая, что он заслужил не меньше, Евгению иногда приходилось проглатывать застревающий в горле комок. А, впрочем, время всё расставит по местам...
Зато ему всё-таки поверили и дали эскадрилью.
Здесь, в Монголии, 'бисы' показали, что больше не пригодны к воздушным схваткам, хотя ещё год-другой назад годились. Но, такая уж судьба у истребителей. Сначала он самый современный и совершенный, потом — ничего особенного, а потом — летающий гроб.
Теперь для И-15бис оставалась доступной лишь одна боевая задача — штурмовка наземных частей противника. С этим он ещё справлялся. Если не считать того, что брал всего две небольших бомбы, не имел пушек и никакой защиты от ружейно-пулемётного и зенитного огня, кроме перкаля. А его и пальцем можно проткнуть.
Конечно, прицельность вражеского огня не велика. Зато плотность самая, что ни на есть, подходящая. На своей шкуре испытал.
Степанов с удовольствием пересел бы со своего старого боевого друга 'чато' на более скоростную и лучше вооруженную 'моску', но командованию было виднее. И он гонял свою эскадрилью, до изнеможения отрабатывая не только штурмовку, но и маневренный воздушный бой, потому что тогда, в случае атаки истребителей противника, у его ребят ещё оставался какой-то шанс продержаться, пока примчатся 'ишаки' и отобьют их у врага.
Большинство самолетов, второй авиадивизии Квантунской армии, базировалось на аэродромах Хайлар и Чанчунь. Первый из них находился в ста пятидесяти, а второй — почти в шестистах километрах от района боевых действий. Правда, около двадцати истребителей временной оперативной авиагруппы стояли на передовых позициях у Ганьчжура, примерно в сорока километрах от линии боевого соприкосновения, но теперь, когда в районе боёв советскому командованию удалось сосредоточить более трёхсот самолетов, в том числе сотню истребителей И-16, шестьдесят И-15бис и сто тридцать пять бомбардировщиков СБ, это было не в счёт.
Из Чанчуня японские части быстро отреагировать на внезапное обострение ситуации не могли. Для их переброски на фронт вместе с наземными службами требовались, по крайней мере, сутки. Но после майских побед японцы чувствовали себя очень уверенно, и полагали, что опасаться советских самолётов не зачем. Сколько бы их ни было.
Яков Владимирович Смушкевич сидел в штабной палатке, глубоко задумавшись над картой дислокации, подчиненных ему ВВС.
Командовать таким количеством боевых самолетов в условиях реального боя ему ещё не приходилось. В Испании масштабы были далеко не те. Особенно в конце тридцать шестого — начале тридцать седьмого. А, впрочем, и позднее... Несколько истребительных эскадрилий, несколько бомбардировочных. Вылет на задание небольшими группами — звеньями и отрядами.
Он читал отчет Павла Рычагова о Хасанских событиях. Там ему действительно удалось собрать мощную авиационную группировку. Но воздушных боёв не было. Японцы не летали, опасаясь эскалации конфликта. Поэтому в отсутствие какого-либо противодействия огромные и медлительные бомбардировщики ТБ-3 ходили строем, как на параде и тонными бомбами месили Заозёрную и Безымянную. А в промежутках между налетами сотен бомбардировщиков эти же две несчастные сопки, от скуки, штурмовали сотни истребителей.
Пока Ворошилов лично не запретил массированное применение авиации (кстати, вполне справедливо), указав слегка зарвавшемуся Павлу на то, что 'летать скопом без большого толку не только бесполезно, но и вредно!'.
Молодой, горячий! Каким и должен быть командир истребительной эскадрильи. Комэска, а не комдив!
Всё дело в том, что командир отряда старший лейтенант Рычагов, молниеносно перепрыгивая через звания и должности, за два года дослужился до комдива! До революции звался бы генерал-лейтенантом. Слишком быстро... Поучиться бы ему в академии! Покомандовать годик-другой-третий одной и той же частью, под присмотром у хорошего командира соединения. Глядишь, и вышел бы из парня толк.
А у Смушкевича тут таких горячих целая команда! И за всеми пригляд нужен. Это только в рапортах и донесениях они подписываются полковниками и майорами. А на самом деле, всего на всего, двадцати шести — двадцатисемилетние мальчишки!
С высоты тридцати семи лет комкор, естественно, смотрел на своих летчиков как на мальчишек. Сам-то аж с восемнадцатого года в Красной Армии. Комиссарил в Гражданскую. Потом бандитов гонял по белорусским лесам. С двадцать второго — в авиации.
Правда, сначала как политработник. Но уже через пару лет стал летать не хуже подчиненных. Тогда, в начале двадцатых, ему часто приходилось участвовать в агитполетах, призывая население вступать в ряды Общества Друзей Воздушного Флота. В этих полётах он и обучился лётному мастерству, когда пилоты по его просьбе давали своему комиссару подержаться за ручку управления.
После первого самостоятельного вылета военком двести первой легкобомбардировочной авиабригады им. Совнаркома Белорусской ССР Смушкевич стал летать каждый день. Хотя и скрывал это от жены, чтобы её не беспокоить. Пока не занял первое место в бригаде по пилотажу, стрельбе из пулемёта и точной бомбардировке. Кстати, именно, тогда его и назначили командиром бригады.
В тридцать втором комбриг Смушкевич экстерном окончил первую военную школу летчиков в Каче. Вместо очередного отпуска, всего за сорок дней, он прошел курс ускоренной лётной подготовки и получил пилотское свидетельство.
А потом была война в Испании... За восемь месяцев старший советник при командующем республиканских ВВС 'генерал Дуглас' налетал в боевой обстановке более двухсот часов, в том числе более сотни на 'чато'. Водил эскадрильи на штурмовки, в воздушных боях сбил несколько фашистов.
Он вернулся на Родину с двумя орденами Ленина и, минуя звание комдива, сразу стал комкором. И все бы было хорошо. Но ни у кого не бывает в жизни все хорошо. Во всяком случае, достаточно долго.
Сначала, упав с балкона, разбилась его маленькая дочка Ленúна. И погибла.
А вскоре он сам попал в тяжелейшую аварию, и разбился. Но почему-то не погиб...
В апреле прошлого года специально для показа членам правительства на воздушном параде прямо с завода на Центральный аэродром пригнали новейший разведчик Р-10.
Самолёт был окрашен серебрянкой, а на его борту красной краской была нанесена надпись: 'Командующему Первомайским воздушным парадом Герою Советского Союза комкору Я.В. Смушкевичу'. В одном из полетов из-за конструктивной недоработки маслопровода у него заклинило мотор.
Его извлекли из-под обломков с ногами, переломанными от ступней до бёдер, с выбитыми зубами, тяжёлыми ранениями головы, сотрясением мозга и обожжённой спиной и отвезли в Боткинскую больницу.
А техник сидевший в задней кабине отделался лёгким испугом. И такое в авиации бывает.
Несколько дней Смушкевич был без сознания. Требовалась срочная операция тазобедренного сустава. Врачи собирались ампутировать ему обе ноги. Но, благодаря искусству профессора Фридмана операция прошла блестяще, и ноги у него остались, только одна стала значительно короче. И ему был прописан массаж.
Смушкевич вспомнил о курсе лечебной гимнастики и побледнел. После такого не страшно и в застенки... Но он был готов на всё, чтобы вернуться в небо. Другой и ходить бы не смог, а ему надо было снова в небо!
Вскоре он бросил костыль и стал ходить, опираясь только на палку. Потом начал упражняться на автомобиле. Бывало, заведёт машину и пробует нажимать на педали и переключать скорости. Превозмогая нечеловеческие боли, он тренировался часами. После первой удачной попытки стал выезжать на машине каждый день. Дома он бросал палку и учился ходить без неё. А однажды приехал на аэродром, посмотреть полеты. И не удержался, сел в кабину и полетел... Это было совсем недавно.
Смушкевич посмотрел на карту. Численный состав японской авиации оценивался нашей разведкой в двести пятьдесят — двести шестьдесят самолетов, из которых как минимум половину составляли истребители. Силы практически равные. Если не учитывать лучшие тактико-технические данные их истребителей, больший боевой опыт лётного состава, а также их уверенность в своих силах после майского провала Куцепалова.
Впрочем, эта их уверенность кажется очень похожей на самоуверенность!
'На этом мы их и подловим! — решил Смушкевич. — Ребята строевых летчиков хорошо поднатаскали. Боевой дух подняли. И в бой сами поведут!'
Да, команда у него подобралась, любо-дорого! Не команда, а мечта!
8. Мы красные кавалеристы...
Чита, июнь 1939 г.
...Июнь в Чите выдался на редкость сухим и жарким. Дышать было нечем. Даже по ночам желанная прохлада так и не наступала. Едва успевшая зазеленеть трава выгорела. Асфальт плавился, а над грунтовыми дорогами пыль стояла не опускаясь.
В городе было совершенно невыносимо. Прозрачные серые облака иногда проплывали в вышине, но короткий слепой дождь испарялся, так и не долетев до земли.
Два козла отпущения за майские поражения советской авиации в Монголии, майор Куцепалов и капитан Иванищев, отозванные в распоряжение командования ВВС округа, а точнее сказать, отосланные на его усмотрение, сидели в своем номере в гостинице в одних трусах, и пили тёплую и противную водку.
Впрочем, лучше сидеть и пить тёплую водку в гостинице, чем сидеть в холодной камере внутренней тюрьмы НКВД и ждать очередного ночного допроса!
Конечно, можно было бы и в кабаке гульнуть напоследок, как следует. Денег у них было достаточно. Содержание-то выплатили. Но нарываться на разбор полётов в комендатуре не хотелось. Это могло нарушить шаткое равновесие их замёрзшего в нижней точке бытия.
На улице — жара, а их бытие замёрзло в нижней точке. Как термометр.
Куцепалов кое-как выговорил про себя это дурацкое слово: 'Тер-мор-мер... Тьфу, ты пропасть! Не так... Тер-мор-метр! Во, как!'
Он криво усмехнулся и налил себе и своему товарищу по несчастью. И поставил пустую бутылку под стул. Она упала и, позвякивая, покатилась по полу. В угол, к своим, таким же пустым, товаркам.
— Федор! — смотрел на него Иванищев остекленевшим взглядом, заметно покачиваясь из стороны в сторону. — А если рысью? А?.. Шашки наголо и марш-марш! А?.. Мы им, что щенки пархатые? А?.. Мы кр-р-р-расные кавале-ристы и про нас!
— Товарищ капитан! Ты на плацу или кто? Ты красный командир или где?.. Равняйсь! Смирно! Вольно! — Куцепалов звякнул по его стакану своим. — Пей, давай!
— Федор! Да, я за тебя! Да, я! — ударил себя в грудь со слезой в голосе Иванищев.
Он сидел в номере безвылазно, а Куцепалов каждое утро как штык являлся в штаб. Голова у майора была крепкая и ежедневные попойки никак на ней не сказывались. Некоторое время он отирался по кабинетам, разнюхивая, как идут дела, и, стараясь не попасть на глаза начальству, а потом шёл в магазин за очередной партией спиртного. Иногда он покупал закуску. Иногда — нет.
В этот день он, как обычно, явился в штаб, и заглянул к знакомому направленцу из оперативного отдела. Новостей не было. Ни хороших, ни плохих. Он уже почти собрался отправиться по привычному маршруту в магазин, как вдруг увидел шагающего навстречу незнакомого старшего командира.
А, на самом деле, очень хорошо знакомого!
Вообще-то, когда он встречался с ним в последний раз, у него было по три прямоугольника в петлицах и один орден на груди. А теперь — два ромба комдива и целых два ордена — Ленина и Красного Знамени. Да ещё и юбилейная медаль в придачу. Но стальной взгляд, характерная ямка на твёрдом подбородке и резкие складки возле упрямого рта не оставляли никаких сомнений.
Это был Георгий Жуков. Бывший командир того самого кавалерийского полка, в котором они с Гришкой когда-то начинали свою службу.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
