Зеленый патруль: код Альфа

Стасю и расплющить. Главное в этом приеме вовремя уйти — не рано и не поздно. Рано — тактику сменят, успеют, поздно — попадешь под пресс, как минимум зацепят. Старый прием, отработанный еще на третьем курсе, опасный для необученного противника и для нападающих, если те имеют дело со знающим — Русанова ушла легко и вовремя, но не далеко: в тот миг, когда парни соприкоснулись, она столкнула их лбами, рубанув по шеям. Хруст носов, брызги крови, Стриж еще и губу прикусил. Взревел и развернулся, чтобы снести вражину кулаком. Но лицо перекосило так, что один глаз почти не видел, да и эмоции в контактных боях плохой советчик. Стася не стала парировать, а попросту отпрянула в сторону Сони, зажавшего свой нос, под дых локтем толкнула. Стриж пролетел мимо, даже не задев женщины, и влетел бы в дверь с разбегу, но как назло в этот момент в душевую вошел Тео и обеспечил своей грудью мягкую посадку голове Стрижа. Рев, разворот и тот понесся вновь на абордаж.

Шутить ни времени нет, ни сил — вымотал ее спарринг.

Стася в последний миг отклонилась и вложила в удар по спине все силы, что остались. Стриж впечатался в раковину животом. Охнул, согнулся и оставил вмятину в зеркале лбом, но не угомонился. Пришлось ткнуть под челюсть пальцами, вывести из строя надолго.

Тут Шатун попытался встать. Стася заняла стойку, готовая ударить кулаком в лицо, но парень оказался разумным, ладонь выставил: все, закончили, я не при делах.

— Похвально, — перевела дух — самой бы лечь и чтобы минут двадцать никто не трогал, даже мимо не шуршал. А лучше на час залечь или на сутки.

Парень вытащил карту и протянул:

— Мир.

А пожалуй, эту карту не зазорно взять, — смекнула Стася. Взяла. Следом фрэш протянул Соня:

— Я тоже пас.

— Ладно.

Тот рванул к умывальнику прямо по товарищу, начал спешно смывать кровь с лица и вправлять нос. А Шатун ощупал карманы Стрижа, достал пачку карточек и подал белую Стасе:

— В расчете.

— Подходите, если что, — отмахнулась вяло и потащилась прочь, надеясь доползти до столовой и поесть наконец-то впервые за несколько дней. Тео на пару секунд задержал ее, не сразу освободив дорогу. Посмотрел сверху вниз на женщину, потом на приводящих себя в порядок парней и нехотя отодвинулся. Замешательство в его глазах ничего Стасе не сказало. Она даже не задумалась — сил просто не было. И цель другая — подкрепиться.

— Проводить? — услышала вдруг.

Чудеса! — покосилась на Филосова. Выставила карту, зажав меж пальцев: на, ты этого хотел?

— Да ладно, — буркнул, будто через силу. — Мне все равно туда же.

— Куда?

— В столовую.

— Попутчик, значит, — усмехнулась и чуть не рухнула. Тео поддержал. Миг и словно смутился, сам себя отдернул — выпустил Стасю. — Спасибо.

Парень покосился и задичился, нагнал на лицо хмари.

— Забодал уже со своим 'спасибо'. Что за слово заморское? Откуда выкопал? Понтуешься все, — проворчал.

— Спасибо — спаси Бог, благодарю — дарю благо, — пояснила вяло. Промолчать бы, силы поберечь, да не могла.

— Ты и даришь? — поморщился, не веря. Недоволен был — чего полез? Чего от фрэша отказался? За каким сопровождать вызвался? И главное — кого?!

Злился на себя и не замечал, что не идет — плетется рядом со Стасом, готовый поддержать, если тот падать будет. Шатало того, будь здоров, удивительно, что вообще идти мог, а что дружков своих уложил — вовсе чудеса. Только их не бывает, это точно. Значит неспроста свои грызться начали, смысл в том есть. Другое, что Тео пока его не понять, но он подстраховался, стоп-визуал приобрел, так что во всеоружии. Пусть только Стас в его сторону дунет — тут же уберет. Хватит терпеть.

А что они вместе сейчас идут, вроде как друзья, даже на руку. Почти рекламная акция — мы помирились! Пусть потом докажут, что Тео помог 'дружку' уйти. И мысли не возникнет.

Стаса качнуло на повороте и Тимофей придержал того, ладонь нечаянно легла на талию. Всего одно мгновение, одно касание, и парня как током прошило фантастической догадкой, от которой даже ладони вспотели. Он потер их о бедра, не веря самому себе, покосился на Аржакова — да нет же, Стас это. Вон и родинка на шее за ухом... Но какая тонкая талия, изгиб плавный — женский!...

Может, показалось? Показалось...

Ладонь же сжалась в кулак, храня память секундного прикосновенья.

— Ты это... — занервничал, а что сказать хотел, еще не придумал. — Стас...

Стася отмахнулась — она увидела Гаврика, который дежурил на своем привычном месте у столовой, и направилась к нему, сунула в руку одну карту.

— Это...чего это...

— Иди, — кивнула в сторону залы. Парень обалдело посмотрел на нее и сорвался с места. Тео постоял, глядя ему вслед, головой качнул:

— Повезло дураку. Всех одарить решил? 'Дарю благо', — передразнил.

— Что можно на этот пластик? — выставила Стася картонку.

— А ты не знаешь? — взгляд Филосова был пристальным, слишком въедливым, чтобы не заметить, не насторожить.

— Забыл! — отрезала.

— Да?... На фрэш ты можешь питаться в столовой номер два два дня...

— Ipi?

— Час.

— Достанешь?

— На сегодня?

— Да.

— Ладно.

— Спасибо.

Тео поморщился и пошел в столовую.

Вторая зала была много хуже первой. Маленькие столики, неудобные, допотопные выдвижные табуреты.

Один плюс — народу мало. Трое курсантов, не знакомых ей, и Гаврик.

Стася пробежала взглядом по ряду наименований блюд, не нашла ни одного знакомого ей и набрала наугад, куда палец ткнул. А потом зависла над подносом, изучая полученное и пытаясь определить, что чему соответствует. Наименования не сходились с видом, вид с пищей.

— Это едят? — с долей недоверия и испуга спросила у Тео. Тот одарил ее хмурым взглядом, забрал свой поднос и двинул к столу. Женщина за ним. Расположилась напротив, оглядела его пищу — тоже не деликатесы и смело сунула в рот ложку с суспензионной массой серого цвета. И так и осталась сидеть с пищей во рту, не зная умереть ли лучше с голоду самой или отравиться этой едой?

Проглотила с трудом и уставилась на Тео:

— Это протертая резина?

— А ты хотел ханьям из омаров?

— Не до жиру в общем-то, — передернулась. — Но не до такой же степени, чтобы химические реактивы есть?

— Нормальная пища, — заметил, уминая пластичную массу цвета тины. Стася поковырялась в своей порции, попробовала другое блюдо, напоминающее видом жареные водоросли, и чуть не подавилась. Запечалилась над пищей, оставив ложку.

— А-а?... Можно состав узнать? После этого вообще живут? — морщась, покосилась на суспензию в своей тарелке.

— Биологически активная барацелла. Сытно.

— Ага?... Это единственные требования к пище?

— Слушай, чего ты хочешь? — прошипел. — Не нравится, иди в соседний зал: один фрэш, один обед. Какие проблемы?

— Жить хочу, — призналась.

— Животик нежный? — скривился презрительно. — А по-мне, вкусно. Не голодный ты. С голодухи тебе бы это райскими плодами показалось. У нас в зоне и такое редкость, 80 % синтетического суррогата сои, а здесь только 20 %, остальное натуральный соевый белок с биовитаминными добавками. Нормально.

— Угу, — с тоской посмотрела на пищу и взяла ложку: извини, желудок. Всплакнем потом вместе. — Ты пироги вчера ел.

— На ужин иногда дают. Бонус.

— Н-да?

Подумала и начала есть, не глядя запихивая в рот неприглядную массу. Жуть, но выбора нет.

— Все равно жуки вкуснее, — заметила, вспомнив, как патруль застрял в мезозое, и они с Иштваном наловили огромных жуков, Сван для прикола испек их и попробовал. Ребята кривились, а Стася решилась — вкусно. Почти как креветки.

— Жуков ел? — удивился Тео, мотнул головой. — Ну, у вас свои завороты. Натуралы. Не сказал — выплюнул. Стася загрустила:

— Завидуешь?

Парень есть перестал, уставился на нее зло:

— А ты как думаешь? Наряд такой, наряд сякой, бантики, значочки, серебряное напыление, алмазное, золотое. Утка в клюквенном соке, устрицы под вино, вино под шоколад, серьга под кольцо, татуировка под цвет трусиков, трусики под цвет глаз, планер под сапожки, сапожки под бантик любимой собачки. Это же какие задачи решаете! Это ж какие трудности преодолеваете!... А мы, быдло, у нас все просто: одет — радуйся, покушал — повезло, родные живы — счастлив. И никаких заморочек.

Стася подавленно посмотрела него:

— Извини.

— Да пошел ты со своим 'извини'! — процедил и в стакан с желтой жидкостью уткнулся.

— Я не хотел на больное давить. Мне другое интересно, ты вот жил несладко, на суров в обиде, а сам в их ряды встал. Логика где?

— Ты дурак, что ли? — не понял Тео. — Что ты идиота из себя изображаешь? Будто ты не знаешь, что нет у асуров другого шанса вылезти. А мне, знаешь, в зоне, как остальные, подыхать не хочется. И поэтому я вылезу, понял? И ты мне не помешаешь, и дружки твои гнилые. И стану офицером. Стану!

— А потом? — спросила с грустью.

— Что потом? Потом стабильность: работа, обеспечение, жизнь в гражданской зоне, повезет — в правительственной. Я всю жизнь на обучение в академии копил. Ничем не гнушался, за любую работу хватался, на всем экономил. Два года поступал. Два! Поступил. У меня все рассчитано, мне, в отличие от тебя, надеяться не на кого. И лишних чеков у меня нет. Их ровно до конца обучения, и я лимит не превышу. Я не хочу, понял, не хочу гнить в утильзоне, не хочу быть утилем, не хочу, чтобы дети мои были утилем. И поэтому я своего добьюсь.

Кого он уверял? Ее ли?

— У тебя подруга есть? — спросила вдруг Стася. Парень моргнул, замер и вот пятнами пошел, заерзал:

— Это у тебя их вот, — рубанул дрогнувшей рукой у горла. — А мне не до этой ерунды. У меня на них чеков нет... Потом. Стану вот офицером, заработаю, накоплю и заведу семью, ребенка.

Он нервничал, и Стася не могла понять отчего. Из-за отсутствия чеков на подружку?

Глупо. Понятно, что девушке внимание уделять, а судя по торговым отношениям по любому поводу, ясно, что внимание здесь рассматривается сугубо в подарочно — финансовом обеспечении. Но разве нельзя просто встречаться, общаться? Разве не главное, видеть друг друга, слышать, помогать, знать, что любимый здоров, счастлив, рядом, что ты любима, ты нужна? Какой еще нужен подарок?

— Скучно, — поморщилась. Получать подарки приятно, но что они по сравнению с пониманием, обществом любимого?

— Избалованный ты. Тебе вон весь визуал оборвали твои подруги, а ты хоть бы одной ответил.

— Возьми да ответь за меня, познакомься.

— Я консервативен, мне такие подруги не нужны, — скривил рожицу.

Теперь Стася пятнами пошла, от стыда и ужаса чуть под сиденье не провалившись — дошло, что она — мужчина, встречается с мужчинами. И здесь так бывает!

Мама! — глаза стали огромными.

Русанова поспешила сунуть в рот пищу, склонив голову почти до подноса.

Это не реальность — это дурная ирреальность!

Мужчины как женщины, женщины как мужчины, суры — асуры, зоны, финансы, плата за рождение, обучение, создание семьи, академия агрессивных тупых вояк как вершина всех достижений, билет в нирвану — военизированная тоталитарная колония неандертальцев!

— Значит, предел твоих мечтаний карта и звание офицера? — уставилась опять на парня.

— Цель, — поправил. — А еще раз обзовешь, ударю.

— Разве обозвал? — нахмурилась, не понимая.

— Мечтают слабаки, трусы и неудачники. А я сильный и удачливый!...

— Потому что экономный, — кивнула. Смысл переубеждать?

— Расчетливый.

— Да хоть финансовый, — не сдержалась. — Другое показательно: суров ругаешь, а сам одним из них стать желаешь. И нет тебя. Суры — асуры — частности. А факт в том, что нет ни тех, ни других — есть люди, одни успешные, другие нет. А успех — карты. Вот эти маленькие финчи, — покрутила белую карту в пальцах, разглядывая 'чудо' технического прогресса, ее вершину. — Она заменяет вам все, даже душу, она ваш разум, ваш руководитель. Ничего у вас нет, даже самих себя, вы обычные рабы. И как рабов распределяют, как называют, значения не имеет. Раб он и есть раб, и идеология, и мышление у него рабское. Один на плантациях работает, другой в доме убирает, а хозяин бамбук курит и умело меж собой двух рабов стравливает, одного манит, другого злит, потом местами меняет. Удобно. Пока меж собой грызня идет — общее не видно, задуматься некогда. Когда финч, фрэш единственный Бог — интеллект, духовность и моральный кодекс уже не нужны. Он все заменяет. Он ваши души покупает и продает. Офицером стать хочешь? Станешь, не сомневаюсь. И будешь молодых муштровать, сквозь эту прессовку пропускать, как сам сквозь нее проходил. Пять лет! Пять лет убить, чтобы потом помогать убивать другим. Всю жизнь положить на эту тупую частотную хрянь! — шлепнула карту на стол. — Ничего ты не изменишь, став офицером, ты и понятия не имеешь, что такое настоящий офицер. Солдафон ты, и дети у тебя солдафонами будут, и внуки. Потому что папаша будущий далеко не их будущее строил, а в прошлом буксовал, не радость им готовил, а эшафот мастерил. Ты бы человеком для начала стал, своей головой думать научился, свою цель нашел, а не пер как баран со стадом к указанному водопою и на бойню.

Все-таки политика, — смекнул Тео: решили меня по статье неблагонадежности выгнать, чтобы сразу все данные стереть и на рудники в дальний угол галактики отправить.

Обломишься!

— Все? — спросил спокойно.

— Нет. Я бы много тебе сказал, да не поймешь — мозг не тренирован, клетки атрофировались. А и зачем они, правда, главное фрэш, финч, — почти пропела названия. — Будет у тебя этих карт много, много, закопаться можно. И будете вы с ними жить душа в душу, а умрешь — тебя не вспомнят, но они останутся. Такие красивые, такие милые твоему сердцу беленькие пластиковые хрянечки, предел человеческих стремлений, 'великое' достижение человеческой мысли. В одной красивая вещь, в другой планер, в третьей сочный бифштекс, в четвертой дом на горе, в пятой — приговор для врага, в шестой таблетка от головной боли и старения... Жаль от жадности таблеток нет, как нет их от корысти, подлости да глупости. А еще открою тебе великую тайну — нет карт на свет солнца, запах цветущей яблони, ветра в лицо, улыбки любимой, как нет чеков на верность, любовь, счастье, уважение, дружбу бескорыстную, радость матери и смех ребенка. Вот на все есть, а на это нет!... А и, правда, зачем тебе радость матери...

Тео вскочил и ринулся прочь, закаменев лицом. Но не дошел до выхода, развернулся, вернулся к столу и навис над растерявшейся Стасей:

— Моя мать... моя мать была утилизирована во время очередной зачистки, — прохрипел с перекошенным лицом, полными скорби глазами. В них слезы, стояла злость и такая боль, что

Стасе плохо стало: побелела, онемела, перед глазами поплыло. Пока в себя приходила — парень ушел.

Русанова долго сидела, обдумывая услышанное. Ковырялась в том, что называлось пищей, заставляя себя есть, и давилась. Надо кушать, восстановиться, а не могла — перед глазами четко вставала картинка убийства матери и растерянность, горе одинокого мальчишки. А следом вставали те дети — сироты, которых довелось ей видеть. И было до слез жалко, что помогала она капле в море.