Свиток первый. Общий файл.

Уже смывая девушке голову, женщина так же спокойно и ненавязчиво представилась:

— Меня зовут Гун. Матушка Гун, пока ты здесь.

И Томоэ опять ответила согласием:

— Да.

— Вот и хорошо, — ответ, кажется, доставил женщине удовольствие — улыбка вновь явно зазвучала в ее голосе. И оборачивая полотенцем мокрые волосы: — А тебя как зовут?

Однако, Гун тут же спохватилась и обратилась к кому-то другому... "К господину Ляну", — охнула про себя Томоэ, мимолетно удивившись своей забывчивости. Мгновенно рассердилась на себя, на свою неловкость. Вспомнила, как потерялась во время разговора с господином Ляном. Как бестолково металась в Ту ночь... И крепко зажмурилась, сжала кулаки, пытаясь пересилить спазм сжавший горло...

— Тихо, девочка, — теплые руки обняли плечи и прижали к мягкой груди.

А память уже подбросила новое воспоминание. Совсем недавнее, вчерашнее. Яркое и... волнующее. Щеки аж обожгло внутренним огнем. И Томоэ заплакала от вихря знакомых и незнакомых чувств, горьких и до замирания сердца приятных одновременно.

— Плачь, пусть это тебе поможет, — только бормотала женщина, поглаживая ее плече и спину. Совсем как... Лян вчера.

Слезы скоро прошли. Наверное, потому, что самое больное она выплакала вчера. "На груди господина Ляна".

От этой мысли опять защипало веки, но Томоэ удержалась. Уже уверенно выпрямилась перед Матушкой Гун. Расправила плечи, выпрямила спину. И попыталась улыбнуться, как должно.

— Благодарю вас, Матушка Гун, — и после мгновенной паузы добавила, довольная проснувшимся, наконец, разумом: — Лучше пусть господин Лян скажет.

И потупилась, опять остро переживая свою наготу.

— Господин Лян сказал, что лучше привычное имя... У тебя есть прозвище? — промолвила Матушка Гун, протягивая влажное полотенце. И Томоэ поняла, что опять пропустила кусок разговора. "Больше так не будет", — чуть не закусила губу.

— Томоэ. Чжао-Чжи — Утренняя Ветка, — вскинула она глаза, утверждая себя этим именем. На колени потекла вода из сжатого в кулачках полотенца.

Холодные капли успели скатиться в теплоту между бедрами, когда Гун ответила.

— Хорошо... — она опять предложила довериться. — Пусть будет Ветка. ? Изысканная. Нун-Чжи.

"Вакаси... Вакаэ" — про себя подумала Томоэ, едва заметно содрогнувшись от холода. И согласилась.

Потом, пока она умывалась и одевалась, Матушка Гун вышла и вернулась, принеся на подносе широкую чашку, над которой вился пар с умопомрачительным запахом еды...

Гун.

— Три-четыре дня, — Гун уверенно определила время нужное для того, чтобы принцесса-беглянка пришла в себя. Девушку они оставили пока одну, перейдя в комнаты Гун.

Молодой человек кивнул. Вряд ли понимая, что это же время необходимо и ему. Гун только сегодня поняла, в сколь плачевном состоянии он оказался. Однако, болезнь коренилась не в выздоравливающем после ранения теле. Но в душе — мальчишка заблудился в собственных рассуждениях и образах, грозя погубить себя и зависящих от него людей. И трех дней ему должно было хватить только на то, чтобы найти выход из сегодняшнего тупика. Весь остальной путь из этого Лабиринта Гун даже не пыталась представить. Впрочем, в этом ей нужды не возникло — профессия требовала решать проблему клиента здесь и сейчас, находя самое быстрое и эффективное решение.

Он поймал ее пристальный взгляд и тут же напрягся, едва заметно шевельнул веками, обозначив готовность защищаться. Проиграв даже не начавшийся бой.

Гун тут же перевела взгляд на свои колени и шевельнула выпрямленными пальцами, переводя его внимание на свое внутреннее напряжение. Ведь ей действительно стоило бояться — впустив эту парочку в свой дом, она сама подала прошение о собственной казни. В самую высокую инстанцию. А не пускать было поздно... На все воля Неба.

Она ухмыльнулась про себя.

— У вас всего один день. Завтра я отведу ее на кухню, как и договорились. Я подготовлю ее, не беспокойтесь. — "Именно ее. Без титулов."

— Почему один? — тут же спросил Лян, или господин как-его-там — она постаралась забыть на время его имя. И тем более приз, ожидающий ее в случае выигрыша.

— Потому, что я вписала ее как новую служанку. Вместе с еще двумя девушками. Они живут здесь около двух месяцев, — улыбнулась она уголками губ. Не поднимая глаз. И в то же время, почти нестерпимо желая увидеть выражение его лица. — А вас не вписала.

— ...

Звук, который он попытался издать, вряд ли можно было бы записать какой-нибудь фонемой. Разве что резким росчерком с затухающим хвостом.

— В женском заведении бывают только слуги или ближние родственники. К какой категории вы желаете себя отнести?

Она подняла на него чистые и понимающие глаза, едва сдерживая ухмылку. И задавая себе вопрос: "Перед смертью тоже буду смеяться?"

Слугой он быть не мог. Слишком значительно выглядел.

И еще хорошо умел читать мимику. Затвердевшие мышцы лица в ответ на невысказанную насмешку.

Гун улыбнулась уже откровенно. Выбивая его из явно привычной манеры общения.

"Интересно, кто его так натаскивал? Бедный".

— Я не оставлю ее одну, — зацепился он за неоспоримое.

— Тогда вам придется познакомиться с женским обществом, — она почти засмеялась, представив эту картину. — Одинокий красивый мужчина и... — она приподняла брови, возводя очи к потолку и приглашая его дать волю воображению.

Он опять сжал губы, пряча свою растерянность за злостью. Дурак.

Торопиться не спеша. Только так она могла действовать.

— Начало вами уже положено. Дни и ночи проведенные вместе с моей новой служанкой, характеризуют вас как большого поклонника... этой милой девушки.

Она склонила голову на бок, разглядывая его под новым углом. И провоцируя на взрыв. Которого он не мог себе позволить. Который он должен был обернуть в фонарь, освещающий новую дорогу.

Все оказалось хуже. Он проглотил ярость. И посмотрел на нее с очень похожим выражением лица,.

— Вы правы, — только голос выдал внимательной слушательнице сдерживаемые чувства, — Девушка оказалась очень милой. И я хотел бы продолжить это знакомство. Хотя бы несколько ближайших дней... — начал он свою игру. Неверную игру. Впрочем, хоть какую-то.

— Это будет стоить мне репутации, — она едва не расхохоталась, оценив реальную цену этой самой репутации здесь и сейчас. Но продолжила: — Это не бордель. Я не могу продать вам одну из своих воспитанниц. — С вызовом посмотрела на него. И увидела мелькнувшие в глазах парня испуг и раскаяние. И опять холодное внимание.

— Я могу проявить милосердие по отношению к юным любовникам. В пределах приличия, — она на миг отвела взгляд, обозначив тем самым свое будущее официальное отношение к "предосудительной, но простительной слабости". И снова подняла глаза. — Рекомендую вам так же использовать дружбу с господином Таном.

Он понял.

— Для меня будет несомненно полезным благосклонное отношение столь значительного человека... — последние слова прозвучали чуть вопросительно.

— Тем более, что господин Тан собирается сдавать Столичный Военный Экзамен, — добавила она значительно.

Эту подсказку он тоже принял.

А Гун застонала про себя, поняв, что Лян будет ломиться вперед с ловкостью разъяренного быка. И взмолилась Небу о чуде.

Ли Сун-Чжи.

Художник появился только ближе к вечеру. Невысокий, начинающий полнеть, с подчеркнуто вежливым ничего не выражающим лицом, одетый в синее платье полицейского ведомства, подпоясанное белым траурным шарфом, и в высокой черной шапке-гуань из накрахмаленного шелка. Сопровождавшие его, четверо сянбинов в синих коротких халатах под стегаными панцирями, вооруженные мечами и длинными толстыми дубинками, смотрелись богатырями на фоне квартальных охранников. Однако, держались соответствующе рангу почтительно.

После положенного приветствия началась долгая процедура взаимного представления, во время которой вдруг выяснилось, что гость принадлежал к фамилии Цао и приходился дальним родственником Ли Сун-Чжи по женской линии. Это сразу сделало разговор более сердечным, собеседники обменялись улыбками. Не затягивая более обязательный для незнакомых людей обмен любезностями, сяньши пригласил художника в свои комнаты, где их поджидали чай, коробка с песком для черновой работы и свидетель-ляньбу. Последний при виде входящих, проявляя должное почтение, вскочил и поклонился. И молчал потом все время, пока начальник и гость обсуждали семейные дела — за чаем о деле говорить не следовало.

Однако, удовольствие не должно препятствовать делу. Закончив чаепитие гость, произнес должные слова благодарности и внимательно взглянул на Пройдоху Су.

— Это с ваших слов, почтенный, было составлено описание неизвестного?

Ляньбу с готовностью подтвердил, вызвав у Цао довольную улыбку учителя, выяснившего, кто из учеников перепутал изречения Учителя Куна и Мо Ди.

— Тогда, почтенный, внесите ясность в это описание, определившись с формой лица.

Пройдоха сокрушенно покачал головой.

— Виноват безмерно, но рассмотреть толком не успел. Видел то его всего два раза. И оба в шапке или низкой шляпе...

Господин Цао приподнял брови в изумлении.

— Всего дважды? Тогда у вас удивительная память.

Художник встал и подойдя к ящику с песком быстро и уверенно прочертил стилом линию нижней части лица с равномерно закругленными щеками и чуть заостренным подбородком. Потом, немного подумав, вспомнив текст описания, двумя дугами обозначил густые брови — стило, глубоко вонзаясь в песок, оставило за собой две широкие дуги. Следующие движения обрисовали контуры глаз, шириной линии над верхним веком изображая глубокую посадку. Затем появился прямой нос с высокими крыльями ноздрей, плавная линия рта с опущенными кончиками и уши.

— Рот чуть выше. Так что подбородок кажется длинным, — тихо извиняющимся тоном вставил линьбу. И когда ошибка была исправлена, добавил. — А уши немного ниже. От линии верхнего века и чуток ниже кончика носа.

Господин Цао быстро исправил рисунок. И моргнул озадаченно. Повинуясь внезапному порыву, пририсовал высокий лоб с плавно прогибающейся вниз линией волос и полукруг собранных в шиньон волос. Потом отложил стило и нервно потер ладони. Резко обернулся к Ли Сун-Чжи. Глаза его лихорадочно бегали.

— Мне понадобится одиночество для окончательной доработки портрета... И... вы ведь сделали портреты убийц? Господин цинвэй... — он споткнулся посередине фразы, увидев реакцию присутствующих. И поняв, что менять что-то поздно закончил, — Господин цинвэй выразил надежду, что вы соизволили сделать эти портреты...

Шаовэй, мгновенно вспотев, кивнул:

— Да, конечно... Бумага и тушь вот. К вашим услугам, почтенный господин Цао, — проговорил он и поспешил выйти из помещения вслед за незаметно выскользнувшим Су.

Глава 5. День четвертый.

Тан Фын.

Тан Фын радуется жизни. Сверкая раскрасневшейся потной кожей торса, играя мышцами в то медленных, то стремительных движениях, шумно вдыхая утренний воздух и с коротким хэканьем выталкивая его из себя.

Шаг вперед и вправо. Все тело при этом опускается вниз, на полусогнутую левую ногу. Стопа правой ноги скользит, поворачивается, завершая, округляя движение, и утверждается, врастает в землю. И только теперь принимает на себя вес, наливается готовой к выплеску силой. А накопленная в левой ноге мощь растекается по бедрам, торсу и рукам потоками, сметающими на своем пути любые преграды... Даже воздух становится плотным перед кулаками.

— Ха! — звенит коротко, сообщая невидимому врагу, что ему нанесен сокрушающий удар.

Тан Фыну нравятся упражнения, радует послушность тела, чувство гармоничного движения, усилие, усталость...

Только дурак в бою стоит на двух ногах. Чтобы сделать шаг, ему надо все равно сначала опереться на одну из ног. А шагать надо.

Разворот и обратное движение рук. На выдох правая нога выпрямляется, поднимая тело, собранное, сжатое, напряженное до гула в мышцах.

— Х-ха!

Ветерок-хулиган пронесся по двору, сдувая жаркую испарину. Ай, хорошо!

Вот теперь опускается левая нога. Мягко обосновывается на утоптанной земле и берет на себя долю тяжести.

— Ху-у... — затихая.

Медленное — каждая мышца отдельно и все вместе — расслабление. Непривычный человек может тут и упасть, потеряв власть над уставшим телом. Но не "ю-ся" Тан Фын, прозванный Гаоляном за упорство...

Лян.

Лян осмелился спуститься во двор, пока госпожа Наследница еще спала. Оставлять ее надолго одну было страшно. Даже не потому, что не доверял приютившей их хозяйке дома... Страх жил где-то глубже. Там, куда заглянуть не получалось... Но оставить девушку пришлось. Хотя бы сейчас. Хотя бы ненадолго.

Двор встретил солнцем, запахом сырой земли — утро выдалось росным — и шумным движением тренирующегося человека. Лян постоял немного, привыкая к свету. И сел на доски террасы, подобрав под себя ноги, замер, выпрямив спину и глядя на упражнения почтенного господина Тана. Привычным глазом отметил техническую правильность движений. А еще порывистость и, вместе с тем, нарочитую украшенность, говорящие о грубом, резком характере и самолюбовании. Отметил это вскользь, погруженный в непонятное безмыслие. Сознание текло где-то рядом, комментируя увиденное говорливым собеседником, что-то решало и давало советы. Но оставалось чужим, посторонним. И от этого раздвоения захотелось вцепиться руками в лицо, втиснуть себя в себя, собрать воедино! Целости хотелось! И не получалось... Пришлось успокаивать руки усилием отстраненного ума.

Господин Тан закончил упражнения, подошел и встал напротив, уперши руки в бока. Уставился вызывающе. Надо было представиться, но сознание промолчало равнодушно, и Лян так и остался сидеть, отрешенно глядя на возвышающегося над ним мужчину. А тот, не дождавшись реакции, напрягся, закусил зубы. И усмехнулся. Громко. Явно. Развернулся и отошел к кухне, откуда пришел с двумя орешинами длиной в цимэйгунь и в два пальца толщиной. Бросил палку перед террасой, мстя грубостью за грубость, и отошел. На середине двора упруго развернулся и одним плавным движением встал в стойку, характерную для копейного фехтования южных провинций, с упором на правую, отнесенную назад ногу и направленным в сторону противника торцом шеста. В лицо Ляну.

Сознание равнодушно заметило: "ответь, или все происшедшее станет оскорблением, трусливым или глупым не важно, но обязательно губительным". Он встал, легко спрыгнул на землю, подобрал шест левой рукой — напряжение правой кисти еще отзывалось болью в предплечии, рука могла отказать в самый опасный момент, пусть даже на мгновение — и тут же подхватил правой раненной рукой, толчком заставил дерево скользнуть между ладоней, на ходу проверяя его гладкость, примеряясь к весу и упругости. Резко махнул шестом, завершив движение стойкой, зеркально отражающей стойку Тана. Подмигнул насмешливо.

Навстречу бросились одновременно. И замерли разом, отмерив для себя одинаковую дистанцию. Одновременно стукнули подошвами в землю и одновременно ударили, наполнив воздух звоном хорошо выдержанного дерева... Сразу стало ясно, что Лян гибче и легче, быстрее меняет позицию, читает движения противника, а тот сильнее и жестче, обесценивая силой ловкость и быстроту... Что рука болит и заставляет терять время на борьбу с болью... Что господин Тан легко увлекается... А Ляну не хватает скорости и силы для хорошего удара...