"Гуд бай, Америка-остров...-2"

— Майка.

— Майка! — снова засмеялась девчонка. Она наклонилась при этом погладить собаку.

— А чем не имя? — сказал еще один. — У других еще хуже бывает. Как ту, утреннюю, звали? Элладой?

Все засмеялись, о своем.

— Что за Эллада? — устав от непонимания спросила Майка.

— Нормальная Эллада, — парень в рубашке коснулся ее подбородка, поднимая ее лицо, как бы оценивая. — И с ней все нормально было. Толковая телка, сразу словила, как вести себя надо, что бы и дальше все хорошо с ней было. Только вот этого на ней не было... — он двумя пальцами, брезгливо, смазал остатки Майкиной помады ей на щеку.

Она оттолкнула его руку.

— О, — театрально удивился он. — Девушке так хочется грубой силы?

И толкнул ее на другого. И тот, тряхнув, отправил ее по кругу следующему, мальчишке, с которым она пришла.

— Да пошли вы! — дернулась она, все еще надеясь решить словами.

— Ты приглашаешь? — засмеялся Заяц и в свою очередь, швырнул ее синерубашечному. Девчонка смотрела с любопытством, и все гладила, гладила собаку.

— Да что вы с ней возитесь? Отстойная какая-то телка.

— Ну, останемся друзьями? Не будем портить друг другу праздник? — поинтересовался первый.

— Вот уроды, — сквозь зубы процедила Майка. Лешкина кофта затрещала по швам и лопнула в плече, когда парень сгреб ее за ткань и угостил в лицо... Майка почувствовала, как распустился на губах огненный цветок.

От удара ее кинуло назад, и, собрав все силы, она рванулась из разориентированных пальцев обидчика.

И чуть не упала на мостовую. А когда вскочила, и, спотыкаясь, и набирая скорость, метнулась назад, к людям, вслед понеслось веселое улюлюкание и собачий лай.

Хотя никто не бросился догонять, по инерции от страха и обиды, Майка еще долго бежала, не разбирая дороги, налетая на людей...

Пофиг ей было, как она выглядела в глазах чопорой вечерней Москвы. Пальцы, ладони у нее были в крови, так как стирала она ее с лица ладонями — больше было нечем. Это у Володьки всегда где-то рядом носовой платок, а не у нее, у Майки. Это у Володьки каждый шаг был вымерен, продуман, или, хотя бы, предугадан; и теперь то, что он не смог предвидеть Майкиного бегства, не смог ни остановить ее, ни оставить, да и не хотел — мучило.

Но, поражая ее саму, совсем не то, как он потерял ее, а то, как он умел заботиться о ней и любить; как почти постоянно за этот год она ощущала его терпение и, все-таки, горение ею — вот что сейчас настойчиво возвращала ей память. И от того, как все вдруг, грубо и глупо оборвано — катились по щекам ее слезы, размывая засохшие разводы крови по подбородку...

В дрянном общественном туалете ( на платный денег не было) под ржавым краном в наплеванную раковину холодной, жесткой, вонючей водой она смывала слезы и кровь с лица и рук; тогда ее снова дернули за рукав. Обернулась...

Это была южанка, наверное, беженка, грязная, исхудалая, с голодным блеском черных глаз она лихорадочно зашептала что-то Майке, помогая себе жестами. Но та огрызнулась на нее, поняв как попрошайничество, оттолкнула... За юбку матери держалась девочка лет восьми, любопытно стреляя на чужую неласковую тетку глазенками.

Ругаясь про себя, Майка выбежала на улицу. Хватит морочить ей голову, довольно приключений, она не одна, не одинока тут, и не зажата в угол городом, в котором вдруг опасно стало жить... Где-то по бесконечным улицам носятся на зеленой машине два ее самых близких человека, бросая вызов многомиллионному гиганту. Ее ждут, ее ищут, ее обязательно найдут, главное — выйти им на путь. Прохлада вечера усиливалась из-за надвигающихся сумерек, уставшая за день Москва растекалась по спальным районам, приезжих ждали вокзалы и гостиницы... На улицу выползали странные, пугающие личности.

Майка долго тряслась в набитом троллейбусе. Один единственный выход пришел ей на ум — Химки, пляж, где они останавливались вчера на ночь, пустынный пляж за оградой каменных бастионов.

Стараясь слиться с тенями, кралась Майка на берег, хотя краешком рассудка понимала, что и рисковать ей особенно нечем, ничего не имея. Только уже наверняка осознать свое поражение, убедиться в нем окончательно.

Шипя, вода лизала стылый грязный песок, Майка сидела на скамейке и закручивалась поплотнее в ветровку, замерзала потихоньку. Ей было все равно, она устала и потянулась было в сон, безразличный ко всем неудобствам. Медитировали волны, нашептывали ей утешительные сказки, луна качалась на огромном гвозде, приколоченная к небу, закрывались Майкины глаза, но вот зашуршали, резко врываясь в эти иллюзии, сзади шины...

Родные, знакомые руки стащили ее со скамейки, сжали и больно и радостно, шоколадные бедовые глаза заскочили в ее исчезающий сон, волосы, горячие губы... Володька целовал ее все время, пока она плакала, расслабляясь как нитка — виток за витком...

Часа в два ночи Лешке в номер поскреблись. Одно предложение он уже отверг, предпочтя телек с пультом, но сейчас снова пришлось подняться с кровати, впервые за три дня — настоящей кровати с простынями и телевизором напротив.

— Не спишь?— грустно спросил Володька, проходя и присаживаясь в задумчивости на эту кровать.

Лешка устроился рядом, с пультом.

— Сорок восемь каналов! Когда спать? Я уж сегодня все зацеплю, что есть, а то когда еще случай выпадет.

— Вот дурочка, — жалобно сказал Володька. — Вот дурочка. Я дурею...

— Уснула?

— Она-то уснула, я не могу.

— Хорошо, что туда додумались съездить. А то так бы и проторчали у рынка.

— Я думал, она к рынку вернется. А она говорит, что не запомнила, как к нему ехать. А на Арбате мы четыре раза были, и что. Там ей и вломили.

Помолчали. Володька вытащил из Лехиной пачки сигарету и закурил сам, соря пеплом.

— Она не говорила, кто?

— Говорит, были там ребята с собакой...Увидеть бы. Говорит, отделалась легким испугом. Каким испугом, когда губы на пол лица разворочены? Куртка в крови...

— Куртку я постираю, ерунда.

— Да я уже, — вяло отозвался Володька. — А кто ей голову постирает после этого? А мне? Как подумаю...

Помолчали немного, потом Володька сказал:

— Вот что я думаю, жениться мне на ней надо. Не сбежит.

— Ты уж давай сам поаккуратнее...

Володька слабо махнул рукой.

— Мало ли что бывает. Тут вопрос доверия. Что, все время бегать? Чтобы я не выкинул, она моя, ближе, чем мать, наверное... Я с ней из такого месилова поднялся. Такое не забыть. Тут связка — и изначально, с первой же девчонкой... Попадание из тысячи! Да я убью за нее и сяду, и выйду, и следующего убью. Считай, что я сам себе генокод изменил, в кровь ввел такой фактор... ДНК.

Лешка взглянул на него. Тот говорил, не улыбаясь, словно в гипнотрансе, телеку. По коже у него прошел холодок. Как будто из приоткрытой двери потянуло сквозняком.

— Ну так женись, паспорта в кармане, хоть завтра. Подпишусь как свидетель, ладно. Только там месяц после заявы ждать... Да и не по прописке.

— А может, мы из дикого леса, может у нас там не то что ЗАГСов, ни хрена нет.

Майка проводила утреннюю аудиенцию, полулежа в постели, натурально, как королева. В это утро неписанным постановлением ей разрешалось все, любые капризы. Леха сварил ей кофе, подал в постель выпеченные в ближайшем супермаркете пончики, сейчас же извращался в фигурном нарезании персиков, яблок и загадочного заморского фрукта киви. И Володька устроился в ногах огромной кровати, задумчиво сорил на нее и на одеяло лепестками цветов.

Вдвоем они, словно сторожевые львы, предугадывали малейшее желание хозяйки; Майка чувствовала себя восхитительной, упоительной, оживленно качала босой ногой в такт музыкальной волне телека. Потом она замерла и в паузу выдала только что осенившее:

— А мороженное? — удивленно сама себе, своей способности еще что-нибудь придумать.

Однако утренний спецрейс предусмотрел и это — какая же королева утром обойдется без мороженного!

А Володька исчез за мороженным, вернулся, зажав в пальцах еще и три водочных стаканчика в придачу — под охлаждающееся под краном шампанское в номере ничего лучшего не нашлось.

— Что еще хочет моя королева?

Леха раболепно боднул ее в бок. Майка нелегко вздохнула.

— А что там послы иноземные? Как подарки? Хороши?

— В подземелье послы, ваша милость. А подарки в казну передали.

— Ага. А где мой Белый Олень?

— Я здесь, моя радость! — придушенно отозвался Володька, сокрушенно строя Лешке глазки.

— Ну а ты что скажешь, несчастное животное? Отвез Герду на Северный полюс? Да смотри, не хитри, а то отдам тебя чухонцев возить.

Володька отважно победил шампанское.

— Полпервого, Майка. Время пить.

Шампанское перетекло из крошечного стаканчика, и как бы невзначай омыло королеву.

— Ах, какая неосторожность...— покачал он головой. — Ай-яй-яй.

— Дождь шампанского, — развил Леха. — Предупреждали синоптики. Майка, бери зонт.

— Свиньи, — не обиделась она. Мило потянулась.

— Королева желает на прогулку? — преуведомил Лех. — Велите закладатать?

— Королева не желает больше летать на зеленом драконе, — хныкнула изнеженно Майка. — Королева желает топать ножками. Ну, девушки? Где одежда моя?

На следующее утро с гостиницы решили съехать.

— Ну, деньги глотает, — поражался Детка. — Лучше я их тетке какой-нибудь из пригорода отдам, у которой в огород машину загнать можно, на стоянках миллион, блин, съэкономим.

Он отправился искать свое нелегкое счастье, сдающее жилплощадь; а Майка осталась ухаживать за Лешкой, накануне убившем на аттракционах свой пожизненный позвоночник. Ради такого развлечения в аптеке была выискана горючая мазь, которая жгла даже Майкины пальцы, Леха мучился и терпел себе в подушку.

— Ой, сестренка, да что б я лучше в армию пошел...

— Тебе главное — тяжелое не поднимать. Везет по жизни — вот как это называется...

На что Леха неожиданно обиделся. Выругался, на спину перекатился, давая понять, что сеанс закончен. Натянул одеяло, замотался — спину теперь надо было греть.

— А что? — растерялась Майка.

— Ничего! Что мне, теперь по жизни спрашивать, какая сумка полегче?

С мужчинами так не разговаривают, мама тебя не научила?

— А ты обижаешься, как девчонка! Дурак!

— Сама ты... девчонка, — засмеялся Лех. — И классная девчонка, между прочим.

— Ага, — усомнилась, вредничая, Майка.

— Да честное благородное. Есть такие люди — с ними легко. К таким и тянутся. И никуда от тебя Детка не денется, у него психотип противоположный. Такие, закрытые, сильнее все переживают, только прячут это... Поэтому у них и крышак свистит чаще, седеют раньше, на преступления, суициды их заморачивает. У них очень сложный свой мир, что б к другим людям органично вписываться. Они если своего человека не найдут — там разрыв мозга идет.

— Выгораживаешь, — для порядка пробормотала девчонка. — Солидарность и все дела.

— Я же вижу! Он ведь изменился, совсем, два года назад совсем сжатый был, как пружина, а сейчас мягче стал, спокойнее. Ты лечишь его, понимаешь? Так что все нормально у вас будет, сестренка. Сердцем чувствую.

Лешка улыбался, снова становясь почти красивым от ласковой своей улыбки, озаряющей глаза, что Майка, поддавшись порыву, спросила:

— А у тебя как? С Ленкой?

— А что с Ленкой? Хорошо.

Лешка взял в руки пульт, вдруг заинтересовавшись телевизором.

— Ты хорош шмотки мои таскать! — возмутился Володька. — Это же болезнь, от нее кодироваться надо! Унисекс. Что значит — секса нет! Как жить с тобой?

Майка крутилась у зеркала, одетая в позаимствованную у него капюшонку.

— Вот нашел себе пацанку, а кругом такие девушки, смотреть страшно! Нет, я тебя на каблуки поставлю, будем делать из тебя роковую женщину!

— Рискованное предприятие, — заметил Лех.

— Я не согласна, — объявила Майка. — Я и так роковая. У меня всегда бешеный успех, — и она залезла пальцем себе в нос, специально для Володьки. Леха взвыл.

— Сейчас сниму ремень, — туманно проговорил Володька. — И кого-то выдеру.

— Давай! — с комсомольским задором она дернула себя за воротник. — Красоту всегда преследовали мелкие завистники и пуританские душонки!

А вечером Леха потащил всех на самый раскрученный танцпол в "Лисс";

У Володьки деньги после безумного прогона Майки по бутикам стремились к нулю, и выкладывать по 25 долларов за вход казалось ему роскошью. Майка, как девушка, шла бесплатно. Девушкой она, в тонкой лиловой кожи сарафанчике, приобретенном утром, и военного типа ботинках, непомерно удлиняющих ноги — была очумительной, а мальчишки, затрапезно-походные, ни на что и не претендовали. Кроме Володьки, весьма заинтригованного превращением своей Золушки, и руки его постоянно отталкивала от себя Майка, то ли из вредности, то ли жалея деликатного Лешку.

Яркие цвета, горящие неоном краски, кошмарные прически, фантастически выполненные персонажи — все напоминало безумный карнавал, праздник перед общим и окончательным помешательством... Оглушительная музыка, волнами бьющий свет, словно сложенные из стоп-кадров фрагменты лиц, поз и фигур. Майка, довольная, упрыгала куда-то в центр. Володька растерянно держался Лешки. Неподалеку девчонка в окружении приятелей срывала с себя майку. Катило на "ура".

— Чего они? — крикнул Детка Лехе в ухо. — Забросились?

Лешка в ответ только пожал плечами.

— Давай тоже... А то как-то... Я въехать не могу!

Да, расслабиться Володька не мог, это было заметно. Лех нырнул за Майкой, и вскоре появился с ней, недоуменной.

— Зачем? — подозрительно глядя на друзей, спросила она.

— Это совсем другое...— слегка обиделся Володька.— Леха, скажи!

— Ра-зо-грев!— по складам отпечатал Лешка. — Шипучка! Детские игрушки. Короче, Майка, ты участвуешь?

— Участвую! — демонстрируя пофигизм, она задрала нос. — Почему нет?

Следующий день они застали уже далеко за полдень, в чудовищной сырой и темной комнате, с матрасами на полу. Торопиться жить никому не хотелось. Майка проснулась, как всегда, раньше; но так как оба соратника ее спали, или притворялись, что спят, погрузилась обратно в пучину прерывистых, пресыщенных сном просыпаний... И спать то уже не хотелось, но вставать не было ни сил, ни желания. То ли во сне, то ли в яви как раз застучал за окном дождь, отбивая ленивые мысли, как бы встать, может, если повезет, чего-нибудь поесть; выяснить, наконец, что это за комната и прочее... В очередной раз она проснулась, когда Леха курил свою первую сигарету...

— Сколько времени, Лех? — хрипло спросил Володькин голос.

— Полвторого.

— А...

Снова стало безжизненно. Леха докурил, перевернулся, закутался в поношеное одеяло, и перестал подавать признаки ...

Майка уснула снова, со смутной надеждой, что в следующий раз все изменится. Засыпать становилось все отвратительней и затруднительней...

Парни снова негромко переговаривались.

— Воды бы... Кто бы сходил, купил...

Вяло посмеялись. Первый, кто поднялся бы, первым задумался бы и о еде, а настолько напрягаться не хотелось никому.