Забегая вперёд, скажу, что приказ директора мы с Игорем выполнили — из списков "наших", тех, за кого готова была платить "Сибирь", мы их вычеркнули. Правда, не всех смогли уведомить, потому как с первого же дня "социальные работники" и журналисты разбрелись по сочинским пляжам и ресторанам. Многие из них были неприятно удивлены при выезде необходимостью оплатить проживание, питание и недешёвые телефонные разговоры. Мы очередной раз подтвердили звание "грёбаного совка" — в Израиле-то, судя по всему, таким важным персонам всё предоставляют бесплатно.
После расселения новой партии родственников работы у нас с Игорем заметно прибавилось. В сумме наших "подопечных" получилось около двухсот человек — у каждого была своя "маленькая проблема", и с ней он шёл к нам. А куда им ещё было идти?
У меня, конечно, была смутная надежда на то, что часть проблем возьмут на себя "социальные работники" из Израиля, но эти бездельники с ноутбуками под мышкой лишь увеличили "трафик" приходящих в мой номер людей.
— Женщине из Красноярска плохо, сделайте что-нибудь, — доложила не поленившаяся дойти до нас толстая тётка из числа "социальных работников" как бы между прочим.
В ответ Игорь довольно резко сообщил ей номер телефона, по которому можно вызвать врача. Та фыркнула и ушла восвояси. Через полчаса после неё припёрся другой ценный кадр:
— Люди интересуются, когда вы им выдадите свидетельства о смерти их родственников?
— У вас в Израиле свидетельства о смерти выдают представители частных компаний? — по-одесски вопросом на вопрос ответил ему я. Парень тоже ушёл с обидой в честных глазах.
В дверь снова постучали.
— Да-да, — крикнули мы с Игорем хором.
На сей раз в номер зашли сразу двое. Один из них выглядел как типичный великовозрастный "маменькин сынок" из еврейских анекдотов, а второй был копией французского актёра Жана Рено — с выпученными глазами, высоким лбом и трёхдневной щетиной. Дядьки представились работниками ростовского отделения еврейского агентства "Сохнут" (3). "Господи, — подумал я, — этих ещё не хватало на наши головы!"
— Парни, вы делаете большое дело, и, не Боже мой, мы не собираемся вам ничем мешать, — сказал двойник Жана Рено по имени Лев. Лёва, вообще, говорил так, как говорили, наверное, только герои "Одесских рассказов" Бабеля. Я даже не подозревал, что такая биндюжья манера разговора ещё существует.
— Это хорошо, — неуверенно ответили мы с Игорем.
— Скажите, в чем нужна наша помощь? — робко спросил второй, оказавшийся обладателем имени Биньямин.
Первый раз за эти пару суток к нам пришли затем, чтобы помочь нам, а не просить-требовать чего-то от нас. Мы даже растерялись от неожиданности.
— Слушайте, сделайте так, чтобы к нам не ходили социальные работники, — под впечатлением от нескольких визитов израильского "собеса" выпалил я.
— Что, они вас таки за..бали? — с улыбкой спросил Лев.
— Уже да, — ответил я.
— Хорошо, они не будут больше ходить к вам, они будут ходить к нам, — предложил устраивавшее нас решение "биндюжник".
Мы не смогли сразу найти того, чем нам ещё мог бы помочь ростовский "Сохнут", но дядьки заходили потом регулярно — "сверять часы". Они действительно в эти дни взяли на себя очень много наших "головняков".
Уже было совсем поздно, около полуночи, когда нас позвал на ужин Анатолий Андреевич. Завтракали сегодня мы в уличной кафешке, а обед "пропал" из-за прибывшего израильского чартера. Такой режим питания станет для нас нормой на ближайшие несколько дней — лишь в первый сочинский день мы с Игорем ходили на обед и ужин вместе с родственниками пассажиров, потом стали стесняться. Нашими завтраками и обедами стали бесконечные "пятиминутки" в кафе около "Москвы", где я всерьёз пристрастился к армяно-турецкому кофейному шедевру.
Сейчас мы шли с Игорем и главным юристом "Сибири" по сочинскому "променаду", выбирая кафе, в котором будем ужинать. В глаза бросилась основательно пьяная компания из украинских и российских генералов — бывших однокашников, разлучённых независимостью государств, вновь свела вместе судьба, и теперь они, работники штаба по расследованию катастрофы, бурно отмечали встречу в сочинском летнем кабаке.
— Паша, ну точно же это ваши были! — орал пьяный россиянин.
— Ни х..я! — отвечал ему не менее пьяный "украинец". — Никогда не докажете.
Мы выбрали, наконец, себе кафешку, где потом ужинали армянской долмой всю следующую неделю. Маленький праздник для желудка в условиях тяжёлой, нервной и безрадостной рутины.
* * *
Утром после окончания завтрака мы поднялись с Игорем в гостиничный ресторан. Там начал стихийно образовываться "комитет" родственников пассажиров, выдвигавших "требования", и нам надо было быть в курсе этих "требований". Инициатива шла, конечно же, от израильтян. Потом нам Лёва пояснил, что это довольно типично для Израиля — в стране, где одновременно сильны свобода слова, социальная ориентация, коррупция и чиновная безалаберность, единственным способом изменить что-либо является стихийный народный протест. За полвека существования государства к этому так привыкли, что теперь "комитеты" по борьбе с очередным не устраивающим кого-то решением правительства, парламента или местной мэрии возникают еще до того, как решение будет принято. Лев это выразил проще:
— Там сначала все орать начинают, а потом уже разбираются, что же им предлагают!
Наш "комитет" выдвинул следующие требования: решить вопрос со страховкой, как можно скорее выдать документы о смерти на погибших, обеспечить доступ журналистов к родственникам, признать версию украинской ракеты основной, кормить их только кошерной едой.
Мы с Игорем, а кроме нас никого из "официальных" людей там не было, как могли, отвечали на каждое требование.
Универсальных и "автоматических" страховок пассажиров международных рейсов, в силу разницы законодательств стран, не существует — соответственно, получить компенсацию можно только с виновника катастрофы в досудебном порядке или через суд. Документами о смерти, как и версиями катастрофы, занимался штаб, поэтому мы пропустили эти пункты. От журналистов никто родственников не прятал — многие представители российских и иностранных СМИ жили в той же гостинице, в соседних номерах. Правда, охранники из "Москвы", действительно, иногда слишком нарочито гоняли камеры российских телеканалов с площадки перед зданием, но то были какие-то их, гостиничные, порядки и решения.
Меня, конечно, больше всего удивил и обидел последний пункт — ну, не были мы знатоками религиозных требований евреев к еде. Свинину, понятное дело, исключили из рациона сразу — вся гостиница перешла на "безсвининную" диету из-за того, что значительная часть ее постояльцев сейчас были евреями. Но вот обвинения в том, что мы прибывших родственников чуть ли не на смертный грех отправляем неподготовленностью кухни к их визиту, звучали по-хамски и очень обидно. Я почему-то вспомнил (вслух, разумеется, не произнося), что, например, христианам — больным или находящимся в путешествии, разрешается даже посты не соблюдать. Что-то такое же есть и у мусульман. Но, даже если в древней иудейской религии всё как-то иначе, это можно было сформулировать не в столь категоричной форме. В конце концов, когда мне что-то не нравилось даже в полностью оплаченном мною меню турбазы, где я останавливался, я обычно шёл "искать пропитание" на стороне... Филёв, когда узнал о таком требовании "родни", выматерился и попросил Анатолия Андреевича найти раввина из местной синагоги, чтобы он "утешил" кулинарные запросы "комитета".
Этот день запомнился двумя "прибытиями". Сначала я увидел в холле гостиницы губернатора Краснодарского края Ткачёва, приехавшего на место работы штаба с однодневным визитом. Он стоял в окружении своей "свиты" и громко материл несчастного сочинского мэра Мостового. Маленькому "интеллигенту" с бородкой, Мостовому, небо, казалось, становилось "с овчинку" — он ничего не мог найти в ответ на крепкий губернаторский мат и жадно хватал ртом воздух. Не знаю, конечно, но наряду с ростовским "Сохнутом", местная мэрия мне казалась одной из немногих структур, работоспособной в нынешних условиях. У нас, во всяком случае, никогда не возникало проблем ни с автобусами, ни с машинами, ни с врачами, ни с другой бытовой "текучкой".
Второе — это прибытие в помощь нам шести человек из числа авиакомпанейских бортпроводников и одного, самого главного в "Сибири", "замполита" — заместителя генерального по персоналу Ивана Григорьевича. Бортпроводников "выписал" из Новосибирска Филёв, когда увидел, что мы с Игорем начали откровенно "зашиваться". Прислали самых лучших, из "международной" бригады: Рашида, Сашу, Ольгу, Марину, Наталью Геннадьевну. Имя шестого нашего "соучастника", красивой белокурой девчонки, я, к сожалению, уже забыл. Стюарды и стюардессы оказались совсем не лишними в нашей с Игорем компании. Во-первых, нас стало больше, и теперь мы стали успевать везде, а во-вторых, бортпроводники, вообще-то, являются командой профессиональных спасателей — через несколько лет именно стюардессы спасут в Иркутске жизни большинства пассажиров "аварийного" рейса "Сибири" тем, что вовремя откроют люки и помогут людям быстро покинуть салон. У них, даже самых хрупких девчонок, совсем другой взгляд на вещи — по-медицински циничный и хладнокровный. Я, каюсь, действительно, тогда очень многое пропускал "через себя" — и не всегда это было правильно.
Родственники пассажиров начали опознавать тела погибших. Узнав средние расценки на "гробовые" в Сочи, Филёв увеличил эту сумму процентов на тридцать и пообещал всем всё оплатить — получалось что-то около двадцати тысяч. Но нам несли счета и на сорок, и на шестьдесят. Наш генеральный скрипел зубами, но всё равно подписывал их к оплате.
— Это еще хорошо, что у меня гробы из красного дерева закончились, — меланхолично сообщил хозяин похоронного бюро одной из наших стюардесс, сопровождавшей какого-то родственника на церемонии "прощания", — эти точно именно такие выбрали бы.
Когда мне пересказали эту реплику, я вспомнил бессмертное "жванецкое": "У людей большое горе, они хотят поторговаться". И его же: "Вы не хоронили осенью в Одессе?"
У нас с Игорем, и теперь уже с бортпроводниками, появилась новая задача: организация перевозки "груза 200" — тел погибших. Естественно, не сама организация, а координация этой перевозки со стороны родственников: узнать, куда везти, понять и передать всю цепочку отправки тела по месту назначения сначала в грузовой отдел компании, а потом — родственникам. Если выражалось желание похоронить погибшего в Израиле, то всей организацией занималось правительство этого государства, если же родственники решали везти хоронить в один из российских городов, то доставку делала "Сибирь". Моим постоянным новосибирским "собеседником" в длинных телефонных разговорах теперь стал начальник грузового отдела авиакомпании Макс — тот самый, который первым сообщил мне о нашей авиакатастрофе.
Самой "замороченной" оказалась отправка "груза 200" в Магнитогорск — "Сибирь" не летала тогда в этот крупный город Челябинской области, а другие компании не летали туда прямыми рейсами из Сочи. Как на грех, именно у этого покойника была очень вредная родня — сестра, переехавшая в Израиль из Советского Союза, и её сынок, выросший уже на "Земле Обетованной". Был ещё с ними мужичок из Новосибирска, но я не запомнил, кем он им приходился.
Я пришёл к ним в номер, выдал билеты с необходимыми документами и рассказал, как они все вместе летят сегодня в Магнитогорск:
— Из гостиницы на московский рейс вас увезёт "ГАЗель". В аэропорту Внуково из-под трапа самолёта вас забирает машина нашего представителя — будет объявление в салоне, слушайте внимательно. Эта машина идёт в гостиницу аэропорта Домодедово, где вы сегодня ночуете. Рано утром в номер гостиницы приходит представитель магнитогорской авиакомпании, который ведёт вас на рейс. В Магнитогорске вас встречает машина местной мэрии и везёт по тому адресу, что вы им скажете. Теперь — как перемещается тело вашего покойного родственника. Оно летит в Москву тем же самолётом, что и вы, в багажном отделении, в Москве его сразу же везут на грузовой терминал в Домодедово, откуда оно вылетит вашим же магнитогорским рейсом. Вы его только принимаете у себя дома в Магнитогорске.
Мне казалось, что я все объяснил весьма доходчиво, и у мамаши с сыном-подростком вопросов вроде бы не возникло. Но через полчаса они постучали ко мне в номер:
— Ещё раз объясните, пожалуйста!
Я, не торопясь, и чуть более подробно, чем в первый раз, пересказал им всю цепочку с самого начала. При этом я старался не встречаться взглядом с юношей, в выражении лица которого читалось неподдельное презрение ко мне.
Второй раз они постучали в номер через час. Мы в это время сидели и "сверяли часы" с ростовчанами.
— Вы нас обманываете! Вы ничего нам так и не сказали, как повезёте моего дядю! — кричал мне с порога юнец, его презрение после каких-то семейных обсуждений оформилось в настоящую ненависть.
Я вдруг вспомнил главный аргумент русских антисемитов, блистательно выраженный одним из героев Валерия Гаркалина в комедии "Ширли-мырли": "Мама, да они же нас гоями считают!" Право же, немногие знают, кто такие "гои", но аргумент очевидно "стопудовый"! Почувствовав себя "гоем", я принял "боевую стойку" и уже был готов максимально корректно растолковать маленькому "сионисту" его неправоту. Но на выручку ко мне пришёл Лёва. Он оттеснил парнишку и обратился к его мамаше:
— Мадам, мне нужно сказать моему товарищу пару слов. Минуточку мы с ним побеседуем конфиденциально!
Лев схватил меня за рукав и потащил на балкон, оставив своего коллегу Беню общаться с крикливыми родственниками.
— Андрюша, я, вообще, не понимаю, почему вы с ними цацкаетесь! — выпучив глаза ещё больше, чем дала природа, резко сказал мне Лёва. — Эта семейка уже всех здесь за..бала! Шлите их на х..й!
— Лев, я не могу вот так просто послать их. Буду очень признателен, если вы мне в этом поможете, — вежливо ответил я прямолинейному ростовскому еврею.
— Ну, надо же как-то учиться, — посоветовал мне Лёва, всё так же пуча глаза и размахивая руками.
Мы вернулись в комнату. Действия ростовчанина были молниеносными. Он так же, как пять минут назад меня, схватил юношу-крикуна за рукав и начал выпихивать его и его мамашу за дверь.
— Пойдёмте, молодой человек, я вам всё сейчас объясню, куда и как вы сегодня полетите. Не будем мешать "Сибири" заниматься своими делами, — веско говорил им Лёва.
Я не знаю, какие аргументы нашёл представитель "Сохнута", но в следующий раз эту семейку я увидел только тогда, когда она садилась, чтобы ехать на рейс, в присланную сочинской мэрией "ГАЗель".
Кстати, именно их новосибирского родственника я примерно через год встретил в метро — он меня тоже узнал, поздоровался, сообщил, что всё тогда прошло, как по маслу, извинился за свою буйную родню и поблагодарил меня. Из почти двухсот человек "подопечных" он был единственным, кто сказал мне "спасибо" за то, что мы делали в Сочи.
