Песочные часы с кукушкой

— Понравилась. — Коротко ответил Карл Поликарпович. — Только...

— Что только? Ну, не томи. Начал, так заканчивай, а то обижусь на такую скрытность.

— Только вот... зачем все это, Яков? — Страдальчески изгибая брови, Клюев взглянул в лицо друга. — Это же... Ради войны? Смертей, потерь близких, устрашения — ради чего?

— Э-э-э, Карлуша, а ты тот еще фрукт. — Медленно сказал Яков, прекратив приплясывать. — И давно ты по-английски стал разуметь?

— Недавно, — буркнул Карл Поликарпович, всеми силами стараясь загнать досаду поглубже — вот ведь, не сдержался, выдал себя. — Ты не ответил, Яков. Это ведь... оружие.

Он произнес последнее слово, вложив в него все презрение, что мог.

— Оружие. — Повторил Яков с легкой, словно бы даже печальной улыбкой. — А чего ты насупился? Обвиняешь меня в чем-то? Сам-то, поди, когда приехал на Остров, не погнушался контракт заключить о новом механизме для винтовки.

Карл Поликарпович задохнулся, хватив ртом слишком много морозного воздуха. Откуда Яков прознал? Ведь никто, кроме самого Клюева, да тогдашнего Председателя Совета, Ипполита Ивановича, об этом не знал...

— Но я... я отказался! — С трудом выдохнув, вскинулся фабрикант. — Отказался!

— Не по своей воле ведь, верно, Карл? Просто заказ так и не оформили, потом затянулось, потом и вовсе правление Острова сменилось... А не сменилось бы, точили бы сейчас твои мастера на фабрике курки, винты для приклада, спусковые крючки и скобы, фиксаторы да пружины... — Шварц перечислил именно те части винтовки, на производство которых три года назад чуть было не подписался Карл Поликарпович. — Так что не надо мне тут сплевывать 'оружие', будто ты чист, как первый снег, а я, исчадие какое, душу продал за три тысячи рублей.

Когда Яков назвал детали, Клюев вздрогнул. Теперь, услышав от друга точную сумму первого контракта, он покачнулся.

— Давай, Карлуша, не делать поспешных выводов. — Спокойно, без злобы, сказал Яков. — Тут ведь в чем штука, дорогой мой друг... Человек — существо слабое, но агрессивное. И, хоть как ты его воспитай, сколько ни влей в уши слов о добре и справедливости для всех, все равно будет хвататься за оружие. Каменный топор, меч, ружье, пушку... Людей не переделать. Но если самые сильные державы, которые войны и начинают, будут иметь сверхмощное оружие — каждая, Карлуша, каждая страна! — то и войн никаких не будет.

— Как это? — обретя дар речи, выдохнул Клюев.

— А так. У тебя ружье, у соседа, скажем, меч. Отчего бы не захватить его огород, пока он ворон считает? Пока добежит до тебя со своей железякой, ты его раз — и пристрелишь. — Яков говорил медленно, простыми словами, будто объяснял ребенку. — А вот иначе... У тебя ружье и у соседа ружье. И ты знаешь, что если на него дуло наставишь, то и он тебя на прицел возьмет. И поляжете, в случае чего, оба. А если это ружье еще и само на войну ходит, то даже если случится конфликт, оба оружия друг друга уничтожат, а люди живы останутся. Смекаешь?

Клюев медленно кивнул, поворачивая идею Якова в голове так и эдак. Вроде выходило, что прав его друг. Карл Поликарпович кивнул еще раз, уже уверенно.

Открылась дверца мобиля и оттуда высунулся Жак.

— Задубели там небось совсем? Залезайте, растопилось. Поедем домой, у меня коньяк тридцатилетний припасен, согреетесь.

— Ну, Карл, давай, не топчись... — Яков потрепал друга по плечу, подталкивая к мобилю. — И не серчай, что тайну твою я разузнал, и от тебя скрывал. Ты тоже, вон, мне про английский ни слова не сказал. Как успехи, кстати?

— Very well, thanks for asking. — От недавних потрясений, не иначе, Клюев пробурчал это почти без акцента.

— О-о-о, Жак, слыхал? — Радостно присвистнул Яков, садясь в машину.

— Слыхал, — едко отозвался француз. — Вы, Карл Поликарпович, по-итальянски тоже глаголите, али как? Или мне, на всякий случай, стоит вспомнить навыки в китайском, чтобы вы ненароком что не подслушали?

— Хватит, Жак, — со смехом прервал его Яков и повернулся к Клюеву, устроившемуся на заднем сиденье. — Карлуша, не обращай внимания на этого 'fool'. Я так даже рад, в конечном счете, что ты язык изучаешь. Это развивает голову и не дает мышлению застояться. А нам с тобой, Карл, предстоят такие дела, такие дела...

— Эй, пошли, залетные! — Закричал зычным голосом Жак, дергая ручку на панели мобиля.

— Ты ведь со мной? — Перегнувшись через спинку переднего сидения, Яков пронзительно глянул на Карла Поликарповича, словно бы в душу заглядывал.

— Куда я денусь, — проворчал Клюев. — С тобой, Яков.

Визит десятый

Джилли после той прогулки в тумане и сама слегла на пару дней. Она валялась в кровати, пила наваристый бульон по рецепту тети — с тертым корнем имбиря, — и изводила посыльного, вихрастого мальчишку, заставляя его по три раза на дню носить записки в дом Шварца. Ученый неизменно отвечал, что Адам выздоравливает, чувствует себя неплохо, но гостей принимать пока не в состоянии. Хотя Джилл и сама бы не показалась на глаза молодому человеку — нос у нее распух, голос сел так, что она могла лишь сипеть, а руки и ноги отекли. 'Злая судьба... — думала девушка, — быть в неведении просто ужасно... кто бы мог подумать — Ромео и Джульетту разлучали бессердечные родственники, а нас с Адамом удерживает порознь банальная слабость от болезни...'. Самое ужасное было в том, что Джилл думала так почти что серьезно. Положение спас дядя, вернувшийся из Европы. Он осмотрел мрачную Джилл, хмыкнул и о чем-то переговорил с женой.

К вечеру второго дня мистер Кромби зашел в спальню к племяннице и присел на край кровати, глядя на нее поверх очков-половинок. Джилл отложила в сторону роман Бронте и приготовилась слушать. Она знала это выражение на лице дяди — он явно готовился преподнести ей какую-то замечательную новость.

— Хм. — Издалека начал мистер Кромби. — Ты, я смотрю, идешь на поправку.

— Еще один день в постели, и я взвою, — согласилась девушка.

— Ну, так у меня для тебя есть сюрприз. Поскольку наша газета, до этой поры весьма удачно конкурировавшая с островными изданиями других стран, на данный момент жизнерадостно катится в пропасть забвения, я принял решение. — Дядя глубоко вздохнул. По природе своей он был человеком тихим, деревенским, как он сам себя определял — 'буколическим'. И всевозможные информационные войны заставляли его нервничать, что плохо сказывалось на пищеварении, а это, в свою очередь, изрядно портило характер миссис Кромби, которой приходилось выдумывать разнообразные, но постные блюда. — С завтрашнего дня...

Мистер Кромби с сомнением оглядел красный нос Джилл и поправился:

— С послезавтрашнего дня мы выходим на работу в полном, так сказать, объеме. Никаких домашних ленивых посиделок. Откроем редакцию, а то она уже мхом покрылась, наберем еще людей... А ты получаешь официальное назначение в штат, как корреспондент.

Девушка взвизгнула и бросилась обнимать дядю. Тот смущенно поправил съехавшие набок очки.

— Ну-ну. Это означает больше работы, больше ответственности... ты готова?

— Я давно готова, дядюшка! — Воскликнула Джилл. — Только не решалась тебе сказать, что нас другие газеты теснят... А почему ты вообще забеспокоился по этому поводу? — Она подозрительно сузила глаза. — Мы можем разориться?

— Все могут разориться, — проворчал Кромби. — Мы, надеюсь, сделаем это в последнюю очередь, поскольку я купил акции 'Островной компании', еще когда они только тут появились... Но с газетой дела обстоят так — либо мы считаем ее игрушкой, и она тихо тонет, либо мы беремся за дело всерьез.

— Всерьез! — Твердо сказала Джилл. — Я иного от тебя и не ожидала. А я смогу начать и завтра...

Но завтра, хоть болезнь и отступила, а нос Джилл снова приобрел привычные изящные и задорные очертания, выйти на работу ей не удалось, хотя в город она приехала. Помещение, где располагалась редакция, пришлось буквально отскребать от пыли и паутины, чем занялась армия нанятых уборщиков; дядя взялся за отбор претендентов на должности штатных журналистов и корректоров, а Джилл... Она решила навестить Адама. И пусть в своей последней записке мистер Шварц все так же настойчиво предлагал ей 'подождать более подходящего случая', девушка была настроена на встречу с предметом своих чувств. В конце концов, уж за три дня можно достаточно поправиться... а если Адаму стало хуже, ей тем более следует знать. Джилл направилась к дому изобретателя пешком, благо идти пришлось недалеко. Была середина дня, значит, даже больной, Адам уже должен был проснуться.

Ветер, дующий с моря, приносил запах соли и водорослей. Светило солнце, воздух вскипал прохладой. Джилл прижала к подбородку воротник пальто, защищая шею от холода. Николаевская была непривычно тиха и пустынна, только звенел где-то вдали колокол на башне с часами, да играла в одном из двориков дребезжащая шарманка.

Девушка дернула звонок и воинственно задрала подбородок, готовясь к встрече со Шварцем лицом к лицу. Но дверь открыл его помощник, сеньор Мозетти.

— Мисс Кромби...

— Я к Адаму, — решительно заявила Джилли.

— Он не принимает, — отрезал итальянец, с интересом ее разглядывая.

Джилл растерялась. Заготовленная пылкая речь испарилась из головы в один миг. Она почувствовала, как губы против воли начинают дрожать, а глаза наполняются слезами.

— Пожалуйста... мне очень надо его увидеть... — прошептала она.

Жак вздохнул. Поглядел вглубь дома, потом снова на нее.

— Хорошо, проходите. — Он открыл дверь пошире. — Не могу отказать, когда меня умоляет такое прелестное создание... Яков Гедеонович отсутствует, так что минут двадцать у вас, думаю, есть.

Он принял ее пальто и, блеснув улыбкой в полутьме прихожей, сказал:

— Следуйте за мной.

Жак повел ее по коридору, через гостиную и лабораторию. Она чувствовала себя, как во сне — все казалось знакомым и в то же время чужим. Она ведь здесь брала интервью у Шварца в прошлый раз? Или в другой комнате? Поднявшись на второй этаж за своим провожатым, девушка изумленно вздохнула, невольно замедлив шаг.

— Я не знала, что у вас тут оранжерея, — сказала она Жаку. — Как красиво...

Сквозь сочную, зеленую листву тут и там блестели зеркала. Солнечный свет, падая откуда-то сверху, разбивался в них на кусочки.

— Вы пришли посмотреть на оранжерею или поговорить с Адамом? — Жак нетерпеливо потянул девушку за рукав платья.

Перед тем, как постучать в дверь спальни секретаря, сеньор Мозетти еще раз окинул взглядом журналистку, словно проверял ее решимость.

— Адам. — Два коротких удара. — К тебе гостья.

— Проходите, — раздалось из-за двери.

Джилл ожидала, что ее встретит запах лекарств, так наскучивший ей дома, и лежащий на кровати изможденный молодой человек, но Адам поднялся ей навстречу из-за стола, заваленного бумагами. Одет он был вовсе не как больной — костюм, даже галстук, все в идеальном порядке, только пиджак расстегнут.

— Мисс Кром... Джилл. — Он кивнул и покосился на Жака.

Тот, с видом заправской дуэньи строго погрозил молодым людям пальцем и с ухмылкой скрылся в коридоре.

Джилл замешкалась, не представляя, с чего начать разговор. Адам стоял посреди комнаты, как истукан, и молчал. Тогда девушка осмелилась начать разговор первой.

— Ты уже выздоровел...

— Да.

— Я тоже простудилась... после того, как там, на холме, ждала тебя... О, я знаю, ты не виноват, ты попросил мистера Шварца предупредить меня, но он запоздал. — Не в силах остановиться, Джилл все говорила, говорила. — Ты не представляешь, удивительно, правда, мы оба простудились... Мне давали имбирь. О, и у меня новости. С завтрашнего дня я буду работать тут, в городе, и мы сможем чаще видеться. Здорово, правда?

— Наверное, — рассеянно отозвался Адам. Джилл хотелось подойти к нему, обнять, но отчего-то она словно вросла в пол.

— Ужасно... воспаление легких... Неудивительно, ведь поднялся такой мокрый туман. Я говорила, что ждала на холме в тот вечер? Я не знала, что ты заболел, и ждала... и там был туман, и мне показалось...

— Что показалось?

— Пустяки... я такая глупая. Мне показалось, что я видела тебя у обрыва... Но этого, конечно же, не может быть.

Адам кивнул, отводя глаза.

— Ты... тебя ведь не было там, да?

Джилл не могла бы объяснить, зачем ей понадобилось расспрашивать Адама именно об этом, ведь мистер Шварц все объяснил; но некое шестое чувство, а, может, женское чутье, подсказывали ей, что Адам что-то скрывает.

— Не было. — Тихо ответил молодой человек. — Я был дома. Заболел. Не смог прийти. Прошу прощения.

Тут Джилл со всей ясностью поняла — Адам лжет. Он никогда ей не врал, он вообще не говорил ни слова неправды, но сейчас его пустой взгляд, то, как он избегал смотреть на нее, неестественно опущенные плечи — все буквально кричало о лжи. Внутри Джилл поднялась волна возмущения.

— Это мистер Шварц велел тебе говорить это? Он, да? — Позади скрипнула дверь, но Джилл в волнении не заметила тихого звука. — Почему? Что произошло? И что за власть он имеет над тобой?

Кто-то ухватил девушку за плечо и довольно грубо развернул к себе. Она чуть не вскрикнула, но увидела, что это помощник Шварца. Жак, нахмурившись, потянул ее к выходу. Адам даже не шелохнулся, когда Мозетти уводил ее, и последнее, что она увидела, бросив взгляд в комнату — поникший силуэт юноши.

— Мисс, не стоило мне вас пускать... — Зашипел Жак, намертво вцепившись в локоть Джилл. — Я-то, идиот, решил, что вы его облобызаете да повздыхаете, а вы что устроили?

— Но я... — Девушка едва не спотыкалась, так быстро ее тащил за собой итальянец.

— Basta, — не слушая ее, продолжал шипеть Жак. — Ни слова больше. Мне следовало догадаться, что ваша журналистская натура возьмет верх... Вопросы, вопросы... О, женщины, имя вам — коварство!

Они пробежали мимо оранжереи и уже начали спускаться по лестнице, как вдруг внизу хлопнула дверь.

— Жак! — Раздался голос изобретателя.

Мозетти остановился так резко, что Джилл, совершив пируэт, как в танце, развернулась и, чтобы не упасть, уперлась руками Жаку в грудь. Он прижал девушку к себе, тонкими горячими пальцами прикрыл рот.

— Тш-ш-ш, colomba mia, слушайся меня и все будет хорошо, — прошептал он, наклонившись к самому ее уху.

— Жак! Спускайся, ты мне нужен. Нам надо ехать во Дворец. Заседание! Если ты до сих пор в объятиях Морфея, я устрою взбучку вам обоим! — Голос Шварца, казалось, проникал во все уголки дома, отражаясь от стен. У Джилл на краю сознания, ошарашенного равнодушием Адама, внезапным возвращением хозяина, и, более всего — реакцией Жака, который, похоже, был сильно напуган, промелькнула дикая мысль: что дом — это огромная труба, гигантская раковина, завитая по спирали, как рог морского бога.

Мозетти тем временем открыл небольшую дверцу в стене сбоку и втолкнул Джилл в какое-то небольшое помещение, вроде чулана.

— Сиди тихо, голубка, — сказал Жак. — Мы с патроном скоро уедем, и тогда выбирайся, и беги отсюда без оглядки, поняла? — Джилл лишь судорожно вдохнула, и Жак повторил с нажимом: — Поняла?