1. Белый пепел снегов

— Не буду, — ответил Ингерд, искоса поглядывая на Яна: не кровоточит ли рана у того на затылке?

— Вот. И никто не будет. Что-то у меня в глазах темно, — вдруг пробормотал Ян, покачнулся и упал.

— Тьфу ты, вот незадача, — выругался Ингерд. — Что с тобой теперь делать, в такой-то глуши?

Ему ничего не оставалось, как взвалить Сокола на спину и идти, доверившись нюху и чутью. До самой ночи волок его на себе, света белого не взвидел, а человечьих следов так и не встретилось, дальше-то куда? Ингерд здешних краёв не знал, а Ян — колода колодой, никакого толку. Делать было нечего, он уложил его на землю, перекинулся волком и побежал искать помощь.

Но, видать, за день так измотался, что чутьё подвело, и бой этот, и Яна тащил... Не унюхал железа, ступил четыре шага, а на пятый угодил в капкан, поставленный в молодом ельнике. Ингерд зарычал от боли так, что ночные птицы вспорхнули с гнёзд, переметнулся обратно человеком, дёрнулся, а капкан тонкой цепью к дереву привязан. Ингерд со злости одним махом цепь разрубил и услышал за спиной голос:

— Ишь какой зверь нынче по лесам бродит!

Обернулся — перед ним парень, молодой, русоволосый, в поношенной одежде под цвет хвои, сам смеётся, а клинок держит наготове. Чуть пригнувшись, начал Ингерда медленно обходить, а Ингерд, скрипя зубами от жгучей боли в ноге, стал отступать ближе к дереву, чтобы прикрыть спину. Тут незнакомец прыгнул на него, свистнул туго клинок, но Ингерд вовремя встретил удар и в сторону отвёл. Незнакомец дерзко рассмеялся, а глаза серьёзные, внимательные, не обманешь.

Ингерд быстро слабел, но сдаваться и не думал:

— Не знаю, на кого ты ставил капкан, но гляди, охотник, сам добычей не обратись.

— Это моя земля, чужак, земля, которая вспыхивает под ногами и по которой текут огненные реки. Здесь всё моё, и пришлых мы не жалуем.

— Я и сам пришлых не жалую, — Ингерд силился разогнать красный туман в глазах. — А земля мне твоя не нужна, своей хватает. Попадись ты мне на Стечве, встретил бы так же. Вот разве что капканов мы на людей не ставим.

— Мы тоже не ставим, сам виноват, что угодил. Из какого ты рода? Торвал? Годарх? Стигвич?

— Я Волк, с севера, от Белого моря.

Незнакомец выпрямился и опустил клинок. Опасный блеск в глазах приутих.

— То-то я гляжу, лицо нездешнее. А в наши края зачем забрёл?

— Заплутал, — ответил Ингерд.

Незнакомец вложил меч в ножны. Жажда крови угасла в нём так же быстро, как и вспыхнула.

— Я Барс. Мы не убиваем тех, кто нам не враг, — сказал он. — Давай помогу снять железо.

Вдвоём они освободили ногу Ингерда, и боль немного отпустила.

— Есть тут поблизости знахарь? — спросил Ингерд.

— Имеется, — ответил Барс, глядя, как из дырок в сапоге Ингерда, оставленных зубьями капкана, толчками сочится кровь. — Пошли, покажу.

— Погоди. У меня ноша есть.

Они вернулись за Яном, в одиночку Ингерд теперь бы его не доволок, сам еле шёл, припадая на раненую ногу. Барс выручил: и Яна понёс, и дорогу показал.

Скоро деревья расступились, и на взгорке Волк увидел ветхую избушку, греющуюся в лучах закатного солнца. Крыша бурно заросла муравой, посреди которой пестрели мелкие цветки, под стрехой жужжали лесные пчёлы, заползали в щели рассохшихся брёвен. Из-под могучего валуна прозрачной нитью вился ручей, заслушавшись его речью, к самой воде склонилась молодая берёза, на нижней ветке висела деревянная кружка для всякого, кто захочет напиться.

Ингерд удивился, до чего же эта избушка напоминала собой избушку Вяжгира из Соколиного племени. Он чуть задержался, разглядывая на двери старые почерневшие знаки-обереги, потом вошёл. Внутри его встретили всегдашняя полутень, напоенная запахами засушенных трав, и слабо мерцающий очаг. Знахаря не было.

— В поле, наверное, — сказал Барс. Он не спешил назвать своё имя или самонадеянно полагал, что все и так его знают.

Яна свалили на лавку, Ингерд сел у него в ногах и принялся стаскивать пропитавшийся кровью сапог. Барс подпирал плечом дверной косяк и наблюдал за ним. Расспрашивать, если человек уже переступил порог дома, было не принято, и он молчал.

Вскоре с улицы послышались шаги, и вошёл знахарь, вернее, знахарка, не старая и не уродливая — на лице ни морщинки, брови вразлёт, зелёные лучистые глаза, и смотрит внимательно. Одним словом, облика совсем не знахарского. Она нисколько не удивилась, застав дома гостей. За нынешнее утро столько осмотрела и залечила ран, что одной больше, одной меньше — без разницы.

— Кого привёл, Эйрик? — спросила знахарка, вытряхивая из мешка на стол собранные травы.

— Волка и Сокола, — отозвался от двери Барс, названный Эйриком. — Погляди их, Велскья.

Знахарка повернулась к Ингерду, но тот сказал:

— Сначала его.

И указал на Яна.

Ловкими движениями знахарка ощупала неподвижное тело, омыла порезы, потом приподняла Яну голову, а тот хоть бы один глаз приоткрыл.

— Умирает? — спросил Ингерд, потому что весь затылок Яна был в запекшейся крови.

— Что ему сделается! — фыркнула знахарка, разбирая светлые волосы. — Спит он. На крыло, вестимо, подымался? А рана только с виду страшная. Эйрик, подай-ка мне тёплой воды в ковше.

Эйрик исполнил её просьбу, и через минуту кровь была смыта, знахарка обрезала вокруг раны несколько прядей и наложила повязку.

— Походит малость со стриженой головой, — сказала она, — всё равно Имарь-день уже миновал. Есть хочешь? — спросила Ингерда.

Тот отрицательно покачал головой.

— Тогда поспи.

Знахарка бросила на пол меховое одеяло, Ингерд лег на него и тотчас уснул, не почуяв даже, что делают с его ногой. Неспокоен был его сон, перед глазами всё расходились круги на озере Околич и плакал кровавыми слезами вечувар. Тогда знахарка, видя, как он мечется, воскурила из падуба лучину, повеяла дымом, и Волк затих, внимая шёпоту, призывающему покой в его душу.

Уже ближе к полудню Ян потянулся и сморщился, точно съел пригоршню недозрелой клюквы.

— Что это с моей головой? Ломит, будто накануне перепил медовухи, но ничего такого не помню. И где это я?

Ингерд, а с ним Эйрик сидели за столом и обедали.

— Стукнули тебя вчера, — сказал Эйрик, посмеиваясь. — Кабы не Волк, очухался бы теперь где-нибудь в буреломе. Вчера вокруг Соль-озера знатный был бой.

— Судя по тому, что передо мной Эйрик Редмир, — пробормотал Ян, потирая ушибленный затылок, — мы недалеко от истоков Стечвы, — он налил себе полную кружку вина, но знахарка отобрала её и подала другую, с отваром. — Знатный бой, говоришь? А ну-ка расскажи.

— А что рассказывать? — Эйрик откинулся спиной к стене, — минувшей ночью на нас напали Торвалы, а Годархи и Стигвичи перешли Стечву в среднем течении. Да ты не хуже меня всё знаешь, у вас там такое зарево пылало!

Ян побледнел. Эйрик поглядел на него, потом на Ингерда.

— Ты что же... Не было тебя? Мы-то поначалу отбились, да вслед за Торвалами на наши земли Асгамиры полезли...

— Что Соколы? — перебил Ян.

— Соколы просили помощи, но мы помочь не могли, сами два раза сигнальный холм зажигали. Нам подсобили Орлы, от них же мы узнали, что Боргвы и Туархи напали на Лис. Никто не понимает, что произошло, потому что всё произошло быстро и в один час, будто наши враги сговорились между собой.

Ян быстро засобирался, донельзя перепуганный, не с первого раза смог в сапоги попасть. Ингерд понимал, чего боится Сокол: если бой — в первых рядах отец и брат, вдруг с ними что? Понял это и Эйрик и сказал:

— Я дам вам лодку, так вы скорее до дома доберётесь.

Ингерд и Ян поблагодарили знахарку-травницу и покинули избушку. Барс повёл их через лесок. Ян шагал быстро, а Ингерд прихрамывал, но старался, стиснув зубы, не отставать. Вышли на открытое место — перед ними спят вековечным сном высокие горы, синие, ушедшие в облака седыми вершинами.

Ни мгновения Ингерд не сомневался, что там обитают бёрквы, неужели Барсы не страшатся их соседства? Да непохоже: вот молодой Редмир показывает рукой в ту сторону, у них там становище, у самых отрогов, Барсы живут на камнях, и камни дают им хлеб. А Ян? Он поглядел на Яна, который в горы один ходил, духов не побоялся, неужто всё так просто? Да ну, так не может быть, есть граница, её ни Эйрик, ни Ян, как ни храбрись, никогда не переступят.

А из них троих, как ни крути, ближе всех к бёрквам он, Ингерд Ветер, и для этого ему не надо ходить в горы, бёрквы за ним сами придут. Эта мысль заставила его помрачнеть.

Эйрик довёл их до Стечвы, до того места, где она, переваливаясь через два порога, соглашается какие-никакие суда на себе нести. В камышовой заводи отыскал крепкую лодочку и сказал:

— Плыть вам до Соколиного становища вечер и всю ночь, завтра к утру будете на месте. Да что я рассказываю, ты, Ян, сам всё знаешь, учить не стану. По обоим берегам должно быть спокойно, после вчерашнего сражения все спят: кто отдыхает, а кто вечно. Но дозоров и с той и с другой стороны всё же остерегайтесь, у многих кровь ещё не остыла, кипит, и мечи рвутся в бой.

Ингерд с Яном взяли по веслу, и лодка поплыла из камышей, а как поймала течение, так заскользила быстро, подгонять не надо. Ингерд всё смотрел на далёкие горы, и чудилось: зовут его оттуда, огоньки вспыхивают то тут, то там, и зажигают их бёрквы, а может, это лучины засветились в становище Барсов? Нищим был Ингерд, ничего не имел он в жизни такого, что мог бы взять с собой туда, куда звали его огоньки...

Скоро упала ночь, тёмная, беззвёздная, по воде закурился туман. Ингерд с Яном промокли, а берегов не видать, куда плывут? Точно остались одни в целом свете. Достали из мешка еду, которую им собрала в дорогу Велскья, и молча разделили между собой.

Ночь была долгой, тихо шепталась вода за кормой, а по правому берегу, на высоких кручах кроваво тлели тарганы — погребальные кострища, Ингерд и Ян насчитали их девять. Это Стигвичи, Годархи и Торвалы хоронили своих убитых. Изо всех сил Ян гнал прочь дурные мысли, но они кружили над ним, подобно хищным птицам, и рвали сердце острыми когтями.

С рассветом не сомкнувшие глаз Ингерд и Ян повели к своему берегу, под сень склонившихся к самой воде ив и ракит. Утро выдалось свежим, Сокол с Волком продрогли в отсыревшей одежде, а потому пристали к берегу, спрятали лодку — нельзя добро бросать — и дальше пошли пешком, этак всё теплее, чем сиднем сидеть, да и безопаснее. Ян ступил на свою землю и сразу воспрянул духом, расслабился, а напрасно: забыл, что здесь, на окраинах, дозоры ходят чуткие, зоркие, солнце выкатиться не успело, как на них напали из ольшаника, руки за спину заломали и — лицом в мох.

— Кто такие? Стигвичи? Годархи? Торвалы? Отвечайте, не то смерть вам.

Ян с трудом повернул голову, выплюнул траву и ответил:

— Погляди внимательнее, быстрокрылый, и надо ли тебе называть имена?

— А, это вы...

Их тотчас отпустили, Ингерд и Ян поднялись на ноги, отряхиваясь и поправляя оружие, за которое и схватиться-то не успели.

Перед ними стояли пять человек, на них одёжа — нарочно выкрашенная соком редкого болотного дерева, от этого сока одежду не разглядишь посреди зарослей, как ни старайся. Все пятеро держали короткие лёгкие луки, удобные в засаде, у каждого на поясе висел кинжал, а боевые мечи — за плечами, чтоб не мешались при ходьбе. Словом, обычное снаряжение дозорных: ни тебе тяжелых копий, громоздких щитов, кольчуг и шлемов, а вместо обычного кармака — закрывающие лоб и узлом завязанные на затылке ксары — такие платки, под которые прячут волосы, чтобы не лезли в лицо и не цеплялись за ветки.

Это были краевые дозорные, которые ходят по самым дальним рубежам, те, что при опасности отправляют в становище гонца, первыми принимают бой и, если надо, сражаются до последнего человека. Ян был рад их видеть, а они хмурые, отводят глаза, молчат. Понял Сокол: что-то случилось, пока его не было дома. Обратился к челигу — первому из дозорных:

— Спокойно ли в наших землях, Рискьёв?

— Спокойно нынешнюю ночь, — глухо ответил челиг, а в глаза всё одно не смотрит.

— Спокойно ли было прошлую ночь? — Ян пристально глянул на него.

— Спокойно, — ответил челиг. — Звери спали, птицы спали, мы глаз не сомкнули, наши мечи ножен не покидали.

— Скажи мне, Рискьёв, — продолжал пытать Ян, — спокойно ли было в позапрошлую ночь?

Ингерд напрягся, знал, что услышит дурную весть.

— Страшной была позапрошлая ночь, — глухо ответил челиг. — Годархи и Стигвичи перешли Стечву и напали на становище, и было их такое число, что мы запросили помощи, и дрались они так, что мы каждую пядь земли своей кровью полили. Нас не застали врасплох, но то была не драка, то была война, где нет места жалости, где не берут пленных, где поднимают меч против жён и детей.

Ян побледнел, а Рискьёв дальше говорит, и молчанием свидетельствуют его слова Соколы:

— Мы бились всю ночь, а к рассвету подоспели к Стигвичам и Годархам Асгамиры и Торвалы, в третий раз мы засветили Крутогор и дождались помощи Орлов и Туров. Черна была та ночь, но день, пришедший следом, был ещё чернее: мы собирали и хоронили погибших. Много бойцов полегло, Ян. Лучших наших бойцов.

Голос Рискьёва сорвался, когда он произнёс:

— Среди них твой младший брат и твой отец, Ян. Соколы лишились янгара.

Ян застыл на миг, будто не сразу понял, а потом застонал, рванул ворот рубахи, пошатнулся, Ингерд подставил плечо, но Ян оттолкнул. Больно ему было, от такой боли на глазах закипели слёзы, но Ян был муж, воин, а потому с силой провёл по лицу загрубевшими ладонями, ничего не сказал, ударился о землю, перекинулся соколом и взмыл в небо. Ингерд проводил его взглядом и спросил:

— Куда он? На вересковый берег?

Рискьёв молча кивнул. Тогда Ингерд, не раздумывая, перекатился по земле, обернулся волком, и только видели Соколы мелькнувшую белую полосу на чёрной шкуре, и он исчез.

Рассвет горел в полную силу, когда Волк добежал, припадая на одну лапу, до верескового берега.

Стечва текла здесь привольно, широко, с одного берега — неохватные поля, и с другого так же. С левой, Соколиной стороны, поля заросли мшистыми буграми, промеж них кверху карабкался багульник — болей-трава и кривые вересковые деревца, поэтому берег и звался вересковым.

По земле стелился предутренний туман, волк задрал морду, ловя запахи, сам застыл, ноздри трепещут. Потом поймал тот, что нужно, и снова нырнул в туман. Бывал он здесь прежде и куда идти — знал. Вересковый берег тянулся далеко, и причудливо изогнутые деревца очень походили на людей: кто высокий, кто малый, кто скрюченный, кто сгорбленный. Недалеко от воды один за другим высились курганы, их было ровным счетом десять. Волк остановился, потому что сюда он и шёл.

С незапамятных времён, когда Соколы заселили эти земли, они здесь хоронили своих мёртвых. Над умершими от старости курганы насыпали по левую руку, над павшими в бою — по правую. Самые древние давно заросли соснами и ракитником, ни дать, ни взять простые холмы; другие покрылись сочной травой, а какие ещё только начинали зарастать. Но стоял среди них один, в который сразу упирался взгляд — холм сырой земли, чёрной, каменистой, солнце ещё не успело высушить его, потому что сегодняшнее солнце было первым, которое вставало над ним. Волк услышал горестный соколиный клич, перекатился по траве, обернулся человеком и осторожно пошёл вперёд. Догадывался, что Ян не захочет его видеть. Но не мог не пойти.