Игры с дымом

Вокруг простиралось просто кладбище — и просто шел дождь; и парили искры Дара. Белесый вихрь исчез без следа — был ли он? Амет не знал. Он встал, осмотрелся и стыдливо пнул обломок изрубленной им скульптуры. "Демоны его знает, что на меня нашло, — подумал паладин. — Колдовство".

Но вспорхнуло со столба изваяние, взмахнув широкими крыльями, и устремилось в ливень.

— Вот тебе и суеверия, — шепчет Амет, уставившись на летуна. — Вот тебе и раз.

Паладин притягивает на левую ладонь искры Дара. Существо проносится прямо над головой бойца, горят желтые тарелки глаз...

Белесый дротик устремляется в крылатую тварь, пробивает скользкое тело и исчезает в дожде. Летун беззвучно обмякает и падает в липкую грязь. Виверн?..

Амет пронесся под аркой ворот и побежал по старой дороге. Он перестал удивляться происходящему: от ереси можно было ожидать всего. Теперь надо было добраться до Зенира. Надо было успеть!

Уже потом можно подумать: что же нашло на него, Амета, в эти страшные минуты?

* * *

Далеко на юге чернобородый Ринхизан со звериным рыком приходит в чувство. Багровый огонь полыхает во взгляде мага. Он обрушивает кулак на низкий столик — и вино выплескивается из стеклянного кубка. Шаир останавливает напиток свирепым взглядом; мгновение наблюдает за игрой огня. Алая струя низвергается в стекло. Послушный огонек в напитке позволяет шаиру управлять вином — не подобны ли вину люди?

Немногое изменилось во Дворце Шаиров. Длинноусый Хорхизан восседает на подушках; глаза мага закрыты, вокруг не мечутся дымные образы. Белобородый Шалхизан поглощен творением: перед ним из кальянного дыма возникают башни и купола, составляя монументальное подобие Дворца Шаиров — полупрозрачное и удивительно похожее на подлинный дворец. Шалхизан водит и водит рукой — и в башнях появляются стрельчатые окна, на шпилях вспыхивает пламя.

— Вы кажетесь взволнованным, Ринхизан? — с участием в голосе спрашивает седобородый шаир. — Что произошло?

Маг отпивает вина, в глазах утихает ярость.

— Зверь убит, Шалхизан.

— Да, да, — участливо кивает седой маг, выводя завитушки у окон призрачного дворца. — Я понимаю Вас, Ринхизан, понимаю: Вы не могли ожидать подобного.

— Я следил за Искусством Хорхизана, — продолжает Ринхизан, отпивая еще глоток. — Некий северянин оказался рядом, и разум его помутился. Дыхание Хизаннана удивительно, я желал бы испытать его.

— Великая честь быть глазами всего Таарнана, — мягко возражает Шалхизан, вырисовывая четыре языка пламени на куполе дворца. — Всему свое время, Ринхизан.

Чернобородый шаир отворачивается и отпивает вина.

— Но я не увидел изящества в дыхании Хизаннана, шаиры. Оно пробудило в северянине слабость и трусость, а не силу; заставило согнуться и дрожать. Можно ли владеть подобным оружием?

Тянется время — и говорит Хорхизан, едва шевеля губами.

— Оно непохоже на дыхание Хизантаара, оно своевольно и неудобно, оно таково, каким его описал мудрый Йолхизан. Найдутся ли на северных землях искусные вершаиры, могущие сравниться с владыками Тер-Аша? Не знаю.

— Всему свое время, — говорит чернобородый Ринхизан. — Огня не скрыть в соломе: если вершаиры подобного умения существуют, они не скроются от взгляда владык Тер-Аша.

— Несомненно, несомненно, шаир, — кивает старый Шалхизан. — Истина во тьме, и только время поднимет завесу тайного. Так говорит и шаир Йолхизан, а он мудрее всех нас. Он, наверное, и теперь в библиотеке, — шаир указывает на окошко в островерхой дымной башне, — и черпает мудрость веков из древних свитков. Дни и ночи там, шаиры, дни и ночи. Я давно не видел Йолхизана. Мы все давно его не видели.

Огонь бушует в глазах Ринхизана. Маг отпивает вина, не произнося ни слова.

— Мы станем ждать, — нарушает тишину Хорхизан. — Мы вглядываемся во Всемирное Пламя. Что произойдет в нем? кто может знать? Когда следующая Печать будет начертана, мы ощутим дыхание Хизаннана, сможем им повелевать.

Седобородый старик взмахивает рукой и единственным вдохновенным росчерком создает над воздушным дворцом дымчатого дракона — могучего, раскинувшего крылья над высокими башнями, пристально и свирепо глядящего вниз — и весь кропотливо создаваемый дворец тает, становясь бесформенными клубами. Маг продолжает хранить молчание.

Глава 5. Давно не столица

— Истинно так, почтенный, — в пятый раз за день говорил Тон. — Я всего лишь скромный слуга Всевышнего, сопровождаю путников до Зенира.

— Ну, тогда доброго пути, — в пятый раз говорил очередной стражник у очередного поста. В Лергире верили монахам.

Солнце, наверное, поднялось уже высоко, но видно его не было: все небо затянуто мокрыми, тяжелыми тучами. Южанам было нипочем: они набрасывали на себя едва видимый огненный ореол, не пропускавший ни потоков дождя, ни, надо полагать, пронизывающей до костей сырости. Перед постами стражи таариты нехотя сбрасывали заклинание — и тотчас же промокали до нитки, не выдавая себя. Впрочем, стоило отойти — одежда быстро высыхала.

Тон, разумеется, такой чести не удостоился и топал по раскисшему тракту, кляня свои безумные идеи. Только прошлой ночью он по-настоящему осознал, во что вляпался.

Он боялся сбежать и вернуться в Химбар — и самому себе боялся в этом признаться, и придумывал нелепые отговорки. Впереди ожидала неизвестность. Спину жег пристальный взгляд "великого вершаира" Оронтаара, Тон поворачивался — нет, показалось: маг то глазел по сторонам, то по-запустынному разговаривал со спутниками. Но все равно тревожно было, очень тревожно, страх ворочался и скребся в груди. Тон втягивал голову в плечи, дрожал: было холодно.

Этим утром его разбудили — Оронтаар, не церемонясь, пнул в бок, — когда заря только-только загоралась на горизонте. Неудобная ряса промокла насквозь и прилипала к исподнему, не сохраняя тепла. Ноги затекли и не слушались, от сдернутых веревок остались багровые полосы, руки сначала безвольно висели, потом к ним начала приливать кровь...

И тогда Тон завыл от дикой щемящей боли, и ему сразу зажали рот и пригрозили — все тот же Оронтаар, конечно, — убить как козьего сына, если он, Тон, не заткнется. Даже не сжечь — просто прирезать, чтобы не привлекать внимания. Не заслужил огненного погребения, окунь лупоглазый.

Испуганный послушник тогда смолк и разглядел: впереди был частокол Лерги, деревушки на полпути между Химбаром и Зениром. Там жили люди: спали, наверное, видя сладкие предутренние сны. Крестьянам не надо было плестись по блюду мира. Их не грозили прирезать и не будили пинком в бок. На их глазах не убивали.

Они встанут с печи и нагретых лавок, и достанут оставленный с вечера горшок с похлебкой или кашей, и возьмут с полки большие ложки; и сядут вокруг стола, помолившись Всевышнему. Они поедят и выйдут на двор, радуясь новому дню, и примутся за работу. Их жизнь безопасна, они довольны ей — так что же? что сдернуло Тона с обжитого местечка в уютном химбарском храме, что отправило в дурацкий поход?

В Лерге кукарекнули петухи, залаял пес. Аштаар что-то сказала на таарине, послушник услышал тревогу в ее голосе.

"Надо ли было? — Тон оглянулся на девушку. Внутри него по-прежнему бился страх. — На что я надеюсь? что делаю?"

"Но ведь пошел! рискнул! — зудела другая мысль. — Смог же уйти!"

— Пойдем, пока не проснулись, — на лергирском сказала Аштаар. "Снизошла".

Тоска. Щемящая, пугающая тоска.

* * *

— В Зенире этом не задерживаемся, — говорил на таарине Оронтаар. — Берем нормальную карту, может, еды еще — и дальше на север. И проводника нашего я бы спалил где-нибудь у города, чтоб еще раз погоню не навел.

— Тебе мало смертей, Орон? — возразила Аштаар. — Он мог бы сегодня сдать нас страже, если бы хотел. Парень может оказаться нужным — а в Зенире его просто отпустим. Почему нет?

— Да, конечно, — с показной беспечностью ответил Оронтаар. — Давайте путезнатца жалеть, отпускать, догонять, до Зенира на руках нести, чтоб не умаялся — а потом еще раз отпускать. Что с того может статься, и правда? Аш, — посерьезнел маг, — ты взгляни на него. Дрожит как рыба на берегу. Путезнатец нас боится — и именно поэтому сдаст. Сейчас ничего не сделает, а только отвернемся — снова жди погоню.

Аштаар промолчала, слушая шум падающей воды.

— Дождь идет, — тихо ответила девушка. — У Тоннентаара даже плаща нет.

Оронтаар пожал плечами.

— Ну вот, придем в Зенир — хоть сляжет с лихорадкой на неделю-другую, — сказал он. — Раз уж ты так против того, чтобы убивать.

Вместо ответа девушка слегка пошевелила пальцами — вокруг Тона засветился спасительный огненный ореол. Послушник взглянул на тааритов, остановил взгляд на Аштаар и искренне пробормотал несколько слов благодарности.

— Ты ему еще денег дай, — фыркнул Орон. — Четыре золотых, чтоб как обещала.

Аштаар хотела возмутиться; ее опередили. Поднял глаза молчавший Серентаар и глухим, незнакомым голосом возразил.

— Северянин не виноват ни в чем. Он пострадал из-за нас, подвергаясь смертельной опасности. Я не допущу, чтобы он стал еще одной ненужной жертвой воли шаиров.

— Воли шаиров? — вскинулся Оронтаар. — Ну-ка, ну-ка, подробнее?..

— Я хотел убить, — не заметил вопроса Серен. — Это недостойно: я даже не вызвал его на поединок. И он был связан — а он Тоннентаар.

— На севере, — назидательно сказал Орон, — имена простолюдинов могут заканчиваться на "таар". Впереди, вершаир, Вы видите ярчайший пример.

— Вы неправы, — сказал Серен. — Прошу меня простить.

И маг догнал послушника и коснулся его плеча; Тон сразу же отдернулся, панически глядя на таарита.

— Северянин... Тоннентаар, — сказал маг. Голос его дрожал. — Я приношу извинения. Я хотел убить Вас в момент, когда Вы были беззащитны.

Юноша испуганно взглянул на мага, зачем-то прикрылся локтем и промямлил "д-да, великий вершаир" таким же дрожащим голосом.

— Я вовсе не великий. И уже не уверен, достоин ли именоваться вершаиром. Я виноват перед Вами, Тоннентаар; но простите ли Вы меня?

Тон ошалело взглянул на тааритов. Аштаар незаметно ему кивнула: прощай, дурень, пока по-доброму разговаривают.

— Спасибо, — сказал Тон. — Вершаир Сербуртаар, я, конечно, прощаю. Разумеется, то есть, конечно, я не держу зла, Сер...

И Тон осекся и вопросительно посмотрел на таарита.

— Серентаар сын Форотаара, — устало улыбнулся тот. — Благодарю Вас.

И тут Тона ударило горячим ветром, послушник кубарем покатился по земле и растянулся.

— А я вот великий вершаир, — сказал Орон. — И мой талант к Искусству превосходит даже то, что ты видел во сне прошлой ночью. И еще увижу, что ты великодушно прощаешь... А ты не спорь, — добавил он на таарине. — Нашел перед кем унижаться.

* * *

Когда-то Зенир Многобашенный, Зенир Богатый и Изобильный был столицей Имбарии — и его навещали купеческие караваны со всех краев нынешнего Лергира, и полнилась казна имбарских королей. Говорят, именно тогда купола зенирского дворца были отлиты из чистого золота. Тогда же огромные звездчатые рубины украсили шпили зенирских башен. Тогда, говорят, площадь у главного храма была вымощена серебром и сверкала в лунном свете, подобно чешуе невиданной рыбы. Говорят, высокие зенирские фонтаны — гордость Имбарии — били молоком в будни и превосходным вином — по воскресеньям.

Золотой век кончился лет сорок назад. Пресветлое Величество Мутт Четвертый убежал от лергирских полков на юг, в Химбар. С ним ушло чуть не все, что осталось от армии, утащив вообще всю казну. От короля по степи поползли гнущие спину дипломаты. На что надеялся монарх — непонятно. Ходили, правда, подогреваемые Лергиром слухи: тронулся, мол, Мутт от страха умом. Как знать: Зенир уже однажды отбивал штурм лергирцев, мог продержаться и теперь — но армия оставила столицу, отдав на милость победителей.

Убежавшие с королем аристократы старательно распространяли угодные Мутту слухи. С мирных горожан Зенира — как поговаривали люди — заживо сдирали кожу, потом несчастных жгли на костре, потом вешали; а лично Ликон Второй Лергирский, позавтракав человечиной, бродил вокруг, довольно покрякивая, и подгребал скипетром углей.

Когда Химбар был взят, а Мутт — пронзен лергирскими рапирами, подобные слухи исчезли. Людская же память милосердно коротка.

Доподлинно известно одно: зверские лергирцы перетащили в стольную Малсану все, чего не успел забрать благодетель Мутт. От золотых дворцовых куполов сначала пытались отковырять куски, потом, поняв: позолота это, изрисовали стены похабщиной. Уже потом пришлось, спохватившись, закрашивать, оставляя пятна: не дело это, во дворце наместник живет, а на стенах непотребства.

Рубины со шпилей треклятые лергирцы не только сняли, но и умудрились не то расколоть, не то потерять — во всяком случае, никто этих камней больше не видел. Ходили даже слухи, что и не было их вовсе — но как же, век-то был золотым, а что за золотой век без рубинов?!

Следующее зверство заключалось в переименовании улиц. Население за много лет успело привыкнуть: на улице Бондарей — королевские кабаки, на улице Пекарей — зеленщики, на Зеленщиков — портные и сапожники, на Винной — булочная и кожевенные ряды, а на улице Сапожников население просто тихо спивается. Но нет же: лергирцы переименовывают улицу Храмовую — с пятью винокурнями которая! — в Ликонову, хоть этот их изувер Ликон там не жил и даже вина имбарского наверняка не пробовал.

Справедливый гнев горожан продолжался недолго: придавила, заставив поумолкнуть, железная лергирская перчатка. Жизнь вступила в привычное русло, людям пришлось привыкнуть к лергирскому мечу и Кругу вместо имбарского птицеконя на вымпелах и эмблемах. А когда в недавнее время ландмайстером зенирских паладинов стал Мерр — дела и вовсе пошли в гору. Потомок древнего рода лорд эл-Плотог, наместник Зенира, окончательно махнул рукой на власть, уступая честолюбивому главе "паладинских выскочек".

Ландмайстер вовсе не был свиреп или суров — о нет, нет, Мерр был чрезвычайно мягок с мирным народом и в то же время умел навести порядок. Купцам он повысил подати — но как-то так получалось, что никто не жаловался: Мерр умел убеждать. Стража подолгу не видела жалованья — но Мерр ведь обещал, как можно не верить? Несколько лет назад появились в окрестностях разбойники — так сразу же был выслан отряд; правда, почему-то из Химбара. Говорят — но тсс! — если кто надумывал хоронить мертвых родственников у изгороди древнего кладбища, ландмайстер и на это смотрел сквозь пальцы.