Процессия тронулась от дома Карла Буртонского. Путь ее лежал через городские площади, запруженные народом, и заканчивался на площади Собора Святой Марфы. И на каждой улице их радостно приветствовали, требовали благословения, и десятки, сотни рук касались одежд Святой Девы, жадные уста с надеждой прикладывались к распятью. Горожане просили благословения у Добродетелей, норовили поцеловать в алые губки хорошеньких вестниц, кидали злые насмешки уродливым Порокам.

— Эй! — кричали из толпы. — Смотрите-ка какое жирное Обжорство! Этот смертный грех нам не грозит. Пусть он пугает ленивых монахов и благородных господ! А вот Уныние и Блуд наши старые товарищи. От одного мы лезем в петлю, а другим спасаемся от петли!

— Ай, Обжорство, дай я тебя поцелую! — кричал пьяный, раскрывая объятия. — Люблю я чревоугодничать выдержанной виноградной лозой, но могу и крепким пивом! А все остальное: ни-ни! Церковь учит — бог должен быть один! А я добрый христианин.

Пороки не уступали злым насмешникам и отвечали, кому шуточкой, а кому и оплеухой.

Прибыли на первую площадь, называемую площадью Роз. Здесь музыканты старались на все лады, люди отплясывали, пили, смеялись и плакали, кричали и разговаривали. Но едва вестницы вошли на площадь, как толпа раздалась в стороны, и глаза устремились на Святую Деву. Каждый восхитился и устремился к ней. И процессия задержалась надолго.

И на другой площади повторилось все вновь. Недалеко от третьей площади на перекрестке улиц Бочкарей и Менял, случилось небольшое происшествие. Из еврейского квартала, пристанища бедняков и процентщиков, навстречу им двигалась другая процессия. Возглавляла ее размалеванная девица, сидя задом наперед на осле, а за ней тянулись крикливой гурьбой нищие и девки. Они радостно взвыли, узрев Святую Деву. И первая процессия приложила всевозможные усилия, чтобы уклониться от столкновения, а вторая не меньше стараний, чтобы настичь первую. Завязалась потасовка. Нищие и девки с удовольствие выместили свою обиду за несправедливость этого мира, на гладких, откормленных физиономиях Пороков и Добродетелей и простых обывателях, случайно попавшихся под руку. Вассалы Карла Буртонского, неотступно следующие за Сусанной, окружили ее лошадь, обнажили кинжалы. Испуганные девушки-вестницы жались к ногам Святой Девы. Грозный и решительный вид вассалов умерил рвение задир, и Сусанна благополучно покинула это место.

Выбравшись из этой потасовки, процессия окончательно растеряла весь свой задор и выглядела жалко.

Сусанна устала. Рука, держащая распятье, онемела, улыбка, застыла на губах. Белые одежды испачкали прикосновения сотен рук. Свита Девы едва переставляла ноги. Уже не слышно было ни шуточек, ни споров между Добродетелями и Пороками, не раздавались больше звонкие тумаки в ответ на народные остроты. И Пороки и Добродетели и юные девы-Вестницы мечтали об одном и том же: добраться до площади, выдержать последнее испытание, и найти отдохновение за приготовленными для них столами.

Не задолго до появления процессии на площади появился Конрад. Он был особенно весел, как бывает весел человек, ожидающий от судьбы одних улыбок. В остаток дня, когда дядя отпустил его, он приготовил все к побегу: выслал гонцов в замок, отправил лошадей со слугами на смену. И хотя он с нетерпением дожидался урочного часа, когда сможет соединиться с возлюбленной, но что-то безумное навеял карнавал, и под каждой маской мерещилась неземная дева. Взгляд его приковала роскошная бархатная полумаска. Женщина была, несомненно, очаровательна и не сводила с него блестящих глаз.

— Дивно хороша, не правда ли? — сказал Рудольф, очутившись возле Конрада. — Я сражен!

— Да кто это? — спросил рыцарь, разглядывая ее.

— Не узнал? Оно и к лучшему, значит, ты влюблен не в нее. Это дочь нашего доброго бургомистра, Виолетта. Я женюсь на ней.

— То-то дядя обрадуется, — заметил Конрад.

— А и пусть! Что же мне остается? Не дается так, царапается как дикая кошка. А обвенчаемся, и станет посговорчивее. К тому же, бургомистр богат и сыновей у него нет.

— Вот оно что, — проговорил Конрад и еще раз взглянул в ее сторону. — Что же, желаю тебе супружеского счастья и удачи, мой милый кузен.

Виолетта не сводила с Конрада глаз и без труда подметила его интерес. Может быть... сказала она себе. Тогда не придется... Но додумать она не успела. Конрад отвернулся и, зевнув, спросил

— Когда же прибудет процессия?

— А! — воскликнул мессир Иоганн, подходя к Конраду. — Славный рыцарь! Не угодно ли нашего вина?

— Этот урожай? — спросил Конрад.

— Нет. Я припас несколько бутылок с прошлой осени. А вино этого урожая велел выставить на площадь — оно кислит.

— И то верно, — кивнул Конрад.

Мессир Иоганн собственноручно налил вина в серебряную чашу, и кивнул дочери. Виолетта с поклоном подала Конраду на серебряном подносе кубок. Он осушил его, и поцеловал красавицу в маковые губы. Конрад немного удивился, когда девушка жадно ответила на его поцелуй, и внимательно поглядел в сияющие глаза ее. "Не она", — подумал он, отворачиваясь к бургомистру.

— Что, весь урожай плох?

Бургомистр хмуро взглянул на свою дочь, заметив ее бесстыдную проделку, но повернулся к Конраду, любезно улыбаясь:

— Во всем крае. В этот год не осталось даже на свои нужды, не говоря уже о продаже. Хорошо, не с одного этого получаю доход, иначе пошел бы с сумой.

— Эх, господин бургомистр, — весело сказал ему Конрад, — все знают, что вы богаче евреев-ростовщиков!

— Ах, перестаньте! — сказал с досадой бургомистр. Он и сам знал, что в городе нет человека богаче его, и ни маркграф и ни епископ не могут с ним сравняться, однако не любил, когда говорили о его богатстве. Маркграф косо поглядывал в его сторону, и мессир справедливо опасался за свое имущество.

"Я старый человек, привычный ко всему, — размышлял он, — но дочь мою надо выдавать замуж. Она красавица, но на красавиц без приданого спрос не велик!"

— В это лето два корабля моих пропали в шторме. Виноград не уродился, на дорогах нынче не спокойно, что вложишь в товар, то и выручишь.

— Ну, дай тебе Бог удачно выдать дочь замуж, — пожелал на прощанье Конрад и отошел прочь от бургомистра.

Ему сейчас хотелось удалого, молодецкого веселья. Все было готово, и Конрад знал, что Сусанна любит, но нервы были туго натянуты — напряжение требовало выхода. Он ворвался в круг пляшущих, подхватил какую-то девчонку, и хоровод диких масок закружился перед глазами.

Целуя Конрада у всех на виду, Виолетта сказала ему: я твоя! Но он отодвинул ее от себя, и Виолетта, чтобы скрыть слезы досады, отошла к столу. "Не она" — Виолетта прочла на лице Конрада вполне отчетливо.

— Налей и мне, красавица, — раздался голос Рудольфа за ее спиной. — И поцелуй меня также сладко.

— Ах, оставь меня!

— Господин бургомистр, — тут же обернулся Рудольф к ее отцу, — уважь и меня, как моего славного кузена Конрада. Пусть твоя дочь поднесет мне вина.

— Виолетта! — строго приказал мессир Иоганн.

Виолетта подчинилась, но вместо прошлогоднего вина, она налила вина этого года и с поклоном подала ему.

Рудольф видел подмену, однако выпил до капли.

— А твои губки, красавица, мне его подсластят! — он притянул ее к себе.

— Уйди, бесстыдник! — крикнула Виолетта, вырываясь из объятий и прячась за спину отца.

— Строптивая девчонка! — бросил он ей, но почмокал губами. — Все равно я тебя приручу!

И вот процессия влилась на главную городскую площадь. И снова руки потянулись к белым одеждам и к распятью в руке Святой Девы. И опять толпа задирала уставшие Пороки, и смеялась над потрепанными Добродетелями. Напоследок Сусанне помогли спуститься с лошади, и проводили к епископу, стоящему на ступенях храма. Она преклонила перед ним колени, поцеловала руку и, получив благословение, передала ему крест со святыми мощами. Следом за ней за отеческим благословением потянулась и свита Сусанны, а ее саму под руки — она чувствовала слабость — проводили за стол.

За столом уже сидело избранное общество: маркграф и маркграфиня, благородные господа и дамы и именитые люди города, наблюдающие за весельем. Сусанну усадили между пустым креслом ее отца — барон Буртонский лихо отплясывал с какой-то маской на площади — и мессиром Иоганном, городским головой, с другой стороны.

— Вина! Вина прекрасной Сусанне! — распорядился мессир Иоганн и обернулся в поисках дочери. Но Виолетта точно сквозь землю провалилась. Тогда он подозвал одну из своих служанок, и та подала Сусанне серебряный кубок, полный до краев.

Принимая кубок, Сусанна впервые за весь день увидела Конрада. Приближалась решительная минута, когда нужно сказать ему страшное слово.

— Как вино, любезная моя госпожа? — спросил бургомистр, наклоняясь над будущей маркграфиней.

— Немного горчит, — ответила Сусанна.

Бургомистр рассмеялся ее словам. Нет, не могло это вино горчить! Уж в этом-то он понимал толк.

— Видно, вам тяжела показалась эта ночь, что даже сладкая лоза горчит! — воскликнул он и собственноручно положил ей на тарелку нежный кусочек окорока.

Бургомистр ухаживал за Сусанной столь основательно, лаская почетную гостью, что не давал возможности Конраду подойти к ней и перемолвиться словом. Наконец, Конрад, улучив момент, когда мессира Иоганна отозвали, подошел к Сусанне.

— Все готово, — шепнул он ей, — завтра мы будем обвенчаны.

Сусанна опустила ресницы.

— Я не могу обмануть своего отца и жениха, — одними губами ответила она. — Прошу тебя, не заставляй меня нарушать данное слово!

Конрад так был уверен в ее согласии, что сначала растерялся.

— Сусанна, — наконец, произнес он, — клянусь, я ничем не обижу тебя. В моем замке нас ждет священник, он свяжет нас брачными узами перед богом и людьми...

— Ах, я верю, верю тебе, — быстро проговорила она, нервным движением расстегивая брошь плаща. — Но я обещана другому...

— Сусанна, — умоляюще прошептал Конрад, — ты не любишь меня?

— Не люблю?! — повторила она растерянно. — Нет, я люблю тебя больше своей жизни!

Конрад в недоумении смотрел на нее.

— Но как же....

— Все в руках Господа, мой миленький...

Некоторое время Конрад смотрел на нее, не зная, что сказать и сделать.

— Нет, ты не любишь меня!

Сусанна быстро повернулась к нему, в ее глазах стояли слезы.

— Не говори так, не говори, — умоляюще проговорила она. — Я люблю тебя больше всего на свете! Но, убежав, мы обречем себя на вечное бесчестье. Каждый сможет ткнуть пальцем в нас и сказать: они преступники! Они не выполнили свой долг, поддались дьявольскому искушению и дьявольской гордости, подумав, что смогут распоряжаться своими жизнями по собственному почину, тогда как жизнь их в руках Господа! И я никогда, никогда не буду счастлива...

Выслушав, Конрад отошел. Слова Сусанны поразили его, словно в разгоряченное вином лицо плеснули ледяной, отрезвляющей водой. Конрад и разозлился, и растерялся, и устыдился себя.

"Хорош же ты, — говорил он себе, не замечая ничего вокруг и расталкивая толпу, — если женщина напоминает тебе о долге! Но она так мало любит меня... Я позабыл обо всем, а она думает о том, что скажут люди... Но, может быть, она права? И нам не быть счастливыми. Недаром же говорят: браки вершатся на небесах.... Нет, не любит!"

К Сусанне снова подошел бургомистр.

— Что с тобой, чистая Дева? — встревожено спросил он, заметив, как она распахивает и скидывает с плеч плащ.

— Ничего, я немного устала.

Внизу на площади, освободили место, чтобы Сусанне было видно представление. На этом маленьком пятачке худенький мальчик грациозно ходил по канату, поворачивался, изгибался, вставал на руки. Его сменил удивительный человек, пускающий огненные струи изо рта — невиданный в этих краях трюк.

Сусанна едва обращала внимание на представление. Ей было больно недоверие Конрада. Быть его женой — это высшее земное счастье. Но не всем дается счастье. И представляя отрадные картины, она чувствовала привкус горечи. "А что если ты опротивеешь ему после побега? — шептал ей настойчиво голос. — Что если потом он будет стыдиться и сожалеть? Как ты станешь раскаиваться, что пошла против воли отца, против Божьей воли? Ведь если суждено быть вместе, то и Господь смилостивится".

Ах, как же больно!

— Пречистая Дева! — вдруг истерично выкрикнул кто-то из толпы. — Святая Марфа умерла!

Этот крик побежал по площади, точно круги от брошенного в воду камня. Люди останавливались, музыка умолкала, и все поворачивались лицом к Собору.

На столах, за которыми пировали, стоял гроб. Внезапная смерть девы смутила людей. Странные слухи бродили по городу. Говорили, будто бы на зорьке занимающего утра стаи голубей, кружась, опустились с небес, и в распахнутые двери собора влетела белая голубка, воркуя, она присела на грудь Сусанне и вдруг растаяла, а тело девы засияло чистым ангельским сиянием. Три дня и три ночи стоял гроб во храме, и тление не тронуло ее прекрасные черты. И народ стекался в Собор толпами.

Три дня и три ночи Конрад оплакивал свою возлюбленную.

На третью ночь в храм вошел отец Михаил и застал Конрада молящимся. Отец Михаил встал возле гроба, терпеливо дожидаясь, пока Конрад не закончит творить молитву. Наконец рыцарь поднялся с колен.

— Она была прекрасна и чиста. И сердце мое, по-отечески привязанное к ней, скорбит, — печально промолвил отец Михаил, глядя на умиротворенный лик девы. — Но лучший сосуд не мог быть избран, и это должно утешать нас в нашей печали.

— Я хотел живую жену, а не мертвую святую, — тихо проговорил Конрад.

— Все мы в руках Господа, и удел наш — следовать Его воле. Обуздай гордость, смири гнев, и прими то, что дано тебе.

Конрад опустил голову, и они оба долго молчали.

— Дайте мне благословение, святой отец, — сказал Конрад наконец, — чтобы уйти в монастырь.

Отец Михаил покачал головой.

— Скорбь твоя велика, но и она минет. А ты станешь жалеть, что поторопился оставить мир. Тебе назначен великий удел — ты наследуешь марку.

Конрад покачал головой.

— Плохой из меня выйдет маркграф, — горько усмехнулся он. — Не вовремя я родился. Ныне не хотят бранной славы, не хотят честных поединков, а мечтают о золотых уборах и миске наваристого супа. Рудольф вполне заменит меня, и дядя, я вижу, благосклонен к нему больше, но не может решиться. Однако Господь распорядился за него, и не придется дяде сожалеть, что я, а не Рудольф, рожден в законе.

Конрад замолчал, поглядел на Сусанну, убранную в подвенечное платье.

— Я бы вернулся на Восток, но смерть ее как будто потушила во мне огонь. Знаю, что отныне монастырская келья, посты и молитвы предназначены мне.

— Маркграф знает уже о твоем решении? — задумчиво спросил отец Михаил.

— Вчера я говорил с дядей. Он не скрыл радости.

Отец Михаил кивнул. Он тоже видел в событиях Промысел Божий и думал, как чудно переплетаются и завязываются человеческие судьбы. Еще вчера Рудольф и надеяться не смел, что получит марку, а сегодня это решенное дело. Еще вчера Виолетта, дочь бургомистра, и подумать не могла, что, дав согласие на брак с Рудольфом, дает согласие на то, чтобы стать маркграфиней.