Дон Аррагуа. Главы 1-6

Попробуем подвести промежуточный итог этой заварушки... Смертельная опасность, приправленная угрозой безумия. Сильные, сверхъестественные враги, с которыми ещё только предстоит сойтись по-настоящему. Красивая девушка с преданными глазами. Всё как в сказке. Взрослой, жестокой, кровавой сказке, роли в которой ещё не распределены, так что ты легко можешь стать как главным её героем, так и самым кошмарным злодеем. Выбор, приятно щекочущий нервы...

— Пойдём?.. — Светлана протягивает мне руку и жалобно сдвигает брови. В лучах солнца её светлые волосы кажутся ярким нимбом.

— Пойдём. Ты как думаешь, выйдет из меня хороший главгад?

— Когда он из тебя выйдет, я лично буду очень рада. Может, оставшегося как раз хватит на одного приличного человека...

— Злая ты, Света.

— И это мне говорит кровопийца...

Мы ухмыляемся одновременно, и я мысленно делаю снимок на память: я и она, смеющиеся, с листьями в волосах, на фоне живописных руин в светлый осенний день.

Глава четвертая. Джилла и ка-ирра.

1

В маленькой светлой комнате тихо, на грани человеческого слуха, звучит старинный вальс.

На диване, подобрав под себя ноги, рассеянно раскладывает карты молодая женщина. Гибкая, изящная, как русалка, с глазами синими, как море, с легкими блестящими волнами каштановых волос. Марина.

За долгие столетия жизни она сменила десятки городов, сотни фамилий и тысячи любовников. Имя — это единственное, что оставалось неизменным в любых обстоятельствах. Оно по-прежнему нравилось ей. Имя связывало её сегодняшнюю с теми женщинами, которыми она была сто, двести, триста лет назад. Имя помогало не потерять себя, не раствориться во времени и воспоминаниях, как это случалось со многими другими бессмертными. Марина.

Красивые крепкие руки женщины ловко тасуют и раскладывают яркие карты. Особенная колода, второй такой нет во всем мире, потому что она рисовалась собственноручно, под себя. На сложную карточную фигуру ложится последняя карта с изображением пухлого младенца, свернувшегося котенком. Красавица раздражённо фыркает.

Некоторое время она внимательно глядит на результаты своего гадания. Потом устало вздыхает, бормочет новый вопрос, и всё начинается заново. Карты по очереди выскальзывают из её рук и укладываются в определённом порядке на ворс пушистого пледа.

Младенец снова выпадает последним, теперь он ложится ровно между двумя картами, на обеих из которых женщины. В одной из них легко узнаётся сама Марина, в золотом платье. На другой изображена женщина с красным лицом в странном наряде цвета запёкшейся крови.

— С ними-то всё понятно, — бормочет Марина, тихонько раскачиваясь в такт музыке. — Кровь есть кровь, тут всё ясно... Но младенец...

Её руки спускаются к животу и нежно обхватывают его. Младенец здесь не при чём... Или всё же?.. О чём пытается сказать ей эта странная, впервые сложившаяся и потому ещё более тревожная комбинация карт?

Нет, ей нечего опасаться ребёнка. Она любит детей. И этого, едва зародившегося, она тоже успела полюбить. Ласковая, чуть лукавая улыбка раздвигает губы Марины. Ни одна мать так не любит своих младенцев, как она. Поистине, они — её воздух, её жизнь, её бесценное счастье...

Неожиданно милое лицо женщины кривится в неприятной гримасе.

— Дон!.. Глупый ублюдок... — шипит Марина сквозь зубы утробным ведьминским голосом, который совершенно не вяжется с её внешностью. Однако она немедленно берёт себя в руки: возвращает на лицо приятную улыбку, распрямляет плечи и тонкие пальцы, которые на мгновение стали похожи на птичьи когти. Нельзя упускать контроль ни на минуту, даже наедине с собой. Иначе привыкнешь и впадешь в ярость на глазах у тех, кому видеть подобное совсем не обязательно...

Только лёгкая, так и не разгладившаяся складка между бровей говорит сейчас о недовольстве молодой женщины. Дон, похожий на большого пса, который безропотно сносит причуды хозяйки и в крайнем случае может разве что обнажить огромные клыки в предупреждающем рыке, за которым никогда не последует настоящей атаки...

Клыки. Как некстати подумалось о клыках!

Нет, безобидным он нравился ей гораздо больше. Теперь он опасен, по-настоящему опасен. Безумный "светляк", один из мерзких кровососов, теперь Дон может играючи оборвать нить её бессмертия, с таким усердием оберегаемую много лет... Она ненавидела вампиров, сколько себя помнила, а они всегда презирали её, хотя до прямых конфликтов с этим народом никогда не доходило.

Марина никогда не считала себя ни ханжой, ни лицемеркой. И прекрасно понимала, что любила бы этот народ так же яростно, как сейчас ненавидела, будь у неё шанс стать одной из них. Только они обладали настоящим бессмертием, свободным от любых страхов. Но ей не повезло родиться среди них, а становиться одной из обращённых подручных — нет уж, увольте! В сравнении с такой перспективой её нынешняя сущность и образ жизни кажутся гораздо более привлекательными.

А как хорошо всё шло! Она даже немного жалела о том, что этого нежного покладистого верзилу придётся бросить, как и всех остальных, когда придёт срок. Ему же полагалось пострадать немного и успокоиться. И быть неподалёку, пока ребёнок растёт в ней, потому что это добавляло бы младенцу сил. А уж она бы постаралась подложить под него утешительную девицу посимпатичнее и послать немного удачи — в виде процентов от общего дела...

Но нет же! Ублюдку непременно следовало вляпаться в плохую историю. Сколько он проживёт теперь? Месяц, два? И хорошо, если не успеет за это время втянуть в свои неприятности ещё и её!

Жаль, что она не так хорошо разбирается в обычаях упырей... Но кое-что ей всё-таки известно. Например, то, что взбесившегося полукровку приканчивают свои же, потому что Светлые неизменно чтут Договор. Значит, это просто вопрос времени. Даже если новоиспеченный вампирчик Дон не начнёт убивать направо и налево, его всё равно уничтожит первый же встреченный им "светляк". Пробудившаяся кровь бродила в нём с такой силой, что это почувствовала даже она, что уже говорить о его сородичах?

Охнув от неожиданно резкой боли, Марина обхватывает свой живот покрепче и прикусывает губу. Связь с детьми у Светлых необычайно сильная, крепче, чем у всех прочих видов, живущих на этой земле. И сейчас через комочек плоти зародыша она остро чувствует страх и ярость его отца. Что-то происходит с ним. Что-то чертовски неприятное. И всё это отдаётся горячей волной на младенца в её утробе, заставляя пока ещё плоский живот напрягаться от болезненных судорог.

Месяц, два, не больше. И эта пытка закончится. И она поставит жирную точку в той маленькой главе своей жизни, которую можно было бы озаглавить "Я и Дон". Останется только она и её ребёнок. Она будет заботиться о нём. А потом ребёнку придется позаботиться о том, чтобы ей было хорошо...

Боль и страх отступают, младенец успокаивается.

Где-то в этом городе многажды проклятый Мариной Дон расслабляется и затихает, не подозревая о том, как близко связаны с ним эти двое: ребёнок и женщина. Необычная женщина, о которой он никогда не знал правды. Необычный ребёнок, правды о котором пока не знает даже его опытная мать.

2

Зеленоглазый мальчишка встречает нас под калиткой. Готов поспорить, что он торчал там с момента моего ухода, взволнованно выглядывая, когда же я приведу девушку, которая поселится с ним под одной крышей. Сменил только своё грязно-серое кимоно на свежее, светло-зелёное, и сразу сюда. Даже обуться не потрудился, так и сверкает голыми пятками, на удивление, правда, чистыми. При виде Светланы он не сдерживает довольной улыбки, но тут же спохватывается и напускает на себя до боли фальшивый серьёзный вид.

— Разрешите представиться: Змей. — Он многозначительно прикрывает глаза, явно переигрывая, и отвешивает моей спутнице довольно изящный поклон. Где он только набрался этого, спрашивается? Старик Оррэ, пожалуй, подобными замашками не страдает...

— Весьма приятно, — ответствует Светлана ему в тон, едва-едва склоняя голову в лёгком поклоне. — Друзья зовут меня Птицей.

— Ну, а я тогда — сэр Таракан! А Оррэ пусть будет Жабой!.. — Не удерживаюсь от того, чтоб съязвить, хотя и стоило бы, судя по двум возмущённым взглядам, немедленно обращающимся на меня.

Могли бы хоть улыбнуться. Мне, например, очень даже смешно. Но они лишь осуждающе покачивают головами с видом строгих родителей — никто не умеет быть таким трагически серьёзным, как настроившийся на подобный лад зелёный подросток! — и, взявшись за руки, отправляются к дому. Мне остаётся только прикрыть за собой калитку и двинуться следом.

Предоставленный своим мыслям, я на минуту останавливаюсь на самой шальной из них: развернуться и уйти. Сейчас, когда все трое не сомневаются, что знают каждый мой шаг надолго вперёд. А что? Светлану они не обидят, потому что к договору нашему относятся явно и предельно серьёзно, да и не похожи они, если подумать, на таких, что могли бы обидеть. И ведь мне лично грядущая ситуация не готовит ничего приятного! Проводить время под одной крышей со старым ворчуном, насчет опытов которого у меня копошатся самые неприятные подозрения, со Светланой, которой вздумалось объявить себя "моей женщиной"... И нахальным мальчишкой Змеем, который явно увидел во мне соперника в борьбе за эту самую "мою женщину", и вести себя будет соответственно, то есть — агрессивно и вызывающе. А в качестве альтернативы — гордое и спокойное одиночество, которое станет время от времени разнообразиться приступами безумия... Хм, да именно так у меня и прошли последние лет десять жизни, так что и привыкать не придётся...

"Договор!" — шипит кровь, наполняя мою голову добела раскалённой болью. "Я скрепила Договор!".

"Оххх, да и чёрт с ним, с договором!". То ли день сегодня неудачный для шуток, то ли просто не везёт мне с публикой, но шутить я на всякий случай зарекаюсь.

Светлана впереди отбирает руку у Змея и нерешительно останавливается перед дверью. Я торжествующе ухмыляюсь: так-то, малыш! Съел? В дом она без меня не войдёт, потому что тебя она знает не больше пяти минут, а со мной успела уже пережить такое... И я, между прочим, взрослый мужчина, а ты едва дотягиваешь до подбородка девушке, на которую положил глаз!

У мальчишки вырывается какое-то сдавленное шипение, вполне себе змеиное, и глаза на мгновение яростно сужаются. Уж не читает ли он мои мысли, этот сверхъестественный недоросль? На всякий случай я смотрю ему прямо в глаза и мысленно — максимально выразительно и чётко — произношу: "Сопляк". И завожу девушку в дом.

На новом месте Светлана первым делом чихает, и я вполне могу понять этот её естественный порыв. Ей-богу, лучше бы мальчишка прибрался тут хоть немного, это бы вернее произвело приятное впечатление. Если мне и в первое посещение это место показалось не слишком уютным, то теперь, когда я смотрю на него глазами будущего жильца, мне становится попросту противно.

Стены покрыты чем-то древним, грязным, свисающим клочьями. Не поймёшь даже, были это когда-то обои, краска или штукатурка. Потолка в полумраке толком не видно, и слава богу. Старая — не старинная, а именно старая — мебель, беспорядочно расставленная по огромному помещению, навевает воспоминания о жилищах бомжей, где спят и сидят на том, что давно уже отслужило своё в домах хозяев и отправилось на помойку. Эксгумированное кресло с клочьями выцветшей обивки, треснутая столешница, прибитая гвоздями к старому деревянному ящику, пара трёхногих стульев, а у окна — и вовсе двуногий, прислонённый к стене и честно силящийся изобразить подставку под горшок с чахлым растением...

Змей входит следом, насмешливо и снисходительно оглядывая нас, нерешительно замерших у самого входа. Плюхается в кресло, поднимая при этом облако пыли, которое заметно даже в таком паршивом освещении, и вольготно задирает кверху переплетённые ноги.

— Думаю, тебе у нас понравится, сэр Таракан!

Светлана ещё раз чихает. На меня она глядит укоризненно. Видимо, перспектива жить в этом доме кажется ей несчастьем много худшим, чем все проблемы и опасности последних дней. Мысленно я вполне с ней согласен, потому что даже моя холостяцкая нора в худшие свои часы имела вид более благообразный и жилой.

— Малыш, ты бездельничаешь! Комнаты для гостей не готовы... даже вуаль, кажется, не снята...

Сначала до нас доносится ворчливый голос старика, и только спустя несколько секунд в одном из тёмных провалов в глубине комнаты появляется он сам. Оррэ тоже успел принарядиться, причём намного удачнее своего "малыша". Сейчас он напоминает французского художника начало двадцатого века. Такого, какими их любят изображать в фильмах: на седых волосах старика черный берет, изящно сползающий набок; красный шарф завязан бантом, длинные концы его спускаются на крупный белый воротник широкой чёрной блузы, доходящей до середины бедра; широкие брюки заправлены в кожаные сапоги с чуть загнутыми носками.

Заслышав голос Оррэ, мальчишка немедленно вскакивает с кресла, явно ощущая свою вину и надвигающуюся взбучку, судя по выражению смазливого лица. Я успеваю даже представить удовольствие, которое получу сейчас, наблюдая процесс сбивания спеси с этого зубоскала, когда он вдруг бросается на шею к старику и взволнованно шепчет на весь гулкий зал:

— Полукровка привёл ка-ирру, Оррэ!

Старик вскидывает голову, яростно раздувает широкие ноздри и порывисто двигается в нашу сторону, похожий на охотничью собаку, ставшую на сладко пахнущий след добычи.

Явно довольный тем, что так ловко отвлёк его внимание, мальчишка делает в мою сторону непонятный, но явно неприличный жест. А потом он снимает вуаль... Просто ухватывает кошачьим когтистым движением воздух перед собой, и всё, что я видел вокруг, подёргивается рябью, переходящей в крупные волны, и начинает ползти в сторону Змея. Тихо ойкает Светлана. Стараясь не обращать внимания на ускользающий из-под моих ног пол, я ошарашенно наблюдаю за тем, как то, что только что было захламленной пыльной комнатой, превращается в огромный рулон в ловких руках мальчишки. Спустя несколько секунд мы уже стоим в довольно ярко освещённом зале под великолепной люстрой, колышущейся под потолком. Мальчишка ловко скомкивает рулон до размеров футбольного мяча, потом резко сдавливает получившийся ком ладонями — и тот исчезает с лёгким хлопком.

Комната напоминает теперь огромную деревянную шкатулку, резную детскую игрушку с движущимися фигурками людей внутри. Стены — в резных деревянных панелях, пол — в наборном паркете, мебель — тяжёлая и изящная одновременно, с гнутыми ножками и узорной резьбой...

Не давая нам времени прийти в себя и толком оглядеться, Оррэ подскакивает к Светлане с видом бесноватого. Хватает её цепкими длинными пальцами за подбородок скорее, чем кто-то из нас успевает возмутиться и возразить, и заглядывает ей в лицо горящими глазами.

— Подумать только! Дикая ка-иррра! Юная, свежая, норовистая, трепетная, необученная, прекрасная... — старик сыплет восхищенными эпитетами, кружа вокруг Светланы, ничуть не смущаясь ужаса в ее глазах и раздражения в моих. — Она твоя?