Мой адрес - Советский Союз (весь текст)

От автора. Вместо предисловия

Мне повезло — я родился в одной из республик Советского Союза (чтобы не томить, скажу сразу — в Казахстане, в северо-восточной его части), где меня с детства пичкали мантрами о "дружбе народов", "социалистическом интернационализме" и прочей галиматье, смысл которой был ясен не до конца, однако в силу идейно-лексического сходства вполне вписывался в картину мира простого советского школьника — наряду с улицей Мира и продовольственным магазином "Достык", что значит "Дружба". А вся "дружба народов" для меня ограничивалась немногочисленными эпизодами, когда в нашем сугубо "русскоязычном" городе нам, подросткам, приходилось принимать участие в национальных праздниках титульного этноса. Конечно, было забавно смотреть на белокурых девчушек в казахских островерхих шапках, по-восточному делающих пассы руками и склоняющих в танце головы — забавно, но и не противно, врать не буду.

Потом случился развал страны, начались кровавые разборки "братских народов", о чём сообщало телевидение, и межнациональные бытовые драмы, наблюдаемые лично и почти ежедневно. Всё происходящее повернуло сознание пятнадцатилетнего недоросля к исконному значению слов о "дружбе народов", которые теперь воспринимались мной почти мистически — тем более что экономическая ситуация в новообразованной стране долго не позволяла переименовывать улицы и снимать с домов длиннющие лозунги советской эпохи. Потом последовало не вынужденное, но неизбежное переселение на "историческую родину" (1) (если конкретнее, в Новосибирск), учеба в ВУЗе, женитьба, работа — в общем, всё как у всех. Вопрос о "дружбе народов" на какое-то время был забыт и отложен — благо национальных "большинств" на моей новой сибирской родине не было, все переселенцы из СНГ и немногочисленные местные нацмены вели себя прилично, а приезжие из дальнего зарубежья (естественно, не французы и американцы, а монголы и вьетнамцы) жили весьма обособленно.

По окончании универа мой быт стал отличаться от быта среднестатистического менеджера России времен "путинской стабильности" только полным нежеланием посещать турецкие, болгарские и египетские курорты. С детства воспитанный родителями, предпочитавшими возить детей в "большие" познавательные путешествия то в Подмосковье, то в Ленинград, а то и в Узбекистан с Молдавией, я начисто был лишен романтики отпускного "ничегонеделания". Ялтинские лежаки у моря не будили во мне ностальгических воспоминаний — соответственно менять на грёзы о лежаках турецких было абсолютно нечего. А слово "курорт" для меня вообще было синонимом слов "Трускавец" и "Кисловодск" и вызывало воспоминания об одноклассниках, страдавших астмой и болезнями почек, которые ждали поездки "на курорт", потому что им там банально становилось легче.

Став индивидом независимым, я предпочитал поездки в красивые города, самостоятельную подготовку к этим поездкам и самостоятельный же осмотр — неудачный опыт организованного "экскурсионного обслуживания" (даже мне частенько казалось, что я подкован лучше гидов, чего уж говорить о моем отце — человеке, променявшем мечту стать историком на благополучие совслужащего) подсказывал, что, связавшись с экскурсией, увидишь, может, и то, но совсем не так. Нет, конечно, мне хотелось за границу — в какую-нибудь Прагу, в Париж там, в Лондон. Но поскольку денег в основном хватало на Турцию-Хорватию или, на худой конец, автобусный трип Берлин — Париж — Амстердам за пять дней, ездить мы (с некоторых пор "я" превратилось в "мы", ибо ездить я стал с супругой) начали в Тобольск и Иркутск, а ещё в Екатеринбург, Томск, Питер и другие города, заслуживающие внимания туриста.

Именно тогда мне вновь довелось столкнуться с "дружбой народов", потому как на туристических маршрутах и маршрутах командировочных (2) стали возникать национальные субъекты России, а также пресловутое "ближнее зарубежье". Собственно, все ниже описываемое есть не что иное, как личные впечатления, путевые заметки, если хотите — субъективный мой взгляд на мир, а заодно и на дружбу с интернационализмом.

И не обращайте внимания на то, что отдельные кусочки книги называются "главами". Они расположены в хронологическом порядке — так, как я их "проживал", но читать их можно и по отдельности. Так, кстати, делали первые читатели — мои родственники и друзья.

(1) Так "русскоязычные" в ближнем зарубежье называют Россию, если кто не знал.

(2) Я, вообще-то, рекламист — уже много лет занимаюсь региональной рекламой, приятно познакомиться.

Глава 1. Якутск: Именем Комитета охраны тепла...

В Якутию меня занесла нелёгкая судьба менеджера по рекламе новосибирской (тогда ещё) авиакомпании "Сибирь". В отличие от многих других командировок, точно охарактеризованных одним моим товарищем словом "кинжальные" — в лучшем случае на день-полтора, а то и на полдня, командировка в Якутск выдалась долгой. Лететь туда нужно было во вторник утром, прибывая как раз к якутскому вечеру (три часа лёту плюс три часа разницы по времени), а возвращаться в Новосибирск — аж вечером в пятницу (вечером сел — вечером прилетел, три часа разницы как раз съедает полёт).

Итак, был 2000-й год, и я летел в Якутск на старенькой "бэшке" — Ту-154Б. После приземления последовало привычное для "авиакомпанейских", командированных в какой-нибудь город в первый раз, объявление в салоне самолёта: "Поздняков Андрей, подойдите к бортпроводнику, вас встречают", — а еще через минуту-другую прямо из-под трапа меня забрал видавший виды УАЗик. Стоял октябрь, но в Якутске было лишь чуточку холоднее, чем в Новосибирске — температура была плюсовой, и моросил дождик. Мы приехали в самый центр города, к гостинице "Стерх", и я сразу вспомнил песню "Алисы" про раненного стерха, полярного журавля. Отель представлял собой трёхэтажное здание, на первом этаже которого располагалось "ТурагеНСтво", о чём сообщал большой неоновый лайт-бокс. На ресепшене в шок поверг первый же вопрос:

— Вы — гражданин Якутии?

— Нет, а что нужно сделать, чтобы им стать? — в ответ я, разумеется, попытался съязвить.

— Иметь прописку в Якутии.

Такое требование меня очаровало. То есть наличие регистрации в одном из многочисленных, забытых Богом посёлочков в самой большой республике с населением меньше миллиона жителей автоматически (надеюсь) могло превратить меня в её гражданина, великолепно!

Как негражданин Якутии, я заплатил раза в полтора больше за номер, чем платили "граждане" — рядом как раз заполнял бланки один такой "гражданин", наверняка рассчитался по льготному тарифу.

Ступени на гостиничной лестнице были сбиты, а длинный коридор на этаже укутан в мягкий ковролин. Зачем так сделали, я понял, только провалившись в выщербленный пол — разумеется, в огромном ворсе его недостатков было не видать. Номер оказался страшненьким, но одноместным — ладно, в конце концов, не зимовать же я сюда приехал, всего лишь на трое суток. Я бросил вещи в номере и побежал назад: местный представитель авиакомпании позвал в гости к себе домой, потому как офис на тот момент ещё не сняли, а обсудить цель моего приезда и возможную помощь с его стороны вроде как было надо.

Обычная советская "трёшка" в типичной девятиэтажке, если не считать того, что построена она была "на сваях" (1) — там у них почти всё на сваях, мерзлота. Радушный хозяин сразу позвал на кухню, где начал готовить нехитрую еду ("Жена уехала в отпуск, холостякую") — какие-то пельмени из пакета, овощной салатик. Из морозилки, конечно же, была извлечена бутылка водки, а заодно и экзотика, коей меня собрались удивить — сырая замороженная рыба, нарезаемая тоненькими ломтиками — строганина, однако. Разговор от тем служебно-деловых постепенно перешёл на жизненно-бытовые. Представитель наш, Сергей Николаевич, оказался интересным дядькой — "кагэбэшником", участвовавшим в освобождении захваченного в середине восьмидесятых самолёта. Особо он про это не рассказывал, сказал только, что есть у него орден Красной Звезды, а то, что согласно неофициальной орденской табели это значит "тяжёлое ранение", я и сам знал. Попытался расспросить, что полезного можно увидеть в городе, и, в частности, как можно пройти к великой сибирской реке Лене, чей вид впечатлил меня, когда самолёт заходил на посадку. Ответ "чекиста" заставил вспомнить о лихих казахстанских девяностых и чётких установках, где гулять можно, а где нельзя:

— Не надо тебе туда ходить — рожа славянская, ну его на хрен, с самолёта ещё раз посмотришь...

На книжной полке я заметил школьный атлас "Родная Якутия", изданный еще в Советском Союзе и состоявший из карт типа "крупных населённых пунктов Якутии", "водных ресурсов" и "климатических зон".

— Нас же Брежнев хотел в союзную республику превратить, — вдруг сообщил Сергей Николаевич, заметив мой интерес к местной географии. — Мы уже готовились вовсю, да не успел Леонид Ильич.

Надо же, сделали бы союзной республикой, через десяток лет развалился бы Союз не на пятнадцать, а на шестнадцать неравных кусочков. А если считать Абхазию, Приднестровье, Южную Осетию и Нагорный Карабах, то и все двадцать...

За разговором с водочкой, пельменями и строганиной время пролетело незаметно. Сергей Николаевич проводил меня до остановки, посадил в нужный автобус, попутно сообщив, когда нужно выходить. Первый раз в жизни я ехал в северном варианте "ПАЗика" — с двойным остеклением.

* * *

Следующим утром я проспал как минимум две встречи... Ещё за день до поездки я созвонился из Новосибирска со всеми интересующими меня здесь рекламщиками и разбил день на несколько встреч, прямо с десяти утра. Утро среды началось с яркого солнца в гостиничное окошко и взгляда на часы — 11-00. Ну, правильно — дома-то всего восемь, а вчерашние посиделки всё-таки дали себя знать, да и был я вчера "с устатку". Пришлось звонить двум первым контрагентам и переносить переговоры на завтра по независящим от меня причинам — от меня на тот момент уже действительно ничего не зависело. Зато я "выторговал" себе пару часов, чтобы привести себя в порядок и позавтракать в местной ресторации.

С утра, наконец-то, получилось разглядеть Якутск из окна гостиницы. Видок был мрачноватый: какие-то железные бочки, доски, сараи, собака на цепи, и всё это "хозяйство" ограничивал суровый забор — странный такой внутренний двор гостиницы. Позже я понял, что это и есть Север, а значит — временщичество и бесконечная борьба с природой за выживание. Примерно так же потом будет во многих городах — в Норильске, в Нижневартовске, кое-где в Братске, на окраинах Иркутска и даже в некоторых городках Кузбасса. Быт в таких местах организован так, будто перед здешним населением, десантировавшимся из каких-то несчастливых, но гораздо более любимых городов, поставлена главная цель — выжить несмотря ни на что. Для чего, в первую очередь, нужно подготовиться к суровой и длительной зиме, а значит, утеплить помещение снаружи и изнутри всеми подручными средствами, невзирая на эстетику, и притащить поближе ко входу (чаще всего, в какой-нибудь барак на пару хозяев) всё то, что может потребоваться зимой — топливо, доски, необходимый инструмент, воду... Была такая группа в Калининграде, пела очень качественный реггей на русском языке. Самым ценным в этой группе было название — "Комитет охраны тепла". Странно, что подобные комитеты не являются органами верховной и абсолютной власти в наших северных широтах...

Всех своих контрагентов я обошёл пешком — люблю ходить пешком. На улице было тепло и солнечно, да и город небольшой, обойти можно. По пути прикупил парочку карт местного производства — одну с магазинами, памятниками и музеями, вторую — с маршрутами общественного транспорта. Кроме необходимых мне адресов попытался составить маршрут прогулки — так, чтобы пройти через основные "достопримечательности". На карте было полно озёр, расположенных в городской черте, и я решил во время "обхода города" подойти к ним поближе, посмотреть, что за озёра такие. Кстати, до Лены действительно далековато — судя по карте, там редкостная тьмутаракань, да и вчерашние предостережения местного "чекиста" не оставили у меня ощущений милой шутки.

Ничего особо примечательного в моих контрагентах не было, разве что их нарочито русские фамилии — Николаев, Степанов, Фёдоров, и имена — мне упорно попадались Прокопы, Филиппы и Степаниды. Говорят, русские после колонизации здешних земель крестили всех по святцам, в результате чего имена, ставшие в России не то чтобы редкими, а попросту неиспользуемыми, привычны для местного населения. Всё остальное — так же, как везде: провинциальная жадность при виде большого заказчика почти что из столицы и, как следствие, самые фантастические расценки (как казалось моим визави), в сумме дававшие едва половину бюджета рекламной кампании, вычисленного "на пальцах" моими начальниками. Но я всё равно торговался с якутскими контрагентами до последнего — просто так, из принципа.

Запомнилась мне разве что девушка с именем Ньургуяна (до сих пор не до конца уверен, что правильно произношу это слово). Кроме необычного, всё-таки совсем местного, имени запомнилась она мне тем, что меньше чем через полгода, в середине февраля, переспрашивала у меня по телефону, продолжать ли её газете публиковать нашу новогоднюю рекламу с ёлочкой и дедом Морозом. Девчонку смутило не содержание макета, а факт окончания нашей щедрой предоплаты. Я тогда, помню, даже кричать на неё не стал.

Озёра на деле оказались грязными северными лужами с крайне заболоченными берегами, и подойти к ним не представлялось возможным. Да уж, не Женевское озеро! По пути мне встретились постройки "без свай" — щитовые и бревенчатые дома, перекошенные от того, что строго под источником тепла в них (наверняка, обычной печью) мерзлота подтаяла, и грунт просел — так за несколько десятков лет дома приобрели свой откровенно рахитичный вид. Из других достопримечательностей города я обнаружил памятник мамонту Диме (2) рядом с НИИ Мерзлотоведения, красивый православный собор, Якутский театр сатиры (интересно, какая сатира в Якутии?) и шикарного вида отель "Тыгын Дархан" (3) из цветного стекла и стали. Вблизи него в большом количестве стояли рекламные щиты, приветствовавшие участников Игр детей Азии, но почему-то главным героем на этих щитах был седовласый президент Якутии Николаев.

Кроме домов на сваях, о северном происхождении города напоминали и другие "мелочи" — например, шикарное здание "Алросы" имело крытый пандус, по которому бодро въезжали и выезжали дорогие авто — внутри пандуса, говорят, тепловая завеса, позволяющая алмазным "королям" перебегать от машины к дверям офиса, не отмораживая себе ценных частей тела.

Но всё-таки самое главное, что запомнилось мне в Якутске — это трубы теплотрасс, протянутые по всему городу. В принципе, у нас в Казахстане тоже частенько можно было увидеть теплотрассу вдоль дороги, но всё же это было скорее вынужденной мерой, поэтому трубы обычно располагались не на центральных улицах и даже там всегда стыдливо прятались где-нибудь на обочине в кустах... В Якутске же, судя по всему, теплотрассами гордились — широченные серебряные трубы с торчащей там и сям стекловатой шли вдоль всех улиц, нимало не стесняясь соседства с тротуарами и домами "на курьих ножках". Каждые триста-пятьсот метров трубы пересекали улицу и перебирались на противоположную сторону, образуя многочисленные "ворота", под которыми шныряли автобусы и грузовики. Триумфальные арки Якутска... Возведены по чрезвычайному указу местного Комитета охраны тепла...

К вечеру похолодало, задул очень неприятный ветер, а с неба посыпалась белая крупа. Помнится, вчера Сергей Николаевич говорил, что осень у них нынче подзадержалась — обычно в это время уже ниже двадцати. А одет я был совсем не по погоде — почему-то взял с собой шапку, но совершенно не подумал ни про обувь, ни про шарф с перчатками. Что ж, придётся воспользоваться гостеприимством — вчера предлагалось завербовать в качестве сопровождающего от "местных" мужа наиболее вероятного зама Сергея Николаевича по продажам. Тот вроде даже вызывался прокатить меня по всем интересующим объектам на своих "Жигулях". Вечером, уже из номера гостиницы, позвонил представителю, коротко доложил результаты дня и попросил прислать ко мне с утра вышеозначенного субъекта. Перед сном в гостиничном ресторане я хлопнул рюмку коньяка в качестве профилактического средства от простуды, и отправился в кровать — мне совсем не хотелось встречать с утра гостя заспанным и в трусах.

* * *

Утро началось с радостных звуков из телевизора. Боясь проспать, я сгоряча поставил вчера будильник на телевизоре на семь, а по-нашему на четыре утра (или ещё ночи?). Я пощёлкал каналами, пока не наткнулся на очень странную для будничного утра передачу — эротический канал "Playboy" с логотипом московского ТВ-6. Потом мне объяснили, что какой-то здешний предприниматель поставил антенну на самый высокий дом в городе и стал ретранслировать наиболее выгодный на его взгляд канал напрямую с Москвы, перекрывая временами московские рекламные паузы местными объявлениями. Разница по времени между Москвой и Якутском составляет шесть часов — в столице сейчас был час ночи, москвичи давно уложили детишек спать и смотрели ночную передачу для взрослых. В это время в Якутске родители собирали детей в школу, а в Петропавловске-Камчатском, вообще, готовились к обеду... Большая страна, где каждый найдёт себе обстановку посмотреть канал "Playboy"...

Эротика — это, конечно, здорово, но мне хотелось увидеть чего-нибудь местное. Я включил утренние новости. После выпуска по-якутски начался его дубль на русском языке. Опять нахлынули казахстанские воспоминания — в частности, тамошняя традиция копировать российские моды и понятия. В Якутии, оказывается, тоже есть "вторая" столица, южная — небольшой шахтёрский городок Нерюнгри, замечательный тем, что в нём заканчивается (а для Якутии начинается) железная дорога, связывающая несколько городков и посёлков с БАМом. Кстати, Якутск (не самый крупный город России) в новостях именовали не иначе как "столица". Якутск — просто "столица", а Нерюнгри — "южная столица". В Казахстане тоже, помнится, Алма-Ата — это "южная столица", но там хоть город большой.

В девять часов в дверь постучали — ко мне в гости пришла симпатичная семейная пара, состоявшая из предполагаемого заместителя представителя "Сибири" по продажам и её мужа. Классический советский брак — он якут, с эм-ти-вишным именем-отчеством Александр Анатольевич, она татарка, Клара Маратовна. Очень интеллигентная ячейка общества — оба филологи, окончившие местный универ и успевшие позаниматься в "ревущие" девяностые всеми легальными видами бизнеса. Последним проектом семьи был закрытый за невостребованностью первый якутский телегид. Собственно, после банкротства газеты муж искал работу, а жена уже практически трудоустроилась в авиакомпанию "Сибирь". Полтора часа мы беседовали за чайком — они рассказали мне особенности местного политического и медийного расклада.

Оказалось, что местная "Вечёрка", как и выпускаемый тем же издателем "Московский комсомолец", была оппозиционной и почти нелегальной прессой (я её с рук покупал), а потому — очень читаемой. "Эхо столицы", где, в частности, работала упомянутая выше Ньургуяна — газетой мэрской. Мэр Якутска (русский, там это важно) находился в контрах с президентом, который в свою очередь благоволил газетам "Якутия" и её якутскому аналогу "Саха Сирэ", популярным исключительно в улусах (по-нашему, в районах) республики. А ещё местный "АиФ" в то время являлся чуть ли не главным националистическим рупором (то-то я вчера ни одного лица русского не увидал в их редакции), и круче него была только газета "Голос Туймаады" (4), регулярно на чистейшем русском языке призывавшая гнать русских из республики, что называется, в три шеи. А вообще, самой важной темой на тот момент был "разбор полётов" после показа по федеральному телеканалу фильма Елены Масюк про Якутию, в котором на орехи досталось всем, и президенту Николаеву более остальных. Забегая вперёд, скажу, что чуть позже в "Якутске вечернем" я увидел передовицу "Масюк подкинула проблем" — в заголовке обыгрывался популярный на тот момент эм-ти-вишный же видеоклип, где проблем героине песни подкинула сука-подруга. Несмотря на "оппозиционность" газеты, общий тон статьи был "сор из избы — это всегда не гуд".

После краткой политинформации я попрощался с Кларой Маратовной и отправился с Александром Анатольевичем "доезжать" всех, кого не обошёл вчера. В одной из редакций немолодая русская женщина-главред в строгом костюме вполголоса поделилась своим восторгом от того, что в республике наконец-то появилась "авиакомпания из России", а то "эти" (имелись в виду местные перевозчики) совсем обнаглели — и по тарифам "сволочи", и летать ими страшно — "самолёты разваливаются". Вообще, ещё один явный признак северного города — это культ авиации. Авиакассы там — это практически волшебная каморка папы Карло, через которую можно попасть в другой мир — солнечный, тёплый и счастливый. Историю появления каждой авиакомпании в городе помнят, список всех добрых и злых дел перевозчиков, включая льготные тарифы и задержанные рейсы, переходит из уст в уста, а парк самолётов местным известен так же хорошо, как и особенности собственной квартиры. Не удивляйтесь поэтому, если в аэропорту какого-нибудь Норильска, Сургута или Салехарда перед посадкой услышите от других пассажиров что-то типа: "Опять на 615-м полетим, кресла там хреновые", — поверьте — они точно знают!

Ко второй половине дня я закончил все встречи и отпустил Александра. Честно сказать, у меня было яростное желание посетить местный музей — тем более что качественной литературы про Якутию в книжных магазинах не обнаружилось — оставалось надеяться только на краеведов. Тёзка знаменитого ви-джея высадил меня около гостиницы, и я потопал к музею — судя по карте, он был совсем не далеко от места моей временной дислокации. А на улице тем временем мела метель. После "плюсового" Новосибирска и первых двух довольно тёплых дней в Якутске сейчас было очень зябко. Шапка, конечно, пришлась весьма кстати, но вот ноги в осенних туфлях и руки без перчаток замерзли напрочь.

Зато музей оказался классным. Перед его входом стояла деревянная башня местного острога, а экспозиция подробно рассказывала как об особенностях быта якутов и других местных этносов, так и об истории русской колонизации. За какие-то смешные деньги мне предложили услуги экскурсовода, и я согласился. Девушка-якутка довольно лениво комментировала экспонаты, а на мои попытки остановиться и что-то осмотреть внимательнее неодобрительно вздыхала и почти стонала. Порадовала только та непосредственность, с которой "краеведша" выражала своё пренебрежение и неудовольствие.

Лишь проходя зал, посвященный шаманизму, она впервые за всю экскурсию приободрилась и рассказала жуткую историю про покойницу-шаманку, чьё тело, мумифицировавшееся в мерзлоте, перенесли в своё время в этот зал — в качестве экспоната. С самого своего появления в музее бабуля начала "хулиганить" — ходить ночами по пустынным залам, вздыхать, скрипеть и всячески изводить старушек-сторожих. Сколько-то из них сошло с ума, ещё сколько-то умерло. Лишь в начале девяностых годов после настоятельных требований общественности, освободившейся к той поре от советского "ига", мумию, наконец, похоронили, и музей перестал быть "горячей точкой".

Вообще-то, считается, что якуты — православные. Это отражается не только в их "заповедных" именах, но и, например, в буме строительства многочисленных церквей — поддержка идёт с самого верха и встречает горячее одобрение "внизу". Правда, так же очевидно, что традиции шаманизма здесь имеют гораздо более глубокие корни и, по мнению местного населения, ничему не противоречат. Именно поэтому сразу после посещения православного храма якут может запросто сходить к шаману. В советские годы (особенно в двадцатые-тридцатые) за шаманами велась настоящая охота — дедов-шаманов объявляли "контрой" и расстреливали, а чуть позже, при Хрущёве и Брежневе, обвиняли в нетрудовых доходах и отправляли в лагеря, словно каких-нибудь "цеховиков". Но самое странное, что с шаманами борются и нынешние правители — как объяснил Сергей Николаевич, просто служителей местных культов всегда боялись — слишком неограниченную власть имеет шаман над здешним населением, и власть эта гораздо сильнее власти светской.

По пути в гостиницу я решил зайти в местный супермаркет. Ресторанная еда, конечно, была сносной, но уж больно дорогой. Магазинные цены оказались не намного дешевле: поразило обилие новосибирских товаров на полках, прежде всего, молокопродуктов, по двойным, а то и тройным ценам. Ну да, помнится, наши "грузовики" говорили, что основные деньги в Якутске мы зарабатываем не на пассажирах, а на их грузе — перемещаемой "челночным" способом (то есть в больших китайских клетчатых баулах) "молочке". Я купил соку, пряников, хлеба и местной колбасы, чай в пакетиках я привёз из дома (жена в сумку положила) — поужинать можно было сносно, а гостиничные завтраки и так входили в стоимость проживания.

Несмотря на вглухую заклеенные окна и довольно тёплые батареи, в номере было прохладно — прошлой ночью я даже замёрз. Тем удивительнее оказался местный сервис — зайдя в номер, на кровати я обнаружил аккуратно сложенное дополнительное одеяло. Не иначе проделки местного Комитета охраны тепла, ведь на холод в номере я даже пожаловаться никому не успел!

Колбаса была вполне съедобной, сок — обычным новосибирским "Чемпионом", а вот пряники подкачали — в принципе, их можно было использовать в качестве оружия для участников очередной начавшейся в Палестине "интифады", "интифада" была новостным фоном, сопровождавшим меня во время якутской командировки. Зато в пакете с окаменевшими творениями местных хлебопёков лежал отпечатанный на маленькой бумажке герб Республики Саха (она же Якутия) — древнее изображение конника-знаменосца.

* * *

Утром я опять проспал — проснулся в рекордные для себя шесть утра по-новосибирски, но по-якутски аж в девять. Теоретически надо было сходить на "крайнюю", как говорят авиаторы, встречу — в ещё одно агентство, специализирующееся на наружной рекламе, но термометр за окном показывал жестокие -25 градусов, и вылезать из-под одеяла мне совсем не хотелось. Я позвонил Сергею Николаевичу и сказал, что всё намеченное сделал, и идти-ехать по морозу куда-то ещё не имею ни малейшего желания. Представитель предложил приехать ко мне "ближе к рейсу", чтобы обсудить наши дальнейшие действия после моей командировки и увезти меня потом в аэропорт. День прошёл под якутские новости о жизни улусов, "южной столицы" и просто столицы, дурацкие фильмы по одному из четырёх имевшихся в наличии каналов и московские новости об "интифаде". Со своей стороны звуковую картину дня я дополнил хрустом "интифадных" пряников, запиваемых чаем.

Сергей Николаевич, как и обещал, приехал часа за три до рейса, с час мы обсуждали под чаёк (пряники я не предлагал) результаты командировки и будущую рекламную кампанию, после чего двинулись в аэропорт всё на том же раздолбанном УАЗике.

Видимо, за три дня я всё же успел поднадоесть нашему представителю, ибо в аэропорту он сдал меня "с рук на руки" какой-то тамошней тётке с просьбой пропустить меня без очереди и волокиты и, пожав на прощанье руку, быстренько исчез. У меня было чем заняться: сидеть и читать прессу я считаю нормальным времяпрепровождением. Только решил пивка купить, чтобы взлетать слегка нетрезвым — авиакомпанейская привычка. На мою просьбу продать мне бутылку пива, продавщица аэропортового бара предложила единственно возможный вариант — девятую "Балтику". Уже в Новосибирске мне сказали, что другого пива в заснеженной республике не признают...

Аэропорт в Якутске, безусловно, является одним из центров цивилизации — даром, что расположен довольно далеко от города. Из других объектов транспортной инфраструктуры в столице есть автовокзал, откуда в пригороды отправляются маршрутки, а в улусы республики — отважные "ПАЗики". Почему отважные, спросите вы? Потому что рейс до "южной столицы", например, длится двадцать четыре часа — восемьсот с лишним вёрст. При этом учтите, что на республику с количеством рек и речушек, сравнимым с Амазонией, есть всего один мост — так что водные преграды здесь преодолевают либо паромами, либо по ледовым переправам, а несколько недель в году, когда лёд "встаёт" или, наоборот, "сходит", Якутск вообще отрезан от "большой земли". Дороги в большинстве своём — это "зимники", по которым летом, а особенно в распутицу, проехать нереально. Что касается остальных сезонов, то напоминаю, температура -25 здесь — это примета скорее осени, чем зимы. Есть ещё в городе речной вокзал, откуда в недлинный период летней навигации отправляются шикарные круизы по Лене для толстосумов, любителей экзотики, а также пароходы-бичевозы и "ракеты" на подводных крыльях, ими до своих жилищ добираются приехавшие в "столицу" провинциалы. Многие рейсы длятся сутками, зачастую — с ночёвками на маленьких пристанях. Теперь, надеюсь, понятно, почему я и сказал, что транспорт в Якутии — удел по-настоящему отважных людей?.. Причём самыми отважными должны быть пассажиры...

Я ждал своего рейса, читал газету — ту самую статью про подкинувшую проблем республике Масюк, и слушал объявления.

— Начинается посадка на рейс до Олёкминска, рейс выполняется за вторник, — громко и, как во всех аэропортах, несколько отстранённо сообщила женщина-диктор.

То есть в тот день, когда я прибыл в Якутск, кто-то из окружавших меня людей должен был улететь к себе домой, в неведомый мне город Олёкминск, но до сих пор по каким-то причинам не улетел и жил здесь (возможно, прямо в аэропорту) целых три дня! Воображение живо нарисовало картину аналогичной задержки рейса в Новосибирск. Если сравнивать Якутск по времени полёта с Москвой — туда из Новосибирска тоже чуть больше трёх часов лететь, по идее можно было бы уехать на поезде — как раз двое с половиной — трое суток получается. Только из Якутска нет железной дороги, и я буду вынужден обречённо ждать своего самолёта на Олёкминск — тьфу ты, на Новосибирск. А альтернатива тому — только двадцать четыре часа на полноприводном "ПАЗике" с двойными стёклами до ближайшей железнодорожной станции Нерюнгри, а потом — те же пара-тройка суток на поезде, который ещё и не каждый день ходит. Кошмар!..

Но нет, здешний Комитет охраны тепла дал добро на эвакуацию — объявили регистрацию на мой рейс, и я всё-таки улетел домой...

В Новосибирске тоже был октябрь. Моросил дождик, и после якутских холодов тело с непривычки начало отчаянно потеть... Как же я люблю Новосибирск!

(1) Кто не в курсе, это когда вместо фундамента в некрепкую почву вколачиваются бетонные столбики, на которые потом опирается строение — дома в итоге стоят на тоненьких ножках.

(2) Сам мамонт Дима, найденный практически в целости и сохранности в здешней мерзлоте и получивший имя от названия речки (ударение на последний слог), вблизи которой и был, собственно, обнаружен, хранится в местном Музее Мамонта.

(3) Тыгын Дархан — настоящий (не мифический, что у азиатов бывает гораздо чаще) местный князь, живший в конце шестнадцатого — начале семнадцатого веков, герой якутских преданий, легенд, а позже — и книг.

(4) Этим странным словом называется долина в среднем течении Лены, где расположена столица республики, город Якутск. В этой долине живет чуть не половина всего населения Якутии — около полумиллиона человек.

Глава 2. Баку: Два Ширвана, три Мамеда

За четырехэтажным домом

В дыму почти погас закат...

По переулкам незнакомым

Брожу я, каждой встрече рад.

Ловлю обрывки чуждой речи

В потоке шумных голосов,

Как мимолетны эти встречи,

И как понятно все без слов. (1)

В. Мануйлов,

русский поэт и литературовед

Часть 1. Пребывая в культурном шоке...

Весь 2001-й год я постоянно куда-то летал. Норильск, несколько раз Сочи, гораздо больше раз Иркутск, а ещё — Нижневартовск, Краснодар, Питер, и постоянно — Москва, Москва, Москва. Авиакомпания "Сибирь" в тот год "съела" "Внуковские Авиалинии", приходилось поднимать огромное количество рейсов, доставшихся нам "в наследство", поэтому из командировок тогда не вылезал практически весь новосибирский персонал авиакомпании. Весь год я устанавливал личные рекорды. Один раз слетал в Москву аж три раза за неделю — в какой-то момент я понял, что завтракаю и ужинаю исключительно в самолёте. В другой раз посетил за день пять крупнейших аэропортов страны: улетел утром из новосибирского Толмачёво в московское Внуково, отработал день в Домодедово и вечером перелетел из Шереметьево в питерское Пулково. Был в том году у меня и диковинный недельный маршрут: Новосибирск — Норильск — Новосибирск — Сочи — Новосибирск. А ещё я однажды собрался в Москву на день (как у нас говорили, "с разворотом", утром туда — вечером назад), но пробыл там три дня, а потом вместо Новосибирска улетел в Иркутск, где проторчал ещё двое суток, и только после этого вернулся домой. Моя жена Наталья меня тогда чуть не убила, я только успевал сбрасывать ей на пейджер (помните такую штуку?) сообщения об изменении моих планов.

К концу апреля я проработал в "Сибири" уже почти год, и по негласной традиции меня полагалось "наградить" какой-нибудь не сильно напряжённой командировкой. Из ближайших новшеств намечалось начало полётов из Москвы в Баку, где в самом скором времени нужно было решать что-то с рекламой московского рейса. Так что мне "корячилась" загранкомандировка, в которой можно было немножко заработать на суточных, да и город интересный. Правда, я понимал, что заниматься бакинской "текучкой" будет очень нелегко — я казахстанец, и знаю, как у азиатов дела делаются — Якутска, честно скажу, на тот момент мне хватало за глаза. Но тут как раз в авиакомпанию трудоустроился мой одногруппник по учёбе в универе и просто хороший товарищ Женя. Его жизненная ситуация на тот момент была не совсем простой, поэтому, чего греха таить, я помог чуток своему другу, тем более что поручаться за него перед начальством было совсем не страшно, ведь Женька до идиотизма честный и приличный человек, а ещё очень умный, ответственный и аккуратный. Подарок, а не работник, до сих пор его "Сибирь" использует по полной программе.

Тогда мой товарищ только "набирал" себе работу — я и другие менеджеры с удовольствием нагружали его своими нелюбимыми городами, за рекламу в которых отвечали — Южно-Сахалинском, Новым Уренгоем, Новокузнецком. Я решил "сбагрить" своему другу Баку, ещё до того, как город стал "моим". С начальством мы решили, что в первую командировку туда полетим вдвоём с Женькой — предполагалось, что какое-то время я буду немного опекать друга-новичка, вводя его в курс дела. Вылет назначили на 1 мая, дабы со следующего после праздника дня приняться за работу на месте.

С особенностями национального менталитета нам пришлось столкнуться ещё при подготовке поездки. Я несколько часов кряду дозванивался до Баку, чтобы сообщить о нашем визите агентам, исполнявшим обязанности представителей "Сибири" в солнечной республике. Мне нужен был человек, которого звали Ханага Бабаевич. Раза с десятого телефонная связь со столицей Азербайджана всё-таки установилась.

— Ханага Бабаевич сейчас нет, — ответил мне высокий мужской голос с акцентом (я так и не понял потом, кому он принадлежал). — Запишите телефон его другой. Девяносто... Вы пишете? Восемьдесят — восемьдесят. Там два раза восемьдесят. Повторить?

— Нет, спасибо! Успел записать, — я едва сдерживал распиравший меня смех.

Командировка обещала стать запоминающейся...

* * *

Прямого рейса из Новосибирска в Баку в то время уже (и ещё) не существовало — надо было лететь с пересадкой, причём часть пути предстояло проделать, воспользовавшись услугами "чужой" авиакомпании, поскольку "сибирский" рейс из Москвы ещё не был запущен. Мы с Женькой испугались азербайджанской авиакомпании "ИмЭйр" и купили билеты до Баку на российский "Авиаэкспресскруиз". Самолёт в столицу Азербайджана вылетал из Домодедово, а "Сибирь" тогда летала во Внуково, нам нужно было перебраться из аэропорта в аэропорт через центр города — я не знаю, как иначе это можно сделать, не имея автомобиля. В Москве стояла чудесная первомайская погода, и я решил за то время, что было у нас между рейсами, не просто сделать пересадку с "Охотного Ряда" на "Театральную", а провести своего друга, впервые оказавшегося в столице, коротким, но симпатичным пешеходным маршрутом: от Чистых прудов по Мясницкой к Лубянке, а оттуда — к Большому театру, вернее — к станции метро.

Столица поражала своей пустынностью — москвичи наверняка воспользовались случаем и разъехались на природу. На Мясницкой тоже было непривычно тихо, каждый наш шаг гулко отдавался от мостовой и стен домов. Одеты мы с Женькой были явно не по нынешней московской погоде в свитера и плащи — в Сибири температурой в мае чуть выше ноля никого не удивишь. В руках мы несли довольно объёмные сумки (не "челночные" баулы, конечно, но видно было, что в дорогу собрались). Я ещё подумал, что гулять с ними в центре Москвы — не самое правильное занятие, да уж больно хороша была погода...

Милицейский "бобик" подъехал сзади и припарковался на тротуаре. Вышедшие из него стражи порядка были в кожаных куртках, а один из них даже с укороченным Калашниковым за спиной.

— Ваши документы можно? — спросил нас хозяин автомата.

Мы послушно достали паспорта и билеты на самолёт — ясно же, что московскую милицию в "замкадышах" больше всего интересует, когда они "понаехали" и когда уедут назад к себе в провинцию.

— Вы чо, в Баку едете? — удивлению московского пэ-пэ-эсника, внимательно изучившего наши билеты, не было предела. — Это же вроде они сюда все едут.

Мы попытались объяснить, что мы рекламщики из авиакомпании, летим в командировку, даже командировочные удостоверения с печатями показали, но милиционер был бдителен:

— Мутные вы какие-то. Давайте-ка, открывайте сумки, доставайте всё из карманов.

Я вызвался "на шмон" первым — в моей сумке помимо одежды и туалетных принадлежностей лежали календарики, бетакамовские видеокассеты с "сибирскими" роликами, куча фирменных плакатов и прочая ерунда, вроде бы нашей версии о командировке рекламистов не противоречащая. Но вот в кармане плаща у меня был свёрнутый вчетверо кусок обоев — мы с Натальей делали ремонт в только что купленной квартире, не рассчитали количество обоев, и между делом искали такие же.

— Это что? — с подозрением спросил патрульный.

— Обои, — ответил я.

— Зачем? — мой первый ответ был недостаточным.

— Ремонт делал, не хватило, такие же искал, — попытался уточнить я.

— Зачем? — дядька был откровенно туповат.

Я не знал правильного ответа на второй вопрос "зачем" — видимо, чтобы на стене дырки не было, но этот ведь наверняка не принял бы такое объяснение "в зачёт". Зато представитель "внутренних органов" явно знал толк в наркотиках — он профессионально обнюхал мою бумажку, потёр её между пальцев и даже лизнул. В какой-то момент я пожалел, что носил её в кармане плаща, а не в носках — хоть какой-то запах появился бы...

Образец обоев "дядя Стёпа" у меня всё-таки отобрал (теперь уже я не понял, зачем), но, тем не менее, отпустил, ничего не "предъявив" и увлёкшись обыском Женьки. Я навёл маломальский порядок в сумке и отошёл в сторонку.

— Из-за спины выйди! — гаркнул мне ментяра и схватился за свой автомат.

"Он ещё и псих, кроме того, что тупой", — судорожно подумал я и сделал шаг к Женьке, чтобы быть на виду. "Не грубить и ничего не поднимать", — главную заповедь общения с милицией, которой со мной когда-то много лет назад поделился родной дядька, бывший алма-атинский милиционер, я помнил как "Отче наш". С моим товарищем проблем было меньше, чем со мной — странных предметов в карманах у него не было, а на глупые вопросы Женя предусмотрительно старался отвечать односложно или максимально доступно.

Общение с органами правопорядка заняло у нас минут сорок, но, в конце концов, нас всё-таки отпустили восвояси. Я решил не искушать более московских ментов — на Охотном-Театральном их тоже обычно полно, да и настроение у нас было испорчено, поэтому, дойдя до Лубянской площади, мы сразу нырнули в метро...

* * *

Самолёт всё-таки оказался азербайджанским. У российского перевозчика был "код-шер" с "ИмЭйром", поэтому под "авиаэкспрессовским" номером рейса летали те же бакинские "тушки", что и под своим "родным".

В салоне, кроме нас с Женькой, не было ни одного русского человека, около туалета ещё до взлёта начали курить, а бортпроводники делали объявления на двух языках — азербайджанском и английском. Правда, пассажиру Мамедову, забывшему свои документы на стойке регистрации, сообщили об этом по-русски.

Два часа полёта, и вот уже мы начали снижаться на выжженную солнцем равнину с редкими чахлыми кустиками. Аэропорт, называвшийся в то время "Бина" (сейчас он носит имя покойного президента Гейдара Алиева), был симпатичным и довольно современным. Его пёстрый и торжественный вид ярко контрастировал с окружающим пейзажем.

В полёте мы заполнили таможенные декларации, предварительно узнав, что именно нужно декларировать — видео— и печатные материалы, коих у нас было превеликое множество, обязательно нужно. Но таможенник в аэропорту лишь мельком глянул в наши бумажки:

— Вы это вывозить назад будете?

— Нет, — ответили мы.

— Тогда зачем декларируете, если всё в республике останется? — рассмеялся азербайджанский "Верещагин".

Логика "всё в дом" была, конечно, железной! А если бы мы привезли с собой видеообращения Усамы Бен Ладена и плакаты с голым президентом Алиевым?..

Наши опасения насчет того, что "как же нас узнают", оказались напрасными. Встречавший нас невысокий плотный мужичок лет пятидесяти сразу опознал в двоих русских пассажирах своих контрагентов из Сибири. Мужичка звали Гасан, и он очень плохо говорил по-русски. Как выяснилось позже, за всю свою жизнь Гасан не покидал пределов родной республики, чем, похоже, гордился. "У нас Ханага к вам ездит", — ответил он как-то на моё приглашение приехать в Новосибирск в гости.

Гасан был хозяином одной из ослепительно белых "шестёрок", которые в большом количестве стояли на привокзальной площади. Машина не была заперта (Восток — дело тонкое!), и я нагло уселся на переднее пассажирское сиденье, хотя знал, что в автомобилях Женьку частенько укачивает, и укачивает обычно, когда едет сзади, но искушение посмотреть на Азербайджан в лобовое стекло оказалось сильнее вежливости и заботы о товарище.

Гасан явно без охоты тратил на нас свой выходной (Первое мая и там было праздничным днём), поэтому практически с места стартовал сразу "под сотню". Мы вылетели на широкое и гладкое шоссе с разделительным газончиком по центру и помчались в город. Я пожалел о том, что сел вперёд, и на всякий случай пристегнулся ремнём безопасности. Гасан между тем не спешил убирать ногу с педали газа, из-за чего к столице Азербайджана мы натурально летели. Вот уже показались девятиэтажки бакинских окраин, а вот и широченные проспекты, сужавшиеся ближе к центру — скорости Гасан не сбавлял, он лишь слегка сбрасывал газ, завидев красный сигнал светофора впереди, но сразу давил педальку в пол, едва светофор начинал "желтеть". Стоявших на обочине местных гаишников, называемых здесь "Yol polisi" (то есть "дорожная полиция"), я воспринял как спасение. На дорогу выскочил милиционер с полосатым жезлом и начал энергично махать им перед нашей машиной. Реакция Гасана была очень странной — не сбавляя скорости, он включил "аварийку" и начал "моргать" гаишнику дальним светом. В долю секунды мы проскочили мимо полицейской машины, но за это время в моей голове успели пронестись воспоминания об очень похожей ситуации в Новосибирске, в которую я как-то попал по вине таксиста-левака: милицейская погоня, крики "руки на капот", обыск и всё такое прочее. Меня тогда отпустили только потому, что я был случайным пассажиром. Сейчас я инстинктивно обернулся, чтобы посмотреть на действия здешних ментов. Их поведение было на редкость меланхоличным — даже не посмотрев нам вслед, "гаец" уже останавливал следующую "жертву". Я повернулся к Гасану:

— Нормально, да, что мы сейчас не остановились?

И тут наш водитель выдал фразу, дающую полное представление о человеческих взаимоотношениях на Юге:

— А я ему поморгал, что тороплюсь!

Скажите мне, люди добрые, где у нас в России можно вот так вот запросто, что называется, по-человечески договориться с не знакомым тебе гаишником, лишь поморгав ему фарами? И тот ведь, главное, всё понял! Страж закона ни на секунду не усомнился в том, что человек грубейшим образом нарушает правила не просто так, а потому, что куда-то торопится. И не стал он портить отношения с водителем азартным преследованием и выслушиванием дурацких объяснений — типа "к бабушке в больницу еду", он просто решил не мешать человеку, ведь тот спешит, о чём и сообщил с помощью осветительных приборов автомобиля вполне доходчиво!

Кстати, то, что наш водитель не обманывал тогда гаишника и не "выкручивался" своим "морганием" из неприятной ситуации, я понял дня через два. Мы ехали с Гасаном, приставленным к нам на время командировки, на какую-то очередную встречу и повернули "под знак". Как назло, сразу за поворотом в тени деревьев стояли "гайцы", которые, естественно, махнули нам жезлом. Гасан выругался по-азербайджански, остановил машину и начал левой рукой яростно крутить ручку стеклоподъёмника, доставая правой из внутреннего кармана пиджака десятитысячную купюру (что-то около шестидесяти российских рублей по тогдашнему курсу). Никаких лишних разговоров, никаких "предъяв" от дорожной полиции, никаких глупых оправданий типа "никогда здесь знака не было", и, как следствие, никаких протоколов и квитанций — водитель молча признал свою вину, выбросив "штраф" в открытое окно, а гаишник так же молча принял "заработанное"...

Гасан довёз нас до гостиницы, остановив машину в "полицейском развороте", быстро подхватил одну из наших сумок и рванул к двери. Мы еле-еле поспевали за ним. В здании наш водитель проигнорировал ресепшен и направился прямо к служебному входу. В длинном и тёмном коридоре он чувствовал себя вполне уверенно — пропустив пару дверей, без стука ворвался в третью, на которой я заметил табличку "Директор". Седой мужичок, увидев его, выскочил из-за стола и бросился жать нам руки. Он спросил что-то у Гасана по-азербайджански, тот ответил, после чего директор обратился к нам уже по-русски:

— Пятьдесят долларов в сутки вам нормально?

В принципе, когда мы получали валютные командировочные, то расчёт был именно такой — пятьдесят долларов в сутки на гостиницу, ещё двадцать — суточные. Но всё-таки была надежда на то, что на гостинице удастся как-нибудь сэкономить. Не таясь, я так об этом и сказал. "Местные" опять по-азербайджански обменялись мнениями, и директор гостиницы выдал новую цену: двадцать пять долларов на человека. Я решил наглеть до конца и сказал, что мы согласимся, если в документах с печатями, которыми мы должны отчитаться перед бухгалтерией, будет всё-таки написано "пятьдесят долларов". Моё предложение администратора ни капельки не смутило — наоборот, он охотно согласился. Рассчитываться сразу не надо было — нам сказали, что это можно сделать при выселении и получении документов. Вот и чудненько!

Гасан пожал нам руки и убежал по своим делам, сказав на прощание, что будет ждать нас завтра с утра на парковке у гостиницы. Директор же лично проводил нас до самого номера (нам дали двухместный, но очень просторный номер на седьмом этаже) и даже показал, что там и где.

Мы с Женькой начали разбирать вещи и осматриваться. Угловой номер гостиницы "Азербайджан", расположенной в самом центре столицы, был концентратом шика советских времён: с огромными окнами, коврами на полу и раздельными "зонами" — широченные кровати от телевизора с креслами отделяла раздвижная ширма. С балкона открывались фантастической красоты виды: наша гостиница являлась частью ансамбля на площади Азадлыг (не знаю, что значит это слово), в центре которой стоял министерский дворец, архитектурный шедевр с колоннами и башенками, в советские времена побывавший Домом Правительства, а сразу за ним — совершенно такая же, как наша, гостиница "Апшерон". Вся композиция располагалась на широченном проспекте Нефтяников, идущем в нескольких метрах от бульвара-набережной с морским вокзалом чуть дальше гостиницы-близнеца. Чтобы полюбоваться панорамой Каспия и стоящими на рейде кораблями, нужно было завернуть на балконе за угол — балкон тоже был угловым и тоже просторным, единственное, что в нём пугало, так это перила чуть выше колена. Кроме описанной поэтами-романтиками свежести, с моря тянуло не знакомым нам запахом — мы сразу поняли, что так пахнет нефть, её в Баку добывают с морского дна чуть ли не в городской черте.

В Москве мы не успели поесть, в азербайджанском самолёте тоже кормили не очень сытно — из мясного были только тоненькие пластики нежнейшей говяжьей ветчины с прожилками и "пятнышками" — очень вкусно, но очень мало. Мы с Женькой были не против поужинать, но у нас обнаружились все признаки "культурного шока" — боязни что-либо предпринимать в совершенно незнакомой, чужой обстановке. Действительно, что с валютой? Можно долларами рассчитываться или только местной? Как выглядит здешняя валюта и по какому курсу её менять? Сколько стоит поесть, где это можно сделать и, вообще, не опасно ли выходить под вечер на улицу с русской рожей? Про Азербайджан я лично слышал только в новостях, и те новости обычно были какие-то страшные. Сперва были Карабах, резня армян в Сумгаите и грабежи складов советских войск, потом череда революций-переворотов, триумфальное возвращение бывшего партийного босса Алиева на броне танков, а сейчас — регулярные выступления оппозиции, заканчивающиеся потасовками, и какие-то ужасные катастрофы — то целый поезд метро сгорит прямо в тоннеле, то дом какой-то взорвётся. Понятно, что в новостях той ещё жути нагонят, но всё же обычной информации о том, как в Азербайджане бывает, когда "ничего не стреляет и не взрывается", у нас был явный недостаток. Посовещавшись, мы решили поступить так — выйти из гостиницы до ближайшего обменника и поменять на местную валюту долларов двадцать, чтобы, если "нагреют" на курсе или на старых купюрах (слыхал я про такие чудеса, встречающиеся в "ближнем зарубежье"), было бы не сильно жалко, а потом зайти в гостиничный ресторан и там поужинать.

Совсем рядом с гостиницей обнаружился почтамт с обменником, по случаю праздника, естественно, не работавший. Около входа тёрся какой-то хмырь, предложивший обменяться, что мы и сделали — двадцать долларов примерно равнялись девяноста двум тысячам местных манатов. Отлично, теперь ужинать.

Мы зашли в ресторан, в котором громко играла русская попса из музыкального центра, и уселись за один из множества свободных столиков. К нам немедленно подбежал огромный толстый дядька в костюме, но без галстука (как потом оказалось, очень типичный для Баку наряд) и заискивающе спросил нас о том, что мы будем кушать и не принести ли нам водки сразу. Выпивать сегодня не входило в наши с Женькой планы — он, вообще, трезвенник, я тоже в тот момент жизни, мягко говоря, не злоупотреблял алкоголем — максимум бокал вина или бутылку пива выпивал по особым случаям, поэтому мы сразу отказались от спиртного и попросили у пузатого меню. Он удивился и расстроился — похоже, так его ещё никто не обижал: пить не стали, да ещё и меню какое-то потребовали. Дядька вернулся через минуту, держа в руках захватанную грязными пальцами лощёную картонку, на которой синей шариковой ручкой был написан перечень того, чем он мог нас накормить. "Список блюдей" (помните такой кавказский анекдот про меню?) был составлен на смеси русского с азербайджанским, судя по используемым незнакомым буквам (2), и состоял исключительно из местных яств, совершенно нам не известных. Единственным узнаваемым блюдом оказалась (цитирую дословно) "катлета покиевски" — её-то в количестве двух штук мы и заказали у девчонки-официантки. Видимо, здорово мы толстого оскорбили — к нам он больше не подходил, общался только с "нормальными" — выпивающими людьми за соседними столиками, а к нам подослал "ассистентку". В качестве напитка та предложила сок, и мы согласились.

— Натуральный? — уточнила девушка.

Я знаю, что обычно в кабаках значит слово "натуральный" по отношению к соку — свежевыжатый, но на всякий случай спросил:

— Это как?

— Это из тетрапака, — последовал ответ. Господи, а что же у них тогда ненатуральный?

Мы заказали по стакану вишнёвого и абрикосового, но девушка сообщила, что "натуральный только целой коробкой можно взять". Пришлось заказать литр абрикосового. Пока готовились наши "катлеты", официантка начала шустро накрывать на стол — принесла тетрапак "натурального" с двумя стаканами, хлеб и... огромный тазик с травой.

— Салат мы не заказывали, — возмутился Женька.

— Это зелень! — ещё больше возмутилась работница общепита.

Потом мы привыкли к тому, что во всех заведениях здесь вместе с обязательными, великодушно не входящими в счёт хлебом и сахаром подают зелень — тархун, кинзу, укроп, базилик, ещё какие-то местные травки, названия которых мы не знали. Зеленью принято заедать основное блюдо — вприкуску, как мы всё с хлебом едим.

Бакинско-киевские котлеты с гарниром из риса с овощами были весьма недурственны. На десерт мы попили чайку из местных стеклянных бокальчиков "с талией" (наши люди такие по отпускам в Турции знают) с непременным кусковым колотым сахаром — не рафинадом, а именно колотым, в России такой уже забыли (3). Потом нас на всех встречах угощали точно так же — под вечер мы с Женькой основательно "булькали" от выпитого за день чая.

Мы попросили у официантки счёт, но она, не задумываясь, назвала точную сумму нашего пиршества:

— Четыре ширвана.

— Это что значит? — спросил я — когда меняли валюту, я хорошо запомнил название здешней денежной единицы, манат, никаких "ширванов" я в глаза не видел.

Ответ девушки загнал меня в тупик ещё глубже:

— Десять баксов давай, я тебе шесть мамедов сдачи дам.

Ах, тут ещё и "мамеды" какие-то есть! Услышав про "десять баксов", я понял, что мы "уложились", но на всякий случай достал из кармана всю разменянную валюту и выложил её на стол.

— Забирай, сколько надо, — щедро разрешил я.

Девушка взяла четыре десятитысячных бумажки и удалилась.

— Так, Женя, пошли срочно к горничной, пусть она нам про ширваны-мамеды расскажет, а то мы с тобой ни фига здесь понимать не будем, — предложил я своему другу, когда мы поднимались в лифте на наш седьмой этаж.

Горничная — немолодая женщина с лёгким платочком на голове, производившая впечатление немного забитого жизнью человека, объяснила нам тонкости местной денежной терминологии. Основными используемыми купюрами в стране были тысячная и десятитысячная. На первой был изображён основатель партии "Мусават" (4) Мамед Расулзаде (5), поэтому она называлась в народе "мамед", а на второй — дворец Ширваншахов, чуть не главная достопримечательность Баку, и люди прозвали её "ширваном". Более мелкими и очень редкими купюрами были "сотня" и "двести пятьдесят" с Девичьей башней (архитектурным символом столицы), а также "пятисотка" с портретом средневекового поэта Низами, которого азербайджанцы считают "своим". Слово "низами", обозначавшее цену товара, я услышал лишь однажды от уличного торговца полиэтиленовыми пакетами, зато "мамеды" и "ширваны" встречались постоянно: практически никто в городе не говорил "семь тысяч" или "тридцать тысяч", исключительно "семь мамедов" и "три ширвана".

— Есть ещё пятьдесят тысяч, но вы её не берите никогда, очень много подделок, даже в обменниках, — предупредила нас горничная.

Вернувшись в номер, мы сели разбираться с телевизором, чтобы понимать, к кому из телевизионщиков придётся ехать в ближайшее время. Среди десятка представленных в гостинице каналов добрая половина была каналами турецкими. Из российских вещателей мы увидели "Первый" с рекламой мировых брендов на азербайджанском языке вместо рекламы московской, и мне сразу вспомнилась казахстанская шутка времён "ранней рекламы": "Дольчики, шайтан жаксы", а также транслировавшийся "впрямки" НТВ. Здешние каналы, коих насчитывалось три или четыре, были аутентичны до безобразия — по одному из них шёл американский боевик на азербайджанском языке, а ещё по одному суровые кавказские мужики в кучерявых папахах "пилили" на местном аналоге виолончели и заунывно пели противным фальцетом.

В дверь постучали — на пороге стояла горничная. В руках у неё был большой поднос, на котором стоял пузатый фарфоровый чайник с торчащей из-под крышки связкой ниточек с лейблом "Lipton", два стаканчика "с талией" и вазочка с комковым сахаром и бесхитростными карамельками. Мы ничего такого у неё не просили, но отказываться не стали.

— Сколько мы вам должны? — спросил Женька.

Ответ тихони-горничной обескуражил:

— Сколько не жалко.

Я решил воспользоваться случаем — попросил у женщины забрать кувшинчик из туалета и принести туалетную бумагу. Я, пардон за подробности, успел посетить здешний гальюн, где вместо привычного нам "подтирочного" материала обнаружил пластмассовый кувшин с водой, чему был несказанно удивлён. Местные традиции местными традициями, но я был не готов так радикально менять своих привычек в части личной гигиены.

Мы с Женькой пили чай с конфетами и судорожно соображали, сколько же денег нам не жалко отдать горничной. Отдавать хрустящую "десятку" давила жаба, поэтому мы сошлись на шести тысячах (чуть меньше сорока российских рублей). Пришедшая через час "измученная" женщина молча забрала посуду и полагавшиеся ей шесть тысячных "мамедов". Больше нам в гостинице никто чаю не предлагал — ни эта горничная, ни её сменщицы. Весть об окопавшихся на седьмом этаже "жлобах из Сибири", похоже, мигом разнеслась среди персонала...

(1) Стихотворение было написано в двадцатые годы прошлого века, но посвящено именно Баку.

(2) На тот момент азербайджанский язык только переходил на латиницу, которой были написаны официальные таблички, логотипы компаний и заголовки в газетах, в остальном все пользовались "советской" кириллицей с добавлением некоторых "своих" букв.

(3) Кстати, местные очень забавно пьют чай — прикусывают кусочек сахара зубами и "цедят" потом напиток через него.

(4) "Мусават", по определению И. В. Сталина, это азербайджанская "националистическая тюркская партия буржуазии, помещиков, ханов и реакционного духовенства".

(5) Полное имя видного борца с царским режимом и армянами — Мамед Эмин Ахунд Гаджи Молла Алекпер оглы Расулзаде.

Часть 2. Цигель-цигель, ай-лю-лю

Утром мы поменяли на почтамте ещё немного валюты и пошли искать местечко, где бы можно было позавтракать. В детстве и юности я частенько бывал в Южном Казахстане, поэтому помнил основные принципы выбора заведений общепита в условиях повышенных температур и не ясных до конца санитарных норм: там не должно быть летающих насекомых (мух, естественно), должно быть хотя бы внешне чисто и не должно пахнуть ничем, кроме еды. Ну, и публика должна выглядеть более-менее прилично. В квартале от гостиницы мы обнаружили безымянное кафе, полностью отвечавшее этим требованиям. Окончательно в правильности выбора нас убедило наличие в заведении русской официантки, женщины лет сорока, которая, как и наша вчерашняя горничная в гостинице, производила впечатление немного "затюканной". Мы сразу познакомились с "соотечественницей" — её звали Таня. Коренная бакинка, отлично изъяснявшаяся по-азербайджански, по-русски говорила долго подбирая слова, и с лёгким акцентом. Пользуясь славянским родством с официанткой, мы не боялись выглядеть "лохами" и смело спрашивали у неё, что означают слова, написанные в кафешном меню — нам хотелось за три дня командировки успеть попробовать все блюда азербайджанской кухни, но перед тем как заказать, надо же хоть в общих чертах представлять, чего есть будешь. Не помню, что выбрал Женька в то утро, но я точно заказал долму (малюсенькие голубцы в листе винограда или специальной капусты), называвшуюся здесь "долмасы" и представленную сразу в двух вариантах: "ярпаг долмасы" и "бадымжан долмасы" — разницы между ними уже не помню. Я только помню, что с первой же порции основательно "подсел" на это блюдо кавказско-среднеазиатской кухни, которое каждый из проживающих в огромном регионе народов считает своим. В кафе "к Тане" мы потом стали ходить два раза в день — утром и как только оказывались в районе гостиницы, и каждый раз я обязательно заказывал в качестве добавки к очередному местному блюду ещё и долму.

Кстати, получив от "славянки" Тани счёт в то утро, мы поняли, как жестоко нас обманули вчера в гостиничном ресторане. Завтрак, гораздо более плотный и сытный, чем вчерашний ужин, обошёлся каждому из нас рублей в двадцать-двадцать пять в российском эквиваленте, то есть вчерашние десять баксов без шести "мамедов" были чистейшим "разводиловом". Нигде потом нам так и не удалось поесть (даже с пивом или бокалом вина) на сумму, превышавшую тридцать российских рублей на человека.

Лихой водитель Гасан, как и обещал, ждал нас в машине около гостиницы. Мы ехали по очень красивому южному городу на встречу с нашими агентами — нужно было изложить принимающей стороне смысл нашего визита. Весь персонал партнёрской конторы состоял исключительно из мужиков — как нам потом сообщили, все они были земляками из какого-то провинциального азербайджанского городка. Самым главным среди них был некто господин Кулиев, чьего имени-отчества я сейчас уже не вспомню, а самым "продвинутым" и интеллигентным — седовласый усач Ханага Бабаевич (именно его я искал по телефону пару недель назад), не зря его постоянно командировали для общения с российскими контрагентами. Дядьки были весёлыми, дружными и хваткими — каким-то восточным чутьём они понимали тонкости авиационного рынка, где им удавалось быть представителями в Баку чуть не половины российских авиакомпаний, благо рейсы в региональные столицы нашей страны конкурентными по отношению друг к другу чаще всего не являются. Кстати, открывать собственные представительства в городе они никому из перевозчиков особо не позволяли — не всё так просто у них там было.

Мы изложили собравшемуся в кабинете Кулиева "трудовому коллективу", зачем прибыли. Естественно, наши цели были восприняты более чем благожелательно — кто ж откажется, чтобы про твою контору (а другого адреса у "Сибири" в Баку не было) давали рекламу, совершенно для тебя бесплатную. Это уж когда народ в кассу придёт, они на месте разберутся, куда человеку билет продать — в Москву или в Нарьян-Мар, на "Сибирь" или на "Нижнетагильские авиалинии". По причине крайней в нас заинтересованности нам без лишних разговоров выделили автомобиль с водителем Гасаном и самого молодого мужичка — лет на пять-семь старше нас, но уже с проседью в волосах. Парня звали Сальвар, и, насколько я понял, он был единственным авиационщиком-профессионалом в пёстрой компании людей, которых, кроме бизнеса, объединяла только малая родина. Сальвар окончил питерский институт гражданской авиации, без акцента и весьма складно говорил по-русски (иногда даже бывал велеречив), а к нам был приставлен в качестве опытного переговорщика, переводчика (если потребуется), а главное — знатока местных "разводок", "попадать" на них нам совсем не хотелось. Как мы поняли совсем скоро, такой человек в нашей с Женей компании был вовсе не лишним.

После "вводного" разговора в кабинете нас повели смотреть авиакассы агента, а по пути господин Кулиев рассказывал об их собственном небольшом опыте организации регулярного рейса из Баку в Туркменбаши, бывший Красноводск. Туркменский портовый город находится строго на восток "через Каспий", и туда из столицы Азербайджана с советских времён ходили паромы, в том числе железнодорожные. Для жителей Туркменистана Баку был интересен как оптовая точка, где можно запросто накупить дешёвого турецкого барахла. Наши агенты решили составить конкуренцию традиционному морскому транспорту, для чего "зарядили" по тому же маршруту "чирка", Ту-134, полёт на котором длился около часа. Тариф предусмотрительно сделали сопоставимым с тарифом на паром, и, по всему, рейс должен был стать популярным. Но у туркменских "челноков" существовала какая-то своя логика — двенадцатичасовая качка на пароме их устраивала гораздо больше часового перелёта на "шайтан-птице", в результате чего самолёт летал пустым. Главный агент "Сибири" Кулиев, брызжа слюной, пересказывал нам странности поведения соседей по Каспию:

— Я сам в кассу этого парома пошёл, смотрю, а там очередь стоит! Подхожу к одному, говорю, слушай, ты, монгол, чего тебе надо? Зачем самолётом не летаешь?

Мы с Женькой поддакивали всё более распалявшемуся азербайджанцу, еле сдерживая смех — уж больно забавно было услышать, как гордый представитель тюркского народа зовёт своего "собрата" по языку и вере "монголом". Ну да, фенотипически-то азербайджанцы почти что эллины, в отличие от преимущественно "монголоидных" туркменов.

Касса конторы-агента находилась в "авиационном" квартале Баку, сплошь состоявшем из десятков больших и маленьких авиакасс, среди которых синими зеркальными стёклами выделялось бывшее центральное агентство воздушных сообщений, ныне — шикарный офис национального перевозчика, авиакомпании "АЗАЛ". Нас от души позабавила здешняя реклама, где ударной фразой были слова "Только сегодня": "Только сегодня! Билет в Самару за 99 долларов!", "Только сегодня! Петербург за 139 долларов". Причём рекламные бумажки были основательно потрёпаны, из чего можно было сделать вывод о том, что печатали их явно не полчаса назад. Но люди, отвечавшие в многочисленных агентствах за рекламу, наверняка были уверены, что, увидев даже такие объявления, случайные прохожие непременно бросят все свои дела и побегут покупать билеты в Самару по столь выгодным, только сегодняшним, ценам. А ещё около офисов торчали какие-то типы, которые хватали людей за рукава и предлагали продать билет немного дешевле, чем в кассах. Как нам объяснил Ханага, в квартирах этого квартала сидели "подпольщики", подсоединенные через интернет к "Сирене" и другим системам бронирования — они действительно могли сделать билет дешевле, экономя на агентской комиссии, но далеко не со всеми перевозчиками у них такие штуки "прокатывали".

Закончив краткий обзор авиационных достопримечательностей и пообедав в каком-то кафе, мы с Женькой, Гасаном и Сальваром отправились на встречи — в дороге словоохотливый бывший питерец Сальвар рассказывал нам о здешней жизни, а заодно проводил экскурсию, комментируя объекты за окном. Меня развеселили памятник грудастой "раскрепощённой женщине Востока", сорвавшей паранджу, почти готический по архитектуре городской ЗАГС, с азиатским пафосом названный "Дворцом Счастья", и здание Нацбанка, покрытое, если верить нашему "гиду", сусальным золотом. А ещё поразили самые обычные девятиэтажки, между которыми были натянуты верёвки с сохнущим бельём. Интересно, хозяйки квартир в домах, связанных бельевой верёвкой, наверное, как-то договариваются, когда вешать, а когда снимать?

Но ездили мы, конечно, не просто так, а по офисам радиостанций и редакциям многочисленных газет — популярных политических, коммерческих, да и просто рекламных. Посещение телекомпаний, чьи конторы находились чуть в стороне от города в местном телецентре, было отложено на "крайний" день нашей командировки, пятницу. На встречах мы договаривались с редакторами и рекламщиками о ценах и технических условиях, составляли предварительные медиапланы. И везде меня поражала откровенная "ленца", с которой здешним людом воспринимались визиты представителей крупной российской авиакомпании, потенциального рекламодателя.

В одной из редакций нам пришлось воспользоваться услугами Сальвара как переводчика — главред какой-то националистической, но жутко читаемой газетки наотрез отказался общаться с нами по-русски, хотя, зараза, по-русски всё прекрасно понимал. Наша беседа выглядела странно: мы что-то ему говорили, он, кивая, отвечал нам по-азербайджански, а ответ его на русский язык переводил Сальвар. Иногда Сальвар ошибался с переводом, и тогда наш "собеседник" мотал головой, по-азербайджански уточняя сказанное. Переговоры были непростыми, но договорились в итоге до чего-то.

— Это он после января девяностого дал зарок по-русски не разговаривать, — объяснил нам поведение редактора наш сопровождающий после того, как переговоры закончились.

20 января 1990-го года — одна из ключевых дат в новейшей истории Азербайджана. Тогда в центре Баку советские танки подавили мирную демонстрацию. Наверняка не обошлось без провокаций представителей так называемого "Народного Фронта Азербайджана", но факт остаётся фактом — люди погибли...

Череда переговоров наконец-то закончилась, Гасан с Сальваром отвезли нас к гостинице и сообщили, что завтра утром будут ждать нас уже вдвоём так же, как сегодня — на автомобильной стоянке.

Поужинав "у Тани" в кафе, мы с Женькой отправились отдыхать в номер. Я вышел на балкон, чтобы полюбоваться бакинским вечером. В городе стемнело, и такой вид Баку очаровывал даже больше, чем дневной. "Ночная симфония огней", — прочитал я потом в купленном в качестве сувенира фотоальбоме про столицу Азербайджана подпись к картинке, очень похожей на мою нынешнюю. По-восточному напыщенно, но очень точно сказано!

С набережной доносились очень летние звуки — обрывки музыки и весёлый смех горожан. Вкупе с видом на город это производило настолько благостное впечатление, что мы с Женей решили выйти к морю. В уличном киоске купили по бутылочке местного пива и перешли проспект Нефтяников. На набережной действительно царила идиллия, заставлявшая вспомнить о городской традиции советских времён проводить даже будние вечера в парках: на скамейках сидели компании девчонок и парней, а по бульвару гуляли молодые семейные пары с колясками и пожилые пары — с тросточками. Мы вышли на длинный бетонный пирс-волнорез, чтобы "от моря" полюбоваться видом на город. Свет фонарей с набережной туда не доставал, мы шли, едва различая дорогу. Южный вечер был пугающе чёрным, и чернота неба, сливающаяся с чернотой Каспия, казалась бесконечной. О присутствии моря где-то совсем рядом говорил плеск волн о бетон, свежий ветерок и усилившийся запах нефти. Мне, вообще, казалось, что окружавшая нас чёрная и пахучая жидкость и есть нефть, поэтому я с опаской глядел на парней по соседству, смело бросавших окурки в воду. А ну как вспыхнет? И будем потом тушить пожар строго по стихотворению Корнея Ивановича Чуковского — "пирогами и блинами, и сушёными грибами"...

* * *

На следующий день переговоры продолжились — мы снова куда-то ездили и с кем-то встречались, опустошая запас собственных визиток и пополняя коллекцию визиток наших будущих контрагентов.

Из встреч этого дня запомнилось посещение редакции бакинской "Комсомолки", а заодно и "Труда" с "Известиями". Да, да, "главная" российская пресса тогда была жутко популярна в Азербайджане. Как в каком-нибудь Воронеже или Твери, в Баку находилась редакция (единая на три газеты), которая готовила местные полосы в московские выпуски газет, а заодно собирала туда рекламу. Мы быстро нашли в офисе рекламный отдел — его начальник отсутствовал, и начали разговаривать с каким-то очередным скучающим менеджером. Тут нас приметил проходивший мимо солидный дядька в дорогущем костюме, оказавшийся главным редактором и, как обнаружилось позже, хозяином всего предприятия. Услышав какие-то слова об авиакомпаниях, сотрудничестве и городе Новосибирске из наших уст, он разулыбался, подбежал к нам, начал трясти руки и немедленно пригласил в свой кабинет, как самых дорогих и желанных гостей. Такое радушие было для нас неожиданным — мы уже привыкли к отсутствию интереса со стороны здешних "рекламовзятелей".

В кабинете царила безумная смесь азиатского шика и откровенного "разгильдяйства" — примерно такая же, как и во многих других офисах, посещённых ранее, но эта картинка из директорского "логова" врезалась мне в память особенно сильно. Одна из облезших оконных рам стояла на полу около некрашеной батареи отопления. На полу лежал потрёпанный и вытертый в нескольких местах ковролин, даже не "загнанный" под плинтус — плинтуса в кабинете просто не было, а на стенах "висели" (и это было заметно) несвежие обои. Зато рядом с дорогим начальственным столом располагалась ошеломляющая "переговорная зона" — шикарный стол-аквариум с диковинными рыбками и столешницей из толстого стекла, рядом с которым стоял дорогущий набор мягкой мебели из кожи. Мы с Женькой уселись на диван, а Сальвар и редактор — в кресла. Мебель была такой, что мы сразу в ней "утонули", а наши позы стали очень брутальными — коленки находились где-то чуть ниже подбородка — прямо толковище самцов-гамадрилов. На стеклянный стол секретарша выставила обязательные чайник, вазочку с комковым сахаром и "стройные" азербайджанские стаканчики. Предваряя собственно переговоры, редактор начал рассказывать о том, как начинал свой бизнес:

— Я собкором "Комсомолки" был в советские годы, потом её перестали в Баку печатать, из Москвы стали возить огромные тиражи, вот я однажды и решил возродить газету — с местной вкладкой и телепрограммой. Когда я пришёл в это помещение, у меня был один сломанный стол и два сломанных стула, а сейчас...

Газетный магнат гордо раскинул в стороны руки и торжественно обвёл глазами помещение. У нас с Женькой, как потом выяснилось, на уме вертелось примерно одинаковое продолжение фразы про "сейчас": "...Целых шесть поломанных столов и восемь стульев, а один из них даже не сломан!"...

Мы осмелели за два дня, прожитых в столице Азербайджана — нам уже хотелось не только посмотреть город из окна автомобиля, но и побродить его узкими и кривыми улочками, тем более что встреч оставалось уже совсем не много (из важных — только на телевидении), а времени было полно. Наши азербайджанские друзья, Сальвар и Гасан, похоже, тоже это почувствовали — к середине дня нас "отпустили", высадив всё так же около гостиницы.

Мы решили продолжить изучение местной кухни, пообедав "у Тани". В кафе в связи с полуденным временем было многолюдно, пришлось подсаживаться к одиноко сидящему солидному дядьке в синем костюме. Я спросил у нашей знакомицы, что за блюдо "кюфта-бозбаш". Таня на секунду задумалась и стала говорить, помогая себе жестами.

— Это такая шурпа... — это слово мне было понятно, у казахов тоже есть "шурпа" — мясной бульон. — А в центре такой... — официантка сделала паузу, пытаясь сформулировать кулинарный изыск, — шарик из мяса.

— Короче, это суп с тефтелькой, — ни на секунду не отрываясь от поедания чего-то тоже вкусного, на чистейшем русском языке вмешался в разговор наш сосед-азербайджанец.

Вот! Как раз супчику мне сегодня и хотелось... на первое... А на второе — долму...

После обеда мы решили погулять по центру — в частности, посетить "старый" город, находившийся в средневековой крепости Ичери-Шехер. Карты у нас не было, и в городе мы ориентировались слабо — опытный водитель Гасан, естественно, знал, как легче проехать по закоулкам, поэтому я обычно "терялся" на пятой минуте поездки. Мы шли к крепости, полагаясь на внутреннее чутьё, пока на одном из уличных "развалов" я не увидел туристическую схему Баку. Женьке зачем-то тоже потребовалась карта города, но второго экземпляра у продавца не было.

— Ладно, давай в книжный какой-нибудь зайдём, — предложил я.

Книжный магазин попался нам практически сразу — мы зашли в уютное, но совершенно безлюдное помещение на первом этаже жилого дома. Ассортимент никак нельзя было назвать богатым: кроме "ходовых" школьных учебников и детективного чтива российского производства в продаже оказались только томики патриотической литературы, автором которых был тогдашний президент республики Гейдар Алиев. Мы поискали глазами карту города и, не найдя её, обратились к продавцу. Невысокий щуплый мужичок (почему-то женщин-продавцов в Баку мы практически не видели) что-то быстро обдумал, закатив глаза, и внезапно выскочил из магазина. Ошарашенные такой реакцией, мы стояли посреди торгового зала, как вкопанные. Никого, кроме нас, тут больше нет, продавец (скорее всего, он же и хозяин торговой точки) куда-то убежал, услышав о том, что нам нужна карта. И что нам теперь делать? Уйти, чтобы магазин ограбили, а нас потом с Интерполом искали? Прошло минут десять, и в зал так же стремительно влетел хилый книготорговец. В вытянутой руке он держал точно такую же, как у меня, карту.

— Вот! Полтора ширвана, — в голосе запыхавшегося продавца чувствовался триумф.

Всё-таки никогда наш российский торговый сервис не сможет даже приблизиться к азиатскому "покупатель всегда прав"!

Судя по карте, мы правильно шли к "старому городу". По пути я обращал внимание на таблички многочисленных государственных и муниципальных учреждений. Кроме министерств и посольств нам попадались какие-то поликлиники, детские сады прямо в жилых домах, отделения местного аналога "Сбербанка". Удивительное дело, но из "номерных" заведений нам почему-то попадались исключительно первые номера: "Стоматологическая поликлиника N1 Азизбековского района", "Детский сад N1 Наримановского района". Похоже, в гордом городе Баку быть вторым номером просто неприлично!

В центре города советские "южные" девятиэтажки с широченными балконами-галереями перемежались с диковинными памятниками архитектуры времён Людвига Нобеля — родного брата того самого основателя премии, бывшего чуть не главным бакинским нефтедобытчиком. Ставшая в середине девятнадцатого века вдруг очень ценной нефть, добываемая на окраине Российской империи, дала толчок к быстрому обогащению местного и пришлого люда. Новоявленные богатеи, добрая часть которых принадлежала к не любимой азербайджанцами армянской диаспоре, на шальные деньги, совсем как в нынешние времена, начали строить фантастические дворцы, поражающие сейчас своей эклектичной вычурностью: готические шпили запросто соседствуют с античными колоннами и непременными узкими южными окошками — чтобы жаркое солнце не нагревало внутренних помещений.

Наконец перед нами во всей красе предстала средневековая крепость с полукруглыми ажурными башнями, совсем как в детских игрушках, внутри которой мы увидели то же, что видели, наверное, абсолютно все жители бывшего СССР в кино, ведь "стамбульские" сцены всенародно любимого фильма "Бриллиантовая рука" снимались именно здесь. Глухие стены домов и узкие улицы, где два человека ещё разойдутся, а вот третий уже явно будет лишним. Мы нашли открытую дверь в какой-то магазинчик и сфотали "кадр из фильма" с "затаскиваемым" внутрь Женькой в главной роли: "Цигель-цигель, ай-лю-лю". После этого за какие-то сущие копейки посетили тот самый дворец Ширваншахов, изображённый на десятитысячной купюре, и там мой друг сделал, наверное, самую лучшую фотографию, украшающую сейчас мой "бакинский" фотоальбом: высоченный средневековый минарет, подпирающий небо, по соседству с таким же высоченным кипарисом...

А ещё я обнаружил в "старом городе" улицу Муслима Магомаева — только после смерти великого певца узнал, невежда, что названа она в честь знаменитого на весь Азербайджан композитора, деда всесоюзного любимца.

Мы подошли к Девичьей башне (по-азербайджански Гыз Галасы) — столичному архитектурному символу, построенному аж в двенадцатом веке. Чуть сужающийся к вершине усеченный ребристый конус, своей формой напоминавший офисную кружку с огромной ручкой-пристройкой, сейчас стал музеем. По крутой лестнице мы поднимались с этажа на этаж, делая перерывы на осмотр каждого зала-этажа. В какой-то момент я почти понял, почему башня названа Девичьей — в каждом из семи залов сидела молоденькая девушка-смотрительница, причём каждая была со своим характером и своим набором увлечений: одна вязала, вторая громко ругалась с кем-то по мобильному телефону, третья читала, четвёртая разгадывала кроссворд, пятая восседала на коленях своего бойфренда. Мы поднялись на плоскую крышу с невысокими бортиками, откуда открывалась живописнейшая панорама Баку — море, горка с телевышкой, средневековый Ичери-Шехер, а за ним — новодельные "золотые" дома столицы богатой нефтяной республики. Нам удалось разглядеть и собственную гостиницу, стоявшую почти на берегу Бакинской бухты. В общем, душу переполнял настоящий туристский восторг...

Рядом с крепостью располагался очередной шедевр позапрошлого века с башенкой и флюгером — наверняка, бывший дворец какого-нибудь нефтяного магната. С советских времён и до сих пор в нём находился Бакинский Совет — насколько я знаю, из всех городов Советского Союза, только Москве, Ленинграду и Баку было разрешено не вставлять слово "городской" в название формально главного органа власти — Моссовет, Ленсовет и Баксовет.

"Бакы Совети" — это ещё и конечная (правда, в данном случае логичнее было бы сказать "начальная" — всё-таки самый центр!) станция бакинского метрополитена. Мне обязательно хотелось прокатиться на местной подземке, которую начали строить практически сразу после войны, но открыли только к пятидесятилетию "Великого Октября" в 1967-м году — уж больно тяжёлыми были здешние грунты.

Как ни странно, больше всего бакинское метро было похоже на метро московское — причём не нынешнее, со станцией "Чкаловская" и Бутовской линией, а то ещё, времён "позднего Сталина" и "раннего Хрущёва" — глубокое, с монументальными станциями и входами-павильонами. Более того, бакинская подземка, будто превратившись в действующий музей, давала даже больше представления о советском метро, чем нынешние отремонтированно-отреставрированные московская и питерская — на перрон людей тащили допотопные эскалаторы с "ампирными" светильниками, а большая часть поездов, похоже, так и ездила с самого открытия. Только советские названия станций типа "Гызыл Орду Мейданы" ("Площадь Красной Армии"), "Аврора" и "26 Бакы комиссары" были заменены на патриотическое "20 Январ", интеллигентское "Гара Гараев" (это композитор такой был) и нейтральное "Сахил" (что значит "Порт").

Метро в Баку — доступный, удобный и жутко популярный вид транспорта: станций много, вплоть до самых окраинных "спальников", да и расположение их правильное, мы не заметили особо "проходных" остановок. Именно поэтому там не то чтобы многолюдно, а просто давка — того и гляди, кого-нибудь вытолкнут на рельсы. Станции, теоретически рассчитанные на четырёхвагонные поезда, принимают едва-едва умещающиеся на платформе "пятивагонники", которые ходят часто, но всё равно забиты до отказа... А ещё там почему-то плохая вентиляция и очень слабое освещение. Мы потом делились своими впечатлениями с Гасаном, и Гасан с нашими жалобами на духоту в метро охотно согласился: "Да-а-а... Вентиляция чуть-чуть не работает!" Да, не "чуть-чуть", а совсем, Гасан, она там не работает!

Но, вообще-то, здешний метрополитен знаменит на весь Союз совсем другим — тем, что он "маршрутный", или как сказали бы профессионалы, "пересадка здесь осуществляется в одном уровне". На деле это означает, что с конечной станции "Бакы Совети" поезда ходят либо (в большинстве случаев) до "спальной" конечной "Ахмедли" (6), либо (гораздо реже) — до наземной "Бакмил", расположенной рядом с депо. А вот уже со станции "Ахмедли" можно практически равновероятно уехать как до Баксовета, так и до станции "Мэмар Аджеми" (7) в "спальник", находящийся в противоположном конце города — причём большую часть пути поезда будут идти "по одним и тем же рельсам". На огромном участке линии метро (особенно при движении в сторону Баксовета) люди каждый раз заглядывают поезду "в лоб" или прислушиваются в вагоне к автоинформатору, чтобы понять маршрут. Но и это ещё не всё. На "развилочной" станции "28 мая", где собственно поезда и расходятся — либо до Баксовета, либо на "Мэмар Аджеми", есть переход на станцию "Джафар Джаббарлы", с которой бегает "челнок" до станции "Хатаи". Собственно, "маршрутная" организация движения должна была стать временной, пока не запустят вторую ветку метро, но сначала переходить с "28 мая" было некуда, а теперь вот местные метростроители не могут доделать тоннель от запущенной в 1993-м году "Джафар Джаббарлы" в сторону "Мэмар Аджеми". Как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. "Временная организация движения" в бакинском метро появилась всего через год после открытия, каждые десять-пятнадцать лет в связи со строительством новых станций слегка меняются маршруты движения поездов, но классической второй линии от нынешней "Хатаи" до станции "Мэмар Аджеми" всё никак не появится. Хотя её, эту вторую линию метро, смело рисуют на всех официальных и неофициальных схемах ярким синим цветом — найти "правильную" схему, чтобы понять, как же ходят поезда в местной подземке, можно только в интернете на сайтах "фанатов" метро.

Итак, мы нырнули на станцию "Бакы Совети" и поехали в сторону "Ахмедли", осмотрев по пути красивые станции "Улдуз" и "Нариман Нариманов". Мы вышли из поезда на станции "Нефтчиляр", и, не вылезая наружу, отправились в обратный путь, но уже в сторону "Мэмар Аджеми", пропустив поезд до Баксовета. На втором участке подземки самой красивой была станция "Низами". Да, наверное, она во всём бакинском метро самая красивая — будто вывернутая наизнанку чешская хрустальная ваза — "кристаллы" светильников так и играют, отражаясь от почти зеркального мраморного пола. Там мы вышли на воздух и даже немного прогулялись, после чего вернулись обратно в метро. Чёрт его знает, зачем, но мы поехали до тогдашней конечной, где опять решили выйти в город, причём на перроне пошли не туда, куда пошло большинство народа, а в другую сторону. Немного поплутав в подземном переходе, мы вышли на свет Божий и... оказались во дворе типичной панельной пятиэтажки с бабушками у подъездов и детьми в песочницах. Вход в метро был таким же непременным объектом "дворовой инфраструктуры", как трансформаторная будка. Нет, я, конечно, читал в Новосибирске, Москве и других городах с подземкой объявления про "квартиры в доме у станции метро", но никогда не мог себе представить, что иногда, как в данном случае, эта фраза может быть проиллюстрирована так буквально.

Мы вернулись на "Мэмар Аджеми" и поехали до переходной "28 мая" — сегодня я решил досконально обследовать транспортные подземелья столицы Азербайджана. Там с людскими массами была полная катастрофа — узловая станция находится прямо под железнодорожным вокзалом в центре города, поэтому к "пересаживающимся" со станции на станцию и с поезда на поезд добавилась изрядная доля "уезжающих из города". Кое-как мы прорвались на "Джафар Джаббарлы" — относительно новую станцию, перегороженную пополам глухой пластиковой стеной параллельно движению поезда — для "челнока" достаточно было одного пути. Видимо, для того чтобы как-то развлечь пассажиров в ожидании редкого и "ленивого" единственного поезда, руководство подземки разрешило здесь торговлю — такие же, как и снаружи, мужички продавали с картонных и деревянных коробок обувь и одежду, газеты и семечки. Кое-кто из пассажиров на станции, я заметил, оказался совсем даже не пассажиром — некоторые люди, переходившие вместе с нами с "28 мая", не стали дожидаться поезда, и просто купив необходимое, шли к выходу в город.

Мы доехали на "челноке" до станции "Хатаи", когда-то называвшейся "Шаумян". Надеюсь, всем понятно, почему армянскую фамилию одного из двадцати шести бакинских комиссаров в названии сменили на имя тюркского правителя, которого азербайджанцы чуть ли не основателем своего государства считают? Кстати, я лично узнал, кто он такой, именно прибыв на станцию — на её стенах, в отличие от схем в поезде, было написано полное имя и титул: "Шах Исмаил Хатаи". Потом, уже в Новосибирске, почитал про него поподробнее.

Экскурсию в метро мы решили закончить и вернулись на "28 мая" к привокзальной площади, откуда до нашей гостиницы было рукой подать. Кстати, с этой станцией связана ещё одна забавность. Её нынешнее название появилось в честь отмечаемого в стране национального праздника, Дня Независимости. Но в советские времена "имя" станции тоже было "календарным", и даже цифры были теми же, только месяц другой — "28 апреля". 28 апреля 1920-го года была образована Азербайджанская ССР. Не правда ли, забавно, что по случаю приключившейся независимости в здешнем метро "перекинули" ровно на месяц вперёд календарь — подобно тому, как весной переводят вперёд стрелки часов?..

(6) На момент нашей поездки конечной была "Ахмедли", через полтора года ещё одну станцию достроили — "Ази Асланов".

(7) В этом конце тоже следующую станцию уже сдали — "Насими".

Часть 3. Осетрина первой свежести

На следующее утро Гасан и Сальвар по традиции встречали нас около гостиницы, сидя всё в той же ослепительно белой "шестёрке". Сегодня мы собирались съездить в телецентр, дабы посетить тамошние офисы телекомпаний. Дорога была дальней (не десять-пятнадцать минут, как обычно), болтун Сальвар что-то нам рассказывал, чтобы мы не заскучали — и всё было вполне обыденно, пока я не зацепился за случайно возникший в разговоре Карабах. Мне казалось, что мои вопросы носят вполне нейтральный характер: "Каковы перспективы? Когда там всё закончится?" Это было моей ошибкой...

Ещё задолго до поездки девчонки-коммерсанты, курировавшие в "Сибири" кавказское направление, предупреждали меня, что ни с армянами, ни с азербайджанцами обсуждать тему Карабаха нельзя. Глубина межнациональной раны настолько велика, что ни одна из сторон не в состоянии трезво оценивать ситуацию, и уж тем более идти на какие бы то ни было уступки. Возобновившийся с ослаблением советской власти в 1988-м году многовековой конфликт к началу девяностых перерос в полномасштабную войну (8), в этот раз азербайджанцами проигранную. Кавказцы-мусульмане уступили кавказцам-христианам не только мятежную, населённую преимущественно армянами, автономную область, но и прилегающие территории, сразу объявленные победителями "поясом безопасности" (чтобы с высот не обстреливали города и сёла) и "транспортным коридором" (чтобы иметь устойчивую связь с Арменией). Военное поражение крепко "контузило" азербайджанское общество: Карабах — практически единственная тема, вокруг которой в стране нет никаких разногласий. Кто бы ни пришёл к власти, коммунист или "мусаватист", он обязан говорить, что вернёт Карабах Азербайджану, потому что Карабах здесь — это важнейший жупел... Я вот, например, проходя как-то мимо газетного киоска, купил себе в качестве жутковатого местного сувенира календарик "Мы помним наши потери — мы вернём наши земли" с датами взятия армянами азербайджанских городов. По-моему, это было единственное, что в Баку стоило сто манат — около шестидесяти копеек.

Помня предостережения коллег по работе, мы "отмалчивались", когда Сальвар говорил какие-нибудь колкости про армян или просто Карабах упоминался в разговорах. Мы даже не стали ничего выспрашивать у сопровождающих, когда проезжали мимо "лагеря карабахских беженцев", состоявшего из брезентовых палаток, дощатых бараков и спутниковых антенн... Тяжёлое зрелище — наглядная иллюстрация не только жестокости войны, но и отношения правительств к её жертвам. Власти республики, уже тогда начинавшей "жиреть" на нефтяных доходах, без особого труда могли решить проблему беженцев, предоставив им жильё, благо с момента "консервации" конфликта к тому времени прошло уже целых восемь лет, но почему-то не делали этого. Мы тогда, помню, в гробовой тишине проехали мимо этой растянувшейся на годы и километры людской трагедии. Но сегодня я всё-таки решил выслушать азербайджанскую точку зрения — мне казалось, что за три дня достаточно хорошо узнал своих партнёров — они не были похожи на "экстремистов"...

— Ещё год — два, и мы их оттуда вытурим! — бросив руль, кричал нам обычно неразговорчивый добряк Гасан.

— Русские просто не понимают, с кем они связались (9)! Я сам в Баку живу — отлично армян знаю (10), это же не люди, а просто крысы какие-то, — вторил ему образованный питерец Сальвар.

Оказалось, что ради участия в "праведной" войне самый молодой работник конторы-агента даже покинул город на Неве, вернувшись в родную республику, правда, на войну он (цитирую) "не успел, они уже перемирие подписали". Женька толкал меня в бок локтем и корчил гримасы, всячески показывая, что я дурак, но я был не в силах прервать поток страшных слов об армянах и обвинений в адрес России. Военно-патриотический "агитпроп" закончился только тогда, когда мы подъехали к телецентру. В принципе, я получил исчерпывающий ответ на свои вопросы — перспектив разрешения карабахского конфликта нет, он, похоже, вечный...

Как и вчера, рабочая часть дня закончилась к обеду. После телецентра мы приехали в офис наших агентов и рассказали Ханаге Бабаевичу и господину Кулиеву о результатах нашей командировки. Оба "босса" выслушали нас, давая по ходу какие-то комментарии относительно целесообразности сотрудничества с конкретными изданиями и телеканалами, а после этого пригласили на ужин в честь нашего приезда, точнее, видимо, уже отъезда — самолёт был завтра с утра. Выглядело это так. Мы уже стояли на пороге, собираясь идти в гостиницу, как вдруг Ханага сказал "на прощание":

— Вы сейчас сильно плотно не кушайте. Вечером поедем на море, отметим вашу командировку.

"Главный специалист по России" пообещал заехать за нами в шесть часов вечера и сообщил номер своей машины.

Мы пошли обедать "к Тане". К сегодняшнему дню мы не попробовали всего два блюда из меню нашего любимого кафе. Одно из них называлось "джиз-быз" и было отвергнуто нами по причине основного ингредиента — бараньих потрохов (11), а второе обозначалось в меню как "жареная рыба с картошкой". Ну что же мы, жареной рыбы что ли не ели? Нет уж, нам подавай "кюфту-бозбаш" с "бадымжан долмасы", пожалуйста! Но сегодня мы с Женькой, не сговариваясь, заказали именно её, жареную рыбу (я, разумеется, вместе с долмой "на второе"). Рыба оказалась нежнейшей и натурально таяла во рту — как говорил обладавший азербайджанской папахой один из персонажей Аркадия Райкина, "вкус спесьфиський", "дюфсит", одним словом. Мы спросили у Тани, как называется эта прелесть-рыбка, и получили ответ, почти инопланетного происхождения:

— Осетрина, конечно!

Значит, рыба здесь — это не минтай, хек или, на худой конец, горбуша, а осетрина... Всё ясно! Кстати, выписанный нам счёт так и не выпрыгнул за границы "тридцать рублей на человека"...

Вторую половину дня было решено потратить на такую прогулку по городу, которая сочетала бы в себе элементы "шоп-тура". Я хотел купить себе несколько турецких рубашек с коротким рукавом, стоивших у местных уличных торговцев буквально копейки, а Женька — турецкие же сандалии на предстоящий летний сезон для своей жены Светы. Ещё мы собирались приобрести азербайджанского винца, терпкого и густого, и восточных лакомств для жён-сладкоежек. Но всё-таки главной нашей целью была покупка грецких орехов (Светка всего месяц как родила, ей врачи прописали), для чего нужно было сходить на один из здешних рынков.

Мы прошли через привокзальную площадь, на которой вчера закончилась наша экскурсия по городу, и где располагалось сразу два вокзальных здания — Сабунчинский вокзал, построенный в восточном стиле ещё до революции, и современная, плавно переходящая в высотку гостиницы, "стекляшка" вокзала нынешнего. Исторический вокзал был довольно высоким, с куполами и узкими окошками, и выглядел довольно зловеще — мне он напомнил дворец главного злодея-раджи из фильма про Индиану Джонса. Зато в современном вокзале кое-где отсутствовали стёкла-витрины, и пассажиры без труда входили-выходили "через окна". Бетонные стены здания местами были выщерблены, нам потом сказали, что это следы от пуль — привокзальная площадь была одним из эпицентров боевых действий во время революций-переворотов.

Но больше всего в площади поразило её многолюдье, причём многолюдье, судя по всему, совершенно бесцельное. На огромном пространстве стояли стайки не молодых уже людей, человек по пять-семь, которые, размахивая руками, громко о чём-то разговаривали. Таких "компашек" на площади было не две и не три, а несколько десятков, и от их присутствия там было очень неуютно. Буквально через неделю после нашего возвращения в Новосибирск я увидел в телевизионных новостях, как по привокзальной площади водяными пушками гоняют демонстрантов-оппозиционеров с палками в руках — видимо, фрондёрское "стояние" перед вокзалом всё-таки вылилось в массовый протест...

Мы немного заплутали по дороге на рынок — пришлось обращаться за помощью к прохожему, очередному дядьке в костюме, но без галстука. Он показал нам дорогу и даже немного проводил. В какой-то момент почувствовался неприятный "помоечный" запах, становившийся тем отчётливее, чем ближе к рынку мы подходили.

Действительно, источником вони был "Восточный базар", по периметру окружённый гниющими фруктами — видимо, так и не проданными, а потому выброшенными остатками товара. Целые горы помойки! На самом рынке, как и положено, царила базарная толчея, и публика здесь резко отличалась от уже привычных для нас горожан-бакинцев. Никаких тебе костюмов и лакированных туфель — сплошь какие-то не очень свежие и не очень бритые суровые дядьки в мохнатых свитерах и мятых брюках, да толстые тётки, одетые в длинные юбки, цветастые платки и такие же мохнатые, как у дядек, кофты. При этом торговцы и покупатели отличались между собой только тем, что стояли по разные стороны прилавков. Грецкими и другими орехами, а также сухофруктами здесь торговали из огромных грязных мешков, в каких у нас разве что картошку возят. Продавцы меланхолично отгоняли картонками от товара фантастических размеров мух, норовящих спикировать на продукцию местных аграриев. Надеюсь, не надо объяснять, почему мы не стали ничего покупать и смылись, едва пробыв на базаре минут пятнадцать?

Ханага, как и обещал, приехал за нами в 18-00. На переднем сиденье его "БМВ" расположился Сальвар, мы с Женькой сели назад. Выезжали из города той же дорогой, которой первого мая въехали в него из аэропорта. Специалист по работе с "заграницей" Ханага Бабаевич вёз нас на северное побережье Апшеронского полуострова — длинного азербайджанского "носа" в Каспийском море. Собственно сам город Баку находится на юге Апшерона, а практически вся остальная территория полуострова — это "населённые пункты, подчинённые Баксовету", где живёт чуть не столько же народу, сколько в полуторамиллионной столице. На северном побережье есть курортная зона с пляжами — несмотря на "не сезон", сейчас нас везли именно туда.

По пути мы проехали через посёлки, на улицах которых вместо обычных домов были видны только глухие высокие заборы из кирпича.

— Это дачи, — уточнил Ханага.

Кое-где из-за оград выглядывали работающие нефтяные "качалки". Нефть тут повсюду — даже на даче можно качнуть себе немного "даров природы", после чего перегнать их на аппарате, очень похожем на самогонный, и заправлять получившимся горючим какой-нибудь не слишком требовательный автомобиль — например, российский УАЗик. Вдруг мы увидели припаркованную около очередного забора-стенки белую "шестёрку", возле которой ходил голый по пояс Гасан — наш первый знакомый бакинец, ставший за эти дни почти родным. Ханага тоже заметил своего коллегу, от чего настроение его резко улучшилось — он остановил машину и радостно выскочил из-за руля.

— Гасанчик! Отдыхаешь? Загораешь? — радость седовласого усача была столь искренней, что можно было легко подумать, будто он минимум год не видел своего друга. Но мы-то помнили, что Гасан встречался сегодня с Ханагой — он привозил нас в офис после телецентра...

Наконец, мы прибыли к ресторану, представлявшему собой основательную двухэтажную конструкцию на приморском пляже. Пятым участником торжества должен был стать директор агентства, господин Кулиев, уже приехавший на место самостоятельно. Мы поздоровались с ним, и он повел нас к бассейну, в котором плавали два огромных осетра.

— Какого гости выбирают? — великодушно спросили нас "хозяева банкета".

Мы с моим другом немного растерялись и ткнули, конечно же, в первого попавшегося. Стоявший рядом низкорослый повар тут же выловил его каким-то сачком и продемонстрировал нам "зверя" со всех сторон.

— Сейчас он шашлык сделает, — сказал Ханага и предложил нам прогуляться, пока блюдо готовится.

Мы были не против размять ноги после длительной поездки, поэтому пошли на пляж, оставив наших радушных бакинцев одних. На пляже по причине мая было пустынно — чувствовалось, что "живёт" сейчас только принимающий нас ресторан. По небу пробегали тучи, а с моря дул свежий ветерок. Я подошёл к воде и впервые в жизни увидел цвет моря. Несмотря на непогоду (а может, благодаря ей?), цвет был очень глубоким и красивым — переходящим от сине-зелёного к салатному. А я ведь, в принципе, до сих пор моря-то и не видел — Финский залив только под Ленинградом, но что это за море? Даже Каспийское, как нас учили в школе, озеро — и то больше море, чем питерская Балтика. Без всякой надежды на успех я щёлкнул набегающие волны своей плёночной "мыльницей" (12) и пошёл к Женьке, который к тому времени уже вовсю исследовал выброшенный на берег ржавый катер — совсем как герой Виктора Цоя в фильме "Игла". Естественно, я тоже залез "на борт", и мы пофотографировали друг друга на бывшем судне.

Мы вернулись к нашим азербайджанским товарищам, сидевшим в каком-то VIP-зале, было не очень понятно, почему именно там — ведь кроме нас, похоже, в ресторане никого больше и не было. На столе стояло несколько салатов, много зелени, овощей и стручкового красного перца, а ещё "натуральные" соки из тетрапаков и местное вино — совершенно такое же, густое и терпкое, как и то, что ждало в гостиничном номере завтрашнего перелёта в Новосибирск. Наши хозяева, смело лакомящиеся жгучим перцем вместо аперитива, предложили нам сделать то же самое. Я не рискнул, а вот Женька надкусил самый кончик стручка и тут же схватился за стакан с соком.

— Нет-нет, только помидором — тогда жечь не будет, — подсказали ему правильный рецепт употребления "ядрёного овоща" в сыром виде бакинцы.

Мы поедали салаты и зелень, запивая их вином, пока, наконец, не принесли шашлык из приговорённого нами осетра. Я не буду описывать сейчас его вкус — это передать невозможно. Поезжайте в Баку и попробуйте сами!..

В нашем зальчике бормотал телевизор, а мы разговаривали с партнёрами "Сибири" о перспективах нашего бакинского рейса. Им, например, очень нравилось, что наша авиакомпания летает в привычный для азербайджанцев с советских времён аэропорт Внуково, а не в новомодное Домодедово. В Домодедово, кстати, "Сибирь" "перелетит" ровно через год — в мае 2002-го, но пассажиров из Баку меньше не станет.

По телеку начался выпуск новостей, и наши собеседники, извинившись, уставились в экран. Хотя передача была на азербайджанском языке, по "картинке" я понял, что новости преимущественно местные, о жизни республики. В телевизоре мелькал президент Гейдар Алиев, какие-то дядьки-чиновники, заседающий парламент, Милли Меджлис, и практически каждый репортаж живо обсуждался нашими друзьями по-азербайджански же. Меня поразил такой интерес к жизни своей родины, разительно контрастирующий с абсолютным равнодушием к новостям "международным" — как только на экране возникло знакомое нам лицо российского президента Путина, слова которого переводила на более понятный здесь язык девушка-ведущая, дядьки вернулись к прерванной беседе.

После просмотра новостей "принимающая сторона" уже по-русски поделилась с нами своей критикой в адрес руководителя страны. Нам рассказали про его характерные жесты, фразы и поступки, после чего разговор плавно перешёл на КВН, часто пародирующий азербайджанского президента — разумеется, не весь КВН, а лишь тот, что представлен здесь знаменитой на весь Союз командой "Парни из Баку". Мы слушали какие-то байки про её неформального лидера, косоглазого коротышку Бахрамчика, обожаемого всеми горожанами. Ханага похвастался, что у него есть книга всеобщего любимца с автографом автора, и я сразу вспомнил, как про такую же "книгу Бахрама с автографом" мне рассказывал мой приятель, участник "самой первой" команды КВН НГУ Юра, он когда-то наотрез отказался принимать её в подарок, поскольку на азербайджанцев наши кавээнщики были злы. Бакинские товарищи рассказывали сейчас про остроумие своей команды и её главной звезды совсем неблагодарным слушателям, мы всё и так знали. Ведь именно команда Новосибирского университета трижды "надрала задницу" пресловутым "бакинским парням" в 1993-м году — в тот год, когда я поступил в универ и познакомился там, в частности, с Женькой. Первую игру "на троих" наша команда "В джазе только девушки" проиграла донецко-уральскому "Дрим Тиму", но была откровенно сильнее "парней", однако по решению судей и Маслякова в полуфинал вышли все три команды. Во второй встрече, уже "один на один", наши по факту разгромили бакинцев, но тем явно подсуживали, поэтому дело вновь закончилось ничьей. В финале новосибирцы опять встретились с "командой Бахрамчика" и победили уже вчистую, став первыми трижды чемпионами КВН. Кстати, последней игры того сезона нет в архивах знаменитого клуба — говорят, что обиженные кавказцы попросту выкрали видеокассету-исходник из Останкино, посчитав своё поражение результатом сговора...

После незабываемого ужина по дороге назад Ханага решил показать нам свою дачу. Мы приехали к такому же, как у Гасана и большинства других бакинцев-"дачников", глухому кирпичному забору с железными воротами и зашли на огромный участок. Там располагались большой дом и добротные хозяйственные постройки — в том числе загон, откуда жалостливо блеяли овцы. Везде копошились наёмные рабочие — похоже, в отсутствие хозяина именно они были здесь основными жильцами. Ханага обратил наше внимание на свой "дендрарий" — несколько саженцев, привезённых им из разных стран.

— Вот только кедра сибирского вашего не хватает, — с сожалением в голосе произнёс "латифундист".

Но всё-таки не дендрарий, не дом, и даже не отара овец поразили нас на даче Ханаги Бабаевича. Самым важным объектом здесь, и это было совершенно очевидно, являлись несколько здоровенных теплиц, в которых росло целое море гвоздик. Видимо, пока мы с Женькой разглядывали "гвоздичную плантацию", на наших лицах что-то появилось, потому что Ханага вдруг резко сказал:

— Да! Мы не только авиационным бизнесом занимаемся!

Всё встало на свои места. Действительно, как я выяснил позже в Новосибирске, контора-агент подчистую забирала у "Сибири" грузовые перевозки из Баку в багажных отделениях наших самолётов...

Мы возвращались в город с огромными охапками гвоздик, штук по тридцать-тридцать пять каждому (13), аккуратно завёрнутыми "батраками" Ханаги в упаковочную бумагу, и продолжали познавать страну со слов наших знакомцев. Бакинцы, каких-то два часа назад дружно ругавшие своего президента, теперь его хвалили. В республике по инициативе Алиева были закрыты все казино, где разорялся горячий кавказский люд, а ещё после нескольких широкомасштабных операций была практически изничтожена проституция. Да уж, это мы успели заметить — Баку был чуть ли не единственным городом в моей богатой командировочной биографии, где в гостинице не звонили с предложением "отдохнуть с девочками". Я спросил у Ханаги, что он думает по поводу перехода азербайджанского языка на латинскую графику. Тот не был "за", и причиной было "государственное мышление" нашего старшего товарища — по его словам, такие изменения превращали в безграмотное "быдло" большинство населения страны. Действительно, люди давно привыкли писать кириллицей, а подогнанная под требования местного языка латиница, полностью скопированная с родственного турецкого, делала многие слова совершенно непонятными. Собственно, на кириллицу-то в своё время в республике перешли лишь для того чтобы свести к нулю "тлетворное влияние" турецкой заграницы. Удалось — по-турецки (и по-азербайджански латиницей) народ совсем не читает. Теперь времена изменились, и вместе с ними изменились приоритеты у руководства страны. Спустя несколько лет после нашей поездки за использование кириллицы в азербайджанском языке стали преследовать уголовно...

* * *

На следующий день мы уже не могли сходить на завтрак "к Тане" — самолёт в Москву вылетал очень рано. Зная это, мы попрощались с нею накануне, сразу после обеда. Русская официантка погрустнела — видимо, тоже привыкла к нам за эти несколько дней, и, прощаясь, попросила передать привет городу Томску ("Там же он рядом с вами, да?"), где у неё живёт подруга, связь с которой была потеряна несколько лет назад. Не знаю, как Женька, а я во время очередной командировки в "Сибирские Афины" привет передал. Так и сказал, въезжая в город по мосту через Томь:

— Здравствуй, Томск! Тебе привет от Татьяны из Баку!

Ранним утром в "шестёрке" на гостиничной парковке сидели Гасан и Ханага Бабаевич. Мы с моим товарищем сели, как всегда, назад, поставив перед этим тяжеленные сумки в багажник. Машина тронулась. Не знаю почему, но мне было грустно прощаться с Баку — всё-таки город был очень колоритным, хлебосольным и приветливым — во всяком случае, по отношению ко мне. Мы много чего посмотрели и много чего увидели за эти несколько дней, у меня собралась целая коллекция здешних "анекдотов" в классическом понимании этого слова, то есть "смешных случаев из жизни". Я с теплотой буду вспоминать тебя, Баку.

Гасан на сей раз никуда не торопился — субботним утром шоссе было совершенно пустым, да и времени до рейса было полно. Мы проехали мимо старого аэропорта, превращённого в терминал внутренних авиарейсов.

— А куда здесь летать-то? — удивлённо спросил я у Ханаги. — Весь ваш Азербайджан меньше одной Новосибирской области!

Оказалось, что летают здесь в Нахичевань — азербайджанский анклав, отрезанный от остальной республики территорией вражеской Армении, туда попадают "в облёт" через "полу-дружественный" Иран (14).

Мы с Женькой уже доставали сумки из багажника, когда рядом с нами появился Ханага, словно настоящий фокусник, доставший откуда-то чуть не из рукава две двухлитровые банки чёрной икры.

— Подарок вам из Баку, жён-детей накормите, — опытный "контрабандист" отдал нам банки и начал инструктировать. — Здесь вас без проблем пропустят, а вот в Москве на границе могут остановить. Если вдруг привяжутся, съедайте прямо при них полбанки, один литр в Россию провозить можно. Ложки у вас есть с собой?

Ложек у нас, понятное дело, не было. Да и слабо я себе представлял, как мы будем стоять в Домодедово, и на пару уплетать по целому литру дефицитнейшего деликатеса назло и на зависть всем таможенникам. Лица не треснут?..

Когда мы прилетели в Баку, осмотреть аэропорт не успели — Гасан, как вы помните, торопился. Так торопился, что аж гаишнику потом пришлось "моргать". Сегодня же агенты провели для нас полноценную экскурсию: вылет, прилёт, зал ожидания.

— Вот здесь будет наше представительство "Сибири" сидеть, — Ханага показал рукой на офис Скандинавской авиакомпании — в ряду одинаковых клетушек-касс его расположение было самым удачным, прямо на проходе основного потока людей.

— А как же шведы? — удивился Женька.

— А мы их отсюда вытурим! — радостно сообщил ему Гасан.

Второй раз за сутки я слышал от него это слово — и армян из Карабаха, и шведов из аэропорта он вытурить собрался. Гляди-ка, какой Гасан, оказывается, воинственный, кто бы мог подумать!..

* * *

В Баку действительно не возникло никаких проблем ни с таможней, ни с пограничниками, ни с регистрацией билетов — наши бакинские друзья всё "устроили", и наши сумки с контрабандной икрой и откровенным перевесом никого не интересовали.

А в Домодедово к таможенному посту лично я подходил с лёгкой дрожью в ногах. Я протянул дядьке в синей форме документы и приготовился к "шмону", судорожно соображая, где взять ложку и что можно использовать вместо неё.

— Давай-давай, проходи, — резко оборвал мои мысли даже не взглянувший в бумаги таможенник, в глазах которого светилось настоящее счастье.

Так получилось, что "на границу" в аэропорту мы с Женькой подошли первыми, а что может быть интересного в багаже двух явно командированных русских — кроме местного вина, пары литров икры, да вон, явно гвоздичек в упаковках, примотанных к сумкам. Но зато сразу за нами шли сто с лишним человек с настоящими азербайджанскими паспортами и множеством баулов. Это ли не счастье для российского таможенника!..

На этот раз в Москве у нас был практически целый световой день — новосибирский рейс вылетал домой только в полдесятого вечера. Мы оставили свои жутко тяжёлые от накупленных и подаренных бакинских "сувениров" сумки в офисе авиакомпании в Политехническом музее и пошли гулять. Погода была так же хороша, как и несколько дней назад, ментов я не боялся, ведь кусок обоев у меня уже "изъяли". Да и лететь нам предстояло в Новосибирск, а не в "мутный" для московской милиции Баку, поэтому я смело показывал своему другу достопримечательности столицы: переулки старого Арбата, Замоскворечье, Китай-город. По Ильинке и Богоявленскому переулку мы вышли к Большому. Женька сделал снимок "главного театра" России, который до сих пор все, кто смотрит мой альбом с фотографиями из той поездки, принимают за открытку. Всё-таки он гораздо лучше меня управляется с фотоаппаратом, прямо "чувствует кадр", молодец... Зато он книжек не пишет!

(8) Эта война была, наверное, первой, где столь безжалостно был использован почти весь арсенал советского милитаризма: системы залпового огня "ГРАД", миномёты и гранатомёты, тяжёлые танки и артиллерия.

(9) В Азербайджане считается, что выиграть войну армянам помогли не железная дисциплина в армии и высочайший патриотический дух, а военная помощь, которую тайно оказывала Россия.

(10) Вообще-то, Баку во времена "до независимости", был многонациональным городом, и самой многочисленной диаспорой являлись армяне. После начала карабахского конфликта они первыми "сбежали" из республики, "русскоязычные" уезжали уже в девяностые...

(11) "Джиз-быз" является азербайджанским заменителем "хот-дога", продаваемым в уличных ларьках. Ароматную жареную требуху со специями и картошкой подают на картонных тарелочках, а едят её прохожие прямо руками, вытирая жирные пальцы бумажными салфетками — не очень приятное зрелище, надо признать.

(12) Снимок, как ни странно, получился — правда, лучший экземпляр у меня забрал мой товарищ — видимо, в отместку за то, что я ему место спереди не уступил, когда мы с Гасаном из аэропорта ехали.

(13) Я их потом и сестре, и всем девчонкам в отделе дарил, и обеим нашим с Наткой мамам, которые, не сговариваясь, приехали смотреть нашу новую квартиру и помогать с ремонтом — всем хватило!

(14) С Ираном, северная часть которого называется Южным Азербайджаном, и где живёт больше этнических азербайджанцев, чем в самом Азербайджане, у бакинских властей тоже не очень ровные отношения.

Глава 3. Привет из Сочи

Казалось бы, если речь идёт о Сочи, то при чём здесь "дружба народов"? Такой вопрос может задать человек, знающий общий принцип административного деления моей страны — есть, конечно, национальные республики, но есть ведь и края с областями, формально не имеющие никакой этнической окраски. Честно сказать, я тоже был уверен, что Сочи, даже будучи приграничным городом, город "русский"...

Очередная командировка от "Сибири" в богатом на события 2001-м году, и снова — с корабля на бал. Я только-только вернулся из Норильска, где довелось понаблюдать настоящий полярный день (1), и буквально на следующий день улетел в Сочи. Главной задачей было разместить уличные перетяжки на весь летний сезон. Почему-то многодневные телефонные переговоры с местными рекламщиками к желаемому результату не привели, меня упорно отправляли в городское управление ЖКХ. И ладно, если бы речь шла о согласовании чего-то, а то ведь прямое размещение — грубо говоря, напечатал на баннерной ткани, да растянул через улицы там, где разрешено. Звонок ответственному лицу в управлении, Александру Николаевичу, тоже ничего не дал:

— Приходите, всё решим на месте.

Узнав, что звонок из Новосибирска, чиновник был еще лаконичнее:

— Значит, прилетайте.

Странное дело, но в конце июня погода в Норильске и в Сочи была примерно одинаковой. Около +20 и нехороший, свежий такой, ветерок. Прямо из аэропорта я отправился в управление ЖКХ на встречу с Александром Николаевичем. Туристический "Икарус" и забавный ответ на вопрос о нужной мне остановке от пассажира, которого по отсутствию сумок и чемоданов я определил как местного — серьёзного армянина в рубашке с двумя расстёгнутыми верхними пуговицами:

— А тебе что там нужно?

Узнав, что нужно управление ЖКХ, армянин вышел вместе со мной и проводил прямо к зданию, рядом с которым располагался один из самых чудовищных памятников, из тех, что мне доводилось видеть. По пояс в металле, изображавшем хлещущую воду, стоял такой же металлический голопузый сантехник в каске с разводным ключом в руке и канализационным люком под мышкой. Надпись гласила, что сия композиция — дар Администрации Краснодарского края управлению сочинского ЖКХ в день скольки-то-летия последнего.

Александра Николаевича я нашёл довольно быстро.

— Выйдем покурим? — предложение чиновника было его первыми словами после "здрасьте".

Мы вышли из здания, и тут Александр Николаевич, невысокий лысеющий дядька с бегающими глазками, произнёс фразу, после которой в принципе всё стало ясно:

— Давай ещё немножко отойдём, от греха подальше.

"Грех" Александра Николаевича заключался в немудрёном предложении решить всё за наличку (или безналом на карт-счёт, реквизиты он мне скажет), без договора, но по цене в полтора раза ниже, чем изначально озвучивали в рекламном агентстве. Правильный ответ я, конечно же, знал, но на всякий случай взял паузу час-полтора, чтобы посоветоваться с начальством. На моё изложение ситуации по телефону из нашего сочинского офиса, а речь, для понимания, шла о нескольких сотнях тысяч рублей, последовало встречное предложение из Новосибирска, если я такой умный, везти наличку самостоятельно и отвечать за размещение перетяжек своей зарплатой. Ну вот, начальники тоже против. Еще один звонок — на сей раз коррумпированному чиновнику, и мой короткий "шифрованный" ответ:

— Наверное, у нас ничего не получится.

Александр Николаевич сразу потерял всякий интерес ко мне и к моей авиакомпании, обиженно сказав волшебное:

— Тогда вам только в агентство!

Странно как-то всё, я собственно и обращался в агентство, это уж они меня отправили в управление ЖКХ.

Самое забавное произошло дальше. Не успел я положить трубку после разговора с "оборотнем в галстуке", как в офисе раздался звонок.

— Поздняков Андрей — это ведь вы? — протянула мне трубку удивленная девушка-кассир.

Звонили из агентства — та самая Карина (как позднее оказалось, хозяйка рекламного бизнеса), которая так настойчиво отправляла меня к Александру Николаевичу, уже была в курсе того, что я в городе, более того — она уже знала все подробности моих переговоров с чиновником. На сей раз она предлагала разместиться через них и только через них, не обращаясь ни в какие другие агентства, по цене, озвученной с самого начала — ещё до того, как на горизонте возник светлый образ Александра Николаевича. Сил у меня осталось не много, а уж тащиться опять в Адлер, откуда я приехал буквально пару часов назад (2) и где собственно располагался офис Карины, не было ни малейшего желания. Я согласился встретиться с ней завтра перед обратным рейсом. Тем более что в Сочи у меня была цель — повидаться со своим закадычным универовским дружком, переехавшим в "летнюю столицу" России к двоюродному брату помогать по бизнесу. Чтобы закрыть тему сочинских "перетяжек", скажу, что разместить всё удалось "задорого", но с договором. Карина оказалась на удивление исполнительной и аккуратной девушкой, и вся рекламная кампания прошла просто замечательно, если не считать появления на паре перетяжек номера телефона, даже отдаленно не похожего на номер наших сочинских авиакасс...

Мишка ждал меня на работе где-то на окраине города, позвонив ему, я узнал номер маршрутки и название нужной остановки. Огромный склад и небольшая офисная "будочка" — универовский дружок работал у брата и его компаньона финансовым директором, а бизнес у них был пивным — в смысле, торговали они пивом.

— Слушай, мне тут одного клиента нужно дождаться из Абхазии. Приедет, я его отпущу, и всё — поедем домой, — предложил Мишаня после короткого, но по-южному эмоционального приветствия.

Я был не против — беготня по пересечённой сочинской местности слегка меня утомила. Я с удовольствием уселся в офисное кресло, взяв бутылочку пива из Мишкиных "закромов". За болтовнёй обо всём произошедшем за то время, что не виделись, прошло около часа, пока, наконец, громкий гудок со складского двора не возвестил о том, что клиент прибыл. Мы вышли из будки — в клубах пыли стояла бежевая "шестёрка", из которой уже успел выскочить водитель — рыжий кавказец Валера с пластиковой "полторашкой" почти чёрной жидкости в руках. На переднем пассажирском сиденье автомобиля смиренно сидела Валерина жена, в деловую поездку за товаром семейная пара почему-то поехала вместе.

— Миша, это тебе мама моя передала вино домашнее, с другом выпьете сегодня за встречу, — радостно кричал Валера. — Прости, дорогой, опоздал — домой возвращаться пришлось. К границе подъезжаю — документы на месте, на машину вроде тоже все здесь, дай, думаю, салон посмотрю на всякий случай — бл..дь, Калашникова не оставил дома, а к вам же с автоматом нельзя!

Беспечность, с которой было рассказано об этом небольшом происшествии, поражала. С точки зрения любого российского обывателя, наличие автомата в салоне гражданских "Жигулей" — стопроцентный криминал, но Валера явно не походил ни на бандита, ни на боевика, ни даже на "силовика" — вон, смотри-ка, так трогательно передает материализованные приветы от мамы своему "иностранному" контрагенту. Просто в их государстве мужчины всегда находятся в боевой готовности, ибо "враг у ворот" — и это, к сожалению, совсем не фигура речи...

* * *

Второй раз с южно-российским колоритом я столкнулся в свой следующий визит в Сочи — месяца через полтора после первого. Я был в командировке в Краснодаре, где закончил все дела к пятничному вечеру. Передо мной стояла дилемма — улететь вечером в воскресенье из Краснодара и прилететь в Новосибирск рано утром в понедельник, либо улететь из Сочи в воскресенье утром и прилететь домой вечером, повидавшись в Сочи с Мишкой. Я выбрал второй вариант — Краснодар с его оголтелой фамильярностью и беспардонностью мне не глянулся. Всё-таки не зря в кавказском Сочи слово "Кубань" — синоним "деревенщины" и почти оскорбление. Проводить в наглом и по-августовски душном городе ещё два дня совершенно не хотелось, приходить не выспавшимся после самолёта на работу в понедельник — хотелось ещё меньше. В конце концов, представитель сочинский упорно звал к себе "порешать текучку" после моей первой июньской командировки. Так я оправдывал себя и готовил оправдание перед начальством на тот случай, если вдруг спросят, почему так внезапно поменялся маршрут моего перемещения.

Я ехал на ночном автобусном рейсе — из Краснодара вроде отправились с количеством пассажиров строго "по местам", но уже за постом ГИБДД на выезде из города начали собирать попутчиков. В итоге всю дорогу в автобусе было не повернуться и не продохнуть — даже открытые настежь окна и люки не спасали. Десять часов езды через южную ночь с короткими перекурами каждые два-три часа — Джубга, Туапсе, Лазаревское, и вот он, наконец — красавец-город Сочи. Было раннее утро, а за плечами у меня был рюкзак, взятый на пробу у одного рекламного агентства, пытавшегося "втюхать" нам целую партию. Шёл я к Мишкиной тёте, у которой тогда проживал мой товарищ, и где на одну ночь я останавливался в свой прошлый приезд. Подъезд типовой пятиэтажки с ажурными "дырчатыми" вставками вместо окошек на лестничных площадках поразил меня ещё в прошлый раз, так же как оконные рамы в квартире — с одинарным, а не двойным остеклением.

По случаю субботы Мишка был выходным.

— У тебя какие планы? Тут сейчас жара начнется неимоверная, поехали с Юрой в горы? Ему как раз туда надо, — предложил мне план на день мой товарищ.

Я позвонил сочинскому представителю и сообщил, что зайду в офис ближе к трём-четырём — всё равно, текучка, которую предстояло "решать", была чисто офисной.

После утреннего душа тело отдыхало и привыкало к новым реалиям — без близкого соседства случайных автобусных попутчиков. Я пил чай в компании Мишани и его родственников, пока не приехал Юра, Мишкин двоюродный брат — угрюмого вида мужичок старше нас лет на десять со славянским лицом и польской фамилией. Юра недавно попал в автомобильную аварию, и пока реанимировали его "Ниву", ездил на стареньком "Ленд Ровере", отданном ему виновником ДТП. Нам этого не понять — на Юге свои представления о приличиях...

На заднем сиденье "Ленд Ровера" уже сидели два человека — белобрысый спортивного телосложения парень с голым торсом, в шортах и кроссовках на босу ногу, и мрачный грузин с огромными ручищами в наколках. У Юры было своё кафе в горах, а грузин (субъект, не иначе скрывавшийся от внимания властей) работал в нём поваром, благо знание секретов кавказской кухни у многих на Юге в крови. В выходной день Юра с "мутным" грузином "спустились с гор" на рынок, чтобы купить для кафе (цитирую) "помидоры-мамидоры, зелень-мелень и всякую такую х..йню". На рынке они встретили общего знакомого и почти соседа Вадика (обладателя голого торса, но никак не носков с рубашкой), который жил в домишке где-то еще выше в горах. Тот тоже спустился сегодня в город, дабы сделать покупки по хозяйству — а именно купить цыплят и парочку куриц-несушек. Отказать Вадику Юра не мог, поэтому в горы мы поехали впятером. Я как гость и человек с самой крупной комплекцией сел на переднее сиденье, а Мишка потеснил белобрысого Вадика и повара-грузина. В задней части машины находились пакеты с Юриными покупками, а также коробки с живностью — оттуда раздавались кудахтанье и цыплячий писк.

Те пятнадцать-двадцать минут, что мы кружили по городу на выезд, сопровождались весёлой болтовней Вадика, дополняемой лаконичными комментариями мрачного повара. В принципе, они могли бы составить неплохой эстрадный дуэт — белобрысый балабол рассказывает анекдоты и случаи из собственной жизни, а грузин одной короткой фразой ставит в них жирную, чаще всего матерную, точку. Где-то ближе к краю города Вадик попросил заехать в какую-то контору, буквально на пять минут.

— Я буду быстр, как олень, — выскочив из машины, бросил он нам на бегу и... исчез на полчаса.

Такое же стремительное появление белобрысого было встречено ворчанием грузина:

— Слушай, ты не олень, ты — тюлень!

Но, похоже, жизнерадостного спортсмена ничто не могло обидеть — пока остальные участники поездки докуривали, он запустил руку в один из Юриных пакетов, достал лимон, и стал жадно есть его, словно какое-нибудь яблоко, ни капельки не морщась и лишь иногда смачно выплевывая пережеванную кожуру и косточки себе под ноги.

— Вадик, ты всегда так лимоны ешь? — поморщился я от вида такого самоистязания.

— Ага, у меня там рецепторов каких-то во рту нет, врачи сказали... — улыбаясь, ответил Вадик.

За пределами города дорога стала существенно хуже — сначала разбитый асфальт, а после — вообще, грунтовка. Наш "Ленд Ровер" качался из стороны в сторону, подпрыгивал и трясся, еда в пакетах и коробки с живностью катались по полу и зловеще грохотали где-то сзади, куры с цыплятами кудахтали-пищали уже почти истерически, а Вадик с грузином все упражнялись в остроумии, перейдя на шпильки в адрес друг друга. Внезапно на очередной кочке машину подбросило, и одна из куриц освободилась из картонного плена — она тут же перелетела на заднее сиденье (зря говорят, что курицы не птицы!) и продолжила свое кудахтанье, уже сидя на коленях у повара.

— Вадик, бл..дь, убирай её на х..й — она меня сейчас обоср..т! — несмотря на всю свою угрюмость, громко возопил грузин, демонстративно раскинув руки и отклонившись назад.

Приторно-ласковый ответ Вадика почему-то был адресован курице:

— На..ри на него, пожалуйста — не держи в себе ничего, моя девочка! — склонился белобрысый над своей "любимицей".

Мы с Мишаней, и без того последний час находившиеся в полуобморочном состоянии от перепалок этих двоих, рухнули окончательно. Но тут вмешался Юра, единственный человек в машине, до сих пор по праву водителя, начальника и просто самого старшего остававшийся равнодушным к происходящему.

— Ну-ка, живо все угомонились! Капец! Электричка Москва — Сухуми!

Окрик Юры, может, и возымел действие, но только не на меня — меня задушил очередной приступ смеха, ведь я до того не слышал таких сочных сравнений...

Кафе в горах выглядело шикарно — прежде всего, из-за богатой южной природы. Вблизи грохотал водопад, рядом с которым, не повредив ни единого деревца, горожанин-патриот Юра когда-то приделал добротный лестничный спуск. В тени реликтовых деревьев было прохладно и уютно. Повар-грузин, переодевшийся в белый халат и поварской колпак, вынес нам на блюде несколько палочек только что приготовленного шашлыка. Мы сидели с Юрой и Мишаней на деревянных скамьях и пили медовуху собственного приготовления, заедая её "зеленью-меленью". Странно, но в голове не было ни грамма опьянения — хмель оказался в ногах, о чем я догадался чуть позже, когда мы с Мишкой попытались прогуляться по проходящей рядом адыгской (3) тропинке — Миша сказал, что по ней в Россию нелегально приходят абхазы. А пока шёл неспешный разговор о главном сегодняшнем персонаже — Вадике, успевшем к тому времени дополнить впечатление о себе как о весьма экстравагантном человеке. После прибытия на место спортсмен-хохотун погрузил свою поклажу на лошадь (именно на лошадь!), привязанную к дереву недалеко от Юриного кафе, и, душевно со всеми попрощавшись, ушёл куда-то дальше в горы.

Несмотря на свою белобрысость, Вадик имел фамилию вроде "Арутюнян", отчество Гургенович и был уроженцем солнечной Гудауты. Его восемнадцатилетие пришлось на 1992-й год, когда случилась активизация грузино-абхазской "дружбы народов". В гудаутском военкомате не стали обращать внимания ни на армянскую фамилию Вадика, ни на его абсолютно не кавказскую внешность, а просто призвали в ряды Вооруженных сил Абхазии, после чего немедленно отправили на фронт. На войне Вадик был то ли сапёром, то ли взрывником, получил контузию и какой-то значительный абхазский орден, но пользуясь временным затишьем, решил для себя, что (цитирую Юру) "ну вас всех на х..й с вашей войной", и перебрался в российский, а потому гораздо более спокойный Сочи... Да уж, образ моего случайного знакомца обрёл законченность. Неясным осталось только одно — могла ли контузия повлиять на феноменальную способность Вадика так запросто грызть лимоны?..

Я закончил "решение текучки" с сочинским представителем "Сибири" часа за два, после чего вновь встретился с Мишкой — мы собрались искупнуться. Мой товарищ по студенчеству окончательно стал местным жителем, и единственный известный мне на тот момент пляж "Маяк" рядом с морским вокзалом вызывал у него отвращение:

— Это же для бздыхов!

"Бздыхами" сочинцы оскорбительно называют отдыхающих. Мы, как настоящие аборигены, ехали купаться на Грузинскую Мамайку — местечко неподалеку от президентского Бочарова Ручья — говорят, с тамошнего пляжа даже видать боевые корабли, охраняющие Путина, когда тот отдыхает. В маршрутке было душно, а водитель-армянин показывал чудеса южной езды — от светофора до светофора он умудрялся разогнаться до максимума, а на красном сигнале резко жал на тормоз.

— Остана-а-авите здесь, па-а-а-ажалста, — попросила разморённая жарой соседка-пассажирка, явно москвичка.

Водитель что-то пробормотал себе под нос и, не дождавшись ответа, опять резко затормозил. Поставил машину на "ручник", включил "аварийку", и, практически перевалившись со своего места в салон, громко спросил с отчетливым кавказским акцентом:

— Гдэ здэсь? На астановке? Да светафора даехать? Или пряма здэсь?

Женщина испуганно согласилась выйти прямо здесь и, открыв дверь, попыталась протиснуться через машины, идущие в правом ряду — горячий кавказский водитель даже не удосужился перестроиться...

В Сочи вечерело, но жара и духота не спадали. И кто придумал, что Сочи — это курорт? Между прочим, ещё в девятнадцатом веке считалось, что Сочи — это каторга похлеще Сахалина: жара, повышенная влажность и, как следствие, малярия — главная напасть будущей Всесоюзной здравницы.

После пляжа, уставшие и довольные, мы, как и в прошлый мой приезд, немного погуляли по сочинскому "променаду" — длиннющей черноморской набережной. В многочисленных кафешках шла вечерняя гулянка "отпускников" — народ зажигал под хиты как российской, так и армянской, гораздо менее известной у нас, эстрады. Бармены-армяне в свой безумный музыкальный микс добавляли песни турецкого певца Таркана, невзирая на вековую вражду армян с турками. Раскрасневшиеся толстые северные тётки, не чувствовавшие опеки своих родных Комитетов охраны тепла (4), отплясывали "Шика-дам" свободно и никого не стесняясь — может быть, впервые в своей жизни свободно, и впервые — никого не стесняясь.

— Это ещё что, — сказал Мишка, — мы тут как-то сидели в кафе, а на пляже аттракцион стоял — человека из огромной такой "рогатки" вверх "выстреливают", и он минуты три болтается на резинке. Так рядом тётки с Уфы сидели пили — увидали, аж подскочили, водку пороняли... Да с таким восторгом: "Ох, ни х..я себе!!!"

Посмеявшись над очередной Мишкиной историей, я решил поделиться с ним своим восхищением от способности сочинцев вытягивать деньги из приезжих. В качестве примера привёл многочисленных бабулек, торгующих ракушечными зайцами, приклеенными к картонке.

— Ты что? Зайца на картоне выложить — это труд считай, — воскликнул рефлексирующий сочинец Мишка. — Ты не видал что ли, как камни с пляжа продают? Напишут на них маркером "Сочи-2001" и вперёд, сто рублей за булыжник. "Ривьерский голыш" называется!

Всё-таки поразительный город!

Не доходя пару кварталов до дома Мишиной тёти, мы купили в уличном ларьке армянский лаваш — лепёшку толщиной с бумажный листок. По случаю моего приезда стопроцентно русский человек, сибирячка тётя Валя готовила на ужин долму, а в доме не было ни крошки хлеба — как же без лаваша... Кстати, сутки, посвящённые кавказской кухне, на этом не закончатся — муж тёти Вали дядя Коля после посиделок под сибирскую водочку и сочинскую долму ещё поставит вариться хаш — армянский суп, который готовится по рецепту нашего холодца, только здесь его едят горячим и со специями. Хаш как раз поспеет к утру в качестве незаменимого кавказского "похмелятора"...

Прямо на привокзальной площади сочинского аэропорта, своим терминалом внутренних рейсов напоминавшего одноэтажный, но очень длинный барак, стояли многочисленные тётки-армянки, продававшие розы — по сто пятьдесят рублей за упаковку. "Упаковка" — это длинная картонная коробка с неизвестным количеством цветов внутри, перехваченная в нескольких местах бечёвкой. В душном аэровокзале их тоже было полно:

— Мужчина, привезите вашей девушке подарок из Сочи. Сто рублей за упаковку.

Регистрация, рамка металлоискателя и досмотр багажа. Чтобы не сидеть в душном "накопителе", я вышел на перрон — благо в вольном городе Сочи это можно было сделать, главное — по лётному полю не шататься. Моё любование картинками взлётов и посадок отпускных рейсов было нещадно прервано ставшей привычной за последний час фразой:

— Розы, мужчина, семьдесят рублей за упаковку!

Господи! А по салону самолёта, пока тот выруливает на взлётную полосу, они не пробегают? Может, есть смысл дождаться именно этого момента и купить-таки сочинский сувенир?

* * *

И снова Сочи. Март 2002-го года. Впервые за два года работы в "Сибири" меня отправили в отпуск. Правда, отпуск неполноценный — три дня ни к чему не обязывающей командировки в Сочи, а моя жена Наталья просто "случайно" полетела тем же рейсом, что и я, по "халявным" билетам от авиакомпании. Мы устроились в гостиницу "Москва", хорошо знакомую мне с прошлой нерадостной поездки (5). В Новосибирске ещё вовсю трещали морозы, а в Сочи по нашим меркам был конец мая — во всяком случае, всё было в цвету. Да-да-да, есть у нас в Сибири присказка про южные города, где в феврале картошку сажают.

Вечером мы пошли прогуляться с Мишкой по городу. Мой друг перенял манеру одеваться в межсезонье у местных армян — черные туфли, черные джинсы, черная футболка и черная же кожаная куртка. Если принять во внимание его абсолютно не славянскую внешность, от местных было совсем не отличить — неудивительно, что он даже здоровался теперь "Барев дзес!", что по-армянски значит "Добрый день". Мы пришли в местечко, до той поры мною не освоенное — в парк "Ривьера". Несмотря на поздний час и "не сезон", там было многолюдно. Где-то на входе увидели огромное мозаичное панно с головой Ленина и какой-то странной цитатой, типичной для вождя, но на необычную тему. Что-то про то, что курорты, мол, должны принадлежать не знати, а совсем наоборот — пролетариату. Почему-то в присутствии Мишани меня потянуло на "высокий штиль", и я вдруг совершенно неожиданно изрёк:

— Ильич порой бывает непрост. Но мы всё равно должны читать Ильича, изучать Ильича, пытаясь понять всю суть, высказанную гением...

Мы покатались на колесе обозрения, попили пива и поговорили о том, о сём. Гуляя, заметили сумасшедшую очередь из желающих попеть караоке. Людская масса была удивительно однородной — спины в черных кожушках и ноги в черных джинсах. Только по длине волос можно было понять, кого потянуло в этот вечер на прекрасное — девушку или молодого человека. Пели преимущественно плохо, но откровенно повеселила барышня, пытавшаяся с характерным акцентом спеть "Старинные часы" Пугачёвой на свою, только ей одной ведомую мелодию:

— И время-а-а не на-а-а миг не остановищ...

Следующим днём мы с Наткой гуляли по главной торговой магистрали центрального Сочи, улице Навагинской. Из киоска с дисками и кассетами (когда-то такие назывались "Звукозапись") услышали звук дудука и почему-то голос Гребенщикова. Потом мы узнали, что это "Северный цвет" из альбома "Аквариума" "Сестра Хаос". Армянская этническая музыка заворожила меня еще с первых прошлогодних поездок в Сочи, поэтому пройти мимо чарующих звуков мы никак не могли. В открытом нараспашку киоске в клубах табачного дыма сидел продавец-армянин, одетый по местной моде (ну вы поняли, весь в черном), и получал почти наркотическое удовольствие от музыки. Как говорили у нас в Казахстане, "с понтом" мы стали разглядывать предлагаемый ассортимент, а сами, конечно, так же как продавец, просто стояли и кайфовали от удивительной песни. Боковым зрением я заметил идущую по улице странную троицу — невысокий толстенький армянин (догадались, как одет?), который под руки держал сразу двух девушек: одна, судя по манере одеваться, была местной, вторая — в синем свитере и синих же джинсах, видимо, как и мы — приезжая. Странная компания, не меняя "боевого строя", сделала поворот на девяносто градусов к киоску. Выражение лица "двоежёнца" (почему-то для себя я его обозначил именно так) по эмоциональному накалу приближалось к физиономии продавца — видать, тоже проняло.

— Это кто играет? — с сильным акцентом спросил потенциальный покупатель.

Ответ продавца удивил порядком названных исполнителей:

— Это Дживан Гаспарян и группа "Аквариум".

— Там вся кассета такая? — всё-таки уточнил "двоежёнец".

Благостное до того лицо продавца вдруг превратилось в страдальческую гримасу — то ли из-за очевидно упускаемой прибыли, то ли из-за лишнего напоминания о неприятной теме:

— Нет. Одна песня только!

Несостоявшийся покупатель ещё с полминуты послушал армянского маэстро и легенду русского рока и сообщил присутствующим:

— Хорошая песня! — таким образом "двоежёнец" поставил точку в недлинном диалоге, после чего вернулся вместе со своими спутницами к изначальной траектории движения...

Всё-таки хороший город Сочи, душевный, за то его и люблю!

(1) В главе 5 я довольно подробно описал свои впечатления от этой заполярной поездки.

(2) Аэропорт в Сочи, кто не в курсе, находится километрах в тридцати от центра.

(3) Я знаю, что правильно говорить "адыгейская", но на Кавказе все говорят "адыгская".

(4) Те, кто читал главу про Якутск, поймут, о чём я.

(5) Об этом чуть ниже, в главе 4.

Глава 4. Особенности национальной авиакатастрофы, или Как я чуть не стал антисемитом

Писать про евреев, если сам не еврей, дело неблагодарное — от одних рискуешь заслужить звание "сионистского пособника", от других — "антисемита". Оба диагноза могут быть легко поставлены знатоками "еврейской темы" даже за один и тот же текст... Но я всё-таки попробую.

Скажу сразу — я не "сионист", и уж тем более — не антисемит. Правда, к свойственным интеллектуалам-евреям исканиям некой "еврейской правды", вроде бы подчеркивающей особость народа, я отношусь довольно равнодушно... Я вовсе не отрицаю вклад народа в мировую культуру и не подвергаю сомнению трагизм его истории, но к аналитике и выпячиванию "еврейства" отношусь примерно так же, как к обязательным во всех книжных магазинах Казахстана полкам с литературой о "великих" казахах — есть она там, ну и ладно. Впрочем, должен непатриотично сознаться, что к увеличивающейся в количестве литературе про "особую миссию" русского народа отношусь уж совсем с подозрением — по-моему, Ключевский и Гумилёв всё сказали...

Чтобы поставить окончательную точку в кратком введении в эту главу, давайте примем, что дальнейший текст будет не про евреев, русских или украинцев. Он про жизнь и, так уж получилось, про смерть — к сожалению, смерть даже не одного человека, а семидесяти восьми ни в чём не повинных людей...

Часть 1. Как умирают самолёты

4 октября 2001-го года я безвылазно сидел в офисе авиакомпании в аэропорту Толмачёво — "Сибирь" собиралась "вести" своего депутата в областной Совет, поэтому я, как человек, имевший определённый политтехнологический опыт, целый день провёл, работая с кандидатом, сотрудником "толмачёвской" части "Сибири". Остальной рекламной "текучки" с меня при этом никто не снимал, а потому часа в четыре дня я заторопился в городской офис авиакомпании на улицу Фрунзе. Я ехал в маршрутке и составлял в голове план на оставшееся до конца рабочего дня время: этому позвонить, тому — отправить по электронке, от этого затребовать, чтобы он мне выслал по электронке... Рутина, одним словом.

В офисе царила страшная тишина. Люди, передвигавшиеся словно тени, о чём-то шептались, и в глазах у всех читалось одно: "случилось что-то страшное". Я подошёл к одиноко стоявшему в курилке на лестнице главному "грузовику" "Сибири" Максиму и спросил его, что происходит.

— Самолёт наш из Израиля с радаров пропал, — ответил Макс.

— В смысле? — я не сразу понял, что это значит.

— В смысле — упал самолёт, куда-то в Чёрное море упал, — резко сказал суровый руководитель отдела грузовых перевозок.

Я заскочил в наш отдел, где мои коллеги сидели на своих рабочих местах, вперившись глазами в мониторы компьютеров и читая ленты новостей. В авиакомпании ещё никто ничего не объявлял, но все уже всё знали. Наш начальник был на экстренном совещании у заместителя директора и, по совместительству, супруги генерального, госпожи Филёвой. Мы ждали его возвращения, боясь подходить к телефонам — всем было понятно, что звонят сейчас исключительно журналисты, которым нужны комментарии и подробности случившегося.

Начальник пришёл довольно скоро — как обычно, стремительный и, как обычно, не прекращавший разговаривать по сотовому телефону.

— Боря, напиши нам правильно пресс-релиз, "болванку", — Миша разговаривал с директором московской конторы, когда-то выстраивавшей в авиакомпании работу пресс-службы. — Сбрось, пожалуйста — только прямо сейчас, а то нас уже журналисты одолевают... Да, шестьдесят шесть пассажиров, дети есть — не знаю, сколько, двенадцать — экипажа...

Минут через двадцать после небольшой правки присланного москвичами мы уже читали по телефону текст "по бумажке" в ответ на журналистские звонки — только его, и никаких дополнительных комментариев. Начало текста помню наизусть до сих пор: "Авиакомпания "Сибирь" с сожалением подтверждает, что самолет авиакомпании, выполнявший рейс N 1812 Тель-Авив — Новосибирск в 13-44 (время московское) пропал с радаров авиадиспетчеров..." Я даже помню, что в какой-то момент мы заменили "с сожалением" на "с прискорбием". Самолёт шёл на эшелоне одиннадцать тысяч метров, практически подлетал к территории России в районе Новороссийска и вдруг пропал с радаров. Упал в море... По телевизору не будут бесконечно крутить жуткую картинку с отломанным "хвостом" нашего самолёта в сине-голубую ёлочку. Об этом сразу цинично подумалось всем сотрудникам нашего отдела — отдела, ответственного за паблисити...

Решение Филёвых о том, какой должна быть реакция компании на случившееся, до сих пор достойно включения в лучшие учебники по "связям с общественностью". В компании были немедленно выключены телефоны во всех отделах, кроме пресс-службы и оперативных подразделений, обеспечивающих движение самолётов, мобильные тогда ещё были довольно редки. Делалось это для того чтобы сотрудники "не висели на трубке", распространяя слухи через своих друзей и родственников. Одновременно с этим до персонала было доведено, что любое несанкционированное общение с прессой карается моментальным увольнением — с журналистами имели право общаться только работники отдела по связям с общественностью и генеральный директор. Сайт авиакомпании за пару часов превратился в работающую он-лайн новостную ленту, на которой вывешивались официальные сообщения компании и другая информация о трагедии. Обсуждение темы авиакатастрофы в интернете было по максимуму локализовано на форуме нашего сайта. Этот форум сразу стал электронной книгой скорби и соболезнований — любые "выкрики" в адрес авиакомпании, даже если бы их и пропустили наши модераторы, смотрелись там неуместно. Пресс-служба перешла на круглосуточный режим работы — "на телефоне" обязательно сидел дежурный с распечатками всей самой свежей информации.

Всё это было сделано неспроста — с момента предыдущей российской авиакатастрофы, произошедшей с самолётом "Владивосток Авиа" в Иркутске, прошло ровно три месяца, и мы хорошо выучили чужие "уроки". Ошибки наших коллег были очевидны: руководство авиакомпании тогда "спряталось" от прессы, закрыв даже официальный сайт, зато журналисты без труда общались с "родственниками и коллегами" экипажа в городе Артём — там, где находится аэропорт Владивостока. Всегда и всем недовольные лётчики и "технари" наговорили такого, что дожидаться официальных результатов расследования катастрофы было уже бессмысленно — вся страна узнала, что "лётчиков не щадят" и "заставляют работать сверх всяких норм сутки напролёт, от усталости те ошибаются, потому и самолёты падают..."

Филёвы прекрасно понимали, что процессом создания пресловутого "общественного мнения" во время усиленного интереса к компании нужно управлять самим, иначе этим будет управлять кто-то другой, и совершенно не факт, что правильная (или нужная) точка зрения закрепится в сознании людей...

Мы выехали в Толмачёво. Было понятно, что все основные события сейчас происходят именно там. По решению руководителей аэропорта в терминале внутренних рейсов (почему-то именно там, а не в международном, что было бы логичнее) был создан штаб по работе с родственниками пассажиров злополучного рейса.

Я ехал в машине директора по перевозкам, Андрея, который, не отрываясь от ведения автомобиля, давал команды своим подчиненным по сотовому:

— Да, никаких документов! Если понимаете, что это кто-то из родственников, ведите сразу во внутренний терминал. И проследи, чтобы врачи и там, и там были.

Приказ не спрашивать у людей документы поступил от Филёва — Владислав Феликсович оказался мудрым человеком, отменившим во вверенной ему зоне ответственности главный закон российской бюрократии: "без бумажки ты какашка". В коротких паузах между телефонными разговорами Андрей рассказывал нам подробности сегодняшнего происшествия:

— Ростовчане позвонили, диспетчера. Говорят, Андрюха, к вашему вторая точка шла на гораздо большей скорости — либо истребитель, либо ракета, а потом всё погасло. Скорее всего, ракета. Только мы ничего говорить не будем, если нам не скажут говорить.

В голове у меня эта информация не укладывалась — какая ракета, какой истребитель? Конечно, ещё месяца не прошло с 11 сентября, и воспоминания о том "холодном дыхании Истории" (1) были ещё свежи, но всё-таки...

Мы подъехали к международному терминалу, куда собственно и должен был прибыть рейс из Тель-Авива. Перед новёхоньким зданием стояла пара машин "скорой помощи", а на электронном табло в зале всё так же светился рейс "Тель-Авив — Новосибирск" со временем прибытия, прошедшим с час назад. Около табло топтались мужчины с застывшим ужасом на лицах, женщины в слезах и в состоянии, близком к истерике — видно было, что все уже всё знают. Я не сразу понял, почему строку с рейсом никак не убирают. Догадался лишь тогда, когда она всё-таки погасла — у встречавших исчезла последняя надежда, и зал заполнил страшный многоголосый вой. Присутствовавшие здесь медики и работники "Сибири" бегали от одного человека к другому и чуть не насильно тащили их в терминал внутренних вылетов — туда, где был штаб. Кому-то кололи уколы, закатывая рукава выше локтя, кому-то давали под нос нашатырь, а кому-то предоставляли собственное плечо в качестве хоть какой-то опоры...

Я вышел из здания. По привокзальной площади расхаживал мой начальник с сигаретой в зубах и с листочком в руке — он в который раз зачитывал по мобильному телефону текст нашего первого официального сообщения о катастрофе очередному журналисту. Из подошедшей на конечную маршрутки выскочил наш пиарщик Игорь с большущей сумкой через плечо. Он только что вернулся из барнаульской командировки — о случившемся узнал в автобусе где-то под Искитимом. Номер его сотового был известен прессе, поэтому звонили и ему, но, будучи грамотным специалистом, понимавшим свою некомпетентность в данном вопросе, Игорь отправлял всех к нашему руководителю, Мише. Начальник не стал сейчас ничего ему объяснять, просто сунул в руку распечатку текста заявления для "заучивания" — не всё же ему одному отдуваться, пусть и подчинённые поработают.

Мы решили идти в толмачёвский офис "Сибири", чтобы посмотреть новости. В кабинете генерального директора (сам Филёв уже был в Сочи — при первой же возможности он вылетел из Москвы туда, где был организован штаб по расследованию катастрофы) работал телевизор. Смотрели все новости подряд — "Первый", НТВ, "Россия". Наконец, начался выпуск местных "Вестей". Как и везде, первая новость — про нас. Как и в новостях "федералов", только три версии случившегося: теракт, техническая неисправность самолёта, ошибка экипажа — и ни слова о "быстро приближающейся точке". Потом мы, как и на других каналах, послушали из телевизора зачитанное Мишей по телефону заявление "Сибири", а вот после началась "самодеятельность". С ухмылкой ведущая предложила зрителям послушать комментарий бывшего представителя авиакомпании "Сибирь" в Израиле. За систематическое, но так и не доказанное, воровство господин из Тель-Авива был когда-то с треском отлучён от "сибирской" кормушки. Однако бывший новосибирец остался добрым приятелем тогдашнего руководителя нашей местной государственной телекомпании, поэтому счел для себя возможным дать интервью "Вестям", причём говорил он с явным удовольствием — даже по телефону чувствовалось его злорадство. Суть высказываний уволенного представителя авиакомпании сводилась к тому, что все российские перевозчики летают на ужасных самолётах, а уж про "Сибирь", летающую исключительно на го..не советского производства, и говорить нечего...

Я, кстати, точно помню, когда и где в тот вечер в эфире появилась, наконец, единственно правильная версия трагедии — со ссылкой на источник какого-то западного информагентства в Пентагоне, её озвучило в ночном спецвыпуске новостей НТВ. В коротком "устняке" (устном сообщении диктора) было сказано, что американские спутники следили за ходом учений украинских войск ПВО в Крыму и засекли, как одна из ракет отклонилась от заданной траектории. Если честно, я тогда почувствовал небольшое облегчение — мне казалось, что на "технической неисправности" и "плохом экипаже" российские официальные лица будут настаивать до конца. И что бы тогда значила наша правда против этой заряженной "на всю катушку" машины?

Чуть позже после очередной созвонки с Филёвой наш руководитель сказал, что завтрашним сочинским рейсом нужно обязательно кому-то лететь. Пока было не очень понятно, зачем — формулировка звучала как "помогать Филёву". Первым кандидатом был Игорь — было ясно, что с завтрашнего дня вторым информационным центром после Новосибирска станет Сочи, где Мише нужен будет надёжный "дублёр", способный грамотно комментировать события и излагать точку зрения компании. Я вызвался "добровольцем" в помощь Игорю — второго нашего пиарщика, Глеба, уже назначили ответственным за сайт, а у рекламщиков Олега и Женьки были маленькие дети, Миша пожалел их и не стал отрывать от семей. Хотя и оставшиеся в Новосибирске сотрудники нашего отдела "вкалывали" в эти дни, что называется, "по полной". Одни круглосуточные "посменные" дежурства на телефоне пресс-службы чего стоили.

* * *

Домой я попал часа в два ночи и спать решил уже не ложиться, быстро собрал вещи в сумку и сел смотреть бесконечные спецвыпуски новостей. "ГАЗель" от авиакомпании заехала за мной часов в пять утра — кроме нас с Игорем в Сочи были командированы главный юрист авиакомпании, Анатолий Андреевич, и два "замполита" (2) — пилотский и "технарь".

На посадку проходили в гробовой тишине — еще вчера вечером было решено воспользоваться плановым рейсом "Сибири" в Сочи для отправки родственников членов экипажа и тех близких пассажиров тель-авивского борта, кто встречал рейс в Новосибирске. Больше половины самолёта занимали именно они — уже в чёрном и с красными от выплаканных слёз и бессонной ночи глазами. Остальные пассажиры, летевшие, скорее всего, в поздний отпуск, тактично старались не выражать своей радости от полёта к морю.

В Адлере самолёт встречал лично Филёв. Он, как дирижёр оркестра, командовал сразу тремя автобусами у трапа: один из них должен был увезти родственников экипажа в пилотский посёлок близ аэропорта, а два других — забрать родственников пассажиров. Такова суровая реальность всех авиакатастроф: родственники погибших членов экипажа и родственники пассажиров не должны встречаться, потому что обычно они являются непримиримыми врагами — даже когда известны причины катастрофы и экипаж "ни при чём", у некоторых остаётся желание обвинить пилотов: "Это твой муж мою дочь убил".

Анатолия Андреевича и "замполитов" Филёв, похоже, ждал, а вот увидев нас с Игорем, аж позеленел от злости:

— А вы что здесь делаете? На хрена прилетели?

Мы попытались оправдаться — дескать, Наталья Валерьевна (Филёва то есть) нас отправила, но генеральный не слушал — он организовывал посадку в автобус.

Подавленные, мы с Игорем "прибились" к Анатолию Андреевичу и поехали в гостиницу "Москва" вместе с родственниками пассажиров. Расселением там командовал местный представитель авиакомпании, Олег Александрович, с ним я был знаком по моим летним командировкам в Сочи. Пропустив вперёд прибывших с нами людей, мы оформились в одноместные номера последними. Как и со всех остальных, с нас не потребовали ни единой бумажки — даже паспорта мы не показывали, просто сказали свои фамилии и получили ключи.

Я распаковывал вещи, когда в номер постучал Анатолий Андреевич:

— Спускайтесь с Игорем вниз, в кафе — Филёв зовёт разговаривать.

Я звякнул Игорю, чтобы он тоже поторопился, и побежал к лифту.

В Сочи был бархатный сезон: +25 и солнце. По причине "продолжения лета" все уличные кафешки, в том числе та, что располагалась около гостиницы "Москва", исправно работали. Владислав Феликсович сидел в пластмассовом кресле и пил главный сочинский напиток, кофе по-турецки, который здесь, естественно, называют "кофе по-армянски": консистенции белорусского киселя, с пенкой, очень крепкий и очень сладкий. Нам генеральный заказал такой же.

— Смотрите, парни, — сказал Филёв совершенно по-деловому, от его утреннего срыва не осталось и следа, — замполиты работают с родней экипажа, я тут в штабе, в основном. Андреич тоже туда пойдёт — с прокуратурой общаться, да и по другим юридическим делам. А вот родственниками пассажиров заниматься некому — вы будете.

Далее генеральный директор выдал нам ещё две "вводных" — он категорически запретил нам плохо отзываться о властях — как местных, так и федеральных, что бы те ни говорили и что бы ни делали, а также попросил не высказываться о пресловутой украинской ракете:

— Похоже, всё на нас валить будут.

Мы с Игорем принялись за работу. Прежде всего, нужно было понять, кто же всё-таки прилетел сегодня утром — с кем из родственников пассажиров придётся иметь дело авиакомпании при решении вопросов компенсаций, страховок, возможных судебных разбирательств — нужны были списки. Второе: всем, кто прилетел в Сочи рейсами чужих авиакомпаний, а таких было не мало — до Новосибирска рейсом из Израиля летели и барнаульцы, и красноярцы, и даже хабаровчане, — "Сибирь" пообещала компенсировать стоимость перелёта, соответственно, нам нужно было собрать эти билеты, "провернуть" их через компанейскую "бюрократию" и отдать людям деньги. Третье: мы должны были по мере сил помогать персоналу гостиницы с расселением всё прибывающих родственников, правда, основной аврал планировался на завтра, когда из Израиля должен был прилететь специальный чартер. Ну и, наконец, четвёртое: хоть мы и не были специалистами, нам поручалось оказывать всю возможную помощь находившимся в горе людям — лекарства, контакт с медиками, организация транспорта и прочие "мелочи".

Вечером состоялась первая встреча штаба с родственниками. После ужина в гостиничном ресторане людей попросили остаться. В импровизированном "президиуме" сидели глава штаба по расследованию катастрофы, секретарь Совета безопасности России Владимир Рушайло со своей помощницей, замгубернатора Новосибирской области Виктор Косоуров, прилетевший тем же рейсом, что и мы, мэр города Сочи Леонид Мостовой и гендиректор "Сибири" Владислав Филёв. Говорил в основном Рушайло. Он вновь озвучил официальную позицию правительства России, сказав, что комиссия рассматривает только три версии: теракт на борту, ошибка экипажа, техническая неисправность. В зале раздались голоса:

— А что вы скажете про учения украинских ПВО?

Похоже, вчерашние новости по НТВ смотрели не мы одни — про украинскую ракету, как потом выяснилось, знали все присутствующие.

Секретарь Совбеза ответил, что версии случайного попадания ракеты штаб не рассматривает. Началась перебранка.

— Вы про "Курск" врали, теперь про самолёт врёте? Вы вашего друга Кучму выгораживаете? — кричали из зала.

Но чиновник был непреклонен — только три версии.

После встречи я вышел из гостиницы перевести дух и выпить кофейку в уличной кафешке. Рядом сидели и курили парни в костюмах. Это были следователи-дознаватели из местной прокуратуры — я их видел сегодня несколько раз в гостинице, они ходили по номерам и допрашивали родственников пассажиров тель-авивского рейса.

— Слышь, ты же из "Сибири"? — обратился ко мне один из них.

Я подтвердил сей факт.

— Скажи, а чо вы все сюда-то припёрлись, в Сочи? Он же под Новороссийском, считай, упал! — скорчив страдальческую гримасу, спросил вдруг парень так, будто выбор места для работы штаба по расследованию катастрофы зависел от меня. — Мы тут жили — не тужили, а сейчас нам геморрой такой!

Я не знал, что отвечать работнику прокуратуры — я тоже не был счастлив оттого, что у нас упал самолёт, и тоже предвидел, что несколько ближайших дней у меня будет "геморрой" из-за этой катастрофы — только я дурацких вопросов никому не задавал в этой связи. А тоже мог бы...

С первого же дня мой 653-й номер как-то сам собой превратился в неофициальный штаб авиакомпании в гостинице. На той же первой встрече с родственниками Филёв представил нас с Игорем как тех "двух парней, к которым можно обращаться в любое время дня и ночи по любому вопросу", поэтому люди обращались. Мы, опираясь на списки гостиницы, начали составлять свои списки родственников пассажиров, спускались на ресепшен, когда приезжал кто-то, дабы отметить в своих списках и понять, кому из погибших и кем он приходится, помогали человеку поселиться, собирали билеты у тех, кто прилетел не рейсом "Сибири". С билетами мы бегали в наше представительство, сканировали и отправляли их по электронной почте на адрес финдиректора в Новосибирск. Получив скан с подписью, получали в кассе деньги и сразу же бежали назад — отдавать деньги людям. Всё это происходило безо всякой волокиты и, насколько я помню, даже без расписок — я, например, раздал людям под сотню тысяч рублей компенсации за перелёт. Сколько выдал Игорь, даже не знаю.

А еще к нам шли люди со своими проблемами — у кого-то закончились лекарства, а в Сочи таких не было. Мы звонили в Москву нашему тогдашнему представителю Андрею, и тот отправлял их ближайшим рейсом. По ночам прокуратура вызывала людей на опознание тел, и мы решали, где взять машину до судебной экспертизы и назад, дозваниваясь до нашего сочинского представителя или на круглосуточный телефон мэрии. Первую ночь в Сочи я, вообще, провёл, провисев на телефоне — одна женщина из Красноярска, потерявшая в катастрофе мужа, весь день падала в обморок — врачи, дежурившие в одном из гостиничных номеров, несколько раз бегали приводить её в чувство. В конце концов, они попросили меня вызвать в Сочи кого-нибудь из её родственников. Единственным человеком, которого хотела видеть женщина, был друг её мужа, проживавший в Омске. Сначала я дозванивался до него, чтобы сообщить о том, что его здесь ждут, потом будил посреди ночи омского представителя "Сибири", чтобы тот сделал билет по маршруту Омск — Москва — Сочи, потом перезванивал дядьке сообщить, как ему завтра лететь и где получить билеты... Одним словом, рутина.

(1) 11 сентября застало меня в Кемерово. 12 сентября из этого областного центра должен был вылететь самолёт "Сибири" с миллионным в 2001-м году пассажиром нашей авиакомпании. В связи с этим за день до знаменательного события мы собрали в Кемерово новосибирских и московских журналистов, провели шикарный банкет, и, только разбредясь пьяными по номерам пансионата, где должны были переночевать перед утренним "юбилейным" рейсом, узнали о событиях в Нью-Йорке. Было ясно, что жизнь человечества меняется на наших глазах. Я на всю жизнь запомнил свои ощущения тогда — я почувствовал, как на всех нас дышит История, и её ледяное дыхание вызывало ужас. Наверное, что-то подобное должны были чувствовать советские люди 22 июня 1941-го...

(2) В авиакомпаниях до сих пор замов по персоналу в летных и технических службах по-военному зовут "замполитами".

Часть 2. Грёбаный совок

Наш самолёт погиб страшно. Ракета С-200 — умная, предназначенная для поражения крупных воздушных целей — транспортных самолётов и бомбардировщиков. Даже если натовский "Геркулес" будет лететь в сопровождении лёгких истребителей, она "выберет" "Геркулес". Украинские пэвэошники, по одной из версий, "упустили" ракету, по другой — изначально её не "вели". Умный продукт советского военпрома проигнорировал учебную цель и "выбрал" пассажирский самолёт. Для усиления поражающей силы ракета устроена так, что в нескольких метрах от цели она разрывается, и в самолёт уже летит шрапнель — несметное количество металлических шаров, которые, по замыслу конструкторов, должны просто изрешетить и разломать фюзеляж. Даже с пробоиной иногда можно продолжить полёт, С-200 же не оставляла самолёту никаких шансов.

Пилот летевшего эшелоном ниже Ан-24 армянской авиакомпании, видел взрыв над собой и видел падающие куски нашей несчастной "тушки" — никаких киношных пикирований и "заваливаний" самолёта — в море падали обломки.

Ещё страшнее погибали люди — у тел, найденных в море, отсутствовали головы, они просто оторвались во время внезапной остановки самолёта на высоте в одиннадцать километров. То, что смерть всех пассажиров была мгновенной, и люди не мучались, было единственным утешением для несчастных близких.

Катастрофу в небе видели на судне "Капитан Вакула". Сухогруз сразу же отправился к месту падения, где моряки собрали с поверхности воды всё, что можно было собрать: как именовали в официальных документах, четырнадцать тел и один фрагмент (говоря по-простому, нога), части и оборудование самолёта — куски обшивки фюзеляжа, дверь, тележка из-под горячего питания, а также множество личных вещей пассажиров. Собственно, прибывшим через какое-то время спасателям МЧС спасать было некого и практически нечего — дальше, в общем-то, был какой-то не ведомый никому ритуал: вертолёты, тралы, корабли. Глубина Чёрного моря в том месте приличная, а на дне — сероводород, так уж море это устроено, поэтому всё, что попало на дно, скорее всего, за несколько часов просто разложилось.

* * *

На следующий день в Сочи прилетели израильтяне. Вместе с нашим чартером прибыл израильский военный самолёт, на борту которого находилось оборудование для идентификации останков тел. Тем же самолётом были доставлены какие-то официальные чиновники, направленные для работы в штабе.

Организовывал внеплановый рейс в Сочи представитель "Сибири" в Израиле Феликс, проведший первые сутки после катастрофы на безжалостном допросе израильских спецслужб только потому, что упавший самолёт за день до рейса в Тель-Авив успел слетать в Арабские Эмираты. Эмираты, хоть и не граничат с Израилем, формально находятся с еврейским государством в состоянии войны. Версия теракта (причём какого-то очень изощрённого теракта: самолёт вернулся из Дубаи в Новосибирск, улетел в Тель-Авив, и только на обратном пути был взорван хитроумными арабами), похоже, была актуальной и в Израиле.

Мы с Игорем стояли с не привычной для нас стороны стойки гостиничного ресепшена и ждали автобусов с пассажирами чартера.

Израильтяне, казалось, вошли в гостиничный холл все разом и заполнили собой всё пространство. Они были гораздо более шумными и раскованными, чем "наши" — многие приехали с детьми, которые бегали и кричали. В отличие от "наших", израильтяне неохотно стояли в очереди к ресепшену, поэтому постоянно выкрикивали что-то типа: "Когда закончится это издевательство?"

Виновниками "издевательства", конечно же, были я и Игорь. Около часа мы с ним и с девчонками из гостиницы крутились, как белки в колесе — документы мы, как обычно в эти дни, ни у кого не просили, но всё равно процедура оформления человека в номер занимала какое-то время. Фамилия, сколько человек в номер, выбор номера по таблице, ключ в руки, фамилия, сколько человек в номер, выбор номера по таблице, ключ в руки, фамилия, сколько человек в номер... Мне казалось, это никогда не кончится.

Мы старались всё делать быстро, но нам постоянно мешали умудрявшиеся нарушать даже не оформившуюся толком очередь израильские журналисты и так называемые "социальные работники". "Запрессованный" Феликс, собирая чартер, был тих и покладист — помимо родственников пассажиров, он выписал билеты на самолёт и этой несметной братии. Теперь они, вылезая откуда-то из-под мышки очередного заплаканного родственника, вкрадчиво спрашивали нас:

— Простите, молодой человек, я журналист русской радиостанции "Голос Израиля", вы мне можете дать одноместный номер?

Я старался не обращать на них внимания, но иногда все-таки срывался, в грубой форме сообщая им, что журналистов мы не вызывали, и моя задача поселить родственников пассажиров. Обиженные представители масс-медиа и "социальные работники" фыркали и кричали мне в лицо что-то про "грёбаный совок" — все они когда-то пожили в Советском Союзе, иначе откуда бы знали это словечко. Мне было всё равно, что они там орут. "Грёбаный совок", по-моему, это когда лезешь без очереди и норовишь протиснуться "на халяву"...

Когда я, наконец, вышел на улицу, то увидел Филёва, ругавшегося с израильским представителем по мобильному:

— Феликс, ну, твою мать, на х..й ты этих сюда отправил? Мне они здесь не нужны — ни журналисты твои, ни собес этот ваш... Кто платить за них будет?

Я вдруг понял, что платит-то за всё "Сибирь"! До этого момента я даже не задумывался, "за чей счёт банкет". Оказалось, за наш. Авиакомпания как "виновница торжества" (я думаю, что "виновницей трагедии" компетентные люди её сразу не считали) щедро платила за всё: гостиницу и полное содержание людей, авиаперелёты, чартеры, "гробовые"... Даже счёт от МЧС за проведённые спасательные работы был выставлен на реквизиты "Сибири".

Закончив разговор с Тель-Авивом, генеральный повернулся ко мне:

— Много их прорвалось?

Я ответил, что, похоже, кое-кто всё-таки проскочил — документов мы ни у кого не требовали, а далеко не все из них сообщали, что не являются родственниками пассажиров.

— Так, я за этих платить не буду. Установить всех "левых" и сообщить им, чтобы шли на ресепшен и оформлялись в гостиницу сами, как положено, — сообщил мне новую задачу Филёв.

Забегая вперёд, скажу, что приказ директора мы с Игорем выполнили — из списков "наших", тех, за кого готова была платить "Сибирь", мы их вычеркнули. Правда, не всех смогли уведомить, потому как с первого же дня "социальные работники" и журналисты разбрелись по сочинским пляжам и ресторанам. Многие из них были неприятно удивлены при выезде необходимостью оплатить проживание, питание и недешёвые телефонные разговоры. Мы очередной раз подтвердили звание "грёбаного совка" — в Израиле-то, судя по всему, таким важным персонам всё предоставляют бесплатно.

После расселения новой партии родственников работы у нас с Игорем заметно прибавилось. В сумме наших "подопечных" получилось около двухсот человек — у каждого была своя "маленькая проблема", и с ней он шёл к нам. А куда им ещё было идти?

У меня, конечно, была смутная надежда на то, что часть проблем возьмут на себя "социальные работники" из Израиля, но эти бездельники с ноутбуками под мышкой лишь увеличили "трафик" приходящих в мой номер людей.

— Женщине из Красноярска плохо, сделайте что-нибудь, — доложила не поленившаяся дойти до нас толстая тётка из числа "социальных работников" как бы между прочим.

В ответ Игорь довольно резко сообщил ей номер телефона, по которому можно вызвать врача. Та фыркнула и ушла восвояси. Через полчаса после неё припёрся другой ценный кадр:

— Люди интересуются, когда вы им выдадите свидетельства о смерти их родственников?

— У вас в Израиле свидетельства о смерти выдают представители частных компаний? — по-одесски вопросом на вопрос ответил ему я. Парень тоже ушёл с обидой в честных глазах.

В дверь снова постучали.

— Да-да, — крикнули мы с Игорем хором.

На сей раз в номер зашли сразу двое. Один из них выглядел как типичный великовозрастный "маменькин сынок" из еврейских анекдотов, а второй был копией французского актёра Жана Рено — с выпученными глазами, высоким лбом и трёхдневной щетиной. Дядьки представились работниками ростовского отделения еврейского агентства "Сохнут" (3). "Господи, — подумал я, — этих ещё не хватало на наши головы!"

— Парни, вы делаете большое дело, и, не Боже мой, мы не собираемся вам ничем мешать, — сказал двойник Жана Рено по имени Лев. Лёва, вообще, говорил так, как говорили, наверное, только герои "Одесских рассказов" Бабеля. Я даже не подозревал, что такая биндюжья манера разговора ещё существует.

— Это хорошо, — неуверенно ответили мы с Игорем.

— Скажите, в чем нужна наша помощь? — робко спросил второй, оказавшийся обладателем имени Биньямин.

Первый раз за эти пару суток к нам пришли затем, чтобы помочь нам, а не просить-требовать чего-то от нас. Мы даже растерялись от неожиданности.

— Слушайте, сделайте так, чтобы к нам не ходили социальные работники, — под впечатлением от нескольких визитов израильского "собеса" выпалил я.

— Что, они вас таки за..бали? — с улыбкой спросил Лев.

— Уже да, — ответил я.

— Хорошо, они не будут больше ходить к вам, они будут ходить к нам, — предложил устраивавшее нас решение "биндюжник".

Мы не смогли сразу найти того, чем нам ещё мог бы помочь ростовский "Сохнут", но дядьки заходили потом регулярно — "сверять часы". Они действительно в эти дни взяли на себя очень много наших "головняков".

Уже было совсем поздно, около полуночи, когда нас позвал на ужин Анатолий Андреевич. Завтракали сегодня мы в уличной кафешке, а обед "пропал" из-за прибывшего израильского чартера. Такой режим питания станет для нас нормой на ближайшие несколько дней — лишь в первый сочинский день мы с Игорем ходили на обед и ужин вместе с родственниками пассажиров, потом стали стесняться. Нашими завтраками и обедами стали бесконечные "пятиминутки" в кафе около "Москвы", где я всерьёз пристрастился к армяно-турецкому кофейному шедевру.

Сейчас мы шли с Игорем и главным юристом "Сибири" по сочинскому "променаду", выбирая кафе, в котором будем ужинать. В глаза бросилась основательно пьяная компания из украинских и российских генералов — бывших однокашников, разлучённых независимостью государств, вновь свела вместе судьба, и теперь они, работники штаба по расследованию катастрофы, бурно отмечали встречу в сочинском летнем кабаке.

— Паша, ну точно же это ваши были! — орал пьяный россиянин.

— Ни х..я! — отвечал ему не менее пьяный "украинец". — Никогда не докажете.

Мы выбрали, наконец, себе кафешку, где потом ужинали армянской долмой всю следующую неделю. Маленький праздник для желудка в условиях тяжёлой, нервной и безрадостной рутины.

* * *

Утром после окончания завтрака мы поднялись с Игорем в гостиничный ресторан. Там начал стихийно образовываться "комитет" родственников пассажиров, выдвигавших "требования", и нам надо было быть в курсе этих "требований". Инициатива шла, конечно же, от израильтян. Потом нам Лёва пояснил, что это довольно типично для Израиля — в стране, где одновременно сильны свобода слова, социальная ориентация, коррупция и чиновная безалаберность, единственным способом изменить что-либо является стихийный народный протест. За полвека существования государства к этому так привыкли, что теперь "комитеты" по борьбе с очередным не устраивающим кого-то решением правительства, парламента или местной мэрии возникают еще до того, как решение будет принято. Лев это выразил проще:

— Там сначала все орать начинают, а потом уже разбираются, что же им предлагают!

Наш "комитет" выдвинул следующие требования: решить вопрос со страховкой, как можно скорее выдать документы о смерти на погибших, обеспечить доступ журналистов к родственникам, признать версию украинской ракеты основной, кормить их только кошерной едой.

Мы с Игорем, а кроме нас никого из "официальных" людей там не было, как могли, отвечали на каждое требование.

Универсальных и "автоматических" страховок пассажиров международных рейсов, в силу разницы законодательств стран, не существует — соответственно, получить компенсацию можно только с виновника катастрофы в досудебном порядке или через суд. Документами о смерти, как и версиями катастрофы, занимался штаб, поэтому мы пропустили эти пункты. От журналистов никто родственников не прятал — многие представители российских и иностранных СМИ жили в той же гостинице, в соседних номерах. Правда, охранники из "Москвы", действительно, иногда слишком нарочито гоняли камеры российских телеканалов с площадки перед зданием, но то были какие-то их, гостиничные, порядки и решения.

Меня, конечно, больше всего удивил и обидел последний пункт — ну, не были мы знатоками религиозных требований евреев к еде. Свинину, понятное дело, исключили из рациона сразу — вся гостиница перешла на "безсвининную" диету из-за того, что значительная часть ее постояльцев сейчас были евреями. Но вот обвинения в том, что мы прибывших родственников чуть ли не на смертный грех отправляем неподготовленностью кухни к их визиту, звучали по-хамски и очень обидно. Я почему-то вспомнил (вслух, разумеется, не произнося), что, например, христианам — больным или находящимся в путешествии, разрешается даже посты не соблюдать. Что-то такое же есть и у мусульман. Но, даже если в древней иудейской религии всё как-то иначе, это можно было сформулировать не в столь категоричной форме. В конце концов, когда мне что-то не нравилось даже в полностью оплаченном мною меню турбазы, где я останавливался, я обычно шёл "искать пропитание" на стороне... Филёв, когда узнал о таком требовании "родни", выматерился и попросил Анатолия Андреевича найти раввина из местной синагоги, чтобы он "утешил" кулинарные запросы "комитета".

Этот день запомнился двумя "прибытиями". Сначала я увидел в холле гостиницы губернатора Краснодарского края Ткачёва, приехавшего на место работы штаба с однодневным визитом. Он стоял в окружении своей "свиты" и громко материл несчастного сочинского мэра Мостового. Маленькому "интеллигенту" с бородкой, Мостовому, небо, казалось, становилось "с овчинку" — он ничего не мог найти в ответ на крепкий губернаторский мат и жадно хватал ртом воздух. Не знаю, конечно, но наряду с ростовским "Сохнутом", местная мэрия мне казалась одной из немногих структур, работоспособной в нынешних условиях. У нас, во всяком случае, никогда не возникало проблем ни с автобусами, ни с машинами, ни с врачами, ни с другой бытовой "текучкой".

Второе — это прибытие в помощь нам шести человек из числа авиакомпанейских бортпроводников и одного, самого главного в "Сибири", "замполита" — заместителя генерального по персоналу Ивана Григорьевича. Бортпроводников "выписал" из Новосибирска Филёв, когда увидел, что мы с Игорем начали откровенно "зашиваться". Прислали самых лучших, из "международной" бригады: Рашида, Сашу, Ольгу, Марину, Наталью Геннадьевну. Имя шестого нашего "соучастника", красивой белокурой девчонки, я, к сожалению, уже забыл. Стюарды и стюардессы оказались совсем не лишними в нашей с Игорем компании. Во-первых, нас стало больше, и теперь мы стали успевать везде, а во-вторых, бортпроводники, вообще-то, являются командой профессиональных спасателей — через несколько лет именно стюардессы спасут в Иркутске жизни большинства пассажиров "аварийного" рейса "Сибири" тем, что вовремя откроют люки и помогут людям быстро покинуть салон. У них, даже самых хрупких девчонок, совсем другой взгляд на вещи — по-медицински циничный и хладнокровный. Я, каюсь, действительно, тогда очень многое пропускал "через себя" — и не всегда это было правильно.

Родственники пассажиров начали опознавать тела погибших. Узнав средние расценки на "гробовые" в Сочи, Филёв увеличил эту сумму процентов на тридцать и пообещал всем всё оплатить — получалось что-то около двадцати тысяч. Но нам несли счета и на сорок, и на шестьдесят. Наш генеральный скрипел зубами, но всё равно подписывал их к оплате.

— Это еще хорошо, что у меня гробы из красного дерева закончились, — меланхолично сообщил хозяин похоронного бюро одной из наших стюардесс, сопровождавшей какого-то родственника на церемонии "прощания", — эти точно именно такие выбрали бы.

Когда мне пересказали эту реплику, я вспомнил бессмертное "жванецкое": "У людей большое горе, они хотят поторговаться". И его же: "Вы не хоронили осенью в Одессе?"

У нас с Игорем, и теперь уже с бортпроводниками, появилась новая задача: организация перевозки "груза 200" — тел погибших. Естественно, не сама организация, а координация этой перевозки со стороны родственников: узнать, куда везти, понять и передать всю цепочку отправки тела по месту назначения сначала в грузовой отдел компании, а потом — родственникам. Если выражалось желание похоронить погибшего в Израиле, то всей организацией занималось правительство этого государства, если же родственники решали везти хоронить в один из российских городов, то доставку делала "Сибирь". Моим постоянным новосибирским "собеседником" в длинных телефонных разговорах теперь стал начальник грузового отдела авиакомпании Макс — тот самый, который первым сообщил мне о нашей авиакатастрофе.

Самой "замороченной" оказалась отправка "груза 200" в Магнитогорск — "Сибирь" не летала тогда в этот крупный город Челябинской области, а другие компании не летали туда прямыми рейсами из Сочи. Как на грех, именно у этого покойника была очень вредная родня — сестра, переехавшая в Израиль из Советского Союза, и её сынок, выросший уже на "Земле Обетованной". Был ещё с ними мужичок из Новосибирска, но я не запомнил, кем он им приходился.

Я пришёл к ним в номер, выдал билеты с необходимыми документами и рассказал, как они все вместе летят сегодня в Магнитогорск:

— Из гостиницы на московский рейс вас увезёт "ГАЗель". В аэропорту Внуково из-под трапа самолёта вас забирает машина нашего представителя — будет объявление в салоне, слушайте внимательно. Эта машина идёт в гостиницу аэропорта Домодедово, где вы сегодня ночуете. Рано утром в номер гостиницы приходит представитель магнитогорской авиакомпании, который ведёт вас на рейс. В Магнитогорске вас встречает машина местной мэрии и везёт по тому адресу, что вы им скажете. Теперь — как перемещается тело вашего покойного родственника. Оно летит в Москву тем же самолётом, что и вы, в багажном отделении, в Москве его сразу же везут на грузовой терминал в Домодедово, откуда оно вылетит вашим же магнитогорским рейсом. Вы его только принимаете у себя дома в Магнитогорске.

Мне казалось, что я все объяснил весьма доходчиво, и у мамаши с сыном-подростком вопросов вроде бы не возникло. Но через полчаса они постучали ко мне в номер:

— Ещё раз объясните, пожалуйста!

Я, не торопясь, и чуть более подробно, чем в первый раз, пересказал им всю цепочку с самого начала. При этом я старался не встречаться взглядом с юношей, в выражении лица которого читалось неподдельное презрение ко мне.

Второй раз они постучали в номер через час. Мы в это время сидели и "сверяли часы" с ростовчанами.

— Вы нас обманываете! Вы ничего нам так и не сказали, как повезёте моего дядю! — кричал мне с порога юнец, его презрение после каких-то семейных обсуждений оформилось в настоящую ненависть.

Я вдруг вспомнил главный аргумент русских антисемитов, блистательно выраженный одним из героев Валерия Гаркалина в комедии "Ширли-мырли": "Мама, да они же нас гоями считают!" Право же, немногие знают, кто такие "гои", но аргумент очевидно "стопудовый"! Почувствовав себя "гоем", я принял "боевую стойку" и уже был готов максимально корректно растолковать маленькому "сионисту" его неправоту. Но на выручку ко мне пришёл Лёва. Он оттеснил парнишку и обратился к его мамаше:

— Мадам, мне нужно сказать моему товарищу пару слов. Минуточку мы с ним побеседуем конфиденциально!

Лев схватил меня за рукав и потащил на балкон, оставив своего коллегу Беню общаться с крикливыми родственниками.

— Андрюша, я, вообще, не понимаю, почему вы с ними цацкаетесь! — выпучив глаза ещё больше, чем дала природа, резко сказал мне Лёва. — Эта семейка уже всех здесь за..бала! Шлите их на х..й!

— Лев, я не могу вот так просто послать их. Буду очень признателен, если вы мне в этом поможете, — вежливо ответил я прямолинейному ростовскому еврею.

— Ну, надо же как-то учиться, — посоветовал мне Лёва, всё так же пуча глаза и размахивая руками.

Мы вернулись в комнату. Действия ростовчанина были молниеносными. Он так же, как пять минут назад меня, схватил юношу-крикуна за рукав и начал выпихивать его и его мамашу за дверь.

— Пойдёмте, молодой человек, я вам всё сейчас объясню, куда и как вы сегодня полетите. Не будем мешать "Сибири" заниматься своими делами, — веско говорил им Лёва.

Я не знаю, какие аргументы нашёл представитель "Сохнута", но в следующий раз эту семейку я увидел только тогда, когда она садилась, чтобы ехать на рейс, в присланную сочинской мэрией "ГАЗель".

Кстати, именно их новосибирского родственника я примерно через год встретил в метро — он меня тоже узнал, поздоровался, сообщил, что всё тогда прошло, как по маслу, извинился за свою буйную родню и поблагодарил меня. Из почти двухсот человек "подопечных" он был единственным, кто сказал мне "спасибо" за то, что мы делали в Сочи.

* * *

Странное дело, с момента той сочинской командировки прошло уже несколько лет, но я помню лица своих "подопечных" и их характеры, хоть и не помню фамилий. Да, были Калиновские, Капчицы, Дыкманы... Но я не могу сопоставить фамилии с лицами и характерами, я помню только людей. Я помню несчастных стариков из Искитима, потерявших своего единственного сына, который возвращался домой от родственников жены. Помню того дядьку-армянина из Мурманска, с первого дня запершегося в номере и неохотно открывавшего дверь — в том самолёте у него погиб брат, и он крепко пил теперь, оплакивая его, а показывать слёзы мужчинам-кавказцам никак нельзя. Я помню отца погибшей со всей своей молодой семьёй дочери. Помню и ту женщину из Красноярска, что каждый час падала в обморок, и того дядьку, руководителя стихийного "комитета" родственников. Интеллигентную тихоню-старушку, оказавшуюся дальней родственницей хозяина одной из рекламных контор, с которыми работала "Сибирь", я тоже помню. Я, вообще, наверное, всех вспомню, если увижу их вновь...

* * *

Родственники и пассажиров, и членов экипажа выразили желание посетить место крушения самолёта. Фрахт (так это по-морскому называется) корабля тоже взял на себя лично Филёв — он не только заплатил за судно, но даже решил все вопросы, связанные с выходом за пределы российских территориальных вод людей, большинство которых в суете первых дней даже паспорта заграничные с собой не взяли. По причине того, что на борт корабля помещалось только двести человек, было организовано два рейса: один — для родственников экипажа и журналистов, второй — для родственников пассажиров. Восьмого числа состоялся первый рейс. У нас появилась небольшая передышка — сегодня нас не донимали израильские и российские масс-медиа. Но всё остальное было так же: бесконечные новые требования "комитета" — сейчас они требовали (почему-то от "Сибири") организовать процедуру опознания и последующей раздачи собранных в море личных вещей погибших, отправка "грузов 200", уточнение списков и прочие "мелочи". Рутина, одним словом...

С утра мы все вместе сидели в моём "штабном" номере и пили чай. Девчонки-стюардессы взяли на себя заботу о нас с Игорем — они деловито подоставали из своих "закромов" пакетики чая, явно "реквизированные" с рабочего места, сахарок в фирменной "сибирской" упаковке и конфеты "Взлётные". Чаепитиями они спасали нас от "кофейной интоксикации". Вдруг в номер ворвался Иван Григорьевич. По слухам, "сосланный" в Сочи за то, что он чуть не организовал в Новосибирске встречу с "коллегами" погибшего экипажа журналистам телеканала "Россия", Иван Григорьевич прибыл в город руководить нами. Первые сутки деятельный шестидесятилетний "замполит" не мог найти себе занятия — мы без него прекрасно понимали, что нужно делать, и довольно быстро распределили обязанности между собой. Но, видимо, оставлять нас без "руководительской опеки" было не в правилах Ивана Григорьевича, поэтому сегодня он решил провести среди нас разъяснительную беседу.

— Смотрите, парни, — обратился оратор к разнополому "личному составу", — сегодня уже пятый день, считай, пошёл. И сейчас точно начнётся. Сейчас они все будут тут "это самое" — они же, евреи, такие! Сейчас начнётся! И мы ещё у них попляшем! Это я вам говорю — начнётся, помяните моё слово!

Речь "замполита" была живой, образной и воодушевляющей — в ней только начисто отсутствовал предмет. Опытный выпускник высшей партшколы, не тонущий ни при каких режимах, аккуратно упускал из своего спича, что же именно "начнётся" и почему мы должны "плясать".

— Смотрите у меня! — всё более распалялся "партиец". — Это не только я вам сейчас говорю, Владислав Феликсович мне то же самое сказал — Иди, говорит, Иван Григорьевич, доведи до парней. Чтобы ни-ни-ни-ни!.. Ни-ни-ни-ни! — выждав театральную паузу, зачем-то повторил последнюю бессмыслицу "замполит".

Мы сидели зачарованные пламенным воззванием нашего руководителя, и никто не решался переспросить, о чём он только что говорил — нас распирал "боевой дух" и готовность к подвигу. Я до сих пор жалею, что у меня не было под рукой в тот момент диктофона — такие речи нужно проходить в ВУЗах на мастер-классах по ораторскому мастерству. Где там Пелевину с его знаменитой "командирской зарукой" из "Чапаева и Пустоты"! В жизни ещё полно "Иванов Григорьевичей" — они так воспламенят "массы" полной нелепицей, что только колодки потом под эти "массы" подкладывай!

Гораздо содержательнее были "пятиминутки" с Филёвым в уличном кафе. На "замполитовские" "ни-ни-ни" можно было только согласно покивать головой, а настоящие задания мы получали от генерального.

— Смотрите, парни, — говорил нам сегодня Владислав Феликсович — в отличие от утренней "летучки" "замполита" за столом сейчас действительно находились только мужчины, — меня всё это начинает уже доставать. Вообще-то, в мире принято, что авиакомпания компенсирует пролёт и проживание на два дня для двоих родственников. Это мы просто лохи. Андрюха, сколько их тут у нас? — обратился он ко мне.

В ответ я выдал точную цифру проживающей в гостинице "родни".

— Они, вообще-то, ждут документов и опознания вещей, — передал я генеральному цели пребывания наших "подопечных".

— Документы им выдадут только тогда, когда всех признают погибшими, — пояснил юрист Анатолий Андреевич. — Это и несколько месяцев может занять. Пока они считаются "пропавшими без вести" — тел ведь практически нет.

— Вот. И что мы их тут всё это время кормить будем? — риторически спросил Филёв. — Еще и Феликс нам пи..орасов каких-то прислал, — мимо нас как раз прошёл "социальный работник", тот самый, что интересовался у меня документами для родственников, сейчас он вышел из гостиницы в шлёпанцах, шортах и с полотенцем через плечо, явно направляясь на пляж.

— С опознанием вещей, вообще, Владислав Феликсович, задница получается, — сообщил плотно работавший с прокуратурой Анатолий Андреевич. — Они никому ничего выдавать не собираются, хотят назначить процедуру опознания после того, как мы объявим дату возвращения всех по домам.

— То есть натравить их на нас хотят? — уточнил Филёв.

— Похоже, так, — ответил юрист.

— Какие, коллеги, будут предложения? — спросил генеральный у всех нас.

— Надо втихую всем билеты сделать на одну дату, и втихую каждому отдать, чтобы прокуратура ничего не знала, — предложил я. — Хватятся, а мы уже...

— Точно, — одобрил моё предложение Филёв. — Билеты делаем туда, куда скажут — хоть в Нью-Йорк, но ничего менять никому не будем. Так им всем и скажите! Чтобы десятого числа никого здесь не было. Всё, закрываем лавочку!

Была, правда, ещё одна загвоздка — многие родственники из разных государств хотели улетать из Сочи "сложными" маршрутами — сначала в Новосибирск, а потом в Израиль, либо — наоборот, сперва в Израиль, а затем вернуться в Россию. Но директор наш был категоричен:

— У меня турагентство платное, пусть одну точку назовут на карте мира — туда увезу бесплатно, а вот это "туда погостить — сюда погостить" — хрен им!

Проблему "сложных маршрутов" решил за нас "Сохнут".

— Андрюша, о чём речь? — сказал мне Лев. — Конечно, я понимаю, что вы не богодельня, вы тоже пострадавшие. Мы сами всех увезём, не волнуйтесь. Вы только скажите мне, кого куда катать надо!

Такие списки, правда, пока только предварительные, у меня уже были готовы — я охотно поделился ими с ростовчанами.

Начало операции "Билет" (конечно же, не было у неё никакого названия, это я сейчас для "шпионского блеску" его придумал) было отсрочено очередными визитёрами. На пороге моего номера стояли двое мужичков — один из числа наших "подопечных", второй был "новеньким".

— Скажите, вы ведь компенсируете проезд до Сочи? — спросил меня "старожил".

— Да, — ответил я.

— К нам сегодня приехал родственник из Горячего Ключа, вы не могли бы оплатить ему проезд? — продолжил дядька.

К тому времени мы выдали деньги за пролёт, похоже, всем, кто к нам обратился, и я, честно сказать, был этому рад — очень уж непростой была процедура. "Старожил" протянул мне билет до Сочи не то на автобус, не то на электричку из маленького городка Краснодарского края. В самом низу билетика была отпечатана цена проезда — 65 рублей. Для понимания, билет из Красноярска стоил тысяч десять, из Хабаровска — под "двадцатку". Я молча достал из кошелька семьдесят рублей и отдал их "просителям". "Новенький" всё, похоже, понял, покраснел, но деньги взял. Вот и не верь после этого в анекдоты про жадных евреев!

Мы начали корректировать наши списки пассажиров, уточняя, куда кто полетит. Как и ожидалось, в основном все собирались лететь или в Новосибирск, или в Тель-Авив. И на то, и на другое направление "Сибирь" запланировала чартерные рейсы на десятое число.

Я сидел в нашем сочинском офисе и готовился отправлять предварительные списки в Новосибирск, когда позвонил Филёв:

— Андрей, нам и туда, и туда по одной "тушке" хватит?

— Да, примерно по восемьдесят — сто человек, плюс из наших наверняка кто-то полетит — ответ у меня был наготове.

— Ага, это включая всяких журналистов? — уточнил генеральный.

— А мы их тоже везём? — удивился я.

— А! Точно! — сообразил Филёв. — Пусть их военный борт израильский назад забирает! Сейчас буду договариваться.

Ещё нам только не хватало узнавать, куда кто из "социальных работников" собрался лететь.

(3) Официальная организация Государства Израиль, занимающаяся, прежде всего, репатриацией евреев на "историческую родину".

Часть 3. По-прежнему рутина...

На следующий день состоялся второй рейс зафрахтованного "Сибирью" корабля к месту крушения самолёта — от авиакомпании с родственниками отправились четверо наших бортпроводников. Мы с Игорем проводили их до самого пирса ранним утром. Сегодня у нас получался практически полноценный выходной — наступило короткое затишье перед "бурей".

В гостинице с нами остались Саша и Марина — помогать составлять списки пассажиров предстоящих чартеров и тех, кого нужно было отправлять "регуляркой" "Сибири" и других авиакомпаний через Москву. Несмотря на то, что часть билетов была уже выписана, мы не успевали подготовиться к завтрашнему дню — многие значились у нас "под вопросом", как неопределившиеся, но уточнить их маршрут не представлялось возможным — почти все были на корабле.

В образовавшийся "почти выходной" Игорь решил заняться своей прямой работой "пиарщика" и отправился в Адлер на намеченный показ журналистам обломков нашего самолёта.

Зал ангара был полон журналистов, здесь же были Филёв и помощница господина Рушайло, но сам секретарь Совбеза, который должен был вести "экскурсию", задерживался. Журналисты выражали своё нетерпение, и помощница ответственного чиновника заметно нервничала — она бесконечно созванивалась со своим шефом, пока, наконец, не объявила:

— К сожалению, Владимир Борисович подъедет позже. Провести показ обнаруженного на месте падения мы, наверное, попросим гендиректора авиакомпании "Сибирь" Владислава Феликсовича Филёва.

Как профессиональный "медийщик" я до сих пор частенько думаю, случайным было отсутствие на столь важном мероприятии руководителя штаба или же нет. Но со стороны всё, что последовало далее, выглядело как явная "самодеятельность" нашего генерального.

Филёв взял в свои руки "бразды правления" и внезапно пригласил журналистов не в зал, где были аккуратно разложены приготовленные для демонстрации "экспонаты", а в помещение, в котором работали по пояс голые из-за жары эксперты-"технари". Через считанные минуты весь мир облетели кадры с посечённой снаружи (а вовсе не изнутри, как было бы при теракте на борту) дверью нашей "тушки", изуродованной тележкой, кусками обшивки фюзеляжа и самими металлическими шариками — орудием уничтожения самолёта и находившихся в нём людей. Уже вечером того же дня состоялась, наконец, пресс-конференция украинского министра обороны, где он "не исключил вероятность" случайного поражения самолёта ракетой своих сил ПВО. Ещё через несколько дней выступил сам президент "незалежной", сказавший знаменитую своим цинизмом фразу: "Не надо робить трагедию!" А что, интересно знать, надо было "робить" из смерти такого количества невинных людей?..

Бортпроводники, ходившие в море вместе с родственниками пассажиров, времени зря не теряли — они "сняли" огромное количество вопросительных знаков в наших списках пассажиров, уточнив в пути, кто куда собирался улетать из Сочи. Теплоход вернулся около полуночи — еще пару часов мы с Игорем, Сашей и Мариной уточняли и дополняли наши списки, отправив остальных бортпроводников, уставших от корабельной качки, спать.

Было уже начало третьего ночи, когда я, наконец, позвонил нашему сочинскому представителю с радостной (для меня, но никак не для него) новостью, что у нас всё готово. Олег Александрович тяжело вздохнул и попросил меня самостоятельно сходить и разбудить жившую в соседнем с нашим офисом доме кассиршу Ирину.

Мы с Игорем отправились будить несчастную Иру. Ночь была тёплой и тёмной. В траве стрекотали кузнечики, и Сочи казался вымершим. Даже странно, что в главном городе-курорте страны, иногда называемом "летней столицей", может быть так по-провинциальному тихо и безлюдно. Ирина была готова к тому, что сегодня ночью ей предстояло выписать полторы сотни билетов во все концы страны. Она довольно быстро собралась и пришла в кассу, которую уже открыл и снял с сигнализации прибывший Олег Александрович.

Мы торопились с билетами — сперва мы хотели раздать их во время завтрака в гостиничном ресторане, но сейчас решили выдавать прямо с утра, до того, как люди пойдут в ресторан. Мы, как гестаповцы, долбились в утренние двери гостиничных номеров и вручали людям билеты на сегодняшние рейсы, сообщая при этом, что возврату и обмену сия отпечатанная на фирменном бланке бумажка не подлежит. Как только пачка заканчивалась, кто-то из нас бежал в кассу и забирал у Иры следующую партию. Энергичная и жестокая рутина, одним словом...

За завтраком мы уже раздавали последние билеты — в основном, те, что были выписаны на "чужие" авиакомпании — с ними было больше всего мороки. Внезапно в зале появились представители прокуратуры, объявившие, что процедура опознания личных вещей состоится завтра. В зале нарастал жуткий звук: "У-у-у!" — это начинало закипать возмущение понявших, что их только что обманули, людей. Мы с Игорем лишь успели увидать стоявшего на лестнице Филёва, который вовсю махал нам руками. Мы ринулись от звереющей толпы в сторону "своего".

— Быстрей-быстрей, бегом пи..дуйте отсюда! — кричал нам Владислав Феликсович. — Идите гуляйте куда-нибудь, в гостинице не появляйтесь, я вам позвоню!

Еще ниже на лестнице стоял прокурор города Сочи, все эти дни по-хозяйски дававший распоряжения налево-направо и тоже постоянно что-то "требовавший" от нас. Сейчас он почему-то был в гражданском.

— Да ну на х..й! — сказал прокурор, услышав крики из зала, и пошёл вниз, вслед за нами.

Я, правда, не знаю, что происходило дальше в гостиничном ресторане — знаю только, что процедура "опознания личных вещей" началась в здании сочинского морского вокзала в этот же день, всего через пару часов после того самого "У-у-у!". На багажную ленту прокуроры просто вывалили всё, что удалось собрать морякам "Капитана Вакулы" с поверхности моря, а несчастные родственники отыскивали в этих бесформенных и мокрых кучах вещи своих погибших близких и сразу же забирали их себе.

Наш генеральный перезвонил часа через полтора, сказав нам, что сегодняшним чартером в Новосибирск улетят бортпроводники, а нас с Анатолием Андреевичем он оставляет пока в городе.

— Только живо собирайтесь и переселяйтесь в какую-нибудь другую гостиницу.

Мы вернулись в "Москву". В моём номере кто-то побывал: по комнате были разбросаны вещи, а кое-какие бумаги пропали. Впрочем, бумаги были совершенно не важные — в основном, ночные черновики списков пассажиров. Кому они могли понадобиться?

Мы с Игорем и главным "сибирским" юристом собрали сумки и без лишнего шума покинули гостиницу. Нашим следующим пристанищем стала легендарная "Приморская", где, говорят, в советские годы проходили "подпольные" чемпионаты по преферансу и "сходки" авторитетных воров. Действительно, простая, казалось бы, операция — смена гостиницы, сработала "на все сто". В оставшиеся дни нас никто не беспокоил.

Беспокоил мобильный телефон с городским сочинским номером, купленный мне местным представителем в первый же наш день в городе.

— Здравствуйте, вас беспокоят из МИДа Государства Израиль, — сказал мне, представившись, вкрадчивый голос с лёгким акцентом. — Могу я задать вам несколько вопросов?

— Да, конечно, — покорился я.

— Скажите, на борту упавшего самолёта была стюардесса по фамилии Гусарова? — начал свой "допрос" "МИДовец".

— Да, — ответил я.

— Скажите, а стюардесса Гусарова имела родственников в Израиле?

Я не знал, имела ли погибшая Лена Гусарова родственников в Израиле, о чём прямо сказал плохо скрывавшемуся "моссадовцу" (4). Потом, уже в Новосибирске, узнал, что бортпроводница Гусарова, в девичестве Рапопорт, действительно, была еврейкой. На этом основании всю заботу о её сыне, оставшемся после авиакатастрофы круглым сиротой — отец умер ещё раньше, взяло на себя Государство Израиль.

— Ещё пара вопросов, — попросил меня вежливый "МИДовец". — Скажите, на борту самолёта была стюардесса по фамилии Костенко?

— Насколько я знаком со списком экипажа, была, — подтвердил я.

— Скажите, а у Костенко есть родственники в Израиле?

— Я не владею такой информацией.

— Хорошо, скажите, а как часто стюардесса Костенко летала в Дубаи?

"Ах, вот куда ты, гад, клонишь!" — подумал я. Чёртовы "вражеские" Эмираты никак не давали покоя израильским "чекистам".

— Я этого не знаю. Скорее всего, вам нужно обратиться в пресс-службу авиакомпании в Новосибирске, — выкрутился я и попрощался.

Я сразу же перезвонил своему начальнику Мише и предупредил, что сейчас его будет допрашивать "Моссад", а после набрал Олега Александровича — попросил его изъять у меня телефон, становившийся опасной "обузой". Мобильник сочинский представитель "Сибири" отобрал у меня вечером, предложив самый беспощадный способ его ликвидации:

— Надо будет на базар заехать, армянам загнать его — пускай торгашей твои "моссадовцы" да прокуроры донимают!

Дневной рейс в Тель-Авив бортпроводники отправляли без нас — мы были заняты переселением из одной гостиницы в другую. Вечером же мы все вместе стояли на площадке у "Москвы" и ждали автобусов, которые должны были увезти наших коллег и родственников пассажиров к новосибирскому чартеру.

Всё-таки порой я бываю чертовски сентиментальным. Я прощался с бортпроводниками, как с родными мне людьми, а сама сцена проводов напомнила мне детское прощание с друзьями по пионерлагерю, несмотря на всю нелепость такой аналогии. Я понимал, что, даже встретившись потом где-нибудь в авиакомпании, мы больше не будем чувствовать этого вынужденного "родства". А потом мы и вовсе потеряемся на просторах большого города большой страны. Где-то они сейчас? Острая на язычок красавица Оля, основательная Марина, хозяйственная Наталья Геннадьевна? А где наша, ставшая за бессонную ночь настоящей "боевой подругой", кассирша-сочинка Ирина?

Автобусы, наконец, уехали, и к нам с Игорем и Анатолием Андреевичем подошёл Филёв.

— Пошли, мужики, пива выпьем! — предложил он.

Предложение "отметить" окончание самой тяжёлой, связанной с работой на месте трагедии, фазы разбора катастрофы, как оказалось, шло не только и не столько от нашего генерального, сколько от "эфэсбэшников" — наших, российских, "чекистов". Их было двое, и жили они в "Москве" на том же, что и я, шестом этаже. Один из них, москвич, был в звании майора, второй — подполковник из Новосибирска, но оба, разумеется, ходили в штатском. "Чекисты" сейчас рассыпались в комплиментах в адрес "Сибири" и звали нас выпить пива в какую-то "самую лучшую" кафешку.

Из всех многочисленных сочинских питейных заведений на открытом воздухе "эфэсбэшники" выбрали самое дурацкое — находившееся на шумном и вонючем Курортном проспекте метрах в пятистах от гостиницы "Москва".

— Пива у нас нет, — сказала официантка, приготовившаяся, тем не менее, принимать у нас заказ.

— Так. А что поесть? — спросил Владислав Феликсович.

— Орешки, сухарики, — начала перечислять меню заведения на память девушка, — фисташки...

— А горячее есть? — уточнил Филёв.

— Из горячего тоже ничего нет, — легкомысленно сообщила официантка, — у нас мясо кончилось!

Кафе, похоже, было действительно "самым лучшим". Правда, наш генеральный не решился его покинуть, дабы не обидеть пригласивших нас "силовиков".

— Вот что, красавица, — Филёв достал из своего кошелька долларов триста сразу, — давай-ка сбегай, купи всё, что нужно — пива, мяса, овощей на салат, если нету. Шашлык вы ведь сможете сделать?

— Сможем, — оторопела девчонка — она, наконец, поняла, что у неё начинается "вторая смена".

— Ну и прекрасно, — обрадовался наш директор. — Только пива, солнце, принеси сразу!

В ожидании пива, "чекисты" начали нас "допрашивать" — они, судя по всему, не умели разговаривать иначе.

— А как у вас обстоят дела с авиационной безопасностью? — спросил нас один из них.

И тут дядьки попались на нашу авиакомпанейскую "фишку". Когда нужно было кому-то "запудрить мозги", наши пиарщики всегда начинали ловить вопрошающих, что называется, "на слове". Как-то раз одному нелюбимому журналисту в ответ на его запрос о мелком авиапроисшествии с нашим бортом в аэропорту Домодедово "Сибирь" выдала исключительно формальный текст — мол, в аэропорт Домодедово авиакомпания не летает. Это было чистейшей правдой — "Сибирь" тогда летала во Внуково, где, собственно, и произошёл интересовавший журналиста эпизод. Сейчас же "чекисты" спросили нас об авиационной безопасности, имея в виду, конечно же, безопасность полётов. В авиации, как говорят в Одессе, это "две большие разницы". Говоря по-простому, "авиационная безопасность" — это чтобы не пронесли чего на борт, а "безопасность полётов" — чтобы самолёт был исправным и пилот подготовленным. Мы с Игорем к явному удовольствию нашего директора начали отвечать на поставленный вопрос, перебивая и дополняя друг друга.

— Авиационной безопасностью занимаются аэропорты, — сказал я и ни капельки не соврал.

— Насколько нам известно, в Толмачёво с этим всё очень хорошо устроено, — уточнил Игорь. — Мы строго следуем предписаниям по авиационной безопасности, которые предъявляет нам аэропорт.

"Эфэсбэшники" так, похоже, ничего и не поняли. В это время "красавица" принесла нам пива, и разговор постепенно перешёл к обсуждению событий последних дней, разбавляемому очень актуальными сейчас еврейскими анекдотами. В какой-то момент, выпив с полкружки пива и так и не дождавшись обещанных шашлыков, я начал терять нить беседы. Очнулся только от окрика Филёва:

— Андрей, ты спишь что ли?

После невероятного многодневного напряжения организм, поддерживаемый только "кофейным допингом", похоже, решил расслабиться — я уснул за столом прямо во время разговора, не закрывая глаз. Со мной, честно, такое было впервые. Генеральный, видимо, понял всю нелепость ситуации и аккуратно свернул сегодняшнее "празднество", прогнав нас с Игорем в гостиницу.

— Так, — сказал он нам на прощание, — пару дней отсыпаетесь, отдыхаете здесь, а потом возвращайтесь с Андреичем в Новосибирск. У тебя, — обратился он ко мне, — ещё выборы впереди, ничего не отменяется.

* * *

Ночь и весь следующий день я проспал тяжёлым и каким-то "болезненным" сном. Первый раз я проснулся около часа дня. Включил телевизор, не вылезая из-под одеяла, и, немного посмотрев его, опять "вырубился". Вторым моим пробуждением я был обязан какой-то особо громкой телепередаче — это произошло около четырёх. Я выключил телевизор, сходил умылся и опять прилёг — как говорят профессиональные "сони", "на минуточку". Около семи вечера меня разбудил стук в дверь — Игорь тоже только проснулся и теперь звал меня искупнуться.

Удивительно, но за весь тяжёлый и интересный 2001-й год я искупался всего дважды — оба раза в Чёрном море, и оба раза в Сочи. Первый раз в августе, второй — в октябре.

То, что происходило за эти пару оставшихся в Сочи дней со мной и, подозреваю, с Игорем тоже, не было отдыхом — это было неким "арифметическим средним" между реанимацией и навёрстыванием организмом упущенного: сна, пищи, отсутствия мыслей и элементарного "горизонтального положения".

Перед обратным самолётом в Новосибирск мы сидели с Игорем, Анатолием Андреевичем и нашим сочинским представителем в какой-то уличной кафешке и обедали. Пасмурно было уже с утра, но сейчас начал накрапывать дождик. Пока мы ели, он всё усиливался и усиливался. Когда мы вышли из-за стола, чтобы пойти к машине, в городе уже шёл настоящий ливень. Таких дождей у нас в Новосибирске не бывает — какой-то тропический или, вернее, субтропический — Сочи же субтропики. С неба буквально обрушивались потоки воды, и от нее не было никакого спасения.

Шоссе в Адлер превратилось в настоящую реку — мы медленно не то ползли, не то плыли по этой реке, "дворники" бешено елозили по лобовому стеклу в тщетной попытке разогнать воду, а Олег Александрович звонил кому-то в аэропорт и просил "подержать" немного для нас рейс — мы опаздывали.

— Девять дней сегодня, — вдруг заметил Анатолий Андреевич.

Надо же, несмотря на то, что большинство погибших было иудеями, сочинское небо вовсю и совершенно по-христиански рыдало на девятый день с момента их внезапной и такой страшной смерти...

(4) На всякий случай, "Моссад" — это израильская спецслужба, считающаяся одной из самых эффективных в мире. На эту тему очень рекомендую фильм "Мюнхен" Стивена Спилберга посмотреть.

Глава 5. Сибирские мотивы

Я уж давно и навсегда бродяга,

Но верю крепко: повернется жизнь,

И средь тайги сибирские Чикаго

До облаков поднимут этажи.

П. Васильев, сибирский поэт

Вообще-то, я хотел в этой книге написать о своём опыте общения с представителями разных народов, попытаться показать то, что называют национальным характером, менталитетом. Но пройти мимо русских (а я принадлежу именно к этой "этнической группе"), которых было бы нелепо называть "титульной" нацией, скорее "объединяющей" и образующей собственно пространство России, я, конечно же, не мог.

Россия большая, я вдоль и поперёк объездил ту её часть, что находится между Уралом и Дальним Востоком, и в этой главе собрал какие-то заметки, случаи, истории из Сибири, с моей второй родины, приютившей меня после Казахстана. Все эти "анекдоты" не объединены временем происходящего или сюжетом, более того, я даже намеренно "перемешал" их очень тщательно. А ещё я постарался не останавливаться так подробно, как в предыдущих и последующих главах, на описании местных "достопримечательностей", потому как многим из вас описываемые города и местности хорошо знакомы. Я лишь разделил свои "байки" по принципу их отношения к "смешному" и "несмешному" — грустному, лиричному, хотя, конечно же, всё это условности.

Может быть, в этих моих побасёнках мне, а вместе со мной и вам, удастся узнать себя и свою страну?

Часть 1. Смешное

По пушкинским местам

В небольшом городке Алтайского края, в Камне-на-Оби, живёт мама моей жены — у меня язык не поворачивается называть "тёщей" эту тихую, но очень сильную женщину — настоящую, русскую, из тех, что "коня на скаку...". Естественно, к Наткиной маме в гости мы ездим довольно часто — всего-то двести вёрст от Новосибирска.

Одна из центральных улиц города носит имя "нашего всего", Александра Сергеевича Пушкина, и для большинства здешних мужиков — заядлых охотников, рыбаков и автомобилистов-самоделкиных, примечательна самым крупным в городе автомагазином. Открытый еще в советские годы, магазин, став частным, официально получил название, принятое в народе — "Пушкинский". Одно это сочетание сути объекта и его названия для человека с "тренированным" чувством юмора звучит забавно, но каменцы на этом не остановились. Слева от автомагазина находится точка, торгующая мужской одеждой и названная "Онегиным", а справа — продуктовый магазинчик "Дантес". Пушкинские места, одним словом...

Могли бы...

В Красноярск я как-то раз поехал в однодневную командировку, захватив с собой Наталью — она там раньше не бывала. Завтракали мы в небольшой кафешке на Красной площади — в Красноярске тоже есть Красная площадь, хотя и совсем не центральная. В туалете на стене был приклеен рекламный стикер-"хулиганка" от какого-то местного такси: "А могли бы быть уже дома", и телефон диспетчера. Ниже на стене кто-то остроумный дописал: "Сейчас пописаем и поедем".

Борьба с олигархами

В исторической части города Омска есть две улочки, названные в честь местных большевиков. Обе фамилии анекдотичны — Рабинович и Березовский. В связи с бегством из России опального олигарха-однофамильца, местная городская Дума на полном серьёзе начала обсуждать вопрос о переименовании улицы Березовского, а заодно и улицы Рабиновича. Вряд ли второе предложение было признаком узаконенного антисемитизма, скорее — законодательного кретинизма.

Новосибирск гораздо прогрессивнее Омска. У нас есть улица Потанинская — красноярцы, стиснутые пространством собственности М. Потанина и собственности О. Дерипаски, впадают в ступор, услышав такой топоним — дескать, целая улица его? Но мы держимся, не переименовываем — правда, и Потанин-однофамилец пока никуда не сбежал.

Воззвание

Карасук. Есть такой городок на юго-западе Новосибирской области практически у самого Казахстана — тысяч тридцать народу. Когда я жил в казахстанском Павлодаре, мы воспринимали его жителей (угадайте, как они зовутся?), которым до моего родного города ехать гораздо ближе, чем до своего областного центра, как голодную "саранчу". Никогда не евшие досыта несчастные россияне в советские годы сметали в наших, относительно обеспеченных, магазинах всё мясное, а заодно "молочное" и "хлебное".

Перед зданием местного ПТУ, скорее всего, готовящего рабочих для местной железнодорожной станции, стоит железный щит, раскрашенный в цвета российского флага. На щите угловатыми буквами без указания автора начертано воззвание к учащимся, не полностью цитирующее средневекового персидского поэта Фирдоуси: "Если путь твой к познанию мира ведёт, как бы ни был он труден — вперёд!" (1)

Теперь ещё раз вся картинка целиком. Небольшой город в степи — до ближайшей "цивилизации" километров двести, профтехучилище и обращение Фирдоуси к ученикам на железе, крашенном в национальный триколор... Пелевин отдыхает.

Зая

Моя командировка в Иркутск подходила к концу. Народ в городе, вообще-то, живёт очень своеобразный. С одной стороны — по-столичному интеллигентный и образованный (всё-таки в Восточной Сибири Иркутск — самый важный город), а с другой — чувствуется, что "каторжная" тоска сидит здесь внутри у каждого, не зря же здешние места были главной российской "ссылкой" во все времена.

Я был под впечатлением от только что прослушанного концерта, который давал на многолюдной площади около ЦУМа человек-оркестр. Худощавый седой дядька с синими от наколок руками стоял на двух цирковых "катушках" и играл на электрогитаре, подключенной через нехитрый усилитель к потрёпанной колонке. В ногах у мужичка был маленький барабан — даже стоя в позе эквилибриста и продолжая довольно профессионально аккомпанировать себе, он умудрялся задавать ритм. Но главным всё-таки были слова исполняемых им песен — острые, едкие, точные, явно собственного сочинения. Его творчество можно было сравнить не то с Майком Науменко (помните такого героя питерского рок-н-ролла?), не то с Александром Новиковым (а такого уральского "шансонье" не забыли?) — до сих пор жалею, что не купил за сто рублей предлагавшийся здесь же "самопальный" диск исполнителя...

Сейчас я ехал собирать вещи к своему иркутскому приятелю Жене, в доме которого остановился на одну ночь. В южнокорейском автобусе, рассчитанном на людей помельче и похлипче, чем дородные сибиряки, было тесно — все ехали в "спальник" после трудового "будня". Я крутил в голове мелодию уличного "барда", пока у моего соседа по многолюдному автобусу, паренька лет на пять моложе меня, не "запел" мобильный телефон.

— Да, зая! — ответил попутчик тонким голосом. — Нет, зая, пока ещё не домой еду.

Сегодня была пятница, и не ехать домой сразу для типичного "менеджера среднего звена", в принципе, было логично.

— Да мы хотели в бильярд зайти ещё, — продолжал "отмазываться" паренёк от своей "заи". — Нет, зая, я только пива попью... Да не нах..ярюсь я, что ты! Я же не на машине.

Удивило не столько свободное употребление ненормативной лексики в общественном транспорте, сколько последняя фраза — я её совсем не понял. То есть, когда парень всё-таки на машине, он обычно напивается, то есть, пардон, "нах..яривается"?

Чеховское

Про Тобольск могу рассказывать часами. Но не хочу повторяться. На сайте моего друга Лёшки в проекте "РУИНЫ" размещён мой большущий рассказ — "непарадный" взгляд на этот феноменальный город. Кому интересно — http://ruins.narod.ru/TOBOLSK_main.html Здесь же я хотел поделиться другой историей.

Мы с Натальей ходили по Тобольску в районе "нового города", выискивая там немногочисленные, прежде загородные, архитектурные объекты. Время было обеденным, и хотелось есть. Заметили кафе под названием "Белград". Братья-сербы, бедолаги, спасаясь от хорватов, албанцев, боснийцев, натовских бомбардировок и международного трибунала в Гааге, за девяностые годы мощно осели в Сибири, и теперь занимаются здесь гостиничным и ресторанным бизнесами. В том же Иркутске один из самых "крутых" отелей города называется "Солнце" и, по слухам, принадлежит кому-то из родственников Слободана Милошевича.

Мы были совсем не против отведать балканской кухни, поэтому зашли в тобольский "Белград". Внутри заведение оказалось классическим кафетерием — с высокими столиками и без стульев. Правда, пахло там действительно очень вкусно. Ознакомившись с меню (правильнее, наверное, сказать "с прейскурантом"), мы обнаружили, что кухня-то как раз самая что ни на есть русская — пироги, пельмени, ватрушки. Мы взяли расстегаи с рыбой.

Я стоял за высоким столиком, кусал горячий и очень вкусный "пирожок" с рыбной начинкой, запивая его таким же горячим чаем из пластикового стакана, и вдруг понял, что если бы вёл дневник, то описание нынешней ситуации звучало бы совсем по-чеховски: "Был в Тобольске. Отведал расстегаев с рыбой".

Загадка

На очередном дне рождения "Сибвеза", новосибирской торговой сети, специализирующейся на бытовой технике, где я сейчас работаю, в качестве неизменной "звезды" был приглашён дуэт из моего детства, "Бэд Бойз Блю". Я смотрел на лихо выплясывающую и поющую под "минусовку" "You're a woman, I'm a man" парочку и никак не мог понять — то ли это "Сибвез" настолько "крут", что может выписать себе на корпоративный праздник звёзд восьмидесятых, то ли легендарная группа настолько "опустилась", что не чурается теперь ездить в Новосибирск...

Кстати, мы как-то с моим дружком Лёхой вспоминали "звёзд" нашего детства, и, помнится, в конце разговора на мой риторический вопрос "И где они все?" Лёха дал исчерпывающий и, видимо, самый правильный ответ: "На корпоративе!"

Не зарекайтесь!

Ранним утром я искал на вокзале города Улан-Удэ камеру хранения — вечером собирался ехать в Иркутск, а таскать с собой тяжеленную сумку весь день совсем не хотелось. Указателей не было, поэтому я тыкался в разные двери и читал все таблички и объявления подряд, пока не увидел белый тетрадный листок, приклеенный к запертому окошку: "Здесь аптеки нет и быть не может!" Почему же не может? Откуда такой фатализм?

Династия

В посёлке Поспелиха Алтайского края я был проездом, когда ехал на практику после второго курса университета в "горную" Колывань — туда, где вазы из яшмы "выпиливают". На привокзальной площади стояли два ларька с сигаретами, пивом, шоколадками и прочей ерундой.

Один из них был раскрашен в цвета азербайджанского флага (даже полумесяц с восьмиконечной звездой там были) и назывался "Апшерон" — сведений для идентификации хозяев торговой точки более чем достаточно. А вот над именем второго киоска, "Сын Колобка", я поломал голову. Устав додумывать за авторов, спросил у продавщицы, почему же всё-таки "сын"? Оказалось, что на этом месте раньше стоял точно такой же ларёк, называвшийся "Колобком", но его спалили какие-то злодеи, которым хозяева не хотели платить за "крышевание". Через некоторое время собственники "оклемались" и поставили новый павильончик, окрестив его "сыном" того, первого, "Колобка".

Гостиничное

Прямо на ступенях гостиницы "Кузбасс" в Кемерово стоит памятник вскинувшей руку женщине. Я с любопытством обошёл его, но никаких слов, объясняющих, в честь кого он поставлен, так и не обнаружил. Весь вечер в номер названивали местные проститутки с заманчивыми предложениями "интересно провести вечер". В какой-то момент я выдернул штепсель телефона из розетки, но через полчаса в дверь постучал их сутенёр:

— Ты чего трубку не поднимаешь? Девочек-то брать будешь?

Такой настойчивости я до того не встречал. Первый раз в моей практике именно "ночные бабочки" являлись самыми главными персонажами навязчивого гостиничного сервиса. Так вот кому памятник на входе поставлен!

В продолжение темы — Барнаул. Там мой друг и коллега по работе в авиакомпании "Сибирь" Женька останавливался в гостинице "Центральная". Ему тоже звонили целый вечер "девочки", но после его многочисленных отказов и театральной, почти по Станиславскому, паузы позвонил мужик.

— Может, пацана? — предложил он Женьке, видимо, решив огласить весь спектр услуг "фирмы".

И снова на ту же тему. В Иркутск самолёт из Новосибирска прибывал около двух часов ночи по местному времени, ещё полчаса-час требовалось на перемещение из аэропорта в центральную гостиницу города, "Ангару". Ещё минут двадцать отнимало оформление на ресепшене и получение ключа у дежурной на этаже. В номер в итоге я попадал в начале четвёртого ночи, и первое, что меня там встречало — телефонный звонок от местных "жриц любви". Вот уж поистине "покой нам только снится"!

В гостинице под названием "Рубин" в томском Академгородке в номер никто не звонит и не вламывается — всё-таки Томск гораздо интеллигентнее Барнаула и Кемерово. Там просто когда распихиваешь вещи в тумбочку, обнаруживаешь несколько календариков с телефонами и эротическими картинками, точно дающими понять, что, позвонив по указанным номерам, попадёшь не в краеведческий музей.

А теперь, чтобы скрасить безрадостную картину торжества продажной любви в российских отелях, маленький штрих-комплимент в адрес гостиниц.

По пути в Тобольск мы с Натальей заехали в город Ишим, расположенный ровно на полпути из Омска в Тюмень. Ехали туда сознательно — начитались в интернете про его историю и архитектуру, поэтому не жалко было выделить на осмотр достопримечательностей целый день. В Тобольск наш поезд уходил рано утром, и мы решили заночевать в местной гостинице. На ресепшене, пока заполняли документы, с удивлением прочитали плакатик примерно следующего содержания:

"Уважаемые гости нашего города!

Мы понимаем, что вы, скорее всего, оказались в Ишиме в командировке. Тем не менее, хотим сообщить вам, что в городе есть множество памятников архитектуры (далее следовало их перечисление с адресами) и интересных музеев (опять же с адресами и указанием остановок общественного транспорта). Недалеко от Ишима родился знаменитый русский поэт, автор "Конька-Горбунка", П. Ершов.

Мы будем рады, если вы увидите достопримечательности нашего города".

Можно было, конечно, заподозрить работников гостиницы в том, что они получают "откаты" с музеев, но мне почему-то легко поверилось в их бескорыстие. Ну, может же это быть просто патриотизмом?

Главный объект

В Новосибирской области недалеко друг от друга есть два населённых пункта со странными названиями — Мошково и Болотное. Оба — райцентры, и в "Прогнозе погоды" на нашем телевидении их всегда упоминают в паре: "В Мошково и Болотном дожди". А как ещё может быть в поселениях с такими именами?

Город Болотное расположен на федеральной трассе "Байкал", соединяющей Челябинск с Иркутском, и равноудалён от трёх областных центров — Новосибирска, Томска и Кемерово. Поэтому там обязательно делают десятиминутную остановку междугородные автобусы. Правда, сам городок расположен чуть в стороне от дороги, поэтому вся инфраструктура, предназначенная для путешественников, располагается не в городе. Не совру, если скажу, что самым главным объектом на остановочном "пятаке" является добротный кирпичный туалет с турникетом из метрополитена на входе. Для всех, кто ездил из Новосибирска по трассе "Байкал" в сторону Кемерово или Томска, Болотное и "хороший туалет" — слова-синонимы.

Кстати, в другом городе нашей области, Куйбышеве, в центре стоит очень похожее сооружение с огромной вывеской "Городской общественный туалет", на которой даже режим работы учреждения указан.

Эволюция

В Томской области есть город Асино. А в городе Асино на одной из улиц стоит железный плакатик "Труд из обезьяны делает человека" с изображением основных этапов эволюции: обезьяна, питекантроп, неандерталец и так далее. Почему-то последним в звене развития человеческой цивилизации, по мнению асинских дарвинистов, является типичный офисный житель в костюме и с портфелем. Во всяком случае, на плакате он стоит после человека в университетской мантии.

Гольдо...ни

В Новокузнецк мы с Натальей прибыли, дабы посетить один из трёх ближайших к Новосибирску музеев Достоевского (два других — в Семипалатинске и Омске) и осмотреть целые кварталы "сталинского" ампира — весь "новый город" (то, что является собственно НОВОкузнецком, старинная часть с крепостью раньше была отдельным городом Кузнецком) застроен целостно и напыщенно. Ну, любил шахтёров и металлургов "дядюшка Джо".

Новокузнецк, наверное, один из немногих городов России, где топонимы типа "улица Кирова" и "Пионерский проспект" не вызывают раздражения. Глядя на тамошние дома, не верится, что улицы, на которых они стоят, могут называться Новособорной, Вознесенской или Успенской. Нет, эти — только Кирова, Лазо или, на худой конец, Куйбышева.

Одним из таких абсолютно аутентичных объектов города, безусловно, является Городской Драматический Театр имени Серго Орджоникидзе. Огромный "сталинский" дворец с классическими колоннами расположен на проспекте Металлургов. Мы решили посетить сие учреждение культуры (альтернативой ему был только "Театр металлургов" — именно "театр" — около Кузнецкого металлургического комбината), потому как поезд наш уходил почти ночью, а слоняться по вечернему Новокузнецку большого желания у нас не было.

Сегодня в театре Серго Орджоникидзе давали "Кьоджинские перепалки" итальянского драматурга восемнадцатого века Карло Гольдони, автора знаменитой пьесы "Слуга двух господ" — ну, фильм с младшим Райкиным помните?

В шикарном "ампирном" театральном зале, кроме нас с Натальей, было еще человек пятнадцать-двадцать, большинство — ученики шестого-седьмого классов средней новокузнецкой школы с учительницей.

Режиссёр "освежил" (или "освежевал"?) лёгонькую итальянскую комедию из жизни рыбаков, перенеся её действие куда-то в Тамань. Во всяком случае, все персонажи по-южному произносили "г" и "в", невольно пародируя единственного президента СССР. "Кубанско-ставропольский прононс" артистов дополняли часто употребляемые глаголы "бачить" и "балакать". А, кроме того, видимо понимая запросы основной массы своих немногочисленных зрителей, постановщик нашпиговал реплики актёров "опасными недоговорками": "Смотри, какие плывут гондо... лы!", "Мать её... я и не заметил", "Бляха... красивая у тебя!". Естественно, самая громкая, школьная, часть сегодняшней аудитории с радостным хохотом встречала каждую такую "находку"...

Мы с Натальей едва досидели до антракта. Честно сказать, ушли бы и раньше — да уж слишком заметен был бы уход прямо во время действия сразу десяти процентов зрителей.

— Ну, куда же вы? Дальше будет интереснее! — совершенно искренне расстроилась гардеробщица, выдававшая нам "польта" (после такой постановки это было самым правильным словом).

Нет, спасибо, интересней некуда! Лучше уж по городу гулять.

Всё-таки кузбасские города совсем не театральные. Не зря ведь, что в Новокузнецке, что в областном центре, Кемерово, самым заметным городским учреждением культуры является цирк. Как там у Булгакова было? "В цирк пойдём, лучше всего"... Главное, чтобы котов в программе не было.

Рычащий проспект

В бывшем городе Колывань, "разжалованном" большевиками за непокорность до статуса "рабочего посёлка", есть Революционный проспект. Догадаться о названии можно, только основательно пожив при советской власти. Иначе как сообразить, что сокращение "Р. проспект", написанное на всех табличках в посёлке, не означает, например, "Ревущий", "Рюмочный" или "Романтический"?

О провинции и столице

Вообще-то, Горный Алтай — тоже национальный субъект Федерации. Но всё-таки субъект довольно странный, на полноценную главу не тянет, хотя мы с Натальей бывали там не один раз. Поэтому заметки о Горно-Алтайске и других замечательных местах маленькой республики помещаю здесь.

Когда-то Горный Алтай имел статус автономной области и был частью Алтайского края — до сих пор не всем понятно, где заканчивается один субъект Федерации и начинается другой. Ехать на Алтай нужно через Бийск, именно этот город краевого подчинения является ключевой точкой по пути к горным приключениям. Бийск — довольно крупный город. Двести тридцать тысяч — это численность приличного областного центра в европейской части России. В городе "заканчивается" железная дорога и начинаются несколько дорог, ведущих в разные места Горного Алтая и того Алтая, что относится не к республике, а к краю. И тем не менее, Бийск остаётся захолустьем, типичным для довольно бедного региона Российской Федерации.

Горно-Алтайск находится километрах в восьмидесяти от Бийска. Его численность — около пятидесяти тысяч человек (а во всей республике живёт чуть больше двухсот тысяч), железной дороги там уже нет, а путешественники проезжают единственный город крохотной республики только по дороге на Телецкое озеро. Основная масса туристов, двигающихся по Чуйскому тракту, оставляет его в стороне.

Но у Горно-Алтайска есть несомненное преимущество по сравнению с тем же Бийском — столичный статус. Причем город является не просто центром субъекта Федерации, а столицей республики. Как известно, республики в России находятся в более привилегированном положении, чем края и области.

Плевать, что в городке живёт народу, как в добром райцентре! И никому не интересно, что до него добраться можно с трудом. Столица — и всё тут! А значит — две центральные газеты на русском и алтайском языках, парламент, огромный драмтеатр, гербы, флаги, пышные празднования национальных праздников и юбилеев. Настоящая столица!

Исторический дом

Первый иркутский офис авиакомпании "Сибирь" достался в наследство от местной "съеденной" авиакомпании "Саяны". Адрес помню, как сейчас: улица Грязнова, дом 1.

Когда я впервые попал в это историческое трёхэтажное здание в самом центре города, никак не мог понять, для каких целей оно было построено. Дом никогда не реконструировался, даже перекрытия были деревянными — теми ещё, дореволюционными, значит, помещения тоже, скорее всего, "настоящие", но меня смущала планировка: длинный узкий коридор вдоль окон, а по правую руку бесконечные двери. Заходишь в дверь — там небольшой тамбур и две симметричные комнаты-"распашонки" вправо-влево.

Наконец, я спросил, что же всё-таки располагалось в доме до советской власти, у директора местного филиала авиакомпании Владимира Николаевича. Оказалось, городской дом терпимости. Забавно — я и не знал, что казну муниципий до революции пополняли, в том числе, за счёт бардаков.

Пуп Земли

Многие эзотерики до сих пор бьются над загадкой "пупа Земли" — правда, до конца не ясно, что же это такое. Кто-то приравнивает к нему опять же не очень понятную Шамбалу и говорит, что "пуп" находится то ли в Тибете, то ли в Горном Алтае. Кто-то считает, что это полюс — не то географический, не то магнитный, не то северный, не то южный.

Я знаю точное расположение "пупа Земли". Он совершенно очевидно находится в городе Болотном Новосибирской области. На центральной улице этого чудного городка на фоне покосившихся избушек ещё не так давно стоял такой же покосившийся железный транспарант: "Россия — сердце Земли". А Болотное, естественно, центр России!

Богомольцы Урала

Екатеринбург или, как его не совсем прилично называют в народе, Ё-бург, географически, конечно же, не Сибирь, но уж больно заметка хороша.

Напротив того места, где раньше стоял Ипатьевский дом (там последнего русского царя расстреляли, кто не знал), а теперь построили огромный храм "на крови", на горке расположено два примечательных объекта — Вознесенская церковь девятнадцатого века с длинной колокольней и монумент "Комсомолу Урала". Образ этого самого комсомола олицетворяет собой молодая парочка, в дружном порыве несущая знамя. Если смотреть на памятник прямо "в лоб", то обнаруживается, что вскидывающие руки с флагом парень с девушкой и колокольня сразу за молодёжной скульптурой удивительным образом гармонируют друг с другом. Во всяком случае, свою фотографию с этого ракурса я называю "Богомольцы Урала".

* * *

Мой друг Лёха (тот самый, который ведёт в интернете проект "РУИНЫ" и знает, где "скрываются" бывшие звёзды эстрады), довольно долго проживший в некоронованной столице Урала и регулярно навещающий свой почти родной город, дополнил мой рассказ. Сейчас, после возведения огромного храма на месте расстрела царя, парочка комсомольцев весьма своеобразно смотрится и "в профиль", и "с тылу". Получается так, что они несут своё чугунное знамя от Вознесенского собора прямо к Храму-на-крови. То есть они всё-таки "богоборцы"? Или то, что у них в руках, это "хоругвь"?

Президентское чтиво

Город Куйбышев — красивый, исторический, раньше Каинском назывался. Мы с Натальей посетили его осенью 2004-го, дабы осмотреть там многочисленные памятники дореволюционной архитектуры. По пути зашли в центральный книжный магазин. Надежды приобрести что-то дельное на местную тему не было — слишком уж маленький городок, чтобы ему посвящать монографии, фотоальбомы или даже наборы открыток.

Всё так и было — ничего про Куйбышев-Каинск, только об областном центре, Новосибирске. Зато в магазине стоял застеклённый шкаф с разложенными книжками под красивым самодельным плакатом "Книги, которые читает В.В. Путин". Литература была та ещё: "Мировое еврейство и трагедия России", "История масонства", "Сталин. Время побед"... Знал бы Путин, что он читает!

Квадратно-гнездовое

В городе Ангарске, что под Иркутском, вроде бы есть улицы и проспекты, но почему-то все жители мыслят исключительно понятием "квартал". Этот же термин закреплён официально — один и тот же дом имеет сразу два адреса. В "Сибвезе", например, о своём ангарском магазине сообщают так: "72-й квартал, 20 (ул. Московская, 43)".

Мы с Натальей ездили в город, чтобы посетить тамошний музей часов, созданный на основе частной коллекции одного дедушки-ангарчанина. Всё было здорово — только мы боялись садиться в автобусы, маршруты которых на табличках выглядели примерно так: "18-й квартал, 24-й квартал, 35-й квартал, 47-й квартал". Стоявшие на остановке люди нам были плохими помощниками, потому что на вопрос, идёт ли автобус до автовокзала, от них следовал ответ в духе:

— Нет, он же на 44-й квартал не заходит!

Необходимое

На одной из самых оживлённых магистралей Бийска, почему-то называющейся Коммунарским переулком (sic!), в первом этаже располагаются два магазина под единой вывеской, даже набранной одним шрифтом: "ВСЕ ДЛЯ РЫБАКА КОЛГОТКИ". Действительно — всё, что нужно рыбаку.

Девичья солидарность

В общаге Новосибирского университета, где мы с Натальей обитали, пока учились, вообще-то, жили математики. Просто почему-то "социологам", как самому маленькому отделению экономического факультета, выделили там последний, девятый, этаж.

Этаже на пятом в одной комнате жило целых пять девочек, выпускниц физматшколы, специально созданного для особо одарённых детей из азиатской части СССР интерната при университете, который, в частности, закончила моя супруга. Подружившиеся в школе девчонки никак не хотели расставаться во "взрослой" жизни и уговорили комендантшу поселить их вместе и поменять обычные кровати на двухъярусные "мамонты". Но даже не эта странность забавляла всех обитателей общежития. А то, что всех девочек звали Катя. Естественно, самую многолюдную комнату в общаге прозвали "катюшником"...

Синефильское

Мы гуляли с Наткой по Красноярску, когда я вдруг увидел впереди вывеску на ларьке: "КАР ВАЙ". Вонг Кар Вай — мой любимый режиссер, откуда они знают? Ощущение мистики усиливалось тем, что происходило всё 1 мая — в ключевую дату, вокруг которой разворачивается действие самого классного фильма гонконгского кинематографиста "Чунгкинг экспресс".

Но никакого волшебства не было. Подойдя ближе к уличной торговой точке, я заметил, что между двумя слогами китайского имени просто выпала буква "А".

Позвони мне

В одной из тех контор, где я работал, был такой Лёша, вернее, Алексей Алексеевич — главный "айтишник", компьютерщик. Лёшу часто отправляли за границу в командировки, и он там понахватался всякой дряни в голову. Как-то раз заказал в нашем рекламном отделе себе визитку — логотип компании, а под ним: "Алексей (без отчества и без фамилии). Позвони мне" и номер мобильника. Прямо "айтишник по вызову"...

Гашековское

Наверное, самый знаменитый в России чех, Ярослав Гашек, во время Гражданской войны около года жил в Иркутске, заведуя в Пятой Красной армии "иностранной секцией политического сыска". Кроме того, что в честь великого юмориста названа одна из улиц в центре города, память о Гашеке увековечена мемориальной доской и замечательным пивным рестораном "У Швейка". Там варят фирменное пиво, на столах всегда наличествуют чесночные сухарики из чёрного хлеба в качестве бесплатной закуски, а в зале стоит фигура бравого солдата в человеческий рост. Я всегда, когда бываю в Иркутске, стараюсь посидеть там с моими тамошними друзьями.

Накануне нашего с Наткой отъезда из города мы тоже сидели в этой пивнушке. Я вдруг захотел привезти в подарок отцу настоящую чешскую кружку с "правильным" портретом Швейка — тем самым, который чех Йозеф Лада нарисовал, иллюстрируя бессмертное творение Гашека.

Зная, что продажа фирменной атрибутики в кабаках — дело довольно обычное, я подозвал официантку и спросил её, можно ли в их заведении купить кружку.

— Нет, — ответила девушка.

— Почему? — удивился я.

— У нас не продаются кружки.

Странно, вроде бы такое выгодное дело! Я решил зайти с другой стороны:

— Хорошо, а разбить я её могу? Ну, случайно — шёл-шёл и об стол кружкой стукнул?

— Да, но тогда вы должны будете заплатить триста рублей, — на такую ситуацию мозг официантки был "запрограммирован".

— Давайте я тогда "как бы" разобью кружку и триста рублей вам просто отдам, — предложил я взаимовыгодное решение.

— Так нельзя!

— Почему?

— Потому что вы её не разбили!

— А если бы разбил?

— Тогда, конечно! Вас и охрана тогда не выпустит, пока не расплатитесь!

— Хорошо, представьте, что я разбил кружку, а деньги отдаю, чтобы меня охрана потом выпустила.

Девушка мялась — видно было, что её терзают какие-то сомнения. Наконец, она вымолвила:

— Но я же вижу, что кружка целая...

Я понял, что перепираться с ней можно долго — нужно скорее убрать с глаз то, что её так смущает. Я достал из кошелька триста рублей и, пока она не опомнилась, спрятал пустую кружку в пакет.

— Всё, я её разбил! Вам даже осколки подметать не надо! — протянул я ей деньги.

Несмотря на всю примитивность моего "фокуса", он произвёл должное впечатление на официантку — она взяла деньги и ушла выписывать мне "штрафной" счёт...

Так у моего отца появилась кружка "со Швейком".

Оптимизм

Не помню где — в каком городе, и в чьём офисе, мне в числе сувенирной продукции "в подарок" была преподнесена одноразовая зажигалка с гордым слоганом компании: "Вместе на долгие годы!" По отношению к зажигалке, которую я потерял практически сразу, фраза звучала особенно уместно.

Макс

История из Сочи, но про "сибиряков". Мы приехали в город-курорт инспектировать только что открывшиеся кассы. В составе делегации были мой начальник Миша и коллега-рекламист Олег, ответственный за вывеску — в частности, за то, чтобы она должным образом светилась.

Кассы были готовы, и даже симпатичные девушки уже сидели на местах, но выписывать билеты они не могли — терминалы не были подключены. Собственно этим, подключением терминалов, занимался ещё один командированный в Сочи работник компании, "айтишник" Макс — молодой, но уже невероятно толстый еврей с бородкой и грязными волосами, собранными в "хвостик". Макс лежал под высокой стойкой, возился с проводами и бормотал себе под нос — у него что-то не получалось.

В это время в кассу пришла первая покупательница.

— Ух ты, — сказала она. — Смотри-ка, "Сибирь" в Сочи открылась! Я же смогу билет в Омск у вас купить?

— К сожалению, нет, — ответила ей кассирша. — У нас пока не подключены терминалы. Но вы сможете это сделать в любой другой авиакассе города — например, в центральном агентстве.

Ответ девушки был заученным и вежливым, и сцена, в принципе, закончилась вполне по-европейски. Но тут из-под стола раздался голос Макса:

— Бл..дь, ходят-ходят тут — билеты им. А вот х..й вам, а не билеты, потому что не работает ни х..я!

Покупательница не видела "айтишника", скрытого высокой стойкой, и для неё матерные возгласы должны были звучать как голос "альтер эго" вежливой кассирши. Омичка выпучила глаза и выскочила из офиса, громко хлопнув дверью.

С хохотом мы достали из-под стола Макса и натурально набили ему лицо. Картина, конечно, получилась очень смешной, но всё-таки так поступать с клиентами для компании — непозволительная роскошь.

Автомобильное

Чёрт возьми — как всё-таки помогает переход на летнее время новосибирским автомобилистам! Вечером теперь гораздо светлее, и все выбоины на дороге отлично видны. Удобно!

Половые признаки

Такое ощущение, что в Тобольске все мужчины с шестилетнего возраста в обязательном порядке должны носить кожаную куртку и серую шерстяную кепку. И ладно, если бы речь шла о 93-м годе, когда так было модно, а то вроде 2005-й на дворе!

Столичное

На центральной площади Горно-Алтайска стоят два примечательных здания — местный парламент, называемый здесь Эл Курултаем, и Дом Правительства. Чтобы попасть из одного "дворца" в другой, нужно пройти через небольшой скверик.

Мы с Натальей сидели на скамеечке в этом сквере и наблюдали за тем, как из здания правительства выходит бабушка с большой матерчатой сумкой. Старушка прошла мимо нас, и я заметил, что в сумке у нее лежат какие-то бумаги. Мне было интересно, куда она тащит "правительственные документы", поэтому продолжил следить за её неспешным перемещением по тропинке. Так и есть! Бабушка зашла в здание Эл Курултая. Фельдъегерь, однако!

Обское

Новосибирский аэропорт Толмачёво находится в городе Обь, кто не знал. Городок, расположенный довольно далеко от одноименной реки, собственно, и знаменит только тем, что в нём есть аэропорт — почти как московское Домодедово. Накануне выборов губернатора в местный Дворец культуры "Крылья Сибири" явился тогдашний руководитель области и выступил с пламенной предвыборной речью. Начал он её так:

— Дорогие обичи (2)!..

Немудрено, что выборы проиграл.

Увековечение памяти

В центре Иркутска, прямо рядом с ЦУМом есть несколько "барахолок" фантастических размеров, сливающихся в единый стихийно-рыночный массив: "Шанхайка" с товарами из Китая и торгующими китайцами, просто рынок, где даже есть соответствующая инфраструктура для гостей "из Поднебесной" — кафе, оформление регистраций, фотоателье — все вывески исключительно по-китайски. Но самым примечательным объектом, конечно, является огромная "Торговая площадь Павла Чекотова" с красивой вывеской на входе. Потом узнал у моих здешних приятелей, кто такой Павел Чекотов. Оказалось, что это какой-то местный бизнесмен, погибший от пули не то врагов, не то друзей. Вдова и партнёры владельца одной из "толкучек" решили таким способом увековечить память о погибшем. В самом деле, не оперный же театр называть...

Не хакас

Хакасия — такой же "странный" сибирский регион, как и Республика Алтай — тоже почти полностью "русский" и с ещё более размытой границей, разделяющей республику и Красноярский край. В Хакасии, как и на Алтае, очень красиво, но вот сценок-баек-историй на целую главу явно не хватит — всё здесь, в "Сибирских мотивах".

* * *

Я валялся на кровати в номере гостиницы "Абакан", пил абаканское пиво с привезенной из посёлка Майна копчёной рыбкой-форелью и смотрел телевизор — шла передача местного вещателя, называвшаяся как-то типа: "Диалоги с мэром". В кадре сидел седовласый русский дядька в костюме и немолодая русская же тётка-ведущая со старомодной причёской "бабетта" на голове. Журналистка задавала каверзные, как ей казалось, вопросы столичному градоначальнику, выискивая их в письмах телезрителей, а мэр, явно ознакомившийся с содержанием "жалоб трудящихся" заранее, смело на них отвечал.

Внезапно что-то в этой идиллической картинке, под которую я грешным делом начал дремать, нарушилось. Ведущая достала письмо, скорее всего, не согласованное с мэром столицы, и начала читать избранные места. Содержание эпистолы сводилось к следующему — Абакан, дескать, растёт и постоянно отстраивается, и это хорошо, но почему-то в архитектуре новостроек слишком мало хакасских национальных мотивов. Главным в письме был риторический вопрос-вывод о причинах такой несправедливости: "Может быть, всё это оттого, что наш мэр — не хакас?" До этого момента лучившийся уверенностью, "крепкий хозяйственник" был пойман с поличным. То, что он — не хакас, было очевидно даже мне — человеку, находившемуся в Абакане всего пару часов. Чиновник начал мямлить что-то невнятное: мол, я с уважением отношусь к титульному народу, у меня много друзей-хакасов, а то, что "юрты на крыши не ставим" (3) — так это всё застройщики, которых я, не хакас, "упустил", но теперь, конечно же, после такой содержательной критики, буду контролировать лично.

Я впервые наблюдал за тем, как человек кается в своей принадлежности к одному этносу, а не к другому. Но, несмотря на довольно неожиданное содержание самокритики, все это было так по-русски!

Приглашение

Посёлок городского типа Дорогино, что в Черепановском районе нашей области, знаменит тем, что все девяностые годы квартирные аферисты выселяли туда тяжело пьющих новосибирцев — прежде всего, из центральной, а потому самой престижной, части города. Дорогино — идеальное место для этого: на барнаульской трассе — переезжать удобно, городское поселение — даже дома там, в основном, пятиэтажные, электричка есть. Но основная причина выбора именно этого рабочего посёлка в качестве места добровольной "ссылки" алкашей, конечно же, была в том, что и "перед", и "за" Дорогино квартиры дороже — там либо промышленно развитое Линёво, либо райцентр Черепаново.

По дороге на вокзал стоит замечательный рекламный стенд: "Приглашаем жителей и гостей р.п. Дорогино посетить хозяйственный магазин ДЦОМ". Что такое "ДЦОМ", не знаю, но то, что в "р.п." полно гостей — это факт!

Разнопогодье

Однажды я прилетел в командировку в Иркутск в начале апреля. В Новосибирске к тому времени было уже очень тепло, а вот в Иркутске лежал снег.

Утром я шёл в офис "Сибири" и скользил демисезонной обувью на заиндевевшем асфальте. Когда к середине дня закончились все назначенные встречи и я, наконец, вышел на улицу, там светило солнце и щебетали птицы. Снег отчаянно таял, и крепкие с утра лужи сейчас мне приходилось обходить и перепрыгивать. Я позабыл про свои сожаления о том, что не взял с собой из дома шапку и перчатки — в Иркутске была полноценная весна.

Вечером я посидел с приятелями в пивной "У Швейка", но, выйдя на улицу, обнаружил, что в городе шёл ливень! Зонтика у меня, разумеется, тоже не было, и в гостиницу я пришёл промокшим до нитки.

Потом мне объяснили, что причина иркутского "разнопогодья" кроется в Байкале — иногда такая уйма воды под боком может повести себя очень странно.

Хорошо!

Мы возвращались с Натальей после основательной прогулки по Барнаулу в дом моего родного дядьки, отцова брата, у которого гостили в тот приезд. Трамвай, а Барнаул в отличие от Новосибирска очень "трамвайный" город, мчался по узенькому проезду в частном секторе — улице со странным названием — Анатолия. Как сказал однажды один пьяный пассажир после объявления вагоновожатым остановки: "А фамилия?" Фамилии у "Анатолия" не было — он был местным большевиком и обходился партийной "кликухой".

По причине лета все окна в вагоне сейчас были открыты настежь, и пассажиры жадно ловили потоки воздуха. Внезапно нас решил обогнать тащившийся сзади уже минут пятнадцать грузовик с огромным тюком сена. ЗИЛок мощно зарычал и прошёл мимо, задевая выпирающим "за габариты" сеном правый борт трамвая. В открытые окна с шумом посыпалась сухая трава, тут же облепившая всех пассажиров.

— Хорошо, не навоз везёт, — отряхиваясь, мрачно заметил один дядька в костюме.

Любовь к губернатору

В Кузбассе любят своего губернатора — искренне, беззаветно. Я абсолютно уверен, что в те времена, когда местных правителей в России избирали, неизменные тулеевские девяносто с лишним процентов не были "лажей", странно было, что так много людей голосовало "против", больше пяти процентов.

Режим в Кемеровской области... Как бы это помягче сказать? "Вертикально интегрированный", короче, с явным и яростным "социальным уклоном" — не зря же губернатора по аналогии с ныне покойным правителем Туркмении за глаза зовут "Кузбассбаши".

Надо признать, Тулеев действительно очень много сделал для области — навёл маломальский порядок в угольной отрасли и металлургии — столпах местной экономики, построил отличные дороги и расчистил трассы от многочисленных бандитских "постов", которые в девяностые годы обирали транзитный транспорт, выписывая "малявы" на тетрадных листочках: "Братва, до Прокопы этих не трогайте!" — я сам как-то ездил в Новокузнецк на "КАМАЗе", и нашему водителю такую выдали после оплаты "тарифа". В регионе строят спортивные школы и социальное жильё, субсидируют процент по ипотеке для молодых "бюджетников", приплачивают пенсионерам и сохраняют им множество льгот — например, бесплатный междугородный проезд по области.

Но в то же время, малому и среднему бизнесу здесь приходится крутиться, как ужам на сковороде, чтобы соответствовать требованиям местной власти. Самый вопиющий пример — ежегодно по требованию губернатора все владельцы торговых точек в населённых пунктах области обязаны украсить прилегающие к их магазинам территории новогодней иллюминацией и мишурой. Обычно — к началу ноября, и не дай Бог, не успеешь — немедленно почувствуешь на себе всю тяжесть губернаторского гнева. А ещё в Кемеровской области женщины по пятницам обязаны работать только до трёх часов дня — правда, не очень понятно, "с каких шишов" частники должны компенсировать отсутствие на рабочем месте сотрудников слабого пола. Но им всё же "настоятельно рекомендовано" отпускать перед уик-эндом тёток пораньше, дабы те больше внимания уделяли семье и детям.

Аман-Гельды Молдагазыевич (4) не забывает "пиариться" — где-то "прямолинейно", где-то "аккуратно". Оппозиционная пресса задушена в зародыше — первым политическим "беженцем" на Украину (чем Украина, похоже, от души гордится) стал главный редактор кемеровской газеты "Кузнецкий край". Зато "тулеевскую" областную газету "Кузбасс" читают все жители области без исключения — некоторым на неё даже бесплатную подписку оформляют. Местные телекомпании тоже лояльны властям на сто процентов. На домах здешних городков восстановлена наглядная агитация a-la Советский Союз: "Молодёжь — надежда Кузбасса", "Слава шахтёрскому труду!", "Кузбасс — опорный край России!", а по улицам носятся новёхонькие автобусы и трамваи с надписями на бортах. Иногда со "скромными" — "Губернаторская программа "Транспорт"" или "Красивому городу — красивый трамвай", а иногда и с "нескромными" — "С любовью к мысковчанам, А. Тулеев".

В начале двухтысячных, когда я ездил в Кемерово очень часто, приезжим вместе с главной достопримечательностью города, дворцом драмтеатра с классическими колоннами, обязательно показывали три пластиковых окошка на втором этаже "сталинки" по соседству.

— А здесь у нас губернатор живёт, — трогательно сообщали добровольные экскурсоводы из числа местных жителей. — В подъезде даже охраны нет, только консьержка, — видимо, эта информация должна была дополнить безупречный образ главного народного героя Кузбасса.

* * *

Мы ехали с моими коллегами по работе в "Сибири" Женькой и Игорем в переполненном автобусе с надписью на борту "С любовью к кемеровчанам, А. Тулеев" по областной столице. За окном мелькнул рекламный щит "Кузбасс поддерживает президента!" с изображением Путина и Тулеева, пожимающих друг другу руки. В какой-то момент у меня родилась шальная мысль — крикнуть пассажирам какую-нибудь гадость в адрес местного губернатора и посмотреть, через сколько секунд нам набьют морду и вышвырнут из автобуса...

Признание

В Красноярске недалеко от одноимённой гостиницы есть магазинчик "Папа, мама, я". Почему-то местоимение на вывеске вынесено вперёд и в центр, в результате чего композиция читается, как страшное признание несовершеннолетней дочери: "Папа, я мама".

Подвинься

В Иркутске тоже есть Академгородок. Не такой знаменитый и яркий, как у нас, но всё же довольно интеллигентный и остроумный.

Я шёл по тропинке к гостинице "Академическая", расположенной метрах в ста от автобусной остановки. В одном месте на тропинку нагло вторгался угол бетонного ограждения стройки — очень неудобно обходить, когда с сумками идёшь. Видимо, не я один был возмущён этим хамством, потому как на заборе было размашисто написано: "Дай пройти, писька!"

Номерное золото

Почему-то все продуктовые магазины в Барабинске, маленьком городке и крупной "половинной" станции на Транссибе между Новосибирском и Омском, имеют не только имена собственные, но и номера. И то, и другое написано крупно. Иногда получается забавно: "Магазин ЗОЛОТОЙ N4".

Город чебурят

Томск — это "Российский Кембридж", или "Сибирские Афины", кому как больше нравится. Я очень люблю Томск — в нашей суровой и брутальной сибирской обыденности город исполняет роль интеллигентного Питера при довольно бестолковом, но весьма напыщенном Новосибирске, играющем "в Москву".

Каждый пятый житель Томска — студент. На улицах города совершенно нет людей среднего возраста — либо молодёжь, либо профессура с бородками и сединой в волосах. А может, тридцати-сорокалетние просто "молодятся", и я их за студентов принимаю?

В Томске можно смело спросить дорогу у прохожих, если заблудился в узких улочках исторического центра, и тебя с большой вероятностью проводят до нужного адреса — какая-нибудь по-питерски прогуливающаяся по городу бабушка в берете и с тросточкой. В Томске есть огромный и фантастический по представленной литературе магазин "Букинист" — там можно запросто провести целый день, если библиофил и книгочей.

В Томске не составит большого труда найти гостиницу в самом центре рублей за триста с носа — просто она будет расположена в общаге одного из многочисленных здешних ВУЗов, следовательно, будет проходить по классу "ведомственных", хотя отличаться от таких же гостиниц тысячи за полторы не будет ничем.

Мы с Наткой бываем в городе минимум раз в год, и специально "возим" туда по очереди всех моих ближайших родственников — отца, маму, сестру. Отец посмотрел, наконец, на университет, который окончил в 1969-м году. Он учился в барнаульском филиале ТГУ, но в самом Томске не бывал. Сейчас хоть полюбовался "альма-матерью".

Томск — очень весёлый и, как сейчас модно говорить, "креативный" город. Про команды КВН "Дети лейтенанта Шмидта" и "Максимум" вы все наверняка знаете. А вот про то, что каждый год после выпускного в политехе белоснежному гипсовому Кирову в центре города красят один сапог в зелёный цвет, знаете вряд ли. И про то, что главным томским блюдом являются "чебурята", вы тоже, скорее всего, не слышали. "Чебурята" — это такие маленькие чебуреки — жареные вареники с мясом (совсем даже не "молодых чебурашек"), капустой, картошкой. Их подают в нескольких точках местного сетевого общепита "Сибирское бистро". Мы с Натальей, как собираемся в Томск, так друг другу и говорим:

— Что, поехали в Томск? Чебурят пожрём...

Второе место

Одно время мой друг Мишаня курировал несколько магазинов стройматериалов в близлежащих к Новосибирску больших и малых городах. Больше всего, помню, ему нравилось ездить в Анжеро-Судженск — там у него сложились какие-то особо теплые отношения с местной директрисой. Кроме прочих достоинств серьезная женщина была еще и яростным патриотом своей "малой родины".

— У нас название города второе место в мире занимает! — гордо сообщила как-то она моему товарищу.

— А первое у кого? — зачем-то удивился Мишка.

— А первое у Буэнос-Айреса, — ни капельки не смущаясь, выдала женщина.

Для справки. Свое чудное наименование Анжеро-Судженск получил от имен двух поселков, его образовавших: Анжерки (соответственно, названного по реке Анжере) и Судженке — так назвали место своего обитания шибко скучавшие по родине выходцы из Курской губернии.

Право порядка

О наболевшем. Согласовать объекты наружной рекламы в Омске практически невозможно — количество контор, чья печать требуется на разрешающих документах, не поддается счету. Одним из таких обязательных учреждений является местное ГИБДД — с ними нужно согласовывать всё, вплоть до режимной таблички магазина. В базе дорожных ментов хранятся фотографии всех "режимок" и иногда "гайцы" выезжают на охоту, сличая фактическую табличку с согласованным изображением. Если, не дай Бог, есть несовпадения (например, на их картинке написано "с 9 до 19", а в жизни — "с 10 до 20"), выписывают штраф.

Большевистская скромность

На здании краевой детской библиотеки в Барнауле висит памятная доска с гениальной по своей скромности цитатой из Н.К. Крупской: "Я рада буду, если ваша библиотека будет называться моим именем". Я не знаю, какой именно библиотеке было адресовано это высказывание супруги "вождя" — этой, или какой другой, но барнаульская названа не в честь Астрид Линдгрен или Туве Янсон... И даже имя Агнии Барто она не носит.

Запрет

На двадцатом году сибирской ссылки декабристам Трубецкому и Волконскому было разрешено переехать из забайкальского Петровского Завода в губернский, а потому более цивилизованный Иркутск. Там до сих пор в исторической, "деревянной" части города стоят два дома-музея. Собственно нижеописанную историю нам с Натальей рассказала одна из тамошних экскурсоводш.

Разрешение царя не означало окончательного помилования, и жизнь ссыльных была по-прежнему довольно жёстко регламентирована. В частности, им категорически запрещалось посещать балы. Но поскольку единственным домом в Иркутске, где чисто теоретически могли проводиться балы (там они и проводились), был дом самого Волконского (даже у Трубецких дом был поскромнее), сей запрет представлялся совершенно ничтожным.

Ленинское

Шушенское — посёлок на юге Красноярского края, куда Ленина когда-то ссылали. Кто бывал в тех местах, представляет, куда именно отправил бывшего дворянина "бездушный царский режим". В минусинской котловине, именно так называется эта местность на стыке нынешних Хакасии и Красноярского края, вообще-то, уникальный микроклимат — арбузы растут почти "астраханские", хотя, конечно же, Сибирь. Большевики не повторят ошибок "царизма" — отправлять будут туда, где и охранять-то не всегда требовалось — куда-нибудь в Норильск.

С тридцатых годов в Шушенском существует ленинский музей-заповедник, который одно время был чуть не главной сибирской достопримечательностью — передовиков производства в познавательные туры отправляли. С крахом коммунистической идеологии посёлок превратился в обычный райцентр — правда, с очень развитой инфраструктурой и нетипично аккуратный.

В Шушенском шикарная набережная Енисея с основательным речным вокзалом — говорят, в советские годы особым шиком считалось приплыть туда на "Метеоре" из Абакана. В райцентре-заповеднике есть асфальтированные тротуары и довольно приличная гостиница. "Ленинский" музей сейчас превращён в музей сибирского быта под открытым небом, хотя "ленинские" объекты, конечно, оттуда никуда не делись. В одном домике Ильич обитал, пока к нему Крупская с матерью не приехали, во втором — посолиднее, с деревянными колоннами, будущий вождь жил уже вместе с женой и тёщей.

Позабавило то, как работала советская пропаганда — её остатки до сих пор транслируются здешними экскурсоводами. Ленину "жестокий царизм" платил в ссылке "ВСЕГО" восемь рублей в месяц — правда, тут же поясняется, что этого ему хватало на полный пансион со стиркой белья, да ещё и на книжки оставалось. А вот старосте, избираемому из числа зажиточных селян, полагалось "ЦЕЛЫХ" сто рублей в год. Нехитрые арифметические операции доказывают, что жалование главы самоуправления было в годовом исчислении всего на четыре рубля больше, чем у ссыльного смутьяна. Или режим был не такой уж жестокий, или жесток он был не к тем.

В главном "ленинском" месте Сибири какое-то несметное количество различных памятников коммунистическому идолу — в пересчёте на количество населения и площадь, цифры просто "зашкаливают", но самым заметным остаётся живописная композиция, состоящая из мраморных плит на земле, раскрытой книги с цитатой из "первоисточника" и огромного столба с высеченной в нём головой Ильича. Монумент красив, но сейчас практически заброшен — по его плитам ходят аполитичные коровы и оставляют на них беспощадные "лепёшки", в целом довольно точно характеризуя отношение страны к своему бывшему вождю.

Мимикрия

В Горно-Алтайске есть магазин "Филипас". Буква "А" очень мелкая, и издалека вывеска — вылитый алтайский "Филипс", набранный кириллицей.

Самопрезентация

Однажды, когда я работал в финансовой компании "Мономах", мне пришло по факсу забавное рекламное предложение из Новокузнецка от газеты "Кузнецкий рабочий".

Дословно его содержание не воспроизведу, но первые строки выглядели примерно так:

"Город Новокузнецк — промышленный, культурный, образовательный центр южного Кузбасса, город с большой численностью населения, город с тяжёлой экологической обстановкой..."

Последнее было сущей правдой — когда я впервые побывал в Новокузнецке, мне показалось, что песня Анжелики Варум начала девяностых про "розовый снег, фиолетовый дождь" была написана не иначе, как под впечатлением от поездки в этот город. Но всё же сей печальный факт, вставленный в рекламную презентацию мэрского издания, звучал почти как прелюдия к бессмертной фразе из московских электричек: "Поможите, чем сможете!"

Город "понаехавших"

Благодаря Олегу Куваеву, автору гениальной Масяни, в народ ушла бессмертная фраза с характерной интонацией "Понаехали!", но почему-то относят её исключительно к столице нашей родины. Между тем, это словечко и производные от него актуальны и в других местах.

Вообще-то, все крупные сибирские города состоят из "понаехавших" — где-то раньше, где-то позже. В Омск массово переезжают из Казахстана и с "северов". Красноярск и Иркутск "питаются" жителями огромных и многолюдных субъектов Федерации, чьими столицами являются. Томск, будучи городом интеллигентно-образовательным, впитывает в себя иногородних студентов, которые потом остаются там жить. Кузбасс с его шахтами и металлургической промышленностью почти полностью состоит из потомков бежавших когда-то от бесправия и "голодухи" селян. А Новосибирск, подобно Москве, высасывает народ с огромной территории — от Ханты-Мансийска до Анадыря и от Норильска до Ашхабада. И я, и моя благоверная — из их числа.

Но всё-таки самый "понаехавший" город в Сибири — это Барнаул. Во всяком случае, там это более всего заметно. Барнаул, или, как его презрительно называют зазнайки-новосибирцы, Барнеаполь — центр огромного края, в котором до сих пор сельское по факту (5) население доминирует над городским. Алтайский край — сибирский брат-близнец края Краснодарского. По нашим, сибирским, меркам там довольно тепло, почва плодородная, и с водой больших проблем нет. Немудрено, что со времён столыпинской реформы эта территория — вторая "житница России" после Кубани.

Совершенно логично, что с затянувшимся на многие десятилетия кризисом в сельском хозяйстве, местный люд потянулся в краевой центр. Барнаул, основанный как канцелярия горного округа (там ещё у них и серебро с медью когда-то добывали), к семидесятым годам двадцатого века вымахал до неприличных размеров — больше пятисот тысяч, но городом, несмотря на многоэтажную архитектуру, так и не стал. Уклад жизни там до сих пор семейный, общинный, сельский. Я знаю, о чём говорю — мой отец родом из Барнаула, и там до сих пор живёт моя многочисленная "поздняковская" родня. Эта родня регулярно ходит друг к дружке в гости и выезжает два раза в год на "семейные" делянки в пригороде сначала сажать, а потом копать картошку.

Неудивительно, что в Барнауле можно запросто увидеть двух бабулек, которые стоят на разных сторонах широченного Ленинского проспекта и общаются, перекрикивая шум городского транспорта:

— А?

— За молоком, говорю, ходила!

— Привезли молоко уже?

— Ага, только уж больно жидкое!

А ещё в Барнауле по вечерам начинаются совершенно сельские по своему характеру "движения" молодёжи. На длиннющий проспект с бульваром вместо разделительной ближе к закату вываливают целые толпы праздно шатающихся молодых людей, заполняющих собой, кажется, весь город. Они ничего не делают — сидят на скамейках, лузгают семечки, болтают. Картинка, довольно шокирующая на первый взгляд, по сути своей — совершенно мирная. Обычные деревенские посиделки, просто деревня большая...

Мобильное

Эту историю смогут оценить только те, кто помнит, что мобильный телефон когда-то был предметом дико статусным. В те времена, когда "мобила" являлась неизменным атрибутом анекдотов про "новых русских".

2000-й год. Я был в первой в своей жизни иркутской командировке в составе делегации, включавшей, кроме меня, директора по рекламе авиакомпании "Сибирь" Мишу и менеджера по рекламе Олега. Мы ехали принимать дела у только что "съеденной" "Сибирью" местной авиакомпании "Саяны".

Командировка начиналась безрадостно. Во-первых, принимающая сторона нас не встретила, а только сообщила по телефону, что для нас забронирован трёхместный номер на всех в гостинице аэропорта — ни до, ни после я не видел тараканов таких размеров, как в том, с позволения сказать, отеле. Во-вторых, с утра за нами прислали не машину, а менеджера по рекламе "Саян", который предложил нам ехать в офис на автобусе. Мы пожали плечами, но послушно попёрлись на остановку.

Всю дорогу Мишке звонили на мобильный — трудовой день начался, и нужно было быть "на связи". Каждый такой разговор сопровождался взглядами, полными классовой ненависти, со стороны других пассажиров.

Ближе к центру города салон заполнился людьми "под завязку", и нас с Олегом оттеснили от нашего руководителя и иркутянина-сопровождающего. Мы продолжали уже на расстоянии наблюдать за Мишкиными переговорами по телефону и за тем, какую реакцию они вызывают в автобусе.

Пришла пора выходить — правда, об этом знал только наш местный коллега, находившийся рядом с главным рекламистом "Сибири". Миша решил воспользоваться случаем и отомстить своим подчинённым, покатывавшимся со смеху всю дорогу — телефон зазвонил у Олега, и вслед за его "алло!" раздался голос начальника из другого конца автобуса:

— Олег, мы сейчас выходим!

— Да, Миша, я понял, — ответил в трубку Олег и густо покраснел.

До сих пор удивляюсь, почему из автобуса мы вышли сами, без страстной физической помощи наших попутчиков, спешащих на работу иркутян.

Истории с дня рождения

В 1999-м году у меня был удивительный день рождения. Мы с Натальей жили тогда в Бердске, пригороде Новосибирска, и к нам, совершенно не сговариваясь, одновременно нагрянули в гости одноклассник и однокашник по универу Егор, живущий ныне в Москве, товарищ по детству Виталя и отец. Последние двое — из Павлодара. Однокомнатная квартира в одночасье превратилась в ильфо-петровское "общежитие имени монаха Бертольда Шварца". Отец через какое-то время уехал назад в Павлодар, а друзья остались праздновать моё двадцатитрёхлетие.

В единственной комнате за праздничным столом собрались моя сестра, Егор, Виталя, супруга Наталья, друг и одногруппник Женька с невестой Светой и Мишка, который тогда ещё не уехал в Сочи, а жил с родителями в Бердске, с братом Тимуром — ныне, к сожалению, покойным. Главным героем вечера сегодня был вовсе не я, главным героем был Мишка.

Мишка — стопроцентный "россиянин" — хоть в музее показывай как образец толерантности и терпимости в нашей стране. Его отец — коренной деревенский сибиряк из-под Новосибирска, мать — дочь татарского купца из казахстанского Кокчетава. Мишкины родители — кандидаты точных наук. Преподавательская семья подолгу жила в Томске, Джамбуле, Кокчетаве и до сих пор поддерживает отношения с большой роднёй из многих городов бывшего СССР.

У Мишани удивительное чувство юмора, зачастую людям не понятное, и очень точный взгляд — это он научил меня выискивать, запоминать и записывать "сценки" из жизни и какие-то, на первый взгляд, незначительные, но в действительности говорящие о многом факты истории.

В этот раз, почувствовав благодарную публику, мой друг был "в ударе". Он рассказывал нам о том, как ездил в Петербург, в командировку от мясокомбината, где работал одно время. У Мишки есть множество "масок" для своих рассказов, иной раз он любит поиграть в "очень простого парня".

— Собрался я в Мариинку сходить — ну, надо, раз уж в Питере оказался. "Жизель", — рассказчик нарочито делал упор на букву "е", — называется балет. Пришёл, сижу, смотрю. Девки по сцене бегают: "топ-топ-топ", "топ-топ-топ". А все, главное, хлопают. Она бухнется, раз захлопали, еще раз — ба-бах на сцену, опять хлопают. Чувствую, всё, не могу смотреть, как они грохочут, надо коньяку выпить. Сходил в буфет — посидел, выпил, хорошо мне так стало. Возвращаюсь в зал, к соседке поворачиваюсь, спрашиваю: "Чо здесь?" А она, прикиньте, говорит — всё, мол, Жизель "ласты склеила". Я — на часы, сколько ж я пил-то — да нет, вроде немного времени прошло. Подожди, говорю, балет же "Жизель" называется? А как она дальше-то будет? Оказывается, там её то ли дух, то ли привидение потом по сцене бродит...

Рассказ продолжался в таком же духе, пока "спектакль не кончился". Все, кто присутствовал за столом, к тому времени уже лежали под ним. Мишка закончил про Мариинку и тут же перешёл к следующему "блоку" (это его словечко, он всё "блоками" рассказывает), внезапно сменив "маску". Теперь Мишаня был простым, но очень интеллигентным парнем.

— Отправили меня от комбината магазины мониторить, — начал мой друг. — Дали водителя с машиной. Боря у нас водитель, в Ленинском районе живёт. У него, кстати, прямо на костяшках пальцев написано: "Боря", — ну, в Ленинском районе человек живёт... Одет так — по-спортивному... Он мне говорит: "Чо, слышал, ты в Питер ездил?" Я говорю: "Ну!" Он говорит: "Ну и чо там в Питере?" Да вот, говорю, в театр ходил, в Мариинский. Боря так разулыбался, а зубы золотые, говорит: "Театр, говоришь?" Помолчал немного и выдаёт: "Ты знаешь, Мишаня, я сам такую х..йню люблю! Оденешь костюмчик, рубашечку, галстук, выйдешь, как человек... Ну, спортивка же зая..ывает!.."

Я не буду пересказывать здесь нашу реакцию. Скажу только, что фразой про "зая..ывающую спортивку" все зрители того Мишкиного "шоу" теперь обозначают свою потребность сменить гардероб или просто одеться поприличнее.

* * *

"Вторая серия" того же дня рождения проходила в офисе конторы, в которой мы тогда с Мишкой трудились вместе. Было уже поздно, все были в изрядном подпитии, но самые "крепкие" продолжали праздновать. К числу последних относились мы с Натальей и Мишкой, естественно, мои друзья из Москвы и Павлодара (а куда им было деться, пока я праздную?) и наша бухгалтерша Ольга Павловна — святая женщина, из тех, кому, как говорится, "всё Божья роса". В какой-то момент вечера разговор зашёл о Казахстане, и тут "Ольга Пална" выдала такой мощнейший "блок"!

— А я слышала, — несколько неуверенно начала классическая сорокалетняя блондинка с несчастливой семейной жизнью, — что у русских, которые живут в Казахстане, глаза узкие!

Мы, присутствовавшие за столом "русскоязычные" казахстанцы, переглянулись, не понимая, шутка сие было или нет.

— Там у них, — продолжала бухгалтерша, для неё это было "у них", — солнце яркое, и ветер с пылью, поэтому, когда они, — всё-таки "они", четверо русских выходцев из Казахстана в метре от неё ничего не значили, — там долго живут, то глаза у них постепенно сужаются. И они все становятся узкоглазыми!

Ольга Павловна закончила делиться с нами своими познаниями в области антропологии и замолчала. В офисе повисла тишина — никто не решался продолжать беседу. Я лично чувствовал себя почти что Воландом, которому пытались доказать, что его не существует...

Всё-таки хорошая традиция была в советские годы — школьный туризм по стране. Если уж не историю родины, то хотя бы как выглядят местные жители, был шанс запомнить!

Друзья

Кисёлевск, или как его зовут местные, "Кисельбург" — мрачный и бестолково устроенный шахтёрский городок в Кузбассе. В центре на низеньком постаменте стоит памятник сразу "обоим классикам" — Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу. Стоят, беседуют — о мировой революции, наверное.

Помощь центра

По городу Черепаново, где живёт ещё один брат моего отца, мы шли с Наткой на вокзал, надеясь успеть на новосибирскую электричку. Около памятника погибшим в войне горожанам увидели несколько свадебных автомобилей. Рядом с машинами происходила сценка, буквально выскочившая из фильма "Любовь и голуби": жених наотрез отказывался ехать в ЗАГС без галстука, но никто из присутствующих завязывать галстук не умел.

Огромный лысый дружка держал главный мужской аксессуар на вытянутых вперёд руках, как самое дорогое в своей жизни, и озирал площадь, пока его взгляд не остановился на нас с Натальей.

— Слышь, галстук завязать можешь? — умоляюще спросил меня шафер.

Я сказал, что могу...

Никогда ещё не ощущал столько восторженных взглядов! Галстук я завязал на себе классическим "Виндзором", а счастливая невеста водрузила его после на своего избранника...

Правда, потом от стакана водки в благодарность мы с Наткой кое-как отбились...

Милицейское

В Абакане единственный раз в жизни видел милиционеров (они в форме были), сидящих большой компанией на уличной скамейке и дружно распивающих "из горла" пиво.

Приветствие

Ранним утром поезд въехал в Новокузнецк, и все пассажиры вывалили из своих купе к окошкам, ожидая вокзала. Моя соседка, красивая длинноволосая девчонка, возвращавшаяся домой после семестра учёбы в новосибирском ВУЗе (как выяснилось во время вчерашней беседы), смотрела на родные для неё дома и вдруг очень трогательно поздоровалась со своей малой родиной вслух:

— Здравствуй, Кузня, гопотинский край!

Конец эпохи

Город Бердск в советские годы жил богато — сложное военное машиностроение, военная же "химия". Но в девяностые стало туго — всё остановилось, город зимой мёрз, а люди спасались натуральным хозяйством и тем, что под боком есть областной центр, где работа всё-таки была. Немудрено, что в те времена город являлся коммунистическим оплотом — местный городской совет на сто процентов состоял из коммунистов-зюгановцев, а два депутата от Бердска в совете областном были лидерами Новосибирского обкома КПРФ.

К 22 апреля (кто не знает, это день рождения Ленина) стоящий около городского дома культуры памятник вождю пролетариата обязательно "золотили" бронзовой краской — причем делали это с таким остервенением, что в какой-то момент лицо персонажа пропало под толстыми слоями эмали.

Но с торжеством "путинской стабильности" в городе всё радикально поменялось. Места там почти курортные — Обское море (6), пляжи, Бердский залив в устье здешней речки, Берди, леса, чистый воздух. Статус самостоятельного города гарантирует, что при ведении бизнеса общаться придётся с совсем другими, гораздо менее жадными, чем в Новосибирске, чиновниками. Земля дешевле, с коммуникациями полегче. В результате город расцвёл и начал мощно меняться.

Мы шли с Натальей по улицам Бердска, в котором после университета прожили четыре года, и не узнавали его. В город пришёл "постмодернизм". На углу улиц Ленина и Горького есть крупный гастроном, сейчас переделанный и осовремененный. Вывеска на нём гласила, что магазин теперь называется "Ленинский". Такое кощунство здесь раньше было немыслимо! На той же улице Ленина, в другом месте, заметили ещё один пример "святотатства" — опять же гастроном, "Правда", с вывеской, набранной шрифтом одноименной коммунистической газеты.

Около памятника Ленину мы увидели сценку, окончательно нас доконавшую. Рядом с Ильичом стояли две маленькие девочки, одной года четыре, второй — лет семь. Та, что постарше, разумеется, держала малую за руку и всем видом своим показывала собственную "взрослость". Та, что помладше, заинтересовалась памятником и спросила у старшей подруги:

— А что за дяденька стоит?

"Взрослая" не могла не ответить на вопрос "малышни", но ответ всё-таки прочитала с постамента:

— Ленин! Вот что за дяденька!

Надо же — наконец-то, подрастает поколение, которое узнает, кто такой Ленин, только в учебниках истории!

Тогда в Бердске я понял, что эпоха коммунистов всё-таки уходит...

Провинциальное

Ачинск, хоть и имеет развитую и востребованную промышленность — глинозёмный и нефтеперегонный заводы, но внешне очень похож на Бийск — город во всех отношениях "грустный". И там, и там очень много запущенных и заросших травой памятников архитектуры в центральной части города.

Мы с Натальей гуляли по Ачинску и фотографировали интересующие нас объекты, пока нас не "застукала" какая-то местная бабушка.

— Вы из газеты? — спросила старушка.

— Нет, — ответили мы. — Мы — туристы из Новосибирска!

— А-а-а, — понимающе закивала бабуля. — Так вот, напишите обязательно, что тополя ломаются, а их никто не убирает!

Пишу, как просили. Тополя в Ачинске ломаются, и их никто не убирает.

Раздвоение личности

Бывший директор одной из "бывших" авиакомпаний, совсем недолго проработав руководителем местного филиала "Сибири", стал директором аэропорта в областном центре. Почему-то заняв новую должность, он первым делом начал чинить препоны своему предыдущему работодателю. Я, во всяком случае, лично видел подписанное им от авиакомпании "Сибирь" письмо на имя директора аэропорта с просьбой разместить в зале вылета фирменный лайт-бокс. На письме стояла его же (правда, теперь уже в другой должности — того самого директора аэропорта) резолюция: "Отказать!" Человек отказал сам себе. В медицине это называется шизофренией.

Корни

Отец познакомился с мамой в Павлодаре. Он переехал туда из Барнаула, потому что в стремительно развивающемся тогда Северном Казахстане было много работы и быстро давали жильё. Мама, коренная алма-атинка, попала в Павлодар по распределению политеха. Во время "второй серии" свадьбы в Барнауле ("первую" сыграли с друзьями в Павлодаре) выяснилось, что мамин отец, мой дед Николай Михайлович, и отцова мать, моя бабушка Елена Кузьминична, родом из соседних районов Алтайского края — Мамонтовского и Топчихинского соответственно, даже знакомые общие нашлись.

Мы с Натальей познакомились в Новосибирске: я приехал учиться в универ из Павлодара, а она из небольшого приморского города Дальнегорска. Довольно скоро выяснилось, что Наткина мама — из алтайского Камня-на-Оби, а отец — из Шипуново. Совсем рядом с Шипуново — та самая бабушкина Топчиха, а ещё ближе — Поспелиха, где живёт двоюродный брат моей мамы.

Забота

Интересный слоган имеет хлебокомбинат в самом центре Ленинска-Кузнецкого: "Мы печёмся о вас!" Вроде про заботу, а получилось "профессиональное".

Горное

Наша поездка на Телецкое озеро подходила к концу. Вся обязательная программа, рассчитанная на пять дней очень плотного осмотра местных достопримечательностей, была выполнена. Но у нас с Натальей оставалось ещё два оплаченных дня проживания. Практически вся "наша" группа, с которой мы пробовали алтайскую "араку" (7), сплавлялись по Бие, лазили на гору Кибитек и ходили на катере к южному берегу озера, мысу Кырсай, разъехалась по домам. На турбазе "Золотое озеро" из знакомых нам людей оставалась только семейная парочка из Москвы, Таня с Алексеем, и это было приятно — с ними мы очень сдружились за эту неполную неделю.

Первый из оставшихся дней мы бесцельно слонялись по турбазе, купались в озере — благо вода к тому времени немного прогрелась, и время от времени встречали москвичей. Мы обменивались с ними информацией о том, кто что делает — они, в общем, тоже маялись от скуки и безделья. Я решил подбить их на небольшое путешествие в село Турочак, расположенное километрах в пятидесяти от Артыбаша, места нашей дислокации. Во-первых, поездка обещала быть интересной, и мне хотелось поделиться ею с москвичами, а во-вторых, был шанс уменьшить наши затраты вдвое — я к тому времени уже почти договорился обо всём с местным таксистом Пашей, чей телефон мне дал кто-то из многочисленных торговцев сувенирами и мёдом около нашей турбазы. Таня с Алексеем охотно согласились составить нам компанию и разделить финансовое "бремя".

На следующий день мы, как условились, встретились с москвичами около беседки — там, где всегда собиралась наша группа перед очередным походом. Вместе вышли на автостоянку к торговцам сувенирами и нашли машину с нужным номером. Автомобиль, на котором нам предстояло ехать в Турочак, оказался не просто "бежевой шестёркой", а "тюнингованной бежевой шестёркой" — передние фары выглядели очень "хищно", а на багажнике стояло "антикрыло". Водитель был ещё более странный — невысокий и совсем юный паренёк в майке, джинсовых шортах, бейсболке задом наперёд и кожаных перчатках без "пальцев". Я тогда только начал догадываться, что Пашиным кумиром был Михаэль Шумахер.

Мы договорились с москвичами, что, пока будем ехать "туда", сидеть на переднем сиденье и фотографировать буду я, а когда поедем назад, вперёд сядет Алексей, фотками потом просто обменяемся.

Паша пристегнулся сам и заставил пристегнуться меня. С самого нашего старта стало ясно, что скорость ниже ста километров в час водитель презирает. Я и на приличной трассе к такой скорости отношусь немного настороженно, а тут мы ехали по серпантину горных дорог. Честно, было очень страшно, хоть Паша и вёл своего "тюнингованного" коня весьма уверенно.

Когда я перед поездкой на Алтай читал различные буклеты и путеводители, обратил внимание на то, что название села везде писалось по-разному: где-то "Турочак", где-то "Турачак". Сейчас, когда мы мчались туда, я решил обратить внимание на правильное написание. Я, вообще, очень внимательный, если заметили. Мы однажды в Заводоуковск с Ялуторовском, как шутит Натка, съездили лишь для того, чтобы узнать, где же в этих названиях ударения ставят (8).

На въезде в райцентр (а Турочак — райцентр горной республики) стояли красивые бетонные буквы "ТУРАЧАК". Ага, значит, всё-таки "а". Но чуть дальше появился дорожный знак-указатель населённого пункта, и там было написано "Турочак". Я не выдержал и громко спросил куда-то в пространство:

— А как всё-таки верно?

— И так, и так, — ответ на мой вопрос знал наш водитель. — У алтайцев с грамматикой туго, им главное, чтобы понятно было.

Не уверен, что ответ Паши был правильным — в конце концов, даже если всё равно алтайцам, нам-то, русским, нет! Должны же тут как-то прописку делать, документы выдавать?

В Турочаке (для себя принял, что пишу через "о") нас интересовало несколько объектов, среди которых самым важным была скала Иконостас. Огромная базальтовая глыба высотою метров пятьдесят нависала над трассой в нескольких километрах от райцентра. "Иконостасом" её назвали ещё до революции, но в советские времена местные энтузиасты решили создать-таки "икону". Сразу после войны какой-то работник здешнего райкома комсомола несколько месяцев спускался в специальной люльке с вершины и высекал в скале барельеф Ленина. Занятие было по-азиатски упорным, и по-азиатски же бессмысленным. Зато да, теперь скалу "украшает" профиль вождя, нарисованное красной краской знамя, и слова, которые сейчас читаются как насмешка: "Имя Ленина, его дело, труд и учение будут жить вечно". Аминь!

Смотри у меня...

Новосибирск знаменит на весь мир своим Академгородком, где в частности располагается мой родной университет. По иронии судьбы, дорога в Городок (именно так его называют и собственно горожане, и, тем более, "академовцы") пролегает через район, считающийся в Новосибирске самым криминальным, Первомайку. Поэтому в общественном транспорте интеллигентные женщины с Фаулзом под мышкой и студенты-очкарики обычно соседствуют с вечно полупьяными "гопниками", типичными жителями Первомайского района.

В середине девяностых на длинный маршрут от метро "Речной вокзал" до Академгородка (километров двадцать) пустили "междугородные" "Икарусы" с высокими креслами и тарифом раза в полтора выше, чем в обычном автобусе. Мы с другом Егором после поездки по магазинам в центре возвращались в свою студенческую общагу, сев в такой вот, "коммерческий", "Икарус". Ожидая пассажиров, автобус стоял на конечной остановке и "рычал". Заняться было нечем, и мы невольно стали прислушиваться к разговорам наших попутчиков. Где-то в самом хвосте сидели типичный молодой житель Первомайки и его подружка, которая что-то громко и пискляво рассказывала своему бойфренду. Её слова из-за уникального тембра голоса и рёва мотора звучали неразборчиво. Зато отчётливо слышались реплики её друга. Диалог странной парочки для нас выглядел так:

— Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

— А ты чо?

— Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

— А она чо?

— Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

— А он чо?

— Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

— А ты чо?

— Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

— Смотри, ты у меня допи..дишься!

"Первомаец" поставил жирную точку в беседе. До самой Матвеевки (ключевой остановки в Первомайском районе) девушка ехала молча.

Ильфо-петровское

Настоящее бессмертие художественным произведениям обеспечивают типажи. Это моё мнение — я его сам сформулировал, хотя наверняка какого-нибудь критика-литературоведа и процитировал невольно.

В отделе рекламы одной из тех контор, где я какое-то время трудился, работает осовремененный аналог "Эллочки-людоедки". Работает дизайнером, зовут Настей.

У Насти есть набор фраз, коими она общается с окружающими её коллегами-рекламистами.

"Слышь, чо?" и "Чо надо?" — выраженное соответственно в чуть менее и чуть более экспрессивной форме неудовольствие от обсуждения её, Настиной, персоны либо результатов её работы.

"Щас выйдешь за периметр" — родившееся явно по мотивам ежедневных просмотров "Дома-2" выражение (не часто в нашей жизни услышишь слово "периметр"), звучит предельно угрожающе и обычно после ответа оппонента на одну из предыдущих фраз Настиного лексикона, означает предстоящие после работы разбирательства с Настей "один на один".

"Там же, так же!" — оборот, который должен ориентировать менеджеров в расположении на диске ("там же") и имени ("так же") файла, результирующего Настину работу после внесённых менеджером-заказчиком правок.

"Везётже-е-е-е!" — словечко, передающее Настину зависть к коллегам по работе, чаще всего произносится при уходе кого-то с работы раньше положенного срока.

"Удачных выходных!" — исключительно формальное пожелание Насти всем окружающим её людям при прощании в пятницу, по всей видимости, должное свидетельствовать о Настиных вежливости и миролюбии.

У Эллочки-Насти есть даже своя собственная "Вандербильдиха" — та, кто не даёт ей спать спокойно. Настину соперницу зовут Ксения Собчак, и живёт она в Москве. Отважная новосибирская дизайнерша, будучи ограниченной довольно скромной зарплатой, как может, соревнуется с "Собчачкой" в гламурности, и, к чести Насти, победитель в этой битве пока совсем не ясен. Настя покупает дорогих персидских котят, которых потом выгуливает на поводке в торгово-досуговых учреждениях областного центра, ездит на розовой "гламурненькой" "Тойоте-Витц", проводит отпуск в "экзотических" странах типа Болгарии и одевается, на взгляд обывателя, очень вызывающе: например, в зелёную кофточку, чёрную короткую юбку с "рюшечками" и бордовые колготки.

А ещё в Насте, этнической украинке, идёт яростная внутренняя борьба разумного существа с анекдотичным "хохлом" — нагловатым, жадным, хитрым, но всё равно бестолковым. Как сейчас, помню ситуацию, когда перед Новым годом кто-то из контрагентов одарил наш рекламный отдел совершенно ужасной картинкой из ИКЕИ, где на белом фоне несколькими штрихами была "обозначена" кошка. Лично у меня сие творение безвестных шведских дизайнеров вызвало ассоциации с "карлсоновским" "Портретом моего кролика" — там тоже, помнится, было довольно много условностей. Посмеявшись над картиной всем отделом, мы начали, как обычно, решать, кто же именно заберёт её себе — мы всегда так "пристраиваем" подарки отделу. Угадайте, кому достался "Портрет шведской кошки"?

Одиночка

Есть такая присказка про русскую женщину: "Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик". Именно такой женщине стоит памятник в Камне-на-Оби. Там на набережной проплывающие мимо суда встречает гигантская каменная тётка, сжимающая в руках сразу оба коммунистических символа — и серп, и молот.

Буддистское

В Красноярске есть гигиеническое заведение, называющееся "Баня Парикмахерская "Путь к себе". Неисповедимы пути к себе.

Голливудское

Какая-то эпидемия патриотической гигантомании захлестнула Сибирь. Для её воплощения необходимо, чтобы город располагался на реке, и при этом один из берегов обязательно был обрывистым.

Сначала в Барнауле в районе бывшей краевой "Выставки достижений народного хозяйства" появились огромные буквы "БАРНАУЛ", встречающие гостей города, въезжающих по "новому" мосту. А недавно совершенно идентичную конструкцию, только со словом "КУЗБАСС", я увидел на правом берегу Томи в Кемерово — ей, по замыслу авторов, должны любоваться горожане, прогуливающиеся по набережной, которая располагается на берегу левом.

Моя супруга Наталья, правда, нашла утилитарный смысл слова "КУЗБАСС" в центре города, предположив, что надпись сия необходима для ориентации кемеровчан на местности после бурно проведённого Дня Шахтёра.

Потеря памяти

История из Казахстана, но очень "русская", и потому она здесь.

На пятидесятилетие моему отцу директор завода подарил бутылку настоящего французского коньяка, которую батя торжественно поставил в сервант со словами: "Выпьем на ближайшей свадьбе!" Имелись в виду либо замужество моей сестры, либо моя женитьба.

Вообще-то наша семья непьющая — в смысле, совсем непьющая, даже, как говорится, "по праздникам" не злоупотребляем. У моих родителей в холодильнике всегда стоит пара початых бутылок вина, и никто никогда не может вспомнить, когда, на какой праздник и в каком году их открывали.

Наша с Наткой свадьба тоже была "двухсерийной", как и в своё время у моих родителей. В нашу павлодарскую квартиру на "вторую серию" собралась разношёрстная компания, состоявшая из "друзей семьи", немногочисленных родственников со стороны жениха и невесты и моих павлодарских, тогда еще не разъехавшихся из Казахстана, друзей.

Я уж не знаю, с чего вдруг, но на празднике все чрезвычайно напились — и мои друзья, и "друзья семьи", и даже мои совсем непьющие родственники. Я на следующий день, вообще, "дышал через раз".

Уборка квартиры с утра проходила вяло и как-то "похмельно"... Среди мусора обнаружилась пустая бутылка из-под того самого, "директорского" коньяка, но ни одна живая душа не могла вспомнить не только вкуса, но и то, в какой момент торжества его выпили.

Кое-что о лозунгах

В малых городах очень популярны лозунги на улицах — о наиболее примечательных я писал выше. Конечно, чаще всего встречается что-нибудь местечково-патриотическое, вроде того откровения, что стоит в одном из городков Новосибирской области: "Мы любим свой родной Каргат!" Правда, иногда из лозунгов можно делать некоторые выводы.

"Город — это его жители. Чистый город — это культура его жителей", — висит в городе Заринске Алтайского края. Не знаю, как насчёт культуры, но населённый пункт действительно довольно чистенький и ухоженный.

"Наркомания ведёт к преступлению" — мораль, расположенная на улице Чорос-Гуркина в Горно-Алтайске. Значит, всё-таки есть проблемы в столице суверенного субъекта?

Зато вот в городе Искитиме Новосибирской области, который одно время как раз считался главной оптовой точкой по распространению тяжёлых наркотиков, в центральном парке стоит щит уж с совсем "хипповским" воззванием: "Сотвори в душе добро и пошли его людям!" Правда, не уточняется, как именно искитимцам нужно пересылать сотворённое в душе добро.

Местная валюта

Эта история произошла с моим другом Лёшкой, когда он в 1995-м году в городе Норильске Красноярского края проходил преддипломную практику от Уральского политеха (он же УГТУ-УПИ, ВУЗ, в котором Ельцин учился когда-то).

Парни, а Лёха там был не один, весело работали на одном из предприятий будущего "Норильского Никеля" и так же весело проводили свой досуг после трудовой смены — смотреть телек и приобщаться к происходящему в стране им, видимо, было некогда. Поэтому, когда они пришли в кассу за своей законной, не самой маленькой по среднероссийским меркам, зарплатой, то шибко удивились, получив полагающиеся суммы только что введенными в обращение десятитысячными (деноминация в России в 1997-м году прошла, кто не помнит) купюрами с видами Красноярска.

Напомню, Лёха и сотоварищи прибыли в Норильск из Екатеринбурга — города, в котором местный губернатор Россель на полном серьёзе в особо тугие времена вводил "уральские франки". Немудрено поэтому, что парни приняли новенькие деньги с видами краевой столицы за какую-то местную валюту. Представляю, что творилось у них в головах — не иначе прикидывали, по какому курсу менять "красноярские рубли" на "уральские франки"!

Все-таки хорошо, что девяностые уже кончились.

Как в Томске университет открывали

Этой истории я не нашёл документальных подтверждений, мне её рассказывали родители Мишки, прожившие очень долгое время в Томске — они там в университете преподавали. Но даже если она не до конца правдива, всё равно показательна.

Университет в Томске открылся в 1888-м году и стал первым за Уралом. Львиную долю средств на строительство выделило, конечно, правительство, но в финансировании стройки приняли участие и горожане. Причём не только купцы или богатые мещане — вложиться в дело просвещения хотя бы копеечкой считали своим долгом все томичи.

После открытия университета простые жители начали изъявлять желание посетить его с "экскурсионными" целями, но этому противилось руководство образовательного учреждения. Для того чтобы понять причину столь яростного сопротивления, нужно понимать, что такое Томск. Как и Питер, этот город расположен на болоте, и местная грязь, жирная и липкая, до сих пор является чуть не главной достопримечательностью. Университетские начальники обоснованно опасались, что простолюдины принесут на ногах эту самую грязь, а заодно "захватают" руками только что выкрашенные стены.

Под нажимом общественности чиновники от образования, наконец, сдались — был объявлен день открытых дверей, когда в помещение должны были запустить всех желающих. В университете с ужасом ждали этого дня, и вот он наступил. Огромная толпа стояла перед зданием, но едва двери распахнулись, люди, не сговариваясь, начали снимать свою обувь — ботинки, сапоги, галоши. Университет горожане обходили босиком, держа руки за спиной — никому и в голову не пришло ничего "лапать".

Кстати, в томском универе до сих пор лежит "тот самый" паркет с открытия. А чего ему сделается? Лиственница!

Омское

Однажды я попал в командировку в Омск со своей нынешней начальницей, Леной. На вокзале нас никто не встречал — приехали без предупреждения, потому как хотелось нам проинспектировать инкогнито наши здешние магазины. Велика в сибирских корпорациях страсть поиграть в "Гаруна Аль-Рашида".

Поезд пришёл рано, и до открытия магазинов мы собрались попить кофейку в каком-нибудь рано открывающемся или поздно закрывающемся заведении. В кафе на вокзале была пересмена, поэтому мы вышли на один из центральных проспектов города, проспект Маркса. Все встречавшиеся нам точки общепита открывались минимум в десять утра, максимум в час дня. Пройдя по центру города добрых пару километров и так и не встретив ничего "кофейного" и работающего, мы поймали такси. По причине "замёрзлости" (а дело было в начале марта) маршрут водителю был сформулирован максимально лаконично:

— Туда, где дают горячий кофе в это время суток!

Оторопевший шофёр повернулся к нам:

— А таких мест в Омске нет!

Видимо, миллионный город на Иртыше блюдёт крепкие семейные традиции, ибо завтракать вне дома — очевидно, первый признак морального разложения.

Пришлось ехать сразу в офис — он у нас в Омске с восьми работает.

Источник

Райцентры в провинции — это настоящие очаги энтузиазма, творчества и самоорганизации. Я, вообще, уверен, что если в России и будет подъём — не экономический, тот, понятно, что с Ханты-Мансийска идёт, а тот, что потом пафосно назовут "возрождением нации", то начнётся он именно в районных центрах.

Действительно, только там есть дома культуры, в которых часто работают совсем не равнодушные люди, организующие на "голом энтузиазме" поэтические вечера и тематические лекции, школы с "настоящими" педагогами, музеи, досконально изучающие историю и быт родного края. Я могу назвать несколько райцентров Новосибирской области, где мне по-настоящему понравилось. В Ордынском, Болотном и "историческом" посёлке Колывань — великолепные музеи, в Черепаново — дом культуры весьма приличный, в Сузуне — и музей (им сам Бог велел, монетный двор Сибирский там когда-то располагался), и дом культуры.

А ещё в райцентрах есть районные газеты — там тоже частенько работают энтузиасты и патриоты своей "малой родины". Хоть иногда их творчество и вызывает улыбку. В Мошково, например, слоган местной "районки" звучит так: "Районная газета — источник доброты и света". Забавно, но, кстати, недалеко от истины.

Засиделись

Однажды у меня состоялось знакомство сразу со всей роднёй моей жены по отцовской линии. Наткин папа погиб в автокатастрофе, когда ей было всего восемь лет, а брату — девять. Со свояками Натальина мама тем не менее общается очень плотно: Алтайский край, общинность, семейственность — всё так же, как и у моих Поздняковых.

В апреле 1999-го мы приехали в райцентр Шипуново на семидесятилетие Наткиной бабушки Нины Дмитриевны, заслуженного учителя РСФСР и просто очень доброго и интеллигентного человека.

На юбилей к любимой "бабе Нине" собралась родня со всего края — из Заринска, Камня-на-Оби, Рубцовска. Ну и, конечно, все "шипуновские" тоже были здесь.

Как ни странно, всех гостей больше всего интересовала моя персона — как жителя почти столицы (9) меня спрашивали про политику и экономику, про будущее страны и их родного Алтайского края. Я, дико смущаясь, отвечал на вопросы как мог и тщетно пытался перевести разговор на какие-то другие темы.

Гуляли весь день и расходиться-укладываться начали только ближе к полуночи. За столом оставались только самые "крепкие" — муж Наткиной тётки, директор заринского строительного треста, дядя Юра, и двоюродный дядька моей супруги, "дядя Хава" (он, вообще-то, Вячеслав, но его моя Наталья в детстве "окрестила" "дядей Хавой", теперь все так и зовут). Я не был "крепким", но подвыпившие родственники жены всё никак не отпускали меня — терзали и терзали своими Жириновскими, Зюгановыми да Ельциными... В конце концов, часа в два ночи я не выдержал и вышел из-за стола, сообщив оставшимся, что больше не могу ни пить, ни разговаривать.

В бабушкином доме ночевало много иногородней родни, поэтому нас с Натальей, как представителей молодёжи, положили в зале на пол. Наше "спальное место" располагалось через стенку от кухни, и всю ночь сквозь сон я слышал "бу-бу-бу" из-за стены.

Проснувшись часов в семь утра, я понял, что "бу-бу-бу" мне не приснилось. Я оделся и вышел к людям. На кухне в тех же позах и в той же одежде, но чуть более красные и опухшие сидели дядя Юра и "дядя Хава". Сменились только декорации — вместо салатов и мяса теперь перед ними были сушёная рыбка и соленья, а вместо вчерашней бутылки водки — трёхлитровая банка пива. Я так и не понял, то ли они не ложились и бубнили всю ночь, а антураж им уже заботливые жёны поменяли, то ли они просто, проснувшись раньше всех, уже успели засесть за вчерашний разговор.

Закономерность

Странно, но почему-то как ни встретишь в Иркутске симпатичный дом, как ни прочитаешь табличку на дверях, так непременно это будет отделением кожно-венерологического диспансера...

Ещё раз о династиях

В центре Горно-Алтайска есть магазин с названием в духе новояза двадцатых годов — "Разноторг". Несмотря на свою дурость, название более чем говорящее — там, действительно, есть всё. Например, там есть магазинчик детских товаров, который называется "Разнотошка".

Скромная самонадеянность

Розничные продавцы в провинции, вообще, очень радушны. О чём, кстати, практически всегда сообщают на своих вывесках. Иногда, правда, несколько пугает их самонадеянность. Например, в алтайском городе-курорте Белокуриха есть магазин, называющийся "ВСЁ ВСЕГДА ДЛЯ ВСЕХ". Площадь у него квадратов пятьдесят, так что в правдивости вывески можно усомниться.

А иногда торговцы, наоборот, бывают по-детски неуверенны. Вон, в хакасском Саяногорске есть магазинчик, который рекламирует себя так: "ЗДЕСЬ ЕСТЬ ПОЧТИ ВСЁ ПОЧТИ ДЛЯ ВСЕХ". Оба раза слово "почти" написано очень мелко, но всё равно, откуда такая нерешительность? Берите, саяногорцы, пример со своих коллег из Белокурихи!

Понятное

Очень часто провинциальные вывески и рекламные воззвания сделаны в максимально доступных для простых людей формах.

Например, в рабочем посёлке Посевная (да, посёлок Посевная, "посёлок" — он, "Посевная" — она) есть закусочная "Центровая" — чтобы сразу было ясно, кто в населённом пункте главный.

А вот в шахтёрском Прокопьевске видел рекламный щит, рекламирующий организацию, которая называется "С понтом" (зачеркнуто), поверх размашисто — "ТИПО" и набранное нормальным шрифтом "графия".

Космополит

Ещё одна история от моего друга Мишки. Он тогда ещё жил в Сочи, а сюда приехал погостить к родителям. Это был год не то 2005-й, не то 2004-й.

Мишкин приезд бурно отмечался на даче нашего общего знакомого, Вити. Меня тоже звали, но я почему-то не поехал. Компания, как водится, серьёзно напилась, а наутро собралась разъезжаться по домам. До конца не протрезвевший водитель не справился с управлением, и машина, в которой ехал Мишка, перевернулась. К счастью, никто из находившихся в автомобиле серьезно не пострадал, но гаишники всё-таки на место происшествия прибыли. Милиционер допрашивал всех — даже пассажиров, скрупулёзно записывая по форме их показания. Дошла очередь до моего друга.

— Место рождения? — спросил гаишник.

— Город Томск.

— Место прописки?

— Бердск, — Мишка назвал адрес своих родителей, поскольку был прописан там.

— Адрес проживания?

— Сочи, — далее последовал тогдашний адрес Мишкиного пребывания в городе-курорте.

Услышав последний топоним, "гаец" отложил свою бумажку и совершенно искренне выдохнул:

— Да ты ох..ел!

Ещё хорошо, что в его анкете не было пункта о том, какой город допрашиваемый считает своим родным. Я точно знаю, что Мишка назвал бы казахстанский Кокчетав.

Об оптимистах и пессимистах

Ещё одна история из Казахстана, но тоже "русская".

Я привёз Наталью, тогда ещё мою будущую жену, в Павлодар — знакомиться с родителями. Те решили её "тестировать боем", привлекая к посильной домашней работе. Например, к стирке.

Стиральная машина тогда у них была ещё совсем не автомат — обычная "бочка" с моторчиком. Натка загружала её грязным бельём, следила за процессом и отжимала после постиранное через два суровых валика. Моя мама в это время полоскала бельё в ванной. В какой-то момент у них состоялся забавный диалог.

— Наташа, посмотри, пожалуйста, там ещё один носок, — кричала из ванной мама.

— А что, лишний? — уточняла Наталья.

— Да нет, не хватает одного!

В принципе, речь шла об одном и том же, просто встретились два мировоззрения — оптимистическое и пессимистическое.

Подведение итогов

В одном из самых раздолбанных районов Новосибирска недавно увидал не менее раздолбанный трамвай, на борту которого сияло: "Подведение первых итогов XXI века. Новосибирск — это 20 патентов на изобретения каждый месяц!" "...и много раздолбанных трамваев", — так и хочется добавить.

Дважды смешной

В Бийске я видел два памятника Ленину, и оба они выглядели довольно комично. Один — на центральной площади города, там вождь стоит в зимней шапке-ушанке и смотрится эдаким "сибирячком". А второй Ленин располагается на перроне вокзала — он там спрятался за вымахавшими сосёнками, и явно собрался "отдавать долги природе", даже бумажку в кулаке зажал.

Встреча с булгаковским

Райцентр Белый Яр в Томской области знаменит тем, что является конечной станцией очень странной железнодорожной ветки, начинающейся от станции Тайга на Транссибе и идущей через Томск и ещё один город, Асино.

Мы сидели в зале ожидания шикарного белоярского вокзала и, как положено, "ожидали" нашего поезда на Томск. На дворе была глубокая ночь, но на единственный в сутки поезд до "цивилизации" народ собирался живо. Билеты в основном покупали здесь же, в местной кассе — как на какую-нибудь электричку, хотя ехать в областной центр нужно часов восемь.

В числе прочих в здание зашёл человек, который ритмично и громко лаял, вернее сказать, гавкал. Мы не сразу поняли, что он просто чертовски пьян, и ТАК икает.

Популярная топонимика

Я в этой главе довольно подробно останавливался на всяческих названиях улиц и переулков в сибирских городах — Анатолия, Потанинская, магистральный Коммунарский переулок. Но, кроме них, в наших населённых пунктах есть ещё довольно большое количество топонимов, требующих, на мой взгляд, отдельного рассказа.

Для большинства людей Сибирь, конечно, ассоциируется с лагерями и каторгой. К сожалению, названия некоторых наших объектов охотно подтверждают эти ассоциации. В Барнауле есть Лагерный проезд, в Иркутске — Лагерный переулок, а в центре города Томска — красивейший Лагерный сад.

Но для нас, сибиряков, наши города — это, прежде всего, промышленность, бурно развившаяся в советские годы. Правда, не знаю, насколько правильно называть улицы Азотной, как в Кемерово, Аккумуляторной, как в Тюмени, или Высоковольтной, как в Барнауле и Новосибирске. Новосибирск в этом плане "переплюнул" все остальные города — у нас есть улицы Холодильная и Автогенная, но самым "шедевральным", конечно же, является перекрёсток улиц Анодной и Катодной в одной из многочисленных промзон. Как говорят заезжие остряки: "Не коротит?" На фоне таких "передовых" названий откровенным рудиментом выглядит барнаульская улица Гужтранспортная.

Не только промышленные объекты есть в Сибири. Вон, в Чите, например, есть улица, которая называется просто — Хлебная База, а в городе Куйбышеве Новосибирской области есть улицы Откормочная и даже Сарайная. Я, конечно, понимаю, что "сарай" в большинстве тюркских языков означает "дворец", но, согласитесь, названия "улица Сарайная" и "улица Дворцовая" для русского уха звучат совсем не одинаково. Зато в Ангарске есть улица Детсадовская, а в Бийске — Огородная.

Сибирь — край отважных людей "героических" профессий. В Новосибирске, например, есть улица Изыскателей, а в Улан-Удэ целый огромный проспект Автомобилистов. Но самый "профессиональный" город (если судить по названиям улиц) — это, конечно же, Тюмень: Геологоразведчиков, Рационализаторов, Домостроителей, Судостроителей. Ещё только проспекта Мерчендайзеров и переулка Топ-менеджеров там не хватает, честное слово! Есть же в городе Мыски Кемеровской области улица Акционерная, а в кузбасском же Киселёвске — улица Дизайновая.

А ещё Сибирь — это учёные и инженеры. Именно их понятия частенько "прорываются" в городскую топонимику. В Новосибирске, к примеру, есть улица Ионосферная, в Кемерово — Стандартная, а в Томске — Проектируемые улица, переулок и проезд. Правда, иной раз, математические и, в частности, геометрические названия заставляют широко улыбнуться: иркутская улица Алгоритм, красноярские улицы Квадратная и Овальная, Горизонтальная улица в Прокопьевске, Прямоугольные улицы в Кемерово и Киселёвске. Мне вот просто интересно, как должна выглядеть Овальная улица, если отталкиваться от названия? А Квадратная? Правда, в математике всех "сделал" небольшой кузбасский городок Осинники — там есть улица Интегральная и, "для закрепления", куча Интегральных же переулков.

Но есть в сибирских городах и красивые названия улиц — Дивная в Барнауле, Сказочная — в Новосибирске, Хрустальная и Привлекательная — в страшненьком Киселёвске. Правда, иногда красоту топонимов мы в Сибири способны довести до полноценного абсурда. Например, как в Кемерово. Столица Кузбасса, конечно, не Берн, воспетый знаменитым телесериалом про Штирлица, но там тоже есть улица Цветочная. В отличие от Берна их там аж десять штук! Так и называются — 1-я Цветочная, 2-я Цветочная, 3-я Цветочная... А ещё там есть два Цветочных проезда (почему-то просто Цветочный проезд и 8-й Цветочный проезд), шесть Цветочных тупиков и три Цветочных переулка. Тут не только профессор Плейшнер из окошка выбросится! По мне, так лучше "плодить" Безымянные улицы. Улицы Безымянные (в том числе и "номерные") есть, по-моему, во всех более-менее крупных городах Сибири.

К некоторым сибирским топонимам даже и не знаю, как относиться: к улице Шпальная ветка в Иркутске, например, или к барнаульской Две Воды, или к многочисленным "номерным" улицам, названным "Берегом Ангары" всё в том же Иркутске. Врут те, кто говорит, что у реки есть всего два берега, в Иркутске их больше. Какие-то названия в наших городах сложились исторически и просто для нас звучат забавно — так, как читинская улица За Товарным домом, томский Тихий тупик или мариинский 2-й Околоток. А какие-то до сих пор остаются "воплем отчаяния". Как иначе прикажете воспринимать улицы Долгожданную в Ангарске или Бытовую там же? Юмор в названии Плодовоягодной улицы в Горно-Алтайске тоже "исторический" — его смогут оценить только те, кто не забыл вкуса одноименного советского портвейна, именуемого в народе "бормотухой".

А вот почему в Новосибирске улицы называются Легендарная или (внимание!) Иноземная, я не знаю. Чего уж в той Иноземной такого "иноземного"? Обычный частный сектор недалеко от Академгородка. Пускай бы называлась, как в Чите, Традиционной, или, как в Бийске — Непроездным переулком — всё вернее было бы.

Однако больше всего вопросов вызывают имена улиц в неоднократно упомянутом в этом тексте шахтёрском Киселёвске. "Персональная" — чья конкретно? "Декоративная" — к чему "показуха"? И почему "Готическая"? Готического, скажем прямо, в городе совсем не много. А если есть "Готическая", то где "Романская", "Барочная" и "Рококошная"? "Кокосовая" — почему не "Манговая" или "Маракуйная"? Чем так глянулись кокосы шахтёрам? Как видите, сплошные вопросы!

А еще в Сибири есть имена. Например, у нас любят называть улицы именами мировой классики — музыкальной, литературной, театральной. Почему-то такие улицы находятся или в частном секторе, или в жутких районах промышленной застройки — в Кемерово таким образом увековечили Баха и Бетховена, в Улан-Удэ — Шаляпина, в Тюмени — Шиллера, а в Новосибирске Моцарта, Шекспира и совсем недавно одним махом — Рублёва, Врубеля и Чуковского. Улицы Станиславского и Немировича-Данченко в моём городе вроде бы даже магистральные и потому оживлённые, но их перекрёсток с конечной остановкой троллейбуса есть посредственный и весьма "гопнический" "спальник" города, то есть с театрами у горожан совсем не ассоциируется. Кстати, улица Театральная в Новосибирске тоже "не по адресу" — недалеко от местного авиазавода и за тридевять земель от ближайшего театра.

Есть и собственно сибирские имена. Мало кому знакомые, иногда очень неоднозначно воспринимаемые, а то и вовсе не благозвучные. Начав жить в Новосибирске, я откровенно смеялся над одной из центральных улиц города, названной в честь революционерки Дуси Ковальчук. В народе эту магистраль, естественно, зовут просто "Дусей". И никак мне не удавалось запомнить, где находится улица Шамшурина, а где Семьи Шамшиных — я их постоянно путал. Но это ещё что! Вон — в Новокузнецке есть улица Братьев Гадёновых, в Мариинске — Картавой, а в Ленинске-Кузнецком — Мусохранова. Я, конечно, понимаю, что Мусохранов — местный уроженец и Герой Советского Союза, но уши-то не обманешь — они, чёрт возьми, слышат совсем другое! В Бийске я, вообще, решил, что сошёл с ума, когда увидел улицу Мерлина. Петр Мерлин — местный революционер и борец с белогвардейцами, но имен-то на табличках не пишут, поэтому, увидев название "Улица Мерлина", лично я начал искать взглядом сообщения, адресованные рыцарям Круглого Стола.

Про омские уличные "имена" Рабиновича и Березовского и про связанную с ними законодательную "коллизию" я писал выше. В рамках того же памятного обсуждения переименования улиц областного центра в местной Думе поднимался вопрос об ещё одном топониме — Нобелевском тупике — мол, чего так основателя премии обижать (10)? Видимо, подзабыли омские поборники "благозвучия", что ТАК за финансовую помощь Нобелей в строительстве Транссиба великая фамилия была увековечена ещё в начале двадцатого века. И тупик тот был железнодорожный!..

Пора подводить черту. Напоследок я приготовил для вас абсолютного рекордсмена по "хи-хи" и победителя негласного сибирского топонимического хит-парада. Такое название, уверяю, никому не удастся ни "перепрыгнуть", ни "переплюнуть". Заслуженные аплодисменты и все лавры достаются Новокузнецку. Барабанная дробь, фанфары! Улица Кондомская, дамы и господа!

Причем в славном сибирском городе есть не только улица, но и целое Кондомское шоссе. Ведёт оно в посёлок Кондома (с ударением на последний слог) в Горной Шории — местные к такому названию вполне нормально относятся. В обморок, в основном, падаем мы, приезжие — те, кто привык видеть корень этого слова только в латинице и только в аптеках.

Междуреченское

В Кемеровской области, кроме угрюмых шахтёрских и металлургических городов, есть места, которые можно смело назначать курортами — леса, горы, чистый воздух. Одно из таких мест — Междуреченск, город в семидесяти километрах от Новокузнецка. Чувствуется, что областные власти пытаются сделать из него альтернативу кузбасскому же Шерегешу, горнолыжному курорту, "оккупированному" новосибирским бизнесом.

В Междуреченске есть широченный "сталинский" проспект, почему-то превращённый в пешеходную зону, большой крытый каток и целые россыпи скульптур на улицах — металлические, гипсовые, "вертикальные клумбы". В принципе, выглядит городок довольно симпатично — да и горнолыжная инфраструктура, как уверяют знатоки, вполне соответствует требованиям.

Но всё равно — в городе есть шахты, а потому присутствует кузбасский "флёр", — чуть менее настойчивый, чем в Прокопьевске, Белово или Киселёвске, но всё же...

Вот вам пример кузбасского креатива из Междуреченска. На соседних улицах города располагаются магазин крепёжных материалов "Забей" и питейное заведение, бар "Босс".

А ещё меня там поразил образец социальной рекламы по-кузбасски — рекламный щит "По жизни без наркотиков". Ещё бы "пожизняк" написали, честное слово! Ну да, чёрт с ним, лишь бы "работало"!

Краевед

Город Купино находится по соседству с Карасуком — тоже почти у самой границы с Казахстаном. В тамошнем доме культуры есть очаровательный краеведческий музей с молодым фанатиком-директором по имени Алексей. Алексей нас с Наткой, прибывших из областного центра "экскурсантов", лично водил по большому залу и увлекательно рассказывал о каждом экспонате, пока у него не зазвонил мобильный. Краеведа звала "на ковёр" руководительница здешнего управления культуры, с которой Алексей, как я понял, был "в контрах". Парень извинился и попросил нас немного ускорить осмотр экспозиции, рассказав нам "на прощание" "бородатый" анекдот, не смешно запомненный и переделанный под местные условия:

— По телефону звонят: "Алло, это прачечная?" — "Какая, ..б твою мать, прачечная? Это управление культуры Купинского района!"

Смягчил

Эта байка от одного нашего общего с Мишкой знакомого, Юры. Она очень смешная, но при этом очень неприличная — даже по сравнению со всеми остальными "матерными" историями в этой главе она "зашкаливает". Просьба к особо "нежным" читателям пропустить её сразу.

Наш знакомый Юра одно время работал начальником отдела в какой-то конторе (честно, не вспомню её названия, да это и не важно), и ему приходилось частенько присутствовать на "селекторе" у генерального. Что такое "селектор", "селекторное совещание"? Это когда в одном кабинете собирается куча местных начальников, а в других таких же кабинетах где-нибудь в регионах сидят начальники той же конторы, но только в соответствующем городе. И все они общаются по большому "навороченному" аппарату, слыша друг друга.

Директор у Юры и так был не очень сдержанным, а в этот раз уж что-то совсем допекли его "регионы". Поэтому он в какой-то момент совещания громко крикнул своему подчиненному, находившемуся где-то не то в Кемерово, не то в Барнауле:

— Иванов! Пошёл ты на х..й, Иванов!

После эмоционального выплеска он оглядел изумлённых участников "селектора", присутствовавших в его кабинете и засмущался, пробормотав:

— А-а-а. Здесь дамы...

Но, видимо, ярость, вызванная проступком некоего Иванова из Кемерово, не проходила, поэтому он вновь обратился к нему по селекторной связи, слегка смягчив (с учётом присутствовавших за столом дам) формулировку:

— Соси х..й, Иванов!

Зато

Есть в России довольно много (штук сорок) городов и посёлков, имеющих статус ЗАТО. Классная аббревиатура, которая, будучи прочитанной как союз (есть такая часть речи — союз, если кто не помнит), здорово оправдывает их существование. Вообще-то ЗАТО — это "закрытое административно-территориальное образование", что означает — вход и въезд в город только по пропускам, просто так туда не попадёшь. Ограничение свободы передвижения, говорите? "Зато" там практически нет преступности — куда ты оттуда денешься? Да и "чужих" никого! "Зато" там "социалистический заповедник" — почти без уличной рекламы, но с примитивными на современный взгляд гастрономами, ломящимися от дешёвых продуктов. "Зато" там ничего не слышали про кризис, и, вообще, пока на их градообразующем предприятии, ставшем причиной присвоения городу статуса ЗАТО, всё хорошо, у них тоже всё замечательно!

В Сибири есть несколько ЗАТО — в основном "ядерных", в смысле, так или иначе связанных с атомной промышленностью. Я как-то побывал в крупнейшем ЗАТО России — городе Северске Томской области.

Город, несмотря на довольно приличную территорию, по периметру полностью обнесён двумя рядами колючей проволоки, между ними — контрольно-следовая полоса. На нескольких КПП (11) въезжающих и входящих в город встречают строгие автоматчицы, своим видом заставляющие вспоминать эротические фильмы Тинто Брасса про нацистскую Германию. Пропуск в город (мне туда нужно было в командировку съездить, магазин наш проинспектировать) я получил только через месяц после подачи документов — меня "пробивали по базам". В общем, враг туда точно не пройдёт!

Зато в самом городе тишина, уют и покой. Абсолютно сонный городок со "сталинскими" проспектами и довольно оригинально расставленными "брежневскими" девятиэтажками. Разве что, гуляя по набережной, любоваться красавицей-речкой Томью приходится через два ряда плотной "колючки"...

Улыбка фортуны

В завершение этой самой длинной части самой странной главы я хотел рассказать ещё одну, крайнюю, забавную историю.

Некая семья приехала из отпуска в Турции домой, в маленький провинциальный городок. Первым делом хозяйка собрала всю грязную одежду с домочадцев и начала "многосерийную" стирку. В какой-то момент стиральная машина не выдержала такого напряжения и сломалась.

Хозяйка выругалась, потому как поломка бытовой техники случилась совсем некстати, но на семейном совете было решено не ремонтировать "старушку", а купить новую — тем более что после отпуска осталось немного денег.

Семья дождалась выходного и отправилась в ближайший к дому магазин сетевого продавца бытовой техники за покупкой. Там выяснилось, что как раз сегодня проводился розыгрыш призов, и семья эта могла стать последним его участником — розыгрыш начинался буквально через час. Хозяйка долго отказывалась — дома, мол, белья грязного куча, а тут вы со своими глупостями, но всё-таки поддалась уговорам продавцов. Более того, именно её оставили другие члены семьи на сам розыгрыш — дескать, тебе машинку покупали, ты и карауль подарки.

Хозяйка честно "отстояла" шумную процедуру розыгрыша до самого конца. Жидкокристаллический телевизор достался не ей, DVD-проигрыватель тоже "ушёл" другому покупателю, даже электрической зубной щётки несчастной женщине не досталось. Оставался только главный приз — как говорит Леонид Якубович, "автомоби-и-иль!" Под барабанную дробь из уличных колонок рука очередного дитяти залезла в барабан и... вытащила купон, заполненный нашей героиней каких-то полтора часа назад.

Вы скажете: "Сказки это всё!". А я вам отвечу: "И вовсе даже не сказки!" Вот у нас в "Сибвезе" всё так и было — в 2007-м году в городе Рубцовске.

А рассказал я всё это не затем, чтобы показать, какой честный "Сибвез" (хотя в части розыгрышей мы, действительно, никогда не "мухлюем") и уж, тем более, не для того чтобы агитировать вас за лотереи и розыгрыши. А дабы показать, что "ВО, КАК ОНО БЫВАЕТ-ТО!"

(1) Вообще-то, целиком его изречение звучит так: "Если путь твой к познанию мира ведёт, как бы ни был он долог и труден — вперёд!"

(2) Правильно, конечно же, "обчане".

(3) Это я уже отсебятину написал, мэр всё это культурнее выразил.

(4) Не вздумайте назвать в деловом письме или деловой беседе губернатора "Аманом Гумировичем", как зовут его "простые люди"!

(5) Искренне считаю, что причислять жителей "посёлков городского типа" к горожанам в большинстве случаев — откровенная глупость. Эти демографы-статистики бывали хоть раз в тех "городских поселениях"? Я лично бывал неоднократно — на город многие из них даже не смахивают.

(6) Оно же Новосибирское водохранилище.

(7) Арака — это местный самогон на молоке, градусов двадцать пять крепости.

(8) На всякий случай, в первом слове — на последний слог, а во втором — на второй.

(9) Новосибирск жители всех окружающих населённых пунктов, пожалуй, кроме Красноярска, признают "столицей".

(10) Это было ещё до вручения финну Марти Ахтисаари Нобелевской премии мира "за успешное расчленение остатков Югославии".

(11) На всякий случай, вдруг кто-то не знаком с этим сокращением, КПП — это "контрольно-пропускной пункт".

Часть 2. Несмешное

Встреча со Вселенной

Однажды в своей жизни я видел Вселенную. Нет, слава Богу, у меня не было никаких помутнений рассудка или чего похуже. Будучи совершенно здоровым и трезвым, я наблюдал Вселенную целый день — часов с девяти утра и до самого заката.

Пока я ездил в Иркутск в командировки, частенько бывал в Листвянке, маленьком посёлочке на Байкале у истока Ангары, куда возят всех гостей местные — самый простой и быстрый способ ознакомить приезжих с главной местной достопримечательностью.

Когда мы с Наткой стали в Иркутске жить (12), дали себе зарок — в Листвянку ни ногой! Моя супруга тоже частенько бывала в иркутских командировках, и её тоже, как гостя, постоянно таскали в ближайший к областному центру населённый пункт на Байкале. Честно, посёлочек хоть и живописен, но уж слишком "обжит" многочисленными туристами.

Один свой выходной мы решили посвятить поездке по Кругобайкальской железной дороге — странному аппендиксу, оставшемуся от старого хода Транссиба после строительства Иркутской ГЭС. Девяностокилометровый участок, идущий от Порта Байкал (13) до города Слюдянка узким берегом Байкала, был самым сложным для строителей "стального хребта" России — сопки, тайга, обваливающиеся берега, скалы. А ещё — землетрясения, байкальские "ветра" (14), мороз зимой и жара летом. Тем удивительнее было то, что в итоге у них получилось — настоящее инженерное чудо!

Мы с Натальей всё-таки нарушили свой "обет" и приехали в Листвянку рано утром — правда, лишь затем, чтобы перебраться оттуда местным теплоходом в конечный пункт Кругобайкалки, поскольку иначе в Порт Байкал было никак не попасть. Корабль назывался "Иваном Бабушкиным" и был основательно потрёпанным — он, бедолага, сопел, пыхтел, трясся, но всё-таки перевёз нас через Ангару минут за тридцать.

Экскурсионная электричка из Иркутска с маневровым тепловозом впереди (КБЖД не электрифицирована) пришла вчера вечером и должна была отправиться в обратный путь часа через полтора, поэтому мы пошли обследовать сохранившиеся железнодорожные строения начала прошлого века и заброшенный порт с гэдээровскими кранами — когда-то самыми лучшими в соцлагере, но теперь напрочь проржавевшими от "безработицы".

Байкал здесь выглядел совсем не так, как с другого берега Ангары — он был светлым. Нет, цвет, вид, запахи были теми же, что и в Листвянке, но ощущение чистоты и света буквально шло от озера.

Наконец, мы сели в электричку и отправились в путь. Я высунулся в окошко и стал смотреть на Байкал, на "его" прибрежные сопки, скалы, тайгу. В какой-то момент я начал отчётливо понимать, что передо мной сейчас находится часть Вселенной. Она существует миллионы и миллионы лет, и она почти равнодушна к окружающим и благоговейно взирающим на неё "младенцам".

Поезд шёл очень медленно — железнодорожное полотно находилось в предаварийном состоянии — и останавливался каждые десять-пятнадцать минут. На остановках нас приглашали посмотреть очередной шедевр реализованной инженерной мысли — галерею, тоннель, мост или подпорную стенку. Отовсюду буквально сквозила главная идея Кругобайкалки — покорить Байкал, обмануть его — где-то взорвав сопку, где-то прорубив тоннель, а где-то перекинув мостик. Но озеро всё равно осталось победителем — у меня каждый раз возникало ощущение, что железная дорога, когда её строили, просто подстраивалась к суровому нраву Байкала, а сейчас, без должного ухода, уступала ему метр за метром. Вселенную ведь нельзя победить!

Наш гид в вагоне рассказывал нам через громкоговоритель про байкальские "ветра". Знаменитый "Баргузин", которого герой песни призывал "пошевеливать вал" — это тоже ветер, "бурятский", дующий в сторону Иркутска, то есть на запад. Самый опасный ветер называется "Сарма" — внезапная, а потому коварная, "низовка" способна опрокинуть даже судно приличных размеров — у Вселенной своеобразное чувство юмора.

В Байкале совершенно уникальная система регенерации, самоочищения — на каждом уровне, вплоть до полуторакилометрового дна, живёт какое-нибудь существо, коему сама природа уготовала быть байкальским "фильтром". Говорят, что даже известный целлюлозо-бумажный комбинат не способен отравить озеро — лишь небольшую акваторию. И правда — как можно отравить Вселенную?

Переплывать Байкал на корабле тяжело — слишком чистая вода плохо "держит" суда, а переплывать его вплавь — вообще, полное безумие. Нам рассказали про какую-то спортсменку-американку, специалистку по плаванию в холодной воде, которая попыталась переплыть озеро даже не поперек, а по "хорде" — примерно так же, как ехали сейчас мы, от Листвянки до Слюдянки... Тяжело заболела и умерла. А сколько ещё человек погубил Байкал и его "дочь" Ангара? Драматург Вампилов, написавший "Старшего сына" и "Утиную охоту", погиб, переплывая Ангару где-то в районе Листвянки.

Пешеходный маршрут вокруг Байкала занимает несколько месяцев и относится к высоким категориям сложности. К озеру существует счётное количество выходов, несмотря на его длиннющую береговую линию, а до большинства байкальских посёлков можно добраться только водным путём.

Вечерело. Поезд всё так же медленно приближался к Слюдянке — конечной точке Кругобайкалки, где она смыкается с нынешним ходом Транссиба, и где электричка, избавившись от маневрового тепловоза, становится "самостоятельной". Гид продолжал рассказывать байкальские истории, а я всё смотрел и смотрел на Вселенную. Я чувствовал себя ничтожной букашкой, эпизодом в жизни великого озера, длящимся сотую долю секунды — по его, байкальскому, хронометру. Мы ведь тоже не всегда помним, как выглядела та мушка, что мы смахнули, и в какой момент нашей жизни это произошло...

Я потом бывал и на Алтае, и в Хакасии, и в Красноярье, но со Вселенной больше не встречался.

* * *

Мой павлодарско-новосибирский друг Егор, живущий сейчас в Москве — циник. Я как-то попытался пересказать ему свои ощущения от той поездки по Кругобайкалке — примерно так, как написал выше. Когда я дошёл до "ничтожной букашки", Егор улыбнулся и перебил меня:

— Вот удивил! Подойди к любому московскому менту и скажи ему что-нибудь грубое. Увидишь — он сможет доказать тебе, что ты — "ничтожная букашка" за пару секунд, и никакого Байкала при этом не потребуется!

Привет из детства

В ЦУМе Горно-Алтайска (кстати, даже не в отделе игрушек) увидели советский детский конструктор — куча железных плашечек разной длины с дырками, болтики, гаечки, колесики и книжечка с образцами моделей, кои можно собрать из предлагаемых материалов. Там же, в книжечке указан год выпуска изделия, 1991-й, а на пластиковой коробке "высечена" цена — "10 руб.", по советским меркам сумма приличная. Мы с Натальей, конечно же, не могли пройти мимо того, чего в детстве так ждали из родительских командировок в Москву, и купили набор — тоже рублей за десять, только уже нынешних, российских.

Где любят

Я не знаю, есть ли в центральной части России памятник легендарной комедийной троице Вицин-Никулин-Моргунов. Зато точно знаю, где располагается памятник главным советским комикам за Уралом — в посёлке Краснозёрское Новосибирской области. Красивая афишная тумба со скульптурами всесоюзных любимцев стоит около дома культуры захолустного райцентра и бережно охраняется местными жителями — никаких тебе граффити или отколоченных носов...

Наверное, это правильно, когда памятники ставят не там, где "логичнее" для властей, а там, где по-настоящему любят.

Украинское

Ханты-Мансийский автономный округ — третий по численности украинцев регион России после Москвы и Краснодарского края. "Браты" начали осваивать "севера" ещё в советские времена "вахтовым методом", а уж во времена "незалежности" стали просто переселяться туда целыми семьями.

В гостинице Нижневартовска на ресепшене сидела горластая тётка, которая упорно разговаривала со мной по-украински, пока я оформлялся. Я с трудом её понимал, и, честно, она меня раздражала.

Что такое беда

Мы с Натальей ужинали в каком-то новокузнецком кафе. Вокруг нас сидела шумно выпивающая в честь "уик-энда" молодёжь, а из-за барной стойки гремел телевизор. Начались федеральные новости, и первой темой в выпуске была произошедшая пару дней назад авария на шахте в Осинниках, небольшом угольном городке под Новокузнецком. Репортёр рассказывал о том, как из-под завалов доставали несчастных шахтёров — живых и мёртвых, как губернатор Тулеев разговаривал со вдовами. В зале кафе почему-то стало очень тихо, а кое-кто из посетителей даже подошёл поближе к телевизору.

После репортажа люди расселись по местам, но кабацкий гул выходного дня так и не вернулся.

Новосибирцы, живущие, в общем-то, довольно близко к Кузбассу, привыкли относиться к новостям о катастрофах на шахтах, как к новостям с Марса. Людей, конечно же, жалко, но всё-таки эти трагедии случаются где-то далеко — там, не у нас. Сейчас я понял, как это воспринимается, когда "у нас" — в смысле, "у них", у жителей Кузбасса.

Родня

В Барнауле недалеко от вокзала, на площади Победы, есть монумент павшим в войне горожанам. В длинных, кажущихся бесконечными, списках погибших одиннадцать Поздняковых, и пять Ерофеевых. Ерофеевы — фамилия семьи моей бабушки. Сколько-то "моих"? У отца надо спросить.

Солдаты удачи

Шикарная "двухсерийная" история из Екатеринбурга, хотя Екатеринбург по-прежнему не Сибирь.

Первый раз в этот совершенно фантастический город я попал в октябре 1999-го года. Ехать туда в командировку я не хотел — пропускал концерт моего любимого "Калинова Моста" в новосибирском Академгородке, но мой тогдашний начальник был непреклонен — езжай, и всё тут...

Правда, в столице Урала у меня была одна отрада — я собирался найти свою троюродную сестру Ленку, с которой не виделся к тому времени лет десять — сначала я поступил и целых пять лет учился в Новосибирском универе, потом она с родителями переехала из казахстанского Петропавловска в маленький городок ядерщиков под Екатеринбургом. В общем, разбрелись по жизни.

Вечером, после окончания моей работы и Ленкиной учёбы (она тогда в Екатеринбурге в местном пединституте училась), мы решили сходить куда-нибудь посидеть-поболтать. Сестрица-абориген выбрала самое на тот момент пафосное место под названием "Мастер и Маргарита". Вопреки ожиданиям, ничего булгаковского в этом развлекательном учреждении не было — на первом этаже танцевали, на втором — показывали стриптиз, на третьем — пели караоке. Мне хотелось просто поужинать и поболтать с Ленкой, поэтому мы отправились в самое тихое место, в караоке-бар, где по счастью никто ничего не пел.

Усевшись в уголок, мы заказали себе еды с пивом и начали болтать о том, как переселялись на новую родину из Казахстана, какие при этом возникали проблемы с документами у всех нас и с трудоустройством — у Ленкиных родителей.

Вдруг в зал ввалилась странная компания, будто шагнувшая из анекдотов про "новых русских" — трое крепких коротко стриженных парней в дорогих костюмах и с толстенными золотыми цепями на мясистых шеях. Под руки мужики держали своих подружек модельной внешности. Я слышал про "уралмашевских" — эта бандитская группировка "грохотала" тогда на всю Россию, но никогда, естественно, их не видел — сейчас мне представился шанс воочию лицезреть типичных провинциальных бандюков эпохи ельцинских "распилов" собственности.

Дядьки уселись со своими тётками за столик в центре зала, заказали себе водки и закусок. Вела себя компания шумно и довольно бесцеремонно. Но мы с Ленкой продолжали свою мирную беседу на семейные темы.

В какой-то момент бандиты "дошли до кондиции". К этому времени в нашем с сестрой разговоре возникла пауза, и мы охотно начали наблюдать за поведением опасных, но в данный момент по причине алкогольного опьянения очень смешных животных. "Хищники" меж тем громко совещались, кого откомандировать к микрофону — сошлись на "Серёге", который, по общему мнению, пел лучше всех. Один из "злодеев" буквально выпал из-за стола и начал пробираться к стойке микрофона, цепляясь руками и одеждой за других посетителей и их столики. Наконец, цель была достигнута — делегированный компанией исполнитель под улюлюканье своих товарищей и подруг схватил каталог предлагаемых для пения композиций и начал демонстративно листать его до тех пор, пока не обнаружил той единственной песни, что требовала в данный момент его пьяная бандитская душа.

— Я всю жизнь прожил на Уралмаше, — зловеще начал Серёга свою "подводку" к исполнению караоке-хита, — и у нас там было много песен, но я вам сейчас спою самую лучшую, песню моей юности.

Я замер в ожидании, судорожно соображая, какая песня могла бы соответствовать по времени и духу Серёгиной юности в рабочем "спальнике" бывшего Свердловска. "Владимирский централ"? Нет, Серёга постарше. "Гоп-стоп, мы подошли из-за угла"? Тоже вряд ли — слишком уж она еврейская, а на Уралмаше живут принципиально русские бандиты, это я знал точно. Что? Что он нам споёт? Музыкальное вступление показалось очень знакомым, но из-за полного диссонанса с нынешней ситуацией я никак не мог его узнать.

— I have often told you stories, — голосом, многократно превосходящим оригинал, запел бандит, — about the way I lived the life of a drifter waiting for the day (15)...

Господи, да это же Дип-Пёпловская "Soldier Of Fortune"! В зале, похоже, тоже не ожидали ТАКОГО репертуара и ТАКОГО исполнения — все присутствующие затихли, а Серёга всё продолжал петь классический "рокерский медляк" с русским надрывом и каким-то тайным, далеко не всем понятным, "уголовным" смыслом:

— But I feel I'm growing older and the songs that I have sung echo in the distance like the sound of a windmill goin' `round I guess I'll always be a soldier of fortune (16).

Конечно же, Блэкмор и Ковердэйл писали песню о чём-то своём, но Россия смогла нарожать на мрачных окраинах своих мегаполисов собственных "солдат удачи"...

* * *

Три года я рассказывал своим друзьям эту историю именно в таком виде, пока в самом конце 2002-го года моей дражайшей супруге, работавшей в то время в научно-исследовательском институте, не потребовалось срочно потратить деньги по строке "командировки" из выделенного ей гранта. Мы бегло ознакомились со списком подходящих ей конференций в доступных для нас городах и остановились на какой-то геолого-геофизической в Екатеринбурге.

Три дня посещения музеев и прогулок по красивому уральскому городу прошли чудно. Мы только не сразу нашли место, где бы можно было обедать. Классно оформленное "битловское" местечко под названием "Жёлтая подводная лодка" населяли ужасно медлительные официанты и ещё более медлительные повара, всё остальное было для нас дороговато, а фастфуд мы игнорировали изначально. В итоге мы остановили свой выбор на каком-то кафе около местного "Пассажа" (по-моему, "Старый город" оно называлось), где подавался быстрый и недорогой бизнес-ланч.

Был "крайний" день нашего пребывания в городе — вещи уже лежали в камере хранения вокзала. Поезд в Новосибирск уходил поздно вечером, и мы решили сходить поужинать где-нибудь в городе, дабы не будить потом случайных попутчиков в купе запахами колбасы и "Доширака".

Ноги сами принесли нас к "Старому городу". Вечернее меню было, конечно, существенно дороже бизнес-ланча, но нам денег хватало. В отличие от обеденных часов, когда в кафе питался "офисный планктон", сейчас в зале сидела очень разношёрстная публика: немолодая интеллигентная пара, наверняка справлявшая семейный юбилей, кучка шумных и пьяных тёток лет сорока, парнишка-студент, впервые выведший "в свет" свою нарядно одетую пассию.

Меню строго предупреждало нас, что в счёт обязательно будет включена "живая музыка", которая действительно наличествовала и была представлена явно спивающимся бородатым клавишником за синтезатором и низкорослой тучной женщиной, одетой в короткое, но совершенно несуразное чёрное платье. Бочкообразная тётушка в маленьком платье "от Кардена" исполняла классический кабацкий репертуар: "Кабриолет", "Небоскрёбы-небоскрёбы, а я маленький такой...", "Сегодня ты на Брайтоне танцуешь, а завтра, может, выйдешь на Бродвей...".

В какой-то момент в "пищеварительном пении" возникла пауза. Исполнительница сошла с невысокой сцены и томно плюхнулась за барную стойку — знавший вкусы певицы бармен уже плеснул ей полную рюмку коньяка. Клавишник между тем продолжал что-то тихонько наигрывать. Мы уже расплачивались, когда он вдруг объявил:

— Пока наша несравненная Марина отдыхает, я сыграю вам одну композицию, которая когда-то была очень популярна у нас на Уралмаше.

Боже, я ведь слышал примерно те же слова три года назад!.. Мы одевались в гардеробе, а в зале кафе звучал красивый и мощный голос музыканта-неудачника:

— Like the sound of a windmill goin' `round I guess I'll always be a soldier of fortune...

Классовое

В самом центре Тобольска, напротив тамошнего Кремля и тоже на Красной площади, располагается страшное заведение — "тюремный замок" восемнадцатого века, который перестали использовать по назначению только в восьмидесятые годы века двадцатого. Да-да, в самом центре города областного подчинения находится банальная тюрьма, и сейчас её постепенно превращают в музей политических репрессий — пока без экскурсоводов и смотрителей (17).

В одной из камер кто-то из немногочисленных пока экскурсантов выжег спичками на побеленной стене: "Жизнь ворам!". Что-то классовое, видимо!

Влад

Когда я учился на первом курсе университета, у нас в группе был очень забавный парень — Владом его все звали. Родом он был из какой-то глухой деревушки Алтайского края (даже говорил "по-деревенски"), но почему-то обладал внешностью типичного "кавказца" — продукт "дружбы народов", не иначе. Выпускник ФМШ, Влад был лет на пять старше меня — ну, не задавалась у него учёба, каждый год поступал в НГУ на одни "пятерки", и каждый раз едва дотягивал до первой сессии. Как говорил наш декан, "чемпион мира по поступлению в университет".

Даже "вылетев" в очередной раз из универа, Влад частенько захаживал "на огонек" к нам в общагу. Он трудился тогда в какой-то "мутной" конторе, где, как я сейчас понимаю, был кем-то вроде "междугородного" курьера. Главным пунктом Владовых командировок был город Чита, откуда он привозил нам какие-то страшные истории про торговлю в тамошних ларьках ацетоном (говорят, его при производстве наркотиков используют), про бандюков-"беспредельщиков" и про озлобленных военных, основных жителей областного центра. Даже по меркам начала девяностых эти "байки" звучали жутко.

В какой-то момент Влад перестал ходить к нам в гости — мы не особо по этому поводу переживали, знакомства в таком возрасте скоротечны. Но однажды кто-то из моих одногруппников узнал, куда же он делся. Оказалось, что когда Влад в очередной раз был в Чите и собирался везти оттуда крупную сумму денег, по дороге в аэропорт его такси изрешетили автоматчики. Наш бывший одногруппник вроде бы выжил в этой "кровавой бане", но к нам в общагу больше не приходил. Я тогда, помню, цинично подумал, что историю, произошедшую с Владом, теперь кто-то другой будет пересказывать своим знакомым как подтверждение "диких" читинских нравов...

Ни капельки не скучаю по девяностым...

Патриотическое (о дураках и дорогах)

Где-то прочитал, что Новосибирск занимает первое место в России по количеству ДТП, причиной которых стало плохое состояние дорожного покрытия. В другие времена, узнав такое, мэр города должен был или застрелиться, или, как минимум, подать в отставку. А наш вон на третий срок недавно был избран. И ведь оказали ему люди доверие — поддержали, проголосовали!.. Сущие ангелы! Впрочем, как раз ангелам дороги и ни к чему.

Иркутское

Иркутск — удивительный город. Порой напоминает Питер, порой Барнаул. Иркутску повезло дважды — до революции его, в отличие от того же Ново-Николаевска-Новосибирска, успели отстроить, а после революции по причине "в целом, застроенности", город (во всяком случае, в центральной части) не реконструировали. Так Иркутск стал "памятником" с целыми кварталами настоящей — полноценной и красивой архитектуры.

На стыке девятнадцатого и двадцатого веков застройка города осуществлялась не двухэтажными домами, как в Томске, Омске или Красноярске, а преимущественно трёх-, четырёх— и даже пятиэтажными "дворцами" в ложно-русском стиле и в стиле "модерн", причём строили совершенно по-столичному — "фасад к фасаду", в одну линию и практически без "пробелов". Добавьте сюда узость здешних улиц, и вы получите типичный пейзаж Петроградской стороны. Правда, не удивляйтесь, если, зайдя во двор, вы обнаружите там дровяной склад и бородатого дедушку в пимах и треухе, курящего "козью ножку"... Я же говорю, "барнаульского" там тоже предостаточно!

А ещё Иркутск совершенно по-питерски "трамваен" — трамваи, такие же, как в Новосибирске, усть-катавские КТМы, грохочут по этим узким улицам, звонкими трелями разгоняя с рельс стоящие в пробках автомобили.

У меня в Иркутске есть три любимых места — два Т-образных перекрёстка самой красивой в городе улицы Карла Маркса (бывшей Большой) с улицами Сухэ-Батора (бывшей Тихвинской) и Литвинова (бывшей 6-й Солдатской), а ещё перекрёсток улицы Ленина (бывшей Амурской) с улицей Горького (бывшей Харлампиевской). В последнем месте трамвай делает поворот, со скрипом прижимаясь к скошенному углу исторического четырёхэтажного дома, и на меня почему-то этот вид всегда действует очень умиротворяюще. Честно, если бы не суета командировок, час бы простоял, любуясь этой урбанистической картинкой из какого-то не нынешнего времени...

* * *

Ну вот, написал про три любимых места и задумался. А набережная Ангары? А смотровая площадка с видом на стрелку — устье Иркута? А улица Урицкого (бывшая Нестеревская)? А площадка перед драматическим театром? А предместье Марата, где стоит памятник Колчаку? Нет, мест, наверное, всё же больше, чем три...

Правда, трамваи к домам там больше нигде не "прижимаются"...

Отчество

Одна из моих прабабок по отцовой линии, Катерина, детей рожала, что пирожки пекла — только тех, что не умерло в младенчестве, было девять человек.

Одного из самых младших звали Борисом, и учился он в одном классе с "прекрасной Еленой", Еленой Ерофеевой. Полюбили одноклассники друг друга, правда, свадьбу сыграть не успели — война началась.

На фронт ушли практически все Поздняковы-мужики. Из прабабкиных детей не вернулось двое — Ананий и тот самый Борис. Не успевшую выйти замуж до войны Елену взял в жёны другой Поздняков — изувеченный ранениями Григорий. В год Победы у Григория и Елены родился первенец, мой отец...

Так я стал Борисовичем...

История одного дома

На бывшей Базарной площади Минусинска, города рядом с Абаканом, но уже в Красноярском крае, а не в Хакасии, есть архитектурная доминанта. Огромный трёхэтажный дворец в стиле "модерн", совершенно не типичный для здешних мест, нависает над площадью, придавая городу почти "столичный" облик. Всё бы ничего, но здание находится в аварийном состоянии, и в нём начисто отсутствуют окна. От этого вид у него зловещий и печальный одновременно.

Этот дом, вообще-то, когда-то принадлежал еврею-купцу Вильнеру — он, говорят, известной личностью был. И не только в здешних краях — всероссийского масштаба человек. Еще до революции дворец он передал "Сибирскому торговому банку", потом там находился первый в городе кинотеатр АРС. После революции здание поочередно занимали горком партии, дворец пионеров, а уже в "позднесоветские" и "раннерыночные" годы — разнообразные конторы, аптека, банк.

В 1996-м году после многодневных ливней в городе, крыша у дома рухнула, и его "повело", отчего и окна вывалились. Все "квартиранты" в экстренном порядке "съехали", и здание теперь стоит в таком виде позабытым-позаброшенным...

Мне просто интересно, как сложилась бы судьба этого дворца, если бы его хозяевами оставались потомки того самого купца Вильнера? Неужели так же?

Вознесенское. Рыбниковское.

В мировой литературе есть несколько бессмертных сюжетов о разлученных влюбленных: "Лейла и Меджнун", "Тристан и Изольда", "Ромео и Джульетта". Почему-то главная российская "история любви" названа не по именам героев — "Николай и Кончита", а, благодаря поэту Вознесенскому и композитору Рыбникову, именами кораблей, сначала сведших влюблённых, а после — их разлучивших, "Юнона и Авось". Сюжет такой же трогательный и такой же печальный, как и в остальной любовной "классике", но в отличие от других — самый близкий нам, россиянам, и по времени, и по географии происходящих событий.

Многие ли из вас знают, что в Сибири есть как минимум два места, напрямую связанных с "Юноной и Авось"?

Граф Резанов отправлялся в начале девятнадцатого века в своё путешествие сперва на Аляску, а оттуда в Калифорнию, из Иркутска. Здание конторы Российско-Американской компании, акционерного общества, владевшего и управлявшего Русской Америкой, до сих пор стоит в этом областном центре. Могу и адрес сказать — улица Сурикова, 24. Ныне жилой, этот дом находится в предаварийном состоянии, и сейчас в нём обитают какие-то очень шумные люди — я, во всяком случае, сколько мимо не ходил, всё время "коммунальный" мат оттуда слышал. Но вы не обращайте на это внимания, если будете там, просто представьте себе — это тот самый дом, откуда началась "Юнона и Авось"! "С помощью Божией намереваюсь я ныне, возглавив первое кругосветное путешествие россиян, жизнь отдать расцвету Российско-американской кампании, с тем, чтобы распространить свет Отечества нашего до Калифорнии и Сандвичевых островов". Так это всё было, если верить Вознесенскому...

История любви русского графа Николая и калифорнийской красавицы Кончиты, как известно, закончилась трагически. Главный герой покинул свою возлюбленную и отправился в Россию, где собирался доложить царю о результатах своей экспедиции и попросить разрешения на брак с католичкой. В дороге он тяжело заболел и умер на полпути к столице — в самом центре России, в Красноярске...

Могила Резанова находится в очень романтическом месте города — на стрелке, у впадения речки Качи в Енисей. Красноярск не Сан-Франциско, и "городом влюблённых" не стал, но сюда, к могиле графа Николая Петровича Резанова всегда приходят парочки. Мы с Натальей тоже там были...

Аллилуйя любви, аллилуйя!

Свободолюбие

В 2005-м году к годовщине смерти "шансонье всея Руси" (18) Владимира Высоцкого в Новосибирске около молодёжного театра "Глобус" открывали памятник этому великому человеку.

Я не успел к самой церемонии открытия — мы с Натальей, моим другом Лёшкой и его тогда ещё невестой Машей пришли вечером, после окончания трудового дня.

На площадке перед очень хорошим воплощением образа поэта в скульптуре (босой и обнажённый по пояс Высоцкий идёт вперёд на зрителя не то "по канату", не то "по лезвию ножа") было многолюдно, и все обсуждали сегодняшнее "происшествие".

Открывали памятник не только специально прибывшие в город родственники и друзья, но и местные чиновники — процедура, по всему, задумывалась очень пафосной и официозной. "Укутанный" в ткань памятник покорно ждал церемонии своего открытия, пока с очередным порывом ветра вдруг не освободился от "белых одежд" и не предстал перед собравшимися во всей красе. В толпе захлопали, а торжественный митинг-открытие был безнадёжно сорван.

Всё-таки по-настоящему свободный человек остаётся таковым и после смерти... Даже в памятнике.

Равномерно

В историческом центре Томска, в здании бывшего управления НКВД находится музей политических репрессий. В одном из залов, ранее — тюремной камере, висит карта лагерей ГУЛАГа. Я помню "на глазок", как выглядят карты СССР с "плотностью населения", "административным делением", "крупными населенными пунктами" — на них всё самое важное как-то очень сильно смещено к западу и югу — Центральная Россия, Украина, Кавказ, Средняя Азия. Карту лагерей Советского Союза я увидел впервые, и больше всего меня в ней поразила гораздо большая "равномерность" расположения объектов по стране. Как, оказывается, густо были заселены территории, которые мы привыкли считать мало пригодными для жизни — Ямал, Колыма, Якутия! Правда, заселены совсем не добровольно.

Почти по Солженицыну

Ложок — это пригород Искитима, "города, строящего города" (19), как пишут везде в самом Искитиме. В Ложке находился один из самых страшных лагерей ГУЛАГа — мрамор "зэки" для страны добывали. Там же и людей стреляли нещадно. На месте, где массово убивали священников, уже в сороковые годы забил ключ, освящённый позже православной церковью. Мы туда иногда ездим за водичкой — она там с привкусом мела, но совершенно не портится, даже если стоит долго.

На обратном пути из Ложка мы с Натальей как-то заехали в Искитим и посетили краеведческий музей. Естественно, самые важные экспонаты были так или иначе связаны с Ложком и тамошним лагерем.

Поразила биография одного из выживших заключенных. Неудачно пошутивший офицер-фронтовик откуда-то из Центральной России попал в Ложок сразу после войны. Чудом выжил и вышел по амнистии в пятидесятые, остался в Искитиме, работал строителем, дослужился до директора строительного треста. Больше всего поразила последняя строчка биографии: "Награждён орденом Октябрьской Революции". Даже десяток лет, проведённых в "искитимском филиале" ада, не смог заставить человека отказаться от столь высокой награды.

Крупный специалист

Есть у меня один знакомец — Виктор, м-м-м... Ну, например, Виктором Григорьевичем пусть будет. Мужичок возраста "чуток за шестьдесят", дядя Витя. Он работал "общественником" в одной из контор, в которых я трудился.

Как-то мы с ним разговорились, и он рассказал мне, чем зарабатывал себе на хлеб в первой половине восьмидесятых годов. Оказывается, тогда существовало какое-то "супер-секретное" указание московских властей поставить к сорокалетию Победы монументы павшим во всех райцентрах и зажиточных колхозах. Несчастные "колхозники" начали ломать голову, как же им выполнить "задание партии". Денег-то им как раз хватало, а вот со стройматериалами, исполнителями и, главное, проектами художественных воплощений "всенародной памяти" было туго. И тут на выручку "весь в белом" пришёл дядя Витя — не ко всем, конечно, пришёл, а только к тем, кто жил в Новосибирской области и других близлежащих регионах. У дяди Вити была в те годы целая "гоп-команда", состоявшая из художника-монументалиста, инженера и многочисленных строителей. И даже "своя" точка с дефицитными стройматериалами у него была. Правда, всё заработанное "непосильным трудом" "сгорело" в лихолетье начала девяностых. Собственно, наш разговор с "торговцем памятью" начался с того, что "был он при советской власти обеспеченным человеком, а потом демократы всего его накопления обнулили"...

Я, кажется, даже в какой-то момент начал узнавать "дядивитины" памятники — слишком уж часто мне стали попадаться в крупных деревнях и райцентрах очень похожие друг на друга мордатые уродцы, крепко сжимающие винтовку в руках...

Я уверен, что именно из-за таких вот верховных указаний и благодаря "дядям Витям" и ему подобным наша страна и развалилась... Развалилась при молчаливом согласии некоторых (если не большинства) россиян, даже толком не представляющих, как в Казахстане русские выглядят (20).

Заполярное

Есть такое странное место на Земле — Норильский промышленный район, Норильск. За Полярным кругом в нечеловеческих природных и экологических условиях живёт тысяч двести пятьдесят народу — в самом городе и в близлежащих городках и посёлках.

Я там оказался в командировке в конце июня — в самый что ни на есть полярный день. Солнце лупило в окна гостиницы, не обращая внимания на время суток, и уснуть было невозможно. Я промучился так несколько ночей, пока не договорился с девчонками-коммерсантами, командированными в город вместе со мной, посвятить "крайнюю" перед утренним рейсом в Новосибирск ночь игре в карты и прогулкам по северному городу.

В два часа ночи на улицах, как ни странно, было не только светло, но и довольно оживлённо. По улицам бегали автобусы, а по тротуарам куда-то спешили мамаши с детьми, чей возраст обязывал их давным-давно находиться в кровати. Как мне потом пояснили местные, люди просто спешили "поймать лето". Действительно, эти несколько дней в городе были очень теплыми — около +20. Правда, даже такая температура не являлась помехой для залежавшегося "с зимы" снега кое-где по углам домов.

Мы походили по ночному городу, практически ничем не отличимому от города дневного. В который уже раз посмотрев на чахлые кустики (говорят, это такие берёзы) на псевдо-бульварчике центрального проспекта и на гладко заасфальтированные улицы, тротуары и даже дворы домов (не внутриквартальные проезды, а сами дворы — там нет газонов!), отправились в гостиницу доигрывать отложенную партию в "тысячу".

Часов в пять утра за нами заехал парень из здешнего агентства, исполнявшего роль представительства "Сибири". Мы сели в его "Жигули" и тронулись в путь. В утренние часы город начал накрывать туман — густой, липкий. Проспект "сталинской" застройки в тумане, ресторанчик, где мы ужинали в эти дни — тоже в тумане, "туманные" микрорайоны, и вот уже из тумана показался ныне не используемый вокзал железнодорожной станции Норильск. Да-да, и "на краю земли" тоже есть железная дорога — ведущая из Норильска в Дудинку, бывшую столицу бывшего Таймырского автономного округа и крупный морской (именно, морской!) порт на Енисее. По этой "железке" даже электрички когда-то ездили. Норильск — Дудинка, Дудинка — Норильск. Да в аэропорт ещё. Больше никуда оттуда уехать нельзя, только уплыть (если лето) или улететь (если погода позволяет).

Мы проехали через промышленный посёлок, грязный и вонючий, но почему-то с очень русским именем Надежда. Наш путь лежал дальше — аэропорт Норильска находится примерно на полдороге к Дудинке, в посёлке Алыкель. Там, в этом посёлке, есть целый "мёртвый город" — построенный в восьмидесятые, но так и не заселённый микрорайон для военных. Жуткое зрелище — девятиэтажки (стоимость их строительства была астрономической — материалы завозные, мерзлота, холод) с пустыми глазницами окон, которые теперь выглядывали из тумана. Завораживающая картина.

Аэропорт в Норильске больше всего напоминает провинциальный автовокзал — и зданием, и пассажирами. Самолёты отсюда летают в какие-то экзотические с точки зрения авиаторов города — Йошкар-Олу, Саранск, Белгород... Потом я уже понял, что главное здесь — улететь, и не очень важно, куда именно. Туда, где растет трава, где зимой встает, а летом садится солнце, где поют птицы. Птиц, кстати, в Норильске я совсем не видел, только огромных жирных, каких-то очень северных, собак. "Здесь птицы не поют, деревья не растут", одним словом. Зато почему-то живут люди...

Туман в аэропорту был каким-то особенно плотным. Дойдя от машины до здания, мы промокли до нитки, как будто побывали под дождём. Ледовитый океан — он рядом, и его капризы жители ощущают на себе круглосуточно и круглогодично. В Норильске, например, могут одновременно быть и метель, и жуткий мороз, одно другому здесь совсем не помеха...

Так и есть — наш рейс задержали. Вылет в Новосибирск, как, впрочем, и в другие города, должен был состояться "по фактической погоде" — так объявила дикторша. Переводя на человеческий язык, нам всем предстояло ждать, "пока не распогодится". Почему-то я сразу вспомнил, как 19 мая отменился первый рейс "Сибири" из Москвы в Норильск — по причине метели.

Распогодилось всего лишь часа через два — большая удача! Мы покидали странное место на Земле (может быть, самое странное место на Земле), а в салоне самолёта авиакомпании "Сибавиатранс" играл бодрый и оптимистичный гимн субъекта Федерации: "Красноярский край! Красноярский край!"

Чёрные горы

Есть очень "говорящие" топонимы. Чёрные горы. Многие из нас, услышав эти слова, вспоминают "братскую" славянскую Черногорию, обретшую не так давно независимость. Но я-то о другом, я про город Черногорск хотел рассказать. Есть такой шахтёрский город в Хакасии, недалеко от Абакана.

Даже если сравнивать Черногорск с городами Кузбасса, выглядит он гораздо мрачнее и запущеннее — не знаю, почему. Вроде бы, в отличие от Киселёвска и Прокопьевска, он целостный и не разбросан по шахтам-посёлкам. Такие же, как в Кузбассе, "сталинские" проспекты и девяти-, пятиэтажные микрорайоны по окраинам. Ну, дома, "прокопчённые" от угольной пыли, ну, разрушенный дом культуры с обвалившимся "курдонером" — крыльями-колоннадами... Но всё равно, какая-то тягость там чувствовалась — действительно, "чёрный" город.

Шагая по улицам, я никак не мог понять, что же меня гнетёт. Это было какое-то ощущение-предчувствие чего-то страшного...

Я совсем случайно нашёл то, что меня так угнетало в городе. Это было "шахтёрское" кладбище с тремя чёрными фигурами на входе — центральной, изображающей шахтёра с чёрным пламенем в руках, и скульптурами дочери и, видимо, кого-то из коллег, ухаживающих за могилами. На монументе написано: "Вечная память погибшим шахтёрам"...

Народный любимец

Я не относился к числу поклонников творчества Михаила Евдокимова. Его "деревенские" зарисовки часто сравнивают с творчеством Шукшина, но вот как раз "шукшинской" глубины-то им и не хватало, по-моему.

Вживую Евдокимова я видел дважды — один раз на каком-то сборном концерте в Новосибирске в начале девяностых годов, а второй — в средней школе города Бийска, куда он приезжал агитировать за себя во время выборов губернатора Алтайского края. Мы с Натальей тогда гостили у её подружки-бийчанки и заодно "познавали" богатый архитектурой город. Гуляли просто по центру, пока не заметили совсем "эстрадную" афишу — в такой-то школе по такому-то адресу такого-то числа (как раз сегодня) состоится встреча с кандидатом в губернаторы Михаилом Евдокимовым. Мы и пошли туда — честно, больше похихикать. Над Алтайским краем, выбиравшим и всё-таки выбравшим себе в начальники эстрадного балагура, тогда вся страна хихикала...

Говорят, Евдокимов был странным губернатором — со своими подчиненными всех уровней не заладил сразу, ругался с ними, но поделать ничего не мог. Зато вёл бесконечные приёмы граждан, где раздавал просителям деньги из собственного кармана. Клоун и просто хороший человек не может быть еще и хорошим правителем. Наверное, в этом тайный смысл его неожиданной гибели.

Люди в крае все равно его любили и любят до сих пор. В следующий раз мы побывали в Бийске в сентябре 2005-го — так вышло, что на евдокимовские "сороковины". Изо всех уличных ларьков неслись песни в исполнении погибшего губернатора (а пел он хорошо): шуточные и лирические, едкие и патриотичные. Очень пронзительная картина.

Железнодорожное

Железная дорога в Сибири однозначно является главным видом транспорта. Расстояния у нас приличные, а автомобильные трассы — нет. "Железка" за Уралом не имеет такой развёрнутой и подробной сети, как в европейской части России, зато у нас уж если стоит город на Транссибе, то он — точно центровой. Многие сибирские города потеряли своё значение только потому, что их в своё время "обошла" стальная магистраль — Томск, Каинск (нынешний Куйбышев), Колывань, Енисейск, Тара, Тобольск. И, напротив, благодаря железной дороге вымахали такие гиганты, как Омск, Красноярск, Иркутск. У нас, вообще, если видите на карте пересечение крупной реки с Транссибом, знайте, там обязательно находится очень большой населённый пункт. По этому принципу даже появился совершенно новый город — Ново-Николаевск, ныне Новосибирск. Моей "второй родине" — всего-то чуть за сто лет!

Новосибирск, кстати, до сих пор остаётся очень "железнодорожным" городом. Не только потому, что Западно-Сибирское управление является одним из главных предприятий, но и по причине разветвлённой и очень актуальной сети железных дорог в самом городе. Во многие районы гораздо удобнее ездить электричкой, чем автомобильным транспортом.

Шушь Саянская

Возвращаться из Шушенского в Абакан мы с Натальей решили через Саяно-Шушенскую ГЭС, очень уж хотелось нам взглянуть на этот диковинный объект советской энергетической гигантомании. Мы не очень понимали, как туда можно попасть, поэтому обратились в одну из многочисленных туристических контор в "ленинском" райцентре. Как выяснилось, стоит такая поездка каких-то понятных денег, кои у нас с собой были.

В назначенный день и час мы тронулись в путь на арендованной нами машине с водителем и прилагавшейся тёткой-экскурсоводом. На нынешней границе Красноярского края и Хакасии, на левом (хакасском) берегу Енисея стояло когда-то поселение со странным названием Означенное. "Означенный пункт есть граница государства Российского", — писалось в столичных документах. Чтобы не путаться, пограничный казачий посёлок так и назвали. Двигаясь сейчас дальше на юг — к Саяно-Шушенской ГЭС, мы с Натальей должны были попасть за тогдашнюю границу Российского государства.

Теперь на месте Означенного стоит посёлок Майна, а с другой стороны Енисея — деревня Сизая, родина знаменитого борца, предшественника Александра Карелина, Ивана Ярыгина. Сизая и Майна соединены плотиной Майнской ГЭС. Большого значения с точки зрения энергетической пользы она не имеет, зато выравнивает уровень воды в Енисее после сброса с соседней Саяно-Шушенской ГЭС, перепады могут быть весьма значительными.

В Майне, в небольшой заводи у самой плотины есть форелевое хозяйство, и мы не преминули купить там рыбки горячего копчения. Весь дальнейший путь она вкусно пахла из нашей сумки.

Красноярский берег был довольно живописным — лесистым, диковатым. Правда, совершенно такие же боры есть под Новосибирском, и тоже достались нам после Ледникового периода. Но хакасский берег оказался гораздо интереснее. От Майнской ГЭС и до самых Черёмушек, посёлка работников Саяно-Шушенской ГЭС, дорога идет вдоль густо заросших соснами гор с многочисленными мраморными "выходами" с одной стороны, и могучего Енисея — с другой. Как нам сообщила экскурсоводша, шоссе, по которому мы сейчас ехали, тоже в основном на мраморе стоит — чтобы его проложить, дорожники просто взрывали мраморные скалы, а получившиеся площадки после асфальтировали. Асфальтированный мрамор — где ещё такое увидишь? Кстати, именно Саянским мрамором отделаны многие станции метрополитена в нашем Новосибирске.

Сама ГЭС, самая мощная в России, да и во всём СССР наверняка, конечно, производила впечатление. Огромная подковообразная плотина "упёрлась" в скалистые берега Енисея — ее конструкция рассчитана так, чтобы распределять давление воды в водохранилище на "держащие" плотину скалы. Говорят, плотина способна выдержать прямое попадание в нее Боинга-747. Почему именно этот продукт американского гражданского авиастроения был выбран в качестве эталонного "снаряда" для атаки на ГЭС, я не знаю, но экскурсоводша сказала именно так.

Работая едва на четверть от запланированной мощности (данные все из того же источника — профессионального шушенского экскурсовода), станция вырабатывает какую-то уйму электроэнергии, которая идёт на нужды Саянского алюминиевого завода, расположенного в городе Саяногорске — кстати, и Майна, и Черёмушки считаются его удалёнными районами. Правда, в Абакане (в ста километрах от ГЭС) уже испытывается нехватка электричества. Мне об этом сообщили в тамошних рекламных агентствах в ответ на моё удивление, почему у них в городе наружная реклама не подсвечивается.

Я, вообще, так получилось, видел, наверное, все более-менее значимые гидроэлектростанции Сибири: Красноярскую, Братскую, Усть-Илимскую, Иркутскую, ну и, по плотине нашей, Новосибирской ГЭС раз в месяц да проеду. Но всё-таки именно Саяно-Шушенская произвела на меня самое сильное впечатление. Правда, на Братской, говорят, еще и воду сбрасывают в каких-то считанных метрах от движущихся машин — там у них по самой плотине только железнодорожные составы ездят, автомобильное движение осуществляется по специально подвешенным консолям. Но я сам этого (процесса водосброса) не видел, врать не буду.

* * *

А ещё в "Саянской Шуши" есть две довольно экзотичные транспортные системы: от посёлка Черемушки до электростанции ходит диковинный трамвайчик-"тянитолкайчик", а из Саяногорска, города не имеющего выхода к железнодорожной сети страны, бегают "локальные" пригородные "дизеля" до градообразующего предприятия — алюминиевого завода.

Прогресс

В областном краеведческом музее в Новосибирске буквально в соседних залах есть два любопытных документа.

Один из них датирован 1914-м годом и называется "Такса кушаньямъ въ буфетахъ на пароходахъ Е.И. Мельниковой". Там есть интересные блюда и забавные цены. Например, по разряду "Жаркое" там "проходят" цыплята, телятина, рябчики, тетерева, утки, чирки, дупеля, нельма, осетрина, стерлядь и караси. Разброс цен — от пятидесяти до восьмидесяти копеек. А ещё в тех "буфетахъ" подавали "Сото изъ рябчиковъ", "Солонину соусъ Були", "Лангетъ соусъ пиканъ"... Да много чего ещё там можно было скушать — приятно, наверное, было ходить по Оби пароходами Е.И. Мельниковой.

А второй документ от 6 марта 1920-го года, озаглавленный как "Обязательное постановление N25 Томского (Ново-Николаевского) ГУБРЕВКОМА", гласит (орфография и пунктуация сохранены): "ГУБЧЕКАТИФ, ввиду недостаточного количества в госпиталях г. Ново-Николаевска и его уездах нательного белья и постельных принадлежностей, постановил произвести в недельный срок бельевую повинность у всех граждан г. Ново-Николаевска, городах и уездах Томской губернии, а именно: каждая семья, имеющая мужского белья на каждого члена семьи от 4 до 5 пар, сдает по 1 паре; имеющие свыше 5 пар, сдают по 2 пары...". Ну и так далее — кто, сколько кальсон и простыней должен сдать, и в каком порядке будет осуществляться их приём.

Над вторым документом можно было бы даже посмеяться — мол, "голодранцы" и есть "голодранцы". Но он заканчивается очень здорово — зная историю становления советской власти, этот текст не кажется таким уж безобидным: "Не сдавшие добровольно белья в недельный срок подвергаются революционному суду, как распространители тифозных заболеваний". Не думаю, что на тех судах особо много оправдательных приговоров выносилось.

Оба экспоната явно не вчера появились в музейной экспозиции, и это впечатляет ещё больше. Всё-таки власть, сумевшая доказать своим гражданам, что второй документ в сравнении с первым свидетельствует о прогрессе, действительно достойна как минимум уважения.

Анти-Сочи

Говорят, что, кроме нашего мира, существует ещё и антимир, в котором каждому объекту соответствует его антипод. Можно справедливо усомниться в этой теории, но я точно знаю, что у Сочи есть его двойник-антипод. Анти-Сочи — это город Прокопьевск Кемеровской области. Так же, как и Сочи, он состоит из множества посёлков — правда, не курортных, а шахтёрских. Так же, как и Сочи, Прокопьевск расположен на холмах — и пешеходы, и автомобили здесь постоянно куда-то карабкаются или скатываются. Шахтёрские города так же, как и города курортные, очень любил "товарищ Сталин" — поэтому здесь тоже неимоверное количество жилых "дворцов" и "дворцов" общественного назначения. Правда, в Кузбассе белизну их гипсовых элементов "оттеняет" угольная пыль.

В Прокопьевске даже совсем, как в Сочи, чтят одного из классиков советской литературы, Николая Островского, который, как известно, жил в городе-курорте перед самой смертью. В городе-двойнике есть шикарный "сталинский" кинотеатр имени Николая Островского...

Центр Прокопьевска: шпили, колоннады, балясины, гипсовые статуи. Всё так же напыщенно, как в Сочи, но совершенно не радостно... Странная копия, анти-копия.

Энтузиасты

Где-то выше, в этой же главе, я писал о моих симпатиях к районным центрам — кладезям энтузиазма и настоящего патриотизма. В Новосибирской области среди всех районных "столиц" особенно выделяется город Татарск, известный разве что своей железнодорожной станцией на Транссибе — ближе к Омску, а не к Новосибирску.

В Татарске есть свой собственный "Биг Бэн" — высоченная кирпичная башня с часами, сделанными здешним умельцем Штеффеном, а ещё на окраине города располагается невероятных размеров краеведческий музей, "народный", как его величают в справочниках. Экспозицию музея, действительно, собирали местные жители. В огромном ангаре музея находится целая выставка советской техники — танков, тракторов, автомобилей. Даже легендарный "кукурузник" Ан-2 там есть.

Меня же больше всего в том музее поразила экспозиция плакатов "от Госкино" к легендарным советским фильмам шестидесятых-восьмидесятых годов. Как нам пояснили смотрительницы, их собрала, а потом подарила музею одна работница городского кинопроката. Я и не знал, что у "Мимино" и "Бриллиантовой руки" были настоящие "фирменные", как сейчас бы сказали, "постеры"!

Сибирский перекрёсток

Тобольск естественным рельефом города разделён на две части — "гору" и "подгору". "Гора" — это главная тобольская достопримечательность, Кремль, и соседствующие с ним здания. Дальше на "горе" находится "новый" город — обычные советские микрорайоны с редкими вкраплениями чудом сохранившихся памятников архитектуры. А "подгора" — это исторический "посад", очень интересный, но жутко запущенный.

Из "нижней" части города в "верхнюю" можно попасть "взвозами" — пешеходным Прямским, ведущим "прямо" в Кремль или автомобильным Никольским. Есть ещё третий "взвоз" — Казачий, он расположен в самой гуще заросшего высокой травой частного сектора. Одна из перпендикулярных взвозу улиц носит имя легендарного покорителя Сибири Ермака. Получается забавный "сибирский" перекрёсток Казачьего взвоза / Ермака.

Чёртов мост

У иностранцев, говорят, туры по Транссибу считаются большой экзотикой. Мы с Натальей, как и большинство сибиряков, по нему "катаемся" постоянно — я до Улан-Удэ доезжал, она, как бывший житель Дальнего Востока, аж до самого Японского моря. Но в Сибири есть еще несколько железнодорожных веток, достойных туристического внимания. Например, знаменитая дорога Абакан — Тайшет. Когда-то делая изыскания для будущих строителей "железки", в этих местах погибли трое новосибирских геологов: Кошурников, Стофато и Журавлёв. Их именами теперь названы улицы моего города — все новосибирцы знают, какие сумасшедшие пробки выстраиваются на Кошурникова в часы пик.

Я из Абакана ехал по этой ветке, к сожалению, вечером, но даже то, что удалось увидеть до захода солнца, впечатлило меня на всю жизнь. Край могучих Саян — тайга, горы, быстрые реки и постоянно петляющая железная дорога. Кошурниково, Стофато и Журавлёво — здесь это малюсенькие станции. Я, вообще, не представляю, кто здесь, в этих местах, может жить, кроме железнодорожников.

Было уже почти совсем темно, когда наш поезд остановился на каком-то полустанке.

— Чёртов мост, Чёртов мост! — разнеслось по вагону.

Поддавшись общему ажиотажу, я тоже выскочил из своего купе и прильнул к окну. В километре-полутора от нас между двумя лесистыми горами на огромной высоте стоял "длинноногий" мост — я такие только в мультиках про заколдованных принцесс и видел. "Удивительно, кому здесь по нему ездить?" — подумал я. Состав тронулся, но никто от окон не отходил. У меня вдруг начало закладывать уши, а мы всё продолжали неспешно куда-то подниматься, поскрипывая колёсами, пока не въехали в тоннель. Звук медленного поезда звучал здесь гулко и почти мистически: "Ду-дух, ду-дух... Ду-дух, ду-дух..." Скорей бы он кончился, чёрт возьми! Наконец, мы потихоньку "выползли" из тоннеля и оказались на том самом, Чёртовом, мосту, расположенном на чёрт знает какой высоте и чёрт знает где — где-то в Саянах. Зачарованный, я стоял у окна и наблюдал, как на расстоянии километра от нас, но гораздо ниже, проплывают огоньки того самый полустанка, который мы проехали минут десять назад...

Настоящее чёртово место! Даже название его чёрта с два запомнишь — Джебь.

Сибирский Интернационал

У семьи моего товарища Лёхи интересная история. По матери он на четверть латыш, даже выглядит, как настоящий "лабус" — худой, длинный, белобрысый. Лёхин дед-латыш был инженером, строил в тридцатые годы гиганты индустрии на Урале и где-то на Севере, но, как многие представители ИТР (21) в то время, был, в конце концов, арестован и расстрелян. Правда, насколько я знаю, какой-то обиды по отношению к "этой стране" у Лёшки нет, как раз действия "соплеменников" из независимой балтийской республики по взысканию компенсаций с бывшего "старшего брата", увековечению памяти фашистов и преследованию ветеранов Великой Отечественной войны у моего друга вызывают негодование. Забавно слышать, как поборник чистоты русского языка (он вечно меня поправляет!) "латыш" Лёха яростно материт "настоящих европейцев". А ещё Алексей — один из немногих моих знакомых, переехавших в Новосибирск не с востока, севера или юга, а с запада — аж из Челябинской области.

Биография "дедов" другого моего друга, Женьки, не менее драматична. Семья поволжских немцев была депортирована в Сибирь в 1941-м году. Всё, как у всех российских немцев: двадцать четыре часа на сборы, переполненный товарный вагон поезда, идущего "против шерсти" — не на фронт, а в глубокий тыл, и начало "новой жизни" на "новой родине".

Мы иногда собираемся попить пива очень странной компанией — как говорится, редко, но метко. Эта компания состоит из бывших сотрудников отдела рекламы авиакомпании "Сибирь" — вернее даже, тех бывших сотрудников отдела, кто остался в Новосибирске, а не переехал в Москву. Уральский на четверть латыш Лёха, полунемец Женька, поживший в детстве на Колыме (у него туда родители ездили на заработки) и двое русских: пиарщик Глеб с Сахалина и я, уроженец Северного Казахстана. Собираемся мы всегда в гостеприимном офисе нашего бывшего руководителя группы дизайнеров, а ныне хозяина небольшого дизайнерского агентства Олега, чистокровного украинца аж из самого Киева, попавшего в Новосибирск по институтскому распределению. Олег, как выяснилось, тоже считает, что Севастополь — это "гордость русских моряков", а вовсе не "бiлокам'яна столиця укра§нських морякiв" (22). Мы как-то раз напились, и я задал ему давно интересовавший меня вопрос...

Мариинские узоры

Есть в Кемеровской области совсем не шахтёрский населённый пункт, а напротив — очень купеческий и сплошь исторический город Мариинск. Он в Сибири известен своей качественной водкой.

Назван город в честь нелюбимой супруги царя Александра II Марии Александровны. Ей даже памятник в городе поставили не так давно, недалеко от памятника картофельному клубню. Предугадывая смешки "продвинутых" читателей, скажу сразу — да, в Мариинске есть и театр, народный театр "Щучики". Ни на славу, ни даже на имя знаменитой "Мариинки" он совсем не претендует — это просто очередное проявление местного энтузиазма.

Недалеко от винокуренного завода — того самого, что выпускает одну из лучших в стране водок, расположено красивое, но мрачноватое здание. Один из местных дядек, заметивший наш интерес к местной архитектуре и вызвавшийся стать нашим "гидом на пять минут", пояснил, что это тюрьма. Построена в девятнадцатом веке, эксплуатируется по назначению до сих пор. Надо же, даже тюрьмы в дореволюционной России не могли построить некрасиво!

Суриковское

В советские годы Красноярск был одним из самых яростных "ленинских" мест в России: и музей его там есть (даже не один), и пароход до сих пор стоит на приколе, "Святитель Николай", на котором Ленин с будущим царём Николаем II по очереди по Енисею "катались". Но для меня Красноярск был и остаётся родным городом художника Василия Сурикова. Я, вообще, считаю, что именно Суриков — это "наше всё" в живописи. Конечно, лучше всего запечатлеть русскую природу — трогательно и романтично — удалось Левитану. Но вот "русский характер", молодцеватый и бесшабашный, отчаянный до безумия и лиричный навзрыд, передал, конечно же, красноярец Суриков.

В городе есть дом-музей великого художника. Не очень-то и богато жила дворянская семья из казаков — настолько не богато, что даже часть дома сдавала постояльцам. А еще в городе есть два замечательных памятника Сурикову — один на той же улице Ленина (бывшей Благовещенской), где музей находится, а второй, очень "живой", прямо на территории усадьбы. Художник там сидит на стуле, откинувшись назад и забросив правую руку на спинку. Глядя на человека в такой позе, очень легко представить его характер.

Нелепо

Есть города, в которых советские монументы выглядят совершенно нелепо.

Например, в Томске на центральной площади — там, где находятся историческое здание Мучного корпуса и "восстановленный" отель "Магистрат" с башенкой, между Богоявленским храмом и Часовней Иверской иконы Богоматери стоит чугунный Ленин с призывно вытянутой рукой. Чего он там стоит?

Ленин в Иркутске вроде бы получше томского выглядит — если смотреть на него анфас, то справа от него будет советская пятиэтажка с центральным в городе книжным магазином, а чуть дальше — огромный дворец спорта. И то, и другое — совсем не многочисленные советские "вкрапления" в архитектурный облик исторического города. Но вот если смотреть на памятник вождю со спины (а так приходится на него смотреть, если идешь по тротуару-бульвару), то вскинувший руку, как настоящий дирижёр, Ильич оказывается на фоне великолепной панорамы изогнутой бывшей Амурской улицы и её доминанты — углового здания с куполом, где когда-то располагался Русско-Азиатский банк. Нет уж! Никак не Ленину этим чудом дирижировать!

Коминтерновское

Есть в Кемерово интересный район, Красная Горка. Именно здесь, на этом месте, в первой половине восемнадцатого века было открыто Кузнецкое месторождение каменного угля, более известное нам как Кузбасс. Забавно, но промышленной добычей стратегически важного сырья в Кузбассе не занимались ровно два столетия. Всерьез добывать уголь здесь начали только при советской власти и почему-то силами иностранцев. В 1921-м году кинули клич по всему миру, и вот уже по коминтерновской и профинтерновской (23) линиям за тридевять земель от своих родных краев в Щегловск, "Кемерово" город стал называться только с начала тридцатых, начали съезжаться инженеры и шахтёры, маркшейдеры и горноспасатели. Больше всего, говорят, приехало американцев и голландцев. Голландец по фамилии Ван Лохем даже спроектировал и построил посёлок для переселенцев... Так в захолустный городишко пришли домашние электричество, водопровод и канализация. Действительно, разве могли помешать коммунистическим порывам простой уют и обыденный комфорт? Как говорил Михаил Афанасьевич Булгаков, "разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры?"

Красная Горка сейчас в Кемерово, скорее, городская окраина — огромный массив частного сектора на обрывистом берегу Томи с мощными "вкраплениями" двухэтажной европейской архитектуры, доставшейся от коминтерновских времён. В доме управляющего, американца Рутгерса, теперь главный корпус музея-заповедника. Можно сказать, что Красная Горка и хронологически и идейно — самое сердце Кузбасса, угольной провинции России и Советского Союза.

По пути от трамвайной остановки к музею нужно обязательно подняться по крутой лестнице к странноватому монументу "Память шахтёрам Кузбасса". Угловатый "Данко" с дыркой вместо сердца по замыслу скульптора Эрнста Неизвестного должен символизировать "героику тяжелейшего и опаснейшего труда, который не зря приравнивают к ратному". Наверное, символизирует, не знаю...

Таёжная романтика

У меня какая-то мания. Я, наверное, тихонько с ума схожу, прожив целых пять студенческих лет в новосибирском Академгородке. Попадая в какой-нибудь город "в лесу", я постоянно ищу аналогии с местом моей юности, прикидываю, насколько удобно мне было бы здесь жить и, вообще, примеряю на себя "шкуру" местного жителя. Так было в Шелехове Иркутской области, в "закрытом" городе Северске, что под Томском, и в одном из удалённых от центра окраинных районов Тобольска...

В таёжном Усть-Илимске тоже так было. Я там в командировке был в двухдневной — сначала очень долго ехал туда на поезде из Иркутска, обозревая тайгу и результаты антропогенного на неё воздействия, а потом целых пять часов трясся на автобусе из Усть-Илимска до Братска. Дорога была не сильно утомительной, но смущало почти полное отсутствие населённых пунктов по пути. Я, во всяком случае, запомнил только один, со странным названием Эдучанка, где было счётное количество объектов: несколько бревенчатых домов и простейший "транзитный" туалет на трассе — из разряда "дачных".

Сам же Усть-Илимск мне запомнился фантастическим видом из окна санатория, в котором я ночевал — водохранилище, плотина местной ГЭС, огни левобережной части города и всё та же непролазная тайга. А ещё в городе есть совершенно романтические топонимы — например, улица Мечтателей. Это вам даже не Шоссе Энтузиастов. Во времена позднего социализма ехать в такую тьмутаракань могли только отчаянные мечтатели!

Нечаянное

2006-й год у нас с Натальей в смысле поездок был совсем не удачным: мы переехали в новую квартиру, и все деньги ушли на её покупку и последующий ремонт. Ещё и в кредит "втюхались". В общем, просидели целый год дома безвылазно, Натка только в Питер в командировку по осени слетала.

Где-то в августе мы всё-таки решили совершить небольшое путешествие — в райцентр Маслянино, километров двести от Новосибирска. Посёлок оказался не сильно ценным для нас (надеюсь, вы уже поняли, что в поездках нас больше всего интересует архитектура ), но довольно симпатичным: деревянная церковь девятнадцатого века, несколько исторических бревенчатых домиков и огромный монумент павшим в войне с тёткой в балахоне, которую народ прозвал "Аллой Пугачёвой". А ещё там течёт река Бердь — равнинная, но почему-то очень быстрая, совсем не такая, как в Бердске или Искитиме.

Обратно в Новосибирск мы собрались ехать на последнем автобусе — том же самом раздолбанном южнокорейском, что привёз нас сюда. Перед посадкой пассажиров водитель долго ковырялся в движке — так, что даже рейс задержали на полчаса.

Отъехав довольно далеко от райцентра, километров семьдесят, наш автобус вдруг встал — окончательно сломался прямо посреди поля с гнущейся к земле пшеницей. Сотовая связь здесь была недоступной, слишком уж "глухим" оказался "угол" — единственным местом, откуда можно было сделать звонок, и то только абонентам "Билайна", стал небольшой холмик метрах в пятистах от места нашей вынужденной стоянки. Водитель дозвонился оттуда до Новосибирска и сообщил со слов диспетчера, что к нам отправлен резервный автобус. Дабы не терять времени зря, он вскрыл пол в салоне и начал заниматься поломкой.

Пассажирам же делать было нечего. Мы с Натальей вышли из автобуса и пошли обозревать окрестности. Трасса на Маслянино — "межрайонка", в вечерние часы там вообще практически нет никакого транспорта, поэтому вокруг нашего вставшего колом транспортного средства царили тишина и покой. Только кузнечики стрекотали где-то в пшенице. Мы набрали себе сухих колосков — они до сих пор стоят у нас дома в вазочке, а потом долго любовались закатным солнцем — работая в офисе с утра до вечера, я и забыл, когда так долго "вживую" наблюдал, как за холмы садится огромный красный диск. А ещё мы поймали лягушонка — он прыгал по каким-то своим делам из "пункта А" в "пункт Б" прямо через асфальтовое полотно — и поболтав с ним о том о сём, отпустили его.

По трассе всё-таки проезжали редкие автомобили, и кое-кто из сердобольных маслянинцев даже подхватывал попутчиков из числа пассажиров нашего автобуса. Но мы с Наткой, напоминая сами себе того набожного, не желавшего спасаться во время наводнения еврея из анекдота, ехать отказывались наотрез — зачем, ведь вот-вот должен был прибыть резерв...

Наверное, вы догадались, что никакого резерва на помощь нам никто не посылал, и в Новосибирск мы приехали тем же самым раздолбанным южнокорейским автобусом, который всё-таки починил наш самоделкин-водитель. Страшно уставшие, мы зашли домой только часа в четыре ночи и сразу рухнули спать — завтра был целый понедельник...

Зато мы познакомились с лягушонком и видели, как в пшеницу садится огромное красное солнце.

Мечта пенсионера

Я точно знаю, где буду жить, когда выйду на пенсию. А может, и раньше — когда надоест, наконец, работать на чужих дядь и тёть офисным "наёмником"... Нет, Боже упаси, никаких домиков в глухой тайге, я горожанин, и бытовой комфорт очень ценю.

Километрах в тридцати от Красноярска, вверх по Енисею, есть городок с дивным названием Дивногорск, пардон за тавтологию. Все основные улицы там идут параллельно реке и находятся на разных уровнях, в самом низу — набережная. Почти как в Сочи всё. Поперёк улиц к Енисею спускаются лестницы.

Набережная в городе вроде бы обычная — не широкая и не узкая, застроена чередующимися пятиэтажками и девятиэтажными "свечками", есть несколько выходов к воде. Енисей в этом месте, сразу за плотиной Красноярской ГЭС (собственно, сам Дивногорск — это город гидростроителей и энергетиков), очень быстрый и, как везде, чистый — гораздо чище Оби и моего родного павлодарского Иртыша.

Но самое главное — это то, что расположено на другом берегу, прямо у самой воды. Высоченные сопки, те самые "дивные горы", в честь которых назван городок — лесистые, с частыми скальными "выходами", угрюмые и выглядящие совершенно дикими. Енисей из-за них кажется очень узким, но ещё более необузданным — пересекать его вплавь совсем не хочется... Боже мой, какая, должно быть, картинка у жителей девятых этажей в домах у реки!..

Я вижу себя гуляющим вечером по набережной с Натальей — мы медленно идём, любуемся "дивными горами" на другом берегу и болтаем, как всегда, о каких-нибудь глупостях...

По утрам я буду сидеть у воды с удочкой, смотреть, как ветерок разгоняет окутавший горы туман, и клевать носом — так рыбачат все местные жители, я сам это видел. И сидеть я так буду до тех пор, пока на площадку около магазина не подвезут молоко в автомобильной цистерне, а его туда точно привозят, я видел это тоже...

Правда, всё брошу и уеду в Дивногорск!

(12) Подробнее об этом периоде — в главе 6.

(13) Посёлка, расположенного тоже на Байкале, но строго "через Ангару" от Листвянки.

(14) На Байкале, как на море, не говорят "ветры", только "ветра".

(15) Я дороги тайн немало тебе открыл; час свой ожидая, я бродягой жил... (Здесь и далее литературный перевод песни от человека, скрывающегося под ником Shadow Wizard)

(16) Но старею я, я знаю и те песни, что я пел, эхом в отдаленьи, словно звук ветряка звучат вокруг... Так и буду я солдатом удачи.

(17) Я довольно подробно описал сей объект на сайте "РУИНЫ" моего друга Лёшки, адрес ищите в части 1 этой же главы.

(18) Так Высоцкого всё тот же Андрей Вознесенский назвал.

(19) Там, в Искитиме, расположен один из крупнейших в стране цементных комбинатов.

(20) Вспоминаем Ольгу Павловну из первой части этой главы.

(21) Была такая аббревиатура в советские годы, означала "инженерно-технические работники".

(22) Как известно, во времена независимости гимн Севастополя был весьма своеобразно переведён на украинский язык.

(23) Коминтерн — "коммунистический интернационал", Профинтерн — "красный интернационал профсоюзов". Радикальные общественные объединения, возникшие сразу после революции 1917-го года для "экспорта революции" в другие страны.

Глава 6. Улан-Удэ: В гостях у братских людей...

Первый раз я съездил в Улан-Удэ в 2003-м году — в тот странный период моей жизни, который до сих пор называю для себя "как я провёл лето". Мои многочисленные подвиги во имя любимой авиакомпании в какой-то момент перестали что-либо значить — меня зачем-то невзлюбила "самая главная начальница", и я по-тихому ушёл. Полгода я "отдыхал", благо сумел выбить довольно приличную денежную компенсацию за отпуск, в который так и не сходил за два с половиной года работы, и помогал своей приятельнице издавать газету в Новосибирском Академгородке. А в мае меня позвали работать в Иркутск. На тот момент мне казалось, что я довольно лёгок на подъём. Иркутск так и Иркутск, и там люди живут — решил я для себя. Тем более что город я знал расчудесно — рекламу от "Сибири" размещал регулярно и летал туда в командировки по три-четыре раза в год.

Я приехал в город на Ангаре, устроился жить в специально арендованную для меня однокомнатную квартиру и стал работать директором по маркетингу. Еще через месяц ко мне в очень длительный отпуск приехала жена — её тогдашний статус "маленького" научного сотрудника позволял это сделать. А ещё через две недели я понял, что долго работать на своего иркутского работодателя не смогу — уж больно своеобразной была контора и заведённые там порядки. Устроив "семейный совет", мы с Натальей решили, что я буду дорабатывать до конца августа, после чего мы вернёмся в Новосибирск искать мне новую работу. А пока было решено получать не самую маленькую зарплату (своё хождение в офис на восемь рабочих часов полноценным трудом я не считал) и, пользуясь возможностью, осмотреть за выходные всё интересное, что есть в здешних краях. Несколько раз мы съездили в разные места на Байкале, потратили день на поездку по Кругобайкальской железной дороге (1), посетили столицу ныне не существующего Усть-Ордынского автономного округа — мало понятного с точки зрения статуса бурятского анклава посреди Иркутской области, посмотрели Ангарск и Шелехов. Ну и, конечно, досконально изучили сам Иркутск — там есть чего поизучать дотошным краеведам.

Естественно, город Улан-Удэ был в программе наших преимущественно однодневных экскурсий. Не хочется говорить напыщенно, но столица Бурятии меня по-настоящему манила. Уж не знаю, почему, но почему-то мне очень сильно хотелось съездить в этот город со странным названием. Может быть, просто в моём мозгу со студенческих лет крепко засела рифма из песенки группы "Х.З.": "Ты живёшь в Улан-Удэ, это х..й аж знает где"?

Ехали мы на замечательном местном поезде "Иркутск — Наушки", который выходил из главного байкальского города вечером, утром был в Улан-Удэ, а днём приезжал на конечную станцию, в маленький бурятский городок на границе с Монголией. Отстоявшись там пару часов, он возвращался назад, часов в десять проезжая столицу Бурятии и прибывая в Иркутск ранним утром. Такой расклад нас полностью устраивал — нам как раз нужен был световой день для знакомства с "городом моей мечты"...

* * *

Если есть в России более не похожий на русских народ, так это, безусловно, буряты — степняки, родственники монголов и потомки Чингисхана, приверженцы шаманизма и ортодоксального буддизма ламаистского типа, жизнелюбы и мистики одновременно. Если есть в России народ, который бы при всей своей непохожести был настолько родным и близким для русских, так это, опять же, буряты, или, как их называли русские колонисты, "братские люди". Непреодолимая сила Гумилёвской "комплиментарности" (2) накрепко спаяла два этноса, живущих на одной территории — не разорвёшь! Вообще-то, буряты сейчас — это не самый многочисленный народ, их даже в самой Бурятии едва с треть населения. Но их нравы, их обычаи и вкусы настолько сильно вросли в повседневную жизнь всего байкальского люда, что без бурятского "флёра" эта жизнь уже просто немыслима.

Как-то мне довелось прочитать на ИноСМИ.ру путевые заметки одного поляка-русофоба, который, несмотря на свою яростную нелюбовь к России, зачем-то (чёрт его, поляка, знает, зачем!) решил проехать по Транссибу до самой Читы. Помимо того, что ничего интересного по дороге не было видно (Байкал он, видимо, проспал), путешественника поразили названия станций, свидетельствующие, по мнению автора, о дикости русских, дословно из статьи: "Харагун, Могзон, Сохондо". Специально для братьев-славян поясняю: приведённые названия гораздо больше бурятские, нежели русские, а в том, что они сохранились в целости и сохранности — тайный смысл российского империализма. Так же как и в том, что одним из первых учебных заведений, открытых русскими на байкальской земле, была "монгольская" школа для детей местной знати — об этом примечательном факте, здорово характеризующем русский колониализм, я узнал в иркутском краеведческом музее.

А знаете, как называются местные заведения "фастфуда" что в Иркутске, что в Улан-Удэ, что в Чите? "Позные" они называются. "Позы" — это бурятские манты с дырочкой в центре, кто не знает. Как выглядит обычная позная после обычного трудового дня в любом городке Прибайкалья? Подвальчик жилого дома или выносная конструкция на улице. Внутри клубы пара и табачного дыма, на длинных деревянных лавках за такими же длинными столами сидят обычно смешанные русско-бурятские компании из трех-пяти человек в обычных для заведения позах (пардон за каламбур) — в правых руках пластиковые стаканчики с водкой, в левых — позы (те, которые манты). Нехитрый тост, пластиковый "звон" бокалов и характерный хлюпающий звук высасываемого из манта бульона — это "запивон", а само блюдо — первоклассная "закусь". В подскакивающих время от времени с места людях завсегдатаи сразу опознают непрофессионалов. Позы кушать надо уметь — можно обжечься, а можно так испачкаться жирным бульоном или мясом — не отстираешься...

Никогда не судите о позах по расположению или интерьеру позной, лучше спросите у местных, где самые вкусные — вы можете удивиться, узнав, где именно готовят и подают чудеса бурятской кухни. Однажды меня в Улан-Удэ возили есть "самые лучшие" позы километров за сто от города — в малюсенький посёлочек Оронгой (3). Заведение на вид было совершеннейшей дорожной забегаловкой, но позы... Перефразируя Северянина и вторя циничному Вишневскому, "как хороши, как свежи были позы..." в том заведении на трассе, ведущей в Монголию...

А еще на Байкале есть глагол "бурханить". Образован он от бурятского имени бога Байкала Бурхана и имеет два значения. Первое — привязывать ритуальные цветные ленточки на деревья в заповедных бурятских рощах. По идее это действо — упрощённый способ жертвоприношения, но русские обычно желания загадывают. Так "бурханят" во время свадебных автомобильных прогулок или обязательных экскурсий, которые организуют местные для приезжих. Второе значение слова "бурханить" — сложное для понимания обычным, не байкальским, человеком: "пить водку на Байкале". Вот именно так, уберите хоть одно слово из фразы, и всё, вы уже не "бурханите". Если вы просто собрались попить водки, то так и надо сказать: "Пойдем выпьем водки!", а если вы хотите выехать куда-нибудь на берег "славного моря", взяв с собой провиант или, еще лучше, купив этот провиант в виде нескольких тушек горячего копченого омуля прямо на месте, достать припасенную (лучше не одну) бутылочку водки, остудить ее в холодных байкальских волнах, и после этого почти медитативно провести несколько часов за распитием традиционного и для русских, и для бурят горячительного напитка и поеданием омуля в приятной компании, то предложение нужно сформулировать так: "Поехали завтра (или там, в выходные) побурханим!" В Иркутске вас точно поймут, и поймут правильно. Кстати, будете "бурханить", не жалейте водки — по бурятской традиции, соблюдаемой и русскими, плесните в Байкал, задобрите Бурхана...

* * *

Поезд наш прибыл рано, даже чересчур рано — часов в шесть утра. В Улан-Удэ, городе, расположенном на сопках и окружённом тоже сопками, светало. Первый признак того, что мы находимся не совсем в России, заметили сразу по прибытии — в арке, ведущей с перрона на привокзальную площадь, минуя вокзал, на металлическом столбике стояло металлическое же соёмбо — древний монгольский символ, рассказывающий о самоидентификации этноса. Три язычка пламени — процветание в прошлом, настоящем и будущем — да круглое солнце на "лежащем" серпе луны, что необходимо читать как "отец — молодой месяц, а мать — золотое солнце". Вот такое вот соёмбо — по-моему, всё понятно. Оно у них и на гербе республики есть.

Карта города у нас была. Судя по ней, вокзал находился довольно далеко от центра — нужно было ехать на общественном транспорте. В столь ранний час решили выбрать трамвай. Скрипучий усть-катавский КТМ домчал нас минут за десять — мы вышли, когда увидели шпили "сталинских" домов, стопроцентно гарантировавшие то, что мы уже в центре. Развернув карту, я попытался сориентироваться на месте и пробормотал что-то вроде: "Должно быть где-то справа". Не сговариваясь, мы с Натальей повернулись вправо, и в звенящей утренней тишине я услышал возглас своей жены: "Мамочки!" Сквозь скромное окружение хилых деревьев выглядывал знакомый с детства, но такой громадный, профиль Ленина!..

Про местный памятник вождю мирового пролетариата я много слышал. Рассказывали очевидцы, бывавшие в столице Бурятии, видел фотографии в интернете — памятник обещал быть тем главным, ради чего стоило приехать в город. Но всё же увиденное никак не соотнеслось со всеми ожиданиями и знаниями, которые у меня были до того...

В Улан-Удэ стоит не просто памятник Ленину, а памятник его голове. В принципе, то, что это голова Ленина, а не кого-то другого, можно догадаться только по неким общепринятым в бывшей стране Советов кодам. Во-первых, она расположена на центральной площади (кому же ещё там памятник может быть, не в Италии всё-таки живем!), во-вторых, она лысая, вернее, как и положено, с огромной проплешиной, символизирующей ум персонажа, а в-третьих, у головы есть бородка и усы. Всё остальное — "художественное осмысление образа" местными монументалистами. Нормальный такой бурятский дядька, с монгольским прищуром и монгольскими же скулами. Но даже не это главное. Главное — это размер головы. Два икса эль по таблице размеров памятников головам. Прямо за монументом стоит "конструктивистское" трёхэтажное здание мэрии — постамент прикрывает первый этаж, а сам бронзовый шарик с бородкой — полтора следующих этажа. Одному из моих приятелей довелось побывать в этом здании — свет, говорит, в кабинетах не выключают, голова солнце закрывает. Забавно то, что ни чужие фотографии с разных ракурсов, ни мои собственные снимки масштабов монументального "бедствия" не передают — разве что "вертолётные" съёмки центральной площади, увиденные мною в каком-то музее.

Голова располагалась на огромной площади, окруженной по периметру "столичной" архитектурой. Самым примечательным объектом была та самая занимавшая целый квартал "сталинка" со шпилем, которую мы увидели из трамвая и где, судя по вывескам, обитали Дом правительства, несколько местных телекомпаний, музей, юридическая консультация, парочка кафе и даже детский сад. Через дорогу от неё находился еще один шедевр советской архитектуры сороковых-пятидесятых годов — на сей раз с ярко выраженными национальными мотивами — Бурятский театр оперы и балета (4). Рядом с ним стоял романтичный памятник балетной парочке в натуральный человеческий рост. Сразу за оперным театром в низинке был огромный и пыльный пустырь, к которому эффектно спускались театральные лестницы, а над пустырем нависала громадная статуя женщины в национальной одежде — мать-Бурятия. От монумента открывался великолепный вид на исторический центр бывшего Верхнеудинска, ныне Улан-Удэ. На одном из зданий, выполненном в восточной традиции, мы заметили развевающийся красно-сине-красный монгольский стяг с соёмбо — в столице Бурятии есть консульство родственной "заграницы".

По причине раннего утра ни один интересующий нас объект, естественно, не работал. Чтобы не терять времени, мы решили съездить в Иволгинский дацан, буддистский монастырь, про который мне рассказывал мой друг и коллега по работе в "Сибири" Женька, его возил туда местный представитель авиакомпании. Мы шли по центральной улице бурятской столицы, естественно, улице Ленина, где купеческие дома в стиле "модерн" (один из них даже украшали совершенно "питерские" атланты) соседствовали с трёхэтажками тридцатых годов с горнистами-пионерами на фасаде, настоящий гостиный двор — с монументом борцам за Советскую власть, а деревянный "ампирный" особняк — с новодельной часовней. Улица "упиралась" в огромный "пятак" с реставрируемым православным храмом. Площадь носила имя бурятского учёного Доржи Банзарова, а нам была нужна как конечная пригородного транспорта. Мы стали первыми пассажирами одного из многочисленных тёмно-зеленых корейских микроавтобусов с табличкой "Иволгинский дацан". Сев в маршрутку, я обратил внимание на то, что у бурята-водителя вместо традиционных для России иконок или крестиков на "бардачке" стояла маленькая фигурка Будды — для наших глаз это выглядело экзотично.

Маршрутка постепенно заполнялась людьми, но среди них не было ни одного русского лица, сплошь буряты — молодая семейная пара с ребёнком, бабушка, мужичок лет сорока, опять семейная пара, уже постарше. Честно сказать, я немножко "напрягся" — я же не знал, насколько позволительно ездить в буддистские центры русским. Кстати, почему именно "ездить", а не "идти". Дело в том, что буряты никогда не строят свои храмы (все, а не только тот, куда мы собрались) в жилых кварталах — культовые объекты располагаются за городом или, как минимум, на больших пустырях. Видимо, это делается для того, чтобы мирская суета не мешала верующим думать о Вечном, общаться с Богом. Дацан, расположенный вблизи посёлка Иволгинск, километрах в тридцати от Улан-Удэ — это центр буддизма в России (5), осквернённый большевиками в двадцатые-тридцатые и восстановленный в семидесятые. Говорят, восстанавливали его по какому-то личному и строго секретному указанию Леонида Ильича — вроде бы кто-то из кремлёвских стратегов посоветовал таким образом уменьшать потенциальное влияние враждебного Китая в регионе. Как будто оно там было, это влияние!

А ещё Иволгинский дацан стал известен на весь мир после того, как здесь был обнаружен местный священник, лама, в двадцатые годы прошлого века вроде бы умерший. Правда, его нынешнее физическое состояние учёные объяснить не могут — тело нетленно, ткани живы, но сам человек действительно мёртв...

Мы мчались по холмистой степи мимо бурятских деревенек с очень крепкими на вид бревенчатыми домиками, обнесёнными деревянными заборами. На малюсеньких приусадебных участках, соток в пять, не росло ни травинки — всё-таки буряты больше скотоводы, чем землепашцы. О том, что мы практически у цели, я догадался, когда увидел слева очередную сопку, на которой огромной кириллицей была написана мантра "ОМ МА НИ БАД МЭ ХУМ" (6). И точно, автобус свернул вправо в степь и остановился на большой конечной остановке. Место было живописным — степь, к августу уже увядшая, и лесистые сопки вдалеке. По небу ходили тучи, а сильный степной ветер мелодично раскачивал религиозную атрибутику, продававшуюся около входа в монастырь. Буддистские символы — яркие, объемные, звенящие: многорукий и слоноголовый бог Ганеша, трёхлапая лягушка на монетке, пузатенькие Будды. Мы подошли к одной из бабулек-продавщиц — несмотря на полное отсутствие зубов, её улыбка выглядела очень добродушной. Купили парочку расписных слоников в подарок моей сестре и родителям, а заодно спросили, можно ли нам входить в храм. Бабушка-бурятка и впрямь оказалась очень приветливой, она объяснила главное условие нашего посещения — сначала "очиститься", покрутив ритуальные барабанчики, а только потом входить. Сегодня в храме был особенный день — день поминовения умершей родни и пожелания здоровья живущим родителям и старшим родственникам, что-то вроде нашего "родительского дня". Бабушка порекомендовала нам написать на бумажке пожелания своим родителям. Мы поблагодарили её и пошли вслед за нашими попутчиками из маршрутки крутить барабаны. Барабан — это ярко расписанный металлический цилиндр с приделанными ручками, один его оборот приравнивается к прочитанной молитве. Таких барабанов в ряд стояло штук десять, каждый обернулся раз пять-шесть, итого с полсотни "прочитанных" молитв — по мне, так для "очищения" вполне достаточно.

Мы походили по территории монастыря, любуясь культовой архитектурой — чаще всего из силикатного кирпича и даже не оштукатуренной, но с красивыми яркими изогнутыми крышами и надстройками. Кое-где стояли такие же ярко раскрашенные скульптуры — шары, тигры, какие-то символы, смысла которых мы, естественно, не знали, а вокруг уже начиналась монастырская жизнь. С изумлением мы смотрели на неторопливых выбритых "под ноль" парней в оранжевых одеждах, шагавших из одного здания в другое по каким-то своим, не ведомым нам делам. Говорят, раньше в бурятских семьях было принято отдавать в монастырь одного из сыновей, а потому монахи были многочисленной и влиятельной силой в обществе. Сейчас традиции монашества пытаются возродить.

В главном, а потому самом красивом, храме-дугане пахло благовониями, но служба еще не началась. Мы увидели золотой поднос с лежащими свёрнутыми записочками, куда добавили свою: "Желаем здоровья нашим родителям. Натка и Андрей". Я, правда, не знал, как нужно обращаться к здешним богам, поэтому написал, что думал...

Мы не стали дожидаться начала богослужения и вышли — туристское любопытство было удовлетворено, а религиозное действо вряд ли бы достигло наших душ, всё-таки мы "из другого теста". Между тем, к дацану приезжало всё больше людей, причём мы замечали и русские лица. Кстати, о местных культах и местных русских. Через пять лет после первой поездки я увидел очень характерную для Бурятии сценку: в дуган, внутреннее убранство которого мне показывали, вошла молодая русская женщина с ребёнком на руках, заплатила небольшую денежку сидящему священнику и пошепталась с ним. Лама что-то быстро написал по-тибетски на длинной бумажке и отдал написанное женщине. Та вышла и прицепила эту бумажку на ветку растущего вблизи деревца, после чего пошла на автобусную остановку. Я спросил у сопровождавших меня местных парней — тоже русских, к слову говоря, что это было. Те меланхолично ответили, что, видимо, просто ребёнок приболел, вот и решила женщина подкрепить лечение выписанными в поликлинике лекарствами заговором-молитвой от буддистского священника. Всё-таки крепко русские с бурятами срослись! А буряты, говорят, очень активно в православные церкви ходят...

Мы вернулись в город. С утра позавтракать было негде, сейчас же время приближалось к обеду, и в животах начинало урчать. Мы решили устроить себе ланч — зашли в позную на площади Банзарова, где отведали довольно вкусные позы и какие-то лепёшки, вроде хачапури, с горячим сыром. Потом мы пошли вверх по улице Ленина прямо к голове вождя, посетив по пути музей природы Бурятии. Природа как природа: те же утки, лоси и волки со стеклянными глазами, что и у нас в Новосибирске. Разве что тюлени на Байкале водятся — нерпы называются. Откуда они там взялись, никто не знает, но, говорят, наблюдать за их поведением, особенно коллективным, можно часами.

Следующим пунктом нашей программы был этнографический музей в посёлке Верхняя Берёзовка, пригороде Улановки (7). Пока ехали в очередном южнокорейском микроавтобусе, я пересказал Наталье со слов иркутских коллег забавную историю о том, как контора, в которой я работал, с год назад выиграла тендер на поставку УАЗиков для передовиков-животноводов из Усть-Ордынского округа. По случаю приезда "победителей капсоревнования" автосалон закрыли для других покупателей, а на массовое оформление машин был откомандирован весь офисный персонал — шутка ли, машин пятьдесят нужно было выдать за раз. Передовики приехали с жёнами, детьми, друзьями и родителями-стариками. Они совершенно резонно не поверили в то, что все машины одинаковые, поэтому начали проверять их свойства, большими компаниями пересаживаясь из одной в другую и громко обсуждая по-бурятски достоинства и недостатки каждой, а заодно теряя и путая документы, которые им едва успевали выдавать запыхавшиеся девчонки-консультанты. Только к вечеру весь этот табор дружной и шумной колонной уехал домой. За невероятный по напряжению день участникам массового оформления дали отгул, а продавцы в автосалоне ещё долго находили по углам документы на усть-ордынские машины — их потом высылали в адрес окружной администрации, всё-таки покупателем была именно она.

Музей в Берёзовке очень походил на музей в Тальцах, небольшой деревушке по дороге из Иркутска на Байкал, и представлял собой собранные в одном месте дома разного предназначения. Бурятский музей мне понравился больше — во-первых, он был просторнее, а потому каждый дом можно было осмотреть издали, а во-вторых, кроме добротной сибирской архитектуры с мезонинами и деревянными колоннами, здесь были представлены жилища бурятов и других местных народов. Экспозиция под открытым небом имела свою логику — от объекта к объекту нужно было передвигаться по специально протоптанным тропинкам и деревянным мосткам. Сперва "магические" круги из камней древнего народа хунну, проживавшего на территории нынешней Бурятии — совсем как в видеоклипе "Калинова Моста" "Родная". Потом — чумы эвенков, народа, обитающего на севере республики, затем — войлочные юрты бурятов-кочевников, интересные восьмиугольные бревенчатые дома оседлых бурят, устроенные по принципу всё той же юрты — с дымоходом в центре, молельный домик дуган. А вот и архитектура русских переселенцев — резные деревянные дома, перевезённые сюда из Улан-Удэ во время реконструкции центральной части города, огромная старообрядческая церковь, православная часовенка. В глаза бросились резные и расписные ворота, выполненные в восточной традиции — с башенками и коновязью, буряты такую называют сэргэ. Мы подошли к табличке, чтобы прочитать подробнее, что это. "Ворота богатого старообрядца", — гласила та. Честно сказать, я ни разу не видал такого "братания" народов!

Единственное, что нам там не понравилось, так это изголодавшийся медвежонок в небольшом зоопарке, совсем по-юннатски названном "живым уголком". Худющий символ России стоял на задних лапах, держась передними за металлические прутья, и с тоской в звучном голосе выпрашивал у посетителей куски хлеба и печенье. И как это местная "Единая Россия" не взяла его на содержание?

Мы вернулись в центральную часть города, заехав перед этим в район локомотиворемонтного завода — мне очень захотелось посмотреть на город с огромной, заросшей высокой травой лестницы, на верхней площадке которой перед заводским ДК стоял разрушавшийся памятник "приплясывающему" Ильичу. Вождь пролетариата там как-то забавно вытянул вперёд правую ногу, откинувшись назад и опершись на ногу левую, и в такт движению ног выкинул вперёд и вниз правую руку — "камаринский мужик", да и только. А потом мы прогулялись по нависшему над центральной частью города проспекту Победы. Совершенно очевидно, здесь не хватало эффектного памятника, заметного из центра — когда я приеду сюда через пять лет, конный монумент мифическому богатырю и колдуну Гэсэру (8) уже будет стоять. Рано поужинав (или поздно пообедав) в очередной позной, мы вышли к местной речке Селенге — почему-то к ней надо было подниматься, набережная располагалась на дамбе. На то, что у широкой и быстрой реки совсем нет берегов и вода моет степную траву, я обратил внимание, ещё когда ехали в Иволгинск. У бабушки-бурятки, торговавшей с картонных коробок рядом с гостиным двором, купили Натке очень утилитарный сувенир — две пары монгольских носочков из верблюжьей шерсти, после чего пошли "прощаться" с головой Ленина.

Солнце стояло у самого горизонта, под вечер степной ветер, преследовавший нас весь день, сдул, наконец, с неба тучи, и памятник предстал перед нами в совершенно инфернальном виде — огненно красным от закатного солнца и ясного бурятского неба. Мы постояли рядом с ним и вслух попрощались. Всё-всё! До свидания, странные памятники и красивые дома! До свидания, выжженные пустыри и густые леса! До свидания, живописные сопки и ставший привычным за день ветер! Мы с удовольствием посмотрели, как живут "братские" люди, и нам было интересно, я обязательно буду приезжать к вам ещё!

* * *

Кстати, наш отъезд из Иркутска тоже был косвенно связан с бурятами. Я уволился от своего, не до конца адекватного, работодателя и ждал окончательного расчёта. Билеты в Новосибирск уже были куплены, но оставалось ещё пару дней на "прощание". В один из этих дней мы с Наткой посетили Шелехов — пригород Иркутска, город алюминщиков, построенный и организованный под большим влиянием Новосибирского Академгородка.

Мы гуляли по какой-то "лесной" улочке, когда перед нами припарковалась "праворукая" иномарка (а других машин в тех краях вы практически не встретите), из которой вышел купить сигарет огромных размеров бурят-милиционер. Окна в машине были открыты, и из салона неслась музыка: "Иду один по ночному городку..." Вообще-то, эта песня группы "Иван-Кайф", во времена моего студенчества бывшая неофициальным гимном Академгородка, не очень известна даже в самом Новосибирске, а тут — в Шелехове, в машине у милиционера-бурята! Точно, пора домой!

(1) Я об этой экскурсии довольно подробно написал в главе 5.

(2) Согласно "пассионарной теории этногенеза" Льва Гумилёва, "комплиментарность" (в данном случае, положительная, поскольку есть ещё и отрицательная) — это ощущение подсознательной взаимной симпатии представителей одного этноса по отношению к представителям другого этноса. С помощью этой теории, например, очень легко объяснить, почему мы с поляками всю историю воюем — комплиментарность не та.

(3) Мне про этот посёлок такой анекдот рассказали:

Приезжает бурят на международную конференцию, а как сказать, откуда он прибыл, не знает. Решил прислушаться к тому, что другие участники сообщают. "— Аргентина, Парагвай, Уругвай", — говорят люди. Когда, наконец, до бурята дошла очередь, он так и сказал: "Я из Оронгоя, это между Уругваем и Парагваем!"

Для жителей остальной России, думаю, анекдот недалёк от истины — найдите-ка тот Оронгой на карте!

(4) Если верить моему отцу, завзятому театралу, в театре весьма приличная труппа.

(5) Кроме Бурятии, буддизм является официальной религией ещё одного родственного монголам народа, калмыков, но центр российского буддизма находится всё-таки в Бурятии.

(6) С санскрита это переводится как "жемчужина в цветке лотоса"... Это, вообще-то, молитва — хоть сразу и не догадаться.

(7) Местные русские, считая более продвинутым городом Иркутск, Улан-Удэ называют на манер русской деревни.

(8) Да-да, тому самому "Гесёру", главному "светлому" из "Дозоров", Борису Игнатьевичу. Писатель Лукьяненко реальные имена из мифов народов мира использовал.

Глава 7. Южный Казахстан: Ой, бала! (1)

Уважая матерей, чтя гениев народа,

В годину лихолетья мы распахнули свои объятия всем.

Казахская степь — любимая Родина.

Святая колыбель дружбы и солидарности.

Строки из "старого" гимна Казахстана,

подстрочный перевод Б. Каирбекова

Казахстан — огромная страна,

Для всех народов создана она.

Мы здесь родились и здесь умрём,

Под высоким стройным ковылём.

Казахстанская дворовая песня

Часть 1. "Твои объятья горячи, как июль..." (2)

Моя мама — коренная алма-атинка. Отец её попал в столицу Казахской ССР лет за десять до войны вместе со всей своей роднёй, спасаясь от голода, царившего в Алтайском крае, а мои прадеды по линии бабушки стали "казахстанцами", сбежав откуда-то не то с Украины, не то из Польши во время Гражданской войны. Из губернского города Акмолинска (ныне Астаны) их насильно переселили дальше — туда, где кончается география — в горы Алатау, в пригородную деревушку недалеко от бывшего казачьего города Верный (3), только что "назначенного" столицей свежеобразованной республики (4).

Для меня Алма-Ата — это город детских воспоминаний. И отец, и мама регулярно таскали меня в свои частые командировки в столицу республики — благо остановиться нам всегда было где. Да и в отпуск мама частенько ездила "домой", захватывая с собой то мою сестру, то меня, а то и обоих своих "детёнышей" сразу. Представляю, сколько мороки мы ей доставляли — характеры у нас обоих не подарок, а вместе так вообще, наверное, "гремучая смесь" получалась!

В Алма-Ате живёт родной мамин брат. У дяди Юры героическая биография, и в детстве я им очень гордился (да и сейчас мне за него не стыдно!). Работая в ЛОВД (5), он однажды прямо в воздухе обезвредил каких-то злодеев, попытавшихся захватить самолёт (у родителей до сих пор где-то хранится мой детский рисунок с обезвреживающим террористов усатым дядей Юрой), и был за это награждён командировкой на московскую Олимпиаду, откуда привёз мне много иностранных монет. В декабре 1986-го года во время первых в Союзе "перестроечных" националистических выступлений в Алма-Ате "гонял по площади" демонстрантов, за что ему сначала дали медаль, а потом "попёрли" из милиции — ближе к девяностым годам вдруг выяснилось, что "гоняли" менты не обкурившихся хулиганов, а "настоящих патриотов" и, вообще, "героев Желтоксана (6)".

В конце восьмидесятых, после того, как умерла бабушка, а затем и дед, родители мои почему-то с дядей Юрой поссорились, потом помирились, но я к тому времени уже уехал в Новосибирск, поэтому дядьку своего к середине двухтысячных годов не видел лет пятнадцать. Контакт с ним я поддерживал только редкими телефонными разговорами во время визитов к родителям в Павлодар.

В ноябре 2004-го мы с Натальей всё-таки решили съездить в гости к дяде Юре. Причем в наши планы входило не только посетить крупнейший город страны (столицу к тому времени уже перенесли в Астану), но и объехать ряд населенных пунктов Южного Казахстана: Тараз, больше известный как Джамбул, Чимкент и Туркестан. В юности мне довелось побывать в Узбекистане — средневековые азиатские мавзолеи и мечети произвели на меня тогда неизгладимое впечатление, и теперь я хотел показать их казахстанские аналоги интересующейся архитектурой супруге.

* * *

В конце ноября в Новосибирске уже трещали морозы, и мы сбегали от них на географический Юг, в осень, а если повезёт, то и в лето — во всяком случае, в Ташкенте и Самарканде в ноябре 1990-го было под тридцать градусов тепла, и я это очень хорошо запомнил. А тот же Чимкент — он же совсем рядом с Ташкентом.

Я давненько не ездил в Казахстан на поезде, поэтому порасспрашивал у своего коллеги по работе Дениса, женатого на бывшей алма-атинке и регулярно ездящего к тестю в гости, к чему нужно быть готовым. Оказалось, что ни к чему особенному, "главное, чтобы поезд был российский" — поезда казахстанского формирования по слухам были уж совсем "убитые".

Нам попался алма-атинский состав — действительно, изрядно потрёпанный и с шумными проводниками. В купе, кроме нас с Натальей, был ещё только один пассажир — женщина в форме, оказавшаяся работницей управления исполнения наказаний. Она ехала в Рубцовск, сопровождая "зэковский" этап, который сейчас перегоняли в зарешёченные вагоны из "автозаков" на перроне. Четвёртый пассажир, поддатый паренёк не очень русской внешности, подсел к нам уже поздно вечером в Барнауле.

В приграничный Рубцовск поезд прибыл на рассвете. Наша попутчица, попрощавшись, вышла из купе, но тут же зашла вновь. Как оказалось, это была её точная копия — такая же одетая в военную форму женщина, только пограничник. Наши документы её не сильно заинтересовали, а вот паспорт соседа показался ей подозрительным.

— Чеченец? — спросила она тоном воспитательницы детского сада, допрашивающей "осрамившегося" сопляка.

— Ингуш, — устало ответили ей с верхней полки.

Женщина вышла из купе, плотно прикрыв за собой дверь. Её переговоры по рации всё равно были отчётливо слышны.

— Говорит, ингуш...

— Пш-ш!

— Снимаем?..

— Пш-ш! Пш-ш!

— По базе пробиваем?..

— Пш-ш-ш-ш!

— Поняла — отпускаем! — наконец, был вынесен приговор человеку, угораздившему родиться ингушом.

Пограничница вернулась к нам и, небрежно козырнув, вернула паспорт его владельцу.

— Блин, заколебали, — пробурчал парень и демонстративно отвернулся к стене.

Таможенники тоже особо не "лютовали" — лишь оценили объём наших сумок, заглянув в багажные рундуки. Даже открывать ничего не потребовали.

На казахской стороне поезду полагалось стоять минут сорок, но почему-то первыми в вагон ринулись не погранцы и таможенники, а толпы "менял". Они проходили с интервалом в минуту, беспардонно распахивая двери сонных купе и выкрикивая на ходу:

— Тенге, тенге, меняю рубли на тенге! Самый выгодный курс! Тенге, тенге!

Не выспавшиеся и злые, мы с Натальей довольно быстро устали отвечать им, поэтому теперь молча глядели на этих хамов исподлобья. Везёт ингушу — напился вчера пьяный и теперь дрыхнет, отвернувшись к стенке, а нам тут сиди, карауль таможню, да на этих гадов смотри. Очередной меняла, не услышав от нас ни "да", ни "нет" на своё заманчивое предложение обменяться, видимо, принял нас за семью глухонемых, а потому перестал орать и начал быстро водить большим пальцем по остальным плотно сложенным в горсть перстам — мол, меняю, смотри, чувак, деньги! Медленно перемещаясь по купе, он протягивал то мне, то Натке эту свою "говорящую комбинацию" и уже стоял почти у самого нашего столика.

— Пошёл вон! — громко крикнул я ему.

Парень не ожидал такой реакции от семейства глухонемых и пулей вылетел из купе. Моя, не менее злая, жена хлопнула ему вслед дверью и закрылась на замок.

Следующим "посетителем", как назло, оказался кто-то из казахстанских "служивых". Этот кто-то дёрнул пару раз дверь и, поняв, что она заперта, начал кричать:

— Э, проводник! Э! Почему купе закрыто?

Я распахнул ему дверь и извиняющимся тоном сказал:

— Менялы ваши просто заколебали, вот и закрылись!

— Это не мои менялы! Нельзя закрываться всё равно, — строго, но как-то по-казахски торопливо отчитал меня пограничник.

Процедура прохождения границы с казахской стороны оказалась ещё проще, чем с российской — всем пассажирам с бордовыми, а не голубыми паспортами (7) просто поставили печати с датой въезда в миграционные карточки, заполненные ещё с вечера. Всё! Можно спать до самого Семипалатинска!..

В "городе семи палат" было холодно и мела метель. Мы вышли из вагона на перрон и купили казахстанской прессы — всё-таки новостей из стран СНГ катастрофически не хватает в России. Только нефть, газ, "оранжевые революции", да ещё какие-то придурошные заметки из серии "их нравы": в Таджикистане ишак попал в канализацию, на Украине приватизировали трансформаторную будку, а в Белоруссии испекли самый большой в мире драник. В общем, когда через сутки мы приехали в бывшую столицу Казахстана, я уже был в курсе всех основных событий в стране, причём мне удалось почитать и пропрезидентские газеты, и, как можно было догадаться по тону статей, издания оппозиционные. Довольно живенько всё у них тут было: бывшего губернатора Павлодарской области выпустили из тюрьмы по амнистии, на киевский "майдан" отправилась группа поддержки из числа казахских оппозиционеров, а президент Назарбаев в это время открывал участок железной дороги, связавший Кустанай с Актюбинском — теперь из одного областного центра в другой можно было не ездить "через Россию".

После Семипалатинска к нам "в гости" зашёл толстый милиционер-казах, ехавший в соседнем купе. Он почему-то решил проверить наши документы — я так и не понял, то ли он действительно был "при исполнении", то ли решил потренироваться в своём нелёгком ремесле в свободное от работы время, дабы не терять формы. Наши с Наткой паспорта, как и ожидалось, не привлекли его внимания, а вот парень с фамилией, заканчивающейся на "-оев", бдительного "стража" заинтересовал.

— Чечен? — с подозрением спросил милиционер — казахи тоже не очень любят своих единоверцев с Кавказа.

Паренёк ответил точно так же, как русской пограничнице, тем же тоном — похоже, он уже выучил эту интонацию, поскольку, я уверен, пару раз в день ему приходилось сообщать свою национальность всем интересующимся:

— Ингуш.

— Куда едешь? — продолжил допрос блюститель порядка.

Пришлось кавказцу раскрывать тайну своего перемещения по Казахстану:

— В Алма-Ату, к дядьке!

— Понятно, — тоном, скорее означавшим "ни фига не понятно", сказал казах и для солидности несколько раз похлопал чужим паспортом по своей ладони. Видимо, на этом запас фантазии милиционера иссяк, поэтому он нехотя вернул документ несчастливому ингушу и покинул купе.

— Блин, заколебали, — тоже со знакомой нам интонацией пробурчал парень. Очевидно, он заучил и эту фразу.

* * *

С пересечением казахстанской границы в нашем поезде поселился "базар" — целые сутки до самой Алма-Аты по вагону бродили многочисленные торговцы. По товарному ассортименту можно было изучать экономическую географию страны. Например, в Семипалатинске нам предлагали колбасу и водку, в Аягузе и паре сотен километров до и после него — шерстяные кофты и шали, в городе Уш-Тобе, негласно считающемся "корейской столицей" Казахстана — острую морковку, а в Капчагае и на прилегающей территории — керамику. Ну и, конечно, как несомненный признак экономической активности населения, на всем пути нас сопровождала целая армия менял...

А ещё, попав в Казахстан, почему-то именно в нашем вагоне начали усиленно расслабляться проводники поезда. Гулянка в "проводничьем" купе шла целый день, и, судя по всему, всю ночь. Рано утром я проснулся оттого, что к нам заглянул основательно пьяный казах в синей форме и фуражке набекрень, который начал хлопать по верхним полкам обеими руками, явно в надежде что-то найти.

— Проводник барма (8)? — спросил он меня, когда я поднял свою удивленную голову.

Я ответил ему, что нет, спящее на верхней полке тело не принадлежит проводнику — там лежал "везунчик" ингуш.

— Ой, потерялся куда-то, да? — как-то очень плаксиво произнёс пьяный товарищ пропавшего железнодорожника, и мне даже стало чуточку жалко его.

— Ну, поищите в других купе, — посоветовал я и отвернулся к стене досматривать свои казахстанские сны...

Наш поезд прибывал в воскресенье, в первой половине дня на "первую Алма-Ату" — находящуюся на окраине города огромную транзитную станцию, хотя, вообще-то, в советские времена поезда до тогдашней столицы Казахстана шли на вокзал Алма-Ата II, который, наоборот, располагается хоть и в тупике, зато в самом центре. Я с детства помнил, где находятся оба городских вокзала, и, в принципе, мог бы выбраться оттуда, но адрес нынешнего места жительства моего дядьки мне ничего не говорил — я понятия не имел, где находится нужная улица.

Вопрос перемещения до необходимого нам места волновал меня (и чем ближе к конечной, тем больше) из-за боязни не узнать родного человека в толпе встречающих. Я довольно смутно помнил, как выглядит дядя Юра (помнил только, что с усами), но мама перед поездкой на мою просьбу описать его внешность отмахнулась: "Ой, да ты сам его узнаешь!"

Мы с Натальей вышли на высокую платформу "первого" алма-атинского вокзала и начали озираться по сторонам. Боковым зрением я заметил, что нашего попутчика-ингуша уже допрашивали привокзальные казахстанские милиционеры, я даже знал, о чём они беседовали: "Чечен?" — "Ингуш!" — "Куда едешь?" — "К дядьке" — "Понятно" — "Блин, заколебали!"...

Я понял, что имела в виду моя матушка, когда отказалась сообщать мне приметы своего родного брата. Около лестницы с сигаретой во рту и в кожаном плаще стоял "я", только, разумеется, гораздо старше "меня" и весь седой. Всё-таки гены — сильная вещь. "Я в будущем" тоже узнал "себя в прошлом" и радостно развёл в стороны руки, готовясь обнять сразу и меня, и мою крохотную жену. Бурно поприветствовав друг друга, мы вышли на привокзальную площадь, сели в аккуратно припаркованный "Мицубиси-РВР" и отправились в дядькин офис, расположенный на полпути к дому и выходных, видимо, не знавший. Всю дорогу Наталья украдкой поглядывала то на меня, то на моего дядю Юру — всё-таки мы с ним чертовски похожи!..

Мамин брат, уволившись с государевой службы и женившись во второй раз, переквалифицировался в адвоката и основал семейный бизнес — его жена, тётя Ира, и её дочь, Наталья, тоже были юристами. Небольшая конторка бралась абсолютно за всё и довольно скоро заимела в городе репутацию "везунчиков", способных выигрывать даже самые "мёртвые" дела. Офис адвокатского бюро, находившийся в квартире на первом этаже жилого дома, похоже, и был основным местом жительства моих родственников — во всяком случае, там они проводили гораздо больше времени, чем в собственной квартире.

— А как казахи? Нормально относятся к вашему бизнесу? — спросил я дядю Юру.

— Понимаешь, Андрюша, когда человеку надо, чтобы его родственник не сел, он на национальность адвоката в последнюю очередь будет обращать внимание, — ответил мне дядька.

Позже тётя Ира рассказала нам с Натальей, как представляя в суде интересы одного имама, она, "неверная" (9), даже осматривала какие-то "запретные" помещения в мечети, потому что именно там находилось "место преступления"...

Дом, в котором жили дядя Юра и тётя Ира, располагался в пяти минутах ходьбы от одной из главных магистралей города, проспекта Абая (10), соединяющего центр со "спальниками".

В первый наш "неполноценный" день в Алма-Ате мы не выходили из квартиры. Накормив нас, радушные хозяева куда-то уехали, а нас оставили отсыпаться. Я проснулся, когда за окном совсем стемнело и, не став будить Натку, вышел на кухню, откуда открывался великолепный вид на вечерний город. Как там у бакинцев было? "Ночная симфония огней" (11)? Здесь, конечно, была не "симфония", но тоже что-то такое — величественное и торжественное!..

(1) В тексте этой главы встречается много казахских слов. Чтобы вам было легче их читать, запомните, что ударение в казахском языке практически всегда падает на последний слог. Исключение: две гласных подряд в конце слова, тогда — на предпоследний.

(2) Строка из песни группы "Бахыт-Компот" про "девушку по имени Бибигуль".

(3) Алма-Атой город стал в 1921-м году.

(4) Первые столицы Казахстана, который сначала назывался Киргизской Автономной ССР и входил в состав РСФСР, и лишь в 1936-м году стал полноценным участником Союза, располагались в Оренбурге и Кзыл-Орде, в Алма-Ату столицу перенесли в 1929-м.

(5) Проще говоря, в милиции на транспорте.

(6) "Декабрь" по-казахски, сейчас "Желтоксан" в Казахстане такое же понятие, как в России "восстание декабристов".

(7) То есть гражданам России, а не Казахстана.

(8) В том смысле, что "не здесь ли мой коллега"?

(9) То есть не мусульманка.

(10) Абай Кунанбаев — казахский поэт, литератор, общественный деятель второй половины девятнадцатого века. "Письмо Татьяны" из пушкинского "Евгения Онегина" в его переводе стало казахской народной песней.

(11) В главе 2 я описывал вид на вечернюю столицу Азербайджана.

Часть 2. Алма-Атинские прогулки

Алма-Ата — самый "не казахстанский" город в республике. Судите сами. Казахстан — страна преимущественно равнинная, и основными природно-климатическими зонами в ней являются степи и пустыни. Алма-Ата же находится в предгорьях — сразу за городом прямо на границе с Киргизией расположен заснеженный хребет, называемый Заилийским Алатау, который создаёт мощный фон любому городскому пейзажу. Из-за тёплого климата и хорошей земли в бывшей столице чуть не круглогодично можно наблюдать буйство цветов и красок — лично я больше всего люблю конец сентября — начало октября. Боже мой, что творится в Алма-Ате в это время года! Жёлтые, красные, зеленые пятна на заросших благодарной растительностью городских улицах. Под ногами шуршат созревшие жёлуди, на которых можно укатиться-поскользнуться так, что и никакого гололёда не надо, и лишь дворники торопливо и тщетно пытаются размести эти созданные природой "ролики" и целые сугробы цветной листвы. А еще в Алма-Ате прямо на улицах и проспектах цветут тюльпаны и огромные розы, а в пригородах растут дикие абрикосовые сады — горожане ездят туда собирать урюк (12), как у нас ездят собирать грибы!..

Из-за степей и равнин главной погодной характеристикой в Казахстане является ветер, температура воздуха не так важна. Даже если на улице -30 и при этом ветра нет — можно жить, но вот если ветер сильный, то и -10 мёдом не покажутся. В Алма-Ате же из-за огромных гор ветра не бывает вообще никогда (отчего город постоянно накрыт едким смогом), а истории про минусовые температуры передаются здесь как национальные легенды. Дядя Юра мне рассказывал про то, как однажды у них было аж -15!

В Казахстане живет довольно простой народ — коренные обитатели, казахи, в массе своей потомки кочевников, а "русскоязычные" переселенцы отличаются между собой временем приезда в здешние места — казачье освоение, столыпинская реформа, эвакуация в войну, целина, индустриализация шестидесятых-семидесятых, но мало различимы по своему характеру или социальному положению. Гораздо больше объединяющего их — все сюда ехали, в общем-то, за новой жизнью — чуть светлее и счастливей, чем была в тех краях, что они покинули. Правда, Казахстан стал "вынужденной родиной" и для многочисленных "недобровольных" переселенцев: зэков, строивших гиганты индустрии (13), и целых народов, вдруг объявленных "предателями". В "немецкие" колхозы на севере Павлодарской области нас, школьников, возили на экскурсии — посмотреть на "маленькую Германию", а тех же чеченцев казахи недолюбливали не просто так — среди всей "братской семьи" народов те были самыми шумными и непослушными "братьями".

И всё равно все казахстанцы похожи — в абсолютном большинстве работяги, привыкшие к бесхитростному труду по добыче и первичной обработке пресловутой "таблицы Менделеева", "зарытой" в казахской земле, и "инженерно-технические работники", должным образом этот труд организующие. В Алма-Ате же "окопалась" настоящая, столичная, интеллигенция: журналисты, учёные, писатели, композиторы — все они обязательно должны были наличествовать в каждой национальной республике. А еще — многочисленная чиновная гвардия четвёртой по значимости союзной республики. Собственно, именно вышеперечисленные категории граждан и есть алма-атинцы. Довольно "простецкое" семейство, родившее мою маму — это редкое исключение из правила. Да и жила та семья совсем не в центре, а на городской окраине в частном секторе около транзитной станции Алма-Ата I — там, где обитали только немногочисленные "русскоязычные" пролетарии да бежавшие от голодухи китайцы.

Чиновно-интеллигентская братия, созданная стараниями Ленина-Сталина и достигшая "зрелости" при Брежневе, в массе своей принадлежала к "титульному" этносу, более того, обычно к знатным родам этого этноса. Именно поэтому в столице республики всегда было так много высоких и красивых казахов — "байские" дети рождались от настоящих красавиц, за которых женихи отдавали щедрые калымы.

У "солидных" алма-атинцев росли "солидные" дети — классические, как говорили в советские годы, "мажоры", увлекавшиеся всеми западными новинками. Если где и была в Союзе настоящая "стиляжья вольница", так это в Алма-Ате. Милиционеры и "комсомольские патрули", говорят, просто боялись здешних стиляг — они прекрасно понимали, ЧЬИ это дети!..

Кстати, идеи казахстанской "самостийности" тоже могли родиться только в Алма-Ате — остальной, редко поднимающий "от трудов праведных" голову Казахстан развал Советского Союза "пропустил"...

* * *

Проснулись мы рано — раньше хозяев. Натка вскипятила чаю и начала готовить завтрак — почему-то в доме родственников, с которыми я не виделся много лет, мы оба чувствовали себя очень свободно и совсем как дома. Дядя Юра и тётя Ира подтянулись на кухню, когда стол уже был накрыт. Каких-то больших планов на понедельник у нас не было — музеи не работали, да ещё и дождик за окном накрапывал. В итоге мы поздно вышли из дома и посвятили день окрестным прогулкам и хождению по магазинам — в основном, за продуктами, ибо мне не хотелось выглядеть в глазах родни "халявщиком".

Гораздо более масштабной была программа вторника: мы собирались погулять по центру и зарегистрироваться по месту проживания, чтобы при выезде из Казахстана у нас не возникло проблем. Ещё мы планировали купить железнодорожные билеты в интересовавшие нас города.

На улице было пасмурно, но тепло — градусов 10-15, что для конца ноября, я считаю, более чем щедро.

Выйдя из дома, мы направились на автобусную остановку — дом дяди Юры хоть и рядом с проспектом Абая, но всё же район там не шибко живописный. Автобусов в привычном нам понимании в городе не существовало — останавливались только странного вида маршрутные такси — больше, чем "ГАЗели", но меньше, чем "ПАЗики", из которых высовывались кондукторы-зазывалы, выкрикивающие маршрут и стоимость проезда. Конечно, выглядело это несколько диковато и очень по-южному, зато удобно для приезжих.

Мы вышли из маршрутки, когда пейзаж за окном стал не таким однообразным, то есть начался центр города. Вся архитектура в этом месте проспекта Абая с явными национальными мотивами. Например, похожий на юрту цирк — сюда маманя притащила меня, когда мне было года три, там я жутко испугался шумных и наглых клоунов и разревелся во всю мощь, чем вынудил мою родню покинуть зал. Ужас этот свой я помню до сих пор, а цирковые представления, кстати, и сейчас терпеть не могу. Напротив цирка — казахский драматический театр имени Мухтара Ауэзова, рядом с которым находится памятник восседающему будто на троне самому классику казахской литературы — с большой лысиной, но всё равно всклокоченному. Ох, помню я этого Ауэзова! Всех детей в советских школах мучили только одним "четырёхтомным" произведением, "Войной и миром", а казахстанских — ещё и ауэзовским творением "Путь Абая". Бр-р-р, вспоминать не хочется! Ненавижу читать "конспекты" книг, но "освоить" биографию одного великого казаха, написанного другим великим казахом, у меня никак не получалось. Очень надеюсь, что у родителей не сохранилось моих школьных сочинений по этой книге — до сих пор стыдно.

Сразу за театром и маленькой речкой (названий здешних речушек никогда не знал, они здесь какие-то несолидные — запоминать не хочется) расположился построенный опять же в национальном ключе круглый Дворец бракосочетания, а чуть дальше, на другой стороне проспекта — огромный стеклянный торговый центр, дворец спорта и центральный стадион. Ха-ха-ха! Помню-помню я эти два алма-атинских позорища — футбольные команды "Кайрат" и "СКИФ". Первая играла в высшей лиге СССР, а вторая — в нашей восточной зоне второй лиги, и обе вечно болтались в самом хвосте турнирных таблиц. Наш павлодарский "Трактор" хоть и не выходил практически никогда в первую лигу, зато у себя во второй "чемпионил" регулярно.

Дальше проспект становился не таким напыщенно-парадным — появилось много деревьев, а дома здесь были "сталинскими", что в сравнении с "кунаевской" архитектурой означает "очень скромными". Кто такой Кунаев, вы спрашиваете? Динмухамед (Димаш) Ахмедович Кунаев — это бессменный партийный босс Казахстана на протяжении двадцати с лишним лет. Большой друг Леонида Ильича и не "чистокровный" (по слухам) казах, он беззаветно любил республику, и благодаря ему Казахстан в конце шестидесятых — начале семидесятых расцвёл. Индустриализация усиленными темпами и массовое жилищное строительство привели к очередной волне притока населения из потерявших вдруг свою актуальность Сибири и Урала и перевели республику из "второсортных" (14) в разряд "локомотивов" советской экономики. Во всяком случае, обвинения в адрес "Чуркистанов, объедающих Россию-матушку" от спохватившихся вдруг россиян в конце восьмидесятых мы, казахстанцы, пропускали мимо ушей. Это еще кто кого "объедал"! Кунаева уважали жители республики, но не любил Горбачёв — собственно, отставка казахского первого секретаря с последующим назначением на высший партийный пост Геннадия Колбина, русского чинуши из Ульяновской области, и спровоцировали националистический "взрыв" в 1986-м году.

Из всех городов Казахстана "товарищ Димаш" больше всего, конечно, любил Алма-Ату. По причине высокой сейсмичности "сталинские" дворцы здесь редко строили выше трёх этажей, отчего в городе появились целые кварталы "недомерков" с колоннами, но с шестидесятых годов по личному распоряжению Кунаева в столице начали возводить сейсмостойкие высотки и огромные дворцы с "нетиповым" обликом. И цирк, и Дворец бракосочетания, и казахский драмтеатр — это памятники "кунаевской эпохи". Причём даже не самые важные. Архитектурным символом Алма-Аты, конечно же, стала гостиница "Казахстан" на площади Абая, в которую упирается одноимённый проспект. Шикарная полукруглая "свечка" в двадцать шесть этажей с "короной" на крыше украшала заставки республиканского телевидения, коробки конфет и даже школьные тетради — мне этот силуэт одно время напрочь надоел, но "вживую" вид на высотку действительно завораживает.

Рядом с гостиницей находится Дворец Республики, построенный как Дворец имени Ленина, где проводились важнейшие республиканские съезды, слёты и собрания, и откуда по выходным транслировалась ненавистная мне передача "Тамаша" (15) — казахский аналог московской юмористической программы "Вокруг смеха". Представьте себе: воскресный, как сейчас бы сказали, "прайм-тайм", по двум общесоюзным каналам показывают какую-нибудь чепуху, а по республиканскому телевидению вместо "хитов" вроде "Кавказской пленницы" или "Служебного романа", которыми нас частенько "баловала" Алма-Ата, идёт трансляция из переполненного Дворца имени Ленина. На сцене кривляются и о чём-то шутят по-казахски местные юмористы, в зале заразительно хохочут, а ты хоть и не понимаешь ни шиша, но всё равно сидишь, смотришь и яростно завидуешь такому весёлому времяпрепровождению представителей титульной нации.

Перед Дворцом Республики стоит памятник Абаю — красивый памятник, а сразу за шикарным зданием находится "нижняя" станция канатной дороги. Вот оно — чуть не самое яркое детское воспоминание из Алма-Аты! Можно смело сказать, что, будучи малолетним пацаном, в Алма-Ату я рвался не ради встреч с бабушкой и дедушкой, а исключительно затем, чтобы покататься на местной "канатке". Бордовые вагончики поднимались из центра города на гору Коктюбе, на которой располагаются телебашня — очередной инженерно-архитектурный шедевр времён Кунаева, и шикарная смотровая площадка с многочисленными кафе. Мама, как сейчас помню, всегда боялась ездить по канатной дороге, но была вынуждена, стиснув зубы, закрыв глаза и вцепившись в моё плечо, везти своего "сына-экстремала" на "зелёную гору" — так с казахского переводится Коктюбе. Уши закладывало, набитый до отказа вагончик с дверями, "как в автобусе", полз вверх, раскачиваясь и жутко скрипя, а потом вдруг резко проваливался вниз, отчего у пассажиров душа уходила в пятки, а мамины пальцы ещё крепче впивались в моё плечо — это мы так очередную поддерживающую канаты мачту проезжали. Ух, красота! На горе всегда кормили вкуснейшими мантами с острой зеленью в мясной начинке, и, если везло с погодой, с Коктюбе можно было разглядеть всю Алма-Ату — она стояла внизу, как на ладони, и шумела всеми своими машинами и людьми. И вы меня ещё спрашиваете, за что я люблю этот город?..

"Канатка" сейчас не работала, а за небольшим двухэтажным павильончиком "нижней" станции одиноко висел "трамвайчик" — почему-то не бордовый, как раньше, а совсем наоборот — голубой. Закрыта дорога было вовсе не из-за погоды, как мы с Натальей решили поначалу. Дядя Юра нам потом объяснил, что в рыночные времена "зелёная гора" (а она действительно "зелёная" — почти джунгли) стала престижным местом для строительства коттеджей. В результате "самостроя" начались оползни, и мачты канатной дороги стали "сползать" тоже. Через четыре года моей сестре, когда она будет гостить у дядьки, удастся покататься на любимом с детства транспорте — "канатку" восстановят.

Мы шли по проспекту Ленина, который сейчас назывался Достык, то есть проспектом Дружбы, пока не наткнулись на Дворец пионеров. Я сразу понял, что это, потому что очень похожее на него здание с куполом-обсерваторией находится в моём родном Павлодаре — его "научно-фантастический" облик до сих пор украшает этикетку нашей павлодарской минералки, а одно время его даже на местной водке (sic!) изображали.

Свернули вправо на довольно тихую в этом месте улицу академика Сатпаева (16) и пошли к "столичному" кварталу. Стараниями всё того же "товарища Кунаева" на алма-атинской окраине в конце семидесятых был возведён целый комплекс правительственных и солидных жилых зданий, скромно названный "Новой площадью". После смерти Леонида Ильича площадь стала носить имя Брежнева, потом, после "развенчания" так до конца и не сложившегося культа личности генсека, она опять стала Новой, а затем её весьма оригинально назвали площадью Республики.

Главным зданием там является бывший ЦК Компартии Казахстана, сначала переделанный в Дом Правительства, а потом по причине переноса столицы превращённый в акимат (если по-нашему, то администрацию) города Алма-Аты. Соседствует со зданием ЦК относительно новенький (начала девяностых), облицованный белым мрамором президентский дворец, который по той же причине стал "Представительством Президента" или, как говорят в местных новостях, "южной резиденцией" Назарбаева. По слухам, Нурсултан Абишевич хоть и выступил инициатором переезда чиновников в Акмолу-Целиноград, сам, южанин, к новой столице никак не привыкнет и от суровой северо-казахстанской зимы прячется в Алма-Ате. Во всяком случае, сколько мы там были, всяческих послов он принимал (мы это по телевизору смотрели, разумеется) именно в "южной резиденции".

Слева от Дворца Президента, в скверике, находится музей истории Казахстана с огромным голубым куполом. Мы, конечно же, не могли пройти мимо и зашли туда. Музей оказался огромным и шикарным. Обидным было только то, как в нём представили "русскую часть" экспозиции. Всё, что касалось русских, музейные деятели фактически изложили в этнографическом ракурсе в одном ряду с другими народами Казахстана: узбеками, уйгурами, немцами, корейцами. Как будто это не "русскоязычные" строили города Северного Казахстана и осваивали целину! Как будто не из России сюда во время войны были эвакуированы "Мосфильм" и "Ленфильм" (17), давшие толчок развитию местного кинематографа! Как будто это не переселившиеся русские казаки охраняли спокойствие сонных кочевников от вторжения орд с юга и востока!..

Главный экспонат музея Республики Казахстан (так он сейчас официально именуется) находится прямо на входе. Я с детства помню эту шикарную историю о том, как в пригороде Алма-Аты в начале семидесятых были найдены доспехи знатного сакского (18) воина — из чистого золота и отлично сохранившиеся. Сейчас эти одеяния, включая огромный островерхий не то шлем, не то просто головной убор, надеты на безликий манекен из кумачового бархата и украшают собой фойе главного республиканского музея. "Золотой человек", а если по-казахски, то "Алтын Адам" он называется... Я только сейчас понимаю, что с этой находкой Казахстан обрёл первый миф о своей государственности... Ладно, пора возвращаться на площадь Брежнева, то есть, пардон, Республики.

Вход на площадь из центра города открывают две шикарные симметричные жилые многоэтажки с пристроенными к ним длинными "крыльями", в которых находятся редакции телевидения и радио. С вида на эти "ворота" всегда начинались трансляции военного парада 7 ноября. "Говорит и показывает Алма-Ата. Говорит и показывает Алма-Ата", — сообщал казахстанский клон Игоря Кириллова, и у телезрителей (у меня, во всяком случае, точно и всегда) захватывало дух. Далее камера переходила на гранитную трибуну около здания ЦК, на которой уже стояли партийные бонзы в шляпах и с алыми ленточками на лацканах. "Ту-ду-ду-ду-ту-у-у-ду-у-у", маршевый шаг, звонко отдающийся от огромной площади, а после — рёв техники и окутывающий всё вокруг дым... Нет, эта площадь должна называться площадью Брежнева! Или даже лучше — Кунаева. Это его площадь! Только его!

В центре площади сейчас стоит высоченный столб. Что за мания в "освобождённых от советского гнёта" столицах бывших союзных республик столбы ставить? В Киеве на Майдане Незалежности тоже вон колонну соорудили... Алма-атинский столб, разумеется, называющийся "монументом Независимости", венчает пафосная композиция: "Алтын Адам", стоящий верхом на крылатом барсе — именно барса избрали в качестве своего нового национального символа свободолюбивые казахи — не знаю уж, по чьей подсказке. "Русскоязычные" казахстанцы живо отреагировали на эту скульптурную группу, довольно скоро "задолбавшую" так же, как в своё время "задолбал" вид на гостиницу "Казахстан", и жестоко прозвали её "зверьком на зверьке" — не очень политкорректно, прямо скажем. В основании колонны лежит металлическая книга с отпечатком растопыренной пятерни (говорят, самого!) и со словами "Выбери и блаженствуй" на русском, казахском и английском языках, а по периметру "зверинец на столбе" окружает странная компания: два бесштанных "сопляка" на лошадях и сидящие на низеньких постаментах задумчивый дедушка и лиричная тётя. Я не смог разгадать замысел авторов, если честно...

Нагулявшись по широченным проспектам и площадям, мы отправились в "старый" центр — по тихонькой улочке, носящей имя оперной певицы Куляш Байсеитовой и проходящей как раз между домами-близнецами. Мы шли к театру оперы и балета, на улицу Калинина, тьфу ты, Кабанбай-батыра (19)... Ага, году в 1991-м Алма-Ату, как и Москву, захлестнула волна переименований. Переименовывали тогда всё, что только могли — прежде всего, конечно, те улицы, чьи названия так или иначе были связаны с советским периодом: Октябрьскую, Комсомольскую, Кирова, Калинина, Маркса. Но "под раздачу" угодил даже несчастный французский микробиолог Луи Пастер, именем которого называлась главная "трамвайная" улица города. А сотрудники пастеровского института, между прочим, казахов от одной из последних на планете эпидемий чумы спасли в начале двадцатого века, потому и улица его именем называлась!..

Теперь же улицы Алма-Аты, как и многих других городов страны, носят имена мало известных даже самим казахам деятелей культуры и науки, а также разнообразных "ханов", "биев" и "батыров", то есть правителей здешних мест в разные времена, знатных представителей местных кланов и доблестных воинов. Эти герои, вне зависимости от своего статуса, в чем-то реальны, в чем-то сказочны. У большинства из них известны годы жизни и есть биография, но в легендах, изучаемых в том числе в рамках школьной программы, подобно персонажам маркесовского шедевра "Сто лет одиночества", они могут жить столетиями, летать по воздуху и в одиночку разбивать орды врагов — чаще всего исчезнувших во тьме истории джунгаров.

* * *

И всё-таки Алма-Ата это очень "казахстанский" город. Я уже рассказал, кто такие "алма-атинцы" чуть выше. А теперь представьте, что у этой несчетной чиновно-интеллигентской армии есть родственники в остальном Казахстане, и далеко не все из них обладают талантами трудиться на промышленных предприятиях республики. И что им, особенно молодёжи, остаётся делать? Правильно — ехать в столицу к преуспевшим родственникам. Поэтому, наверное, в Алма-Ате всегда существовало несметное количество разнообразных ВУЗов, после обретения страной независимости только возросшее. Приезжие "студенты" и другие праздно околачивающиеся в городе молодые люди привнесли в самый центр столицы яростный "флёр" окраин чужих городов. Все населённые пункты в Казахстане были негласно "поделены" на "районы" — я, например, в Павлодаре жил на "Барс-крае" (20), как сейчас помню, но Алма-Ата была самым "поделенным" городом. И в каждом таком "районе" бал правила своя банда. Даже не банды то были, а почти "народные ополчения" из молодёжи, охраняющей "свою" территорию и регулирующей отношения с "чужаками". Добавьте к этому практически легализованный ещё в советские годы оборот легких наркотиков (21) и "столичную" развлекательную инфраструктуру, помноженные на шальные "столичные" деньги. "Ой-ой, братишка, шалы нет у тебя?" — запросто спрашивал порцию марихуаны на улице Алма-Аты один молодой человек у другого, и завязавшаяся беседа могла легко закончиться дракой или "нечаянным" грабежом...

Моё поколение воспитывалось на фильме "Игла" с Виктором Цоем в главной роли. Во всём Советском Союзе тогда смотрели это кино, но в Казахстане смотрели как-то по-особенному. Ведь если вы не были в конце восьмидесятых в Алма-Ате, вы никогда до конца не поймёте этот фильм Рашида Нугманова. Кто такой герой Цоя? Очевидно, приехавший откуда-то не алма-атинец, чувствующий себя в столице республики как дома. Кто такая Дина? Живущая в квартире с камином дочь какого-то интеллигента, "мажорка", опустившаяся до наркоты и общения с криминальным "быдлом" — в отличие от других столиц, в Алма-Ате границы между социальными стратами всегда были довольно условны. А Спартак, привыкший к шикарной по советским меркам жизни, но работающий не пойми каким слесарем не пойми где? А его компания, заседающая в 7-37 в "парламенте" — кафе, в котором (вдумайтесь!) подают настоящий кофе, а не "кофейный напиток" из жжёного ячменя? А пепси-кола? Где ещё в Союзе, кроме трёх-четырёх "главных" городов, можно было так запросто попить пепси-колы? А музыка? Иллюстрировать Алма-Ату можно только твистом — осенним, ностальгическим и немного пафосным — таким, как у Магомаева или у "А-студио". Не зря же эта группа именно здесь "расцвела". Правда, я с трудом представляю себе танцующих твист алма-атинцев — наоборот, под такую музыку нужно неспешно, но ритмично прохаживаться, высоко подняв голову — так, будто ты и есть организатор танцев...

Дальше, кстати, "Игла" тоже очень казахстанский фильм: Арал, высушенный мелиорацией, разрыв между поколениями — старики говорят по-казахски, молодые отвечают им по-русски... Настоящее кино! Жизненное...

* * *

Итак, мы шли к оперному театру, чтобы купить билеты на "Лебединое озеро" — нам хотелось приобщиться к балетной классике в её местном исполнении. По пути пересекли уже пройденный нами проспект Абая около русского драматического театра имени Лермонтова, в котором до сих пор главной "звездой" остаётся Владимир Толоконников, "Шариков" из знаменитой экранизации "Собачьего сердца". Купили билеты и туда тоже — на "Пока она умирала" Птушкиной.

В паре кварталов влево от "русского" театра, кстати, находится медицинский институт, а в паре кварталов вправо — аграрный. Студенты именно этих двух ВУЗов стали "героями Желтоксана" в 1986-м — недалеко им было идти до площади со зданием ЦК и уже переехавшим в него "земляком" Ленина.

Мы вышли на улицу Калинина в районе легендарного "брода" — главного места "тусовок" алма-атинских стиляг. Оперный театр — это "сталинский" дворец в тенистом сквере, а напротив него — "гнутая" восьмиэтажная гостиница, тёзка бывшей столицы.

В театральной кассе было совсем немноголюдно. В дверях почему-то сидел на дорожных сумках усталый парнишка-казах, а у окошка стоял неопрятного вида дядька, тихонько беседовавший с надменной кассиршей-казашкой в строгом костюме.

— Девушка, ну дай я один звоночек сделаю, — умолял дядька. — Скажу только, что дядя Куаныш из Астрахани приехал!

Кассирша была непреклонна — мол, не положено, и всё! Забавная сценка: российский (а потому должный быть более "продвинутым") казах упрашивает неприступную "столичницу" из Казахстана.

Купив билеты в театр, мы двинулись в сторону "второй Алма-Аты", чтобы взять там билеты железнодорожные и зарегистрироваться по месту жительства — там почему-то это можно было сделать легче всего. По пути прошли через скверик, в котором раньше располагалось легендарное кафе "Ак Ку", то есть "Белый лебедь" (там действительно когда-то плавали белые лебеди в небольшом бассейне), и вышли на площадь Ленина (она одно время называлась Старой, а ныне носит имя Астана).

Главное здание на площади, бывший Дом Правительства, построенный в конце пятидесятых и успевший побывать в девяностые Домом Парламента, занят очередным алма-атинским коммерческим ВУЗом. А напротив него — там, где раньше был памятник Ленину, теперь стоит памятник двум "героиням" Советского Союза, Маншук Маметовой и Алие Молдагуловой. Погибшие в Великой Отечественной войне молодые девчушки, одна из которых была пулемётчицей, а другая — снайпершей, в Казахстане всегда упоминаются в паре. В памятнике они, даже не знакомые друг с другом, тоже запечатлены вместе — почему-то шагающими в ногу маршевым шагом. На постаменте написаны только их казахские имена. А к чему фамилии? Каждый школьник здесь, слава Богу, знает, кто это — я тоже, пока жил в Казахстане, помнил их.

Кстати, большинство "коммунистических" монументов в городах республики убрали с улиц и площадей и увезли в парки — чаще всего куда-нибудь на городские окраины. Теперь они стоят там плотными "большевистскими" кучками — безо всяких постаментов и должного ухода. Представляю, как страшно в такой "компании" оказаться ночью.

Наконец, показался вокзал — как везде в республике, отремонтированный, "освежённый" и с неизменной надписью "Казакстан темір жолы" (что означает "Казахстанские железные дороги") на крыше. Внешний вид привокзальной площади тоже сильно изменился с моего предыдущего посещения города. В 1992-м году, помнится, вся она чуть не круглосуточно была заполнена множеством каких-то страшных компашек местной "гопоты", дружно курившей и обычный табак, и "зелёный" — так в Казахстане называют анашу. От этого коллективного занятия здание вокзала обволакивал плотный сизый туман, а у проходивших с остановки автобуса к перрону людей начинала кружиться голова. Сейчас на площади всё было чинно и культурно: маршрутки, троллейбусы, совсем небольшое количество ларьков и пафосный конный памятник Абылай-хану, легендарному правителю части нынешнего Казахстана, заключившему, к слову, в неспокойном для казахов восемнадцатом веке договор о "покровительстве" с Россией...

Маршруты посещения интересовавших нас городов я составил следующим образом: завтра вечером выдвигаемся в Тараз, где проводим световой день, оттуда так же в ночь — в Туркестан, а уже из Туркестана возвращаемся дневным поездом в Алма-Ату. В Чимкент, находящийся на полпути из Тараза в Туркестан, и до которого нужно было ехать из бывшей столицы часов пятнадцать, было решено съездить отдельно по принципу "ночь туда — ночь обратно".

Билеты оказались гораздо дешевле, чем я рассчитывал, а регистрация по месту жительства отняла у нас минут двадцать времени и сто рублей денег, если считать в российской валюте. Кстати, рубли выгоднее всего менять оказалось тоже почему-то именно на вокзале — такого замечательного курса я потом больше нигде не встречал.

Коммунистический проспект, начинающийся от привокзальной площади, теперь носит имя Абылай-хана. Вы, читатели, не бывавшие в Алма-Ате, уже, наверное, поняли, какая в городе царит мешанина — из европейского и азиатского, советского и "независимого". Так вот, проспект Абылай-хана, который в народе все равно зовут Коммунистическим, является квинтэссенцией этой мешанины. В паре шагов от памятника казахскому хану — памятник пятидесятых годов бунтарю и революционеру Амангельды Иманову, напротив которого стоит "казахский" ТЮЗ начала шестидесятых. А ещё чуть дальше — превратившийся вдруг в сборище "бутиков" "советский" ЦУМ, окружённый по периметру мелкими магазинчиками, куда буквально лишь пара человек и зайти-то смогут. Проходишь еще и встречаешь низенькую "сталинку" с голубым куполом. Там раньше был Верховный Совет Казахской ССР, потом — министерство иностранных дел, а сейчас — администрация одного из городских районов. Через дорогу от него — "Аллея выдающихся деятелей", с почему-то не перенесёнными на окраину бюстами большевиков, устанавливавших в здешних местах Советскую власть. Самый заметный из них — конечно же, Фрунзе, гонявший басмачей по всей Средней Азии. Почему не убрали?

А ещё на проспекте Абылай-хана самые мощные автомобильные пробки в городе — такие же, как в Москве или Питере, и даже машины те же — сплошь "Лексусы" да "Мерседесы"...

Дядю Юру мы поставили перед фактом — мол, завтра вечером едем в Джамбул-Тараз и Туркестан, а потом еще и в Чимкент собираемся.

— Ой, на фига вам это надо? — удивился мой дядька. — Все эти Чимкенты-Манкенты — это же юг! — слово "юг" в Казахстане синоним "дикости".

Фраза про "Чимкенты-Манкенты" из уст дяди Юры звучала почти как сочинская "зелень-мелень" (22), но потом я действительно нашёл на карте маленькую станцию Манкент — милиционер, проработавший несколько лет на железной дороге, естественно, знал все свои подконтрольные маршруты наизусть.

В итоге мы сошлись на том, что дядя Юра даёт нам мобильник с местной SIM — картой, по которому мы должны будем позвонить ему в случае какого-нибудь происшествия. Забегая вперёд, скажу, что "по назначению" телефон мы не использовали ни разу — зато по нему было удобно врать моей маме, охранявшей нашу новосибирскую квартиру и время от времени справлявшуюся о том, где мы ходим. В Таразе мы ей говорили, что стоим на Новой площади перед ЦК, в поезде из Туркестана — что едем в троллейбусе по проспекту Абая, ну и так далее. Представляю, что бы с ней было, если бы мы сообщали, где мы действительно находимся!

Еще мой дядька научил нас "правильно" вести себя в поезде — например, я впервые узнал, что постель сдавать по прибытии на нужную тебе станцию вовсе не обязательно — собирать принадлежащий железной дороге "инвентарь", вообще-то, обязанность проводников...

* * *

На следующий день мы продолжили изучение улочек центральной части Алма-Аты. Гуляя по улице Дзержинского (ныне Наурызбай-батыра (23)), недалеко от уйгурского драмтеатра, мы заметили маленькую галерею современного искусства, перешли улицу и арык... Ах да, я же вам до сих пор ничего не рассказал про арыки! На всякий случай, для тех, кто не знает, "арык" — это такой небольшой, заполненный водой канал, в любом среднеазиатском городе он обязательно идёт вдоль улицы. Раньше арыки были неким "средним" между ливневой канализацией и открытым водопроводом, но сейчас выполняют роль своеобразного "увлажнителя воздуха" в летнюю жару. В Алма-Ате арыки располагаются между проезжей частью и тротуаром практически на всех городских улицах, но самый большой и полноводный идёт вдоль проспекта Абая. Я с детства помню, что в арыке всегда можно было сполоснуть руки — например, после того, как испачкаешься мороженым.

Так вот... Мы перешли по декоративному мостику через арык и зашли в галерею "Умай". На выставке была представлена куча ничем не примечательных картин, но мы всё-таки нашли то, что смогло нас поразить. Аляповатый пейзажик, изображающий две торчащих из Японского моря скалы, которые, естественно называются "Двумя братьями" (24) (второе название "Два пальца"). Наталья до 1993-го года жила километрах в сорока от этих скал, и в начале восьмидесятых они всей семьей регулярно ездили туда отдыхать. Обалдеть! Даже Натке, ни разу не бывавшей в Алма-Ате, удалось обнаружить там "кусочек родины" и "кусочек детства"!..

Весь день после музея мы гуляли по алма-атинским улицам: Кирова (Богенбай-батыра (25)), Виноградова (Карасай-батыра (26)), Комсомольской (Толе би), Октябрьской (Айтеке би) и Советской (Казыбек би (27))... На не переименованной улице Фурманова (28) я сфотографировал понравившийся мне дореволюционный особнячок, но около нас тут же "нарисовался" милиционер, который вежливо попросил меня удалить последнюю фотографию — особняк оказался американским консульством.

А еще мы искали какой-нибудь фотомагазин, где бы можно было сбросить на диск сделанные нами фотографии, и наткнулись на огромную мечеть с голубыми куполами. Я, как сейчас помню, на этом месте в советские годы был самый большой и самый известный алма-атинский общественный туалет, а по соседству с ним находился памятник шагающим строго вперёд борцам за установление советской власти. Стоит ли он сейчас, проверять не стали...

(12) Только мы, невежды, зовём урюком высушенные абрикосы, на Юге это — дикий абрикос.

(13) "Один день Ивана Денисовича", например, написан про казахстанский Экибастуз, где собственно и отбывал своё "наказание" А. Солженицын.

(14) После республик-основательниц СССР — России, Украины и Белоруссии, следующими "главными" всегда негласно считались родная Сталину Грузия и "нефтяной" Азербайджан.

(15) Что значит "чудеса".

(16) Каныш Сатпаев — учёный-геолог, основатель и первый президент Академии Наук Казахской ССР.

(17) Многие шедевры отечественного кино — прежде всего, "Иван Грозный" С. Эйзенштейна, были сняты на "Мосфильме", но в Алма-Ате.

(18) Саки — общее название ираноязычных племён, живших на территории Средней Азии в первом тысячелетии до новой эры и начале новой эры.

(19) Кабанбай-батыр — один из почитаемых казахских воинов, живший в восемнадцатом веке.

(20) Подъезды наших домов украшали дивные надписи: "Барс-край — короли!", причём над словом "Барс" уже возвышалась корона.

(21) В начале девяностых максимум, что можно было "получить" за обнаруженную в кармане анашу от милиции (если, конечно, им план не надо было выполнять) — это "по морде" с обязательной последующей конфискацией "травы".

(22) В главе 3 я про это писал.

(23) Тоже военачальник восемнадцатого века, борец с джунгарами.

(24) Если кто-то помнит, то они были изображены на купюре в 1000 неденоминированных рублей образца 1995 года.

(25) Очередной казахский полководец восемнадцатого века.

(26) Тоже военачальник-боец, правда, живший в семнадцатом веке.

(27) Казахи до сих пор разделены на три родо-племенных союза, так называемые "жузы" (по-казахски "сотня"). Представители Старшего жуза живут в Южном Казахстане, Младший жуз — это обитатели Западного Казахстана, а Северный и Центральный Казахстан — это территория проживания Среднего жуза. Три бия — главы трёх жузов (соответственно Старшего, Младшего и Среднего), жившие в конце семнадцатого — начале восемнадцатого веков, выработали единый свод законов Казахского ханства под названием "Жети жаргы" ("Семь установлений"), для своего времени довольно прогрессивных.

(28) Легендарный автор книги про Чапаева в Гражданскую воевал в здешних краях и даже был одно время уполномоченным Реввоенсовета.

Часть 3. В Тараз минуя Джамбул

Отдохнув немного дома и собрав в большой пакет то, что будет необходимо в предстоящие пару дней, мы двинулись на вокзал Алма-Ата II — оттуда уходил наш поезд в Тараз. Полный маршрут железнодорожного состава "Алма-Ата — Уральск" для меня лично выглядел слегка экзотично, я всё-таки привык видеть на вагонных табличках и в расписаниях на вокзале названия сибирских и дальневосточных городов: Улан-Удэ, Владивосток, Нерюнгри, Северобайкальск.

Вагон оказался довольно чистеньким, правда, свет в нём сразу после отправления начал как-то очень хаотично мигать. "Хозяйничал" здесь практически не говоривший по-русски малорослый пацан-проводник лет семнадцати от роду. Ясное дело, кто-то из железнодорожных начальников пристроил своего родственника из глухой казахстанской провинции на выгодную по здешним меркам работу.

В купе, кроме нас с Натальей, сидело ещё двое — высокий дядька-казах лет на десять постарше меня и молоденькая ухоженная девушка-казашка в норковой шубе. Эта традиция носить атрибуты богатой жизни посреди торжествующей осени, а то и вовсе летом, меня умиляла. За окном было +10, но местные модницы, демонстрирующие своё благосостояние, всё равно носили шубки — разумеется, нараспашку и, подозреваю, всё равно при этом безнадежно потея.

Высокий дядька оказался моим "почти земляком" — переселившимся в Павлодар из Чимкента работником "Казахтелекома", который сейчас ехал к родителям, а девушка была типичной провинциалкой из западно-казахстанского Уральска (она тоже ехала "домой"), удачно вышедшей замуж в бывшей столице.

— У нас с мужем и в Алма-Ате на Абая квартира есть, и в Астане сейчас дом достраивается, — сообщила она нам как бы между прочим. Видимо, вкупе с норковой шубой мы должны были оценить её статус. — Часто очень в Астану ездим, надоело уже по гостиницам мотаться, решили там тоже себе квартиру купить, хотя бы однокомнатную.

Нам с Натальей достались два нижних места, и, будучи человеком воспитанным, я предложил соседке поменяться местами. Она, разумеется, согласилась. Я застелил себе наверху и уже собрался запрыгнуть на своё "спальное место", когда внезапно одна из поддерживающих полку цепей оборвалась, и конструкция угрожающе накренилась, повиснув прямо над головой моей жены. Чёрт! А вагон оказался "ничего себе" только на первый взгляд — не такой уж я и толстый, чтобы подо мной полки обрывались! Пришлось отправляться в купе проводников.

— Уважаемый, — я не знал, как обратиться к пареньку-железнодорожнику, — там у нас в купе полка оторвалась!

Пацан мотнул головой, давая понять, что смысл сказанного мною не уразумел.

— Полка, полка, — я начал показывать полку руками, проводя прямой ладонью перпендикуляр к стенке его купе, — оборвалась, — моя рука красноречиво свесилась над головой проводника под углом в сорок пять градусов.

— Бл..дь! — сказал не говорящий по-русски проводник. — Да, сищас... — с этими словами он рванул по вагону куда-то в сторону туалета.

Я вернулся в своё купе и стал ждать подмогу, которая прибыла минут через десять. К нам пришёл настоящий мастер — казах чуть помладше меня, одетый в классическую "спортивку" из "шуршащей" синтетики и в шлёпанцы на босу ногу. Через плечо у него висела потрёпанная кожаная сумка с инструментом. Специалист начал "диагностировать пациента", исследуя цепь и место её крепления к полке.

— Это вообще-то не электрик должен делать, — наконец изрёк парень и глянул на проводника, который затравленным зверьком смотрел на старшего товарища, стоя в дверях. — Знаешь — нет?

Паренёк наверняка не знал, кто именно должен чинить сломанную полку, поэтому "обследование" продолжилось в тишине.

— Это слесарь должен делать! — наш гость продолжил делиться с коллегой информацией, получаемой в процессе изучения полки. — В депо, — после небольшой, но значимой паузы выдохнул он и поднял указательный палец. — Знаешь — нет?

Сомневаюсь, чтобы наш проводник даже догадывался об этом. Он лишь услужливо кивал головой на каждую фразу специалиста, открыв при этом рот.

— Ты понимаешь меня — нет? — спросил мастер — видимо, он ждал диалога, поэтому повернулся к своему "собеседнику" полностью. — Э-э-э, да ты не понимаешь! — наконец, догадался он и вдруг резко поднял голову к потолку. — Что там у тебя моргает, а?

Освещение в нашем вагоне по-прежнему аритмично подмаргивало, и меня это, если честно, тоже раздражало. Классический казахстанский "гопник" бросил нашу полку "невылеченной", схватил свою сумку и решительно направился в сторону туалета. Там он стал чем-то долго и громко щёлкать, пока свет в вагоне не погас полностью. Тут уже мы с Натальей не могли больше сдерживать смех и дружно, что называется, "заржали". Но "профессиональное" щёлканье и хлопанье какими-то дверками-задвижками продолжилось и в кромешной темноте. Наконец, лампы в вагоне вспыхнули вновь — свет из них теперь лился ровно, ярко и, я бы даже сказал, как-то "чересчур".

— Ну, вот! — торжествующе сообщил нам вернувшийся после "командировки" к щитку мастер, правда, увидев сломанную полку, ради которой он, собственно, и попал в наш вагон, парень сразу погрустнел. — Плоскогубцы давай, — обратился он к проводнику.

Слово "плоскогубцы" тоже не было частью лексикона юного железнодорожника, поэтому он снова и совсем не к месту закивал головой, не закрывая при этом своего восторженного рта.

— Э-э-э, чурбан, — тихо произнёс специалист по освещению и сломанным полкам и начал жестами показывать плоскогубцы, энергично сжимая и разжимая кисть правой руки. — Плоскогубцы, плоскогубцы!

Коротышка, наконец, понял, что от него требуется, и убежал к себе в купе. Требуемый инструмент был вынесен им так, как, наверное, выносят только скипетр и державу будущему монарху при коронации — разве что бархатной подушечки не хватало. Мастер без должного пафоса принял "подношение" и начал доламывать мою полку при помощи плоскогубцев, какой-то проволоки и болтов, сопровождая всё это глухими, но сильными ударами закалённого в уличных драмах кулака по дерматиновой обивке конструкции. Наконец, парень опёрся на обе верхние полки и со всей своей яростью подпрыгнул. Его шлёпанцы в прыжке разлетелись по купе, обе полки жалостливо скрипнули, но устояли. Мастер на все руки ещё несколько раз попрыгал на моей полке и пригласил принять работу:

— Сделали по-местному, — скромно сообщил он мне суть проведённых им реанимационных мероприятий. — Немножко загибается, но не оторвётся, это точно! Видел же, как я прыгал?

Полка в месте обрыва цепи действительно выгнулась — теперь, правда, выгнулась вверх, создавая своим нынешним положением дополнительное препятствие для будущих беспокойных во сне пассажиров. Я всё равно не рискнул на неё залезать (ну её к чёрту — сделали-то по-местному!) и отправил наверх маленькую Натку — всё-таки она в два раза легче меня.

"Реаниматор", собрав свои шлёпанцы и инструмент, удалился, но вечернее шоу в пассажирском поезде "Алма-Ата — Уральск", как оказалось, ещё не завершилось. До сих пор довольно равнодушно взиравший на всё происходящее сосед-земляк вдруг решил поболтать с нами.

— В казино сегодня был, — сообщил он нам, — столько денег там оставил, у-у-у... Ну, Алма-Ата! — вся полнота столичных соблазнов была выражена в одном этом топониме, правда, наш собеседник тут же нашёл первопричину своей страсти, затмевающую сегодняшний проигрыш. — А раньше часто выигрывал!

Мы пожали плечами и, ни капли не соврав, сказали, что, вообще, не в курсе, с какой стороны в казино двери открываются.

— А у вас в России тоже казино много, — поделился чимкентский павлодарец с нами своими наблюдениями — то, что мы были из России, он узнал при коротком знакомстве еще до отправления поезда. — Я вот в Питере был на учёбе, так из казино вообще не выходил. Всю ночь просидишь там, утром идёшь — глаза красные, какая тут учёба!

Выяснилось, что "Казахтелеком" отправлял одно время своих особо ценных сотрудников из регионов на учёбу в Санкт-Петербург, но, судя по всему, увеселительные заведения северной российской столицы привлекали учащихся куда больше "гранита науки".

— Ой, мы, короче, пошли в ночной клуб. А тут теракты эти были — ну, когда самолёты в Америке в дома врезались, — начал рассказывать нам о своём опыте посещения злачных питерских мест бойкий "телекомовец". — Меня охранник останавливает, говорит: "Вас сказали не пускать". Я думаю, странно, как так — сказали меня не пускать? Я здесь не был еще, откуда они меня знают? Я в Питере, вообще, в первый раз тогда был. Говорю ему: "Меня сказали не пускать?" А он мне такой: "Нет. Вас! Вас! Сказали не пускать!" Я на друга своего смотрю, говорю: "Серик, нас с тобой что ли сказали не пускать? Ты был здесь уже?", а этот: "Нет, нет, вас всех не пускать сказали!" Я потом понял, что это азиатов сказали не пускать. Ну, стоим такие, курим, два парня стоят рядом — их тоже, короче, не пустили. Я смотрю, ну, русские и русские. Их-то чо не пускать? Оказывается, они евреи — их тоже не пускать сказали!

Мы с Натальей похихикали над этой незамысловатой историей, довольно полно иллюстрирующей махровый расизм, расцветший в России в последнее время, и даже посочувствовали незадачливому любителю ночных увеселений. Я спросил его, как вообще относятся к людям с голубыми паспортами в России. Как у нас воспринимают гастарбайтеров — таджиков, киргизов и узбеков, я догадывался, Казахстан же практически не поставляет в Россию "тружеников лопаты и метлы", да и страна эта в целом поприличнее, чем остальная Средняя Азия.

— Ой, я в Питере на самолёт опаздывал, — наш собеседник начал отвечать на вопрос буквально, но по-азиатски — очередной "притчей", — в казино тоже просидел целый день. В гостиницу заскочил, всё побросал в сумку, дома потом смотрю — полотенце из гостиницы взял! Зачем оно мне? — я не сразу понял, почему он рассказал нам про полотенце. — Ну, на улицу выбегаю и на метро — бегом-бегом, до самолёта там час что-то оставалось. Меня мент ваш увидал — раз, останавливает. "Документы ваши", — говорит. Я ему паспорт даю. Он чо-то его смотрел, смотрел. Я ему говорю: "Слушай, я что, на чечена похож?" — вопрос, обращенный к питерскому милиционеру, был явно риторическим — "телекомовец" совсем не был похож на чеченца. — "Отпусти меня, а? Я на самолёт опаздываю!" А он молчит, паспорт мой вертит, вертит. Я ему говорю: "Ладно, давай я тебе пятьсот рублей дам, отпусти меня только!" А он чо-то молчит такой и паспорт всё смотрит. Я потом понял — у меня там в паспорте сто долларов лежало, он, видать, на них смотрел. Я всё уже, на самолёт опоздал, злой такой стал, говорю: "Всё, веди меня в тюрьму! Веди!" А он такой растерялся — он же сто баксов моих хотел: "Ладно, ладно, давай деньги". Я ему говорю: "Я тебе давал пятьсот рублей? Давал? Всё! Больше ничего тебе не дам! Веди меня в тюрьму, вызывай посла!" Он такой, смотрю, растерялся, паспорт мне отдаёт: "Всё, всё! Не ругайся! Езжай к себе!" Чуть-чуть я на самолёт не опоздал. О-о-ой! — рассказчик основательно "раздухарился" и теперь ему было трудно остановиться. — Главное, сто баксов ему, а? Пятьсот рублей же, по-моему, нормальные деньги, да?.. Ладно, я всё равно полотенце из гостиницы взял...

Мы поняли, наконец, к чему было это вступление про полотенце. Украденный гостиничный аксессуар, по всей видимости, должен был сполна компенсировать командированному казахстанцу моральный ущерб, нанесённый питерской милицией...

Поезд прибывал в Тараз рано утром. Наша соседка, ехавшая в Уральск, зачем-то тоже проснулась и теперь, как и мы с Натальей, сидела и швыркала горячим железнодорожным чаем. Чай нам вчерашний проводник, как ни странно, выдал безо всяких организационных проблем. Но уже через пять минут ворвался в наше купе, возмущённый тем, что мы до сих пор не сдали постельное бельё (разумеется, мы это сделали по "наущению" моего дядьки). Из всех пассажиров в купе он выбрал самого, на его взгляд, безобидного — мою малюсенькую супругу и, нахмурившись, закричал на неё — не очень складно, но всё-таки по-русски:

— Чо сидишь, чай пьёшь? Дома что ли? Постель сдавай!

Я не успел опомниться, как за Наталью вступилась наша соседка. Побагровев от ярости, она начала очень жёстко "каркать" на более понятном молодому хаму казахском языке что-то явно обидное. Коротышка испугался такой контратаки из нашего купе и быстренько ретировался к себе.

— Чурбан! — почти крикнула ему вслед алма-атинская "красотка" единственное русское слово.

Всё-таки эта страсть казахов обзывать друг друга "чурбанами" в зависимости от статуса и интеллектуальных способностей меня всегда поражала — в России так, в общем-то, кличут всех лиц неславянской внешности без разбора...

* * *

Мы плохо подготовились к поездке. Про Тараз я знал только то, что он является центром области, по-прежнему называвшейся Джамбульской (29), что во времена независимости Казахстана там помпезно отмечали якобы 2000-летие города, и что там есть много средневековой архитектуры. В Туркестане же у нас была одна конкретная цель — посещение мавзолея мусульманского святого Ходжи Ахмеда Яссави, сооружения, гораздо больше характерного для соседнего Узбекистана, чем для Казахстана. Силуэтами этого мавзолея любили украшать всё и вся ещё в советские времена, а уж при независимости вообще стали печатать его изображение буквально на всём. Например, на деньгах — начиная со 100 тенге, вид на мавзолей с разных ракурсов есть на обороте всех "больших" купюр (30).

Карту Тараза мы купили прямо на вокзале, в киоске. Здесь же приобрели пару наборов открыток. Мы решили составить наш сегодняшний маршрут, исходя из того, что отмечено на карте, и того, что изображено на открытках. Маршрут требовал от нас сразу от вокзала идти вправо. Мы вышли в город и пошли именно так. В Таразе было гораздо теплее, чем в Алма-Ате — градусов двадцать, и во всём чувствовался настоящий Юг: в пирамидальных тополях, в становящемся всё более жарким солнце, и даже в том, что местные продуктовые магазинчики назывались "Тамерлан". Вообще-то хромоногий тюркский деспот гораздо больше почитаем в соседнем Узбекистане — в Алма-Ате, во всяком случае, я не видел ничего, названного в его честь...

Тараз имеет характерную для средневековых городов радиальную структуру: улицы-лучи "стекаются" к центру, от которого "нарезаны" параллельные кривые улицы-круги. Мы шли как раз по такому "кругу". В какой-то момент я засомневался в том, что идём мы правильно, и решил взглянуть на табличку с названием на одном из домов. "Ворошилова", — гласила та. А нам, если верить карте, была нужна улица Байзак-батыра (31). Пришлось спрашивать у прохожих.

— Извините, как называется эта улица? — обратился я к дядьке-казаху лет сорока.

— Ворошилова, — повторил он написанное на ржавой табличке.

— А сейчас как называется? — решил уточнить я.

— Да кто ж его знает? — простодушно ответил "абориген".

Прямо "королевство кривых зеркал" какое-то, честное слово! Большинство улиц в казахстанских городах переименовали, табличек с новыми названиями к домам не "прибили", зато карт навыпускали. Только в Алма-Ате новые имена улиц более-менее закрепились в головах местных жителей — там кое-где есть даже таблички с двойными названиями: "Улица Желтоксан (бывшая Мира)". В остальном же Казахстане местные жители и инициировавшие изменения правители будто живут в разных измерениях. Хуже всего, конечно, приходится приезжим — они одни могут во всей красе наблюдать и чувствовать на себе это "кривозеркалье"...

Я всё-таки придумал, как выйти из затруднительного положения.

— Скажите, пожалуйста, мы к улице Абая правильно идём? — спросил я какую-то бабушку. Вряд ли улицу Абая "назначили" таковой недавно, казахского поэта очень почитали и в советские годы.

— Да, совсем близко идти, — ответила старушка.

На Абая мы встретили огромный "советский" обком, которому на макушку зачем-то "прилепили" голубой куполок, а затем вышли в тот самый центр, откуда лучами расходились улицы. На площади, называемой Достык (надеюсь, вы уже выучили это казахское слово, означающее "дружбу"), находился огромный казахский драмтеатр, а перед ним стоял памятник Герою Советского Союза, участвовавшему в битве за Москву, писателю и здешнему уроженцу, Бауржану Момыш-Улы. Слева от театра перед горкомом партии, переделанным в какой-то ВУЗ, вместо полагающегося памятника Ленину стоял огромный конный монумент Байдибека, одного из казахских биев четырнадцатого века. Напротив него — трёхэтажный розовый домик с двумя фронтончиками, местный музей. Собственно, во многом ради него мы сюда и приехали.

На месте нынешнего Тараза когда-то было обнаружено городище начала новой эры, что и позволило Казахстану с помпой отметить 2000-летие города, но, конечно, как Тараз он расцвёл лишь в Средние века, поскольку был одной из узловых точек Великого Шёлкового пути, торгового маршрута из Китая в Средиземноморье. Потом город очень долго назывался Аулие-Ата (что значит "Святой отец") — в честь упокоенного здесь основателя одной из тюркских династий, Карахана, а в советские годы стал носить имя казахского акына (32) Джамбула Джабаева.

Было всего часов девять, и мы решили до открытия магазинов и музеев сходить куда-нибудь позавтракать. Пройдя всю центральную площадь, мы обнаружили в торце одного из домов небольшое дунганское кафе. Дунгане — это народец, близкий китайцам, чуть не единственным отличием которого от "старших братьев" является их религия — ислам. Именно из-за этого китайцы притесняли своих соплеменников в девятнадцатом веке, и те были вынуждены в массовом порядке искать спасения на южных окраинах Российской империи. Больше всего дунган сейчас живёт в соседствующих областях — казахской Джамбульской и киргизской Таласской.

Самое известное блюдо дунганской кухни, конечно же, лагман, или, как его называют в Казахстане, "дунганская лапша". Но сейчас мы не хотели есть, Натка только попросила чего-нибудь к чаю. Вежливая девочка-официантка, слабо говорящая по-русски, порекомендовала нам лакомство под названием "тхо-мымы". На вопрос, что это, последовал чудный ответ:

— Это такой жареный пельмень. Там изюм, мёд, орехи внутри. Очень вкусно!

Вы что-нибудь поняли из такого объяснения? Мы тогда — тоже нет. Но, уверяю вас, девочка ни единым словом не соврала — действительно, жареный пельмень со сладкой начинкой. Очень сытно и очень вкусно! Будете в тех краях, непременно попробуйте!..

После завтрака мы пошли бродить по городу, рассматривая по пути многочисленные памятники — одному из "невинно убиенных" "героев Желтоксана" Кайрату Рыскулбекову (33), коннику со смешным именем Колбасшы Койгелди Сартулы (34), погибшим воинам-афганцам и жертвам политических репрессий. Последний памятник, никак не подписанный, мы "расшифровали" по участию в монументе гранитной стенки с зарешеченным окошком. А еще мы встретили православный собор из силикатного кирпича — построенный явно не так давно. Вот же хитрый лис Назарбаев! При всём том "притеснении русскоязычных", мнимом и настоящем, что происходит сейчас в Казахстане, именно "при Назарбаеве" открываются многочисленные православные храмы. В моём родном Павлодаре даже в специально отведённом (еще до революции) месте построили (35)!

По очередному "лучу" мы вернулись в центр, пройдя мимо Таразского университета, носящего имя средневекового историка и поэта Дулати (36), с соответствующим памятником у входа, и только с этого момента я вдруг заметил, как много вокруг нас было студенческой молодёжи! Похоже, город после празднования славного юбилея пытаются превратить в казахский Кембридж...

От центральной площади мы направились в старинную часть города с узкими улицами, где бок о бок находились искомые нами памятники архитектуры: мавзолей того самого Карахана — аж одиннадцатого века, и мавзолей Давудбека — века позапрошлого. Второй памятник был уменьшенной копией первого — с таким же куполом и восточным "стрельчатым" порталом. В почитаемом мусульманами месте всегда есть паломники — несколько тёток и сейчас ходили вокруг мавзолея Карахана, держась за стены и что-то тихонько бормоча.

Вышли назад — восточные бани девятнадцатого века с кучей куполов, глиняные домики, вросшие в землю, кривые улочки и опять же кучки молодёжи студенческого вида.

Следующим пунктом нашей программы было то самое городище, давшее основание для пышного празднования юбилея Тараза. Его даже на карте города отметили... "Городское начало" находилось на территории рынка вблизи "новодельной" мечети под названием "Аулие-Ата".

Я толкался по торговым рядам шумного восточного базара, силясь найти хоть какие-нибудь признаки древнего городища, а сзади ныла моя жена:

— Ну, пойдём отсюда, а?

Всё-таки Наталья и базар (особенно восточный базар) несовместимы. В принципе, мне это нравится — меня в отличие от других мужей никогда не таскают по барахолкам и продуктовым рынкам, но иногда мне хочется получить "туристское удовольствие" от посещения рынка, а у Натки срабатывает её "природное неприятие многолюдья".

Мы вышли на улицу и направились к памятнику Джамбулу с домброй в одной из раскинутых рук. Забавным типом был этот самый Джамбул Джабаев! Родившись в 1846-м году, казахский акын представлял свой народ на коронации Николая II (37). После революции возлюбил со страшной силой советскую власть и даже писал посвящённые наркому внутренних дел Ежову оды — по-восточному витиеватые и вместе с тем прямолинейные, но настоящим классиком "казах. сов. лит-ры" (как пишут в энциклопедиях) стал после поэмы "Ленинградцы, дети мои!" Мы это написанное в глубоком тылу многостраничное произведение о блокадном Ленинграде в школе проходили. Умер "великий сын казахского народа" после Победы, в 1945-м, не дожив нескольких месяцев до своего столетия...

Сразу за памятником располагались два узких, но полноводных канала с мостиками, разрушенный дворец культуры, копия нашего новосибирского ДКЖ, и какой-то завод. Всё — город кончился, пора в музей.

Музей в Таразе, наверное, один из лучших в стране. Богатое средневековое наследие сформировало экспозицию, которой может позавидовать любое собрание древностей: целые россыпи караханидских (38) монет, золотые, бронзовые и глиняные скульптурки, вазы, кувшины и чаши. А ещё огромные диорамы-реконструкции бытовых сцен древнего города в натуральную величину — в общем, не зря мы туда сходили.

Там же нам удалось, наконец, выспросить, где находятся ещё два памятника архитектуры одиннадцатого века, изображенные на открытках, но не отмеченные на карте. Мавзолеи-усыпальницы Айша-Биби и Бабаджи-Хатун (первая была невестой всё того же Карахана, а вторая — её подружкой) находились в нескольких километрах от города, и мы решили съездить туда на такси. На площади Достык стояло несколько "таксующих" машин, но мы выбрали самый раздолбанный зелёный "Москвич" (точно такой же есть у Натальиного деда в Камне-на-Оби) — и выбрали его только потому, что там сидел русский водитель.

— До Айша-Биби и назад съездим? — предложил я мужичку-шофёру, читавшему газету.

— Поехали, — флегматично согласился он и назвал стоимость поездки, — тысяча тенге, если туда-обратно.

Цена в двести российских рублей нас не испугала, и мы уселись на заднее сиденье.

— Откуда приехали? — спросил водитель, когда мы тронулись.

— Из Новосибирска, — мне было немножко страшно сообщать эту информацию.

Мужичок присвистнул от удивления и продолжил расспрашивать нас:

— К родственникам или так?

— Получается, что "так", — ответил я ему.

— А на Айша-Биби чего собрались? — поинтересовался водитель. — Вы же не казахи вроде...

— А что, туда только казахам можно? — вмешалась в разговор Наталья. — Архитектуру изучаем, вот и собрались.

— Ну да, там красиво, — согласился "русскоязычный". — Я туда давненько уже не ездил — считай, на свадьбе только там и был!

— В смысле, на свадьбе? — не понял я.

— Ну, раньше туда все свадьбы ездили, — пояснил шофёр, — мы с женой тоже катались, а сейчас чо-то только казахи туда ездят.

Мы покинули город, и тут я невольно рассмеялся — рассмеялся, увидев табличку-указатель со стрелочкой и словом "Ауежай". Позавчера вечером, когда мы болтали с дядей Юрой, он между делом сообщил мне, как теперь по-казахски зовётся аэропорт.

— Ауежай, — сказал мне дядька.

Я, конечно, похихикал, но не поверил ему. Если честно, то я принял это словечко за очередной продукт "русско-казахского" юмора. Есть такой пласт народного творчества "русскоязычных" в Казахстане — якобы перевод на казахский язык каких-то слов и понятий. Целая серия, помнится, была в моём детстве — сказочная: "Баба-Яга — Кошмар-апа", "Дед Мороз — Колотун-ата" и так далее. Самым смешным "переводом" в той серии был "Змей Горыныч", "Автоген-батыр", а самым неприличным — "Снегурочка". Ее, по мнению "русскоязычных", по-казахски надо называть "Шалава-кыз", "кыз" значит "девочка".

Про то, что казахи после обретения независимости занялись мощным "словотворчеством", я тоже, конечно, знал. Сначала это выражалось в замене "русских" табличек на "казахские". В Павлодаре, например, году в 92-м на кинотеатре "Баянаул" сменили вывеску "КАССЫ" на более понятное "КАССАСЫ". Но потом случился настоящий прилив фантазии — всем "русскоязычным" словам или словам с "дословным" переводом местные филологи начали находить какие-то мощные аналоги из "великого и могучего" казахского языка. Никогда не забуду, как я два раза подряд "осрамился" в одиннадцатом классе: сначала сказал, что "магазин" по-казахски "магазинi" (я не слепой, и точно помнил, что магазины всегда подписывались так!), а оказалось, что он "давно уже" "дукен", а потом ляпнул, что "новости" — это "жаналыктар" (даже передача такая была на телевидении), хотя "всем известно", что "хабарлар"...

Что характерно — те же самые процессы "создания слов" происходят и в других тюркоязычных республиках (39) (представляю, сколько работы и денег у местных лингвистов — не на одно поколение хватит словари переписывать!), причём в силу сложных порой взаимоотношений между странами, происходят независимо друг от друга — без согласования и "уведомления". В результате родственные языки приобретают в свой арсенал совсем неродственные слова, а кто-то из народов (наиболее "отсталые", не иначе!), вообще, до сих пор пользуется "имперским наследством", чаще всего пришедшим даже не из русского языка, а из греческого или английского.

Итак, оказалось, что "ауежай" — это не "русскоязычная" шутка, а нормальный результат "процесса образования новых слов казахского языка". Аэропорт теперь "ауежай", а автовокзал — "сапаржай". Не удивлюсь, если в следующий мой приезд "колониальное" слово "вокзал" поменяют на очередной "-жай"...

Я отвлёкся, а мы как раз подъехали к терракотовым средневековым мавзолеям. Они находились рядышком и были похожи друг на друга, но у Айша-Биби — гладкий конический купол, а у Бабаджи-Хатун — складчатый. Самым привлекательным в обоих памятниках были ажурные кирпичи, украшающие фасад — с арабской вязью и орнаментами. Первый мавзолей в смысле внешних украшательств был повычурнее второго, но в значительной мере восстановленным — свежая кладка (в том числе и "новодельной" ажурной терракотой) отчётливо выделялась среди украшений аутентичных. Потом в какой-то книжке нашли фотографии — действительно, разрушенный примерно наполовину, мавзолей Айша-Биби раньше стоял в стеклянном павильоне, а Бабаджи-Хатун на тех фотках был точно таким же, как мы видели...

На обратном пути я решил немножко поболтать с водителем о том, как живётся "русскоязычным" на юге Казахстана.

— Да, так-то ничего вроде, — сказал дядька. — Я скоро на пенсию уже пойду по вредности (40), куплю себе домик, буду сад выращивать, фрукты есть, да? — разулыбался он и, немного помолчав, вдруг как-то невесело добавил: — Забор только надо повыше сделать, и пулемёты по периметру поставить.

Существенная добавка, нечего сказать...

(29) Почти как наши Екатеринбург с Питером, которые остаются центрами Свердловской и Ленинградской областей соответственно.

(30) Сейчас уже нету, сейчас новые купюры ввели в обращение, маленькие и какие-то несолидно "пёстрые".

(31) Догадались, надеюсь, что это тоже знатный воин, только из девятнадцатого на сей раз века. Он ещё и ирригацией в здешних местах занимался.

(32) Народного поэта и певца-импровизатора.

(33) Ему даже посмертно звание "Народного героя" (аналог "Героя Советского Союза") присвоили.

(34) Так и не смог нигде найти информации, кто это.

(35) Я об этом соборе в главе 9 написал.

(36) Очередной пример длинных азиатских имён: полное имя поэта звучит как Мырза Мухаммед Хайдар бон Мухаммед Хусаин Дуглат Кореген.

(37) Вообще-то, эту церемонию больше по другому персонажу знают — знаменитому маршалу и президенту Финляндии Карлу Маннергейму, бывшему в 1896-м офицером-ассистентом при коронации русского царя.

(38) То есть выпущенные во времена правления потомков Карахана.

(39) Мне рассказывали забавную историю о том, как в каком-то ташкентском ВУЗе переводили на узбекский учебник по гидродинамике. Одно только название чего стоило: "Су-динамикаси", "су" по-узбекски (и по-казахски тоже) значит "вода".

(40) Там, в Таразе-Джамбуле, вообще-то фосфорный комбинат есть, градообразующее предприятие. Из-за него, в основном, в городе так много "русскоязычных".

Часть 4. Познавая Туркестан...

Поезд "Алма-Ата — Кзыл-Орда", на котором мы планировали уехать в Туркестан, в Тараз прибывал довольно поздно — часов в одиннадцать вечера. Ещё и места нам с Натальей достались в разных купе, причём оба верхних. В одном из "наших" купе уже спали, а вот во втором сидела очень душевная, и, похоже, "спевшаяся" ещё с самой с Алма-Аты компания: белобрысый "русскоязычный" парень, молоденький казах и серьёзный казахский дедушка. Все они мирно общались друг с другом, причём белобрысый называл старика "ата", то есть по-казахски и уважительно. Спать компания не собиралась — и дедуле, и молодому казаху нужно было выходить в Чимкенте, то есть часа через четыре после Тараза. Натка после напряжённого дня валилась с ног, поэтому я уложил её на верхнюю полку, а сам присоединился к беседе, сменив своим появлением ее тему. Когда мои попутчики узнали, что я из России, да ещё и работаю в финансовой сфере (а я тогда в инвестиционной компании "Мономах" трудился), меня начали мучить вопросами: "А как у вас с ипотекой?", "А какая у вас ставка по кредитам?", "Сколько у вас квартиры стоят?" Самым активным был парнишка-казах, оказавшийся мелким чиновником, который после окончания в Астане одного из тамошних ВУЗов остался в столице. Если честно, то похвастаться мне перед ним было особо нечем. Известно, что казахстанский банковский сектор развит лучше российского, законодательство — во многом прогрессивнее, а, например, мелким бизнесом здесь заниматься гораздо проще, чем в России...

Старика же больше интересовало, зачем мы, новосибирцы, оказались в Южном Казахстане. Услышав, что целью нашей поездки является мавзолей Ходжи Ахмеда Яссави в Туркестане, дед аж подпрыгнул.

— Как здорово, что вы этим интересуетесь! — похвалил он нас. — Вам еще обязательно в Арыстан-баба нужно съездить и на Сауран!

Мне после таких слов стало немного стыдно — я ничего не знал ни про первый объект, ни про второй, поэтому честно спросил старика, что это. Оказалось, что Арыстан-баба — это усыпальница учителя Ахмеда Яссави, куда обязательно ездят все паломники перед посещением мавзолея самого суфийского (41) поэта — правда, находится он в сотне-другой вёрст от Туркестана. А вот развалины средневековой крепости Сауран казались более доступным для нас объектом — всего километров тридцать от города.

Меж тем поезд надолго встал на какой-то станции. "Ата" выглянул в окошко и как-то очень грустно сказал:

— Станция Тюлькубас. Здесь раньше продавали очень вкусные яблоки...

Почему-то у меня вдруг тоже защемило в груди, хоть я на станции Тюлькубас бывал всего пару раз в жизни и не помнил, что именно там продавали. Внезапно налетевшую тоску мигом развеял белобрысый парень, воскликнувший:

— О! Надо ж сходить чего-нибудь пожрать купить!

С этими словами он выскочил из купе и вернулся минут через десять, держа в руках пластиковую коробочку с дымящейся едой.

— Каурдак! — предвкушая будущее пиршество, сообщил мне белобрысый.

Точно! Был же такой "каурдак" и в моей жизни. Мама раньше регулярно готовила тушёную баранину с луком, картошкой и помидорами. Настоящий кавардак — в смысле, каурдак!..

Белобрысый ехал из Астаны в Актюбинск. Человек, знакомый с географией Казахстана, после этих слов должен сделать удивлённое лицо. Людям, плохо представляющим себе карту республики, поясняю: это примерно то же самое, что ездить из любой точки нашей страны в Москву через Владивосток. Такое избитое сравнение, думаю, понятно всем россиянам, кроме, конечно же, жителей острова Сахалин и Приморского края, которые вынуждены ездить в Москву именно через Владивосток, ну или как минимум через Хабаровск.

Так вот. Мой попутчик жил где-то в Актюбинской области и теперь возвращался домой после командировки в столицу. Билетов в западном направлении (а Актюбинск, он, вообще-то, на запад от Астаны) в продаже не было, зато было полно билетов на юг, до Алма-Аты, поэтому парень поехал домой "в объезд" (я бы даже сказал, "в суровый объезд") с двумя пересадками: в бывшей столице и в Кзыл-Орде. Собственно, сейчас он находился в конце второго дня своего путешествия, и впереди у него были ночь пути, несколько часов между поездами в совершенно казахском областном центре и ещё чуть меньше суток дороги.

— Блин, чо я там делать-то буду, в той Кзыл-Орде? — спросил парень у всех своих соседей сразу, вернее, ни у кого, то есть вопрос оказался риторическим. Ответа, действительно, не последовало...

В Чимкенте, в который поезд приехал после двух часов ночи, мы с белобрысым вышли из вагона и попрощались на перроне с нашими попутчиками. Несмотря на глухую ночь, в городе было еще теплее, чем днём в Таразе.

— Прикинь, да? — сказал актюбинец. — Во здесь, в натуре, пекло! Декабрь уже, а так жарит!

"Это хорошо, что жарит — значит, в Туркестане завтра тоже будет тепло", — подумал я.

Купив в каком-то киоске по бутылочке местного, знаменитого на всю республику, пива, мы вернулись в вагон.

В Чимкенте в наше купе так никто и не подсел, вероятность того, что кто-то мог подсесть до Туркестана, практически равнялась нулю, но спать я все равно не хотел — вместо этого решил поболтать с белобрысым жителем Западного Казахстана. Оказалось, что парень жил в какой-то деревне и вёл совместно с отцом фермерское хозяйство. Он очень живо мне рассказывал сейчас о том, как здорово у них получается заниматься выращиванием пшеницы и овощей на продажу в город.

— Только с кредитами проблемы — не хотят в банке денег давать, — сообщил селянин. — Я к нему на "крузаке", считай, приезжаю, а он пальцы гнёт, — проблемы кредитования сельского хозяйства в России и Казахстане были очень похожи.

Постепенно мы перешли на тему эмиграции в Россию. Я рассказал ему, что жил в казахстанском Павлодаре до 1993-го года.

— А чо ты уехал? — спросил меня белобрысый, он никуда уезжать не собирался. — Тут же, в принципе, нормально жить можно.

— Не знаю, — ответил я, — чужое какое-то всё тут стало... Наурыз (42) праздновать не хочу! — наконец, смог сформулировать я свои ощущения.

— Я хоть и татарин, но Наурыз тоже терпеть не могу, — грустно сказал актюбинец.

Белобрысый был хоть и "русскоязычным", но всё-таки татарином, и мне почему-то за свои слова про казахский праздник вдруг стало стыдно...

* * *

Небольшой топонимический экскурс. Откуда взялось такое странное название, "Туркестан", и что оно значит? Вообще-то, Туркестаном, страной тюрков, к коим относятся и казахи, и узбеки, и киргизы с туркменами (только не таджики!), назывался огромный кусок территории — почти весь нынешний Южный Казахстан, значительные части Узбекистана и Туркмении, и незначительные — Киргизии и Таджикистана. Существовало до революции Туркестанское генерал-губернаторство, и даже (сразу после революции) — Туркестанская АССР. Но в двадцатые годы прошлого века большевики провели чудовищную по своему смыслу операцию, цинично названную ими "национально-территориальным размежеванием народов Средней Азии". "Административная единица" Туркестан, а также бывшее Хивинское ханство и Бухарский эмират, на территории которых национальная мешанина всегда была в порядке вещей, и ни естественный рельеф, ни сложившаяся инфраструктура ничего и никого не разделяли, нарезали на пять республик, а потом ещё вплоть до пятидесятых годов "уточняли" их границы. Посмотрите на карту государств Средней Азии — особенно на этот безумный стык Киргизии, Узбекистана и Таджикистана... И вы еще удивляетесь, почему там постоянно происходят межнациональные "разборки"? Два узбекских кишлака, но клочок земли между ними принадлежит независимой (теперь уже) Киргизии. Заселённый премущественно таджиками город Самарканд, "выторгованный" узбеками в обмен на в основном узбекский Худжанд, отошедший к Таджикистану. Вдумайтесь: из узбекской Бухары по железной дороге можно проехать в узбекский же Нукус, только два раза "занырнув" в Туркмению — сначала в Чарджоу (ныне Туркменабад), а потом — в Ташауз! Казахстану еще повезло — там не так много оспариваемых соседями с юга территорий и инфраструктурных "накладок" — последние, в основном, на границе с Россией. Разве что в Южно-Казахстанской (бывшей Чимкентской) области узбеки составляют чуть не большинство населения...

А город Туркестан (43), вообще-то, назывался "Яссы" — собственно, потому и "Ходжа Ахмед Яссави" — то есть "Ахмед из Ясс, совершивший хадж". Туркестаном его назвали в шестнадцатом веке казахи, отбив Яссы у других тюрков и назначив его столицей Казахского ханства.

* * *

Было около пяти утра, и мы подъезжали к Туркестану — до города оставалось минут сорок. Актюбинский фермер в какой-то момент нашей ночной беседы всё-таки "срубился", и остаток пути я провёл за чтением.

С трудом мне удалось растолкать Натку. Больше всего на свете боюсь свою сонную супругу — она такой может быть несколько часов кряду — нахохлившейся и обижающейся на каждое слово. Я вышел к проводникам и потрогал рукой "титан" — тот был холодным, как лёд.

— Чай будет? — сунулся я в купе железнодорожников.

— Будет-будет, — успокоил меня проводник.

— А когда?

— Скоро-скоро! В девять часов будет.

Удивительная беспечность: на часах — начало шестого, мне через полчаса выходить, а этот так спокойно предлагает мне прийти за чаем в девять!..

В Туркестане было темно и холодно. Причём как-то очень холодно — дул ветер, и вот-вот должен был пойти снег. Немногочисленных вышедших из поезда пассажиров облепили таксисты:

— Куда ехать? Недорого поедем?

Тут же начинался восточный торг.

— Уч йуз, — по-узбекски сообщал цену водитель, — триста.

— Уш жуз? — возмущённо переспрашивал по-казахски потенциальный пассажир, вскидывая руки, и сбивал цену до двухсот.

Мы с сонной Натальей решили подождать рассвета в зале ожидания. Моя маленькая супруга, как всегда, беспардонно залезла в жесткое вокзальное кресло с ногами, и, пристроив голову на моём плече, принялась досматривать прерванные сны. Я же достал книжку и засел читать. То и дело мимо меня пробегали не нашедшие себе работы таксисты с заманчивыми предложениями куда-нибудь уехать и какие-то вокзальные жулики, прицеливающиеся то к моему пакету, то к сумочке моей жены.

Наконец, за окошком показался краешек солнца, и я второй раз за это утро разбудил Натку. План у меня уже созрел: я решил не дожидаться открытия местной достопримечательности и не шляться по южному городку, в который, судя по всему, решила зайти в гости сибирская зима, а воспользоваться услугами местных "перевозчиков", как вчера в Таразе, и съездить на расписанную во всех красках дедушкой-попутчиком средневековую крепость.

Мы прошли мимо настойчивых водителей и направились к одиноко стоящему таксисту, одетому в узбекский халат и тюбетейку, несмотря на случившуюся здесь непогоду.

— Скажите, до крепости сможем доехать? — спросил я его, вчера вечером я не расслышал толком названия, это я сейчас так смело пишу "Сауран".

— Не понял тебя, брат, — честно сказал вежливый узбек.

— Сайран, Саурам, не знаю, как правильно называется, — пришлось уточнять мне.

— А, конечно, поедем на Сауран! — пригласил таксист.

— Тогда давайте так, сначала на Сауран, подождёте там с полчасика, пока мы походим, а потом сразу к мавзолею Ходжи Ахмеда, — выдал я ему свой план. — Сколько будет стоить?

Водитель зажмурился и выдал самую, думаю, не реальную на его взгляд сумму:

— Три тысячи тенге!

— Давайте, две с половиной и поехали, — быстро поторговался я. Три тысячи тоже не ахти какие деньги по российским меркам — шестьсот рублей за тридцатикилометровое путешествие туда-обратно с отстоем, но все-таки пятьсот рублей меньше, чем шестьсот.

— Поехали, — махнул рукой узбек, и мы с Натальей начали усаживаться в его видавший виды "БМВ", выпущенный никак не позже конца восьмидесятых. — Вам на какой Сауран ехать? Первый? Второй?

— Так у вас их два! — удивилась Наталья и решила уточнить: — А что в одном, что во втором?

— Первый Сауран — это крепость, а второй — совхоз, — последовал ответ.

— Нет, — сказал я, — давайте пока только на крепость съездим, в совхоз в другой раз.

Водитель безо всякой улыбки понимающе кивнул и надавил ногой на педаль газа. Машина лихо вырулила с привокзальной площади на довольно раздолбанную трассу, идущую по самой настоящей пустыне — не той, конечно, что на карикатурах рисуют — с барханами, а той, что с редкими кустиками колючки. Если верить туркменским мультикам, там должны водиться какие-то тушканчики-суслики, которые любят громко петь песенки про дружбу. Я ни разу в жизни не видел пустынь, а пустыню в мороз, судя по всему, давненько не видел и наш водитель.

— Ух, холодно как сегодня, да? — сказал он. — Снег пойдет, похоже.

— Не бывает у вас снега? — спросил я.

— Лет пять не было, точно! — ответил узбек.

— А холода такие бывают? — продолжил я свой "допрос".

— Да тоже давно не было, — сухо изрёк дядька.

Дежурный диалог о погоде завершился, и в машине повисла пауза. Я увидел фары встречной машины — "КАМАЗ", да ещё и с прицепом. По-моему, за двадцать-тридцать минут поездки это была первая машина, которая прошла нам на встречу.

— А что это за трасса? — мне было интересно, где мы находимся, и в какую сторону едем.

— Москва — Пекин, — последовал ответ.

Обалдеть! До сих пор "Москва" и до сих пор "Пекин"! Я бы ни капельки не удивился, если бы дорога называлась как-нибудь вроде "Актюбинск — Алма-Ата", то есть была ограничена рамками казахского государства.

— Мы ведь сейчас в сторону Кзыл-Орды едем? — решил всё же уточнить я.

— Да, чуть-чуть до границы с Кзыл-Ординской областью не доедем, — сказал узбек.

Машина свернула с трассы влево и помчалась по пустыне, подскакивая на кочках. Мы увидали впереди цель нашего путешествия — развалины города, построенного в тринадцатом веке. Солнце вставало всё выше, и крепость Сауран представала перед нами во всём своём величии — к сожалению, величии былом. Теперь она напоминала гигантский замок из песка, омытый жестокой морской волной, но почему-то так и не исчезнувший.

Перед разрушенной наполовину башней с лазом-входом стояла воткнутая в землю табличка — мол, памятник истории и архитектуры, охраняется государством. Впрочем, ничего того, что бы свидетельствовало об этой охране, мы не увидели. Исторические руины посреди пустыни. Мы полазили по ним и рассмотрели повнимательнее кладку стен из сырцового кирпича. Вторым стройматериалом здесь являлась "пахса" — то есть простая, хорошо утрамбованная глина. Казалось бы, что за материал? А вот, гляди-ка, стоит уже сколько столетий!

Натка залезла на одну из стен и подняла руки к пасмурному небу, откуда уже начал сыпаться мелкий снежок. Завоевательница! Царица! Только маленькая...

Узбек сидел за рулём и флегматично курил.

— Посмотрели? — спросил он нас.

— Да, круто, — ответил я, нас действительно распирал восторг.

Мы тронулись в путь. Я чуть осмелел и решил узнать "узбекский" взгляд на жизнь в Казахстане.

— Да, конечно, здесь полегче, — начал делиться со мной своими ощущениями водитель. — У меня братья, родители, все в Узбекистане живут — там, вообще, кошмар! Зарплата маленькая, жить невозможно. Здесь — хочешь тем занимайся, хочешь этим, а там давят всех! — да уж, про "свободу предпринимательства" в Узбекистане даже у нас в России легенды ходят. — Вот только жалко границу перекрыли! Вообще туда не попасть. Тут у нас даже мины на границе были!

Оказалось, что после нескольких пограничных инцидентов с Узбекистаном, Казахстан усилил охрану своей границы — в частности, заминировав отдельные участки пустыни.

— Ну, а так чо? Везде казахи правят, — узбека, похоже, не радовала такая "моноэтничность", — но нас, вроде, не трогают. Он же, Назарабаев, считай, как сделал, — решил открыть мне казахстанский смысл жизни водитель, — собрал всех казахов и сказал: "Только вы будете здесь править. Всё здесь ваше — делайте, что хотите! Главное, никого не режьте, не убивайте. А так — всё можно!"

Несмотря на некоторую упрощённость такого взгляда на вещи, мне кажется, таксист-узбек очень точно охарактеризовал национальную политику в сегодняшнем Казахстане...

Мы въехали в город, заметаемый непривычным здесь снегом, и понеслись по его довольно широким улицам, странно выглядящим на взгляд "не азиата". Сплошной, как бы у нас сказали, "частный сектор" с большими и добротными одноэтажными домами, ухоженными палисадниками и высокими, но "проглядываемыми" заборами. Иногда цельные массивы "разбавлялись" двух— или трёхэтажными магазинчиками. Всё-таки на бакинские "дачные" посёлки, которые я в своё время принял за эталон "частного домостроения" на мусульманском Востоке (44), это совсем не было похоже.

Навстречу нам то и дело попадались старые раздолбанные автомобили советского производства, тележки, запряжённые ишаками, и одиноко восседающие на осликах толстые узбеки в халатах. На головах у многих прохожих и "всадников" были меховые шапки, обёрнутые полиэтиленовыми пакетами — интересная реакция на снегопад! Участники дорожного движения вели себя очень бурно: здоровались друг с другом громкими "бибиканиями" (автомобилисты) и вскидыванием рук (вообще все). Наш водитель, въехав в город, тоже начал сигналить, как казалось, всем подряд и то и дело бросать руль в радостном приветствии. Настроение его от этих процедур заметно улучшалось...

Машина остановилась на площадке метрах в пятистах от мавзолея. Я отдал узбеку оставшиеся полторы тысячи тенге — тысячный "задаток" он потребовал с меня на бензоколонке, как только мы выехали из города.

Да! Мавзолей Ходжи Ахмеда Яссави, стоящий на огромном пустыре, выглядел шикарно. Настоящий восточный шедевр! Не зря его ЮНЕСКО в список всемирного наследия включило. Наталью, только вчера начавшую знакомиться со среднеазиатской архитектурой, он прямо заворожил, и теперь она стояла, широко открыв рот. Изящная "стрельчатая" арка входа с торчащими из неё "штырями" (45) и три купола — один пологий и небесно-голубой, второй — пёстрый, поменьше и поострее, третий — серенький и маленький, но тоже зачем-то притулился на крыше мавзолея. Стены украшены разноцветной плиткой, складывающейся то в вязь арабского текста, то в диковинный восточный орнамент. Мавзолей был заложен по приказу самого Тамерлана в конце четырнадцатого века — через два столетия после кончины суфийского поэта. Его троекратное посещение приравнивается к одному полноценному хаджу — видимо, поэтому здесь было так много паломников-казахов и их единоверцев из ближайших государств: узбеков, турок, киргизов.

Мы не решились входить внутрь (46) и лишь обошли мавзолей по периметру — правда, в отличие от настоящих паломников за стены мы при этом не держались и ничего не бормотали себе под нос. Точнее, конечно, бормотали, но, думаю, совсем не то, что полагается. Наша "мантра" была такая: "Блин, какая красота! Чёрт, как холодно!" При этом мы постоянно вскидывали вверх свои головы и пытались разглядеть сквозь падающий снег очередной завиток узора, украшающего мусульманскую святыню...

Рядом с мавзолеем Ахмеда Яссави есть еще один небольшой мавзолей с небесно-голубым куполом, там покоится Рабия Султан Бегим, дочь великого средневекового правителя и учёного Улугбека, а ещё чуть дальше — могила одного из казахских ханов семнадцатого века, Есим-хана. Здесь же недалеко — восточная баня века пятнадцатого с множеством кирпичных куполов — совсем такая же, как в Таразе. Здешнюю, кстати, перестали использовать по назначению всего лет тридцать назад...

Водитель-узбек подвёз нас к "заповедной" зоне с какой-то "не той" стороны, и сейчас мы шли от средневековых памятников по свежевымощенной тротуарной плиткой дорожке в направлении городской стены девятнадцатого века из желтого кирпича, которая на фоне остальных "древностей" выглядела откровенным "новоделом". Сразу за ней находился музей. Было очень холодно, но мы всё оглядывались и оглядывались, продолжая фотографировать мавзолей исламского святого — он нас никак не "отпускал".

Музей располагался в одноэтажном длинном здании, похожем на реконструированный барак. Ни кассирши, ни смотрительницы, сидящие внутри, по-русски не говорили, поэтому пришлось изъясняться жестами. Экспозиция, как и в Таразе, в основном представленная археологическими находками, была богатой: монеты, бесчисленные кувшины, украшения, но подписаны они были только по-казахски и по-английски. На русском языке почему-то написали только строгие таблички "Руками не трогать!"

Мы вышли из музея и вновь очутились посреди метели.

— Всё, идём куда-нибудь чай пить, — предложил я Наталье и начал искать глазами что-нибудь, похожее на кафе. — Заодно и дорогу на вокзал спросим.

"Шайхана" было написано над одной из дверей, и мы ринулись туда.

Официантка, как и весь остальной персонал заведения, говорила только по-казахски. Если с заказом больших проблем у нас не возникло, то с выяснением пути на вокзал было сложно. Мы поняли из махания руками девушки, что идти нам нужно по той улочке, по которой и шли, но впереди нас ждал какой-то объект.

— Такой... — силилась вымолвить неизвестное ей русское слово официантка, — такой... Не знаю, как сказать. Квадрат!

— Площадь? — попыталась угадать Наталья.

— Жок, — ответила девушка. — Нет. Квадрат...

Мы так и не поняли, какой же "квадрат" мы должны были увидеть по пути, и, выпив горячего чаю, вышли из чайханы.

Не соврал узбек — снега, похоже, здесь действительно не видели очень давно. Мы это поняли, глядя на заполнившую городские улицы малышню. Дети ходили, восторженно задрав кверху головы, и ловили открытыми ртами снежинки — видимо, они действительно впервые в своей недлинной жизни наблюдали, как падает снег. От этого интересного занятия их отвлекали только мы с Натальей — "европейцев" маленькие казахи и узбеки тоже видели в первый раз, поэтому таращились на нас во все глаза. Не знаю, как Натка, а я лично себя чувствовал негром — в той же Алма-Ате я в детстве совершенно так же не мог отвести глаз от гордых сынов Эфиопии и Гвинеи, студентов ВУЗов, разгуливающих по улицам города...

Всё-таки плохая туркестанская погода дала себя знать — мы оба почувствовали признаки начинающейся простуды, поэтому решили заскочить в аптеку, дабы купить какой-нибудь "Ринзы". Аптека нашлась практически сразу, но её ассортимент включал в себя лишь йод, зелёнку, аспирин и анальгин, которые были "с запасом площади" разложены в допотопные шкафы. Натка зачем-то попыталась спросить "Колдрекс" или "Ринзу" у местного "фармацевта", но тётка-аптекарь лишь испуганно замотала головой и замахала руками — то ли она так показывала своё непонимание, то ли пыталась поскорее спровадить заглянувших к ней белолицых "шайтанов".

До поезда оставалось часа три, и мы решили зайти куда-нибудь пообедать. По дороге нам встретилось кафе в отдельно стоящем домике. Внутри были длинные деревянные столы и такие же длинные лавки. В углу сидели и о чём-то болтали серьёзные казахские дядьки, человек пять. Мужички уже пообедали и теперь неспешно пили чай, наливаемый в пиалы из большого железного чайника. Один из компании пришёл сюда с сынишкой, маленьким непоседой лет пяти, которому было скучно сидеть за столом, и поэтому он лазил по всему кафе, иногда подходя к папе и нетерпеливо теребя того за рукав. В зале его больше всего занимал тюль на огромных кафешных окошках — мальчишка постоянно норовил то сдернуть, то отодвинуть занавеску и, когда заходил в своих проказах слишком далеко, отец одёргивал его суровым возгласом:

— Э, бала (47)!

Пацан тут же становился кротким, как ягнёнок, но через какое-то время его вновь начинал интересовать прозрачный кусок ткани на окне, и тогда вновь слышался окрик:

— Ой, бала!

Забавная сценка — я никогда не видел, чтобы собственного ребёнка называли не по имени, а просто "мальчиком"...

В дневном свете нам, наконец, удалось разглядеть вокзал. Построенный в восточном стиле ещё до революции, он был, наверное, вторым занятным объектом в городе после мавзолея Ходжи Ахмеда Яссави — весь в завитушках и с несметным количеством зелёных башенок на крыше. Внутри нас встретили знакомые таксисты.

— Э, кызым ай (48), зачем со мной утром не поехала? — обиженно произнёс один из них.

Водитель-узбек тоже был здесь. Увидев нас, он вскинул руки и подбежал к нам.

— Как вам мавзолей, понравился? — спросил он.

— Фантастика! — искренне выдохнули мы.

— Внутрь заходили, помолились? — продолжил он допрашивать нас.

— Нет, мы испугались заходить, — ответил я.

— Чего испугались? — удивился узбек. — Вас никто там не обидит!

Ладно, не зашли и не зашли...

На вокзале, как и во всём остальном городе, европейских лиц не наблюдалось. Всё казахско-узбекское многолюдье в зале ждало двух поездов: нашего кзыл-ординского и "бичевоза" в областной центр, в Чимкент. Местный поезд, состоявший из пары общих вагонов, подцепленных к дряхлому тепловозу, подошёл первым. Толпа ринулась штурмовать средство передвижения, и мы тоже вышли на перрон. Там увидели первых за день "европейцев". Причём сразу двоих — интеллигентного старичка в костюме и толстую тётку в джинсах...

Тётка-"европейка" совершенно случайно ехала в одном с нами купе и оказалась американкой. То есть русских и американцев в Туркестане можно было встретить примерно с равной, не очень большой, вероятностью. Вторым нашим соседом стал низенький и улыбчивый дедуля-казах из Кентау, города-спутника Туркестана, знаменитого на весь Советский Союз своим полиметаллическим комбинатом.

Не знаю, с чего вдруг, но я разговорился с соседкой — естественно, на очень ломаном английском, потому что других языков она не знала. Из разговора выяснилось, что тётка, будучи незамужней жительницей Техаса, приехала в Туркестан преподавать английский язык и мировую историю в местном Казахско-Турецком университете.

Я спросил её, за кого она голосовала на только что прошедших выборах американского президента, и она ответила: "Конечно, за Буша, я ведь из Техаса". Когда я сказал ей, что он "stupid", то есть "тупица", она лишь пожала плечами — мол, это не мешает людям быть хорошими президентами. Если вспоминать Рейгана, то, пожалуй, она права.

Американка решила сменить тему и рассказала нам, как она счастлива очутиться в "такой приветливой стране, освободившейся от коммунистической тирании". "Землячка" Буша жила в Казахстане уже два года и пока не собиралась назад в Штаты. Тут уже пришёл мой черёд "лечить". Я сообщил ей, что "освобождение от коммунистической тирании" сопровождалось массовым обнищанием местного населения и выездом миллионов людей, ставших "иностранцами" в своих родных местностях. Она мне возразила — дескать, зато расцвела "national culture". Вот это она зря сказала! Я тут же привлёк в качестве "свидетеля защиты" нашего соседа по купе, казаха, и спросил его, как он относится к распаду СССР. Я точно знал, что ответит старик-инженер из когда-то "русскоязычного" города Кентау, фактически "умершего" в начале девяностых после отъезда в Россию всего персонала комбината.

— Ой, конечно, плохо очень, что Советский Союз развалился! — воскликнул казах. — Сильно хуже жить стало, когда русские уехали!

Я попытался аккуратно перевести на английский всё, что "he said" (49), и стал наблюдать за реакцией американки. Никакого "отклика" не последовало — свидетельства и факты, не укладывающиеся в "картину мира" моей собеседницы, по-видимому, просто не воспринимались её головным мозгом. В купе повисла неловкая пауза, и мы все посмотрели на проследовавшую мимо нас в очередной раз девчушку с двумя эмалированными чайниками в руках. Пару соседних купе занимало большое казахское семейство, и самую "молодую" постоянно делегировали за кипятком для чая. В Южном Казахстане, вообще, очень часто на вокзалах можно заметить людей, у которых к сумкам привязаны металлические чайники — никак без "национального напитка" не могут!

— Wow! So much tea (50)! — воскликнула американка.

— Что она сказала? — переспросил дедуля.

— Говорит, что чая много пьют, — перевела Наталья.

Старик усмехнулся и сказал:

— Ты ей, дочка, такую историю расскажи. Один казах пришёл в ресторан, заказал себе двадцать девять пиал чая. Выпил всё, собрался уходить, а официантка его спрашивает: "Почему вы двадцать девять заказали, а не тридцать?". А он ей, знаешь, что ответил? "Что я, лошадь что ли?"

Мы с Натальей как смогли перевели анекдот на английский, заменив "пиалу" на "чашку".

— I'm not a horse (51)! — закончил я анекдот, и тётка рассмеялась во весь голос...

(41) Суфизм — мистическое направление ислама, Ахмед Яссави как раз был суфием.

(42) Наурыз, он же Новруз — праздник весны и нового года, отмечаемый тюркскими и иранскими народами во время весеннего равноденствия, 21 или 22 марта. Вообще, с астрономической точки зрения логики в таком праздновании больше, чем в 1 января.

(43) Он как раз в Южно-Казахстанской области находится.

(44) Об этих посёлках я писал в главе 2.

(45) Он, говорят, так и остался слегка недостроенным.

(46) Внутри, собственно, всё главное, с точки зрения мусульман, и находится.

(47) "Бала" по-казахски значит "мальчик".

(48) Я потом узнавал у казахов, что означает это обращение. "Кызым" по-казахски значит "доченька" (ласково), "ай" — "луна", всё вместе — очень восторженное обозначение "красавицы".

(49) Он сказал.

(50) Так много чая!

(51) Я не лошадь!

Часть 5. Казахстана много не бывает!

Американка ехала в Алма-Ату на встречу с каким-то "христианским братством" таких же, как она "волонтёров", и с утра привязалась ко мне — мол, скажи, как до автовокзала доехать. В бывшей столице, вообще-то, автовокзалов, как и вокзалов железнодорожных, два. Основной, междугородный, находится в юго-западной части города недалеко от того места, где живут мои родственники — оттуда легче выехать в сторону киргизской столицы Бишкека и того же Чимкента, не увеличивая трафик и без того перегруженных улиц Алма-Аты. А вот второй автовокзал, "Саяхат" (52), считающийся пригородным (оттуда в основном разъезжаются на север области и потому тоже не слишком нагружают центр города), расположен недалеко от вокзала Алма-Ата II, куда прибывал наш поезд и где нас должен был встречать дядя Юра. Американке был нужен именно "Саяхат".

Мне стало немного жалко толстую иностранку, не владеющую никакими языками, кроме английского — в общем-то, она была всего лишь безобидным, наивным и даже где-то нелепым существом в огромных джинсах, поэтому я пообещал ей "подбить" дядьку на то, чтобы подбросить её до "Саяхата"...

А в Алма-Ату между тем пришла зима, южная зима. После нескольких пасмурных дней, наконец-то, выпал снег — белый, пушистый и липкий, установилась ясная погода, и город начал буквально светиться. Даже небольшой температурный "минус" был "в строчку" — грязи под ногами совсем не было!..

Дядя Юра был не в восторге от предстоящей перевозки иностранки, но уговорам моим поддался. Мы подъехали к автовокзалу, и американка начала спрашивать, а где здесь, мол, находится остановка такого-то автобуса. Оказалось, что "Саяхат" ей был нужен как начальный пункт для перемещения куда-то дальше. Дядька мой тихонько выругался и обратился к Наталье:

— Ты её спроси, куда ей надо. Отвезём сейчас, а то не доберётся сама, облапошат где-нибудь по дороге!

Тётке нужен был КазГУ, легендарный местный университет, который находится совсем в другом конце города, и мы отправились туда. Когда наша попутчица, наконец, вышла из машины, сказав дежурное "Thank you", я начал извиняться перед дядей Юрой, но он оборвал меня:

— Да, ладно, Андрей, не извиняйся. Не люблю я их, американцев, вот и всё! Просто не хочется, чтобы она про нас плохо думала!

Как это, чёрт возьми, по-русски! И я, и мой дядька взяли на себя проблемы случайно встреченной иностранки только из соображений "чтобы о нас плохо не подумали"! Вообще-то, за вчерашние слова про "освобождение от коммунистической тирании" ей можно было и в ухо съездить, а я вместо этого сидел сейчас и извинялся перед своим родным дядей за то, что заставил его везти эту корову на край города...

Почти всю субботу мы провели с роднёй, наконец-то, вдоволь наговорившись про то, кто как живёт. Будние дни наши радушные хозяева проводили на работе с утра до позднего вечера, да и мы были странными гостями — всё норовили куда-нибудь ускользнуть — то по городу гулять, то в Туркестан.

— Да, кстати, Андрюша, — вспомнил вдруг дядя Юра. — Нам с тётей Ирой в понедельник нужно в Талды-Курган. Поедете с нами?

Я, в принципе, имел в виду "Талдык" (так его в народе называют), когда планировал наше путешествие, но у меня эта поездка стояла под вопросом — делать в том городке особо было нечего. Однако перспектива провести целый день с дядей Юрой и тётей Ирой, да ещё и в дороге, показалась заманчивой. В конце концов, "слишком много Казахстана" быть не может! Талды-Курган тоже нужно посмотреть, поэтому я принял приглашение:

— Конечно, поедем!..

Вечером мы сходили в "лермонтовский" театр. Толоконников в спектакле задействован не был, но постановка оказалась и так довольно неплохой. Упор здесь сделали не на главную мужскую роль, как в фильме с Янковским (тоже, кстати, казахстанцем), и даже не на главную женскую роль, как в постановке с Чуриковой, на которую мы ходили в Новосибирске, а на общий юмор всех перипетий. Вот только постоянные трели мобильников и неспешные беседы отдельных зрителей в зале очень сильно "напрягали". А ещё, блин, столица!..

* * *

Насыщенным оказалось воскресенье. С утра мы отправились в Музей искусств имени Кастеева (53), в котором собрана довольно приличная коллекция. Какие-то картины привезли сюда в эвакуацию, да так и оставили, какие-то (из запасников Русского музея и Третьяковской галереи) — подарили уже после войны, но факт остаётся фактом — в Алма-Ате тоже можно посмотреть Репина, Саврасова и Айвазовского.

Кроме русской "классики" наше внимание привлекли картины местных художников. Меня, например, просто уморил небольшой клочок бумаги, где на яростно жёлтом фоне была проведена одна тонкая горизонтальная чёрточка. "Песчаная буря в Кызыл-Кумах (54)", — называлось полотно. Мы тоже в детстве любили рисовать чёрный квадратик, называя эту "картину" "Как четыре негра ночью уголь воруют". А еще нас поразила выставка натюрмортов, где главным объектом являлся коньяк одного из местных производителей. Нормальная такая PR-акция!

Отвлекаясь от темы, казахстанский алкоголь — это, вообще-то, чуть ли не главная причина шока, из которого не могут выйти все, кто побывал в степной республике. Бывшая всесоюзная "житница" после обретения независимости столкнулась с мощнейшим кризисом перепроизводства, и, спасая сельское хозяйство, власти то ли отменили, то ли снизили до смешных значений акцизы на спиртное. Казахстанцев буквально утопили в дешевой, но очень достойной по качеству водке. Десять-пятнадцать российских рублей за бутылку ординарной, сто — за хрустальный графин, какой не грех и директору подарить. В районе Алма-Аты относительно развитой отраслью является виноградарство, поэтому местные вина и коньяки не были диковинкой даже в советские годы, но в годы независимости распитие бутылки коньяка по будням стало признаком не элитарного, а чуть ли не бытового пьянства...

После музея мы направились к "свечке" КазГУ с памятником Аль-Фараби (55), чей лик знаком любому казахстанцу. Он украшает лицевую сторону всех крупных купюр, начиная с 200 тенге (56). А потом взглянули на тот институт, что окончила моя мама. Конечно же, это совсем другой ВУЗ, не в том здании, и не в том месте (он теперь называется "техническим университетом" и находится в длинной десятиэтажке с ажурным фасадом недалеко от КазГУ), но всё равно это "политех", в котором училась моя мама.

В одном из подземных переходов в университетских кварталах, изобилующих соответствующей "студенческой" инфраструктурой, заметили чудное объявление: "Серокс умер!" Трагично, лаконично и по смыслу...

Следующим пунктом нашей воскресной программы было Медео. Кто не знает этот легендарный открытый высокогорный каток в Алма-Ате, построенный стараниями все того же "Димаш Ахмедыча"? Честно сказать, когда разваливался Советский Союз, я почему-то сразу подумал про Байконур и про Медео — как же мы будем без них? Интересно, что под словом "мы" я сразу подразумевал Россию, хотя жил в Казахстане!.. Байконур так и остался наполовину российским, как и "украинский" Севастополь, а вот Медео превратился в каток даже не республиканского, а скорее городского значения. А когда-то (помните?) оттуда шли трансляции на весь мир с какого-нибудь очередного чемпионата мира по конькобежному спорту. И "наши" (вы помните это, нет?), "наши" всегда побеждали!..

Автобусы на Медео точно так же, как и раньше, ходили по расписанию от памятника Абаю. Минут сорок по извилистому серпантину, и мы оказались на площадке перед катком. Наверху было существенно прохладнее, чем в городе, да и попали мы в то время, когда солнце скрылось за горами, поэтому весь окружающий нас пейзаж оказался в громадной тени. На Медео по причине воскресенья было многолюдно: горожане — в основном, молодёжь, приехали сюда не только покататься на коньках, но и для того, чтобы скатываться на санках с противоселевой дамбы. В Натке опять проснулись её "фобии" — я тащил её на дамбу, чтобы полюбоваться катком и открывающимися видами, а она тянула меня на остановку автобуса, потому что "здесь народу много". Мы всё-таки прошли пару-тройку пролётов по лестнице — мне очень хотелось, чтобы моя жена ощутила, каково это — подниматься в разряженном горном воздухе, когда кислорода не хватает после первых пяти ступенек. Злые языки, кстати, утверждают, что именно поэтому "наши" всегда побеждали на Медео — просто адаптировались раньше...

Спустившись с гор, мы направились в оперный театр. "Лебединое озеро" давали сегодня. "Храм Мельпомены" внутри оказался шикарно отреставрированным и даже вычурным — много поддельного "золота", нарисованного на "обоях" мрамора и цветных витражей, а также тонны гипсовой лепнины: львы, барсы и орнаменты. Прямо Московский метрополитен в лучшие свои годы. "Под личным патронажем Президента Казахстана Нурсултана Абишевича Назарбаева в Год поддержки культуры завершена реконструкция и модернизация театра. 30.12.2000 г.", — гласила золочёная табличка на входе.

Наталью, впрочем, театральные залы и фойе совсем не впечатлили, а скорее разозлили — мне так и казалось, что она, словно герой фильма "Дайте жалобную книгу", начнёт сносить кулаками картонные колонны и срывать "пошлые" плюшевые шторы...

Придя в театр, как говорится, "в чём были", мы почувствовали там себя "золушками", к которым почему-то не приехала фея. Всё-таки в Алма-Ате "выход в театр" — это светское мероприятие, и по фойе сейчас шлялись толпы народу в смокингах и вечерних платьях. Впрочем, "замарашки", подобные нам, хоть и редко, но тоже встречались.

Балет нам не понравился. Что касается "прим", больших проблем не было — достаточно технично и складно у них получалось, но вот в кордебалете, судя по всему, тоже окопались сплошные "примы", не чувствовавшие друг друга, поэтому выходило у них всё, как говорил похмельный герой одного анекдота, "не синхронно"...

После спектакля мне захотелось прогуляться по вечернему городу. Мы вышли на проспект Абая и долго брели по залитой огнями, но совершенно пустынной магистрали. Тихонько падал снежок, и настроение у нас было очень лиричным.

Вдруг одна из немногочисленных машин, шедшая навстречу, резко развернулась перед нами, и из окошка высунулся дядя Юра:

— Ну, вы где ходите? Завтра вставать рано, а вы шляетесь где-то!

Даже то, как нас отругали, было очень душевно и по-семейному...

* * *

Талды-Курган — город со странной судьбой. Не самый большой населённый пункт — даже в лучшие годы в нём жило едва за сто тысяч, в конце шестидесятых зачем-то сделали центром одноименной области, выделенной из области Алма-Атинской. При Кунаеве, вообще, любили "кроить" огромный и слабо заселенный Казахстан на области, назначая центрами все более-менее крупные города республики. Но во времена независимости была проведена административная реформа: кучу областей упразднили, а города, которые сочли "неперспективными", лишили "столичного" статуса. В число последних угодил и Талды-Курган. Однако чуть позже кто-то из окружения Назарбаева решил "помиловать" два бывших областных центра, расположенных недалеко от городов республиканского значения, Астаны и Алма-Аты. И Талды-Курган стал центром Алма-Атинской области, совсем так же, как Кокчетав — центром области Акмолинской.

Возвращение статуса областного центра с одной стороны дало мощный импульс к возрождению Талды-Кургана — туда вновь потянулись люди, и городом стали "заниматься", но с другой — породило кучу ненужных проблем для жителей огромной области. Теперь они вынуждены решать все свои "чиновные" вопросы не в привычной им Алма-Ате, а в маленьком городке, до которого еще доехать надо суметь — он ведь даже не на железнодорожной магистрали находится. Представьте, каково было бы жителям Ленинградской или Московской областей ездить за какой-нибудь справкой или в суд не в "столицы", а, например, в Выборг или Коломну!..

Именно такие "внезапные проблемы нового областного центра" вынуждали ехать в Талды-Курган моих родственников-адвокатов. Они представляли интересы какого-то алма-атинца, одного их участников ДТП, виновником которого был житель относящегося к области города Каскелен. Разбирательство почему-то назначили "в область", а не "в город" — пришлось собираться в путь.

Дядька мой всю дорогу сидел мрачнее тучи ("Не знаю там никого, и в городе сто лет не был"), и по дороге мы болтали с тётей Ирой. Она рассказала забавную историю о том, как к ним в гости приезжала ее племянница из Белоруссии. Девчонка, как и мы, активно "познавала Казахстан" несколько дней кряду, и в какой-то момент ей стало интересно, как русские "за глаза" называют казахов. Такое прозвище действительно существует, "калбиты", но я лично помню, что на слове этом всегда лежало жёсткое табу — употреблять его даже в разговорной речи было нельзя, поскольку оно гораздо обиднее и злее, чем "хохлы", "москали" или "бульбаши" по отношению к другим народностям СССР. Только в самый отчаянный момент взаимоотношений с казахами можно было ляпнуть это словечко. Приезжую девчонку со словом "калбит" познакомили, но сути не объяснили, поэтому через пару дней дочке тёти Иры, Наталье, пришлось буквально спасать гостью от разъярённых казахов. Сёстры ехали в переполненном троллейбусе по проспекту Абая, и перед нужной остановкой "белоруска" обратилась к стоящему в дверях представителю коренного этноса: "Калбит, подвинься, пожалуйста!"... Как её только не съели?..

А мы между тем подъезжали к городу Капчагай, проехав перед этим целый посёлок брошенных в степи дач — ни окон, ни крыш, ни даже заборов в том посёлке не осталось, только крохотные серые коробки с прямоугольными дырками.

— Прямо за ними озерцо есть, Сырбулак, — сообщил нам дядя Юра, — Го..но-Коль (57) его в народе зовут — туда сточные воды сбрасывают.

Капчагай — это город энергетиков, возникший после строительства ГЭС на реке Или. Рукотворное "Капчагайское море" — чуть ли не единственное место для "пляжного" отдыха алма-атинцев в выходные, всё-таки до киргизского Иссык-Куля ехать далековато — километров пятьсот. Меня в детстве дед тоже возил "на море" купаться.

За Капчагаем пейзаж стал гористым, но каким-то безжизненным — сопки и скалы, кое-где припорошенные снегом. Всё равно довольно красиво.

Не доезжая до Талды-Кургана километров восемьдесят (вся дорога из Алма-Аты — около двухсот пятидесяти), есть очень крупное село — Сары-Озек. "Семипалатинская" дорога, по которой мы сейчас ехали, там идёт прямо через центр, и нам пришлось сбросить скорость, ибо по улицам южного райцентра неспешно и деловито шагали ишаки с поклажей или толстыми седоками-казахами. Мы пялились во все глаза на эту экзотичную картинку, а мой дядька сообщил в качестве комментария, что осёл выдерживает вес в два раза больше собственного. Наталью, как истого математика, сразу заинтересовал вопрос: "Сколько весит ослик?" Узнав ответ, она собиралась понять свои дальнейшие действия: пожалеть "гужевого зверя" или выразить восторг молчаливому и длинноухому созданию. Мои родственники массы ишака не знали... Как выяснилось позже, интернет тоже...

У дяди Юры был адрес областного суда, но никто из нас понятия не имел, где находится нужная улица, поэтому, въехав в город, мы обратились к прохожему:

— Уважаемый, подскажите, пожалуйста, как проехать до улицы Ескельды би (58)?

— Не знаю такой улицы, — ответил нам мужичок. — Как она раньше называлась?

Ситуация, прожитая нами в Джамбуле-Таразе, в точности повторилась в Талды-Кургане. Мой дядька тогда спросил, как найти областной суд, и получил замечательный ответ:

— А-а-а, ну это вам нужно до предпоследнего светофора доехать, а там свернуть влево.

Чудная рекомендация, вот только бы ещё понять, что перед тобой именно предпоследний светофор находится... В итоге мы просто доехали до центральной площади города и разбежались, договорившись встретиться там же через три часа.

Мы с Натальей сразу направились в местный музей, который после алма-атинского и джамбульского выглядел довольно бедненьким. Существенная часть экспозиции была посвящена "умиранию" и последующему "возрождению" областного центра — как всё-таки мало подчас в Азии надо для "реанимации" населённого пункта! Кстати, сам музейчик (впрочем, как и все остальные посещённые нами в республике музеи) был изрядно "вылизан": везде зелёный бархат, свежие таблички, и "по-новому интерпретированные" экспонаты. Всё-таки молодец Назарбаев — и через отремонтированно-вычищенные музеи двигает нужные идеи! В России ничего подобного нету — у нас до сих пор царит мешанина из откровенного "совка" и каких-то "недавно обнаруженных фактов".

Выйдя из музея, мы вернулись на площадь, где осмотрели здание областного акимата (кто забыл, это администрация) — выпуклое и отделанное зелёным стеклом. Ещё мы погуляли по местному "Арбату" — пешеходной центральной улице, и сходили к ныне не используемому железнодорожному вокзалу (город расположен в нескольких десятках километров от Турксиба, магистрали Новосибирск — Алма-Ата, а ветка там — в общем-то, скорее техническая). Больше в Талды-Кургане делать было нечего, поэтому пришлось возвращаться в условленное место на центральной площади.

Машина моих родственников уже была там, причём дядя Юра пребывал в благостном расположении духа. Нужный ему судья оказался его давно не виденным однокашником по учёбе в школе милиции, поэтому порученное адвокатам дело обещало стать "лёгким". Вот уж воистину, "бывших ментов не бывает"!

Мы торопились вернуться в Алма-Ату засветло, ездить по горам в темноте — не самое приятное занятие. Ослики-тяжеловозы в Сары-Озеке всё так же медленно прохаживались по улицам села, а безжизненные сопки и скалы, мелькавшие за окошком, в лучах закатного солнца выглядели еще шикарнее.

На подъезде к Алма-Ате дядька завернул в какой-то ресторанчик, где его, похоже, все прекрасно знали. Во всяком случае, "уважаемого Юрия Николаевича" и его гостей сразу проводили в отдельный зал... Кушали мы шашлыки из баранины и запивали их вкусным местным винцом — "тургеньским", то есть сделанным в известном на весь Казахстан своими виноделами посёлке Тургень...

* * *

Следующим днём мы продолжили изучать центральные улицы Алма-Аты, и, в частности, прогулялись по бывшей улице Горького, ныне называемой Жибек Жолы, то есть Шёлковым Путём. Сразу после превращения московского Арбата в пешеходную зону, в тогдашней столице Казахстана появился свой "Арбат", причём алма-атинцы пошли дальше москвичей: гуляя по Жибек Жолы, даже не нужно переходить по светофорам проезжие улицы — все они пересекают пешеходную улочку по специально сооружённым мостикам. Всё остальное там так же, как в Москве: художники и торговцы сувенирами, музыканты и куча маленьких и симпатичных магазинчиков. Например, там есть магазин с нарисованными "православными" куполами на вывеске, который "нарочитой" кириллицей подписан как "Мебеля на Арбате". Ещё на Горького располагается совершенно "московский" аэровокзал, где раньше можно было пройти все предполётные формальности и сесть в автобус, направляющийся в аэропорт прямо к самолёту, а также центральный телеграф, такое же культовое для приезжих заведение, как и тот телеграф, что находится в Москве на Горького-Тверской.

Ещё дальше нам встретился шикарный особняк в стиле "модерн" — с огромной бордовой башней и шпилем — там всегда был "Дом тканей". "Маталар", — прочитали мы на вывеске первое слово. Ага, "мата" — это ткань, "-лар" — суффикс множественного числа, значит, всё осталось по-прежнему, "Ткани". Но вот второе слово, "перделер", следовавшее за "маталар", меня лично "выкосило". "-лер" — это тоже множественный суффикс ("Лар, лер, дар, дер", — учили мы на уроках казахского), а вот что ж такое "перде"? Где-то чуть ниже нашли перевод. "Штора" — это значит... Кстати, о других неблагозвучных словах. "Мороженое" по-казахски "балмуздак", и этим словом "русскоязычные" иногда обзывают друг друга. А ещё два с половиной года спустя мы с Натальей никак не могли набраться храбрости зайти в Астане в заведение "Аспаздык", а оказалось, что это всего лишь "Кулинария"...

Зелёный рынок с несколькими пирамидами на крыше тоже стоит на улице Горького. Ой, я помню, как тут было! Весь первый этаж занимали корейцы, торгующие острыми морепродуктами и овощами — какие запахи! А на открытой площадке стояли бабушки-садоводы, с которыми у меня как-то раз состоялся забавный диалог (мне тогда лет пятнадцать было, и меня отправили на базар за фруктами).

— Пять рублей за персики! Что ж так дорого? — удивлялся я.

— Пять рублей за ведро — это дорого? — еще больше удивлялись "дачницы".

Господи, и как нам, северянам, было догадаться, что персики можно продавать вёдрами?

На базаре, хвала Аллаху, было всё так же, как раньше. Те же корейцы, те же фрукты, тот же торг. Только вот сейчас за мной плелась моя супруга со своей "демофобией" (59), а потому я постоянно слышал тоскливое и знакомое с поездки в Тараз: "Ну, пойдём отсюда, а?"... Но кулёк фисташек и огромный кристалл мёда мы там всё-таки купили...

Мы прошли всю улицу Жибек Жолы и пошли в парк панфиловцев, ещё одно место из моего детства, где я прошёл первые уроки патриотизма. Надеюсь, все знают, кто такие "28 героев-панфиловцев", которые в ноябре 1941-го года несколько часов сдерживали танковый натиск в районе подмосковного Волоколамска? Если кто не знал, то большинство из них было алма-атинцами, причём казахи составляли чуть не половину этого взвода. Бессмертное воззвание: "Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!", — тоже, кстати, принадлежит алма-атинцу-"панфиловцу", политруку Василию Клочкову.

Монумент с мужиками в касках, грудью защищающими кремлёвскую стену — наверное, один из самых "сильных" советских памятников той войне. И в независимом Казахстане до сих пор свято чтят память о своих земляках, отстоявших "чужую" столицу. Когда мы с Натальей были в парке, монумент реставрировался — его готовили к 60-летию Победы, но Вечный огонь, в отличие от многих российских городов, горел, как и прежде.

В парке панфиловцев кроме замечательного во всех смыслах памятника находятся ещё два интересных объекта. Это, во-первых, деревянное здание в "псевдорусском" стиле с высоким шлемом-куполом, где до революции располагалось офицерское собрание — в советские годы его занял музей казахских национальных инструментов. А во-вторых, огромный и разноцветный казачий собор — тоже из дерева, правда, в это обычно никто не верит. Благодаря своей конструкции, храм устоял во время очень сильного землетрясения в 1911-м году. Раньше в нём был музей города Алма-Аты, а во времена независимости его передали Русской православной церкви. И снова молодец первый казахстанский президент! Теперь и всегда "русскоязычные" алма-атинцы будут говорить, что храм опять стал храмом "при Назарбаеве".

Музей народных инструментов мы тоже посетили. Занимательная в целом экспозиция и глубокомысленные выводы — например, там мы узнали, что виолончель и скрипка, оказывается, родились в Казахстане!.. Всё-таки скромнее надо быть, по-моему. Ясно, что "родина слонов" — тоже наверняка Казахстан, но доказательств того, что европейцы "спёрли" музыкальные инструменты у тюрков, в музее представлено не было...

Вечером мы уезжали в Чимкент. Поезд уходил со "второй Алма-Аты", и мы отправились на вокзал, даже не заглянув домой. Дядьке только позвонили и сказали, что уже едем.

В купе вместе с нами ехали двое — интеллигентного вида мужичок-казах с бородкой и парень-австралиец, свободно изъяснявшийся по-казахски, но никак не по-русски.

В вагоне поезда "Алма-Ата — Чимкент", заполненном командированным людом, было как-то не по-южному тихо. За окошком начали проплывать привокзальные пейзажи, и тут из своего купе выскочил "проспавший отправление" проводник:

— Провожающие барма?

Даже если кто-то из провожающих и "барма", то есть "был", что бы он с ними, интересно, сделал? На ходу из вагона выбросил бы?..

Интеллигентный мужичок оказался преподавателем-гуманитарием из какого-то алма-атинского ВУЗа. В поезде он читал книжку о казахском филологе, одном из основателей националистической партии "Алаш", расстрелянном в 1938-м году, Ахмете Байтурсынове.

Мы немного пообщались с "интеллегентом". Дядька и сам оказался "оголтелым" националистом, умеющим облечь свой цинизм в красивую "обёртку":

— Все народы должны жить на своей земле. Казахи живут на своей земле, и нет ничего плохого в том, что русские к себе в Россию возвращаются...

Ага, а ещё, помнится, в начале девяностых в Казахстане витали идеи снести к чертям все города — как чуждые кочевникам образования... Я не стал продолжать беседу и улёгся спать — всё с "интеллигентом" было ясно. Пусть вон с "казахоговорящим" австралийцем общается!..

(52) "Путешествие" это значит.

(53) Абылхан Кастеев — казахский живописец советских времён.

(54) Кызыл-Кумы — это такая пустыня в районе Кзыл-Орды, Казахстан её с Узбекистаном "делит".

(55) Аль-Фараби (Абу Наср Мухаммад ибн Мухаммад ибн Тархан ибн Узлаг аль-Фараби) — восточный философ не то тюркского, не то персидского происхождения, живший в конце девятого — начале десятого веков. Казахи его считают "своим", поскольку он родился на территории нынешнего Казахстана.

(56) С введением новых купюр уже не украшает.

(57) По-моему, шикарное название в духе упомянутых выше "Автоген-батыров", "коль" по-казахски "озеро".

(58) Очередной бий, глава одного из южных племён, живший в восемнадцатом веке.

(59) Боязнью большого количества людей, толпы.

Часть 6. Под огромным солнцем

Кое-кто из вас наверняка читает эту главу и удивляется моему "неправильному" написанию казахстанских топонимов. Считаю необходимым объяснить свою позицию в этом вопросе, поскольку в России, к сожалению, тоже "прижились" всяческие Костанаи, Кокшетау и Талдыкорганы...

Сразу после наступления независимости в Казахстане, как и во многих других республиках бывшего СССР, случилась "переименовательная" лихорадка. Каким-то городам, вроде Лениногорска и Шевченко, просто вернули их прежние названия (60). Ряд населённых пунктов, как говорится, "на ровном месте" сменили свои имена: Гурьев стал Атырау, Джамбул — Таразом (61), Ермак — Аксу (62), а Целиноград — сначала Акмолой, а потом — Астаной. Но чуть позже начались какие-то странные "уточнения" известных всем названий: Верховный Совет Казахстана вдруг ни с того ни с сего принял постановление, объясняющее, как по-русски (sic!) "правильно" называть города республики, имена которых и без того были "достаточно казахскими". Актюбинск, оказывается, должен именоваться Актобе, Алма-Ата — Алматы, Кзыл-Орда — Кызылордой, а Джезказган — Жезказганом. Больше всего, конечно, в этом списке порадовал-возмутил Чимкент, ставший Шымкентом вопреки всем правилам грамматики. Естественно, в казахстанской литературе на русском языке эти города теперь только так и называют. Но вот с чего вдруг эти, с позволения сказать, "нормы" закрепились в России? Загляните в "Атлас мира", изданный в Москве или каком-нибудь Омске: если найдете там "Талды-Курган" или "Кокчетав", считайте, что вам повезло! Я, кстати, несколько раз посылал запросы на сайт "Грамота.ру" — неужели всё-таки "Шымкент" писать? Вы знаете, ответа не последовало ни разу! И в архивах сайта ничего нету...

Правда, к чести Института русского языка, было в начале двухтысячных годов довольно жёсткое разъяснение, как правильно писать топонимы бывшего СССР, но касалось оно почему-то только названий столиц. Приятно, конечно, что на карты вернулись Алма-Ата, Кишинёв, Таллин и Ашхабад. Примерно с того же времени всё реже в текстах российских газет можно встретить "Башкортостан", "Республику Саха", "Молдову" и "Кыргызстан", и всё чаще — "Башкирию", "Якутию", "Молдавию" и "Киргизию". Я, кстати, из всей этой "тарабарщины" признаю только славянскую "Беларусь" — и то ровно настолько, насколько и "Белоруссию".

А ещё мой друг Лёшка как-то на той же "Грамоте.ру" прочёл дополнительное "разжёвывание" о том, как правильно говорить по-русски: "на Украине" или "в Украине". Лёха резюмировал длинное обоснование филологов так: "Со своим "в" Украина идёт на!" И это справедливо, я считаю — нечего трафить всяким товарищам с комплексом национальной неполноценности. Мы же не принимаем законов, чтобы в украинское написание России вторую букву "с" вставляли (63). Мне лично — "по барабану"!

Только я никак не пойму, почему нельзя окончательно закрепить правильное написание остальных "исковерканных" городов в бывших союзных республиках. У меня лично больше всего мороки с городами туркменскими — я уже запутался с их "Дашговузами", "Дашховусами" и "Дашогузами", которые в итоге всё равно оказываются Ташаузом.

Возвращение в русский язык Талды-Кургана, Чимкента и Джезказгана (уж, простите, я их буду писать только ТАК, потому что меня так учили в детстве), мне кажется, отбило бы охоту "порулить" чужими языковыми нормами "лингвистов" из правительств и парламентов "братских" государств. А то вон, в том же Казахстане, взяли моду: там теперь не только "казахские" названия фактически по-казахски произносят, но и "русские" "непереименованные" города по-русски пишут-читают на местный манер. Усть-Каменогорск у них стал "Оскеменом", Семипалатинск теперь называют только "Семей", а Уральск именуют "Оралом". Представляете? Так в прогнозе погоды и говорят: "В Оскемене завтра пройдет дождь, а в Семей будет солнечно и сухо". Кошмар!..

Моему родному Павлодару одному только и повезло — его название "изувечить" не смогли и даже по-казахски (пока, во всяком случае) говорят "Павлодар". Правда, время от времени то верховные власти, то местные порываются "вернуть" городу никогда не существовавшее название — не помню, то ли "Туз-кала", то ли "Кала-туз", "соляной город", в общем...

* * *

В Чимкент мы прибыли часов в восемь утра. Обратно поезд отправлялся около пяти, и впереди у нас был почти целый день. Мы вышли на перрон и вдохнули свежего южного воздуха. Тепло! Несмотря на декабрь, на газончиках зеленела травка — явно в пятый-шестой раз за год, а на деревьях щебетали проснувшиеся птички. Как будто и не было в этих краях никакой метели, в которую мы угодили несколько дней назад!..

На перроне стояла толпа таксистов — почему-то они предлагали ехать не по городу, а сразу в Ташкент. Ну да, до узбекской столицы здесь километров сто — сто двадцать, а поездов в соседнюю республику сейчас практически не осталось, вот у таксистов и расцвел "межгосударственный" бизнес — возить узбеков от крупного казахстанского города "до дома". Честно сказать, у меня тоже что-то шевельнулось в душе: может, ну его к чертям, этот Чимкент, да махнуть в Ташкент? Помнится, в 90-м году он произвёл впечатление "социалистического рая" и настоящего "города будущего": ни разу в жизни не видел таких микрорайонов — "ладно скроенных" и с шикарными автострадами!..

Остановили меня минные поля на казахско-узбекской границе, про которые я вдруг вспомнил — о них рассказывал туркестанский водила. Похоже, "братской любви" между республиками осталось не очень много.

Как оказалось, мы правильно сделали, что не поехали. Дядя Юра нам потом сказал, что возят те таксисты только до пограничного поста, он, правда, действительно находится очень близко к Ташкенту. Границу перейти можно с трудом — тамошние погранцы натуральные звери, но ещё труднее попасть назад в Казахстан — у здешних служак есть негласная установка: "Из Узбекистана никого особо не пущать". В общем, хорошо, что не поехали — в другой раз как-нибудь...

Сразу с вокзала мы направились на высоченный холм, где, судя по карте города советских времён, привезённой моим отцом из какой-то командировки, находилось средневековое городище Чимкент. Там теперь был разбит очень странный парк — совершенно без деревьев, но зато с "новодельными" крепостными стенами, кучей солярных знаков и россыпями бетонных "каменных баб" — настоящие мы потом в Хакасии увидим. Там же почему-то торчал памятник-самолёт, нависающий над городом. Интересное место... наверное. Мы побродили среди патриотического бетона и полюбовались видом на центральную часть Чимкента сверху.

Спустившись вниз, мы подошли ближе к мечети с серебристым куполом, перед которой располагался декоративный пруд. В лучах утреннего солнца композиция смотрелась настоящим Тадж-Махалом. Потом мы заглянули в небольшой сквер, названный "этно-парком" и заставленный стоящими практически вплотную друг к другу диковинными скульптурами — от гипсовых лебедей до писающего мальчика. Живые лебеди там, кстати, тоже имелись — они гордо плавали, невзирая на календарную зиму, в крохотном бассейне...

Город, впрочем, был не очень интересным, да к тому же он, похоже, до дна испил горькую чашу экономических трудностей, с которыми столкнулась республика в начале своей независимости. В центре нам встретилось несколько девятиэтажек с пустыми глазницами окон, а на уличных столбах повсюду болтались ошмётки троллейбусных проводов — местный "электротранс" обанкротился.

Я бывал в Чимкенте в советские времена. Почему-то этот промышленный город, припорошенный цементной пылью, включили в программу нашего среднеазиатского железнодорожного маршрута для школьников — наряду с Ташкентом, Самаркандом, Андижаном и Алма-Атой. Из всего, увиденного и пережитого тогда в Чимкенте, больше всего запомнилась поездка по детской железной дороге. Центр Южно-Казахстанской области, наверное, один из немногих городов бывшего СССР, где этот "учебно-развлекательный" вид транспорта имеет утилитарный смысл. ДЖД здесь идёт от парка Абая в зоопарк, расположенный на краю города. Зоопарк здешний я тоже хорошо запомнил — там еще был огромный "перекушавший" чего-то бегемот, который сидел в бассейне и время от времени громко отрыгивал к вящему удовольствию публики.

Сейчас ДЖД не работала — из всех "сезонных" объектов почему-то только её одну закрыли на зиму, хотя чимкентская зима больше всего была похожа на новосибирскую раннюю осень. Станции детской "железки", тем не менее, выглядели вполне исправными. Мы прошли по шпалам от одной конечной до другой и оказались в зоопарке. Хороший зоопарк — тихий, осенний. Мы там собрали целую коллекцию кленовых и дубовых листьев.

А потом мы взобрались на какой-то холм, чтобы разглядеть стоящий на вершине памятник и полюбоваться городом. Монумент, изображающий тётку с ребёнком на руках, был посвящён жертвам политических репрессий, а вид, открывающийся с холма, оказался видом на кладбище. Тягостно как-то... А может, это просто зима?

Всё! На маршрутку и — в город, в город! В краеведческий музей, разместившийся в историческом "модерновом" здании, мимо ЦУМа с рекламой павлодарской минералки и бюстом Кунаева, мимо памятников Абаю, Байтурсынову и Аль-Фараби, мимо странных каменных барсов, ползающих по другим камням, и не менее странной колонны с часами...

К поезду в итоге мы поспели едва-едва. Всё, что успели сделать на вокзале, так это купить пару бутылок местного пива в дорогу.

В нашем купе между тем уже обживались два попутчика: низенький и толстый старичок-казах и "русскоязычный" бугай, мой ровесник. Я понял, что они ехали вместе, но не сразу догадался, кем они приходятся друг другу. Если коллегами по работе, то как-то странно звучали просьбы дедули вроде: "Достань мои очки из зелёной сумки!"... Но на родственников они тоже совсем не были похожи.

В конце концов, старичок ушёл куда-то в туалет, и мы разговорились с бугаем. Оказалось, что дедуля — тесть "русскоязычного", а у всего семейства был свой небольшой бизнес: парочка фур, регулярно таскающих "на Тюмень и дальше" чимкентские фрукты-овощи. Парень в этой фирмочке работал директором, но иногда и сам садился за руль, когда знакомые "шофёрские руки", которым он мог доверить машину и товар, были заняты другими перевозчиками. Дедушка же, являясь представителем какого-то важного казахского клана, обеспечивал бизнесу надёжное "прикрытие".

— Да, ты чо? — говорил мне бугай. — У меня, вообще, в Казахстане никогда проблем не бывает — с налоговой ровно всё, с санитарами — тоже всё чики-пуки. Машины до Петропавловска, считай, за сутки проходят, никто их не трогает. Проблемы уже у вас в России начинаются.

Наконец, вернулся старичок. Увидев, как мы с "русскоязычным" попиваем пивко, он достал из сумки бутылку коньяка и три стопочки. Я как-то без охоты отнёсся к перспективе пить коньяк после пива, парень тоже отказался. Но это не остановило хлебосольного казаха. Из той же сумки он вынул палку копчёной колбасы и булку хлеба, деловито всё это порезал и пригласил нас угощаться. Коньяк он выпивал в одиночку, обязательно чокаясь своей стопкой с нашими бутылками. После третьей рюмки старичок стал "хорош" и разговорился.

— Ох, я хитрый казах, а? — довольно улыбаясь и похлопывая бугая по плечу, говорил нам с Натальей дедок. — Смотри, какой зять у меня, а? У меня, дочка, — почему-то он решил дальнейшую информацию изложить только моей жене, — три дочери, и я всех замуж выдал, всех до единой! Одну за немца отдал, она теперь в Германии мне внуков нарожала, вторая в Алма-Ате институт закончила, замуж вышла, к ней вот в гости едем, а Саша — мой зятёк-кормилец на старости. Не бросишь же меня, старого, Сашка? — повернулся он к своему зятю.

— Да что вы? Куда ж я вас брошу? — заулыбался "русскоязычный" бугай.

Вот она настоящая дружба народов! Наверняка всеми участниками большого семейства двигал "практический интерес", но ведь живут же! И, судя по всему, живут неплохо — дружно и безбедно!..

* * *

Мы вернулись в Алма-Ату утром и с вокзала направились в дом наших родственников — завтракать и отмываться. В город удалось выбраться только в районе обеда.

Сегодня мы планировали продолжить хождение по узким и тенистым улочкам бывшей столицы, но у меня появилась и конкретная цель — я захотел купить себе больших и красочных книжек про Алма-Ату и Казахстан, потому как поездка близилась к завершению, а деньги у нас оставались. "Первой ласточкой" стала книжка про Тараз, которую мы приобрели во время нашей "туркестанской" вылазки. В Чимкенте ничего особо интересного не обнаружилось — кроме небольшого буклета-каталога мавзолеев и разрушенных крепостей, расположенных на территории области (мы его, разумеется, тоже купили), но про Алма-Ату наверняка выпущено море книг — надо было просто поискать.

Первым сегодняшним объектом для осмотра стало здание Академии наук Казахстана, занимавшее почти целый квартал. Нормальный такой сталинский дворец с огромным "арабским" порталом — только слегка обшарпанный. И не мудрено — как раз, когда мы гостили у моего дядьки, по телеку показывали, как в правительстве обсуждалась дальнейшая судьба Академии — мол, зачем она нам? Как-то нескладно у них опять всё получается — академиков и других учёных своих, среди которых было полно действительно талантливых и выдающихся людей, здесь почитают, как святых, обзывая их именами улицы городов и расставляя монументы, а саму Академию — "под нож"?

Сразу за "храмом науки" стоят два памятника. Один — казахскому историку, этнографу и путешественнику, жившему в девятнадцатом веке, Чокану Валиханову, а второй — Пушкину. Памятник российскому "всему" был поставлен в 1999-м году, в год "всесоюзного безумия", спровоцированного круглой юбилейной датой. Всё равно приятно — честно сказать, не так много памятников "русскоязычным" открывается в сегодняшнем Казахстане.

По бывшей улице Маркса, ныне носящей имя первого секретаря Кунаева (64), мы подошли к очередному культовому сооружению Алма-Аты, банному комплексу "Арасан", построенному стараниями местного лидера в подражание и "в пику" московским "Сандунам". О, "Арасан"! Я здесь ни разу не был — в советские годы билеты туда доставались, как в Большой театр, но столько слышал про него! "Арасаном" когда-то называлось фирменное пиво — лучшее из того, что было в Казахстане. Сначала его продавали только здесь, но потом начали выпускать бутылочное — похуже, конечно, но по сравнению с экибастузским "Жигулёвским" всё равно фантастически вкусное. Жалко, что судьбой этой марки никто не занялся после наступления независимости, потому как в советском Казахстане "Арасан" был самым настоящим "брендом".

Но, конечно, главное — это всё-таки сама баня. В том же фильме "Игла" есть целая сцена в "Арасане". Помните, как герой Виктора Цоя с "кодлой" своего приятеля Спартака приходит на "разборку" с героем Петра Мамонова, купающимся в шикарном бассейне? "Коместа, сеньор Панталоне!" Это ведь тоже знак, который сейчас смогут расшифровать только те, кто знал Алма-Ату восьмидесятых. Индивидуальное купание в "Арасане" — это синоним неимоверной "крутизны" главного злодея. А убивают, кстати, героя Цоя на знаменитой "Тулебайке" — узенькой улице Тулебаева (65), больше похожей на аллею. Это в двух шагах от "Арасана"...

Интересовавшие меня книги мы нашли в огромном магазине чуть в стороне от проспекта Ленина, то есть проспекта Достык. Каталог памятников архитектуры, большинство которых построено в "эпоху Кунаева", красочный альбом по истории Алма-Аты, энциклопедия города. Я ещё взял тоненькую детскую книжечку про каких-то местных "батыров" и сборник сказок про Алдара-Косе. В детстве я очень любил казахские сказки про этого хитроумного обманщика, так похожего на знаменитого Ходжу Насреддина.

Зимой темнеет рано — а в Алма-Ате из-за гор и южных широт еще и мгновенно. Мы вышли из книжного и попали в сумерки. На проспекте Достык нас еще интересовал археологический музей. Вроде, должны успеть...

Не успели — музей, расположенный в одноэтажной пристройке к длинной девятиэтажке, был закрыт. Мы на всякий случай постучали, и нам открыл старенький сторож-казах.

— Санитарный день сегодня, что вы хотели? — спросил он.

— Мы хотели музей посмотреть, — робко ответили мы.

— Не местные что ли? — оглядев нас, вновь спросил дедуля.

— Из Новосибирска, — подтвердили мы догадку музейного работника.

— Ну, ладно, заходите, — смилостивился сторож.

За вход мы заплатили по принципу "двести тенге дадите — и то хорошо", и пошли осматривать экспозицию. Меня в музей тянуло знание о тех богатствах, что регулярно находили археологи в здешних краях, и, в принципе, мы не разочаровались: золотое литье, костяные скульптурки, оружие, доспехи. Вот только в центральном зале стояло точно такое же, как в музее Республики, бархатное чучело "Алтын Адама". "Размножение" главного национального сокровища по музеям города, на мой взгляд, начисто обесценивает саму находку — я теперь и не знаю, который из них настоящий...

Справа и слева от музея расположились два новёхоньких памятника. Один — очередной Джамбул (66), почему-то сидящий с домброй около стенки, а второй — торчащая из грубого камня голова Тараса Шевченко, её возвели к какому-то юбилею поэта... "Русскоязычным" и классикам украинской литературы в Казахстане, по всей видимости, ставят памятники по очереди и совсем не часто.

Мы вышли на площадь Республики, когда в городе было уже совсем темно. В последнее время я полюбил фотографировать города вечером — в подсветке знакомые тебе объекты выглядят совсем иначе. Вот и площадь со столбом-монументом, зданием ЦК и высотками на "входе" выглядела даже более торжественно, чем днём. Классный всё-таки город Алма-Ата, столица Советского Казахстана!..

* * *

Услышав вечером наш с Натальей рассказ о чимкентском зоопарке, дядя Юра возмутился:

— А наш алма-атинский вам, значит, не понравился?

Мы сказали, что не успели еще сходить в "столичный" зоопарк, и тут мой дядька возмутился еще больше:

— Не понимаю, что вы все эти дни делали! Завтра же собираемся и едем!

Так следующие полдня мы провели с дядей Юрой. Сперва мы заехали на совершенно восточный продуктовый рынок, где маленькие азиаты таскали огромные телеги, гружёные товаром. Там тоже все знали "уважаемого Юрия Николаевича", а потому предлагали ему только самые лучшие куски: буженину, колбасу, сыр. Конечно, можно было принять это за дежурную вежливость, но торговцы действительно рекомендовали моему дяде только лучшее и многозначительно качали головой, когда тот интересовался чем-то "не тем".

— Хорошо вам тут, — позавидовал я.

— Зато я точно знаю, что никогда не отравлюсь и не куплю какого-нибудь барахла, — отозвался дядя Юра. — Они же знают, что я к ним потом просто не подойду, а берем мы с тётей Ирой всегда много.

Есть всё-таки своя прелесть в этих немного диковатых, но таких понятных азиатских отношениях. Я почему-то сразу вспомнил Иркутск, где мне неоднократно приходилось уличать продавцов супермаркетов в том, что они торгуют просроченными продуктами.

Я еще хотел купить тургеньского вина, но дядя Юра не дал мне этого сделать — он сам купил мне три бутылки совершенно разного местного винишка, а заодно и бутылку коньяка — "в подарок отцу". Блин, надо было раньше самим собраться и купить!

Но больше всего из покупок моего дядьки меня удивила целая упаковка белорусского берёзового сока в тетрапаках. Честное слово, по-моему, до этого последний раз пил берёзовый сок лет двадцать назад. Кто-то еще, может, помнит обязательные почти во всех гастрономах отделы "Соки-воды", где в гранёные стаканы из стеклянных конусов наливали грузинский мандариновый, таджикский абрикосовый и белорусский берёзовый? Я думаю, не я один выпрашивал в детстве у мамы стаканчик вкусного напитка во время похода за продуктами. Куда всё делось?..

Потом мы ещё покатались по городу — мимо республиканской ВДНХ, на территории которой сейчас возводили самое "крутое" в Азии поле для игры в гольф, через площадь Республики, по проспекту Достык мимо знакомых нам памятников Джамбулу и Шевченко — прямиком к центральному парку имени Горького, откуда можно пройти в зоопарк. Дядя Юра не пошёл с нами, и мы "отпустили" его — всё-таки день сегодня был будний, и мне не очень хотелось отвлекать его от работы.

Алма-атинский зоопарк тоже воспет в фильме "Игла" — в одной из брошенных клеток прятался от кредиторов Спартак, помните? У нас сейчас всё было примерно так же: осень в зоопарке, когда по аллеям уже не ходят мамаши с малышнёй, заляпанной мороженым, половину всех зверей спрятали на зимовку, а на дорожках лежат целые тонны палой листвы, припорошенной снегом. Как там было, в фильме? Речь Спартака в зоопарке помните? "Вперёд и только вперёд, а потом наверх, а потом обратно вниз!.. Бытиё это не есть сознание, бытиё есть подсознание!.. Упасть и подняться! Нет, лежать — раз упал!.." Чёрт, наизусть помню! Сразу после трагической гибели Цоя казахстанские умельцы начали продавать в киосках "Звукозаписи" диковинный полуторачасовой "альбом" "Игла" — списанную звуковую дорожку фильма, и, вы знаете, люди охотно покупали эти кассеты. Что поделать, "видики" тогда ещё были редки.

Из зоопарка мы пошли по одной из центральных алма-атинских улиц, Гоголя, которую тоже почему-то до сих пор не переименовали. Если улица Горького — это копия московского Арбата, то улица Гоголя — аналог Калининского, то есть Арбата Нового, она тоже почти сплошь состоит из больших магазинов. Потом — проспект Байтурсынова, ранее бывший проспектом Космонавтов. Никольский собор начала двадцатого века — около него Наталью голуби "уделали", опять узкие улочки центра... Наш поезд в Новосибирск уходил завтра, и мы прощались теперь с Алма-Атой. Хороший город, любимый город!

На одной из улочек встретили пример "недосмотра" казахских лингвистов. На ярко сверкающем игорном заведении неоном было написано слово "Казиносы". Как-то упустили филологи — наверняка можно найти или придумать новое словечко, заменяющее "русское" "казино". А то прямо название каких-то зверьков, до сих пор не включённых в Красную книгу, получилось — "казиносы", большие любители игорных заведений... О, я, кстати, знаю одного казиноса! Он ехал вместе с нами в поезде — ну, тот самый, которого "не пускать сказали"!..

Напоследок я захотел пройтись по маршруту пока так и не построенного алма-атинского метро. Оно у них толково придумано (начинается практически от вокзала Алма-Ата II и идёт вдоль одной из центральных улиц, Фурманова, поворачивая от площади Абая к "спальникам"), бодро начато, но так и не закончено. Ещё дед был жив, и катая нас с мамой по городу, не то хвастался, не то ругался на "Метрострой", начавший перекапывать улицы города. Во времена независимости стройку свернули, потом опять "развернули", но уже не сильно "напрягая" при этом автомобилистов. Строят, мягко говоря, неспешно, но первую очередь обещают сдать к концу 2009-го.

Итак, "Райымбек (67)", "Жибек Жолы", "Алмалы (68)", "Абай", "Байконур", "Тулпар (69)", "Алатау". Около будущей станции "Алмалы" вблизи французского торгового дома обнаружили уменьшенную копию Эйфелевой башни. Всё в Алма-Ате своё — и Европа, и Азия, и "Алтын Адам", и Эйфелева башня!

* * *

Проснувшись рано утром, мы с Натальей начали собирать вещи. Моя супруга уселась на пол и стала деловито раскладывать по огромным книжкам-фотоальбомам целый ворох собранных нами осенних листьев — до сих пор иногда нахожу их там. Я несколько раз попытался помочь ей, но Натка сварливо посылала меня прочь — вещи в поездку в нашей семье собирает только она. Дядя Юра и тётя Ира тоже проснулись и теперь хозяйничали на кухне, иногда заглядывая в гостиную и посмеиваясь над нашими перебранками.

Я отправился на балкон в дядькиной спальне, выходящий на другую сторону дома — не на ту, на которую "глядели" гостиная и кухня, и стал смотреть на горы. Денёк сегодня выдался особенно ясным, да и извечный смог слегка отступил. На фоне чистого алма-атинского неба возвышалась белоснежная громада Алатау, делающая абсолютно нереальным вид на город. Я бы тоже хотел, чтобы у меня из спальни открывалась такая картина — торжественная и величавая, а не пейзаж из гаражей и по-провинциальному серых панельных девятиэтажек...

Наш поезд уходил в Новосибирск с того же "первого" вокзала, куда мы прибыли пару недель назад. Покружив на прощание по городу, мы въехали в знакомый мне с детства район, в котором я не был лет пятнадцать, и дядя Юра вдруг решил свозить нас "на дом". "Паркетник" от "Мицубиси" потихоньку прокрадывался по узким, но всё-таки асфальтированным улицам частного сектора, пока мы не упёрлись в тупик. Вот он, по правую руку — одноэтажный, но всё равно огромный дом, построенный моим дедом из каких-то не то списанных, не то украденных шпал. Говорят, очень прочный и совершенно не горючий материал. После смерти деда дом продали каким-то туркам, сколотившим состояние на торговле цветами. Несколько тысяч советских рублей, доставшихся матери в качестве наследства и отложенных на сберкнижку, после введения национальной валюты были выданы ей по официальному курсу: "пятьсот советских рублей за один тенге". На эти деньги мои родители смогли купить булок десять отличного казахстанского хлеба.

Новые хозяева основательно переделали дом и по-азиатски обнесли его глухим забором. Я залез на самый нижний уровень каменной кладки ограждения и заглянул во двор — окна опять же по-восточному сузили, фасад чем-то облицевали, и узнаваемой оставалась только крыша. Зато дедов сад, которым он так гордился, по-моему, остался нетронутым. Вон на той черешне мы когда-то сидели с моими троюродными сестрицами и обжирались сочной ягодой, пока нас буквально тошнить не начинало.

Я смотрел на кусочек детства и вспоминал свои летние каникулы: Алма-Ата, жара, обожжённые горячим асфальтом ступни ног, железная дорога, куда я бегал смотреть на работу маневровых тепловозов, мультик про капитана Врунгеля, делящий день на "до" и "после" себя. А ещё — утреннее солнце, пробивающееся сквозь лёгкие занавески и ослепляющее меня, ещё до конца не проснувшегося и утопающего в бабушкиных перинах...

Есть такая странная теория, согласно которой не существует ни настоящего, ни тем более будущего. Есть лишь прошлое, и именно оно реально. Мне тоже иногда кажется — особенно, когда слушаю какую-нибудь музыку "из детства" или рядом со мной оказывается знакомый, но давно не виденный предмет, что достаточно сделать что-то совсем нехитрое — нажать какую-то кнопку, войти в комнату, открыть один из ящиков письменного стола, как всё вернётся: детство, каникулы, черешня, возможность поделить день на "до" и "после" мультика и какая-то безумная беззаботность, которая может быть только в детстве... Вот только я никак не могу сообразить, что же именно мне нужно сделать, чтобы всё вернулось, и от этого становится еще тоскливей...

Мама, когда её с полгода назад точно так же, как сейчас меня, дядька привозил "поздороваться с домом", вообще, говорят, разревелась...

* * *

Да уж, мой коллега Денис был совсем не прав, когда говорил, что "главное, чтобы поезд российский". Состав новосибирского формирования оказался гораздо хуже алма-атинского. Тот был, конечно, "не фонтан", но этот рассыпался прямо на наших глазах: всё выглядело каким-то обшарпанным и раскуроченным, двери в купе едва закрывались, а половина всех полочек и ручек отсутствовала — вместо них торчали огромные дырки, через которые можно было разглядывать пассажиров соседних купе. Только что проводниками в нашем сибирском поезде работали приветливые и совершенно не буйные тётки лет пятидесяти, да торговцы потом не бродили по вагонам — то ли выходной был, то ли их просто не пускали в российские поезда. Состав медленно тронулся, и мы с Наткой стали махать руками нашей родне, а, может быть, и всей Алма-Ате. Пока-пока! Увидимся, мол. Выехав из города, наша "ячейка общества" начала привычно обживаться в купе, доставая из сумок еду, посуду, книжки. Мы опять были в пути. Снова поезд. Снова железная дорога...

В многократно помянутом мною фильме "Игла" есть совершенно гениальная метафора Казахстана. Несколько раз в кадре появляется пустынный пейзаж с кривовато уходящей за горизонт единственной неэлектрифицированной железнодорожной колеёй, а сверху на всё это природно-антропогенное безобразие взирает огромное и беспощадное солнце. Мы сейчас так и ехали — по единственной колее посреди довольно унылого пейзажа и под слепящим зимним солнцем...

На второй день пути вид за окном стал совсем безжизненным — какая-то полупустыня, после "сочной" Алма-Аты выглядящая особенно грустно. Поезд остановился, и я спросил у проводницы, сколько будем стоять. Оказалось, минут двадцать. Мы вышли на перрон и, щурясь от яркого света, оглядели станцию. Вокзал представлял собой компактный железобетонный "кубик", на котором крупными синими буквами вопреки всякой логике было написано: "ШАР". Значит, это город Чарск. Между прочим, основатель группы "На-На" Барри Алибасов здесь родился. Чёрт знает, откуда я это знаю...

(60) В данном случае, Риддер и Актау.

(61) Я чуть выше писал, что это переименование тоже объяснялось "возвращением прежнего названия".

(62) Если честно, то "Аксу" (то есть "Белой водой", в смысле "пресной", не солёной) сейчас называется чуть не половина всех небольших населенных пунктов Казахстана.

(63) По-украински "Россия" пишется как "Росiя", по-белорусски, если не ошибаюсь, так же, только ещё и через "а".

(64) Там даже бюст есть дважды героя Соцтруда, установленный, по-моему, еще при жизни "Димаш Ахмедыча".

(65) Мукан Тулебаев — казахский композитор советских времён, в соавторстве с евреем Брусиловским написавший музыку гимна Казахской ССР. На мой взгляд, это один из лучших гимнов союзных республик.

(66) Около оперного театра есть его более знаменитый аналог.

(67) Даже неудобно уже писать, что это очередной казахский батыр из лихолетья восемнадцатого века.

(68) Сие значит "Яблоневая".

(69) В тюркской мифологии так назывался крылатый конь, аналог древнегреческого Пегаса.

Глава 8. Уфа: Командировка в санаторий

Финансовая компания "Мономах", в которой я к весне 2005-го года работал уже полтора года, наконец-то шагнула за пределы Москвы и Новосибирска. Почему-то следующим городом стал не какой-нибудь близлежащий к столице Сибири Томск или Барнаул, не "логичные" Питер, Екатеринбург или Нижний, а Уфа — столица Башкирии, одной из самых "строптивых" республик в составе России. Почему Уфа? Да потому что именно уфимская брокерская компания заинтересовалась паями наших ПИФов и захотела стать агентом. Ну что же? Ура! Значит, я полечу в столицу Башкортостана делать рекламу.

Со стороны агента нас курировала девушка Ольга. Примерно за неделю до поездки я созвонился с ней и попросил забронировать мне недорогой одноместный номер в пределах разумной досягаемости их офиса... В принципе, сам лопух — просил за неделю, а перепроверить решил всего лишь за полдня до вылета.

— Ой, чёрт, а я совсем про тебя забыла! — кричала мне Оля по телефону. — Сейчас я что-нибудь найду!

Но я уже обиделся — швырнул трубку и начал набирать в Яндексе заветное "Уфа гостиницы".

Как назло, в Уфе в эти дни проходил какой-то симпозиум, посему все относительно недорогие гостиницы были заняты, а номер за триста долларов я почему-то решил не брать, побоявшись гнева моего директора. Чёрт, владивостокский рейс, который должен был "подобрать" меня в Новосибирске, в Уфу прилетает около одиннадцати вечера, и перспектива ночевать в аэропорту меня совсем не впечатляла. Не утешал даже тот факт, что встречать меня должна была девушка по имени Эльвира, Ольгина подруга из рекламного агентства, возжелавшего взять нас на комплексное обслуживание. Встретить-то встретит, а увезёт куда? Помнится, когда-то в похожей ситуации, не найдя гостиницу в Москве и обзвонив после этого посольства всех стран СНГ, я обнаружил отличную недорогую гостиницу при посольстве Белоруссии в двух шагах от тогдашнего московского офиса авиакомпании "Сибирь", где потом в течение трёх лет останавливался весь "сибирский" командированный люд. Но в Башкирии пока, к счастью, нет ничьих посольств... В отчаянии я начал обзванивать уфимские пансионаты и санатории, не забывая спрашивать, как далеко от центра города они находятся. И вот оно счастье — санаторий какого-то не то моторного, не то авиамоторного завода, пятнадцать минут городским автобусом от центра города и одноместный номер за тысячу двести рублей в сутки. Бинго!

С Эльвирой мы встретились около выхода с лётного поля аэропорта так, как принято встречаться в эпоху мобильников с человеком, лица которого не знаешь. Набираешь известный тебе номер и ищешь среди окружающих людей того, кто первым скажет "Алё!". Совпадение звуков из трубки и речи рядом стоящего человека с большой вероятностью означает, что это именно тот, кто тебе нужен. Эльвира оказалась весёлой не то татаркой, не то башкиркой (за три дня командировки я так и не научился их различать), лихо управлявшейся с "девяткой" ослепительно бордового цвета. Везёт мне на рекламщиц-татарок, вот в Якутске у меня есть знакомая Клара Маратовна.

Эльвира докатила меня до санатория за каких-то пятнадцать-двадцать минут. В принципе, работать через провинциальное рекламное агентство в мои планы не входило, но мне хотелось быть благодарным человеком, поэтому я договорился с рекламщицей о встрече в офисе нашего агента прямо с утра. Ворота санатория были закрыты, но свет в окошках здания подсказывал, что жизнь внутри теплится. Я громко постучал в железную дверь и получил в ответ собачий лай. "Валя, открой!" — захотелось крикнуть мне, вторя уфимскому рок-н-ролльщику Шевчуку — уж больно звуковая картина напомнила начало одной из его песен. Я ничего не крикнул, но мне всё равно открыли, запустили в санаторий, оформили документы, совсем как в гостинице, и выдали ключ от одноместного номера на первом этаже.

В номере было довольно уютно — широченная кровать-траходром, ковролин, какое-то подобие советской "стенки" и телевизор на кронштейне. Еще там был малюсенький электрический чайник на одну кружку, огромный пузатый фарфоровый заварник и целых три чашки — почему-то кофейных, то есть очень скромных по объёму. Санузел был в номере и помимо ожидаемых унитаза и умывальника вмещал в себя огромную ванну-джакузи. Между тем, горячая вода из крана текла едва-едва, да и залезать в казённый санфаянс всем телом никогда не было моей привычкой — я, вообще-то, брезгливый.

* * *

На запад летать всегда приятнее, чем на восток — даже часовую разницу во времени можно смело проспать. На большой кровати я отлично выспался после самолёта и, умывшись рано утром, пошёл на завтрак — от моего номера налево через огромный зимний сад-переход в другой корпус санатория. О том, что я находился не в гостинице, а всё-таки в лечебно-рекреационном заведении, мне напомнили в столовой, в которой нужно было, взяв пластиковый поднос, пройти через раздачу, где всем желающим выдавали тарелку жидкой пшённой каши, варёное яйцо и кусок хлеба. Кубик сливочного масла нужно было выловить самостоятельно прилагавшимися алюминиевыми столовыми приборами из большого эмалированного таза с холодной водой. По-моему, в предыдущий раз я гонял масло ложкой по тазику в пионерском лагере, да и то, что на завтрак может быть пшённая каша, а не кружка кофе с бутербродом, я уже как-то подзабыл. Больше на завтраки я не ходил...

После нехитрой трапезы нужно было разобраться, как теперь добраться до офиса нашего агента. Я решил спросить на ресепшене, но в ответ получил от "местной" девушки в белом халатике:

— А вы что, на приём к главврачу не собираетесь? Как она процедуры назначать будет без вас?

Я попытался объяснить ей, что в санатории нахожусь только потому, что отсутствовали места в гостиницах, но реакция была неожиданной.

— Даже на массаж не хотите? — удивилась медсестричка.

Не иначе, массаж в этом санатории обладал каким-то уникальным оздоровительным эффектом — таким, что от него никак не мог отказаться даже случайно командированный в город, вполне здоровый на вид тридцатилетний мужичок. А может, там что-то неприличное предлагалось, да я не понял?

С трудом мне удалось перевести разговор на возможность моего перемещения в центр города. Оказалось, что в Уфе самый выгодный способ проезда по городу — это такси, стандартный прайс весьма демократичен — пятьдесят рублей по центральной части, сто — в удалённые районы. Машины радиофицированы, но при этом не имеют никаких опознавательных отметин на "фюзеляже", а сведения о них распространяются исключительно через визитки, раскиданные во всех магазинах и бизнес-центрах. А еще их выдают собственно сами водители после поездки. Прямо партизанщина какая-то...

На любезно вызванном девушкой с ресепшена такси я приехал в офис агента, пообщался с долго извинявшейся за свой проступок Ольгой и замом главного человека в конторе — боюсь соврать, как его звали, вроде бы Ринат, я только запомнил, что по национальности он — татарин, в Башкирии это очень важно!

Вообще, согласно последней переписи, национальный состав Башкирии таков: 90% населения представлены тремя основными этносами, из которых 36% — это русские, еще почти 30% — башкиры, чуть больше 24% — татары. Правда, сразу после переписи случился скандал — в исключительно татарских деревнях на западе республики переписчики вроде бы игнорировали вербализованную идентичность респондентов-татар и упорно записывали их башкирами. Уж не знаю, насколько это было правдой, но в то, что при такой неочевидной этнической выраженности региона значимым был любой "голос", отданный в пользу титульной нации, верится легко.

Татары и башкиры имеют общие тюркские языковые корни и общую веру, ислам, но сильно разделены ментально. Татары — оседлые, до революции были купцами, ремесленниками и землепашцами, а башкиры исторически преимущественно кочевой народ и традиционно считают татар "чересчур умными" "выскочками". Такое негласное национальное размежевание привело к типичному национальному раскладу в служебно-деловой сфере сегодняшней Башкирии: начальником практически в любой конторе, особенно государственной, должен быть разбирающийся во всех тонкостях клановых взаимоотношений представитель титульной нации, а его зам — в обязательном порядке татарин — в конце концов, груз малоприятной текучки кому-то ведь надо тянуть.

Подъехала моя вчерашняя знакомая Эльвира. Я побеседовал с ней, попытавшись вежливо донести до нее мысль о нежелательности "непрямого" размещения рекламы для нас. Эльвира, по-моему, всё поняла правильно, но совсем не расстроилась, а напротив, вызвалась прокатить по интересующим меня агентствам и редакциям, а заодно показать наиболее удачные для размещения наружной рекламы места в городе.

Мы сели в Эльвирину "девятку" и поехали кататься. Уфа производила довольно приятное впечатление — большой и красивый город, чем-то напоминающий уральский Екатеринбург (1), а чем-то — казахстанскую Алма-Ату (2). С одной стороны, в Уфе было полно двухэтажных и по-уральски добротных резных домов, а с другой — так же много величественных азиатских "дворцов": президентский, парламентский. В глаза бросался один чисто национальный нюанс — мне показалось, что все покатые крыши в городе, а равно и все купола зданий — что исторических, что "новоделов", были выкрашены в "радикальный" зелёный цвет. Мы объехали основные магистрали центральной части, но Эльвира решила свозить меня еще и в Черниковку — район, бывший когда-то отдельным, сравнимым со столицей по размерам, городом, насильно присоединенный к Уфе в тридцатые годы. Единый город до сих пор не избавился от гантелеобразной формы, а на относительно узком "перешейке", соединяющем две части теперешней Уфы, появилась одна из самых длинных в городах бывшего СССР городских магистралей — проспект Октября.

В машине бодро вещала местная радиостанция — ведущие, восторженно захлёбываясь, анонсировали предстоящий концерт в родном городе главной уфимской знаменитости, Земфиры, а мы с Эльвирой ехали на малую родину последней отечественной рок-дивы — в бывший город, а теперь район Уфы, Черниковку. "Бывший город" оказался копией сибирского Новокузнецка — тяжёлая "сталинская" архитектура, тяжёлая атмосфера и такие же тяжёлые на вид жители. Говорят, Земфира жила на самой окраине — в районе цыганских дворов. Да уж, кажется, я понял, почему она, если верить интервью, так гордится покупкой новой квартиры для родителей в центре Уфы... Зато в Черниковке находится одна из самых больших на территории России мечетей — огромная Ляля-Тюльпан с двумя современными угловатыми минаретами.

Мы вернулись в центральную часть Уфы. Эльвира высадила меня около Дома Печати, в котором находилось несколько интересовавших меня редакций, и я попрощался с нею. Учитывая то, что работать с ней я не намеревался, о чём честно сказал с утра, она сделала для меня слишком много. В редакциях было все примерно так же, как и в офисе нашего агента — со мной общались либо русские менеджеры по рекламе, либо татары-замы редакторов, самим главным редакторам-башкирам общаться с "денежным мешком", приехавшим из Новосибирска, было недосуг.

После основательной автомобильной прогулки и проведенной серии встреч в Доме Печати, я устал, поэтому решил ехать в свою "лечебницу". Я понятия не имел, каким автобусом нужно добираться в "зелёную зону" на краю города, где собственно находился мой санаторий, поэтому решил поймать "пятидесятирублевое" уфимское такси. Вышел на какую-то магистральную улицу, ведущую, по моим ощущениям, в нужную сторону и стал махать рукой перед проезжающими автомобилями. Если так делать в моём родном городе, казахстанском Павлодаре, то остановится первая же машина, водитель которой вас заметит. В Новосибирске подобная процедура отнимет у вас минут пять-десять. На уфимской магистрали я стоял около получаса, но ко мне никто не подъезжал. Я решил, что, может быть, своими пассами провоцирую водителей на какое-то нарушение правил дорожного движения, и прошёл чуть дальше, к автобусной остановке. Там промахал руками ещё минут двадцать... Я уже был в совершенном отчаянии, пока надо мной не сжалились — к остановке, наконец, подъехал "пятидесятирублёвый" таксист-"партизан". Оказалось, что в Уфе не принято останавливать машины на улице, их нужно вызывать с мобильного — просто говоришь, куда подъехать, вплоть до ориентиров типа "Остановка Мажита Гафури (3)", и через пять минут к тебе присылают автомобиль.

Я ехал на такой же, как у Эльвиры, вишнёвой "девятке" и разговаривал с русским водителем.

— Не давят местные? — попытался спровоцировать я.

— Да нет, не особо, — ответил мне словоохотливый водитель. — Начальники только все — башкиры, иногда, хоть убейся, ничего не решишь, пока ход через какого-нибудь другого башкира не найдёшь.

Он рассказал о местном ноу-хау — запрете парковок около жилых домов и про то, как у него в первую же ночь "не под окнами" из машины спёрли магнитолу. Но меня больше интересовали моменты политические — незадолго до моей командировки у президента республики Рахимова случился публичный конфликт (или псевдо-конфликт) с собственным сыном, местным нефтяным и "электрическим" олигархом. Непослушный наследник вывел на улицы демонстрантов, после чего центральное телевидение подняло панику — события в Башкирии объявили чуть ли не очередной "оранжевой революцией". Некоторые мои сослуживцы даже смотрели на меня сочувственно — мол, в эпицентр беспорядков посылают.

— Да это они там устроили какую-то разборку для показухи, как могут отец с сыном рамсить? — водитель всё понимал правильно. — А, вообще, бабайка уже достал, — немного помолчав, выдал он. — С "совка", считай, правит! На пенсию ему пора, внуков нянчить. Когда уж его Путин уберёт?

На всякий случай для людей, не знакомых с тюркскими языками, поясняю — "бабай" по-татарски значит всего лишь "дед", ничего оскорбительного сказано не было...

В санатории я был встречен строгим возгласом новой девушки в белом халатике на ресепшене:

— Так! А вы почему у нас на обед не явились?

Ещё не хватало, чтоб меня досрочно выселили за систематическое нарушение санаторного режима! Я попытался в очередной раз объяснить, зачем я здесь и почему.

— Ну, обедать-то всё равно надо! У вас же оплачено всё! — не унималась девушка, она никак не могла взять в толк, почему я не мог приехать через весь город на обед с куриной лапшой и компотом из сухофруктов.

Обедали мы с Эльвирой в милейшем местном сетевом заведении — бистро "Лидо", предлагавшем посетителям блюда как русской, так и башкирской кухни — очень сытной и преимущественно мясной. Покушали мы не так давно — по всей видимости, ужин, наверняка состоящий из манной каши и стакана кефира, придется тоже пропустить — главное, не получить завтра за это "нагоняй" от очередной дежурной.

Я сидел в номере, разбирал "трофеи" — местную прессу, и пытался составить маршрут на завтра-послезавтра. Я обязательно хотел совместить свои деловые задачи с прогулкой по городу — в частности, с посещением местных музеев. Телевизор бормотал новостями на чистейшем башкирском языке, а за дверью номера слышались шаркающие шаги стариков, обитателей санатория, которые шли за своей вечерней порцией манной каши. Вдруг мирную звуковую картину распорол жизнерадостный звук татарской гармошки. В зимней оранжерее начались танцы. Старики были очень крепкими и боевыми — они громко шаркали по бетонному полу в такт задорным национальным мотивам, регулярно выкрикивали: "У-у-ух!" — и время от времени хлопали в ладоши. Я выключил телевизор — всё равно местный гармонист намного громче южнокорейского пластмассового ящика, да и музыка меня не раздражала, а скорее лишний раз напоминала о месте моего нынешнего пребывания. Весёлым старичкам, видимо, не хватало компании, поэтому через какое-то время они начали обходить все комнаты санатория и приглашать на танцы "дезертиров". Ко мне в дверь тоже постучали — я открыл. На пороге стояли две татарские (или башкирские?) бабульки, продолжавшие приплясывать.

— Молодой человек, выходите танцевать! — радостно предложили они мне хором.

Я улыбнулся и отказался... А может зря? Вызвал бы меня потом начальник в Новосибирске на отчёт — мол, что полезного в Уфе сделал, а я бы ему выдал — поправился на два килограмма благодаря санаторской диете, вылечил зубы, освоил несколько па татарских народных танцев и прошёл курс чудодейственного башкирского массажа. Вот бы он удивился!..

Я уже готовился ко сну — музыка, наконец, угомонилась, и старики прошаркали по своим "каютам". Ко мне снова настойчиво постучали — так, что я сразу понял, это кто-то из персонала. Я накинул рубаху и распахнул дверь — там стояла медсестричка в марлевой повязке на лице и с "букетом" градусников в руке.

— Температуру смерьте! — сказала она тоном, не терпящим возражений, и протянула мне термометр.

Я тяжело вздохнул и взял градусник — похоже, я никогда не смогу объяснить местному дурдому, кто я, и почему я здесь...

* * *

Следующим утром я решил проехать в центр на общественном транспорте, начав свой маршрут от величественного монумента "Дружба", посвященного юбилею добровольного вхождения Башкирии в состав Российской империи. У подножия огромной стелы из красного мрамора, почему-то не глядя друг на друга, сидели огромные каменные женщины — русская и башкирка. Именно при фотографировании этого пафосного объекта у меня сломался мой цифровой фотоаппарат. Блин, а я возлагал на сегодняшний день такие надежды! Узнав по телефону у Ольги адрес "главной" уфимской фотомастерской, я бросил все и помчался туда — благо, было не очень далеко. Отремонтировать пообещали "всего лишь" через две недели. Кошмар! Пришлось здесь же покупать плёночную "мыльницу" и возвращаться к исходной точке.

Я шёл к историческим кварталам "старой" Уфы вдоль реки Агидели (Белой), воспетой ностальгирующим уфимцем Шевчуком, и смотрел на шикарный автомобильный мост, я по нему приехал из аэропорта позавчера вечером. В историческом центре среди красивых и добротных домов выделялась старинная деревянная мечеть. Глядя на неё, почему-то вспомнилось дореволюционное слово, которым в России называли мусульман — "магометане". Мне захотелось проговорить его вслух, чтобы насладиться фонетикой: "Магометане, магометанин, магометанка"... Я смотрел на магометанский храм и услышал, как откуда-то издалека зазвонили колокола храма православного — пришло время обедни...

Это ли не суть моей великой родины? Доброе соседство разных религий и разных национальностей, где нет никого главного, как нет ничего не важного, а есть взаимоуважение, взаимная же поддержка и взаимопроникновение культур...

По набережной я вышел к памятнику Салавату Юлаеву — наверное, самому знаменитому сыну башкирского народа — известному если не своей бунтарской биографией (4), то хотя бы хоккейной командой, названной в его честь. Монумент, изображавший лихого всадника на ретивом коне и с плёткой в руке, стоял на обрывистом берегу реки — Салават угрюмо взирал на речные дали. Действительно, удачный памятник — не зря его даже на гербе республики изобразили. Кстати, о символах — пример народного юмора. На сине-бело-зеленом флаге Башкирии в центре нарисован цветок здешнего растения, курая, из стебля которого делают одноименный башкирский музыкальный инструмент-дудку. Но народ не захотел признавать в топорщащемся представителе местной флоры ничего, кроме укропа. Так и говорят — мол, на гербе у нас Салават, а на флаге — укроп.

Этот день, как и половина дня следующего, прошёл интересно — стандартные "деловые" встречи в редакциях и рекламных агентствах я перемежал с неспешной прогулкой через основные достопримечательности города и с посещением музеев — краеведческого, подробно рассказывающего о подвигах Салавата, и археологического, где было очень много золотого скифского литья. Я прошёл мимо единственного на тот момент в Уфе небоскрёба, офисного здания банка "Уралсиб", сфотографировал один из первых в стране Советов памятников Ленину с глобусом на постаменте вместо вождя, взглянул на дом, в котором жил уважаемый мною Юрий Шевчук, и даже нашёл в одном из парков города тот самый "Дворец детского творчества", давший название его легендарной группе. Наконец, в гостином дворе, а ныне ЦУМе, я приобрел сувенир — деревянную баночку знаменитого местного мёда, продукта традиционного башкирского промысла, бортничества. Как говорил все тот же Юрий Юлианович, "уфимский чай, башкирский мёд"...

В аэропорт меня вызвался отвезти заместитель директора конторы-агента (по-моему, всё-таки Ринат его звали). Мы сели в его "Лэнд Крузер", и почему-то — видимо, для полноты моих впечатлений, он решил провезти меня через Сипайлово, уфимский "спальник", окутанный дымом местных нефтехимических комбинатов. В дороге Ринат рассказывал о взаимоотношениях местных татар с башкирами — рассказывал без злобы, скорее, с юмором. Словно в подтверждение его рассказов о том, как башкиры пытаются слегка "отодвинуть" татар, мы проехали мимо татарского театра. Здание мне показалось копией театра башкирского, только стояло оно не в центре города неподалеку от памятника Салавату, а в спальном районе мегаполиса. В общем, я в очередной раз удивился каким-то почти детским попыткам надувания национальных щёк и такому же детскому невосприятию всего этого всерьёз: "Мирись-мирись, больше не дерись!". Странная она всё-таки республика, республика Башкортостан!

(1) Кстати, когда я попытался сказать Ольге, что Уфа — это Урал, встретил яростное сопротивление с её стороны: "Мы не Урал, мы Башкирия".

(2) Архитектурный облик бывшей столицы Казахстана я довольно подробно описал в главе 7.

(3) Мажит Гафури — классик башкирской литературы, именем которого названа чуть не треть всех более-менее значимых объектов в городе.

(4) Кто не помнит, он был сподвижником Емельяна Пугачёва.

Глава 9. Казахстан Северный: В поисках Атлантиды...

Будут спорить две столицы:

В чьей земле меня хранить.

Будет злющий вдоль границы

Часовой с ружьем ходить.

Чтоб мы сдохли, апатриды!

Утоплюсь-ка лучше я —

Здравствуй, остров Атлантида!

Здравствуй, родина моя...

В. и В. Мищуки,

рижский бардовский дуэт

Часть 1. Я еду домой...

Наверное, я начал стареть. Или, во всяком случае, усиленно взрослеть. В какой-то момент жизни мне всё чаще стал сниться дом. Нет, не нынешние мои новосибирские квартиры, которые я менял примерно раз в пять лет, а мой настоящий дом — обычная серая пятиэтажка на окраине казахстанского Павлодара, где жила моя семья, где прошло моё детство. Во снах я был взрослым — таким же, как сейчас, но почему-то ходил в школу по протоптанной десятками школьных ног тропинке, играл с пацанами во дворе в "палки-банки" и встречал свою любимую "классуху", всегда взволнованную математичку Людмилу Арсентьевну. Утром я просыпался с какой-то тоской внутри, и никто, даже самые любимые люди, не мог мне помочь — мне казалось, что я предал свой дом. "Я не сыном был, а жильцом", — сказал когда-то Александр Галич про таких, как я. Симптомов моей "болезни" не снимал ни просмотр павлодарских фотографий, ни телефонные разговоры со старыми друзьями. Надо ехать! Надо!

Когда-то я мечтал перевезти родителей в Новосибирск — мне не нравилось ездить в Павлодар, и с каждым курсом университета я ездил туда всё реже и реже. Не нравилось физически — поезда в нашу сторону после развала Союза ходили через пень колоду, и их место заняли автобусы: двенадцать, а то и все пятнадцать часов пути, чаще всего ночью, по разбитым дорогам Новосибирской области, Алтайского края и Северного Казахстана, а через неделю-полторы — всё то же самое в обратном порядке. Добавьте сюда довольно унизительную процедуру прохождения паспортного контроля и двух таможенных постов, когда ваши вещи, аккуратно сложенные мамой, может вытряхнуть на грязный стол беспардонный таможенник:

— Это что?

— Свитер.

— А это?

— Рубашка.

По всей видимости, идиотам, не способным отличить собственный свитер от рубашки, въезд в Россию был строго запрещён. Пограничники же обычно "развлекали" армейским юмором:

— Сейчас ссажу тебя с автобуса, и будешь здесь жить у меня — пол мыть, пока твой паспорт не подвезут.

Некоторые деревенские частенько забывали дома документы, особенно в начале раздельного существования республик. Автобусы ломались — как водится, в глухой степи между какой-нибудь Крутихой и такой же Панкрушихой, и их потом вытаскивали тракторами до ближайшего населенного пункта (тогда путешествие могло занять и сутки), а пацанва из числа жителей проезжаемых деревень частенько выбивала автобусам "из Чуркистана" камнями окна, невзирая на погоду и время года. В общем, поездки домой были довольно экстремальным мероприятием.

Родители из Казахстана давно уехали — сейчас мы ходим к ним в гости чуть не каждые выходные. Разъехались почти все друзья и одноклассники — в Москву и Питер, в Екатеринбург и Пермь, в Новокузнецк и Томск. Немцы уехали в Германию, евреи — в Израиль, даже мой знакомец из параллельного класса полугрек-полугрузин Гия давно живет в Греции. Зайдите на сайт любого казахстанского города. Самый популярный раздел — форум, самая популярная тема — "ищу потерявшихся друзей и одноклассников". Истории "под копирку": "Уехал в 97-м, живу в Дрездене (Челябинске, Хайфе, Калининграде, Нижнем Новгороде), ищу одноклассников — ау, кто где?" Повзрослевшие девчонки, вспомнившие свои девичьи фамилии, переписка типа: "Слушай, ты же с девятнадцатой школы, а не помнишь там Димку Иванова? Он в 83-м вашу школу закончил" — "Димка раньше меня закончил, плохо его помню, не знаю, где он". И это всё началось задолго до появления знаменитых "Одноклассников.ру". Казахстанцев (совсем не обязательно только казахов, скорее, наоборот) в России можно узнать по обоям на компьютере с видами однообразных страшненьких девятиэтажек из родного и любимого города, по странным "эс-эм-эскам", посылаемым друг другу в казахский праздник Наурыз 22 марта, по вниманию к новостям — то ли введут въезд по загранпаспортам в Казахстан, то ли разрешат ещё по обычным ездить, по живому обсуждению здоровья далёкого президента Назарбаева — все знают, что он, конечно, не подарок, но все уверены, что после него придут настоящие "отморозки", как уже пришли на Украине и в Грузии...

Ехать в Павлодар было решительно незачем, но всё-таки я ехал. Я ехал ДОМОЙ. "Не зови меня, я сам приду", — пел в той же песне об отчем доме Галич.

* * *

В Казахстан российские и казахские автобусы ездят по очереди. В мои студенческие годы новосибирские автобусы считались "нормальными", а павлодарские — "убитыми". Садясь в последний, можно было не сомневаться, что в дороге с ним что-нибудь произойдёт — или колесо лопнет, или движок "сдохнет". В 2007-м году всё было наоборот — новосибирские муниципальные ПАТП на Казахстан выпускали откровенный хлам — "Икарусы" примерно одного со мной года выпуска, павлодарские же частные перевозчики набрали шикарных, хоть и уже "побегавших" "Мерседесов", "Вольво" и "Швебусов" с мягкими удобными сиденьями, кондиционерами, телевизорами и DVD-проигрывателем.

Именно на таком вот шикарном "Вольво" мы с Натальей ехали прохладной весенней ночью в мой родной город. В пути нам показывали какой-то длиннющий новорусский сериал про бывшего спецназовца с несчастливой судьбой, который исключительно из соображений офицерской чести спасал страну от мировой закулисы, а заодно от доморощенных бандитов и исламистов. В какой-то момент захватывающего действа я отключился, а еще чуть позже после крика соседа спереди "Вырубай, спят уже все!", выключили и фильм.

Все проснулись рано утром в Кулунде, мало известном простым россиянам поселке целинников, знаменитом сейчас только своим пунктом погранперехода в Казахстан. Когда-то, помнится, у нас даже анекдот такой был. У аульного (деревенского, если по-нашему) казаха спрашивают, мол, бывал за границей? А тот отвечает — бывал. Ему — где? А он — в Кулунде. Кто ж тогда знал, что для Казахстана и вправду Кулунда заграницей станет.

При подъезде к российскому посту водитель по громкой связи попросил приготовить паспорта, освободив их от обложек и всего того, что обычно принято хранить в обложке паспорта, а также российские миграционные карты — специально для граждан Казахстана. По салону, сказав "Доброе утро!", пробежал молодой пограничник, который собрал в большую стопку бордовые и голубые паспорта с миграционками. Не обошлось без недоразумений — кто-то забыл зарегистрироваться в России, кто-то потерял карточку, но пограничник только поворчал на эти факты нарушения российского законодательства — всё, мол, считайте, последний раз к родне съездили, больше не пустим.

— Всего доброго! До свидания! — попрощался он на выходе.

В салоне засмеялись — нехитрый юмор нашел понимание.

Становилось скучно — водитель сказал, что в базу данных нас "впечатывают" вручную, и пассажиры потребовали продолжения прерванного сериала, но поскольку никто не смог вспомнить, на чем же остановились ночью, было решено смотреть другой сериал. Опять мировое зло, опять ваххабиты, опять братки, опять мужественный и напрочь несчастливый спецназовец. Драматизм второго фильма был существенно усилен — главный герой оказался слепым. Я не хотел смотреть фильм про честного, но незрячего коммандос и вышел из автобуса. Степь, продуваемая всеми ветрами, убогие будочки российских пограничников и таможенников, шлагбаумы на разлинованном асфальте. На обочине стояли два автобуса с киргизскими номерами. Казахстан они уже проехали, но в Россию их не пускали. В салоне спали мужчины, их было видно через немытые стекла, а в кювете на костерке уже начали готовить завтрак женщины. Я разговорился с водителем, который стоял и курил, по-хозяйски опершись на махину "Вольво".

— Мы еще когда? Три дня, что ли, назад в Новосибирск ехали, они уже здесь стояли, бедолаги, — сообщил водитель. — Там же наркоту везут сплошняком — кто в желудках, кто в кишках, проверять ваши погранцы не хотят, вот и ждут, пока само выйдет — кто проср..тся, кто здесь же окочурится, за неделю всё понятно будет.

Я спросил, когда примерно нас закончат "впечатывать" — с момента прощания пограничника прошло уже минут пятьдесят — за это время таможенники успели досмотреть ехавшие в багажном отделении сумки.

— Ну, бывает, через час отпускают, а бывает, через полтора, — ответил водитель. — Это еще хорошо, что с нами чеченов не едет, а то началось бы... Кулунда спрашивает у Барнаула, в розыске он, нет? Ждем, пока Барнаул проснется, задаст вопрос Москве — в розыске он, нет? Потом ждем, пока Москва проснется. Москва проснулась — нет, не в розыске, а Барнаул уже обедает, ждем, пока пообедает и Кулунде скажет. Вот тогда только поехали.

Минут через двадцать будка пограничников что-то пробурчала в громкоговоритель — я ничего не понял, но водитель сорвался с места и побежал к стражам рубежей. Оказалось, нас закончили "впечатывать" — водителя звали забрать наши паспорта. Все-таки не зря погранец с нами попрощался.

На казахской стороне был построен довольно приличный, а по сравнению с российскими будочками, просто шикарный бокс, куда нас пригласил офицер-казах. Мы с Натальей оказались первыми пассажирами нашего автобуса, которым предстояло пройти досмотр и паспортный контроль. Таможенник и пограничник стояли рядышком за стойкой, похожей на стойку регистрации в аэропорту — по всему, наше появление прервало их мирную утреннюю беседу.

— Ставь сумку на ленту, давай паспорт, — сказал мне пограничник.

Он раскрыл мой паспорт и отсканировал его прямо на своём, на секунду вспыхнувшем ярким светом, столе.

— Подними голову вон туда, улыбнись, — показал он мне куда-то прямо над собой, где, по всей видимости, висела камера. — Цель визита — личная? — переспросил офицер, глядя в заполненную мной казахскую миграционную карту. Хлопок печати с датой въезда. — Всё, свободен. Не забудь зарегистрироваться — пять дней у тебя.

Моя сумка к этому времени уже проехала через рентген и, свалившись с транспортера, ждала меня в самом конце бокса, рядом со стеклянной дверью выхода... Процедура контроля на казахской стороне для всех пассажиров вместе заняла минут двадцать от силы...

* * *

В Павлодаре мы остановились у моего давнишнего дружка-татарина Анвяра, которого, естественно, на русский лад все звали Андреем. Андрюха на тот момент был одним из двух моих не уехавших из Павлодара знакомых, у кого можно было остановиться. Настроение в татарском семействе царило самое что ни на есть "чемоданное" — оно, семейство, готовилось в ближайшие полгода переезжать в желанную даже для татар Россию (уже переехали, живут в Саратове, дай Бог им счастья на новой земле). По нынешним временам семья у Андрюхи большая: истинно восточная жена, красавица и тихоня, тянущая бытовую "лямку", Эльвира, красотка двенадцати лет (вся в мать!) дочь Эллина и шестилетний пацан-непоседа Элиадор. Андрюха — слегка чокнутый, вот и собрал себе всю семью на букву "Э".

Вопрос с регистрацией был решен почти мгновенно, Элькин родной брат Эльмир (там, у татар, не один Андрей-Анвяр на букву "Э" задурялся) имел какие-то связи с местными ментами и сделал нам необходимые печати в миграционные карты буквально за пару часов.

В принципе, кроме посещения мест, связанных с моим детством, мы с Наткой планировали сходить к немногочисленным оставшимся в городе родительским знакомым, обойти исторические кварталы старинного казачьего города и, естественно, погулять по центру. А, кроме того, мы хотели, во-первых, посетить новую казахстанскую столицу, Астану — благо туда можно было съездить на поезде по принципу "ночь туда — ночь назад", а во-вторых, вернуться в Новосибирск через Семипалатинск — из городов "русского" Казахстана он для нас был наиболее интересен. Именно из-за последних двух пунктов прямо в первый же день пребывания на казахской земле мы отправились на вокзал — покупать билеты.

Вокзал в Павлодаре огромный, что совершенно не соответствует транспортному значению города — проездной станции на Южно-Сибирской магистрали, откуда до недавнего времени можно было уехать либо в сторону Целинограда-Астаны, либо в сторону Барнаула. Не иначе в начале восьмидесятых в стране некуда было девать шальные бабки, вот и строили, что придется. В просторном кассовом зале работало всего одно окошко, у которого стояли девушка-славянка и солидный казах с парнишкой лет десяти. Встав в небольшую очередь, мы с Натальей стали невольными слушателями разговора "русскоязычной" пассажирки и кассирши-казашки — по всей видимости, они были знакомы.

— Да я тут к свадьбе готовлюсь, мне вообще не до этого, — говорила русская.

— М-м-м, счастливая ты. А когда у тебя свадьба? — отвечала казашка через переговорное устройство.

— Да через месяц еще, но голова вообще ни о чем другом не думает.

— Тебе на десятое до Астаны? Купе?

— Нет, плацкарт давай. Блин, столько всего еще сделать надо.

— А чего плацкарт? Давай дам купе, там не намного дороже. Где справлять будешь?

— Да я ж говорю, свадьба у меня — денег вообще нет — какое там купе! Ой, не решили пока — он в столовой где-то хочет, а я думаю — чо к чему в столовой?

— Ладно, давай я тебе плацкарт выпишу, а ты ко мне десятого подойдешь, моя смена будет — скажу, кого найти — тебя пересадят в купе, все равно поезд пустой пойдет. Ну да, в столовой-то несолидно, ресторан надо!

— Ага, ресторан — денег, блин, говорю, нету. Короче, не знаю я еще, что делать. Ладно, давай десятого к тебе подойду, скажешь, как там дальше быть. Спасибо тебе! Привет Арману передавай!

— Давай, пока! Передам!

Неспешная беседа сразу на две темы наконец-то закончилась. Расплатившись, девушка забрала свой билет, и её место занял солидный казах.

— Ой, здравствуйте! — все так же в переговорное устройство воскликнула кассирша.

— Здравствуйте! — немного смущаясь, ответил ей мужчина. — Мне один взрослый, один детский, купе, на сегодня на Астану.

— К родителям едете? — кассирша явно была в курсе подробностей семейной жизни пассажира.

— Да, на праздники решили съездить, — еще больше смущаясь, ответил казах.

— У меня тут Арману нужно зубы полечить, запишете его к себе?

— Пускай позвонит мне после праздников.

Кассирша протянула в окошечко бумажку и ручку:

— Запишите телефон. А так у вас как дела?

— Да нормально вроде все.

Разговор продолжался примерно в таком духе до тех пор, пока довольная собой кассирша не выдала в окошко билеты:

— Вот. Я вам оба нижних сделала!

— Спасибо вам. Арману привет передавайте.

— Вам спасибо, передам. Он позвонит после праздников.

Честно сказать, я боялся подходить к окошку — мне не хотелось оказаться очередным знакомым кассирши и передавать приветы неведомому Арману...

* * *

У каждого есть родина. Не та Родина с большой буквы, которая "...с чего начинается...", а родной город или поселок, или даже деревня, где вы можете пройти по родной улице и сказать — вот в этом доме я жил, в этой школе я учился, вот здесь мой друг живет. Даже покинув родину, а потом вернувшись назад (например, погостить у мамы), вы можете поздороваться с соседкой — ну, или там, с ее повзрослевшим сыном. Вы помните, как зовут продавщицу в вашем гастрономе, вас со слезой умиления может встретить ваша старенькая учительница.

Я — настоящий апатрид, человек без родины. В 2007-м году, через четырнадцать лет после переезда в Новосибирск и через пять лет после предыдущего визита, я приехал в другое государство, в совершенно не знакомый мне город, где все было чужим. Нет, конечно же, я знал, куда ведут улицы и через сколько остановок нужно выходить из автобуса, но это был совсем не мой город. В этом городе появилась совершенно "южная", насквозь казахская, атмосфера. Только не подумайте, что она меня как-то особенно раздражала, эта атмосфера, она была экзотичной и по-своему забавной — если бы город не был родным, я бы с удовольствием её "посмаковал". Но с появлением "южного" духа из города исчезла "моя" атмосфера, и от того было тоскливо.

В моем городе гораздо реже можно было услышать казахскую речь, и гораздо чаще — махровую "русскоязычную" попсу из уличных киосков. Даже в самые интернациональные годы в моем городе не могли появиться кафе под названием "Туркестан" и ресторан "Алтын Орда" с декоративным загоном для гипсовых барашков. В моем городе, где всегда было очень много блатного — как-никак несколько лагерей практически в городской черте, все-таки никогда не было базарно-криминальной суеты то ли карманников, то ли "практиков" классического гоп-стопа. И уж совершенно точно, в моём городе не должно быть так много мемориальных досок на домах и памятников не известным мне людям.

Нет. Улицы и дома были те же — за исключением нескольких "неузнаваемых" кварталов, они как раз изменились меньше всего, но там уже жили совсем другие люди. Не просто ДРУГИЕ люди, а СОВСЕМ ДРУГИЕ люди, ни капельки не похожие на нас — тех, кто жил там раньше. Мы, жившие в этом городе, без боя уходили куда-то на Север, оставляя город захватчикам, и теперь счастливые победители, вывесив голубые знамена на вокзале, телеграфе и почте, празднуют свой пир. Тем из нас, кто по каким-то причинам остался на занятой территории, приходится "партизанить" — смотреть российские телеканалы через спутниковую антенну и ходить на "русскоязычные" спектакли и концерты в культурные центры-резервации...

Моя школа-лицей, в которой я учился два последних школьных года, стала казахской гимназией, и теперь "оккупанты" стирали следы чужого присутствия (и моего в том числе) — там шёл ремонт. Я лично застал момент, когда рабочие начали отдирать со стены в моем классе панно с нарисованными девочками и мальчиками, дружно заглядывающими в монитор допотопного компьютера. А со мной, между прочим, на фоне этой картинки школьная любовь приключилась! В квартире на первом этаже, отданной когда-то горисполкомом под городскую станцию юных техников, где я классе в пятом осваивал авиамоделизм, теперь был продуктовый магазин, а в соседнем доме — там, где была детская библиотека (я там брал "Денискины рассказы", я точно помню), теперь тоже была какая-то торговая точка. Вообще, складывалось ощущение, что магазины, аптеки и кафе — суть нынешнего пейзажа города, который когда-то был моим. Только ДК Металлургов, очаг культуры в районе, где жила моя семья, стал Казахским музыкально-драматическим театром, но идти на казахский вариант "Сильвы" почему-то совсем не хотелось.

Мой дом был прежним — он, конечно, постарел, и в его дворе было даже более пустынно, чем в годы моего детства. Мой дом был прежним, но я не знал его жителей. Мой дом был прежним, и он тоже стал чужим...

Я все равно с ним поздоровался, ведь он меня звал...

Часть 2. Павлодар — Астана - Павлодар

Еще вчера, в первый день мая, в Павлодаре было солнечно и по-летнему тепло — мы с Наткой, Андрюхой и его милыми детьми в строгом соответствии с павлодарской первомайской традицией гуляли по набережной Иртыша и запускали в речную воду воздушные шары, а сегодня в Астане (Акмоле-Целинограде-Акмолинске) было промозгло и холодно. Цепляясь за верхние этажи домов, над городом проносились низкие грязные тучи, и по всему вот-вот должен был пойти снег.

Улица, ведущая от вокзала в центр — по-прежнему Целиноград. Раньше мы с отцом вот так же "ночь туда — ночь обратно" частенько ездили в гораздо более продвинутую, чем Павлодар, бывшую столицу Целинного края, и сейчас я где-то обрадовался, узнав в пейзаже знакомые места, а где-то разочаровался — все-таки мне рассказывали какую-то уж совсем фантастику про новую столицу Казахстана.

Около оперного театра, бывшего ДК Железнодорожников, к нам подбежал неопрятного вида молодой казах.

— Братишка, дай двадцать тенге после праздников похмелиться, — обратился он ко мне.

Почему-то я решил не вступать в дискуссию о справедливости притязаний алкоголика-попрошайки и молча выдал монетой требуемую сумму — в российской валюте это рубля четыре.

Пешим шагом мы приближались к "старой" Астане. Немного о терминологии. Дело в том, что развитие новой казахской столицы происходит в два этапа. На первом этапе, сразу после переезда из Алма-Аты, все основные госучреждения размещались в наспех переделанные, расширенные и отремонтированные общественные здания, в общем-то, не самого крупного областного центра. Дом Советов стал Домом Правительства, облисполком — парламентом, а многочисленные техникумы и ПТУ превратились в тематические суды и гостиницы. Всё, конечно, было отделано цветным стеклом, начищено до блеска и окружено солидными новостройками, но всё равно, из этой "Астаны" (1) отчётливо "торчал" Целиноград. И тогда по высочайшему велению президента на другом берегу Ишима (протекающей через город речки) после сноса дач и осушения тамошних болот начали строить "новый" город. Не иначе президент Назарбаев возомнил себя Петром Первым (2), разлиновывавшим отвоеванные у болот клочки земли на новые улицы и "прошпекты" со словами "здесь граду быть"...

Погода, однако, была мерзкой. Пройдясь по гранитной (кстати, совершенно "питерской") набережной Ишима и полюбовавшись кварталами элитного жилья, мы замёрзли окончательно. Наталья потребовала согревающих средств, кои удалось приобрести в одном из магазинчиков — фляжку очень приличного коньяка "Казахстан" по цене рублей шестьдесят на российские деньги (3).

Теперь мы шли по проспектам "старой" Астаны, прихлёбывая коньячок из фирменной бутылки-фляжки, но всё равно нам было холодно. От отчаяния — тоже мне, припёрлись, даже прогуляться невозможно из-за погоды, я решил заглянуть в фирму "Акмола-турист". Наверняка эта контора сможет предложить нам "приклеиться" к группе каких-нибудь кустанайских школьников, совершающих автобусную экскурсию по столице. Таких предложений было, действительно, полно, но все они начинались с завтрашнего дня, а сегодня нам могли только выделить автомобиль с трёхчасовой экскурсией тысяч за шесть российских рублей в казахстанском эквиваленте. Сочтя такую цену не очень соответствующей нашим ожиданиям, мы решили погреться в музее. В бывшем президентском дворце в центре города (4) был размещен музей, скромно названный "Музеем Первого Президента". Действительно, к чему все эти имена и фамилии, звания и регалии. Кто в Казахстане и, естественно, за его пределами не знает имени "Первого Президента"?

В музей пускали только группами и только в сопровождении здешнего экскурсовода, посему мы были вынуждены сидеть на банкетках в компании пары тёток-казашек и "русскоязычного" дядьки, дожидаясь того момента, когда наша численность перевалит за десять. Ну что ж, хоть руки-ноги отогреем. Рядом болтали две экскурсоводши.

— Ещё немножко подождите, школьники к нам едут, с ними пройдете, — обратилась к нам одна из них и как ни в чем ни бывало, продолжила, уже обращаясь к своей коллеге. — Сейчас посмотрим, кого больше будет, русских или казахов — экскурсию на русском или на казахском проводить.

Да уж, нравы. Ладно, допустим, считается, что местные русские должны худо-бедно знать язык титульной нации. Но вот я, например, прибыл из другого государства, где не знают казахского, и что мне делать? И вообще, в Конституции Казахстана записано, что "русский — это язык межнационального общения", то есть если встретились в Казахстане, например, русский с казахом или наоборот, татарин с немцем, общаться по-русски им разрешается, и даже где-то поощряется.

Нам повезло — школьники были из Петропавловска, еще более "русскоязычного" города, чем мой родной Павлодар. А вот экскурсия была тягомотной, официозной и весьма пафосной. Гид в экстазе закатывала глаза, показывая нам мечи, подаренные Нурсултану Абишевичу арабскими шейхами и вышитые золотом книги-дары от президента Украины (за точность описываемых экспонатов не ручаюсь, но их смысл, надеюсь, понятен). По ее словам, эти дары являлись несомненными свидетельствами мирового авторитета Казахстана и его лидера, знаками внимания, уважения, любви... Et cetera.

Занятными были только первые залы, посвященные годам жизни Нурсултана Абишевича до того, как его угораздило стать лидером нации. Например, оказалось, что "Первый Президент" — прямой потомок легендарного казахского богатыря Карасай-Батыра, в честь которого в Карасай даже была переименована малая родина Назарбаева, город Каскелен, пригород Алма-Аты.

Порадовали защитные очки и огромная кочерга — ей будущий президент лазил в доменные печи металлургического завода где-то в Днепропетровске, где он то ли практику производственную проходил, то ли работал после институтского "распределения". Но больше всего развеселила выполненная в высокохудожественной манере, свойственной музеям позднего социализма, диорама, называвшаяся как-то типа: "Маленький Нурсултан помогает дедушке пасти овец на джайляу (5) близ Каскелена". Композиция представляла собой милейшую пастораль, в которой пластилиновый казахский мальчик и пластилиновый длиннобородый казахский дедушка с большой палкой в руках лирично сидели в окружении пластилиновых овечек на зеленом холмике из пенопласта и умиротворенно взирали на застекленную часть стены Музея Первого Президента, разрисованную в солнце-небо-облака...

Выйдя из музея, мы нашли астанинскую (иногда еще говорят "астанайская", чтобы не походило на "сатанинская") погоду сильно переменившейся. На небе не осталось ни тучки, ни облачка, будто кто-то подстроил сбившийся канал телевизора, пока мы осматривали музей, и рябящая картинка вдруг стала яркой и чёткой. На улице стало тепло и сухо, и единственное, что омрачало наше пребывание — это усилившийся ветер. Мы вновь вышли на центральную площадь "старой" Астаны (уж простите, не помню, как она называется сейчас, раньше, разумеется, была площадью Ленина), где я вдруг заметил нечто неприятное — на голубом небе прямо у горизонта отчётливо виднелась ярко-жёлтая полоса.

— Ты знаешь, что это? — без надежды на правильный ответ спросил я свою супругу.

Откуда же дальневосточной девчонке было знать, что это был первый симптом местного катаклизма — надвигавшейся со степи пыльной бури? Пыльные бури в Казахстане совсем не те, что бывают, например, у нас в Сибири — полчаса летающего мусора, после чего начинается ливень, тут же прибивающий все поднятое назад к земле. Нет, в Казахстане все гораздо серьезнее...

Пока не началось, мы заторопились в "новый" город. По дороге к автобусной остановке прошли через забавные уличные шахматы — огромные фигуры были расставлены на выложенной тротуарной плиткой шахматной доске — смело можно играть. В принципе, вполне себе европейская картинка, если не считать рядом стоящей стеклянной будки-стакана, где сидел скучающий полицейский, основной задачей которого было следить, "чтобы не спи..дили"...

По мосту через Ишим с символической изломанной аркой-шатром мы въехали в "новый" город. Пока все это представляло собой огромный пустырь, где шла колоссальных масштабов стройка. Какие-то объекты уже были закончены, какие-то находились на финише строительства, а о каких-то можно было только догадываться по торчащим из земли железкам. Мы проехали совершенно "сталинскую" высотку-новодел. Надо же, а в Варшаве, говорят, наоборот, комплексуют — всё убрать норовят подарок "старшего брата". Вышли мы около фантастических размеров мечети (6), напротив которой сооружались небоскребы, поражавшие своими смелыми изгибами. Мы шли к центру "нового" города — казахстанскому аналогу Эйфелевой башни — башне Байтерек, символизирующей начало новой эры в жизни страны.

Ветер, бывший в "старом" городе просто сильным, в степи "нового" города оказался ураганом. Со строящихся объектов были эвакуированы рабочие — как и у нас в России, таджики и узбеки, которые теперь испуганными воробьями сидели у строительных заборов, пережидая стихию. Вместе с ними мы увидели, как со строек улетает плохо укрепленное кровельное железо и как падает павильон автобусной остановки — мимо него мы прошли только что. Кажется, прозвище Астаны, "город летающих пакетов" — это слабая характеристика, у моего пакета с купленными в городе артефактами нашего пребывания — газетками и сувенирами, ручки оторвало "с мясом" — я едва поймал улетающие трофеи.

Башня Байтерек, по случаю урагана закрытая для посещения (7), впечатляла. Вообще-то "Байтерек" по какой-то доисламской казахской мифологии — это Дерево Жизни, но на дерево башня совсем не была похожа. Чтобы представить себе творение модного англичанина Норманна Фостера, нанятого для проектирования новых казахских символов в архитектуре, вообразите недораскрывшийся салют — вверх еще продолжают стрелять, а шикарные "брызги", ради которых вы пришли на площадь, только-только начинают расходиться от эпицентра — эдакий удачный снимок фотографа-профессионала. Эпицентр "салюта" — огромный золотой шар (8), где располагаются вращающийся ресторан (ничего не напоминает?) и смотровая площадка для туристов. Державный пафос символа нового Казахстана вполне уместно усмиряла "бытовая" скульптура у подножия — девушка-художник в джинсах и бейсболке, рисующая Байтерек с натуры. А пафос "малой архитектурной формы", в свою очередь, начисто обесценивался классическим русским словом из трёх букв, размашисто нацарапанным в раскрытом мольберте металлической художницы.

Башня находилась в центре площади, утыканной молодыми деревцами, практически саженцами. И вновь запросилась цитата: "Через четыре года здесь будет город-сад". По периметру площадь окружали очень смелые в архитектурном плане здания: "яйцо" — строящееся здание Государственного Архива, министерский небоскреб, прозванный в народе "Зажигалкой" (9), здание-арка "Казмунайгаза" (10) и другие, чуть менее выразительные дома. Размах задумок был поистине Петровским! Пройдя дальше по площади, превращавшейся в широченный бульвар, мы уткнулись в два золотых усеченных конуса — в них уже переехало из "старой" Астаны правительство республики, рядом с которыми стояли две башни — Сенат, верхняя палата парламента, и Мажилис — его же палата нижняя. Вдалеке синим куполом в золотом обрамлении выглядывал президентский дворец "Ак Орда", даже на приличном расстоянии вызывавший сильные ощущения. Для понимания: через какое-то время в гости к Назарбаеву приехал Путин (это мы уже по телевизору смотрели), и в связи с очередной столичной непогодой церемонию встречи высокого гостя почетным караулом, включая проход маршем, было решено провести прямо в одном из залов "Ак Орды", о чем, собственно, с восторгом и сообщали придворные тележурналисты.

Продираясь сквозь порывы ветра, мы шли на автобусную остановку — чтобы оценить, как удалось реализовать имперскую задумку, сюда нужно приехать лет через пять, когда в "новом" городе по бульварам и площадям будут ходить люди, по улицам ездить машины, а сам город не будет походить на стройплощадку, где случайные туристы мешают рабочим. Подошел нужный нам автобус, и я совершенно не по-джентльменски запрыгнул в него первым. Обернулся, чтобы помочь забраться Натке, но увидел, что ту натурально уносило очередным порывом по ходу движения автобуса. Ловчее меня оказался кондуктор-зазывала (11), нависший над лестницей — он на полкорпуса "выпал" из дверного проема и, схватив мою жену за локоть, буквально затянул ее в салон.

Усталость от борьбы с ветром мы решили дополнить усталостью от хождения по очередному музею — расположенному прямо у моста в "старой" Астане "Президентскому центру культуры" с очередной копией национальной реликвии, "Алтын Адамом" (12). В отличие от аналогичного алма-атинского, астанинский музей был совершенно не интересным. Интересное началось тогда, когда мы вышли на улицу после осмотра — со степи всё-таки пришёл казахстанский аналог сахарского самума, и Астану окутал жёлтый туман. Ветер совсем стих, видимость упала почти до ноля, в носу свербило, а любая попытка произнести хоть слово приводила к тому, что рот забивался песком, который потом скрипел на зубах и вызывал яростный кашель. К слову, местный, в основном чиновный, люд, похоже, привык к подобным катаклизмам — как китайские Гонконг или Шанхай в разгар эпидемии атипичной пневмонии, Астану заполонили люди в деловых костюмах и марлевых повязках.

Мы шли на вокзал — до поезда оставалось "всего лишь" часа три, но пыльный туман не давал возможности посмотреть в городе что-то еще. По пути мы поужинали в каком-то ресторанчике и сфотографировались рядом с такой же, как в Алма-Ате, уменьшенной копией настоящей Эйфелевой башни...

* * *

Самым острым желанием после посещения Астаны было помыться — тело зудело от набившегося в одежду песка, а лицо, руки и шея приобрели коричнево-серый пыльный оттенок. Особенно хотелось вымыть голову — после "столичных" песочных процедур волосы имели все шансы сбиться в колтун.

Дома (не у нас, а у моих павлодарских друзей, естественно) нас встречала Элька, Андрюхина жена, которая была явно чем-то расстроена. Оказалось, что сегодня она в очередной раз испытала на себе все прелести доминирования коренного этноса в обыденной жизни. Пару раз в неделю Элька водила сына в бывший Дворец пионеров на занятия какой-то художественной лепкой. Занятия проводились за деньги, но для семьи моего товарища были бесплатными, поскольку Элиадор, несмотря на свой юный возраст, сумел проявить определенные способности в творчестве — оба Андрюхиных ребенка талантами пошли в отца, художника-самоучку. Дожидаясь окончания сегодняшнего занятия в коридоре, Элька услышала разговор двух казахских мамаш-платниц, нарочито громко обсуждавших ее, Элькину, персону — мол, мало нам русских, так еще татар себе на шею посадили. Тёток всерьёз беспокоило, с какой это стати казахи платят, а для татар всё бесплатно? Титульная нация, одним словом. Вот именно для того, чтобы не мешать таким, как эти дамы, быть "равнее" представителей других равных в правах этносов, я в свое время и покинул республику. И сестру с родителями потом перетащил — пускай щедрое казахстанское солнце светит только избранным, мы сибирским перебьёмся.

После желанного душа и обязательного в Андрюхиной семье чаепития мы отправились гулять по городу. В какой-то момент, я, человек, не узнавший своего города, просто стал вылавливать мелочи, которые, конечно же, не держал в активной памяти, но вспоминал, случайно наткнувшись на них. Вот, в парке Гагарина забыли убрать железную детскую горку в виде богатырской головы — чтобы съехать по ней, нужно залезть богатырю в настежь открытый рот. Композиция такая же ржавая и противная, как в моем детстве, но сегодня мы с ней явно вспомнили друг друга и друг другу обрадовались. Вот гипсовые львица со львом в бывшем Ленинском парке — мы с моей старшей сестрой в детстве всегда дрались за то, кому сидеть на спине у льва, и всегда побеждала сестра. Сегодня мы "подрались" с моей женой Натальей, она "победила", но я не ревел, как раньше — я был рад, как и прежде, усесться на спину львице, ведь она меня тоже наверняка узнала. Вот, на "Продовольственном магазине мебели" (13) остались те же неоновые буквы, исчезло только слово "мебели". Даже такие глупости, как несодранная с очередного магазина-дукена чеканка с пиктограммой фотоателье (оно там располагалось раньше) и работающая "назло" всем законам об авторских правах самая крупная городская "Звукозапись", с чьей помощью я когда-то собрал все альбомы "Битлз", вызывали у меня восторг. Врёшь — не возьмёшь! Мы слишком крепко здесь жили, чтобы просто так, за какие-то шестнадцать лет самостийности удалось вытравить наш дух.

Моё благостное настроение изрядно подпортила уже увиденная два дня назад с набережной картина "загороженного" храма, которую сегодня, подойдя ближе к "эпицентру" вопиющего свинства, мы рассмотрели подробно. О чем это я?

Дело в том, что в Павлодаре северо-западный кусок города находится на крутом обрывистом берегу и называется Гусиным перелётом — из-за резкого поворота Иртыша в этом месте он отчетливо виден с реки и практически с любой точки длиннющей набережной. Очень романтическое место — моя школьная любовь в том районе, кстати, проживала. Ещё до революции существовал замысел построить на этом месте православный собор, которым город должен был встречать путешественников, прибывающих из Омска или Семипалатинска по реке. Об этом проекте знал весь город, и знал всегда. Мне отец (некоренной житель Павлодара) про него рассказывал во времена, считавшиеся вполне атеистическими.

В советские годы на Гусином перелёте появился микрорайон с длинной извивающейся девятиэтажкой, прозванной в народе "китайской стеной". Как раз рядом с "китайкой", будто специально, оставили пустырь, где позже и был построен храм — по иронии судьбы, построен в ту пору, когда Павлодар перестал быть частью России (в широком смысле, конечно, СССР — он ведь тоже был, в общем-то, Россией). Верхние республиканские власти дали "добро", и собор был возведен в самом конце двадцатого века за считанные месяцы. Его строили буквально "всем миром" — трудно передать энтузиазм, с которым нищие от тяжести девяностых годов "русскоязычные" жертвовали деньги и выходили на бесплатные субботники — нам, живущим в России русским, этого, увы, не понять — для этого надо, чтобы нам постоянно напоминали, что мы русские. У меня есть фотографии 1999-го и 2002-го года с видами реализованной мечты многих поколений горожан — величественный храм на обрывистом берегу, увидеть который можно с набережной и с любой точки Иртыша в пределах города.

Однако спустя какое-то время на том же пустыре, где стоял собор, было решено построить офисную стекляшку местного отделения "Казтрансойла", казахстанского аналога российской "Транснефти". К моменту нашего с Натальей визита в город строительство было закончено, и сейчас велись работы по благоустройству прилегающей территории. Меня, как и большинство "русскоязычных" в городе, в бешенство приводило всё — само здание, зеленое и нелепое, факт его соседства рядом с храмом — в Павлодаре до сих пор полно живописных пустырей, почему выбрали именно этот? А более всего возмущало то, что поставленный гораздо ближе к реке офис загородил собой вид на собор с Иртыша. На Гусином перелете теперь стоял не храм, а "Трансойл", из-за которого на мирян испуганно глядели православные кресты. Примечательно, что первым о факте такого святотатства во время какого-то телефонного разговора с год назад рассказал мне мой друг, татарин и правоверный мусульманин Анвяр, его это тоже возмутило до глубины души. Вообще, татары и башкиры в Казахстане — это "русскоязычные", а не "братья" казахов по тюркской крови и магометанской вере.

Собор стал очередной "русскоязычной резервацией" в городе. До него такими объектами были Славянский культурный центр, бывший кинотеатр "Октябрь", коим руководила родная сестра известного павлодарца, режиссёра Владимира Хотиненко, снявшего "72 метра", "Мусульманина" и "Зеркало для героя", и русский драмтеатр имени Чехова, в котором когда-то играл знаменитый актёр Алексей Булдаков, генерал из "Особенностей национальной охоты". К храму с не озвученным, но явно подразумевавшимся диагнозом "не батыр" был перенесен бюст Александра Невского, ранее стоявший около военной кафедры Индустриального института. Здесь же свою святыню разместили еще одни казахстанские "русскоязычные" — с удивлением мы обнаружили на зелёной лужайке у православной церкви весьма ухоженный хачкар — высеченный на каменной плите крест, духовный символ армян.

Сегодня мне предстояла еще одна встреча "с прошлым" — нужно было зайти проведать друзей моих родителей, с которыми они познакомились ещё в заводской общаге, когда приехали жить в Павлодар — отец из Барнаула, мама — из Алма-Аты. Дядя Лёня и тётя Таня, жившие по прежнему адресу, три года назад потеряли единственную дочь Женю, девчонку старше меня на два года. Всё моё детство благодаря особой близости наших семей она была мне практически второй старшей сестрой. Казахстанская медицина не смогла поставить ей страшный диагноз, а голубой паспорт независимой республики делал затруднительным качественное лечение в России — когда Женькин "русскоязычный" муж-гастарбайтер, работавший в Москве, смог, наконец, выбить операцию в клинике имени Бурденко, было уже слишком поздно. Теперь дядя Лёня и тётя Таня воспитывали единственного ребёнка своей дочери, внука Митьку — выйдя на пенсию, они вдруг снова стали "молодыми родителями".

Я зашёл в комнату Женькиного сына, вернее, в Женькину комнату — там всё было так же, как я помнил — обычный детский беспорядок. Митька читает книжки своей мамы и спит на её диване. В этой обстановке тётя Таня вдруг вспомнила про потерявшуюся книгу с повестями о муми-троллях и лисёнке Людвиге Четырнадцатом и спросила, не у нас ли она? Как будто прошлый раз мы виделись пару месяцев назад! В детстве мы с сестрой частенько брали почитать этот дефицитный детский "бестселлер" у Женьки, но нет, мы его не "зажилили", а вернули, как полагается, хозяйке... лет двадцать — двадцать пять назад...

Было уже совсем поздно, но хозяева никак не хотели отпускать. У меня возникло стойкое ощущение, что, задерживая меня, они хотели еще на чуть-чуть задержать вдруг возвратившееся время, которым мы были крепко связаны. Завтра будет совершенно такая же сцена "долгих проводов — лишних слёз" в доме еще одного нашего друга семьи, очень постаревшего за эти годы филолога, музыковеда и коллекционера Наума Григорьевича, человека совершенно не павлодарского масштаба, оставшегося в городе только потому, что в семидесятые он отсидел в местном лагере по политической статье.

* * *

Следующим вечером мы с нетерпением ждали телепередачу "Поле Чудес". Нет, мы не были фанатами многолетнего шоу Леонида Якубовича. Просто сегодня одними из участников первого тура должны были быть Андрюха с Эликом.

Моего сумасшедшего друга, когда он ездил показывать жене и детям столицу России и, естественно, как обязательный пункт в московской программе, музей "Поля Чудес", угораздило оставить свои координаты в музейной книге отзывов. Ко Дню Победы снимали программу, в которой участники обязательно должны были представлять одну из республик бывшего СССР. Андрюху пригласили на съёмки — ему выпала честь не просто представлять Павлодар, а отдуваться за весь Казахстан. Ход до него так и не дошел — белорус, бывший в "тройке" участников вторым, угадал всё слово целиком. Но Андрюха успел передать Якубовичу обязательные подарки, а Якубович Андрюхе — вручить хлебопечь и радиоуправляемую машинку для сына, который весь тур выглядывал из-за огромного "барабана" и даже сказал в микрофон "рекламная пауза". Кстати, о подарках — участвуя в съёмках, Андрюха с ужасом для себя обнаружил фальшь, царившую на "народном шоу". Перед поездкой, как полагается, подарки Якубовичу собирали всем Павлодаром — компоты, варенья, нехитрые сувениры. Художественная школа, в которой училась Андрюхина дочь Эллинка, вообще отправила в Москву лучшую работу одной из девочек. Настоящие и искренние подарки показались редакторше программы неказистыми, поэтому она поставила перед Андрюхой два стеклянных кувшина с только что вылитым в них молоком из тетрапаков.

— Выбирайте, что из этого будет кумысом, а что — верблюжьим молоком! — казахстанцу предоставили широченный выбор.

По мнению редакторов "Первого канала", из Казахстана не могли привезти наивные детские рисунки и компоты, оттуда обязательно нужно привезти верблюжье молоко — остальной стране так должно быть понятнее. А то, что этого молока в нашей республике, вообще-то, днём с огнём не сыщешь — его даже казахи не особо пьют, потому что верблюд сегодня гораздо большая экзотика в Казахстане, чем на Сочинской набережной, так кто ж про это знает?

После передачи, естественно, записанной прогрессивным Андрюхой сразу в компьютер, по "скайпу" мы позвонили Юрке — Андрюхиному однокласснику и нашему общему приятелю. Абсолютно американизированный Юрка, которого в Павлодаре все звали Джорджем, был фанатом "Металлики" с "Нирваной" и учился на инязе местного пединститута. После окончания ВУЗа и недолгой работы "мануалом" в частной клинике своего брата, он уехал жить в знаменитый город-"сериал" Санта-Барбара (как все шутили, "потому что всех там знал"), где женился на пуэрто-риканке и... стал преподавателем русского языка и русской же истории в местном университете. Юрка тоже смотрел "Поле Чудес" по спутнику, и сейчас мы делились впечатлениями от недолгой Андрюхиной игры, а заодно болтали о том, кто как живет. Мне тоже было интересно — всё-таки из всех знакомых мне казахстанцев Юрка убежал от родины дальше всех...

(1) По-казахски "Астана" — это просто "столица".

(2) Помнится даже, когда столицу переносили, по казахскому телевидению шла пропагандистская кампания со светлым образом русского царя-реформатора.

(3) В главе 7 я писал о том, что такое казахстанский коньяк и каковы в республике цен на спиртное.

(4) В "новой" Астане к тому времени уже была построена резиденция Назарбаева "Ак Орда", что по-казахски значит что-то вроде "Белая Гвардия", рассказ о ней чуть ниже.

(5) "Джайляу" — это летнее пастбище, обычно в горах.

(6) Потом где-то прочитали, что там не только мечеть, но и медресе, то есть религиозное училище, библиотека и другие объекты мусульманской культуры имеются.

(7) По той же причине мы не попали в Этнопарк — огромную карту Казахстана с воспроизведенным рельефом страны и основными достопримечательностями.

(8) Согласно мифологии казахов, в кроне Дерева Жизни гнездится Солнце.

(9) Кстати, в здании "Зажигалки" к тому времени уже успел случиться серьезный пожар — "как вы яхту назовете...".

(10) Местного "Газпрома", "Роснефти" и "Лукойла" "в одном флаконе".

(11) О том, кто такие "зазывалы" я писал в главе 7, но в Северном Казахстане их никогда раньше не было.

(12) В главе 7 я подробно описывал эту археологическую находку.

(13) Там когда-то два магазина было, гастроном и мебельный, только какие-то деятели решили сэкономить и не писать слово "магазин" два раза, получилось "Продовольственный магазин мебели" — об этом в одном юмористическом журнале даже когда-то была опубликована моя заметка.

Часть 3. В городе семи палат

Между Павлодаром и Семипалатинском в советские годы шло негласное соревнование, и жители двух казахстанских областных центров на Иртыше с очень похожими, преимущественно сельскими, "губерниями" вели такой же негласный "подсчет очков". Семипалатинск находится на обоих берегах реки, имеет шикарную набережную и мост в центре города. У нас же город — на одном берегу, отчего расположенный у реки центр города становится его окраиной, набережная раньше была покороче и поскромнее семипалатинской, а до автодорожного моста еще доехать нужно из города, — левый берег — совсем непролазная пойма. В Семипалатинске, в отличие от нас, было целых три ВУЗа, включая ставший притчей во языцех медицинский институт — судили по выпускникам, работавшим в наших поликлиниках. Зато у нас с давних пор по городу носились трамваи, а не только автобусы, да и с промышленностью, а значит, и с трудоустройством в Павлодаре всегда было повеселее — алюминиевый, тракторный, нефтеперегонный, химический заводы. У них же из известных предприятий был только фантастических размеров мясокомбинат, производивший когда-то "стратегическую" тушёнку в грязных железных банках. Я помню, с каким восторгом у нас были встречены результаты Всесоюзной переписи населения 1989-го года — Павлодар наконец-то сумел "обойти" Семипалатинск на целых двенадцать тысяч человек, и наш город стал по численности четвёртым в республике. А ещё у нас футбольная команда круче...

Во времена независимости "соревнование" само собой сошло на нет. Победитель остался неясен, но Семипалатинск точно проиграл. По политическим соображениям относительно "казахскую" Семипалатинскую область слили с совсем "русской" Восточно-Казахстанской — в народе справедливо посчитали, что таким образом к Казахстану попытались покрепче "привязать" промышленный "русскоязычный" Усть-Каменогорск, до которого даже ехать нужно через российский Алтайский край, если железной дорогой. Семипалатинск, несмотря на приличную по казахстанским меркам численность, лишился статуса областного центра, а отсутствие серьёзной промышленности (когда-то они над нами смеялись, мол, воздух у них чище) практически поставило крест на дальнейшем развитии города.

Может быть, помня о "социалистическом соревновании", в Семипалатинске я надеялся увидеть город, сильно похожий на Павлодар — очень много девятиэтажек да компактный исторический центр из казачьих домов и купеческого "модерна". В принципе, тоже интересно, но нас гораздо больше интересовал музей Достоевского — классик русской литературы служил в семипалатинском гарнизоне после омской каторги и снимал здесь домик, который в советские годы был превращен в музей.

Ожидания мои не оправдались, город был больше похож на города казахстанского Юга, чем казахстанского Севера, и совсем не похож на Павлодар. Семипалатинск был существенно ниже (по этажности зданий, естественно) и зеленее, чем мой родной город. В исторической части чувствовался статус губернского центра, коим он обладал до революции: целые кварталы каменной застройки, огромный казачий собор, сохранившиеся крепостные ворота, а главное — многочисленные мечети позапрошлого века с ажурными фасадами и красивыми минаретами. Чуть выше я написал, что Семипалатинск — город "русского" Казахстана. Нет, конечно, это не совсем так. Семипалатинск — это город-симбиоз, город, где великая русская цивилизация, представленная здесь казаками, "подвижниками" и ссыльной интеллигенцией, столкнулась и слилась с цивилизацией азиатской. Исторически Семипалатинск для казахов — это духовный и просветительский центр, своего рода "колыбель" национальной культуры. Многие по-настоящему великие казахи-интеллектуалы, такие как Абай (14) или Мухтар Ауэзов (15), да и гораздо менее известные несчётные акыны, ученые и поэты, памятники которым сейчас расставлены на улицах и площадях страны, были родом или из самого города, или из его окрестностей.

Мы гуляли по историческим улицам, рассматривая памятники архитектуры и величественные монументы здешним уроженцам. Город, довольно запущенный и весьма неухоженный, был явно не в лучшей форме — многое в прямом смысле "поросло травой". Откровенно заброшенным казался Дворец пионеров, не очень оживленной выглядела гостиница "Иртыш". Даже хвалёная набережная не впечатлила — особенно после очень похожей на неё новой набережной, которую соорудил в моем городе бывший здешний мэр, ставший на какое-то время главой Павлодарской области. "Зацепил" только новый вантовый мост через Иртыш, построенный японцами — действительно солидно, прямо Сан-Франциско.

Но в целом в сегодняшнем Семипалатинске шли процессы, обратные тем, что мы наблюдали в Астане — город "загибался". Если в новой столице ощущался дефицит зданий под многочисленные конторы, то в Семипалатинске в связи с понижением статуса города был их очевидный перебор. Поразил, например, огромный обком партии, теперь скромно превращенный в акимат (то есть администрацию) города. А всяческие бывшие областные "управления чего-нибудь" здесь наверняка разгородили на клетушки-дукены, то есть магазинчики.

Мы посетили неплохой музей краеведческий и отправились на поиски музея Достоевского. Единственная имевшаяся в продаже карта города была совсем дурацкой — мы уже столкнулись с тем, что многие объекты, отрисованные не просто условными знаками, а картинками, изображающими их внешний вид, находились совсем не там, где должны были быть согласно плану. Музей, похоже, тоже был "не по адресу". Мы кружили по узеньким улочкам исторического "татарского" частного сектора и пытались выспросить что-то у прохожих. Хотя нам попадались исключительно казахи, я смело спрашивал у них дорогу к чуть ли не главной достопримечательности города. Чёрта с два! Где находится музей, никто не знал! Не знал пожилой дядька с тросточкой, не знала бабушка в традиционном казахском облачении, не знала молодая мамаша с ребёнком, не знал спешащий куда-то мужик с портфелем. Знала только толстая русская тётка с "химкой" на голове. А после того как мы пришли в нужный нам квартал, еще точнее нас "сориентировал на местности" почти забулдыжного вида "русскоязычный" мужик с большим бидоном в тележке. Странно это всё. Странно и обидно! Достоевский ведь не только русский классик, он писатель мировой величины, а уж его музеев на территории бывшей Российской империи найдёшь точно с пяток, не более, и один из них у вас в городе — это знать, вообще-то, надо бы!

Музей немного разочаровал. Собственно сам дом-музей был заполнен мебелью девятнадцатого века и историческими предметами интерьера — по словам служительниц, "совсем такими же, как были у Достоевского", а огромная пристройка к дому, мемориальный центр — ксерокопиями документов и фотографий, а также множеством изданных на разных языках книг с произведениями писателя. Зато на фасаде дома-музея висела "историческая" двуязычная табличка, извещавшая, что данный мемориальный центр — объект Министерства культуры Казахской ССР. Уж что-что, а таблички в независимой республике поменяли чуть не в первую очередь, как эта-то уцелела? А ещё во дворе музея располагался памятник подлинной "дружбе народов" — на скамеечке сидели и мирно разговаривали казахский этнограф и путешественник Чокан Валиханов и молоденький русский писатель Фёдор Достоевский, которые в жизни были приятелями и, судя по документам, весьма лестно отзывались друг о друге. Такие памятники, на мой взгляд, гораздо правильнее и уместнее монументальных монстров — московско-грузинского "Шашлыка" Церетели или уфимской "Дружбы" с "поссорившимися" тётками в основании (16). Памятник "Чокану и Фёдор Михалычу" был изящным и по-настоящему искренним. Как было бы здорово, если б еще нынешние правители Казахстана, да и простые жители тоже, почаще вспоминали слова своих классиков, в большинстве своем утверждавших, что без русских казахам не жить...

Поезд из Семипалатинска уходил после обеда, а нам еще нужно было зайти на базар. Из Казахстана обязательно нужно везти казы — национальную колбасу из конины. Пока жил в Павлодаре, к кумысу, каюсь, так и не привык, а бешпармак (или правильнее — "бесбармак") и казы я очень полюбил. Лучший бешпармак, суп из вареной баранины с пластами пресного теста, готовит моя не имеющая ни капли казахской крови мама, готовит часто и с большим умением. А вот купить в Сибири казы я нигде не могу — даже в татарских деревнях на западе Новосибирской области нету. Поэтому, если кто-то из знакомых казахстанцев едет на родину, я всегда заказываю этот деликатес, а уж когда попадаю в Казахстан сам, беру его в обязательном порядке и беру сразу много.

Базар в Семипалатинске тоже был абсолютно "южным" — большим и шумным, совсем не таким, как в Павлодаре. Торговали все и торговали всем — от живых баранов до "мёртвой" китайской радиотехники. Казы продавали тоже по-южному — в сыром, а не в готовом, как у нас на Севере, виде. Я с удовольствием выбрал пару палочек, которые мы потом сварим с вернувшимся к тому времени из Сочи моим новосибирским другом Мишей, он ведь тоже казахстанец — его семья уехала из Кокчетава еще раньше моей. Аромат вареной конины заполнит весь подъезд моего дома к вящему неудовольствию соседей, а мы с Мишкой будем вгрызаться в горячее и сочное мясо, выпив перед этим по рюмочке знатного коньячка под названием "Туркестан". Я буду рассказывать ему свои "сценки", привезённые из Казахстана, а он мне свои — из города Сочи... Эх, ради таких моментов, наверное, и стоит жить!..

Всё это будет потом. А пока мы мчались на вокзал в переполненной семипалатинской маршрутке. На вокзале, пустынном с утра, теперь было многолюдно. Мы забрали багаж из камеры хранения, вышли на перрон и уселись на скамейку, окружив себя сумками. Расположенная на Турксибе станция Семипалатинск всегда была более значимой, чем станция Павлодар, и это тоже когда-то шло "в зачёт" городу. Однако, судя по перрону, для пассажирских поездов был предназначен только первый путь — кроме первой, других платформ на станции не было, соответственно не было ни подземного перехода, ни надземного пешеходного моста. Прозвучало объявление о том, что на первый путь прибывает поезд "Новокузнецк — Бишкек". Интересно, успеет он уехать до того, как прибудет наш алма-атинский? Наверное, успеет. На первый путь вкатился киргизский состав, и платформа заполнилась ехавшими домой пассажирами-киргизами.

— На второй путь прибывает поезд "Павлодар — Алма-Ата". Проводникам поезда "Новокузнецк — Бишкек" открыть двери вагонов для прохода пассажиров! — вновь объявили через громкоговоритель.

Ах, да! В Казахстане же наконец-то дотянули до Павлодара техническую ветку, ведущую от Семипалатинска к знаменитому на весь мир ядерному полигону, и теперь через бывший полигон и когда-то секретный город Курчатов из Павлодара гоняют прямые поезда до самой Алма-Аты. Но мы в "город семи палат" сегодня утром прибыли более традиционным транспортом — на ночном автобусе.

Способ посадки в поезд, стоявший на втором пути, выглядел экзотично. В киргизские вагоны лезли бабульки с большими сумками, а их оттесняли "местные" в шлепанцах, майках и "трикотанах" с пузырями, которые "только покурить вышли". "Было бы здорово, если б к тому времени, как придёт наш поезд, оба этих свалили бы", — как-то не очень уверенно подумалось мне. Но очередное сообщение из вокзального рупора было беспощадным:

— На третий путь прибывает поезд "Алма-Ата — Новосибирск".

И всё! Точка. Постойте, а как же "открыть двери для прохода"? Не надеясь на помилование, мы, как и десятки других пассажиров, подхватили свою поклажу и побежали в хвост, вернее, в "хвосты" стоявших на первых двух путях поездов. На щебёнке, не позволявшей сделать уверенный шаг и коловшей ноги даже через обувь, в том месте, где должна была быть платформа между вторым и третьим путем, уже была настоящая давка. Распихивая сумками других "счастливчиков", мы продирались к своему вагону, который, конечно же, оказался совсем в другом конце поезда, и, заразившись общей истерикой, орали на любителей покурить на свежем воздухе, пытавшихся выйти из вагона. Ага, вот он наш! Подъём в вагон с такой стартовой площадки, хлипкой и ужасно низкой, был не самой удачной выдумкой казахстанских железнодорожников. Неделикатно подталкивая будущих попутчиков в выпячиваемые задницы, я помогал им залезть в вагон, а заодно расчищал дорогу для своей жены — глядишь, и меня потом кто-нибудь подтолкнёт. Я подсадил низенькую Натку на лестницу, она ловко взобралась и сразу же развернулась в тамбуре принимать наши сумки. Одна, вторая, третья, следом, получив ожидаемый тычок под зад, в вагон попал и я. Мы пробирались к своим местам, а пот катился с нас градом. Поезд тихонько отходил от станции Семипалатинск...

Когда мы покупали билеты в Павлодаре у той самой знавшей большинство своих пассажиров кассирши-казашки, купейных мест уже не было, были только плацкартные боковушки — хорошо хоть, не в разных концах вагона. Ну и чёрт с ним, решили мы, ведь ехать предстояло домой — в конце концов, отоспаться и дома можно, не отменять же из-за такого пустяка намеченную поездку. Но плацкартный вагон поезда алма-атинского формирования по-настоящему впечатлял, поездка обещала стать незабываемой. Во-первых, проводников было не два, как полагается, а гораздо больше. Конечно, скорее всего, это были не проводники, а их друзья и родственники, но вели они себя по-хозяйски деловито. Во-вторых, в титане отсутствовала вода, а посему мечта попить чайку была растоптана. В-третьих, дверь туалета не запиралась, и её приходилось придерживать ногой. В-четвёртых, там же, в туалете, не было одного окна, оно стояло на полу и в такт ударам железнодорожных колес ритмично билось о пластмассовый стульчак стального унитаза. А еще в багажный ящик нашей боковушки почему-то не лезла ни одна сумка.

Работа железнодорожниками явно не была "делом жизни" многочисленных "проводников" нашего вагона. Они везли контрабанду. Ну, это я сказал так громко — "контрабанду", конечно же, они всего лишь везли хлам, запрещённый к провозу в Россию — спиртное сверх всяких нормативов, а также одежду и обувь, наверняка закупленные на бишкекском рынке "Дурдой", знаменитом своей дешевизной и "всеядностью". На легендарной киргизской барахолке можно купить как высококлассный контрафакт, произведенный китайцами "дополнительной серией" после выполнения основного заказа известного бренда, так и поделки Синьцзян-Уйгурских автономных мастеров, пользуясь которыми, можно заработать пищевое отравление, чесотку и плоскостопие одновременно. Наши "проводники" не везли высококлассного контрафакта...

Мы приближались к пограничной станции Аул. Просто так станция называется — Аул, все равно, если б у нас, где-нибудь между Питером и Хельсинки, стояла бы пограничная станция Деревня. В вагоне начались "движения" — мимо пробежал один из "проводников" со стеклянными бутылками под мышкой.

— Возьмешь себе через границу провезти? — спросил он меня.

Я отказался — как законопослушные граждане, мы и так уже везли ровно два литра дешевого и качественного казахстанского алкоголя на подарки друзьям и знакомым. Через минуту пробежал еще один "проводник", который сунул в сетчатую "откидушку" под наше полотенце какой-то матерчатый сверток.

— Скажешь, что это твое, — безапелляционно заявил он Наталье.

— Ничего она не скажет, — возмутился я с верхней полки.

— Там всё нормальное, — на всякий случай успокоил меня "контрабандист".

Его понимание "нормальности" могло не совпасть с пониманием, принятом в российском Уголовном кодексе, поэтому, как только он удалился, я тихонько переложил сверток на третью, багажную полку.

В Ауле мы стояли минут сорок. За это время по вагону пробежала тетка-пограничник, которая проверила наши паспорта и отобрала миграционные карты. Гораздо дольше надо было стоять в российском Рубцовске. Я плохо выспался ночью в автобусе, поэтому, приняв горизонтальное положение, задремал.

Меня растолкала Наталья. Российскому пограничнику надо было срочно сличить мое лицо с изображением в паспорте, а еще таможенник почему-то заинтересовался содержимым наших сумок. Одной рукой он держал фонарик, а второй ворошил где-то там, в сумкиных недрах.

— А что вы ищете? — не выдержала, наконец, Натка.

— Что мне надо, я найду, — служивый был грубияном.

Такая формулировка меня немного напугала — я совсем не хотел, чтобы он нашел в нашей сумке то, что ЕМУ НАДО. Но напряженность ситуации разрядила моя умница-жена:

— Ну, вы скажите, что вам надо, может, мы сами отдадим.

Таможенник улыбнулся — значит, острая фаза внезапного конфликта миновала.

Но в целом багаж пассажиров смотрели выборочно и довольно лениво — я уж не знаю, чем мы им приглянулись. Гораздо больше таможню интересовали разнообразные "закутки" нашего вагона, где могла находиться "бесхозная" контрабанда — дядьки в синих мундирах, как дети, лазили на третьи полки, отколупывали стены в туалете и тамбуре и снимали кожухи с вагонных печек у пола. Отовсюду они извлекали скрученные в трубочку страшненькие китайские сандалии — видимо, в свернутом виде те занимали меньше места. В вагоне вовсю полыхал скандал — таможенники тащили "проводников" на станцию составлять протоколы об изъятии, а те упирались и кричали, что не знают, чье имущество хранится в печке пятого купе и за унитазом в туалете. Вместо положенных полутора часов поезд стоял в Рубцовске уже все три. За окном совсем стемнело и, пользуясь тем, что мой багаж перестал быть интересным, я уснул под матерные возгласы, сопровождавшие русско-казахскую "дружбу народов".

Сквозь сон я почувствовал, что поезд, наконец, тронулся, а еще чуть позже услышал крики "проводников" — как только мы отъехали от станции, участники проводничьего табора бросились собирать у пассажиров впихнутые им матерчатые свертки (понятия не имею, что в них было) и бутылки водки. Естественно, двух бутылок не досчитались. Потому и орали...

* * *

Проснулись мы рано, поскольку на подъезде к Новосибирску "проводники" начали собирать не обнаруженную таможней и все-таки перевезенную через границу обувную контрабанду. Я, наконец, понял, что мешало мне поставить сумки как следует — все те же свернутые в трубочку китайские сандалии. Сегодня был день моего рождения, а я вместе с любимой женой приближался к своему нынешнему дому в грязном плацкартном вагоне поезда "Алма-Ата — Новосибирск", и лежа на верхней боковой полке, вспоминал детали нынешней поездки. Я пытался понять, с какими чувствами покинул в этот раз Казахстан... Наверное, всё-таки без сожаления — ведь он действительно стал совершенно чужой для меня страной. Согласно классификации старого постсоветского анекдота я в своё время был "пессимистом", а не "оптимистом" или "реалистом", и в отличие от русских в Латвии или русских в Приднестровье изучал не язык титульной нации или автомат Калашникова, а карту российского приграничья... Как и сотни тысяч (если не миллионы) других уехавших из Казахстана "русскоязычных", я не смог сохранить СВОЮ родину и не захотел стать СВОИМ для изменившейся родины, мне осталось в каждый приезд выискивать еще сохранившиеся, но старательно смываемые новыми обитателями следы моей жизни здесь — забытые ржавые горки и чеканки на бывших фотоателье...

(14) Кто такой Абай, я писал в главе 7.

(15) О нем тоже есть в главе 7.

(16) Описание этого памятника есть в главе 8.

Глава 10. Советская Белоруссия

Цікавае пытанне — дзе мая Радзіма?

Дзе мая Айчына? Хто мяне чакае,

Сіндбада-пілігрыма? (1)

С. Михалок, лидер

группы "Ляпис Трубецкой"

Часть 1. Сплошные знакомства

Лето 2008-го года было, наверное, самым "денежным" в моей жизни. Один "большой" кредит мы с Натальей как раз выплатили, а второй уже особо не "давил" на семейный кошелёк. Помимо не самой маленькой по новосибирским меркам зарплаты мне удалось "налевачить" немного денег на написании коммуникационных стратегий для разных новосибирских контор, а Натке — на проектах коттеджей для московских заказчиков. В общем, денег вполне хватало на полноценную поездку куда-нибудь в Европу. Но мы поехали в Белоруссию...

Почему туда? Чёрт его знает! Наверное, причин было несколько. Во-первых, путешествуя по Сибири, мы неоднократно ездили в поездах, подписанных "Беларуская Чыгунка" (так у них железная дорога называется) (2) — аккуратненьких, чистеньких, свеженьких. Вот и захотелось нам в какой-то момент до "конечной" проехать. Во-вторых, в моих коллекциях флажков и монет-купюр белорусских экземпляров было очень мало — нужно было срочно пополнять.

А если серьезно, то, будучи полноценным гражданином СССР (у меня даже в нынешнем моём российском паспорте написано, что я родился в "Казахской ССР", то есть в "одной пятнадцатой" великой страны), про эту республику-основательницу Союза я ничего почему-то не знал. Среди моих знакомых совсем не много этнических белорусов — а уж таких, чтобы вели себя как-то нарочито "по-белорусски", как это частенько бывает, например, у этнических украинцев, нет и вовсе. Всё, что я знал про Белоруссию — это её героическая история времён Великой Отечественной да песни белорусских ВИА: "Молодость моя — Белоруссия", "Беловежская пуща", "Алеся, Алеся, Алеся!" В общем, собственная "неподкованность" как повод для посещения страны...

* * *

Пятница, вечер, вокзал Новосибирск-Главный. Купейный вагон "Чыгунки", в котором нам предстояло ехать, мне показался даже менее шикарным, чем вагоны плацкартные, коими мы регулярно "катались" по Сибири. Те и с кондиционерами, и со светящимися табло были — на них показывали температуру внутри и за окном, а заодно информировали о "занятости" туалета. Впрочем, наш вагон тоже был очень приличным — новым и чистым.

Мы уже начали обживаться в своём купе, когда я вдруг решил позвонить "на прощание" маме и своим друзьям Мишке и Лёхе — мы никому не говорили, что в отпуск едем в Белоруссию, поэтому сейчас удивлению моих собеседников не было предела: "Зачем туда?", "Что делать будете?" Страну смотреть, что же нам ещё там делать...

Куча знакомых по многочисленным сибирским "вылазкам" городов проплыли мимо нас в первые сутки, начиная прямо с утра: Омск, Ишим, Заводоуковск, Ялуторовск, Тюмень...

Ближе к вечеру поезд прибыл в Екатеринбург. Мы с Натальей не удержались и вышли из вагона, чтобы полюбоваться дивной картиной. Наш "белорусский" поезд "Новосибирск — Брест" стоял на одной платформе с замечательным составом "Свердловск (3) — Бишкек", на вагонах которого красовались мощные гербы независимой республики. На перроне толпились мешочники-киргизы — посадку вот-вот должны были объявить, и сейчас они с интересом рассматривали новосибирских "белорусов" в ярко-синих вагонах. А пассажиры нашего поезда с не меньшим любопытством разглядывали из окон своих бывших "братьев" из среднеазиатской республики...

Там же в Екатеринбурге сменились наши попутчики — в купе подсел длинный и худощавый паренёк, постоянно пишущий кому-то эс-эм-эски, и маленькая некрасивая девчонка со скромным багажом и скрипичным футляром. Девчонка была совсем тихоней, а вот с парнем мы поговорили. Он оказался настоящим белорусом, чьи родители после распада Союза вернулись из какого-то Сургута-Нижневартовска в родной Брест. Только сестра у худощавого осталась в уральском Екатеринбурге, от неё он теперь и ехал домой.

Следующим утром мы прибыли в Казань. Поезд долго тащился по городу — мимо станций недавно открытого метро, мимо "сталинок", мимо соборов и мечетей, пока, наконец, не остановился. Стоянка сорок минут — можно идти знакомиться с привокзальными достопримечательностями. На шикарном, но очень тесном вокзале, построенном в стиле "модерн" на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков, мы купили местной прессы и совершенно обалденный татарский "чак-чак". Он здесь совсем не похож на тот, к которому привыкли мы, новосибирцы — казанский гораздо вкуснее, на обратном пути мы почти всем своим знакомым такого взяли...

А потом наш поезд вновь тихонько поехал. И снова — мечети и храмы, среди которых выделялась странная и пёстрая церковь всех конфессий, украшенная полумесяцем, парочкой крестов и даже звездой Давида... А ещё — высокая трава в "полосе отчуждения" и виды на город, длящиеся всего пару секунд. Я, кстати, поезд как вид транспорта именно за такие виды и люблю — мне, человеку, в общем-то, основательному, почему-то нравится вот так вот глядеть на быстро сменяющиеся картинки знакомых и незнакомых тебе городов. Поезд выехал на мост, и мы увидали во всей красе казанский кремль — со знаменитой "новодельной" мечетью Кул-Шариф, кривой башней Сююмбике и двумя православными соборами. Решено! В следующий отпуск едем в Казань!

Практически сразу после Казани мы въехали в Чувашию и немножко постояли на станции Шумерля. Надо же, а я ведь про здешний народ вообще ничего не знаю! Так же, кстати, как и про финно-угорских людей в Поволжье — марийцев, мордву, удмуртов. Вот, как раз из Казани их всех можно будет объехать "познакомиться".

На станции Вековка, расположенной совсем близко к знаменитому Гусь-Хрустальному, поезд был атакован наглыми торговцами стеклянной чепухой: люстрами, наборами посуды, сувенирами. Они вламывались в купе и не слушали никаких отказов:

— Ну, посмотрите, какая хрустальная туфелька замечательная! Купите вашей золушке!

Несмотря на беспардонность продавцов, мне было их жалко — ясно, что не от хорошей жизни они ринулись в перронный "бизнес". Господи, да почему же у нас всё как-то не так? Ведь когда-то мой отец привозил из Гусь-Хрустального рюмки-вазы, как жуткий советский дефицит, и трясся над ними всю дорогу, чтобы не "кокнуть".

Потом у нас был Муром... И Центральную Россию я совсем не знаю, а там так красиво! "Заповедные и дремучие", как пел Владимир Высоцкий, муромские леса были совсем даже не страшными, а напротив — довольно милыми. Надо признаться, тайга между Братском и Усть-Илимском мне лично внушала куда больший... да, тоже не страх, скорее опаску и уважение...

Утром мы проснулись ни свет ни заря: по местному времени часов в шесть, а по-нашему так аж в девять. Мы подъезжали к Смоленску, где должна была сойти тихоня-соседка. Удивительно, а мы, оказывается, ехали в одном купе с самой настоящей смолянкой! Да ещё и скрипачкой! Как всё-таки основательно "контузит" сознание факт постоянного общения только с сибиряками, подобными тебе: барнаульцами, томичами, да даже, чёрт с ним, с жителями Камчатки и Сахалина. Для меня уже смоляне, воронежцы и псковичи выглядят экзотически! Как говорится, Москва — она тоже за Уралом, если смотреть из Сибири.

Между тем, утренний Смоленск выглядел очаровательно — целые россыпи древних храмов, мимо которых проезжал наш поезд, и, наконец, кремль — как и полагается, на горке и с коническими башенками. В Смоленск тоже хочу... А ещё хочу по Золотому кольцу, в Новгород и на Русский Север! Обязательно съезжу!..

Вокзал, однако, был странным — железнодорожные пути "обтекали" сталинский дворец, выкрашенный железнодорожно-зелёненькой краской (точно такой же выкрашен наш Новосибирск-Главный) с двух сторон, а сам он стоял как бы "на острове". Говорят, в Перми вокзал устроен так же, но я сам не видел. Вот, кстати — в Пермь тоже надо съездить!..

Смоленск — это последняя крупная станция в России. После отправления мы с Натальей прильнули к окнам и стали ждать Белоруссию — про то, что границу будем пересекать безо всяких формальностей, мы знали, но всё же нам было интересно посмотреть, КАК заканчивается Россия и начинается Беларусь. Овраги, перелески, мелкие станции. На каждой из них было написано, что относятся они к "Московской ж.д.", из чего можно было сделать вывод, что находились мы еще в России. Станция Красное, и практически сразу за ней — красивый декоративный столбик: "Московская железная дорога" Что, это и есть граница? И точно — всего через несколько минут поезд встал у вокзала, подписанного как "Асiнаўка". Так я увидел первое белорусское слово, означавшее какую-то неведомую мне станцию Осиновку. Интересная всё-таки у них грамматика — чуть позже мне никак не удавалось прочитать слово "Барысаў", написанное на очередном вокзале. Для меня, казахстанца, привыкшего довольно часто видеть в словах буквы "ы" и "а" недалеко друг от друга, данное словцо было вполне себе казахским. Но когда я попытался произнести его вслух, то сразу понял, что это всего лишь Борисов. Я потом так и буду поступать с неопознаваемыми белорусскими словами в текстах — просто произносить их вслух, пытаясь угадать значение по фонетике.

Орша. Там вокзал был устроен так же, как в Смоленске, но внешне он выглядел даже более напыщенным, чем тот, что мы видели с утра. Ладно, Оршу мы ещё успеем посмотреть — нам через неё возвращаться в Новосибирск...

* * *

В Белоруссию мы ехали, основательно подготовившись. Я тщательно изучил сайт одного тамошнего патриота-краеведа, с прелестной иронией названный им "Глобусом Беларуси". Титаническая работа, проделанная неким Андреем Дыбовским, заключалась в сборе информации, фотографировании, систематизации и даже своеобразном ранжировании ВСЕХ архитектурных, исторических и монументальных памятников на территории ВСЕЙ республики — вплоть до малюсеньких деревень. У меня всегда такие подвиги вызывают искреннее уважение и белую зависть. А я вот даже фотографии свои не всегда разобрать удосуживаюсь — привожу с каждой поездки их сотнями, а потом максимум по датам и населённым пунктам сортирую их на компьютере.

Итак, на основе информации, почерпнутой из "Глобуса Беларуси", мы составили наш собственный маршрут, включив туда те города и веси, в коих были интересные объекты, отмеченные автором сайта как "Увидеть обязательно" и "Увидеть интересно". Получилось десять населённых пунктов (4). Первым номером в нашей программе был Минск — мы решили использовать столицу республики в качестве "базы", откуда можно совершить краткие вылазки в Мир, Несвиж, Заславль, Новогрудок и Лиду. Затем мы планировали выехать ночным поездом в Гродно и провести там день, а уже оттуда перебраться на вторую "базу", в Витебск. Из этого областного центра можно было съездить в древнерусский Полоцк и выкарабкаться после к магистральной железной дороге, в Оршу, где мы должны были сесть в один из наших "сибирских" поездов.

Спасибо системе бронирования "Экспресс" и единому (всё ещё) железнодорожному пространству бывшего СССР — билеты на все поезда были куплены на станции Новосибирск-Южный, в нескольких сотнях метров от моего дома (5). Спасибо конторе "Минсктранс", позволяющей забронировать билеты на междугородные автобусы через интернет. Спасибо интернету, который помог нам познакомиться с очаровательной девушкой Ольгой, сдававшей минскую квартиру на улице Заславской, где мы смогли остановиться. Гостиницу "Золотой телёнок" в Витебске и дополнительную информацию по каждому городу я, кстати, тоже нашёл в интернете — опять спасибо...

* * *

В России считается, что Белоруссия — это "совок", в том смысле, что там очень много "советского", того, что так раздражало в семидесятые-восьмидесятые. Мы тоже так думали, пока не попали туда, и первые наши впечатления не противоречили "предварительным знаниям". Поезд прибыл на какой-то далеко не первый путь столичного "Чыгуначнага вакзала", и в здание нужно было попадать через огромную крытую галерею, внутри которой находилась лента-эскалатор, естественно, не работающая. Правда, сам вокзал выглядел шикарно — из стекла и металла, очень удобный и с деревцами в кадках. Я позвонил своей "интернет-знакомице" Оле и сообщил ей, что мы прибыли.

— Ну, берите такси и приезжайте, я уже на месте — ехать вам минут пятнадцать, — ответила минчанка.

Ага, сейчас! "Берите такси". Знаем мы эти привокзальные "разводки"! Я сейчас еще разберусь, как тут правильно уезжать надо, чтобы без денег не остаться. Кстати, почему, интересно, пассажиров нашего поезда до сих пор не облепили толпы "бомбил"?

Мы вышли на "привокзалку", пройдя между двумя стойками с надписями "Вызов такси", образующими "ворота" перед стеклянными дверями вокзала. Так, а на площади где такси? Неужели только со стоек можно вызвать? Это плохо! Помнится, в московском аэропорту Домодедово этот вариант был даже более жестоким, чем связаться с "леваками" — я один раз до "Академической" за две тысячи с "зеленоглазым" таксистом ехал. Ну что ж, раз на площади никто не "таксует", придётся возвращаться внутрь.

— Девушка, будьте добры, можно машинку вызвать? — аккуратно попросил я на одной из стоек.

— Да, конечно. Куда вы поедете? — очень вежливо ответила симпатичная девчонка, и вежливость эта меня насторожила.

— На улицу Заславскую. А сколько нужно ждать? — я не очень-то поверил в доступность мероприятия.

— Минут пять, сейчас я свяжусь со свободным водителем, — всё так же вежливо информировала нас девушка.

— Ещё сориентируйте сразу по стоимости, — я по-прежнему ждал каверзы.

— Сейчас, секундочку, — сказала девушка и начала изучать свой прайс-лист, — Заславская... Заславская... Семь тысяч рублей. Вызываем?

Сколько? Чуть больше семидесяти российских рублей за поездку с вокзала до... да, неважно докуда! Как говорят новосибирские "бомбилы", "у меня посадка полтинник" (6)!

— Конечно, вызываем! — выдохнул я.

— Отлично, скажите вашу фамилию и выходите. "Рено Логан" будет ждать на стоянке такси справа от входа. Водителю назовёте фамилию. Всего доброго!

Я даже сумку не успел поставить на асфальт, как к нам подъехал обещанный "Логан". Водила выскочил из машины и побежал открывать багажник:

— Фамилию скажите!

— Поздняков, — сообщил я.

— Вроде, похожа, — улыбнулся дядька.

В салоне такси на бардачке прямо перед пассажиром красовалась пластиковая карточка с фотографией шофёра: "Минсктранс (7). Таксопарк N3. Вас обслуживает водитель Попов Валерий Борисович. Телефон для замечаний и предложений..." Чёрт, где-то я видел такие... И мне почему-то вдруг показалось, что было это совсем недавно, хотя с момента уничтожения настоящего и полноценного городского такси как неизменного элемента "богатой" жизни в Советском Союзе прошло уже лет двадцать...

Мы, действительно, ехали всего минут десять-пятнадцать — по гладким и широким улицам с отличной разметкой, работающими светодиодными светофорами и "карманами", в которые заезжали троллейбусы и автобусы. Да-да, если кто-то забыл, "карманы" на остановках предназначены именно для общественного транспорта, а не для отстоя ленивых таксистов и парковки автомобилей, принадлежащих работникам ближайших офисов!

— Сколько с нас? — спросил я, всё ещё надеясь на подвох, когда машина встала перед единственным подъездом девятиэтажки рядом со знаком "стоянка запрещена" и табличкой "Акромя жыхараў дому (8)".

— Семь тысяч! — ответил водитель и удивлённо добавил: — А вам сколько диспетчер сказала?

Да нет, блин, всё правильно. Только я не понял, в чём "прикол" такого бизнеса. А как же "ну, бензин-то сколько стоит"? А где "на автобусе езжай, если дорого" и "они там, диспетчера, сидят, цен ни хрена не знают"?..

Квартира в "свечке" была однокомнатной — как нам сообщила хозяйка, дом этот строился как "экспериментальный" и предназначался для молодых специалистов, поэтому все квартиры в нём — однокомнатные. Правда, комната была огромной, да и коридор с кухней — вполне приличные по размерам. Впрочем, это не самое важное. Важнее было то, что в квартире, сдаваемой минчанкой Ольгой приезжим туристам, имелось всё необходимое: диван с креслами, "стенка" с книжками и телевизором, кухонная мебель с посудой, плита, чайник, стиральная машина и чистенький санузел с ванной. В общем, живи и радуйся. Мы приехали в понедельник днём, а уезжать в Гродно собирались вечером в воскресенье. Удовольствие проживания в полноценных домашних условиях на такой срок в Минске стоило двести тридцать североамериканских долларов.

— Только чур, валютой расчет, — предупредила меня Оля, когда я созванивался с ней из Новосибирска (9).

Мы рассчитались сразу — так, как и договаривались, и я стал "пытать" хозяйку насчёт того, как следует вести себя в Белоруссии. Например, как быть с регистрацией — из интернета я так и не понял, нужно россиянам уведомлять местные власти о своём прибытии или нет.

— В Минске, по идее, нужно регистрироваться, но вы можете милиционеру сказать, если привяжется, что приехали утром из Москвы на машине — на пограничных постах обычно не останавливают, и кто чего докажет?

Больше, вроде, никаких экстраординарных требований к нам в этой стране предъявлять не должны были. Правда, Оля еще предупредила, что в гости может заглянуть налоговая инспекция — она у них ходит "по жалобам трудящихся" или, проще говоря, по доносам соседей.

— Если что, скажите, что вы мои друзья, а я вот-вот подойду, — попросила нас минчанка.

На этом мы закончили нашу беседу. После трёх суток в поезде я чувствовал себя некомфортно — хотелось принять, наконец, душ, посидеть, отдохнуть, разобрать одежду и вещи. Впрочем, наш гигиенически-организационный "перекур" был непродолжительным. Сегодня я собирался сделать "техническую" вылазку, дабы выкупить забронированные билеты на автовокзале, поменять побольше валюты (на вокзале мы обменяли российскую "тысячу"), приобрести местную SIM-карту и пробежаться по продуктовым магазинам.

Наш дом находился в двухстах метрах от станции метро "Фрунзенская" — до центра города всего две станции, а если верить карте, купленной когда-то в Москве, то и самый удобный для нас автовокзал, на котором можно было выкупить билеты, "Восточный", располагался на той же ветке метро, недалеко от станции "Тракторный завод".

Из метро мы вышли прямо перед заводской проходной и отправились по тихому бульвару куда-то к Партизанскому проспекту. В этом месте Минск был похож не то на Кемерово, не то на Барнаул — много "сталинских", выкрашенных в мутно-жёлтый цвет, двухэтажек с бельведерами и эркерами. А прямо перед шумным проспектом расположился очаровательный сквер с речкой. Там было много свисающих к воде ив и не меньше гуляющих мамаш с колясками. Классно!

Мы пересекли проспект и углубились в "девятиэтажный" "спальник", зайдя по пути в офис местного оператора мобильной связи и подключившись к здешней сети. Вокзал "Усходнi", то есть "Восточный", "нетиповой" снаружи и довольно просторный внутри. Вообще-то, в Минске три автовокзала, но один из них, "Центральный", в настоящий момент реконструировался — об этом я узнал из суровых сообщений на сайте "Минсктранса", поэтому все рейсы были переброшены на оставшиеся два. Тем удивительнее было то, что на пропускной способности автовокзалов это никак не сказалось — работали сразу касс пять-шесть, но народу около них практически не "толклось". Я выкупил наши билеты в Мир, Новогрудок и Заславль, причём в Заславль можно было сразу купить и "туда", и "обратно". Без билетов, таким образом, у нас оставались только переезды из Мира в Несвиж и из Несвижа в Минск (в Мир и Несвиж мы планировали съездить в один день), а также из Новогрудка в Лиду и из Лиды в Минск (туда мы тоже собирались успеть в один день). Я решил попытать счастья на "чыгуначнам" вокзале — город Лида стоит на железной дороге, и можно было попробовать купить плацкартные билеты оттуда в столицу.

В троллейбусе, как и в метро, автоинформатор объявлял остановки и сообщал о необходимости уступать места инвалидам исключительно по-белорусски. В принципе, всё было понятно, но всё же интересно, почему? Забавно, но в первые сутки в стране мы больше нигде белорусской речи так и не услышали. Впрочем, в последующем "мову" встречали тоже крайне редко. Абсолютно все жители республики общались друг с другом исключительно по-русски. О том, что мы не в России, можно было догадаться только по частому игнорированию "переднерядных" гласных (10) (вместо "тряпка" здесь говорят "трапка", а вместо "республика" — "рэспублика") да по странным вопросительным предложениям — независимо от того, о чём спрашивали, вопросительная интонация всегда доставалась последнему слову, отчего здешние вопросы звучали очень "по-еврейски".

В кассах железнодорожного, пардон, "чыгуначнага" вокзала народу было существенно больше — лето, что еще сказать. Мы пристроились в один из недлинных "хвостов", став четвертыми или пятыми. Кассирша между тем время от времени выкрикивала просьбу "больше не занимать", поскольку у неё намечался технологический перерыв. Когда подошёл мой черёд, я протянул в окошко наши паспорта, сообщил номер поезда, дату, маршрут и получил странный ответ:

— А зачем вы мне паспорта даёте, если по Беларуси едете?

Ах, вот как, оказывается, в последней "диктаторской" стране принято билеты покупать! В нашей "свободной" России чёрта с два продадут без паспорта (или хотя бы паспортных данных) даже билетик в общий вагон на двухчасовую поездку.

Несмотря на просьбы "не занимать", за нами всё-таки пристроилась пара пассажиров — правда, мы заметили, что тётка-кассирша всё равно их обслужила. Часы беспощадно показывали то, что с начала "технологического перерыва" прошло минут пятнадцать, но из-за стеклянного окошка почему-то не слышалось возмущённых воплей. Странно, а мы вот в "рыночной" России привыкли к тому, что перерыв может начаться минут за десять до указанного времени и продолжиться на полчаса дольше положенного.

Выйдя на воздух, мы решили перекусить. Напротив вокзала располагался фастфуд, внешним видом очень похожий на "Ростик'c", но называвшийся как-то на местный манер — сейчас уже не вспомню, как. Подавали здесь блины, запеченный в кляре лук, квас и другие блюда национальной кухни. Правда, получив свой заказ, я понял, что верно "опознал" с самого начала в заведении "Ростик'c" — пластиковые стаканчики и тарелочки украшали логотипы ненавистного ресторатора. Видимо, эту забегаловку из "куриного фастфуда" переделали в фастфуд белорусский из каких-то патриотических соображений.

Следующим пунктом сегодняшней программы стал продуктовый магазин. Рядом с нашим домом как раз располагался супермаркет, в формат которого был переделан обычный "советский" гастроном. На дверях магазина висела красочная табличка с режимом работы: "С 9-00 до 21-00, обед с 13-00 до 14-00". Ну и, конечно, слово "Мингорпищеторг" венчало этот образчик "заповедного", на наш взгляд, расписания.

Впрочем, в отличие от "совка", полки в супермаркете ломились от продуктов, цены нам показались весьма умеренными, а все продавщицы выглядели аккуратно и были одеты в одинаковые клетчатые халатики. Ещё они почему-то присутствовали на своих рабочих местах и, судя по всему, совершенно не умели хамить. Забегая вперёд, скажу, что хамства в белорусской сфере общественных услуг мы за две недели пребывания в стране так и не увидели.

Поужинав яичницей с вкуснейшей белорусской ветчиной, мы с Натальей сели перед телевизором переваривать сегодняшние впечатления. Квартира удобная, такси поразительно дёшево, дороги ровные, в магазинах не хамят, билеты продают без паспортов, технологические перерывы не соблюдают в пользу клиента, очередей нет — ничего себе "совок"! Хотя, конечно, огромное количество деталей, с детства знакомых и мне, и Наталье, в белорусской повседневности присутствовало вовсю. Не злой такой, добрый "совок" "с человеческим лицом". Эх, чёрт, его бы да в 90-й год, когда рожи друг другу в очередях за мылом и табаком колотили!

(1) В принципе, всё должно быть понятно, белорусский язык к русскому даже ближе, чем украинский, но на всякий случай перевожу:

"Интересный вопрос — где моя Родина?

Где моя Отчизна? Кто меня ждёт,

Синдбада-пилигрима."

(2) У нас из Сибири целых два поезда есть на Белоруссию: "Иркутск — Минск" и "Новосибирск — Брест".

(3) Почему-то в Екатеринбурге и Нижнем Новгороде станции по-прежнему зовутся Свердловском и Горьким.

(4) Их было, конечно, гораздо больше, но мы выбрали всего десять.

(5) Как на меня смотрела привыкшая выбивать билеты на электричку кассирша, когда я диктовал ей: "Гродно — Витебск, 684-й поезд, 4 августа"!

(6) Меня, если честно, всё подмывает залезть как-нибудь в такую по-хамски припаркованную на автобусной остановке машинку, заплатить эти несчастные пятьдесят рублей и... никуда не поехать.

(7) Насколько я понял, вся система и междугородных, и городских перевозок, включая метрополитен, такси и наземный электротранспорт, в Минске находится в ведении конторы "Минсктранс".

(8) Кроме жителей дома.

(9) Если бы она знала, каких трудов стоило найти в Новосибирске доллары летом 2008-го года!

(10) Это мне филологи подсказали, как они называются.

Часть 2. Ваши всегда фотографируют!

Следующий день мы полностью посвятили Минску, начав свою прогулку от железнодорожного вокзала. Напротив угловатой, но шикарной "стекляшки" вокзала — две симметричные "сталинские" одиннадцатиэтажки. В отличие от московских коллег-высоток вершины минских зданий не венчают шпили, отчего облик их немного "чикагский" (11). Верхний ярус одного "небоскрёба" украшает герб Белоруссии (не разглядел, советский или уже "новый"), а второго — часы. Говорят, что именно их стрелки показывает белорусское телевидение в Новый год вместо кремлёвских курантов.

Между башнями, называемыми здесь "воротами города", пролегает улица Кирова. По ней мы вышли к тихому скверику с занимательными скульптурами: босоногая девочка под дырявым зонтом, восседающая на уличной скамейке шикарная красотка в шляпе и с длинными стройными ногами, простецкий паренёк в кепке, "стреляющий" у прохожих сигаретку. Мы шли дальше — мимо шикарных "сталинских" дворцов с колоннами, фронтонами и куполами, отстроенных в сороковые-пятидесятые. Минск очень сильно пострадал во время войны — сначала его бомбила немецкая авиация, затем взрывали немецкие же оккупанты, а окончательно город "добило" освобождение Красной Армией. В итоге, к 1945-му в столице Белоруссии разрушенными оказались восемьдесят процентов зданий. После войны город строили практически "с нуля" и сразу "по-столичному". Причём, говорят, на восстановление Минска чуть не насильно сгоняли этнических белорусов со всех концов большого Союза.

Купол одного из "дворцов", расположенного напротив стадиона с ажурной аркой входа, украшал голубой флаг со странной загогулиной, напоминающей "пятерню" — здесь находится исполком Содружества Независимых Государств, не очень понятной структуры, в которую трансформировался почти весь бывший СССР. Кстати, Белоруссия, по-моему, чуть не единственное государство СНГ, сохранившее безвизовый режим практически со всеми странами-участницами Содружества — Россия ввела визы для граждан Грузии, Узбекистан требует получать разрешения на въезд людям с таджикскими паспортами, а армянам невозможно попасть в Азербайджан.

На перпендикулярной Кирова улочке мы нашли ещё один "дворец", совсем "кузбасский" — серый, тяжёлый и с обязательными скульптурами в нишах. На его фронтоне восседала гипсовая тётя с закрученной на голове косой, похожая на украинского премьер-министра Тимошенко, а само здание занимал "Нацыянальны мастацкi музей", то есть музей "художественный" — сегодня он не работал, а потом мы к нему так и не смогли выбраться.

Далее нас встретил очередной строгий "палац" (так по-белорусски "дворец"), и я сразу понял, что это ЦК местной Компартии, который сейчас, скорее всего, превращён в дворец президента. Я взял его в фокус своего фотоаппарата и сделал пару снимков. Рядом тут же "образовался" косолапый и мордастый паренёк в штатском.

— Добры дзень! — широко улыбаясь, поздоровался он с нами. — Кали ласка (12), удалите последние фотографии! Рэзидэнцию прэзидэнта фотографировать нельзя (13).

Я стёр из памяти своего "цифровика" последние фотографии и показал аппарат добродушному чекисту, дабы он убедился в том, что крамольных снимков у меня не осталось.

— А всё остальное можно? — на всякий случай уточнила Натка.

— Да, на здоровье фотографируйте, что угодно, — всё так же широко улыбаясь, произнёс местный охранник. — Вон театр лялек сфотайте.

Мы повернули свои головы туда, куда махнул рукой парень, и увидали странный одноэтажный объект с большими витринами, втиснутый между "сталинками". "Тэатр лялек" — красовалось над его дверями.

— Это кукольный что ли? — переспросила Наталья чекиста.

— Ага, — не прекращая улыбаться, ответил тот, — ваши, когда приезжают, всегда фотографируют.

"Ваши" — это, должно быть, россияне. Интересно, как он догадался, что мы из России? Хотя... А кому тут еще ходить фотографировать, кроме русских да поляков? Причём и те, и другие осматривают в Белоруссии, в общем-то, одно и то же — "обломки" своих государств, бывших когда-то великими (14). А поскольку разговаривали мы с охранником по-русски, а не по-польски, можно было легко догадаться, что мы россияне...

Улица Кирова упирается в набережную реки. Свислочь — так называется главная здешняя речка — тихая, не очень чистая, постоянно извивающаяся и по-питерски "одетая в гранит". Сразу за ней располагается большой и тенистый парк, но мы в него не пошли. Мы развернулись и отправились изучать улицу Карла Маркса, идущую параллельно улице Кирова и, если верить "Глобусу Беларуси", насыщенную дореволюционной архитектурой.

Изящные "модерновые" дома здесь перемежались с пристроившимися жилыми "сталинками". Впрочем, ощущения эклектичности у нас не возникало. Может, мы просто в Москве слишком часто бывали? Вспомнить хотя бы Лубянскую площадь — сколько там всего понамешано, и ничего!

Среди архитектурного ансамбля улицы Маркса отчётливо выделялись серый, построенный еще до войны, дом офицеров с колоннами и памятником-танком, расположенным справа от массивного "дворца", и стоящее углом дореволюционное здание белорусского драмтеатра. В сороковые театр назвали именем Янки Купалы (15), а в пятидесятые основательно переделали — так, что он стал походить на провинциальный ДК.

Там же на Маркса мы обнаружили книжный магазин, в котором продавалось огромное количество книг, карт и путеводителей по всей Белоруссии и отдельным её городам. Удивительно! Сколько всего издали, но в России я не видел ничего о братской стране даже в интернет-магазинах. Абсолютное большинство познавательной и туристической литературы было выпущено неким местным издательством "Рифтур" — различного формата и продаваемой по довольно умеренным ценам. При этом практически все буклеты и книжки сопровождались замечательными картами городов, отрисованными в стиле 3D художником с небелорусской фамилией Атоян. Забегая вперёд, хочу выразить искреннюю благодарность этому настоящему мастеру — если бы не его карты, мы бы точно заблудились в Гродно и не увидели всего самого интересного в Новогрудке и Несвиже...

В итоге я набрал буклетов и брошюр по тем городкам, куда нам предстояло ехать. Ну и про Минск, разумеется, тоже взял — приличный, не хуже европейских стандартов, путеводитель и отличный атлас города — удобного формата и с каждым домом.

А еще на улице, носящей имя немецкого политэконома, находится Музей истории Белоруссии. Естественно, мы зашли туда, и осмотрели экспозицию. Больше всего меня там поразила какая-то неопрятность и небрежность — почему-то сложилось ощущение, что вот эта вот история, коей посвящены залы, не очень интересна даже самому музею. Ну, Полоцк, ну, замки, ну, магдебургское право, ну, Великое Княжество Литовское... Ну и что?.. Поэтому, наверное, здесь всё было каким-то пыльным, облезшим и даже не всегда подписанным.

* * *

Потом в книжках, которые в Белоруссии (как и в других республиках бывшего Союза) по-новому трактуют хронику местной жизни, мы постоянно натыкались на дивные "переходы" и "перескоки". Нынешний курс истории страны начинается с первого отделившегося от Киевской Руси княжества — Полоцкого. Монгольские нашествия здесь "пропускают" — собственно, потому она и Белая, та Русь, что под татарами никогда не была и дани не платила. Зато сразу переходят к Великому Княжеству Литовскому, в его состав входила добрая часть здешних земель. "Завоевателями" и "агрессорами" в этом историческом куске представляют прибалтийских тевтонцев и "московитов", постоянно посягавших на литовские земли. Затем по школьному курсу — Речь Посполитая, объединившая Польшу и Литву, а потом — череда русско-польских стычек-войн, во время которых больше всего страдали именно нынешние белорусские земли. Так, во времена правления царя Алексея Михайловича "сломали" большинство местных замков, а "доламывал" оставшееся уже Петр I во время Северной войны. Потом идут разделы Польши и последующие народные восстания, называемые сейчас почему-то "польско-белорусскими", а дальше уже пошла хроника жизни пусть и западной, но всё же окраины Российской империи... Нехилая мешанина, не правда ли? Курс истории, наглядно иллюстрирующей, что страна эта всегда была "проходным двором". Иначе как можно в одном школьном учебнике последовательно излагать кусочки историй различных... даже не государств, а целых цивилизаций! Впрочем, в сегодняшнем Казахстане всё примерно так же — сначала у них там саки со скифами, потом Чингисхан с Тамерланом, а потом сразу "покровительство России". Но у тех хоть какие-то попытки государственности были — не зря же они своих ханов сейчас так возвеличивают. У Белоруссии даже этого ничего нет. Поэтому исторический герб (как его называют здесь, "Пагоня" — изображение конного рыцаря с мечом в руке) совпадает с гербом литовским, а флаг (бело-красно-белый) так похож на польский. Недаром же Лукашенко фактически восстановил советскую символику, убрав с неё только серпы-молоты. Парадоксально, но советский период в истории был чуть не единственным, когда с белорусами считались как с этносом, и у них существовало подобие суверенитета (16). Не считать же, право, первым государством тот неполный год во время Гражданской войны, что существовала так называемая "Белорусская Народная Республика" под покровительством немецкого кайзера...

* * *

Выйдя на улицу, мы собрались пообедать — благо ресторанчик с "летником" находился прямо напротив музея. В каком-то российском журнале я читал, что меню бизнес-ланча в Минске утверждается местным горисполкомом (17) как обязательное для всех заведений общественного питания в городе, но информацию сию я воспринял тогда как шутку. Сейчас же я действительно обнаружил в меню "бизнес-ланч", расписанный по дням недели и отличающийся от всего остального по цене раза в три, а потом в некоторых других ресторанчиках и кафе мы находили очень похожие списки блюд с очень похожими ценами. Только мы из этого ассортимента больше ничего не выбирали, потому как в первый раз наш заказ (это, правда, был "бизнес-ланч", то есть быстрый обед для занятого трудом люда!) несли минут сорок-пятьдесят. Из чего можно сделать вывод, что законы "рыночного сопротивления" работают и при "совке" — обязательность дешёвого питания во всех кабаках начисто обесценивается скоростью его приготовления.

Далее мы проследовали в "университетский" квартал, внутри которого в тенистом сквере располагается целая россыпь памятников местным средневековым деятелям культуры: беседующим друг с другом философам Симеону Будному и Василю Тяпинскому, проповеднику Кириллу Туровскому, поэту эпохи Возрождения Николаю Гусовскому, белорусскому первопечатнику Франциску Скорине и святой Евфросинии Полоцкой. Последние два персонажа, вообще, культовые в сегодняшней Белоруссии. Памятники Скорине, издавшему первую книгу (кстати, не в Литве-Белоруссии, а в Праге) в 1517-м году, есть, по-моему, во всех более-менее крупных городах республики — правда, я не очень понимаю, за что именно ему отдают такие почести. Наш Иван Фёдоров, напечатавший своего "Апостола" всего на сорок семь лет позже "Псалтыря" Скорины, всё-таки остаётся "локальным" героем конкретной эпохи. А внучка полоцкого князя Всеслава Чародея Предслава, принявшая в монашестве имя Евфросиния, была действительно святым человеком — развивала благотворительность, занималась просвещением, строила храмы и основала в 1125-м году в Полоцке Спасо-Евфросиниев монастырь. Эта святая негласно считается покровительницей Белоруссии, а история исчезновения во время войны шестиконечного креста преподобной так же загадочна и так же активно обсуждаема в республике, как история пропажи Янтарной комнаты — в России.

Главный корпус университета фасадом выходит на центральную площадь столицы, площадь Независимости, образуя с украшенным угловатой башней-часами управлением минского метрополитена и зданием местного горисполкома единый ансамбль. С юго-западной стороны площадь замыкает еще одно образовательное учреждение, пединститут — четырнадцатиэтажная "свечка" с гербом города у самой крыши — изображенной скорее в католической традиции девой Марией в окружении ангелов. А напротив "линейки" университет-метроуправление-горисполком разместился "Будынак Ўрады", то есть Дом Правительства — конструктивистское "громадье" начала тридцатых с гербом республики на фасаде и непременным памятником Ленину перед собой. При немцах в "советском" здании, построенном в модном для всей Европы стиле, находилась комендатура и штаб ВВС, я даже видел в интернете фотографии тех лет — со свастикой вместо герба Белорусской ССР. Перед отступлением оккупанты заминировали здание, но оно всё же каким-то чудом осталось целым и невредимым. Удивительно, но все минские довоенные "дворцы", спроектированные архитектором Иосифом Лангбардом — Дом Правительства, Дом офицеров, оперный театр, академия наук во время войны практически не пострадали, и при восстановлении столицы, я так понял, именно от этих оставшихся "доминант" отталкивались градостроители.

Справа от правительственного дома притулился сильно выпадающий из общей довольно помпезной картины костёл красного кирпича, выполненный в псевдороманском стиле — в Кёльне, говорят, очень похожий собор имеется. Минский "Красный костёл" построен в начале двадцатого века по заказу богатой семейной пары Войниловичей в память об их рано умерших детях, Симеоне и Елене, или, если по-белорусски, Сымоне и Алёне — в нише боковой стены храма есть даже небольшая скульптурная композиция, по-видимому, изображающая детей-ангелов.

Перед самим собором стоят два памятника. Один из них — воинственный архангел Михаил, поражающий копьём крылатого змея, а второй — японский колокол, подаренный городом Нагасаки в память о чернобыльской катастрофе, ведь именно югу Белоруссии больше всего "досталось" радиации после аварии на приграничной украинской АЭС. Господи, до чего же всё-таки земля эта многострадальная — даже в мирное время покоя ей нет!

Мы решили зайти в костёл. Тяжёлые металлические двери сначала со скрипом отворились, а затем с грохотом захлопнулись за нами — так, что обернулись все присутствовавшие. В храме шла проповедь на белорусском языке, но своим появлением мы ни на секунду не прервали бодрую речь священника. Пристроившись на последней скамеечке, мы стали слушать ксендза, но больше, конечно, рассматривать убранство собора. Я впервые оказался в католическом храме, и мне он почему-то сразу напомнил "внутренности" питерских дворцов — хотя, наверняка, всё было совсем наоборот. Это Зимний и Большой дворец в Петергофе украшали по образцам европейским, в том числе заимствуя что-то из католической традиции.

Белоруссия, к слову, до удивления веротерпима. Доля католиков в стране не очень большая, процентов пятнадцать, большинство всё-таки православные, но Рождество здесь официально празднуется и по григорианскому, и по юлианскому календарям, то есть и 25 декабря, и 7 января. Может быть, и нам в России надо взять пример — и на государственном уровне, имея такое количество сограждан-мусульман, отмечать не только Пасху, но и, например, праздник Ураза-Байрам (18)? А ещё, как вариант, чуть проще относиться к папским посланникам? Хоть убейте, не верю я, что "воинственные католики" первым делом бросятся отвоевывать у православных храмы и людские души. И даже если "отвоюют" кого-то — значит, не так крепки души те были... Я, к слову, остро испытываю нехватку настоящего, глубокого понимания родного мне православия, чего уж там про католичество с исламом говорить. Может быть, пора уже хотя бы в порядке "факультатива" что-то такое преподавать в наших школах? И не только, наверное, в школах — мы, взрослые, тоже изувечены атеизмом — да не им, наверное, а просто собственным бескультурьем и леностью ума. Потому так спокойно и выносим (в душе у себя, прежде всего) оправдательные приговоры убийцам таджикских детей...

Площадь Независимости — кстати, одну из самых больших площадей в Европе — в начале нынешнего века существенно реконструировали, превратив её в аналог московской "Манежки" — такой же подземный торговый центр, такие же стеклянные купола на поверхности. Когда шли работы, и центр города был основательно перекопан, местные, говорят, шутили: мол, Лукашенко крупнейшее в Европе картофелехранилище строить решил. Ан нет — совершенно "московский" столичный "понт" получился: бутики, ювелирные магазины и лавки с сувенирами.

Возле минской "Манежки" даже фонтан, как в Москве, имеется — правда, здесь он украшен гербами шести областных центров: Брест — натянутый лук со стрелой, Витебск — профиль Иисуса, Гомель — лежащая рысь, Гродно — олень с крестом в рогах, Минск — Богородица (или, наверное, правильнее сказать, "Матка Боска") с ангелами, а Могилёв — три замковых башни с рыцарем в открытых настежь воротах. Гербы многих белорусских городов, в отличие от городов российских, настоящие — в том смысле, что появились они в средние века одновременно с европейскими гербами по тому же, что и в Европе, магдебургскому праву, уникальной системе городского самоуправления, действующей чуть не до сих пор.

Справа от костёла стоит вычурный симпатичный домик в стиле "модерн", очень похожий на "новодел", за которым находится интересный памятник, "Зодчий" — немолодой бородач "колдует" над красивым барочным костёлом, доходящим персонажу едва до пояса, и парой бревенчатых крепостных башен. Вроде бы оригинально, но у меня он вызвал какие-то ненужные ассоциации с Гулливером и "субъект-объектными" отношениями — я, конечно, понимаю, что каждый исторический дом строился кем-то и по чьей-то инициативе, но в душе всегда тайно надеюсь на "Божий промысел", и архитектор со строителем тогда просто "ведомые"...

Фактически от площади Независимости начинается одноименный проспект. Кстати, немного о белорусских переименованиях. В отличие от многих республик бывшего Союза в Белоруссии подошли к делу "возвращения исторических названий" и "увековечиванию новых героев" так же, как в большинстве провинциальных городов России, то есть переименовали только самую малость. Площадь Ленина в Минске стала площадью Независимости (хотя станция метро под ней так и осталась с именем вождя в названии), проспект Ленина стал проспектом Франциска Скорины, ну и по мелочам ещё. Основные центральные улицы так и остались улицами Кирова, Энгельса, Карла Маркса, Свердлова и Володарского. Вторая волна переименований, как ни странно, случилась довольно поздно — в 2005-м году, и, насколько я понял, в обществе была воспринята совсем не однозначно. Тогда сменили свои названия тоже несколько улиц и проспектов, но больше всего минчан возмутили странные "рокировочки". Центральный проспект Франциска Скорины стал проспектом Независимости, в то время как именем белорусского первопечатника назвали улицу Староборисовский тракт в районе новостроек. А ещё проспект Машерова, носящий имя любимого в народе первого секретаря белорусской компартии, погибшего в автокатастрофе в 1980-м году, вдруг оказался проспектом Победителей. Правда, в проспект Машерова переименовали тоже широкую и тоже магистральную улицу Варвашени (19), а именем Варвашени, в свою очередь, назвали улицу Енисейскую на самой окраине... В общем, никого особо не обидели — ни пенсионеров, ни "патриотов", но основательную путаницу в городскую топонимику внесли. Теперь, когда говорят, например, "проспект Машерова", обязательно уточняют: "Тот, что Варвашени", или наоборот: "Тот, который сейчас проспект Победителей".

На проспекте Независимости (он же проспект Франциска Скорины и Ленина), сразу за площадью располагается самая шикарная в городе гостиница "Минск", а напротив отеля — наверное, самый помпезный "сталинский" дворец, из тех, что мне доводилось видеть, Главпочтамт: массивные колонны и пилястры, ажурные капители и скругленный высокий портал. Венчает всё это "победное" величие герб СССР. Обалдеть! Как в таком пафосе, интересно, себя почтовые тётки чувствуют? Небось носок в шаге тянут и осанку держат, как гвардейцы из почётного караула. Надо будет потом обязательно сходить проверить.

Дальше по проспекту следуют чуть менее вычурные, но всё такие же величавые дворцы: разнообразные министерства, Центральный книжный магазин, ГУМ, Госбанк, Центральный универсам с МакДональдсом в двух этажах. На их фоне отчётливо выделяется зловещее жёлтое здание с нелепым бельведером. Во "дворце" размещается местный комитет госбезопасности. Башенку-бельведер, кстати, действительно "прилепили" к классическому сооружению с колоннами в последний момент — сделали это по приказу послевоенного главы республиканского комитета Лаврентия Цанавы, коллеги и земляка Лаврентия Берии. В народе, говорят, эту башню так и звали, "башня Цанавы" — мол, "высоко сижу, далеко гляжу". Дабы уравновесить архитектурный ансамбль, местным "зодчим" пришлось "влепить" по бельведеру ещё и на два здания, "открывающие" перпендикулярную проспекту улицу Комсомольскую с тенистой аллеей и бюстом "железного Феликса". В общем, сплошные башни получились.

Гуляя, мы несколько раз пересекали широченный проспект Независимости — то к одному книжному, то к другому, то дворец очередной разглядеть поближе, а то, наоборот, взглянуть на него издалека, но каждый раз поражались вежливости местных водителей. Стоило нам только сделать шаг на пешеходный переход, как тотчас с двух сторон останавливались несколько рядов автомобилей — так, что нам аж неловко становилось. Кстати, такая аккуратность и предупредительность ни капельки не влияет на транспортную загруженность города — у нас, как известно, любят оправдывать своё хамство по отношению к пешеходам вечными "пробками". В Минске очень много машин, но автомобильных заторов мы там не видели. Всё дело, видимо, в элементарном соблюдении правил и нормальной организации движения. На той же, не очень широкой улице Маркса мы, например, наблюдали забавную сценку — к обочине припарковалась машина, водитель, как принято, включил "аварийку" и отправился к магазинчику. Внезапно откуда ни возьмись появился милиционер, который громко крикнул "симулянту":

— Ну-ка, убирай на х..й свою тачку!

Кстати, совершенно свободное употребление "русского матерного" на улицах и юнцами, и взрослыми было, пожалуй, единственным, что откровенно "напрягало" в Белоруссии. В чистенькой и ухоженной столице матерятся вообще все, и, кажется, совсем этого не стыдятся.

Вернёмся к автомобилям. В бывшей союзной республике настоящий культ правил дорожного движения — ПДД являются одной из учебных дисциплин в школе, гаишников (как и милиции вообще) несметное количество, повсюду висят угрожающие знаки "Работает эвакуатор" (причём, я так понял, это не просто "китайское предупреждение"), а самая распространенная уличная реклама гласит: "Вышел на дорогу — стань заметнее". "Фликеры", светоотражающие украшения разных фасонов, продаются на каждом углу буквально за копейки, и люди, от мала до велика, охотно их используют. Девчонки-модницы ходят с яркими браслетами и брелоками-собачками на сумочках, бабушки носят брошки-"катафоты", а мужички цепляют фликеры-наклейки на барсетки и портфели. При этом мы ни разу не видели сломанных светофоров, "тупой" разметки или идиотских знаков — полос, ведущих к опоре моста (20), "сплошной" там, где все поворачивают, и нелепых "уступи дорогу" на пересечении магистральной улицы с узким трамвайным проездом. Плюс дороги — в Минске, да и практически везде в республике, они идеальны. Зато и наказывают здесь за нарушения, говорят, "от души" — штрафы сумасшедшие, и прав лишают за любую мелочь...

По проспекту мы дошли до второй "главной" площади столицы, Октябрьской, или если по-белорусски, то "Кастрычнiцкай". У белорусов, как и у украинцев, очень "говорящие" названия месяцев: студзень, красавiк, лiпень, жнiвень, лiстапад (21)... Так же как и названия сторон света: усход, захад, поўдзень, поўнач (22). По-моему, очень удобно, и опять же по-своему, не "по-западному".

На площади Октябрьской доминантой является серый параллелепипед с высокими прямыми колоннами, Дворец Республики, построенный (вернее, достроенный) при нынешнем президенте. Везде и всюду облик этого сооружения называют "строгим" и "лаконичным". По мне, так "архитектурный гроб", да и только! Тем не менее, это здание в Белоруссии имеет примерно такое же значение, что и Кремлевский Дворец Съездов в Москве. Тут проходят "главные" концерты и президентская новогодняя ёлка, а заодно собирается на заседания странный орган власти — Всебелорусское народное собрание. Насколько я понимаю, это что-то вроде съезда народных депутатов, только его полномочия не очень-то прописаны в местном законодательстве. Парламент парламентом (он, к слову, в десятимиллионной Белоруссии аж двухпалатный!), но вот хочется "бацьке" иногда поговорить с большим количеством "простого народа" сразу — пришлось учреждать такой вот "слёт".

На площади перед дворцом стоит небольшая пирамида, памятник "Нулевой километр", откуда формально начинаются все белорусские дороги (23). На одной из её граней высечено латинское изречение "Via est Vita" с переводом на белорусский: "Дарога — гэта жыцце", а противоположную сторону украшают строки из поэмы "Новая земля", написанной Якубом Коласом (24), ещё одним любимцем белорусской интеллигенции и современником Янки Купалы:

"Дарогi, вечныя дарогi!..

Няма канца вам, нi супыну,

Вы жывы кожную часiну." (25)

Красиво сказано — в общем-то, и к себе эти слова мы с Натальей можем запросто отнести: сколько уже всего езжено-переезжено, а всё не сидится нам, всё рвёмся в путь. И, правда, "дарога — гэта жыцце"...

(11) Если верить Елизавете Листовой и её фильму про "сталинские высотки" из цикла "Советская империя", то некоторые московские небоскрёбы тоже в проектах были похожи на американские.

(12) Такое забавное сочетание слов по-белорусски означает "пожалуйста".

(13) В Белоруссии, как и на Украине, часто говорят на смеси языков. Местные филологи называют говор "трасянкой" и борются с ним как могут.

(14) У поляков есть такое понятие, "кресы" — то есть восточные окраины Речи Посполитой. Заселены, кстати, они были совсем даже не поляками, а украинцами, литовцами и белорусами.

(15) Янка Купала (Иван Луцевич) — классик белорусской национальной поэзии, творивший в первой половине двадцатого века. Купала он потому, что родился 7 июля.

(16) Даже одной из стран-основательниц ООН Белоруссия вместе с Украиной и СССР стала.

(17) Здесь даже в мэрии их не переименовали!

(18) Праздник разговения, следующий за священным для мусульман месяцем рамадан.

(19) Иван Варвашеня — один из деятелей минского подполья, который после войны даже первым секретарём столичного горкома побывал.

(20) Была у нас такая в Новосибирске одно время.

(21) Соответственно — январь, апрель, июль, август, ноябрь.

(22) Тут, вообще, все должно быть понятно: восток, запад, юг, север.

(23) Пафос этого памятника, правда, начисто обесценивается тем, что "нулевые километры" есть ещё и на центральных площадях всех областных центров — правда, там это "нулевые километры N-ской области".

(24) Настоящее имя Якуба Коласа — Константин Мицкевич, то есть он был однофамильцем другого поэта, жившего в девятнадцатом веке, Адама Мицкевича, которого и поляки, и белорусы, и даже украинцы почитают, как бога. А вот Мицкевич-Колас считается одним из основоположников белорусского литературного языка.

(25) Литературного перевода не нашёл, поэтому попытался перевести сам, получилось "белым стихом":

"Дороги, вечные дороги,

Нет ни конца, ни остановки,

Во все эпохи вы живёте".

Часть 3. К Радзивиллам в замки

Наш автобус в Мир уходил утром. Я, если честно, испугался ехать на метро — просто не запомнил, сколько времени нужно идти от "Тракторного завода" до "Восточного" автовокзала, поэтому решил воспользоваться такси. Попытался заказать машину ещё вечером, но оказалось, что вызывать нужно минут за десять-пятнадцать до поездки. Причём номером вызова такси в Белоруссии, по-моему, являются любые трёхзначные числа, начинающиеся с единицы и набранные с мобильного телефона: 152, 155, 172, 183. Если говорят, что свободных машин нет, набираешь следующую приходящую в голову комбинацию и вызываешь уже у другого оператора.

Именно этим я и занимался за завтраком, приготовленным на скорую руку — перебирал различные комбинации трёхзначных чисел на мобильнике с местной SIM-картой. Раза с пятого мне сказали: "Выходите, машина в двух минутах от вашего дома", и мы с Натальей бросились в прихожую одеваться-обуваться.

Минск около восьми утра выглядел очень оживлённым, но "пробок" в городе по-прежнему не было. То есть здесь их нет даже в часы пик! Фантастика! Вот, что значит хорошая организация дорожного движения и запрет на парковки в центре.

Мы подъехали к шлагбауму перед перроном автовокзала, и водитель спросил нас:

— Вам на какую платформу?

В это время смотритель шлагбаума, увидевший такси, поднял полосатое заграждение и пропустил машину на перрон. Вкупе с вопросом водителя на меня это произвело впечатление, сравнимое, наверное, с тем, какое производили конные конкистадоры на американских индейцев. О том, чтобы попасть на территорию автовокзала на сторонней машине, не говоря уже о "выборе платформы", в Новосибирске (да и в большинстве других известных мне городов) и речи быть не может! Сценки с ругающимися перед льшинстве е (да и в других торию автовокзала на стороней сравнимое, наверное, с видом ил айтесь вызвать анные с мобильного тешлагбаумами сибирскими "леваками" живо встали у меня перед глазами, и я растерялся.

— Да просто к вокзалу подвезите, — только и смог вымолвить я.

Водитель кивнул и сообщил стоимость поездки через весь почти двухмиллионный город:

— Двадцать тысяч.

Обалдеть! Мы тоже в Новосибирске обычно ездим на такси от нашего дома до автовокзала за двести рублей — если пешком идти (полчаса максимум) лень.

Из-за отсутствия "пробок", на которые я "закладывался" в своих расчетах, приехали на вокзал мы за час до отправления автобуса, поэтому, найдя нужную платформу, уселись на лавочку и задремали. После объявления рейса вокруг стали собираться люди, и пришлось проснуться. Водитель подъехавшего микроавтобуса распахнул двери и запустил всех желающих в салон, а тётка-контролёрша в синем форменном плаще и берете (я так понял, что в Белоруссии все работницы автовокзалов должны так одеваться) лишь заглянула внутрь и пересчитала головы пассажиров.

— Счастливого пути! — сказала она нам на прощание и повернулась к водителю: — Езжай!

В Минске междугородные автобусы ещё подсаживают пассажиров где-то в районе железнодорожного вокзала, причём делают это вполне легально. Наш микроавтобус, следующий в какой-то курортный городишко в Гродненской области через так необходимый нам посёлок Мир и заполненный едва наполовину, тоже остановился на специально оборудованной площадке. Водитель так же распахнул двери перед пассажирами, и в автобус подсело еще человек пять. Вслед за ними в салон заглянула "минсктрансовская" тётка в берете и синем плаще, которая снова пересчитала наши головы, даже не проверяя билеты. У неё что-то не "сходилось", поэтому после третьего пересчёта она вскинула руки:

— Да что ж такое, у меня по билетам двенадцать человек должно быть, а здесь только одиннадцать!

На её реплику отреагировала семейная пара деревенского вида, обживавшаяся где-то впереди.

— Ой, гэта мы-мы! Мы тры купылы, адзин поцарали! — воскликнул мужичок со свисающими ниже подбородка усами — наверное, у нас в России белорусов так себе и должны представлять.

— Как один потеряли? — не поняла контролёрша.

— Ну, мы два былета купылы, адзин поцарали, а потом яшчэ адзин купылы, — сообщила ей жена усатого.

Ситуация с одним не прибывшим на рейс билетом разрешилась, и нас, наконец, отпустили.

Микроавтобус лихо вырулил на проспект Дзержинского (26), в какой-то момент превращавшийся в Брестское шоссе, одну из самых загруженных автодорог в мире. Мы проезжали минские окраины: Грушевку, Михалово, Петровщину. Насколько я понял, эти районы перспективные, "на вырост" — повсюду торчали башенные краны. Причём строилось тут сразу всё: свечки жилых домов, школы, детские сады, магазины. Представляете? Новый микрорайон, возводимый "с нуля", можно СРАЗУ строить со школами и детсадами! Вот что значит "государственный подход"!

Здесь же шло активное и одновременное строительство трёх станций метрополитена. Меня, жителя очень похожего на Минск города — у нас и численность почти такая же, и проспекты так же широки, и даже метро открыто всего на полтора года позже белорусского — в очередной раз задушил приступ не очень белой зависти. Вообразите: сразу три станции, и судя по активности, все они действительно строятся, а не находятся в перманентном "перекуре", ожидая очередной транш из федерального или местного бюджетов. Кстати, для справки: минское метро пущено в середине 1984-го и на момент нашей поездки насчитывало двадцать пять станций, подземка в столице Сибири приняла первых пассажиров в самом начале 1986-го, и сейчас у нас действуют двенадцать станций. Приоритеты, господа-товарищи, приоритеты! Оголтелых "маршруточников" выращивать или метро строить — глядишь, и "пробки" в городе "рассосутся". А то у нас вон метрострой, точнее, "метродолгострой", затянувшийся на годы и даже десятилетия — чуть не главная причина городских заторов!

Итак, мы выехали за МКАД — да-да, в Минске тоже есть кольцевая автодорога с такой же, как в Москве, аббревиатурой... Брестское шоссе, конечно, выглядело шикарно — широченное, с отличным покрытием и чёткой разметкой. Говорят, что оно ещё и "трещотками" оборудовано, чтобы водители за рулём не спали. Автобус наш между тем ехал со скоростью километров девяносто-сто в час — правила дорожного движения здесь по-настоящему святы.

А направлялись мы с Натальей уже "за границу" — и Мир, и Несвиж хоть и входили в состав Российской империи до революции, после не очень известной у нас советско-польской войны 1919-1921 годов отошли к Польше, которая к тому времени всего три года как независимой стала. А в Белоруссию эти места "вернулись" только в 1939-м. В какой-то момент автобус свернул с автомагистрали на второстепенную дорогу, тоже, кстати, весьма приличную, а ещё через несколько минут мы въехали в посёлок городского типа, или, говоря проще, "местечко" со странным названием Мир.

* * *

Наш "Форд" остановился около "избушки" с табличкой "Аўтастанцыя", куда мы и направились за билетами в город Несвиж. Ближайший рейс проходящего через Мир автобуса ожидался около пяти вечера, поэтому мы "расслабились" и пошли обозревать малюсенький населённый пункт на самом краю Гродненской области.

"Избушка" автостанции находилась на недлинной, но очень широкой улице 17 сентября (27), в центре которой располагался большой сквер и типичный для маленьких городков "колхозный" рынок — почему-то под черепичной крышей, водружённой на деревянные столбы. С обеих сторон стояли одноэтажные "польские" домики с высокими покатыми крышами, а замыкала улицу Свято-Троицкая церковь, основанная в конце шестнадцатого века и успевшая побывать церковью униатской. Кто такие униаты, спросите вы? Я бы сказал, что это странный продукт западного влияния на Русь — в данном случае влияния по вопросам вероисповедания. В 1596-м году в городе Бресте часть православных священников, служивших на территории Речи Посполитой, приняли верховенство над собой папы римского (28). Богослужение на церковно-славянском языке и "византийский" обряд при этом были сохранены полностью. Естественно, "московиты" такой унии не признавали, поэтому боролись с "раскольниками", как только территории с униатскими приходами оказывались у России. В итоге греко-католическая церковь (а именно так официально называются униаты) постепенно становилась маргинальной, окончательно превратившись в закрытую и полуподпольную структуру к концу Второй Мировой, то есть к тому времени, когда все польские "кресы", включая Львов, стали российскими. Сейчас униаты очень напоминают сектантов: всё-таки и для Запада они не "свои", и для православных совсем "чужие". Только на Украине (естественно, в западной её части, но никак не в восточной или южной) при поддержке нынешних властей идёт активное возрождение классической униатской церкви. В Белоруссии мы, в общем, не обнаружили какого-то сильного влияния униатов на общественную жизнь — здесь, скорее, традиционный католицизм очень заметен.

А ещё Мир до войны считался классическим еврейским "местечком". Литовские князья спокойно воспринимали не очень жалуемых во многих других частях Европы иудеев, поэтому здесь они селились в больших количествах, начиная с четырнадцатого века. После разделов Речи Посполитой и учреждения Екатериной II так называемой "черты оседлости" Мир, как, впрочем, и вся остальная нынешняя Белоруссия, оказался по "ту", разрешённую для проживания, сторону. "Черта оседлости" со временем исчезла, но евреи остались чуть не большинством населения "местечка". Картину их довольно мирного сосуществования с другими народами разрушила немецкая оккупация — в один только день, 9 ноября 1941-го, в Мире было расстреляно более полутора тысяч иудеев. Для справки: на сегодняшний день в "городском посёлке" проживает всего две с половиной тысячи — и русских, и белорусов, и всех остальных.

В Мире и сейчас осталось довольно много зданий, связанных с еврейской культурой. По меркам Белоруссии они не очень интересные — "всего лишь" девятнадцатого века: иешива — высшее религиозное училище с классическими колоннами, здание для заседаний еврейской общины — кагала, пара синагог...

Мы осматривали "остальные" памятники архитектуры по причине раннего часа, в который, мы были уверены, не работает "главный" объект — знаменитый Мирский замок. Мы вышли на улицу Красноармейскую, ведущую в бывшее предместье — замок именно там, а не в самом "местечке", и осмотрели "Миколаевский" костёл, построенный в первые годы семнадцатого века, но с "новодельной" башней-звонницей. А еще чуть ближе к замку — крохотную придорожную каплицу-часовню...

Замок, который теперь стал филиалом того самого музея истории Беларуси, что мы посетили в Минске, разумеется, был пока закрыт. Поэтому для начала мы просто обошли его по периметру. Практически квадратный в плане, с пятью башнями — четырьмя по углам и одной центральной, Мирский замок — конечно же, стопроцентная "прихоть" феодала. В том смысле, что в отличие от многих других замков, поставленных князьями — полоцкими, киевскими или литовскими, находился он не в стратегическом для государства месте и строился не по государеву указу. Более того, здешний замок — это просто жилище, больше красивое, нежели практичное. Начинал его строить литовский дворянин Юрий Ильинич в начале шестнадцатого века, и в качестве оборонительного сооружения уже тогда строение было не очень актуально, а к моменту окончания строительства, к концу столетия, в связи с возросшей ролью артиллерии и вовсе стало всего лишь "дорогой игрушкой". Менялись хозяева, достраивавшие и перестраивавшие свою красивую собственность: после Ильиничей пришли Радзивиллы (о них мы позже поговорим), за Радзивиллами — Витгенштейны, русские немцы, усмирявшие польские восстания...

Готика Ильиничей дополнена ренессансом Радзивиллов, и это лишь усиливает ощущение того, что башни замка "пляшут". Вообще-то, такой эффект достигается за счёт разницы соотношений "четверика" (прямоугольника в сечении) в основании башни и "восьмерика" (соответственно, восьмиугольника), увенчанного шатровой черепичной крышей с обязательным флюгером. У большинства башен "четверик" составляет две трети высоты, и лишь у центральной и северо-восточной "восьмерики" вдвое больше оснований. А теперь добавьте к этому то, что три башни из пяти имеют большие окна, оштукатурены и отделаны тёсаным камнем, что характерно для эпохи Возрождения, а центральная и юго-западная — кирпичные, с белыми поясочками, нишами и узкими бойницами, настоящая готика. Удивительно, как иногда красива может быть, в общем-то, эклектика!

Однако самыми впечатляющими являются замковые стены, выложенные из кирпича и кое-где укреплённые огромными валунами. Причём кирпич — и в стенах, и в башнях использовался как обычный красный, так и пережженный, почти чёрного цвета, что добавляет памятнику позднего средневековья выразительности. Кстати, северная и восточная стороны — это жилые дворцовые помещения, что очередной раз доказывает полную непригодность замка в качестве оборонительного сооружения. Впрочем, он всё равно попадал в некоторые исторические "переделки" — во время Северной войны и войны 1812-го года, прежде всего.

С трёх сторон замок окружён валом, а с южной стороны раскинулся пруд с небольшим островком. Пока музей не открылся, мы отправились туда по небольшому деревянному мостику, чтобы полюбоваться ещё и таким видом на главную достопримечательность Мира, а, может быть, и всей Белоруссии.

Последними хозяевами замка были представители довольно известной в России фамилии Святополк-Мирских. Несмотря на присутствие корня "мир" в фамилии, никакого отношения к "местечку" Мир они не имели. А, может, наоборот — приобретая замок, Мирским захотелось заполучить "родовое" имение? Однако факт остаётся фактом: герой Балканской войны, отличившийся в сражениях под Плевной и на Шипке, Николай Иванович Святополк-Мирский стал хозяином замка в конце девятнадцатого века, и до самой национализации в 1939-м памятник архитектуры оставался собственностью этой фамилии. Последний хозяин, Михаил Николаевич, с энтузиазмом восстанавливавший свою собственность в двадцатые-тридцатые, когда здесь правили поляки, жил, говорят, затворником, но, тем не менее, любил приветствовать немногочисленных прохожих с замковых стен. "Вишнёвый сад" да и только...

Сразу за замком, с восточной его стороны — парк, вход в который открывает фамильная часовня-усыпальница Святополк-Мирских. Построенный в начале двадцатого века в псевдорусском стиле из красного кирпича, семейный склеп удивительным образом гармонирует со средневековым замком. Сейчас там, как и на площади перед фасадной, западной стеной замка с тремя башнями, шла реконструкция — рабочие выкладывали тротуарную плитку, ремонтировали внутренние помещения, и отовсюду раздавался "строительный грохот". Нас всё-таки внутрь пустили, и даже "угомонили" свою громкую технику, пока мы разглядывали высокие своды часовни.

Ещё чуть дальше по тропинке, и мы вышли к огромному зданию семидесятых-восьмидесятых, в котором обосновалось художественное училище, готовящее реставраторов для замка. Представляете! Целое училище когда-то открыли для обучения специалистов только под один конкретный объект. Мы, кстати, видели в интернете фотографии семидесятых — очень запущенным замок выглядел, хотя все башенки-стеночки были целенькими.

Мы вернулись к замку — музей уже открылся. Внутри можно было осмотреть выложенный брусчаткой двор, где у стены стояла парочка "чучел" рыцарей-коротышек, центральную башню, в которой сейчас располагалась выставка старинных фотографий Мира и Несвижа, и проход-галерею на южной стене. Конечно же, мы всё это посетили. Поднимаясь по узкой и крутой лестнице башни, я вспоминал слова своего "корефана" Лёшки — мол, какие замки могут быть в Белоруссии? "Блин, Лёха, есть тут замки, есть!" — бормотал я свою "мантру", карабкаясь вверх и тяжело дыша...

Часам к двенадцати мы закончили осмотр и начали придумывать, как нам перебраться в город Несвиж. Прежде всего, было решено вернуться к автостанции и повысматривать "леваков". Вблизи самой избушки-автовокзала машин не было, однако несколько легковушек стояло около бывшей униатской церкви. Я стал соваться ко всем водителям подряд с вопросом "Таксуете?", но в ответ мне лишь отрицательно качали головой. В одном из автомобилей, стареньком "БМВ", за рулём сидела толстая тётка. На мой вопрос она ответила тоже вопросом, сделав, как все в Белоруссии, упор на последнем слове:

— А куда вам надо ехать?

— В Несвиж, — ответил я.

— Здесь, вообще-то, никто не левачит, — очень веско изрекла тётка. — Это вам надо на трассу выйти и там попутных ловить.

Да уж, ну и порядки. Два городка в тридцати километрах друг от друга, причём в обоих расположены объекты, внесённые в списки всемирного наследия ЮНЕСКО, и никто не таксует! Мы покорились судьбе и попёрлись ловить попутку на трассу. Почти у самого замка нас догнала "бэха" с той самой тёткой.

— А сколько вы денег платите? — ей, похоже, было интересно общаться с нами вопросами.

— Ну, не знаю, в Минске за километр берут тысячу, — столичные расценки я выяснил сегодня, когда заказывал такси до автовокзала. — У вас не Минск, конечно, но, так уж и быть, заплатим по тысяче, — продолжал я сбивать еще не озвученную цену.

— А сколько туда ехать? — всё так же вопросом продолжила беседу толстая "шофёрка".

— По карте тридцать километров, — сообщил ей я, — но если хотите, давайте замерим по спидометру.

— Тридцать тысяч вам нормально будет? — опять спросила тётка.

— Могу сразу отдать, — ответил я.

— Хорошо, тогда подходите к костёлу, я сейчас подъеду.

Мы вернулись к Николаевскому костёлу и стали ждать вопрошающую водительницу. Она вернулась минут через пятнадцать, и теперь рядом с ней на переднем сиденье сидел парнишка лет двенадцати. Видимо, с таким защитником было не страшно отправляться в тридцатикилометровое путешествие с незнакомыми пассажирами.

— Там в Несвиже базар есть, вы не знаете? — спросила толстуха нас, когда мы уселись, и я сделал окончательный вывод, что она не местная, хотя на номере её машины и красовалась "четвёрка", что означает "Гродненская область".

— Ой, не знаем, в первый раз тут, — ответила Наталья.

— Хорошо, найдём сами, — опять очень значимо произнесла тётка и повернулась к парнишке: — Купим-купим тебе бейсболку.

Офигеть! В город-памятник Несвиж можно, оказывается, и за бейсболками ездить.

— Вы из Минска приехали? — продолжала беседу любительница задавать вопросы.

— Ну, так — из Минска, — уклончиво ответил я и, лишь немного помолчав, решил "открыться" до конца, — а, вообще, из России, из Новосибирска.

— Из Новосибирска? — удивилась наша собеседница. — А что вы в Мире делали?

— Замок, конечно, смотрели! — пришла моя очередь удивляться.

— Замок? — ещё больше изумилась тётка.

Ну, блин, конечно — чего его смотреть! В каждом уважающем себя посёлке городского типа обязательно должен быть свой замок, так что наше путешествие — полнейшая глупость.

— Ну да, замок, — неуверенно подтвердил я. — Он у вас красивый, в список всемирного наследия включён, — мои слова, должно быть, звучали, как нелепая "отмазка".

— Замок как замок, — хмыкнула тётка, и на этом наш разговор завершился. Я думаю, если бы мы сообщили ей, что в Несвиж едем еще один замок смотреть, она бы нас высадила, как кромешных идиотов.

* * *

Ориентироваться в Несвиже было тоже несложно — благо "объёмная" карта Рубена Атояна у нас с собой была. По улице Советской мы вышли к Ратушной площади, где кроме скромного "советского" горисполкома стоит средневековый двухэтажный дом с мансардой, называемый в народе "домом ремесленника", и, конечно же, собственно ратуша, здание заседаний одноимённого органа городского самоуправления с примыкающими к ней торговыми рядами. Ратуша в Несвиже, как и во многих других городах тогдашней Литвы, появилась по жалованному городу магдебургскому праву в конце шестнадцатого века, с тех пор многократно перестраивалась и приобрела свой первозданный вид только в начале двадцать первого века: крутая черепичная крыша, высокая башня с часами, куполом-шлемом и флюгером. А в торговых рядах сейчас обосновался книжный магазин. Я там нашёл книжку-путеводитель по Беларуси, выпущенную московским издательством, но брать не стал, решив, что российское лучше покупать в России, но, как выяснилось позже, сделал это совершено напрасно, потому как больше нигде ее не видел.

Свернув с Советской на улицу Чкалова, мы упёрлись в браму-колокольню (29) монастыря бенедиктинок — высоченную башню восемнадцатого века в стиле барокко. Помещения монастыря сейчас заняты местным педагогическим училищем, то есть с небольшой натяжкой можно сказать, что традиции образовательного католического ордена в современном белорусском Несвиже сохранились.

В месте, где улица Советская переходит в дамбу замкового пруда, стоят очень симпатичные барочные ворота, называемые Слуцкой брамой — от них когда-то начиналась дорога в старинный город Слуцк. Раньше брама была частью городских укреплений Несвижа, а сейчас осталась одна-одинёшенька.

По улице Ленинской, берущей своё начало от Слуцкой брамы, мы начали двигаться к главной достопримечательности города, к дворцу Радзивиллов. Несвиж — вообще-то, "столица" этих польско-литовских феодалов.

Начало легендарного рода положил языческий жрец Лиздейка, посоветовавший в четырнадцатом веке литовскому князю Гедимину основать Вильню (30). До конца девятнадцатого века княжеская фамилия была очень заметной как в Литве с Речью Посполитой, так и в России, в состав которой вошла огромная часть Польши. Но, конечно же, расцвет Радзивиллов пришёлся на шестнадцатый-восемнадцатый века. Владения феодалов простирались на сотни километров, а армия была мощнее и многочисленней, чем регулярные войска польского короля. В собственности Радзивиллов находилось несколько замков — в том числе и тот, что мы посетили с утра, но главным оставался дворец в Несвиже.

Перед дворцом располагается огромный фарный (31) костёл самого конца шестнадцатого века. Стиль, в котором построен храм, в местных справочниках назван интересно — "белорусским барокко", как будто кто-то тогда был в курсе, что есть такая Белоруссия — конечно же, это просто раннее, а потому довольно скромное барокко. История возведения храма тоже интересная. Дело в том, что один из Радзивиллов, Николай Чёрный (32), в середине шестнадцатого века зачем-то стал кальвинистом. Эта возникшая в период Реформации ветвь христианства вообще-то распространена в Швейцарии. Её основным догматом, позволившим, если верить европейским социологам, разбогатеть альпийской конфедерации, является идея предопределения всего происходящего Богом. Непростая, на первый взгляд, теория, на деле позволяла её приверженцам не платить церкви и не содержать монастыри, отдавая всю свою энергию праведному труду, через успехи в котором можно было узнать, любит ли тебя Бог. Каким европейским ветром подобные идеи принесло в "сильно католическую" к тому времени Литву, не очень понятно, но факт остаётся фактом — на какой-то промежуток времени семейство Радзивиллов стало кальвинистами.

Сын Николая Чёрного, Николай Крыштоф, рано оставшийся без родителей, а потому прозванный Сироткой, усилиями иезуитов был возвращён в лоно католической церкви. И замаливая вероотступничество своего рода, Николай Крыштоф построил вот этот самый костёл, ставший впоследствии фамильной усыпальницей — и сам Сиротка, и его потомки похоронены здесь.

Рядом с костёлом стоит памятник Симеону Будному, одному из церковных реформаторов, близких Николаю Чёрному — в 1562-м году в несвижской типографии "еретик" напечатал первые книги на западнорусском языке. А чуть ближе к дворцу — единственное сохранившееся в городе сооружение в стиле готики, замковая башня в три яруса. Ничего от средневекового замка-города больше не осталось, сейчас Несвиж — это город замка-дворца Радзивиллов.

Строил дворец, к которому мы теперь шли по заросшей деревьями небольшой дамбе, разделявшей Замковый пруд и пруд Бернардина, всё тот же Николай Сиротка. Он, вообще, очень интересным человеком был. Например, участвовал в Ливонской войне, будучи одним из полководцев Стефана Батория, и в частности осаждал Псков в 1581-м году, был виленским воеводой, путешествовал по Ближнему Востоку и, будто споря со своим рано умершим отцом, яростно боролся со всяческой реформаторской "ересью".

Дворец окружает вал и наполненный водою ров. От этого выглядит барочный замок ещё величественнее. Фасад — парадная брама с тремя башенками-трубами и высоченной башней, увенчанной куполом-шлемом. Крепостные стены с северной и южной стороны превращаются в жилые корпуса, а с восточной — прямо в полноценный дворец. Там, говорят, и жили Радзивиллы. Вторая башня, совсем не похожая на ту, что на входе, но тоже очень симпатичная, располагается с южной стороны — именно её мы видели от Слуцкой брамы. В общем, настоящий дворец, дворец замкового типа, как пишут архитектурные справочники.

Правда, в тот год, что мы путешествовали по Белоруссии, второй значимый (а если верить местным денежным купюрам, то и первый (33)) памятник здешней истории и архитектуры оказался закрыт на суровую реставрацию. Корпус с восточной стороны почти полностью был разобран, а в сам замок никого не пускали. Многочисленным туристам оставалось осматривать достопримечательность с замкового вала, по которому проложена тропинка.

Всё бы ничего, да вот только моя супруга жутко расстроилась — ехала замки смотреть, а тут на тебе, сплошная реставрация. Мирский-то ещё удалось изучить, причём досконально, а вот с несвижским незадача вышла. Предстоящая прогулка по прилегающим к замку паркам, разбитым на несколько "тематических" садов, не только не могла выступить утешением Натальи, но и наоборот — только раздражала её.

Тем не менее, мы двинулись в Старый парк с памятниками-бюстами некоторым Радзивиллам, итальянскому архитектору Джованни Бернардони, начинавшему строить дворец, белорусским и польским поэтам, с "монументом" собаке, русалкой посреди небольшого прудика и прочими причудами. Парки возникли во второй половине девятнадцатого века по инициативе некой Марии Дороты (один из парков прямо так и называется — Марысиным), жены представителя "берлинской линии" Радзивиллов, Антония Вильгельма. Прямая линия к тому времени совсем "угасла", правда, перед этим потомки Николая Крыштофа успели испортить репутацию в глазах российских императоров участием в двух польских восстаниях и наполеоновских походах (34).

Парки занимают площадь в пару сотен гектаров. Наверное, поэтому главный стон, раздающийся сейчас на просторах интернета от посетивших город туристов, сводится примерно к следующей фразе: "В Несвиже очень красиво и, вообще, здорово, вот только жалко парки толком не удалось осмотреть". Мы с Натальей готовы подписаться под этими словами. Попытались, конечно, аккуратно обойти, сверяясь с картой, все расставленные в Старом парке скульптуры и даже заглянули в Японский сад с горбатым мостиком и крохотным причалом для лодок, украшенным японскими зверушками, но это всё даже не половина богатства. "Эх! Люди жили!" — вторя героям Ильфа и Петрова, только и могли говорить друг другу мы с Натальей. Дабы отвлечь Натку от невесёлых мыслей по поводу непопадания во дворец, я начал фантазировать о том, что было бы, если б у нас с нею тоже был свой парк. Представляете? Приходил бы я с работы, и прямо перед ужином, пока гречка с сарделькой в микроволновке греется, шёл бы гулять по парку — как до горбатого мостика в Японском саду доходил бы, сразу назад — сардельку есть...

* * *

Автобус, на который мы купили билеты до Минска, был проходящим и следовал в столицу Белоруссии из Пинска. Древний город в Полесье (35) тоже, если верить путеводителям, невероятно красив, но мы туда не собирались — только с лёгкой завистью посмотрели на пинчан, собравшихся, как и мы, в Минск.

На магистральную трассу выехали не сразу — перед этим километров пятьдесят пробирались через какие-то окрестные деревушки и городки. Я, честно, слегка расслабился и спрятал фотоаппарат, как вдруг в окне показалась симпатичная церковка. Как деревенька называется? Вишневец. Дома уже заглянул в "Глобус Беларуси" — так и есть, бывшая униатская церковь, построена в середине восемнадцатого века.

Судя по карте, мы должны были еще проехать городок Столбцы. А прямо перед ним — деревушку под названием Новый Свержень. А вот и она. Ух ты! Какой костёл красивый — строгий такой. "...XVI века...", — только и смог прочитать я на табличке. Выхватил фотоаппарат из пакета и помчался по салону в хвост автобуса — но нет, уже "не достать", жаль... Я развернулся лицом по ходу движения и тут же заметил, что мы проезжаем ещё один храм — на сей раз в стиле барокко. Да что ж такое! Предупреждали бы что ли! Так, мол, и так, граждане пассажиры, мы с вами проезжаем жуткую тьмутаракань под названием Новый Свержень, слева сейчас будет Петропавловский костёл шестнадцатого века, а справа — Успенская церковь тоже шестнадцатого века, но переделанная в восемнадцатом... Нет, пожалуй, объявления не помогут — а осмотреть? Всё-таки по такой красоте, как в Белоруссии, лучше всего на машине ездить. Я вот в том же "Глобусе Беларуси" такой шедевр видал, закачаешься! Мурованский храм-крепость называется. Целенький, красивенький, уникальненький... Только как в ту деревню Мурованку, что между Лидой и Гродно, попадают, кто бы знал...

В Минск мы прибыли около шести вечера. Домой идти не хотелось, да и отдохнули мы в пинско-минском автобусе, поэтому прямо с "Тракторного завода" направились на Кастрычницкую, то есть Октябрьскую площадь. В этом месте города линии минского метро пересекаются, но во время нашей поездки переход и станция первой, Московской, линии были закрыты на реконструкцию — это, кстати, сильно осложняло наши перемещения по городу. Ну, да ладно, станция "Купаловская" второй линии, Автозаводской, по которой мы ехали с автовокзала, работала исправно, а до нужной нам площади Победы можно и пешком дойти.

Мы вышли к скверику со знакомым нам драмтеатром имени Янки Купалы. В центре, на пересечении парковых аллей стоит фонтан "Мальчик с лебедем", сооружённый во второй половине девятнадцатого века в честь окончания строительства в Минске городского водопровода — очень трогательный и очень провинциальный. Правда, я сразу вспомнил фотографию из интернета — "Мальчик с лебедем" был одним из немногочисленных объектов, оставшихся практически целым после двух штурмов города в войну. Жуткая фотка: целенькая скульптурка, здорово характеризующая мещанский быт (не в уничижительном значении этого выражения!), посреди страшных руин.

Мы перешли проспект и оказались там, где закончили вчерашний осмотр города — около дурацкого Дворца Республики. Сразу за ним располагаются два здания — простая трёхэтажная, но массивная "коробка" музея Великой Отечественной ("Вялiкай Айчыннай", если по-белорусски) войны и помпезное, очень похожее на новосибирский ДК имени Горького, кемеровский и новокузнецкий драмтеатры, сооружение с колоннами и кучей скульптур тружеников на фронтоне. "Дворец профсоюзов" называется минский "шедевр". Мы прошли мимо него, и я приметил дивные объявления о том, какие кружки для пенсионеров работают в профсоюзном дворце: хорового пения, художественного вышивания, баянистов... Блин, как будто не было тех пятнадцати-двадцати безумных лет перестроек, перекроек и мучительных переходов, как нам всем казалось, к рынку и демократии... В Белоруссии эти годы совершенно точно прошли иначе — во всяком случае, кружки для пенсионеров там работают вполне исправно!

Кстати, о местных пенсионерах. У меня сложилось впечатление, что в Минске (да и не только в нём одном) старики являются самой заметной категорией граждан. В автобусах они бойко предъявляют свои удостоверения кондукторам (там, где они есть, вообще-то в Белоруссии в основном забытые россиянами компостеры используются) и разгоняют притихшую молодёжь с "мест для сидения", а те, между прочим, совсем не возмущаются. Пенсии здесь такие, что нашим только мечтать остается — раза в два-три выше, поэтому, наверное, в магазинах местные бабушки так деловито выбирают ветчину и ткани весёленьких расцветок. Кружки по интересам опять же работают. На бодрых американских стариканов, осматривающих Эрмитаж с Третьяковкой, белорусы ещё не похожи, но и от наших несчастных, обиженных и властью, и обществом, старушек и дедков-коммунистов отличаются разительно...

С другой стороны "праспекта Незалежнасцi" чуть выше проезжей части стоит забавный домик ложно-русского стиля с острой башенкой и аккуратненьким куполом — его когда-то занимал церковно-археологический музей, потом там был Дом искусств, а сейчас оно принадлежит Белорусскому Экзархату (36) Русской Православной Церкви. Совершенно очевидно, памятнику архитектуры начала прошлого века "мешает" громада архитектурного шедевра тридцатых — башни знакомого нам Дома офицеров прямо нависают над хрупким и таким не характерным для центрального столичного проспекта особняком.

Мы прошли ещё дальше мимо жилых "дворцов" и увидели широкий купол здания понятного назначения, на котором было написано слово "Цырк".

— Блин, не язык, а мечта двоечника, — вздохнула вдруг моя супруга.

Бабушка-учительница научила Наталью писать грамотно, но детские "комплексы", похоже, у неё всё-таки остались. К словам "малако", "бярозка" и даже "Вулiца Савецкая" мы уже более-менее привыкли, но слово "цирк", написанное через столь желанную для изучающих русскую орфографию букву "Ы", видимо, задело Натку за живое.

Мы шли по широченному тротуару проспекта, а слева от нас тянулась длинная ограда с балясинами и огромными гипсовыми вазами — за ней находится парк имени Янки Купалы, сюда мы завтра обязательно сходим. А пока — мост через Свислочь, и вниз, в скверик — дабы взглянуть на деревянный Дом-музей I съезда РСДРП. Этот съезд довольно долго был "несчитовым", как говорили у нас в детстве, поскольку его участники не поддержали впоследствии большевиков, но, в конце концов, именно с него началась нумерация съездов РКП (б), ВКП (б) и КПСС. В советские годы здесь принимали в пионеры и вступали в партию, во время войны дом сгорел, но сразу после Победы стал одним из первых восстановленных зданий в городе. А как же — идеологию нужно поддерживать, или, переводя на более близкую большевикам "феню", "хороший понт дороже денег"...

С другой стороны проспекта раскинулся огромный детский парк имени Горького — мы подходили к нему вчера с улицы Кирова, но так и не зашли. Сейчас же мы решили посетить сие "рекреационное" место. В парке было довольно многолюдно, но не очень шумно — люди гуляли с детьми и фотографировались, пристроившись на колени к угловатому классику советской литературы, вылитому из металла. Повсюду торчали строгие таблички, запрещающие курить на территории — и, правда, вокруг никто не дымил. Пива с мороженым здесь, кстати, тоже купить было негде — зато везде царила "санаторная" чистота и умиротворение. Памятник Циолковскому, планетарий, крытый каток, мостики и утки в Свислочи — им малышня кидала куски хлеба, и птицы жадно вылавливали размякший и норовящий плюхнуться назад в воду мякиш... "Воспитание детей красотой надводной жизни", — перефразируя название замечательного альбома группы "Оазис Ю" (37), можно было назвать эту трогательную сцену.

Сразу за парком находится еще одна "главная" площадь — площадь Победы, или по-белорусски "плошча Перамогi", большой круглый "пятак" с двумя симметричными полукруглыми "сталинками", "открывающими" дальнейший ход проспекта, и огромным столбом в центре, увенчанным орденом Победы. Вид на площадь — одна из визитных карточек города, я, во всяком случае, с детства его помню. На крышах зданий-"ворот" стоят крупные буквы: "Подвиг народа бессмертен". В Белоруссии, насколько я понял, вообще, не шибко-то боролись с советскими лозунгами — на том же музее Великой Отечественной написан похожий девиз: "Подвигу народа жить в веках". Правда, в Минске эти ставшие избитыми слова звучат совсем иначе — не так, как в нашем сибирском "тылу". В войну здесь погиб каждый четвертый житель (38), а "партизанила" тогда вся республика — от Гродно и Бреста до Витебска и Гомеля. Я думаю, не скоро ещё здешняя земля впитает всю пролитую кровь.

(26) Подозреваю, что так он был назван, прежде всего, потому, что ведёт к городу Дзержинску (до 1932-го года Койданово), вблизи которого родился Феликс Эдмундович.

(27) На семнадцатый день с начала Второй Мировой советские войска перешли польскую границу и практически без боя "воссоединили" Украину и Белоруссию с землями Восточной Польши.

(28) О, как символичен для России город Брест! Церковная уния, позорный Брест-Литовский мир с немцами в 1918-м году, героическая оборона крепости в 1941-м и "беловежское соглашение", узаконившее развал Советского Союза в 1991-м году. И всё это Брест!

(29) То есть ворота.

(30) Даже в такой "пострадавшей" от империй стране, как Белоруссия, я обнаружил признаки местного "империализма": литовский Вильнюс здесь частенько зовут или по-польски — Вильно, или по-белорусски — Вильней.

(31) То есть приходской, не относящийся к монастырю.

(32) Практически все Радзивиллы были с прозвищами, а некоторые даже "номерные", как настоящие короли.

(33) На самой крупной белорусской купюре в сто тысяч рублей изображён дворец Радзивиллов в Несвиже, а на пятидесяти тысячах — замок в Мире.

(34) Доминик Радзивилл, последний прямой потомок Николая Чёрного служил полковником в войсках Мюрата, брал Вильно и даже участвовал в Бородинском сражении. Представители шляхты искренне считали, что помогая Наполеону, они смогут возродить Речь Посполитую.

(35) Полесьем называют украинско-белорусское пограничье — распространенная фамилия Полищук, кстати, образована от названия тамошних жителей.

(36) Что означает "зарубежное подразделение".

(37) Дебютный диск одной из групп Алексея Рыбина (того самого основателя группы "Кино") вообще-то назывался "Воспитание детей красотой подводной жизни".

(38) По некоторым данным, каждый шестой, но и это очень много!

Часть 4. Школьный курс факультативно

Хватит смотреть "сталинский" Минск! В городе, во-первых, есть историческая архитектура, а во-вторых, при Брежневе столицу союзной республики тоже очень активно строили.

Ранним утром мы вышли из своего дома на улице Заславской и направились не к привычной нам станции метро, а строго во дворы минского "спальника". На месте, где мы сейчас проживали, во время войны немцы создали гетто, сгоняя туда евреев со всей Белоруссии, а заодно из Польши, Чехословакии и даже Бельгии. Минское гетто на территории СССР было вторым по размерам после львовского.

Метрах в пятистах от нашей "свечки" находилась знаменитая "Яма" — место массового расстрела обитателей "города евреев" за колючей проволокой. Мы прошли мимо извивающейся многоэтажки, мимо обычного "советского" детского садика, обогнули двор школы и вышли к мемориалу.

"Яма" — это действительно яма, небольшая низинка, заросшая кустами и деревьями, сразу за типовой девятиэтажкой. Внизу стоит скромный монумент, поставленный по инициативе оставшихся в живых местных евреев, начальников городских коммунальных служб в 1946-м году. Дядьки эти даже срока какие-то схлопотали потом за такую "самодеятельность", правда, сам памятник со страшными словами: "Светлая память на вечные времена пяти тысячам евреев погибших от рук лютых врагов человечества — фашистско-немецких злодеев. 2 марта 1942 г." (39) никто тронуть не решился. Так в Советском Союзе появился первый памятник Холокосту.

Позже мемориал был дополнен стилизованной менорой — иудейским символом-семисвечником и скульптурной группой — спускающимися "в яму" "увядшими" людьми без лиц. Но даже если бы этого "новостроя" не возвели, место оставляло очень сильное впечатление. Причём меня больше всего поразило именно такое соседство — "Яма" и обычный городской "спальник", живущий своей размеренной и рутинной жизнью. Привычная нам повседневность и страшное напоминание о той беде, что здесь когда-то случилась. Я уверен, что регулярное хождение мимо "Ямы" со школы домой и из дома в магазин кого угодно должно сделать убеждённым антифашистом.

По улице Мельникайте (40) мы вышли на проспект Победителей — тот самый, что совсем недавно был проспектом Машерова. Там у меня случилось настоящее "дежавю", поскольку минская магистраль оказалась точной копией московского Нового Арбата — правда, только той его стороны, что не с домами-"книжками", а с "зубьями", правая сторона, если ехать от Кремля. В Минске — совершенно такие же торчащие торцами к улице двенадцатиэтажки, между которыми располагаются магазины, кинотеатры и кафе-рестораны. Кое-где фасады домов здешней "вставной челюсти" (41) украшены патриотической красно-зелёной агитацией, а слева, ближе к проезжей части расположилась целая россыпь скульптур "пляшущих человечков", угловатых людей, танцующих явно что-то фольклорное.

Между проспектом и Свислочью, а она в этом месте течёт параллельно здешнему аналогу Калининского, есть Дворец спорта — его вид украшает местную пятитысячную купюру. А ещё чуть дальше находится Замчище — место, откуда "пошёл" Минск. Правда, сейчас об этом напоминает только мемориальный знак, поставленный в середине девяностых годов прошлого века в честь первого городского храма — он, конечно же, в замке был.

Ещё чуть дальше перпендикулярно проспекту Победителей проходит улица Немига, в которую превратилась спрятанная в трубу одноимённая река. Именно с этой рекой связано первое упоминание Минска. "Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми руских сынов (42)", — писал автор "Слова о полку Игореве" о событиях марта 1067-го года, и речь в этом скорбном тексте шла о кровавой междоусобице. Битва на Немиге случилась между войсками киевлян под управлением сыновей Ярослава Мудрого и дружиной полоцкого князя Всеслава Чародея.

Как это странно — с момента первого упоминания Минск постоянно становился одним из эпицентров чудовищных войн и местом страшных кровопролитий. Одна из последних трагедий в белорусской столице случилась в месте её основания, на реке Немиге — вернее, на входе на одноименную станцию метрополитена. 30 мая 1999-го года около Дворца спорта проходил рок-концерт, на котором присутствовало несколько тысяч человек. Внезапно начался дождь, и толпа ринулась в метро. Случилась давка, и в ней пострадало несколько сот людей, пятьдесят три человека (большинство из них — молоденькие девчушки) погибли.

Сразу за Немигой находится так называемый Высокий рынок — не самый большой кусочек древнего, но многострадального города, сохранивший свой исторический облик. Минск был жалован магдебургским правом в самом конце пятнадцатого века, поэтому на Высоком рынке появилась ратуша, обязательный орган городского самоуправления. Здание много раз ломали и переделывали, но окончательно оно исчезло с карты города после очередного польского восстания — снесли по личному распоряжению царя Николая I. Русские самодержцы прекрасно понимали, откуда исходит "дух смуты".

* * *

Вообще, каждое восстание поляков в здешних краях в восемнадцатом — девятнадцатом веках, а крупных было аж целых три (43), каждый раз оборачивалось лишь сокращением прав местного населения и усилением давления на католическое духовенство. А как всё здорово начиналось! Отрекшийся от престола последний польский король Станислав II Август Понятовский был одним из фаворитов Екатерины Великой. Екатерина, кстати, после разделов Польши сохранила права местной знати — зачастую гораздо большие, чем права знати российской. Внук Екатерины, Александр I, говорят, страшно мучился тем, что присоединил к России после наполеоновских войн "чужой ломоть", причём имелась в виду не только собственно Польша, Варшава с Лодзью, но и отошедшие когда-то к Речи Посполитой земли Киевской Руси (44), которую, вообще-то, пытались "собрать" все российские правители — от Ивана Калиты до Иосифа Виссарионовича. Царь-полонофил даже умудрился полякам конституцию дать в 1815-м году. А уже его внучатый племянник Александр III после двух последних бунтов вовсю проводил фактическую "деполонизацию", то есть откровенную борьбу со всем "польским" уже на территории самой Польши — передавал костёлы православной церкви, запрещал язык. Я, кстати, практически убеждён в том, что именно такая неуклюжая национальная политика одного из последних русских царей стала спусковым крючком националистического взрыва в начале двадцатого века, который стал частью Великого Российского Потрясения, чаще именуемого "Русской Революцией". Многие, невнимательно изучавшие новейшую историю, даже не подозревают, сколько всякой "дряни" поднялось в "смуту двадцатого века" на национальных окраинах империи: партии "Алаш" в Казахстане и "Мусават" в Азербайджане, грузинские меньшевики-националисты, резавшие осетин, белорусские и украинские националисты под крылом немецких оккупантов...

Кстати, ещё об исторических казусах. Есть один персонаж, русскими и белорусами оцениваемый очень по-разному. Как ни странно, это Александр Васильевич Суворов. Если в "русском" Приднестровье он считается чуть ли не основателем непризнанного государства (45), то в Белоруссии его иначе как "карателем" и не называют. В 1794-м году по приказу Екатерины II именно Суворов утихомиривал первое восстание, после которого остались мода поляков на имя Тадеуш и пронзительный полонез композитора Огинского.

* * *

Ратушу восстановили по чертежам девятнадцатого века в веке двадцать первом. Город Минск перестал быть "вольным", но и "российской опеки" над ним больше нет. Немного нелепая, с "тучной" квадратной в сечении башней и классическими колоннами, "новая старая" ратуша стала одним из символов столицы. Рядом с нею располагается строгий гостиный двор, бывший когда-то крупнейшим торговым заведением города, а напротив — построенный при монастыре иезуитов в самом начале восемнадцатого века барочный католический костёл Пресвятой Девы Марии с двумя обязательными симметричными башнями. Храм сейчас втиснут между двумя "сталинками" — даже удивительно, что его не сломали в своё время как архитектурный элемент, очевидно выпадающий из довольно целостного ансамбля.

К Верхнему городу мы ещё собирались вернуться, но для начала направились к так называемому Пищаловскому замку по довольно узкой улице Интернациональной, застроенной "модерновыми" трёхэтажными домиками "в одну линию". Замок архитектора Пищалы строился в начале девятнадцатого века как тюрьма. Правда, облик у него действительно замковый: массивное здание с четырьмя башнями по углам, огороженное добротным забором. За два века ничего не поменялось, и его по-прежнему занимает городской следственный изолятор. Красивый белый замок-тюрьма в самом центре столицы — до главной площади оттуда метров пятьсот. Даже странно, что местные не зовут его Бастилией.

А в двух шагах от Пищаловского замка, в уютном скверике находится памятник поэту Адаму Мицкевичу, этническому белорусу, писавшему свои произведения исключительно по-польски и называвшему себя при этом "литвином", то есть жителем Литвы. Будучи выслан с западных окраин империи за участие в "патриотических кружках", Мицкевич жил одно время в Санкт-Петербурге, где подружился с Пушкиным и будущими декабристами, но перед самым восстанием 1830-го года эмигрировал в Европу, а в 1855-м году во время Крымской войны даже пытался организовать польский легион в помощь англо-французским войскам.

Помните бессмертное пушкинское: "Оставьте: это спор славян между собою"? Ох, что-то более серьёзное разглядел Александр Сергеевич! Ведь не помирились тогда славяне, да и до сих пор исподлобья друг на друга смотрят. Всё-таки верно в 1819-м году писал историк Карамзин в своей "записке" царю-полонофилу: "Нет, Государь, никогда поляки не будут нам ни искренними братьями, ни верными союзниками". Как в воду глядел!.. Беларусь только, хлебосольно встречающая сейчас и тех, и других, наши страны и может связать, по-моему.

Мы вернулись к ратуше и прошли мимо отеля "Европа", разрушенного немцами и отстроенного заново "при Лукашенко", мимо "сталинского" дворца местной консерватории и очередной грани гробоподобного Дворца Республики в музей-усадьбу художника Валентия Ваньковича. Тот тоже был другом и Пушкина, и Мицкевича, и даже написал своеобразный "диптих" из портретов двух поэтов, но, как и Мицкевич, умер в эмиграции — "на руках" друга Адама. Кроме картин художника-романтика нас в этом музее интересовала ещё и реконструкция быта польских дворян — усадьба всё-таки.

На входе в музей сидели три бабульки, и, по всей видимости, никаких посетителей они не ожидали.

— Из Москвы? — спросила одна из них у нас.

Мы к тому времени уже поняли, что в местных музеях, во-первых, сразу распознают россиян — они здешними достопримечательностями интересуются больше коренных жителей, а во-вторых, несмотря на строгие расценки "для иностранных граждан", билеты здесь всё равно продают как для "местных". Поэтому мы смело ответили:

— Нет, из Новосибирска.

Бабушки переглянулись, и стало заметно, что в головах у всех троих началась усиленная работа. Похоже, смотрительницы пытались вспомнить хоть что-нибудь про далёкий сибирский город.

— Там же у вас, эти... — наконец, вымолвила бабушка, сидевшая "на билетах", — орешки кедровые... Полезные очень они... — неуверенно продолжила она.

Ага, значит, Сибирь здесь ассоциируется с кедровыми орехами — ну, слава Богу, хоть не с медведями!

— А у вас все картошку едят! — выпалил я в ответ "типическое представление" россиян о Белоруссии.

— Ну, да... едим, — как-то немного извиняясь, согласилась бабушка-эрудит.

— Мы белорусы, — подтверждая российские стереотипы, сообщила её "подружка", — мы без бульбы не можем!

— А я, вообще, если картохи не поем, так и не наедаюсь, — встряла в разговор третья, маленькая и тучная старушка.

Ну вот. Я не ошибся — в Белоруссии едят картошку (46). Как хорошо, что это правда!

Как раз та самая толстенькая любительница картошки вызвалась провести для нас, гостей из города, поедающего кедровые орешки, экскурсию. Причём свой рассказ о художнике и его картинах она вела сразу на двух языках, небрежно переходя с довольно ладного русского на белорусский и обратно.

После музея мы вновь вернулись к Верхнему рынку, пройдя по узкой и кривой улочке, застроенной архитектурой позапрошлого века — Дом масонов, чешское посольство, симпатичное угловое здание с круглённым фасадом. В последнем находятся посольство Швеции и замечательная кофейня (по-белорусски "кавярня"), где мы, конечно же, "испили кофию".

Наконец, мы подошли к улице Кирилла и Мефодия, с одной стороны которой располагается костёл святого Иосифа, ставший сейчас архивом литературы и искусства Белоруссии, а с другой — Свято-Духов собор, наверное, самый интересный архитектурный памятник Минска. Оба храма когда-то были католическими и являлись частями монастырей бернардинцев (соответственно, мужского и женского), но собор Святого Духа позже стал православным. Он действительно красив и заметен практически отовсюду — с двумя одинаковыми многоярусными башенками-шпилями, с изящными окнами-арками, настоящее чудо в стиле виленского барокко (47).

На соседнем с собором здании размещается памятная доска в честь создателей славянской азбуки Кирилла и Мефодия, подаренная Минску болгарами. Ещё одни славяне, ещё одни не самые простые отношения — мы их всё время от кого-нибудь "освобождаем", а они постоянно отворачиваются от нас к Европе, считающей их "дикарями" и какими-то полу-турками (48). Кстати, по поводу кириллицы: белорусы — единственный восточно-славянский народ (49), иногда использовавший латиницу. Насколько я понял, здесь до сих пор существует мнение, что так, латынью, по-белорусски писать правильнее.

Перед собором Святого Духа есть смотровая площадка, с неё открывается вид на Немигу, проспект Победителей и Троицкое предместье — небольшой райончик сразу за Свислочью, стопроцентный "новодел" в польском стиле для туристов. Смотровую площадку украшала декоративная ограда с балясинами, но, похоже, тут недавно похозяйничали вандалы — многие гранитные "кегли" валялись на газоне. Мою жену это возмутило, и она на полном серьёзе начала их собирать и насаживать на торчащие металлические штыри в ограде к удивлению прохожих и туристов — я едва её остановил, а то оставила бы местное управление благоустройства без работы...

Следующим пунктом нашей программы стал музей Великой Отечественной войны — тот, что находится по соседству с ужасным Дворцом Республики. Его экспозиция начиналась с предыстории — с того, что в советских учебниках называлось "воссоединением белорусского и украинского народов", а попросту говоря, с захвата Советским Союзом Восточной Польши. Свою нынешнюю западную границу Белоруссия получила в 1939-м году, после войны только Белосток вернули назад полякам. Брест, кстати, именно в 1939-м стал "передним краем" советской обороны.

Карта отвоёванных земель висела в первом зале музея. Забавное всё-таки административное деление было у тогдашней Белорусской ССР — кроме знакомых пяти областей (Минской, Могилёвской, Брестской, Витебской и Гомельской) на западе были ещё Вилейская, Барановичская, Пинская и Белостокская. На юге из непривычных территориальных единиц только Полесская область присутствовала, с центром в городе Мозырь. А вот захваченный у поляков город Гродно тогда областным центром не был, он относился в Белостокской области. Кстати, даже обязательную для всех областей газету на русском языке в польском Белостоке до войны издавали. Кто её там читал, интересно?

Историография "Айчыннай вайны" в Белоруссии осталась фактически советской. Я об этом судил по экспозиции музея. Например, в России уже давно признали, что эвакуацию в начале войны провели бездарно, фактически подарив немцам гиганты индустрии на западе страны и оставив на оккупированной территории трудоспособное население. Здесь же всё это называлось как-то вроде "Героический подвиг эвакуации", а ниже приводились липовые цифры вывезенных в тыл станков, машин, паровозов и людей. На самом же деле в первые дни местные начальники, запуганные предыдущим десятилетием тотальных репрессий и сами назначенные "только что", просто растерялись: эвакуация означала "паникёрство" и "бегство", а бездействие могли интерпретировать как "помощь оккупантам". Даже мобилизацию толком провести не сумели. В итоге чиновники попросту "смылись" из городов, прихватив с собой членов семей, и никакой власти в Белоруссии до прихода немцев не было...

Кстати, говорят, что в сегодняшней Беларуси, за "неверное" изложение фактов войны можно схлопотать срок. Во всяком случае, за книги Виктора Суворова — точно. Да и не только за них — я, например, читал про одного здешнего "краеведа", который изучал факты бесчинств партизан в деревнях, лояльных немцам. Посадили любопытного — не фиг героев порочить...

Но всё равно экспозиция музея была обалденной. По слухам, Сталин лично дал распоряжение собирать экспонаты для белорусского музея чуть не с первых дней войны — минский музей сразу задумывался как "главный" в стране.

Меня, как всегда, больше всего интересовали "мелочи" — не очень приметные артефакты, позволяющие понять атмосферу, дух событий. В Минске я впервые увидел пропагандистские листовки-пропуски, отпечатанные немцами для советских солдат: "Здесь, товарищи, Вы видите как пленный гвардии-лейтенант, благодаря помощи и попечению немцев, встретился со своей сестрой проживающей в одной из освобождённых областей. (50)" А ещё памятки по применению зажигательных бутылок и огромный плакат "Уязвимые и поражаемые места немецкого танка Т-VI "Тигр".

Самым страшным местом минского музея войны был зал, рассказывающий о немецкой оккупации. На стенах висели чёрно-белые "фотообои" с горожанами, повешенными на улицах города. Это после удачной диверсионной операции подпольщиков, взорвавших "гауляйтера Белорутении" Кубе в 1943-м, немцы такое зверство учинили. Мы к тому времени уже неплохо изучили центр столицы, поэтому многие городские пейзажи выглядели знакомо. Вот только эти виселицы... Наталья не выдержала и ушла дожидаться меня к бюсту маршала Победы Жукова, рядом с ним ей было спокойнее.

Там же, в "оккупационном" зале можно было почитать образцы фашистской пропаганды: "Жители занятых областей! С гражданским населением германские войска не ведут войны..." И здесь же — "Объявление для занятой области", регулирующее жизнь на оккупированной территории и "Постановление для упорядочения рабочего порядка". Ещё и газет куча — "Менская (51) газэта", "Голас Вёски (52)", извещающие о победах германских войск. А вот — форма белорусских коллаборационистов с нарукавными повязками цветов того самого, бело-красно-белого флага. "Беларуская моладзь! Iдзi вучыцца служыць беларускаму народу i Бацькаўшчыне!" — призывала одна из листовок вступать в "Саюз Беларускае моладзi"... Не знаю, много ли народу вступало в те "союзы", но то, что в республике сейчас даже близко нет такого почитания предателей, как в соседней Прибалтике или на Украине, знаю точно.

А дальше Беларусь партизанская: взрывавшая эшелоны и отстреливавшая "бургомистров", печатавшая подпольные номера областных и республиканских газет и отбивавшая у противника целые города — в общем, сопротивлявшаяся всеми силами. Потому и "операция Багратион" (53) тут прошла как по маслу — партизаны, во-первых, основательно "измотали" оккупантов к 1944-му, а во-вторых, поддержали наступление новыми диверсиями.

Артефакты советской агитации тоже впечатляли. Некоторые из них я видел впервые. Например, плакат с очень актуальными, думаю, сейчас словами: "Пьём воду из родного Днепра, будем пить из Прута, Немана и Буга! Очистим советскую землю от фашистской нечисти!" Пора, пора освобождать русскую землю от фашистских гадов — и от питерских нацистов, и от львовских поклонников "Галичины", "мотающих нервы" жителям Крыма. Кстати, несмотря на весь "интернациональный бред" советской послевоенной пропаганды, в Белоруссии все знают, кто именно спалил Хатынь и сотни других деревень. Вовсе не немцы то были, а "народы СССР" — украинцы, русские и прибалты из спецподразделения СС "Дирлевангер". Мне, например, очень стыдно за то, что среди карателей были русские. Но в России ведь и не славят эсэсовцев, так часто представляемых теперь нашими соседями как борцов за "самостійність рідно§ Укра§ни" или "Eesti iseseisvust (54)".

Самым трогательным экспонатом белорусского музея войны мне показался небольшой плакатик с текстом о "регулировщице Тане", символе победного наступления наших войск. Замечательно заканчивался рассказ:

"...И перегнувшись через борты машин, проносящихся мимо Тани, бойцы весело окликают регулировщицу:

— До скорого свиданья, девушка! До встречи в Берлине!"

Эх, Таня, Таня, столько работы ещё у нас с тобой!..

3 июля 1944-го года советскими войсками был освобождён Минск. Эта дата теперь отмечается в республике как День Независимости. Скажите мне, люди добрые, в какой ещё республике бывшего СССР праздники, именуемые "Днями Независимости" так радостно встречает старшее поколение? Молодец батька! Взял и назначил главным государственным праздником не "как везде" — дату провозглашения "суверенитета" местным Верховным Советом, половину которого наверняка составляла национальная "патриотическая" интеллигенция, а половину — беспринципные партийные сволочи — а день настоящей независимости, освобождения от ненавистных оккупантов...

Меня только в музее войны покоробило то, что всё заканчивалось в нём тем самым 1944-м годом. Как будто это не "Первый Белорусский" освобождал Польшу и брал Берлин. Всё-таки нельзя, по-моему, поистине героическую историю Белоруссии делать столь "местечковой"...

Во внутреннем дворе музея расположилась выставка военной техники: танки и "самоходки", пушки и гаубицы, авиабомбы и торпеды. Знаменитая "Катюша" здесь тоже была, но меня, как бывшего "авиатора", больше всего, конечно, поразил легендарный самолёт Ли-2, американский "Дуглас", выпускавшийся в Союзе по лицензии. Я в детстве интересовался авиационной техникой, но, помню, никак не мог найти информации об этом замечательном продукте русско-американской дружбы времён войны...

С утра в городе было солнечно и даже жарко, но ближе к обеду на небе появились тучи и начал накрапывать дождик. Мы с Натальей как раз осматривали памятник Янке Купале в одноимённом парке. Белорусский классик стоял в накинутом на плечи пальто, опершись на палку и прижав левую руку к сердцу — очень выразительный монумент. Укрыться от дождя мы решили в музее поэта. Там было, как и везде в местных музеях, довольно пустынно, а на входе нас встретили довольно милые смотрительницы, совершенно добровольно проведшие для нас экскурсию на чистейшем белорусском языке. Они даже на наши вопросы, заданные по-русски, отвечали "на мове".

Выйдя из музея, мы решили, что дождик утих, и даже прогулялись к набережной Свислочи, пройдя мимо фонтана, украшенного "купаловскими" мотивами — голыми девицами с венками, но тут нас вновь "накрыл" ливень. Пришлось спрятаться под дерево в парке, и теперь мы наблюдали, как дождь хлещет по асфальту набережной, по водам Свислочи и по низенькому прогулочному кораблику, катающему по реке туристов.

Едва дождик утих, мы отправились по набережной в сторону Троицкого предместья. Дождь был сильным, но сразу после него вновь выглянуло тёплое летнее солнце, и от мокрого асфальта начал подниматься пар. Как там у "Ляписа Трубецкого" было? "Лето в Белоруссии, лето во Вьетнаме"? Лето — это всегда хорошо!

На другом берегу Свислочи, куда мы попали, перейдя по мосту, бывшему частью улицы все того же Янки Купалы, раскинулся такой же тихий и тенистый парк — там тоже не верилось, что шумные центральные магистрали находятся лишь в паре сотен метров. В центре парка стоял памятник пионеру-герою Марату Казею. Нынешние дети уже, наверное, и не знают, кто такие "пионеры-герои". На волне развенчаний конца восьмидесятых, помнится, в обществе особо глумились над малолетним "стукачом" Павликом Морозовым, "сдавшим" своего отца. Даже в той истории всё было далеко не так однозначно, как представляли в советские годы и "уточнили" потом в перестройку — насколько я знаю, там была "семейная драма" (папаня бросил мамашу первого пионера-героя (55)) с бурным вмешательством властей. Но вместе с водой, как у нас водится, выплеснули и ребёнка тож — забвению были преданы дети, получившие в войну звание Героя Советского Союза за совершенно не детские подвиги. Тот же Марат Казей, например, был разведчиком и участником партизанских рейдов, а попав в окружение, взорвал себя и немцев гранатой.

Около белокаменного оперного театра — мы хотели подойти к этому довоенному дворцу в самой высокой точке столицы недалеко от Троицкого предместья — шли ремонтные работы. В местных новостях потом увидели, что замена коммуникаций, возведение новой лестницы и укладка тротуарной плитки были лишь частью большого труда по реконструкции всего минского "Большого" — здесь оперный театр тоже "Большим" зовут.

Ладно, сворачиваем налево и попадаем в Троицкое предместье. Я к тому времени уже точно знал, что практически все здешние симпатичные домики с покатыми черепичными крышами, образующие целый квартал привлекательного для туристов объекта, есть стопроцентный "новодел". И тем сильнее меня возмутило наличие обязательных для всех памятников архитектуры в республике маленьких литых табличек в форме щита со словом "каштоўнасць" (56), то есть "ценность", на каждом доме. Да, в стране, изувеченной войной и, как везде, советской практичностью, идёт кампания так называемого "воссоздания" архитектурного облика, что означает довольно аккуратное воспроизведение архитектурных шедевров по сохранившимся чертежам, фотографиям и рисункам. Процесс, безусловно, положительный — прямо диву даёшься, сколько всего в том же Минске уже "нагородили", но всё же писать на доме, возведённом едва с десяток лет назад, что это "Помнiк архiтэктуры XVIII в.", по-моему, свинство. Хоть бы писали, что он "воссоздан"!

В домах предместья располагаются дорогие минские рестораны, ориентированные на туристов, лавки сувениров и книжные магазины. В "Букинисте" мы приобрели огромный двухтомник "Архитектура Белоруссии" советских лет, а в сувенирном магазинчике помимо мелочей на подарки друзьям и коллегам по работе купили себе символ Беларуси — вырезанного из дерева крохотного зубра, и альбом фолк-роковой группы "Палац". Если честно, то диск я взял действительно в качестве сувенира — у меня и бурятская музыка есть, и якутская, и хакасская, и, уж разумеется, казахская. Но "Палац" меня потом дома по-настоящему "зацепил" — очень сильные народные и похожие на народные песни в очень бережном, хоть и "модифицированном" исполнении. Хватился потом искать другие альбомы — ан нет, купить диски этой группы возможно только в Белоруссии.

Так же сильно меня в своё время потрясла армянская этническая музыка, но тут всё-таки было другое. Здешние песни казались просто не известными мне песнями "нашими" — русскими, украинскими. Белорусскую "Купалiнку", мне кажется, мог бы запросто петь, подвыпив, мой алма-атинский дед Николай Михайлович сразу после его любимых "То не вечер, то не вечер" и "Несе Галя воду". А "Васiлейку" и "Заенку" мы с Натальей до сих пор иногда в машине орём, когда на работу едем...

А еще в Троицком предместье находится странный памятник странному человеку, Язэпу Дроздовичу. Этот талантливый белорусский художник, творивший в первой половине двадцатого века, знаменит тем, что всю свою жизнь путешествовал по стране, оставляя потомкам пейзажи и портреты здешних людей. Прямо Гоген, только никуда не уезжавший. В памятнике он так и запечатлён — немного "юродивым" бродягой с посохом в руках.

Один из "новодельных" домов предместья занимает музей очередного, шибко почитаемого здесь, поэта Максима Богдановича — в отличие от Купалы и Коласа, с его творчеством я, каюсь, совсем не знаком. Мы попытались зайти туда, но были встречены милой улыбкой длинноволосого и худого юноши-смотрителя:

— Добры дзень! Музей не працуе, прабачце, калi ласка (57)!

К тому, что в музеях здесь принято говорить "на мове", мы уже практически привыкли — честно скажу, меня это ни капельки не "напрягало", хоть я и понимал, что в "русскоязычной" республике это своеобразный вызов. А вот странная традиция работать до пяти меня поразила. Нарочно что ли и без того немногочисленных посетителей разгоняют?

Памятник Максиму Богдановичу, внешне очень похожему на "нашего" Лермонтова, в связи с ремонтом оперного театра перекочевал с улицы Янки Купалы (то-то мы его там не нашли!) на улицу... Максима Богдановича, правильно. Классик национальной поэзии теперь смотрит на огромное здание минской духовной семинарии, основательно переделанное после войны и занятое суворовским училищем. Кстати! Училище-то СУВОРОВСКОЕ!

Пройдя чуть дальше по улице Богдановича, мы нашли минский бровар девятнадцатого века, ныне "главный" белорусский пивзавод "Алiварыя". Пиво, к слову, здесь очень достойное — я это ещё по поездам "Чыгунки" знал, всегда себе парочку бутылок у проводников прикупал. Углубившись чуть дальше в кварталы, мы забрели в "украинский городок": школа с углубленным изучением украинского языка, задумчивый памятник Тарасу Шевченко и посольство братского государства. Наискосок от него находится посольство России — диппредставительства разделяют улицы Старовиленская и Коммунистическая. Может, конечно, я что-то придумываю, но мне показалось это очень символичным: мы сейчас с Украиной так и разделены — польско-литовским куском истории и коммунистическим прошлым, к которому у каждого из нас есть свои, в том числе и национально окрашенные обиды.

Мы вышли на проспект Машерова, тот, что раньше был улицей Варвашени — оживлённый и очень современный кусок города, откуда свернули на улицу Сторожевскую и направились к "раскрытой книжке" гостиницы "Беларусь". Рядом с нею разбит огромный газон с редкими деревцами, раскинувшийся до самой набережной Свислочи. Как это здорово, когда в городе нет "точечной застройки"! В Минске столько чудесных мест в центре, где можно посидеть, послушать тишину и подышать воздухом. У нас в Новосибирске даже в Первомайском сквере и сквере Нарымском, небольших оазисах в центре, всё норовят чего-нибудь построить — до битв с местными жителями иногда дело доходит.

Почти у самой реки стоял, вернее, сидел Пушкин — нормальный такой бронзовый Пушкин, явно воздвигнутый к двухсотлетию своего рождения, а с набережной открывался чудесный вид на проспект Победителей с "новоарбатскими" многоэтажками и Дворцом спорта, на Троицкое предместье с его черепичным "новоделом" и на Верхний город. Две пары симпатичных барочных башенок, одна из которых принадлежит костёлу Пресвятой Девы Марии, а вторая — Свято-Духову православному собору, возвышались над этим великолепным пейзажем. На переднем плане была строгая "чёрно-белая" часовня на острове Мужества и Печали, именуемом в народе просто "Островом Слёз".

Этот островок, созданный в память о погибших в Афганистане жителях республики, должен был стать "крайним" пунктом нашей сегодняшней экскурсии. От Троицкого предместья сюда вёл небольшой мостик. Внутри часовни, в основании которой стояли скульптуры скорбящих женщин, несколько зевак слушали пьяного мужичка в тельняшке и голубом берете.

— Я сюда с пацанами часто прихожу поговорить, — говорил "десантник". — Вот так вот потрогаю струны, — дядька провёл по тянущимся от купола к полу железным нитям, — и как будто побазарили...

Вторым примечательным объектом на острове был памятник плачущему ангелу. Говорят, это ангел-хранитель, не сумевший уберечь от душманской пули своего подопечного. Крылатый мальчик "наплакал" уже целую лужицу в небольшую гранитную кадку, а многочисленные, несмотря на будний день, посетители всё бросали и бросали в воду белорусскую "мелочь" — купюры достоинством до ста рублей. В Белоруссии монеты выпускаются только из драгоценных металлов, для коллекционеров. В памятных местах здесь принято бросать российские копейки или польские гроши, но чаще всего — самые мелкие "бумажки" местной валюты.

Мы уходили с острова по тому же мостику, как вдруг увидели, что шедший нам навстречу еще один "десантник", седовласый мужик в тельняшке и берете, грохнулся на колени прямо на мосту и начал истово креститься. Дальнейший путь к своим "пацанам" он так и проделывал — на коленях, бормоча и крестясь. И в этом у нас с белорусами общая "биография" — у некоторых моих одноклассников старшие братья тоже угодили в афганское пекло, правда, слава Богу, все вернулись живыми, хотя цинковые гробы, помню, встречали даже в соседних домах...

Казалось бы, наша сегодняшняя прогулка, длинная и насыщенная, подошла к концу, но мы с Натальей всегда сумеем найти себе приключений "на пятую точку". На часах уже было около восьми, вставать к завтрашнему автобусу в Новогрудок нужно было раненько, и всё говорило о том, что пора ехать домой, но на нашем фотоаппарате кончилась память, и нам ещё предстояло срочно найти контору, в которой можно сбросить снимки на диск или на "флэшку". Честно сказать, таких точек я в Минске до сих пор не примечал. Мы бросились на торговую улицу Немигу — нет ничего, в какой-то копировальный центр на проспекте Победителей — тоже нет там такой возможности. В конце концов, ноги вынесли нас на площадь Независимости, вернее, в подземный торговый центр, где (о, чудо!) находилась какая-то работающая допоздна конторка, обслуживающая нерадивых студентов. Там распечатывали рефераты и дипломные проекты, сгоняли файлы на диски и "флэшки".

После вечерней беготни мне почему-то дико захотелось есть, и мы решили посетить замеченное нами ещё пару дней назад кафе "Крынiца", занимавшее пару этажей "сталинки" на проспекте Независимости — оттуда ещё должен был открываться чудесный вид на здание местного КГБ. Кафе оказалось фаст-фудом, точнее — рестораном самообслуживания, в котором посетитель должен сам сформировать свой обед-ужин из стоящих на раздаче кастрюль. Больше всего в этом заведении меня поразил холодный борщ — жутко вкусный и похожий на нашу окрошку. Только приготовлен он был на холодном свекольном отваре...

(39) Грамматика и пунктуация сохранены.

(40) Почему-то после войны было принято как-то особо увековечивать имена Героев Советского Союза, выходцев из национальных республик. Уроженка Литвы, Мария Мельникайте была одной из участниц местного партизанского (антифашистского, сейчас приходится уточнять!) движения и была казнена немцами в 1943-м году.

(41) Если я все правильно помню, то в советские годы именно так называли московский проспект Калинина, ныне Новый Арбат.

(42) В переводе Василия Жуковского этот страшный эпизод русской истории звучит так: "Кровавые бреги Немиги не добром были посеяны, посеяны костями русских сынов".

(43) Восстание 1794-го года, возглавляемое знаменитым Тадеушом Костюшко, было самым мощным, бунт, начавшийся в 1830-м, вошёл в историю как "ноябрьское восстание", а одним из руководителей народных волнений, начавшихся в 1863-м и продолжавшихся почти два года, стал почитаемый в Белоруссии публицист Кастусь Калиновский.

(44) Вроде бы существовал план присоединения к Царству Польскому, входившему в состав Российской империи, земель, полученных Россией в 1772-м году в результате первого раздела Речи Посполитой — в частности, Витебска и Полоцка.

(45) Ведь именно он взял турецкую крепость Измаил и заложил будущую столицу Приднестровья, город Тирасполь.

(46) Довелось мне как-то статистику увидеть по потреблению картофеля на душу населения в мире — Белоруссия действительно оставила далеко позади и Америку, и Россию.

(47) Виленское барокко — это общее название архитектурного стиля середины восемнадцатого века, распространённого на территории нынешних Литвы и Белоруссии. Для него характерны утончённость, многоярусность и устремлённость ввысь.

(48) В начале 2009-го даже скандал международный случился в связи с тем, что скульптор-чех Черны разместил в Брюсселе свою композицию "Энтропа", в которой изобразил Болгарию "турецким унитазом".

(49) Кроме них к восточным славянам относят русских, украинцев и не признаваемых украинцами русин.

(50) Пунктуация сохранена.

(51) Немцы вернули городу прежнее, "более белорусское", название, Менск, в двадцатом веке принятое только с 1920-го по 1939-й годы, сейчас оно практически не встречается.

(52) "Вёска" значит "деревня".

(53) Наступление советских войск в 1944-м году, названное по имени легендарного полководца предыдущей Отечественной войны, календарно заняло всего пару месяцев. За это время нашим удалось отбить часть Ленинградской области, всю Белоруссию и закрепиться далеко в Польше.

(54) Независимость Эстонии.

(55) Сам Павлик Морозов никогда не был пионером, но был внесён в книгу почёта Всесоюзной пионерской организации, "ведущую счёт" пионерам-героям, под номером один.

(56) На этих же табличках есть ещё строгое предупреждение, для русского уха звучащее забавно: "Прычыненне шкоды караецца па закону".

(57) Добрый день! Музей не работает, извините, пожалуйста!

Часть 5. Из жизни литвинов

К автобусу в Новогрудок, отправлявшемуся со знакомого нам автовокзала "Восточный", на этот раз мы решили ехать на метро. Поезд в шесть утра, как ни странно, на станцию "Фрунзенская" подошёл довольно быстро, причём, невзирая на ранний час, в его вагонах было полно народу. Мне иногда приходилось в шесть — полседьмого утра ездить на новосибирской подземке — обычно в такое время там катаются либо "еще не ложившиеся" тусовщики, либо "очень рано проснувшиеся" трудоголики. И тех, и других, как можно легко догадаться, в нашем городе не очень много. В Минске же по утрам в метро ездит рабочий люд. На станции "Тракторный завод" вместе с нами из поезда вышла ровно половина пассажиров, остальные спешили дальше — на станцию "Автозаводская". Мы выбрались на улицу и увидели завораживающую картину: толпы людей втекали в красивое здание заводской проходной, украшенное орденами Ленина и Октябрьской Революции на фасаде и образцом продукции (то есть трактором) — на крыше. Ёлки-палки! Последний раз такую сцену я, похоже, созерцал в нашем художественном музее на полотне пятидесятых годов, и называлось оно как-то типа "Будень начался"...

На сей раз мы довольно точно рассчитали требуемое на поездку-прогулку время — минут через пять после нашего появления на автовокзале объявили посадку в автобус "на Гродно, следующий по маршруту: Мир, Кореличи, Новогрудок..." Ого, то есть мы опять через Мир проедем? Нас запустили в салон, как обычно, не проверяя билетов, и, заходя, я заметил, что у водителя на панели перед лобовым стеклом стоит массивное католическое распятие. Почему-то мне сразу вспомнилась Бурятия, и то, что там местных "маршруточников" "охраняет" пузатенький Будда (58).

Мирский замок мы увидели в окошко и поприветствовали его, как старого знакомого. Короткая стоянка, еще минут двадцать пути, и мы въехали в райцентр Кореличи. Посёлок Мир, кстати, именно к этому району относится — я в Минске даже карту туристическую купил забавную, "Достопримечательности Кореличского района" — там есть пара-тройка деревень с историческими церквями, но самыми важными, на взгляд составителей карты, являются посёлок Мир с замком, усыпальницей Святополк-Мирских, костёлом и несколькими объектами еврейской культуры, а также посёлок Кореличи. В нём, если довериться минским картографам, стоит обязательно посмотреть ПМК (59), профтехучилище, базу РСУ (60) и агрофирму "Кореличскую". Равнозначные объекты, нечего сказать! Это напомнило мне нашу с отцом поездку по путёвке в Ленинград в 1989-м году. Тогда наряду с Петропавловской крепостью, музеем Блока и Кунсткамерой экскурсионным маршрутом предполагалось посещение нескольких совхозов Тосненского района Ленинградской области.

В Кореличах в кресло напротив нас уселась толстая коротко стриженая тётка, на колени которой взгромоздилась её точная, но уменьшенная копия, дочка. Водитель, пробегавший по салону и заметивший такой "непорядок", обратился к пассажирке:

— Нельзя так ездить! Пусть она в конец пройдёт — там есть свободные места!

— Тама няма мястоу, — жалобно пролепетала тётка.

— Ну, как нет мест? Вон полно! — незлобно ответил шофёр.

— Ну, уместе няма мястоу! Она боится адна! — всё так же жалобно промолвила толстуха, и по виду дочери стало заметно, что та действительно готова разреветься в любую секунду.

— Не положено так ездить, — последний раз без надежды на успех буркнул водитель и пошёл за руль.

* * *

Новогрудок — это полонизированное название Новгородка, древнерусского города, ставшего в тринадцатом веке столицей Великого Княжества Литовского. Вообще, историю этого интереснейшего государства совершенно напрасно не изучают в наших российских школах. Некоторые учёные вполне всерьёз считают его "альтернативной Русью", оно ведь даже называлось одно время "Великим Княжеством Литовским и Русским". Удивительно толерантным государство то было: там жили балты, предки нынешних литовцев, славяне, ставшие потом украинцами и белорусами, поляки, татары, а исповедовали в стране и православие, и католицизм, и даже ислам. Притом что сами великие князья (во всяком случае, до конца четырнадцатого века) оставались язычниками, лишь иногда принимая более выгодную в конкретный исторический момент веру. В Литву бежали опальные московские бояре, родом из Литвы были многие русские дворянские фамилии.

Слившись с Польшей в унию в 1569-м году, литвины практически растворились во всём "польском": католицизме, языке, шляхетской "демократии". И это тоже своеобразный урок... Такой же важный, как и тот, что преподнесли великой когда-то Речи Посполитой расчленившие её великие империи века восемнадцатого: Австрия, Россия и Пруссия...

* * *

Первым объектом в белорусском "тёзке" нашего Новгорода стал костёл Святого Михаила в самом центре города, основанный в первой половине семнадцатого века, но существенно переделанный в "строгое" барокко спустя столетие. Костёл стоит на главной площади — разумеется, называемой Торговой, к которой по-средневековому стекаются целых восемь улиц. Помимо знакомых нам польских домов с черепичными крышами, площадь примечательна ещё перенесённым памятником Ленину. Интересный факт самой новейшей истории — очень белорусский и очень поучительный, мне кажется. В конце девяностых стоявший в центре исторической площади памятник вождю мирового пролетариата аккуратно "сдвинули" в небольшой скверик рядом с горисполкомом на той же площади. По-моему, очень мудро поступили — и исторический вид восстановили, и пенсионеров умудрились не взбесить. Всё-таки есть, есть, чему у белорусов поучиться.

Второй костёл, построенный в конце восемнадцатого века и основательно переделанный "под Византию" в середине девятнадцатого, находится в пяти минутах ходьбы от Торговой площади. После второго польского восстания этот относившийся к местному монастырю францисканцев храм передали православной церкви, а сам монастырь распустили.

Но, конечно, самыми интересными являются два скромных собора вблизи Замковой горы — причём оба они символические. Готическая Борисо-Глебская церковь начала шестнадцатого века с двумя башнями была резиденцией православного митрополита Литовского — даже Киев одно время в Литовскую митрополию входил. В конце того же века, после заключения Брестской унии, её передали униатам, но сейчас собор вновь православный, и в нём даже хранится чудотворная икона Новогрудской Богоматери.

Второй храм — это фарный (61) костёл Преображения Господня, основанный князем Витовтом в самом конце четырнадцатого века на месте языческого капища и перестроенный в начале восемнадцатого в стиле скромного, "сарматского" барокко. В храме в 1422-м году венчались литовский князь Ягайло, ставший к тому времени польским королём Владиславом II, и княжна Софья Гольшанская. Можно сказать, что династия Ягеллонов, правившая потом в Польше, Швеции, Венгрии и Чехии, появилась именно в этом месте. А ещё здесь в год рождения Пушкина крестили Адама Мицкевича. Собственно для белорусов и поляков Новогрудок — это, прежде всего, родина поэта, а уж потом — столица ВКЛ. Говорят, что некоторые особо яростные поклонники творчества польско-белорусского классика, приезжая в Новогрудок, путь от автовокзала до главной "святыни", дома-музея, предпочитают проходить на коленях.

Исторический центр города — Замковая гора с двумя кирпичными "зубцами". Это всё, что осталось от местного замка после русско-польской войны середины семнадцатого века и войны Северной начала восемнадцатого. "Зубцы", впрочем, тоже впечатляли: добротные, с узкими бойницами и контрфорсами — поддерживающими стенками. Недаром Новогрудок выдерживал атаки и тевтонцев, и галичан, и монголов. А вот под натиском русских и шведских пушек уже не смог устоять. И время тоже делает своё дело — один "зубец" сейчас был опутан лесами, шла его реставрация. Только бы остальной замок не "воссоздавали"! А то здесь, в Белоруссии, я так понял, это запросто могут!

Мы походили по Замковой горе и воздвигнутой явно не так давно крепостной стене из наваленных камней. Сверху открывалась великолепная панорама города с торчащими шпилями-башнями всех церквей и бескрайних просторов Новогрудчины. Это у них там в Беларуси так принято говорить: Брестчина, Гродненщина, Витебщина...

Рядом с Замковой горой находится ещё одна гора — Курган Бессмертия, насыпанный по древней славянской традиции в двадцатые годы прошлого века в честь Мицкевича. Тогда в Польше (а Новогрудок тоже стал белорусским только в 1939-м году) кинули клич, и со всех мест люди стали присылать горсти земли для кургана. Когда творение рук человеческих уже было готово, кампанию свернули, но остановить процесс никто не смог. Землю продолжали слать из Сибири и Америки, из Австралии и Южной Африки — отовсюду, куда судьбина закинула гордых, но не очень счастливых поляков. Мы подошли к зелёному холмику со спиральной лесенкой, ведущей к вершине, и встретили спускавшихся вниз польских туристов. Не молодые уже дядьки с тётками у подножия кургана поставили на землю свои сумки-рюкзаки и начали что-то в них искать. Так и есть — в очень простом пакетике поляки привезли немного земли — откуда-то из Кракова или Познани.

Мы тоже с Натальей взобрались на Курган Бессмертия и посмотрели оттуда на соседнюю Замковую гору с её двумя "зубцами", вдохновлявшими когда-то Мицкевича и других польских и белорусских поэтов.

А потом мы сходили уже к настоящему памятнику классику, поставленному в начале девяностых. И оттуда, сквозь огромный массив частного сектора стали пробираться к третьей городской "горе", горе Миндовга. Этот князь считается основателем Литовского государства, первоначально вобравшего в себя земли нынешних Литвы и Белоруссии, это потом уже держава будет "от моря до моря" — от Балтийского до Чёрного. По некоторым данным, Миндовг короновался в 1253-м году именно в Новогрудке, и здесь же, в "Новом городке", нашёл своё последнее пристанище. На месте погребения первого князя (между прочим, католика) по языческой традиции был насыпан курган, теперь заросший аккуратненькой рощицей.

Всё! До автобуса в Лиду оставалось около полутора часов, и можно было смело и неспешно идти в музей-усадьбу Адама Мицкевича, он в двух шагах от Торговой площади...

Музей был закрыт на обеденный перерыв. Что такое обеденный перерыв у музея, думаю, знают только в Белоруссии. Нет, ещё в сибирском Ялуторовске — там мы тоже не смогли попасть в дом-музей декабриста Муравьёва-Апостола по причине его (музея, а не декабриста) обеда.

Что ж, пришлось ждать двух часов дня и осматривать усадьбу уже по-быстрому. А пока мы направились к ещё одной новогрудской достопримечательности, мечети. Князь Витовт в середине четырнадцатого века пригласил в Литву татар. Золотоордынский хан Тохтамыш после попытки свергнуть Тамерлана тоже одно время жил в Новогрудке. Литвин и монгол даже "поделили" между собой сферы влияния: Литве должна была отойти крайне ослабленная в тот момент Русь, а Тохтамыш, мол, возвращается в Орду. Правда, объединённое татаро-литовское войско потерпело сокрушительное поражение от золотоордынцев в августе 1399-го года в битве на Ворскле, недалеко от Полтавы. А убит и похоронен (если верить легендам) "предатель" Тохтамыш в Сибири, вблизи нынешнего Томска, там даже деревушка имеется Тохтамышево.

Мечеть в Новогрудке существовала со времён Литовского княжества, но нынешнее деревянное здание было построено в середине девятнадцатого века. Мне, сибиряку и казахстанцу, честно, было очень странно смотреть на мусульманский храм в самом центре Европы. Как, однако, всё переплелось в этом мире!

Ну, теперь уже точно в музей Мицкевича. Бабушки уже открыли двери для очень редких посетителей и готовы были провести для нас экскурсию на белорусском языке. Правда, осматривать всё пришлось практически на бегу. Но я всё-таки обратил внимание на то, что отличия в быте поляков-дворян от быта дворян русских (кроме, конечно, католических распятий чуть не в каждой комнате) смог бы найти разве что дотошный специалист. Точно такие же европеизированные — каминные часы, "ампирная" мебель, книги на французском, но всё же славяне — со славянской страстью жить "на земле", множеством хозяйственных построек во дворе, телегами и прочим "утилитаризмом".

А вообще, с Мицкевичем и его "самым главным" произведением, "Паном Тадеушем", у меня связана маленькая личная история. Книгу великого поэта мне подарил мой павлодарский друг Виталя на день рождения — исполнялось мне тогда лет десять-одиннадцать. Подозреваю, что в небогатом семействе, глава которого умер, когда моему другу не исполнилось и девяти лет, просто не было других подарков кроме книги польского классика пятидесятых годов издания — в тиснёном переплёте и с печатями библиотеки совхоза "Казынский" Лебяжинского района Павлодарской области. Я, помню, во время очередной "домашней отсидки" по случаю гриппа от нечего делать прочёл поэму — не понял, конечно, ни черта, но лёгкую неприязнь к русским, коей сквозит "Пан Тадеуш", и велеречивый слог поэта (хоть и в переводе) я оценил...

* * *

Автобус до Лиды был явно из тех, что предназначены для поездок по городу — с низкими полами и жёсткими сиденьями. Впрочем, принимая во внимание качество белорусских дорог, за его "сохранность" можно было не беспокоиться — меня больше волновало, что останавливаться он наверняка будет "на каждом столбе".

Всё так и было — автобус шёл по второстепенной, но совсем не плохого качества трассе и постоянно подсаживал и выпускал пассажиров на деревенских павильончиках-остановках. Меж тем на мой мобильник сыпались бесконечные эс-эм-эски от родителей, сестры и коллег по работе совершенно одинакового содержания: "А у нас затмение". Новосибирск в тот день стал центром мирового туризма — в нашем городе можно было разглядеть стопроцентное перекрытие солнечного диска луной. Тысячи европейцев и американцев много бы отдали за возможность оказаться 1 августа в не известном им сибирском городе, но мы с Натальей соригинальничали — смылись в Белоруссию и ехали сейчас на странном "деревенском" автобусе из Новогрудка в Лиду.

В населённом пункте Берёзовка наш автобус встал минут на двадцать. Этот городок, вообще-то, знаменит своим стекольным заводом "Неман" (по-белорусски река Неман звучит как "Нёман", а по-литовски — "Нямунас") — моих родителей, лет двадцать пять назад путешествовавших по Прибалтике и Белоруссии, даже специально сюда возили. Они, помню, страшно довольные, притащили тогда из поездки рюмки цветного стекла, а сейчас укоряют нас — почему, мол, на завод "Нёман" не заехали. Мы с ними до сих пор спорим, кто же из нас более "правильно" по Белоруссии ездил, поскольку совпадали в наших маршрутах только Минск и Новогрудок. Но мы с Натальей ещё увидели кучу замков в Гродно, Лиде, Мире и Несвиже, а заодно посмотрели древние Витебск, Полоцк и Заславль, а мои родители посетили одну из крупнейших в СССР железнодорожных станций Барановичи, Брестскую крепость и стеклозавод "Нёман". Что ж, каждому своё...

В Лиду мы прибыли в полпятого. Для начала направились к железнодорожному вокзалу, чтобы понять дорогу к нему — ведь до поезда в столицу оставалось каких-то пару часов. На перроне мы обнаружили странный памятник: нос паровоза и металлические крылья, между которыми была возведена кирпичная стена. Крылья украшала надпись: "130 год Беларускай чыгунцы". Во-первых, враньё — 130 лет назад местная "чыгунка" была ещё российской, а во-вторых, так обращаться с паровозами — грех. Обязательно расскажу об этом своему другу Лёхе, фанату железных дорог, и фотку ему ещё покажу, чтобы оценил такое "святотатство".

Лида — вообще-то, не входит в перечень "обязательных к посещению" туристами мест. Это обычный райцентр, ехать из которого до областного центра, Гродно, или до Минска гораздо дольше, чем до столицы соседней Литвы, Вильнюса. Лидский район — один из самых "польских" в республике — чуть не половина населения там поляки. Правда, ни польской (впрочем, как и белорусской) речи, ни обещанной интернетом польской прессы мы там не нашли.

Больше всего Лида напоминала знакомый нам город Бердск — с такими же "пятиэтажными" улицами, заросшими деревьями. Белорусский аналог Бердска населяли такие же простоватые жители, которые теперь, после окончания трудового дня, по трое вываливались из магазинчиков, пряча под мышкой заветную бутылочку чего-то прозрачного. И даже статус Лиды походил на бердский — второй по значимости город области с населением около ста тысяч. Вот только в Лиде был ещё и замок. Самый настоящий средневековый замок, и ничего подобного в нашем Бердске даже близко не видали. Был когда-то острог, но даже место, на котором он стоял, сейчас "на дне морском" — Новосибирское водохранилище много археологических памятников погребло...

Замок, а мы прибыли в Лиду ради него, располагался прямо посреди серых пятиэтажек, и это выглядело удивительно. Кто бывал в Бердске, ну, или в любом другом тихом промышленном городе? Представьте, что бы вы почувствовали, если бы там где-нибудь напротив "старого ЦУМа" (это в Бердске такой, хотя в других городах, уверен, тоже есть какой-нибудь "старый ЦУМ") стоял замок из больших средневековых валунов?

Каменные стены квадратного в периметре сооружения были аутентичными более чем наполовину, а вот одна из двух башен — явно "новодел": примерно с середины и по углам башню "выложили" заново красным кирпичом, кое-где даже "высолы" проступили. Вторая же башня, отстоящая от первой по диагонали, так и оставалась "руиной", и доступа к ней не предусматривалось.

Мы подошли к замковым воротам, сразу за которыми находилась музейная касса.

— Мы, вообще-то, до пяти работаем, но так уж и быть, заходите, — строго сказала кассирша. — Свадьба сегодня, повезло вам!

В пустынном дворе замка, поросшем неаккуратной травой, действительно стояло множество машин — в том числе, дорогих "крузаков", а над ними красовался баннер со средневековым рыцарем: "Лiда запрашае! (62)"

Замок был построен в первой половине четырнадцатого века по приказу литовского князя Гедимина, но при этом Лида чуть менее знаменита, чем другой город, заложенный легендарным литвином, Вильнюс. В Лиде всё равно замок называют по имени основателя: "Замак Гедымiна".

Мы зашли внутрь "воссозданной" башни, где уже были накрыты длинные свадебные столы. Гости молодожёнов, впрочем, пока осматривали место предстоящего празднества. Получилось так, что мы к ним присоединились. В подвале, разумеется, стояли изготовленные на потребу публики "орудия пыток", а по лестнице можно было выйти на замковую стену — правда, крытая галерея пролегала вдоль "новодельных" кусков стены. И всё равно мы по ней погуляли, чувствуя себя настоящими Айвенго. Я, помню, в детстве посмотрел этот "боевик" из средневековой жизни с великолепными песнями Высоцкого раз сорок, и после этого долго мечтал посмотреть на окружающий мир через бойницу в замковой стене. "Значит, нужные книжки ты в детстве читал..." — напевал я сейчас, глядя из Лидского замка на серые пятиэтажки города областного подчинения.

А потом мы направились по главной улице "белорусского Бердска", которая называлась Советской. Недалеко от замка располагался барочный, но довольно скромный Крестовоздвиженский костёл — фарный, приходской. А ещё чуть дальше — бывший костёл святого Иосифа, после восстания 1863-го года переданный православной церкви и ставший собором Михаила Архангела. Этот храм относился к монастырю интересного католического ордена, ордена пиаров, появившегося на территории Речи Посполитой в середине семнадцатого века в противовес "монополистам" в области образования, иезуитам. В строительстве костёла, возведённого на стыке восемнадцатого-девятнадцатого веков, принял участие российский император Павел I, как известно, весьма благоволивший католикам. "Русский царь" объезжал с инспекцией вошедшие в состав России не так давно (после второго раздела Польши) земли и выписал необходимые для окончания строительства деньги — пять тысяч рублей.

У пиаров обучался "белорусский Леонардо" Игнат Домейко, уроженец здешних мест. Этот образованный и разносторонний человек защитил в Вильно степень магистра философии, после чего за участие в подпольных патриотических кружках был выслан в Лидский повет (63), где занимался сельским хозяйством и народным образованием. Здесь же, на лидской земле, Домейко перевёл на польский язык Коран для новогрудских, совсем полонизировавшихся татар, потомков воинов Витовта и Тохтамыша. В 1830-м году ссыльный философ и математик принял участие в польском восстании, после неудачи которого эмигрировал — сначала в Германию, где он подружился с эмигрантом Мицкевичем, а потом (успев немного пожить в Париже) — в Южную Америку. Именно в далёком Чили в полной мере раскрылись таланты белоруса. В этой стране, известной нам разве что президентом-социалистом Альенде и кровавым диктатором Пиночетом, Игнат Домейко открыл месторождения серебра и меди — главных источников чилийского процветания, а заодно реформировал систему народного образования. Немудрено поэтому, что уроженец нынешней Белоруссии в Чили считается национальным героем. Согласитесь, что этот сюжет даже покруче "новогрудской эмиграции" Тохтамыша будет...

По причине небольшого количества туристических объектов в городе, на вокзал мы пришли без опозданий, минут за двадцать до прибытия поезда, купив перед этим полтора литра вкуснейшего местного квасу в уличной бочке. Для остальных жителей республики Лида знаменита, прежде всего, своим пивкомбинатом: пиво "Лидское" и местные лимонады с квасами считаются самыми лучшими в Белоруссии.

Я немного волновался в поезде — до сих пор мы возвращались домой не позже десяти вечера, а сейчас нам предстояло прибыть в город в начале двенадцатого. Про то, что метро тут до часу, я уже знал, но переход с "Кастрычницкой-Октябрьской" на нужную нам "Купаловскую" не работал, а это означало, что до "Купаловской" нужно будет тащиться пешком, ну или пытаться уехать с вокзала на троллейбусе по улице Бобруйской до нужной нам остановки "Улица Максима Танка". Но как здесь ближе к полуночи ходит общественный транспорт, кто бы знал? У нас вот в Новосибирске после десяти вечера куда-то уехать можно уже с трудом, а после одиннадцати — вообще только на метро, которое у нас, к слову, работает только до двенадцати...

Отлично всё в Минске ходит! Те же самые автобусы и "рогатики", коими разъезжаются по домам трудолюбивые садоводы и припозднившиеся работяги. "Вулiца Максiма Танка", — сказал автоинформатор, когда на часах было начало первого, и мы вышли из троллейбуса в тёплую столичную ночь...

* * *

Интересно, мы когда-нибудь выспимся в этой поездке или так и будем ходить "сонными мухами"? Вроде бы и со временем всё более-менее — встаём часов в одиннадцать по-новосибирски (с учётом четырёхчасовой разницы с Белоруссией), ложимся "всего лишь" часов в двенадцать (правда, уже по местному времени)... Ну и фиг с ним, что не высыпаемся — кто рано встаёт, тому Бог подаёт. Например, даёт возможность посмотреть новые города и познакомиться с новыми людьми! А отоспаться ведь и в поезде потом можно будет.

Сегодня нам предстояло посетить маленький, но очень древний городок Заславль, пригород Минска — наша улица Заславская, кстати, в его честь названа.

Наш автобус отправлялся с автовокзала "Московский" ("Маскоўскi", раз уж я всё на белорусский перевожу), расположенного ближе к краю города на всё том же длиннющем проспекте Независимости. Субботним утром мы мчались к автобусу на такси и взирали на до сих пор не осмотренную нами часть столичного центра — завтра мы здесь погуляем.

Автовокзал оказался настоящим "космопортом" из романов Кира Булычёва — само здание было многоярусным, с открытыми переходами между этажами, а платформы располагались по кругу под круглым же декоративным навесом, который держали многочисленные ванты, цеплявшиеся за высоченную башню в центре композиции. Вот вы мне объясните, для чего нужна такая башня-КДП (64)? Не иначе ведь космолёты из Заславля и Полоцка высматривать!

Чтобы не скучать в автобусе, совершенно "городском" по внешнему облику, я купил субботний выпуск центральной республиканской газеты и впервые внимательно прочитал её название. К тому времени мы уже почти привыкли к тому, что страну здесь везде и всюду зовут "Беларусью", но никак не "Белоруссией" — слова "Белоруссия" в здешних текстах нет нигде! Нигде, кроме логотипа главной газеты "Советская Белоруссия". Правда, доставшееся с прежних времён имя было написано мелко, и фирменная аббревиатура "СБ-БС" крупным шрифтом расшифровывалась как "Беларусь сегодня", но всё равно, согласитесь, у здешнего люда своеобразное чувство юмора.

Со способом перемещения мы, похоже, сглупили, потому как наше транспортное средство, отправившееся, как полагается, с какой-то пятой платформы строго по расписанию, для начала стало кружить по Минску, собирая на остановках субботних дачников, коих забилось в салон несметное количество, а, выехав из города, решило заглянуть во все садоводческие товарищества по дороге. Мимо одного указательного столба, во всяком случае, мы точно проехали раза три! В древний город Заславль в итоге мы прибыли часа через полтора (хотя, если верить карте, расстояние там километров двадцать пять, не больше) и в совершенно пустом автобусе. Поняв, что мы не местные, шофёр милостиво сообщил нам, что до конечной ехать смысла нет — она где-то не близко, и высадил нас в городе около железнодорожного переезда.

Мы начали оглядывать окрестности и разминать затекшие ноги. Увидали странное нагромождение бордово-голубой гаммы, в котором с трудом опознавался вокзал. Станция называлась скромно и со вкусом — Беларусь. Так это и есть Заславль? А я-то всё удивлялся — никак не мог в интернетных расписаниях электричек нужный нам город найти. Вроде, судя по карте, железная дорога там есть, а как ни начнёшь Заславль искать, так обязательно: "станция не обнаружена" выдаётся. Решив, что в Минск лучше всего будет вернуться на электричке, мы зашли в бордово-голубую "Беларусь", дабы купить билеты и запомнить несколько подходящих нам поездов.

С другой стороны железнодорожного полотна, примерно в том месте, где нас высадил чуткий водитель дачного автобуса, находился первый интересный городской объект, этнографический музей под открытым небом, состоявший из нескольких деревянных домов вековой давности. Ворота музея были открыты, и мы зашли на территорию, ища глазами того, кому можно заплатить за вход.

— Ой-ой, мы не працуем! — выскочила, завидев нас, из одного домика сгорбленная бабулька. — У нас кино тут снимали, только вчера закончили, — извиняющимся тоном продолжила она.

— Ну, надо же, как нам не повезло! — ответили мы с Наткой. — А мы к вам из самого Новосибирска ехали ваш знаменитый млын (65) посмотреть, — про главный экспонат заславского музея мы в интернете, разумеется, вычитали.

— Из Новосибирска? — ахнула смотрительница и начала причитать, легко переходя с русского на белорусский и назад: — Ой, што ж с вамi рабiць? Ну, там не убрано, там киношное всё валяется, как вы смотреть-то будете?

Оказалось, что в музее буквально вчера закончились съёмки "польских" сцен телесериала про знаменитого экстрасенса Вольфа Мессинга. Режиссёрами киноэпопеи стали не менее знаменитые Владимир Краснопольский и Валерий Усков, когда-то снявшие культовые "Тени исчезают в полдень" и "Вечный зов". На время съёмок музей закрыли для посетителей, но теперь бабушка находилась в смятении — вроде бы формально уже можно запускать, но она боялась за имущество кинематографистов, оставленное после вчерашнего бурного отмечания конца съёмочного этапа.

Пожалев горемычных туристов, музейная работница всё-таки пустила нас, сказав перед этим загадочную фразу:

— Ну, вы ТАК поглядите немножко.

Денег при этом с нас не взяла.

Мы начали осматривать польский дизельный двигатель мельницы, сменивший двигатель паровой в начале тридцатых и располагавшийся теперь прямо на траве, а бабушка дополнила имевшуюся у нас информацию из интернета очень ценным замечанием:

— Во всей Беларуси больше таких млынов не осталось. В войну всё немцы спалили. Я и не знаю, как этот целым остался. — И, видимо, вспомнив что-то, вдруг закачала головой: — Ой, што здесь в войну творилось, это ой-ой-ой! А млын целый!

Здание, в котором когда-то стоял интересный механизм, хранило запах муки, а его стены украшали занятные документы — например, "Табель взысканiй Минской паровой мельницы Файбыша Слепяна". "За несоблюденiе чистоты" в конце девятнадцатого века можно было "схлопотать" штраф в двадцать копеек, "за устройство недозволенныхъ игръ на деньги" — на пять копеек больше, а вот "за появленiе на мельницу въ нетрезвомъ виде" — уже все пятьдесят. Забавно, что самыми "дорогими" нарушениями были "оскорбленiе старшихъ" и, как сейчас бы сказали, "несоблюдение мер пожарной безопасности" — целый рубль. Причём за "пьянку" и последние два проступка хозяин мельницы мог и уволить, о чём честно предупреждал работников в том же документе.

В остальных домиках, куда бабушка заходила вместе с нами, по всей видимости, опасаясь за сохранность "барахла" киношников, действительно царил беспорядок: экспонаты, характеризующие быт белорусов, основательно перемешались с "мосфильмовским" реквизитом и огромными кофрами киноаппаратуры.

На одной из избушек к глухой стене гвоздями были прибиты бутафорские окошки, дверь и крылечко.

— Гэта яны магазiн зрабiлi, — вновь перешла на белорусский смотрительница, заметив наш интерес, и улыбнулась: — Ой, махляры, ой, махляры!

Мы с Натальей улыбнулись в ответ, без перевода поняв слово "махляры".

Покидая музей, мы тепло попрощались с простецкой белорусской старушкой, которая продолжала сообщать нам обязательные к посещению достопримечательности тринадцатитысячного городка.

— На "Замэчак" (66) яшчэ обязательно сходите, — уговаривала нас бабуля, — Можа хлусня (67), но у нас говорят, што там могила Рогнеды.

Рогнеда — очень почитаемая в Белоруссии дочь полоцкого князя Рогволда, убитого во время очередного "восстановления вертикали власти" киевским князем Владимиром — тем самым, что Русь потом крестил. Беспутный тогда ещё киевлянин-язычник насильно взял в жёны красавицу-полочанку, и та родила ему множество детей — в том числе, Ярослава Мудрого. Правда, при этом гордая дочь полоцких "сепаратистов" пыталась лишить своего нелюбимого мужа жизни, за что и была сослана назад в Полоцкую землю. Согласно летописям, Рогнеда действительно умерла (постригшись перед смертью в монахини) в Изяславле, нынешнем Заславле, городе, построенном Владимиром специально для неё и сына Изяслава.

Для начала мы все же решили осмотреть уникальное даже для белорусской исторической мешанины здание бывшей кальвинистской церкви, построенное во второй половине шестнадцатого века. Про то, что в Литве когда-то появилась эта ветвь христианства, я уже писал чуть выше, но всё же памятников именно кальвинизму в стране осталось совсем немного.

Заславский храм, переданный сейчас православной церкви, стоял в центре совершенного пустынного и поросшего травой городища, от которого остался один только вал. Именно с вала, а мы подошли к церкви с "неправильной" стороны и были вынуждены взбираться на довольно высокую насыпь, открывался чудесный вид на собор. В отличие от минского Дворца Республики про заславский памятник эпохи Возрождения можно было сказать, что он выглядит лаконично: простое прямоугольное строение с высокой двухскатной крышей, к коему примыкает башня-звонница в несколько ярусов.

На выходе (для нормальных посетителей — "на входе") из городища находились руины замковой "брамы". Правда, после вчерашних новогрудских руин они нас совсем не впечатлили.

По улице Замковой мы вышли на Рыночную площадь. По периметру этого исторического места, возникшего в средневековье, располагались несколько занятных объектов: горисполком со скромным памятником Ленину, утопавшим в розовых кустах, краеведческий музей и небольшой скверик, из-за которого выглядывал шпиль костёла. Костёл этот хоть и был построен на два века позже кальвинистской церкви, "перекликался" с нею самым удивительным образом. Такой же "лаконичный" объем самого храма, такая же крутая, покрытая черепицей крыша. Даже башня-звонница у костёла была всего одна — изящная и тоненькая, хотя к обязательности в здешних барочных костёлах двух башен мы уже начали привыкать.

А вот у сотрудников музея сегодня был субботник. Только наше появление смогло отвлечь одну из работниц от подметания прилегающей территории. Молодая девчушка прошлась с нами по немногочисленным залам, охотно отвечая на вопросы, и даже включила нам магнитофонную запись музыки, сыгранной на цимбалах, общем для украинцев и белорусов струнном инструменте, дабы проиллюстрировать полифоничность его звучания.

В Заславле есть ещё один занимательный музей, "Дот", открытый в самой настоящей "долговременной огневой точке" тридцатых годов на тогдашней советско-польской границе. Та граница была "на замке", а вот захват Восточной Польши обернулся настоящей катастрофой в первые дни войны — укрепления близ Минска уже убрали, а новые, в Бресте и Белостоке ещё не воздвигли, потому и "пёр" фашист прямо на Москву, не встречая на пути никаких существенных помех, кроме мужества местных жителей.

Как попасть в "Дот", находившийся где-то на выезде из города в сторону Молодечно, и куда возят преимущественно организованные туристические группы, мы не знали, а потому, повздыхав, отправились на "Замэчак". Пошли пешком через частный сектор, отличавшийся от нашего российского только добротными заборами — металлическими или кирпичными. У нас почему-то до сих пор огораживают свои "усадьбы", как при царе Горохе — штакетинами.

"Замэчак" оказался очередным, ещё меньшим по размерам, чем то, что в центре, городищем, в середине которого стоял круглый гранитный постамент с гранитным же крестом. Вот и вся "могила Рогнеды". Надо было поверить "Глобусу Беларуси" и рейтингу, присвоенному автором сайта сему монументу, "Взглянуть". Это вам не "Увидеть обязательно" и даже не "Увидеть по дороге". Да и так — мы же не белорусы, чтобы чтить своенравную полочанку, а не её мужа Владимира, сделавшего для Руси гораздо больше. В общем, зря только ноги оттоптали...

В электричке нас забавили объявления — очень похожие на те, что зачитываются автоинформаторами в метро и автобусах-троллейбусах: "Асцярожна, дзверы зачыняюцца! Наступны прыпынак Мiнскае мора". Мы столько лет ездили в Новосибирске до остановочной платформы "Обское море" в Академгородке, что смотрели теперь на море Минское, как на что-то почти родное.

(58) В главе 6 я об этом писал.

(59) Забыл уже, что означает эта аббревиатура.

(60) А это, если не путаю, "ремонтно-строительное управление".

(61) Напоминаю, это значит приходской, не относящийся к монастырю.

(62) На всякий случай — "Лида приглашает!"

(63) Административная единица Польши, сохранявшаяся и в российском "Царстве Польском".

(64) Это авиационный сленг — "контрольно-диспетчерский пункт" сия аббревиатура означает.

(65) Мельницу то есть.

(66) По-белорусски это значит "замочек", то есть небольшой замок.

(67) Ложь, враньё.

Часть 6. "Дивный алмаз, европейские цели..." (68)

Вообще-то, у Наточки сегодня был день рождения. А я так расстроил её своим стремлением во что бы то ни стало посетить могилу Рогнеды, что она начала на меня дуться. Знаю я самое верное противоядье от такой напасти — сводить в какой-нибудь "полезный" магазин, а после — в ресторанчик...

С минского вокзала, куда электричка прибыла часа в два, мы отправились к "Хатке", дому-музею поэта Максима Богдановича, что недалеко от станции метро "Институт культуры". Тщетно — музей не был "выходным", зато находился "на реконструкции". Только вокруг небольшой домик, оставшийся стоять посреди "спальника", и смогли обойти.

Потом мы подошли к "Дзяржаўнаму музычнаму тэатру", мимо которого проезжали каждый раз по пути домой на троллейбусе. Само здание украшали скульптуры разнообразных муз: поэзии, музыки, живописи, театра, танца, а рядом с ним в настоящем японском скверике, подаренном белорусской столице городом-побратимом Сэндай, располагалась чудная композиция, "Батлейка", изображавшая персонажей народного кукольного театра: какая-то Антониха с кнутом и Антон с козой, дядька на лошади, крылатый чёрт. Вроде бы всё такое родное и знакомое, но совершенно при этом не понятное. Хоть объявления вешай: "Хочу знать сюжеты народного театра Батлейка!"

Ну а затем мы направились к Немиге, главной торговой улице Минска. Именно там должна была случиться моя реабилитация. Умилостивить разобидевшуюся именинницу должен был фирменный отдел легендарной белорусской "Милавицы". Как говорится, хозяйкам на заметку: бельё в местных магазинах стоит сущие копейки! Вот и Наталья набрала себе полный пакет чего-то...

Нечётная сторона Немиги соединялась с чётной несколькими пешеходными мостами, ведущими прямо в торговые учреждения, и представляла собой очередной достраиваемый сейчас минский двух— и трехэтажный "новодел" в польском духе, поднятый над тротуаром как раз до уровня тех самых мостов. Не удивлюсь, если после окончания "воссоздания" на них появятся таблички, извещающие об их "каштоўнасцi".

По мне так чётная сторона была куда занятнее: расположенные в двух уровнях многочисленные магазинчики и целые "магазинища", причём верхний уровень был ещё и со своеобразной террасой, оккупированной открытыми кафешками. Торговые заведения являлись пристройкой к оригинальному симпатичному дому-лесенке и возведённому явно под влиянием конструктивизма дому с многочисленными выступами и прямоугольными башнями. Второй дом был прямо копией правительственного дома на центральной площади, хоть и строился наверняка в семидесятые. Сразу за ним примостилась Петропавловская церковь, знаменитая тем, что несмотря на всю сложность отношений между поляками и русскими, между западными и восточными христианами, она с самого своего основания в семнадцатом веке и до нынешней поры была православной. Как я по-дурацки сказал-то, "примостилась"! Это к Петропавловскому собору, разумеется, всё остальное "примостилось", поскольку это здание, вообще-то, одно из самых старых в городе.

Собор, имевший много общего со здешней костёльной архитектурой (например, обязательные две башни) многократно перестраивался и ныне имел облик скромного барочного храма. Натка нашла замечательный ракурс для его фотографирования — отражёнием в огромных витринах торгового центра. Наверное, одна из самых лучших фоток из той поездки получилась.

За "новодельным" конструктивизмом располагалось так называемое Раковское предместье — ещё один райончик исторической низкоэтажной застройки, на сей раз настоящей. Мы, конечно же, погуляли там, взглянув на строгое здание Епархиального управления, резиденцию Белорусского Экзарха, и отметив в чудном ресторанчике национальной кухни Натальин день рождения...

Вечером мы ещё раз вернулись в центр — на Немигу, в Верхний город, на проспект Независимости, к "Красному" костёлу. Я по-прежнему испытываю восторг от красивых и со вкусом подсвеченных городов.

* * *

Утро выдалось пасмурным. Поезд в Гродно уходил уже сегодня вечером, а у нас ещё была куча дел. Сегодня я хотел посетить кое-какие интересные объекты за пределами центра, совместив это с полноценным осмотром местного метро, а ещё — купить сувениров-подарков родственникам и друзьям и отправить, наконец, посылку домой. Этот замечательный способ, позволяющий без труда перемещаться из города в город, мы с Натальей изобрели, когда носились года три назад по Красноярскому краю и Хакасии. До этого несколько раз у нас бывало так, что и хочется чего-то интересного купить, а как представишь, что предстоит с "сувениром" тащиться в следующий городок, руки опускаются... И тогда мы с Наткой вот что придумали: скупаешь всё, что хочется и на что хватает денег (в нашем случае это книги, открытки, местная пресса, ткани), а перед самым отъездом в следующий город высылаешь всё, что не потребуется в пути, посылкой на домашний адрес, в Новосибирск. Так мы ездили по Северному Казахстану, так же — по Тюменской области и Алтайскому краю. И в длинной полуторанедельной бурятско-иркутско-усть-илимской командировке я тоже так делал. Удобно, чёрт возьми! А в Белоруссии ещё и книжки по местной истории и архитектуре стоят копейки — грех было не купить.

Сперва мы съездили в один конец "нашей" линии метро до совершенно новых, сданных каких-то пару лет назад станций "Каменная Горка" и "Кунцевщина" и взглянули там на Свято-Евфросиниевский собор — новенький, но построенный в древнерусской традиции. Сразу за ним в той же "полоцкой" манере возводился ещё один храм — крупнее первого раза в два. А чуть ближе к центру на улице Притыцкого (69) располагался "харэаграфiчны каледж" с клумбами-балеринами и огромный ледовый дворец спорта, на котором висел баннер с чудным текстом, объясняющим смысл существования учреждения: "Массовое катание на коньках в будние и выходные. Вечера отдыха и знакомств в субботу". Интересно, а клубы "Кому за 30" здесь тоже не расформировали?

Ещё чуть дальше — Кальвария, минское католическое кладбище. Практически все оставившие след в истории горожане-католики упокоены именно здесь: архитектор Пищала, построивший минскую "Бастилию", супруги Войниловичи, финансировавшие возведение "Красного" костёла, художник Ванькович, рисовавший поэта Мицкевича. А ещё многие Радзивиллы и родственники последнего польского короля Понятовские...

Потом мы поехали в другой конец Автозаводской линии метро — в район собственно автозавода. Конечная станция "Могилёвская" тоже одна из последних — современная, стильная. А прямо над ней — край города: с одной стороны лес с уходящим за МКАД Партизанским проспектом, а с другой — "спальник". Мы направились в сторону центра, к высоченному столбу-памятнику "Беларусь партизанская", вершину которого венчала многофигурная композиция. Сразу за памятником располагался тихий скверик с оригинальными фонтанами — вода в них стекала по торчащим "из земли" полушариям. Картинка была воскресной и умиротворённой: бегали дети, их мамаши сидели на скамейках и болтали о чём-то, а молодёжь украдкой попивала пивко из стеклянных бутылок. "Вот так здесь отдыхают автозаводчане", — подумалось мне.

Мы проследовали дальше через райончик "сталинских" двухэтажек. С двух сторон проспект украшали клумбы, цветы на них росли в виде продукции местного автопрома: белая ромашковая кабинка, васильковый кузов и тёмные колёса — тоже из чего-то "цветочного". А ещё дальше мы увидели заводской ДК — вполне обжитой и со странным памятником девушке, укротившей зубра.

Похоже, знаменитый минский автозавод, как и завод тракторный, тоже работает "на всю катушку". Независимая Беларусь уверенно встала на путь, пройденный когда-то Финляндией, а именно — "скармливает" свою продукцию в бездонную российскую "бочку", не забывая при этом говорить россиянам нужные ласковые слова. Пускай трактор "Беларусь" хуже "Катерпиллара", а "МАЗовский" грузовик — шведской "Скании", зато здешняя продукция дешевле. В России ведь своё предусмотрительно изничтожили, открыв перед этим рынки для экспорта, и не научив своих работать как следует. Как вы говорите? Частный капитал поможет? То-то частный капитал шибко развивал наш "легковушечный" автопром после дефолта 1998-го года, когда впервые за много лет появилась реальная возможность "рвануть" — так подорожал импортный "сэконд-хэнд". И что? Кто-то стал разрабатывать недорогие и современные машинки вроде "реношного" "Логана" или "фордовского" "Фокуса"? Нет, просто тупо увеличили выпуск "ходовой" "шестёрки", которую народ матерился, но брал, а едва разбогател, тут же сдал в утиль. Так что остаётся нам только сырой нефтью торговать. Кстати, белорусы и здесь нас, "кацапов", обошли — оба белорусских нефтеперерабатывающих завода вовсю работают на российской нефти, отправляя в Европу продукты нефтеперегонки по европейским же ценам и оставляя в своей стране пресловутую "добавленную стоимость"...

Всё, хватит заниматься мазохизмом! Как говорил Юрий Визбор, "зато мы делаем ракеты..." Немедленно домой — пить чай, а потом — на почту. Наконец-то мне удастся рассмотреть работниц помпезного минского Главпочтамта. Откуда же нам ещё-то посылки отправлять в далёкий сибирский город?

Тётки на "паштамте" оказались вполне себе обычными — в фирменных халатиках с вышитыми почтовыми рожками и словом "Белпошта". Они, как всюду в Белоруссии, совершенно не умели хамить и вредничать. Ну и замечательно! Мы оформили все необходимые бумаги, включая таможенные декларации, и сдали в окошко аж целых три картонных коробки, доверху заполненных печатной продукцией местных издательств, кои приняли у нас без лишних расспросов. Правда, на мой вопрос, когда же новосибирцам ждать белорусские "гостинцы", последовал вежливый, но жёсткий ответ:

— Минимум через месяц!

Что ж, будем смаковать наши впечатления от поездки целый месяц "всухомятку", а потом подъедут "артефакты".

Дальше мы направились на конечную первой, Московской линии метро — единственную станцию, построенную за МКАДом. "Уручье" нам была интересна потому, что вблизи неё располагался музей камней, или "музей валуноў", как объявили в автобусе, курсировавшем по северо-восточным "спальникам" столицы.

По идее, камни, свезённые в Минск со всей республики, были как-то по-особенному выложены на открытом участке огромного загородного парка — так, что по ним можно было изучать географию страны. Валуны символизировали города, а тропинки между ними — реки. Но мы не были такими уж знатоками здешней географии и "камневедения", чтобы сразу понять, где тут Несвиж, а где Гродно с Полоцком — тем более что никаких поясняющих табличек в "музее" не было.

Несколько остановок на том же самом "местечковом" автобусе, который в какой-то момент "выполз" на проспект Независимости, и вот долгожданное: "Наступны прыпынак Нацыянальная бiблiатэка Беларусi". Конечно же, мы не могли не осмотреть этот главный памятник эпохи Лукашенко, ещё вчера примеченный нами с "Московского" автовокзала. Стеклянный многогранник, "Алмаз Беларуси" (70) (внутри, говорят, находится лучшее в мире библиотечное оборудование, позволяющее хранить и реставрировать средневековые фолианты, а вход туда бесплатный для всех желающих) стал символом — для кого-то "лукашенковского" процветания, для кого-то — его же "тоталитаризма". Как там у моего любимого "Ляписа Трубецкого"? "Дзiўны алмаз, еўрапейскiя мэты, жабы ды чэрцi па кабiнетах" (71). Ну да — наверное, изнутри виднее. Мне, как туристу, так не показалось...

И всё-таки, что отличает настоящего государственного деятеля, пусть и с замашками "колхозного диктатора", от "временщика"? По-моему, то, что он оставляет после себя. Сталин вон высоток понастроил в Москве вместе с метрополитеном, а Лукашенко — лучшую в мире библиотеку. Расчёт президента Беларуси верен и точен — даже если его и смоет волной "подлинно народной" или "инспирированной извне" революции, и на смену ему придёт какая-нибудь фашиствующая сволочь, отравленная диоксином, не будет же, право, "преемник" сносить "Алмаз"? Нет, библиотека навсегда останется "памятником Лукашенко"!

Одного не учёл Александр Григорьевич — того, что некоторые символы могут быть напрочь осквернены рыночным "утилитаризмом". И тогда уж действительно — лучше бы снесли! Когда вдруг оказывается, что крейсер "Аврора" — это лучшее место для модных корпоративов, гостиница "Москва" срочно требует "воссоздания" после предварительного сноса, а ВДНХ — вообще сборище ржавчины на жутко дорогой московской земле.

Эй, белорусы! Хотите, чтобы в вашей национальной библиотеке обосновался ночной клуб с казино-стриптизом в верхнем ярусе? По вечерам в чудном скверике с успевшими подрасти деревцами будут "разбираться" бандиты, а на обочине вашего проспекта (он по-прежнему будет гордо называться проспектом Независимости) выстроится длинная вереница проституирующих жительниц Гомельской, Брестской и Витебской областей. Добро пожаловать в нашу с Украиной компанию! Или вы думаете, что у вас есть какой-то другой путь? Типа европейский?..

* * *

Как это страшно, когда у страны нет выбора! Я помню, хоть и был тогда совсем юным, помню самый конец восьмидесятых, когда казалось, что вот оно, началось! Какие люди вдруг появились на экранах! Собчак, Афанасьев, Черниченко (72). Фильмы Соловьева, Пичула, Нугманова, выставки вернувшегося в Союз Шемякина, интервью Эрнста Неизвестного, пластинки Галича и Высоцкого, многотысячные концерты Цоя и Кинчева, песня "Скованные одной цепью"... Казалось — вот, мы уже осознали, что "Так жить нельзя" (73)! Мы прочитали "от корки до корки" свежий номер "Московских новостей", взятый у соседки, и всё-всё теперь знаем про пакт Молотова-Риббентропа. Мы видели в кино и слышали от побывавших "там", что можно жить в двухэтажных особняках с гаражами, и что в магазинах может быть пиво пятнадцати сортов (тут мы обычно или начинали плакать, как моя мама, или падали в обморок). Мы научились правильно креститься, и сейчас у нас всё будет хорошо, ведь вокруг такие умницы!..

Как хотелось верить в киевский "майдан", в то, что там происходят исторические события — для Украины, да и не для неё одной... Только вот не верилось с самого начала. Почему-то сразу подумалось, что это украинская катастрофа. Когда мы из России смотрели на Киев зимы 2004-го, у всех, по-моему, складывалось стойкое ощущение, что жители "братской" республики просто плохо смотрели российское телевидение в 1991-м, 1993-м и в некоторые последующие годы. Нам было ясно, что будет в стране, когда пройдёт революционная эйфория. И вот уже "жабы да черти" эпохи Кучмы сменяются вурдалаками и "махлярами": активы "сливаются" за бесценок международным аферистам, бандюки начинают делить то, у чего куда-то подевался "смотрящий", мэрами назначают фашистов, родной для половины населения язык под общеевропейские аплодисменты объявляется иностранным, а народ...

Народ, как и у нас, в исключительно "стабильном" государстве, уткнулся в телевизоры и смотрит очередную "жвачку" из жизни цыган, фигуристов, торговцев обувью, папиных дочек, внучкиных жучек... Кого там еще? Дочуры того самого Собчака? "Пипл хавает", не отвлекать!..

* * *

Рядом с библиотекой стоит памятник Франциску Скорине — главный в стране, надо полагать, но нам он совсем не понравился. Какой-то истукан в плаще, как в римской тоге, и в берете, как в лавровом венце, поднял руки, в одной — книга, в другой — комбинация из трёх пальцев. Ну, в смысле, мизинец и безымянный он почему-то загнул, но остальные пальцы в троеперстие так и не сложил. В общем, памятник в духе Церетели — лаконично, пафосно и безвкусно.

Гораздо интереснее был микрорайон "Восток" с другой стороны проспекта. Торцы некоторых многоэтажек там украшают декоративные мозаичные панно — глядя на них, я вдруг впервые осознал, что нахожусь в столице, между прочим, славянского государства. Будучи потомком тех, кто когда-то осваивал Сибирь и Казахстан, я гораздо спокойнее воспринимаю в городском декоре национальные орнаменты тюрков, монголов. Да, в конце концов, для меня даже "героическое освоение Сибири" с Братскими ГЭС, скуластыми строителями в касках и рахитичными инженерами перед кульманами и то привычнее. Я уж и забыл, что бывают девицы в длиннополых платьях-рубахах с рушниками да караваями. Нет, в Москве я, конечно, тоже бывал, но Москва — это ведь Вавилон, там давно нет ничего славянского. А тут вдруг — нате! Надо будет обязательно съездить во Владимир и Новгород — вдруг там тоже есть что-то такое же...

Практически сразу за знакомым нам со вчерашнего дня автовокзалом "Московский" — легендарная киностудия "Беларусьфильм", снимавшая когда-то самые пронзительные фильмы о войне, а заодно детские "мюзиклы". "Бренд" этой, до сих пор исправно работающей "фабрики грёз" был уважаем в СССР. Это тебе не Рижская киностудия со скучнейшими драмами о неспешной прибалтийской жизни, и не "Таджикфильм" с его туповатыми боевиками про установление советской власти в среднеазиатской реальности. Белорусских кинематографистов, помнится, никогда не причисляли к "националам" и всегда ждали от них "настоящего кина".

Сейчас перед бежевым зданием с фронтоном толпились люди, жаждавшие сняться в массовке какого-нибудь местного или российского телесериала. Да-да, "наши" тоже любят снимать всё на "Беларусьфильме": Минск местами дико напоминает "хорошую" Москву — без пробок и лезущих в кадр рекламных конструкций, а съёмочный день у скромных минских киношников стоит, говорят, на порядок дешевле, чем у москвичей.

А ещё чуть дальше по проспекту — "Дзiцячая чыгунка", в смысле "Детская железная дорога", с отлично сохранившимся "сталинским" вокзальчиком станции Заслоново, подростками в железнодорожной форме и малышнёй с мамашами. Впрочем, работающая ДЖД нас совсем не поразила. Железная дорога в России (да и в Казахстане, пожалуй) — это, по-моему, один из последних исправно работающих "имперских" механизмов. Вон, у нас в Новосибирске тоже пару лет назад ДЖД соорудили — вполне достойную и с полноценной детской "занятостью".

Гораздо больше нас удивил работающий часовой завод "Луч", известный еще во времена Союза своей продукцией, сделанной по принципу "дёшево и сердито". Я сразу вспомнил, как мой друг Лёха рассказывал про то, что он когда-то работал в торговле часами и даже был кем-то вроде регионального продвиженца угличской "Чайки" в те времена, когда рынок заполонила продукция китайских умельцев. Не очень тогда всё у российских часовщиков получалось, и мой товарищ, не дожидаясь того момента, когда сможет разбогатеть, сменил сферу деятельности.

Минский завод-свечку украшал знакомый с детства "ломаный" логотип и образец продукции, исполненный в "крупной форме". Сразу за парком Челюскинцев с воротами и оградой тридцатых годов на какой-то девятиэтажке мы увидали ещё один знакомый логотип — "МАЗа". В принципе, к тому, что на крышах зданий здесь рекламируют местную продукцию — например, холодильники "Атлант" и производителя женского белья "Милавицу", мы уже привыкли. С тем, что в магазинах бытовой техники продают жидкокристаллические телевизоры "Горизонт" и "Витязь", а их фирменные написания украшают внутренности железнодорожного вокзала и две "сталинки" на Октябрьской площади, мы тоже смирились. Но вот зачем лепить на дом эмблему "МАЗа"? Его-то ведь обыватели точно покупать не будут! Не иначе социальный заказ. Дескать, посмотрите, граждане, всё работает, "МАЗ" выдаёт "на-гора" самосвалы и автобусы, а денег хватает даже на собственную рекламу в столице.

Какой же он длинный, этот проспект Независимости! Мы прошли мимо пятой "главной" площади, носящей имя Калинина, с обязательным памятником "всесоюзному старосте" и направились к четвёртой "главной" (74) площади, площади Якуба Коласа. Мы к ней вплотную подходили со стороны центра в один из первых дней, но свернули тогда вправо, чтобы посмотреть псевдоготический костёл Святого Роха, оказавшийся после войны спрятанным "во дворах", и кладбищенскую православную церковь Александра Невского.

Заглянув вглубь квартала, дабы "проверить" дом-музей Якуба Коласа (всё в порядке — музей на реконструкции), мы прошагали мимо шикарной полукруглой Академии наук с вынесенной перед ней полукруглой же колоннадой. Потом мы увидали по правую руку огромный "сталинский" дворец местного технического университета с колоннами и фронтоном, украшенным гербом советской Беларуси, а не доходя чуть-чуть до площади, стали искать заведение общепита, о котором узнали из какого-то путеводителя — самую большую в городе "Бульбяную". Мы очень хотели зайти туда пообедать — всё-таки к "блинным" и "пельменным" мы привыкли, и даже казахская "бешпармачная" нас вряд ли удивила бы, но "бульбяная"!.. Национальный общепит был закрыт на ремонт. Зараза, прямо не судьба драников поесть!..

Вытянутую площадь имени белорусского классика со стороны "Бульбяной" замыкает здание национального олимпийского комитета с квадратными колоннами и прямоугольным фронтоном, напротив которого углом к проспекту торчит ЦУМ с угловой и угловатой башенкой. В центре площади стоит многофигурный памятник, обтекаемый с двух сторон сделавшимися вдруг параллельными центральной магистралью города и улицей Якуба Коласа. Самого классика окружают герои его произведений: с одной стороны от лысоватого задумчивого поэта сидят "партизаны" — дед-бородач с винтовкой и зоркий парнишка в фуражке, а с другой — лиричный скрипач и влюблённо взирающая на него девчушка (75). Всё-таки сразу видно, когда памятники ставят с любовью, и при этом ещё умеют это делать. И монумент Янке Купале, и этот — очень выразительные.

Если пойти от площади влево, то можно попасть в Комаровку, стильный столичный "спальник" с известной на всю республику барахолкой. Мы только издали глянули на ажурные высотки микрорайона, "цветочком" в сечении. Ладно, пускай останется "недосмотром". После каждой поездки я всегда составляю список "недосмотренного" — того, ради чего стоит вернуться в город. В Минске мы еще не побывали в парке-усадьбе Лошица на окраине города, не посмотрели на "поющий фонтан" и не покатались на местном, европеизированном (то есть осовремененном и довольно тихом) трамвае — по-моему, сюда стоит вернуться.

На самом деле, нас уже поджимало время, а надо было совершить ещё кучу покупок. В Минске и так все магазины работают довольно "вольготно" — едва до семи-восьми вечера, а в воскресенье запросто могут и в пять закрыться. Мне вот интересно, где молодняк, который мы вчера поздним вечером в больших количествах наблюдали в центре, пиво-то берёт? Уличных ларьков в городе практически нет, магазины закрываются рано, а они все ходят, присосавшись к бутылкам. С собой что ли его из дома везут или прячут где-то в укромных местечках города?

На площади Якуба Коласа мы сели в автобус, оказавшийся бесплатным дублёром первой линии метро, пущенным в честь неработающей станции "Октябрьская". Вот туда-то нам как раз и надо было: зайти в ГУМ, чтобы купить побольше местной льняной ткани (там лён действительно очень активно в повседневности используют), потом — в сувенирный магазин "Купалiнка" за льняными же скатертями для наших мам и льняным платьем, присмотренным Натальей моей сестрице, а затем — в Центральный книжный. В "кнiгарне" я собирался приобрести фотоальбомчик со "сталинской" архитектурой Минска и классно написанным текстом про "горад сонца, город-сон" для моего друга Миши, большого ценителя стиля, а заодно прикупить книжки про Спасо-Евфросиниев монастырь в Полоцке, гродненский фарный костёл и "Шагаловские" места в Витебске — всё-таки нам туда предстояло ехать.

У шикарной ажурной лестницы в ГУМе стояла тётя в фирменном халатике и с перекинутой через плечо лентой "Информация". Время от времени к ней обращались заблудившиеся покупатели, и тётя тогда охотно делилась с ними информацией, коей обладала. Хотя чего там блуждать? Если жил в Советском Союзе, то разбивка на отделы в здешних магазинах должна быть знакома: культтовары, галантерея, посуда, мужская одежда, женская одежда, ткани... Никаких тебе бутиков, никакой барахолки! И никакого Китая с Турцией. Надписей "покупай местное", как это делают в некоторых российских регионах, чьё руководство практикует протекционизм, можно и не делать. И так всё кругом местное — и обувь, и одежда, и носки, и перчатки. Может, конечно, не "Дольче и Габбана", но и не Хэйлунцзянский подпольно-пошивочный цех, чью продукцию большинство из нас носит чаще.

Натка долго копалась в отделе тканей — и то ей надо было, и это, а у меня уже ноги гудели, и потому я немного "дёргался".

— Мужчина, не нервничайте, — улыбнулась кассирша в отделе и придвинула мне стул. — Присядьте, отдохните, пусть ваша жена выбирает спокойно.

Ёлки-палки! Хочу жить в таком "совке" — мне эти "рыночные" "лошади", охреневшие от собственной важности или наоборот убогости (дескать, знаешь, какая у нас зарплата маленькая?), уже надоели...

После "шопинга" мы направились через дорогу — в кафе "Крынiца", остановив, как обычно, своим появлением на пешеходном переходе всё множество машин большого проспекта. Как же всё-таки хорош местный холодный борщ!..

* * *

На вокзал мы приехали на такси и, как полагается, за час до прибытия поезда. В зале было полно свободных кресел, а прямо над ними нависало информационное табло. Требуемый нам "Витебск — Гродно" уже фигурировал в длинном электронном списке. К каждому поезду почему-то был приписан номер пути, на который он должен прибыть — правда, я совсем не поверил тому, что наш придёт именно на пятый. В том же "информере" было полно других поездов, прибывающих туда же. Хотя... По времени вроде бы должны "разойтись"... Нет! Всё равно враньё! Не могут они сразу про пятый путь знать. Вон, в Новосибирске как? Активных путей штук семь-восемь, а подземный переход ведёт только к первым пяти, к остальным можно попасть только по железному мосту, для чего нужно выйти из вокзала и пройти метров сто по улице. Информационных табло на вокзале всего два: одно возле подземного перехода, второе — в зале ожидания, карауль, где хочешь. Как обычно бывает? Стоишь "в низком старте" на цокольном этаже у дверей подземного перехода, и тут — на тебе, объявляют: "На шестой путь прибывает поезд "Москва — Новокузнецк", стоянка сокращена, проход к поезду осуществляется..." Как угорелый, несёшься по лестнице вверх, потом — на улицу, потом — ещё немного вверх, а потом вниз по скользкой лесенке, к вагонам, а проводники, душки, уже и дверки позакрывали... Так что нет, не могут железнодорожники за час до прибытия знать, на какой путь придёт поезд. Не просто так ведь наши над пассажирами издеваются!..

— На пятый путь прибывает поезд "Витебск — Гродно", — хорошо поставленным голосом сообщила вокзальная дикторша и повторила то же самое по-белорусски.

Я прямо обиделся на них — ну, нельзя же так подрывать моё доверие к российской железной дороге! Вот объявят как-нибудь в Новосибирске мой "любимый" шестой путь, проход к которому "осуществляется через переход, расположенный...", схвачу я свои сумки, побегу, как обычно... А ведь буду уже знать, что они там про шестой путь с самого начала догадывались, а нам, суки, не сказали, и злость моя от того только сильнее будет!..

Местный, казалось бы, поезд "Витебск — Гродно" состоял из каких-то фантастических вагонов. Как оказалось позже, то были новинки от Тверского вагоностроительного, но впервые мы их опробовали именно в Белоруссии. Верхние полки в купе в сложенном виде прилегали прямо к потолку, а чтобы застелить полку нижнюю, нужно было сложить спинку дивана. В общем, сразу и не разберёшься — кое-кто, я сам видел, так и спал, притулившись на узком диванчике...

(68) Перевод одной из строчек песни группы "Ляпис Трубецкой" "Belarus Freedom".

(69) Сергей Осипович Притыцкий в войну возглавлял Польский штаб партизанского движения в Западной Белоруссии, а в конце шестидесятых побывал председателем Президиума Верховного Совета Белорусской ССР.

(70) Так его велеречиво называют местные пропагандисты-агитаторы.

(71) Дивный алмаз, европейские цели, жабы да черти по кабинетам.

(72) Этот список видных интеллигентов-демократов, входивших в "Межрегиональную депутатскую группу", можно дополнить ещё добрым десятком фамилий.

(73) Так назывался мощный по обличительному пафосу документальный фильм Станислава Говорухина, вышедший на экраны в 1990-м.

(74) Остальные три — это Независимости-Ленина, Октябрьская-Кастрычницкая и площадь Победы.

(75) Естественно, потом выяснили, как зовут героев. Первые двое — это дед Талаш и его внук Панас из коласовской "Дрыгвы" (что значит "топь, болото"), а вторые — это Сымон-музыка из одноименного произведения белорусского классика и его подружка Ганка.

Часть 7. Между Русью и Польшей

Прибыв в Гродно, я первым делом подумал про Витебск. С тамошней частной гостиницей "Золотой телёнок" мы созванивались еще из Новосибирска, и тогда сказали, что бронировать номер нужно ближе к прибытию, но на мои звонки из Минска в субботу и воскресенье постоянно включался факс. В гродненском киоске "Белсаюздрук" (76) я купил брошюрку "Туризм и отдых в Беларуси", в которой, в частности, были указаны телефоны всех гостиниц республики. Раз невозможно дозвониться до "Золотого телёнка", надо беспокоить другие отели — оказаться завтра в шесть утра в Витебске без малейшего понимания, что делать дальше, мне совсем не хотелось. "Гродненским" утром удалось забронировать номер в какой-то другой витебской гостинице, государственной — правда, стоимость проживания там была раза в полтора выше, чем в частном "Телёнке". Ага, помнится, у кооператоров в конце восьмидесятых тоже частенько можно было купить товар и качественнее, и дешевле, чем в "государевом" магазине. Забегая вперёд, скажу, что до "кооператоров" я всё же дозвонился чуть позже — оказалось, что имевшийся у меня номер телефона принадлежал девочке из "родственного" турагентства, и она тоже могла забронировать номер в гостинице, но по выходным, естественно, не работала.

— Ой, а мы ждём-ждём вашего звонка! Это ведь вы из Новосибирска? — радостно крикнула девочка-турагент в трубку и в качестве приятного сюрприза сообщила, что бронировать ничего не надо, потому как в их гостинице полно свободных номеров, и можно смело приезжать "просто так"...

Итак, Гродно. Вещи сданы в камеру хранения, с витебской гостиницей всё более-менее решено, а отправление поезда из одного областного центра в другой — часов через восемь. Можно смело отправляться гулять по городу.

Мы вышли на улицу и пошли по маршруту, который я наметил еще в Минске. Даже те дома, что не были отмечены в "объёмной" карте как достопримечательности, внушали уважение — добротные, кирпичные, изящные. Гродно был взят фашистами уже 23 июня 1941-го, а освобождён 16 июля 1944-го, всего через тринадцать дней после освобождения Минска. Это я всё к тому говорю, что в отличие от Восточной Белоруссии, сильно пострадавшей во время войны, Гродно "оба раза" взяли без существенного ущерба для местной архитектуры, поэтому так и стоит он, город Городня, практически нетронутый и весь под черепичными крышами.

Улица, по которой мы шли, носила имя польской писательницы Элизы Ожешко (Эльжбеты Ожешковой), жившей в этих местах в конце девятнадцатого века, и похороненной в городе. В утреннее время, а на часах было едва около семи, областной центр оккупировали дворники — целые толпы людей в ярких жилетах мели своими метёлками мусор с тротуаров и проезжей части улиц, поливали из шлангов асфальт и сгружали смёт в баки подъезжающих время от времени "мусоровозок". Я, кажется, понял, почему в Белоруссии так чисто. Перефразируя известную пословицу — чисто там, где убирают. Причём иногда (как сейчас в Гродно) убирают с такой яростью и тщательностью, что мусорить после этого совсем не хочется.

На пересечении Ожешко и Ленина стоял огромный храм начала двадцатого века в псевдорусском стиле. Куча луковок, декоративные пояса из белого кирпича, устремлённая в небо звонница — очень красивый храм, но посреди польской архитектуры он выглядел совершенно инородным элементом. Зато на перекрёстке Ленина и Карбышева по диагонали друг от друга располагались два очень похожих европейских "дворца" в стиле "модерн": поземельный банк, занятый сейчас воинской частью, и дом врача Тальгейма — у обоих были высоченные угловые башни "лопатой", крытые черепицей.

Мы вновь выбрались на улицу Ожешко и прошли мимо мрачноватой женской гимназии, совсем по-английски увитой плющом — сейчас здесь медицинский институт. Чуть дальше влево шла улица Урицкого — жутко узкая и "украшенная" суровыми знаками "остановка запрещена". Ну да, проехать по ней может только один автомобиль, и то не очень широкий. А рядом — ЗАГС в историческом домике и со скульптурой пузатенького Амура.

За зданием облисполкома улица Ожешко слегка изгибалась, меняя своё название на Советскую и становясь пешеходной. Мы туда пока не пошли, а свернули на параллельную Большую Троицкую. По ней мы собирались выйти к двум гродненским замкам, Новому и Старому, осмотрев перед этим "модерновое" и очень изящное здание местной синагоги и длинную "историческую" пожарную каланчу.

У Гродно есть красивое неофициальное прозвище — "Город трёх королей". Первый король — это Витовт, Гродно был одной из резиденций великого князя литовского. Как там у белорусов в народной песне поётся? "Слаўся князь Вiтаўт, гаспадар на Лiтве!" Отличный пример национальной самоидентификации! Деревянный памятник герою народных песен украшает вход в Новый замок, который, как и замок Старый, занят сейчас местным краеведческим музеем.

Старый замок на высоком берегу Немана у впадения в него речки Городничанки появился за два века до Витовта, ещё во времена Киевской Руси, но постоянно переделывался всеми гродненскими правителями "под себя". Кроме князей литовских замок помнит еще и трансильванского (77) князя Стефана Батория, однажды избранного польским королём (78). Легендарный венгр фактически перенёс в 1576-м году столицу Речи Посполитой в Гродно (вот он и второй "местный" король!), поближе к театру военных действий шедшей к тому времени уже почти двадцать лет Ливонской войны. Кстати, это именно Баторий в конце концов сумел одолеть Ивана Грозного и лишил таким образом "московитов" выхода к Балтике на долгие годы.

Сейчас от Старого замка остались многократно перестраивавшийся дворец Витовта, где располагаются залы музея, да остатки замковых стен — из кирпича и массивных валунов. Музей по причине понедельника был закрыт, а вот по обломкам мы полазили охотно — и даже отломали себе на память кусочек "исторического" кирпича. Наталья ещё смогла подлезть там под какую-то изрядно потрёпанную и вросшую в землю арку, изображая собой кариатиду (79) — только выражение лица у неё уж больно страдальческое при этом было, совсем не античное.

На территории Старого замка есть ещё павильон, укрывающий остатки так называемой Нижней церкви, археологического памятника первой половины двенадцатого века, обнаруженного в тридцатые годы, но мы туда не попали — понедельник.

Новый замок, построенный в стиле рококо в первой половине восемнадцатого века на соседнем холме и соединённый со Старым замком изящным и широким арочным мостом, тоже был резиденцией польских королей. Правда, это место связано с самыми драматическими событиями истории Польши — в 1793-м здесь прошёл последний польско-литовский сейм, вошедший в историю как Немой сейм, на котором утвердили второй раздел Речи Посполитой. И здесь же два года спустя состоялся третий раздел Польши — последний польский король (для Гродно это тот самый третий король) Станислав II Август Понятовский, привезённый в Гродно под конвоем русских улан, подписал акт отречения от престола. С тех пор Гродно становился вновь польским лишь на каких-то двадцать лет в двадцатом веке — в 1939-м году его "воссоединили" с Белоруссией.

Во время войны Новый замок сгорел и после был переделан в "сталинско-ампирном" духе — на фронтоне парадного входа появился герб СССР, а на шпиле замковой башни — пятиконечная звезда.

Выйти к Неману можно было по крутому спуску под арочным мостом, соединяющим замки — в Сибири такой обязательно назвали бы взвозом. Нашей следующей целью была Борисо-Глебская, она же Коложская церковь — памятник архитектуры аж двенадцатого века. Она тоже стоит на обрывистом берегу, но только уже за крохотной речушкой Городничанкой. Церковка эта маленькая, но очень примечательная: во-первых, она древняя — Русь всего двести лет как крестилась, а во-вторых, она очень красивая: сложенное из плинфы (80) здание богато украшено майоликой (81) и природными валунами. Кресты, узоры, декоративные вставки — храм смотрится диковинным ювелирным изделием, выполненным умелым мастером с хорошим чувством прекрасного. Республиканские власти сейчас добиваются присвоения ему статуса памятника Всемирного наследия — прямо скажем, есть за что.

Правда, белорусская "невезучесть" не обошла стороной и Борисо-Глебский храм — в середине девятнадцатого века половина церкви "ушла" в реку вместе с оползнем. Целыми остались только северная, восточная и часть западной стены. Вместо всего остального — какой-то каркас (мы не стали приглядываться, из чего он), который стоит так уже лет сто. Хотя Лукашенко, говорят, лично пообещал "воссоздать" исчезнувшие стены.

Рядом с церковью на том же холме располагаются два очень похожих памятника-камня. Один из них поставлен в честь Давида Гродненского, местного старосты начала четырнадцатого века, человека интересной судьбы. Сын псковского князя Довмонта служил у князя Гедимина и постоянно выступал посредником между Литвой и соседними русскими княжествами. Неоднократно командовал русско-литовскими войсками в борьбе против тевтонцев, и даже пару раз спасал от рыцарей родной ему Псков.

Второй камень напоминает об одном из самых значимых событий средневековья — Грюнвальдской битве, случившейся в 1410-м году. Именно этим сражением объединённые литовско-польско-русские войска поставили окончательную точку в поползновениях воинственных католиков из Прибалтики. Славная страница славной истории! Когда ещё — до или после, в одном войске можно было представить литвинов, поляков, русских (из нынешних Украины с Белоруссией, прежде всего), чехов, татар, венгров, валахов (82)? Даже во Вторую Мировую уже не вместе бились. А тогда — девяносто с лишним хоругвей, то есть знамён отдельных отрядов, настоящий "противотевтонский" интернационал.

Чуть дальше на холме — скверик, в центре которого стоит довольно неопрятный столб-монумент, посвящённый 850-летию Гродно, но мы к нему не стали подходить — мы всё Коложскую церковь рассматривали. Жаль, внутрь попасть не удалось — почему-то в понедельник церковь тоже была закрыта, хотя, по всему, храм действующий. Ну, не получалось у нас посетить Гродно в другой день!..

Автомобильный мост через Неман в центре города ремонтировали — вместо него для пешеходов навели мост понтонный. На другую сторону мы шли смотреть барочный костёл францисканского монастыря. Его высокая башня чем-то напоминала браму-колокольню в Несвиже — ну, ту самую, что вела в монастырь-педучилище. Двери костёла были раскрыты настежь, но проход загораживали какие-то ленты. На одной из дверей висел странный самодельный плакатик с перечёркнутым мобильником и остроумным призывом: "Лучше поговорить с Богом!" Мы заглянули внутрь и сфотографировали очередной пример "предтечи Эрмитажа": лепнина, огромные люстры, скульптуры святых. В центре на стремянке стоял молодой человек в джинсах, который крепил к люстрам цветные ленты — судя по количеству уже развешанных, работа его близилась к завершению.

Между тем в Гродно пришла жара, и мы с Натальей решили немножко передохнуть, найдя в небольшом садике при костеле удобную скамейку. Мимо нас проследовал священник в рясе и странной шапочке.

— Вы пришли помолиться? — с лёгким акцентом и неизменной для Белоруссии улыбкой спросил он нас. — Если вы пришли помолиться, то храм работает, нужно только сбоку зайти, мы к празднику готовимся.

Мы отказались идти молиться в католический храм, но на всякий случай спросили у ксендза разрешения посидеть на лавочке. Дядечка расплылся в улыбке ещё шире и, конечно же, позволил нам отдохнуть на вверенной ему территории...

Опять через речку по понтону и вверх на замковую гору. Рядом с Новым замком в Гродно стоит очень красивое здание драмтеатра с "нетиповой" советской архитектурой — будто огромная корона для одного из тех самых королей. Жаль только, что местный храм Мельпомены, как и оперный в Минске, сейчас реконструировался, а потому везде царил "строительный" грохот и хлопотали мужички в касках и робах.

Улица, ведущая к ремонтируемому мосту, носит имя Стефана Батория — именно к ней обращён фасад короны-драмтеатра. Ближе к реке — обжитые торговым центром и какими-то конторами остатки жилых корпусов монастыря кармелитов, а с другой стороны улицы — тянущийся к небу костёл Отыскания святого Креста, бывший когда-то частью монастыря бернардинцев. Этот памятник готической архитектуры самого начала семнадцатого века, приобретший позднее черты так популярного здесь барокко, один из самых значительных городских объектов — высоченный шпиль его колокольни видно практически отовсюду. Мы обошли храм по кругу, наткнувшись по пути на действующую католическую духовную семинарию, и заглянули в сам костёл — опять всё тянется к небесным сводам, опять всё такое напыщенное и величественное.

Если идти по улице Батория от реки, то сразу за театром и собором начинается Советская площадь. Местная топонимика, конечно, удивительна: улицы Ожешко и Стефана Батория, Замковая и Доминиканская, и здесь же — Урицкого, Советская, Карла Маркса... Гродно, вообще, мне показался очень странным местом: уже не Польша, и при этом совсем не Россия. Даже от Белоруссии, которой мы к тому времени успели здорово насмотреться, город отличался разительно. Что же это тогда? Диковинное дитя Европы на границах цивилизаций — географических и временных. Цивилизации постоянно воевали, а Гродно каждый раз принимал первый удар. "Великим" всегда было не до него, ведь очи стратегов всегда смотрели куда-то вдаль: на Восток — бить русских, или на Запад — мстить немцам и покорять поляков, на Север — воевать с тевтонцами, или на Юг — крестить язычников-литвинов, а потому "проходили" Гродно почти всегда без боя и без сопротивления. Может быть, потому он и остался таким красивым?..

Советскую площадь открывает памятник-танк, а по периметру располагаются довольно простенькие "сталинки" и обязательный для советских городов дворец культуры с колоннами — по-моему, текстильщики там "окультуриваются". В центре площади — сквер с чахлыми деревцами. До поезда оставалось не очень много времени, от постоянной беготни по местным холмам ноги гудели, но тратить время на обед нам совсем не хотелось. В каком-то гастрономе купили вкуснейшего лидского квасу с плюшками и уселись на площади отдохнуть-перекусить. Понедельничный досуг горожан, греющихся на солнышке, скрашивал какой-то дедуля, игравший на гребешке. Не было похоже, чтобы он так зарабатывал на жизнь, ему, по всей видимости, было просто приятно и весело сидеть вот так вот на площади и "зудеть" через свою расчёску "Утомлённое солнце", "Веселья час...". Интересно, до войны, когда эти мелодии были более популярными, в польском Гродно тоже кто-нибудь сидел и играл на гребешке?

Спокойно поесть местных булок с квасом нам не давали осы. Здесь они были какими-то жутко назойливыми и наглыми — атаковали нас с Наткой по полной, а победив в короткой схватке, всё норовили залезть в сладкую бутылку. Пришлось свернуть наш привал и продолжать осмотр исторического города. Тем более что в самом конце площади находится чуть не главная достопримечательность Гродно — то, ради чего многие сюда и едут, фарный костёл святого Франциска Ксаверия, бывший когда-то частью монастыря вездесущих иезуитов. Даже по меркам Белоруссии собор выглядит шикарно — белоснежный, с ажурным фасадом, с двумя вычурными башнями, увенчанными зелёными куполочками. За "охранными" башенками, в центре костёла — ещё один большой зелёный купол — прямо Флоренция! Местами барокко, местами рококо. Не даром же это чудо чуть не сто лет строили: начали во второй половине семнадцатого века, а закончили — лишь в середине восемнадцатого.

На входе в храм висело ещё более строгое, чем на воротах храма францисканского, предупреждение о нежелательности пользования мобильной связью: "Цiха! Бог ёсць блiзка!" Мы на всякий случай выключили свои телефоны и зашли внутрь. Там шла проповедь на белорусском, но мы не стали вникать в беглую речь католического священника. Мы рассматривали интерьеры. Понятно, почему в Белоруссии именно по внутреннему убранству гродненского храма целые каталоги издаются: фрески, многочисленные скульптуры апостолов и святых, несколько алтарей и памятников выдающимся горожанам. Тут даже Большой Дворец петергофский "отдыхает"!

Монастырь иезуитов, появившийся в Гродно по инициативе Стефана Батория (83), занимает целый квартал. Правда, сейчас кроме костёла и соседствующей с ним аптеки-музея (84), предназначение остальных зданий весьма светское — в них располагается городская тюрьма. Конечно, если сравнивать со знаменитыми Соловками, пример использования крепких монастырских сооружений для решения пенитенциарных задач не самый выдающийся, но всё же: центр города, архитектурно-исторический памятник в стиле рококо, ради которого в Гродно едут не только поляки с русскими, а по соседству — тюрьма...

Дальше, дальше, времени не так много! Узкие улочки — Карла Маркса, Кирова, Городниченская, Василька. Мы бродили по ним и никак не могли надивиться на этот город. Господи, а что со мной будет, когда я попаду в Прагу? Упаду замертво?

На улице Карла Маркса, прямо на перекрёстке с улицей Василька мы увидали монастырь бригиток с его огромным и строгим Благовещенским костёлом. Раннее барокко, середина семнадцатого века — почти полное отсутствие "украшательства", но всё равно очень изящно: две симметричные башни, фронтон-"щит" между ними, ажурная роспись тонкой полосой на фризе по всему периметру...

А на улице Давида Гродненского, напротив Нового замка, нашли монастырь базилианок, в середине девятнадцатого века переданный православной церкви — там и сейчас действует женский монастырь. Центральный храм строился итальянцами в середине века восемнадцатого, но типичных барочных черт в соборе немного — он, наоборот, слегка приземлённый и с большим куполом. Правда, две симметричные башенки всё равно имеются.

Уж не помню, на какой улице мы заглянули во двор и обнаружили симпатичный домик под черепичной крышей и с открытыми галереями-балконами, заросшими цветами. Мы не знали, что это и для чего. Мы, родившиеся в серых пятиэтажках, вообще не очень понимали, как можно жить в ТАКОМ городе. Как можно ходить в детский сад, явно переделанный из какого-то дореволюционного особняка, или как можно, чуть повзрослев, учиться в музыкальной школе, расположенной в аккуратно выгнувшемся доме, так называемой "кривой официне" на площади Тизенгауза (85), соседствующей с площадью Ленина...

А ещё мы прислушивались к речи горожан. Разницы между тем, как говорили в Минске, и тем, как говорили в Гродно, мы практически не заметили. Несмотря на "польские корни", ничего того, что бы отличало западных белорусов от восточных, похоже, не существует — те же "дзеканья", те же странные интонации в вопросительных предложениях, те же "трапочки". О близости заграницы можно было догадаться только по указателям на улицах, извещавшим, что до Варшавы и Белостока отсюда гораздо ближе, чем до Минска, да по забавной реплике в мобильный телефон от одной тётки-прохожей:

— Ты ещё на Польше? — её собеседник, видимо, уже должен был быть в Белоруссии.

Ага, а ещё говорят, что "на Украине" говорить неправильно! Кстати, полное название главного труда Адама Мицкевича, уважаемого и украинцами тоже, звучит как "Пан Тадеуш или Последний наезд на Литве", а по-польски — "Pan Tadeusz czyli Ostatni zajazd na Litwie". Так что даже по нормам других славянских языков ничего ужасного в сочетании предлога "на" и названий гордых независимых стран нету. По всей видимости, к одному только русскому языку накопились претензии...

Мы вышли, наконец, к пешеходной улице Советской. Пакет был полон купленных в городе книг, и, в принципе, мы уже должны были идти к вокзалу. По пути просто хотелось ещё немножко погулять по Гродно и "досмотреть" здешние примечательности.

То ли местные власти, догадывались о том, что на улице Советской могут быть туристы, то ли это нам так повезло, но на стене одного из домов мы увидели точно такую же, как у нас, "объёмную" карту города от Рубена Атояна — только она была очень большой. Что ж, на гродненском "Арбате" такая "подсказка" была весьма кстати, мы ею и воспользовались, чтобы "проложить" свой маршрут к вокзалу — не очень-то хотелось лезть в пакет за уменьшенной копией.

По знакомой нам улице Ожешко мы пошли по другой стороне, нечётной. Оттуда удобно было спуститься в Швейцарскую долину, живописную низинку вблизи городской магистрали — с крохотной речкой, мостиками, скульптурами. Официальное название чудного образца "ландшафтного дизайна" — парк Жилибера. Там даже памятник имеется французскому биологу, создавшему в Гродно в конце восемнадцатого века ботанический сад и медицинскую академию — между прочим, первую на территории нынешней Белоруссии.

Осмотреть даже центр этого прекрасного города за день, конечно же, невозможно, но мы пытались увидеть всё по максимуму, а потому на нашем пути возникла ещё одна достопримечательность, лютеранская кирха. Построенная в конце девятнадцатого века, она являет собой пример неоготики, разновидности всё того же "модерна" — высокая башня с несколькими шпилями, четыре шпиля по углам. Правда, в отличие от храмов православных и католических, протестантский собор выглядел весьма запущенным — видимо, немецкая община в городе не так велика и заметна.

И всё-таки — до чего же тут здорово! Чёрт, пожить бы в Гродно с годик-другой — просто, для того чтобы Наталья смогла порисовать местные пейзажики и досконально изучить конструкции здешних домов, а я бы, глядишь, побродив по улочкам, какой-нибудь исторический роман написал...

На вокзал мы пришли минут за сорок до отправления поезда, неспешно забрали вещи из камеры хранения и уселись на перронную лавочку. "Город трёх королей" лишил нас всяческих сил, поэтому нам оставалось только сидеть под нещадным гродненским солнцем и прихлёбывать газировку, на которой крупными буквами было написано, что она не содержит консервантов — говорят, это обязательное требование белорусских санитарных властей. Поезд наш уже стоял на первом пути — тот же самый состав, что привёз нас сегодня утром. Нам даже билеты до Витебска достались в тот же вагон.

— Уже назад? — удивилась, узнав нас, проводница, когда объявили посадку, и мы, наконец, доплелись со своими огромными сумками до вагона.

— Ну да! Теперь Витебск поедем смотреть, — ответили мы.

— Туристы! — догадалась приветливая женщина и очень искренне улыбнулась.

Несмотря на усталость, спать нам совсем не хотелось. Поезд тронулся, и мы стали смотреть на проплывающие за окном вокзальчики — с покатыми черепичными крышами и забавными названиями: Скидель, Рожанка, Мосты, Скрибовцы. Написанные по-белорусски, они смотрелись еще забавнее: Скiдзель, Ражанка, Масты, Скрыбаўцы.

В купе никого не было до самой Лиды. В знакомом нам городе, в котором поезда стоят минут двадцать, к нам подсел белобрысый и конопатый крепыш с огромными чемоданами. Парень был одет в красные спортивные шорты и футболку, сделанную на манер национального флага. Она была красной, с зелено-белыми вставками в коротких рукавах и со словом "Беларусь" на груди — я частенько видел такие у горожан на улицах Минска. Под мышкой паренёк держал офицерский мундир на вешалке, а в зубах у него была фуражка.

— Валера, — широко улыбаясь и протягивая мне руку, представился крепыш, когда поезд тронулся.

— Андрей, — ответил я и пожал его ладонь.

"Вот тебя-то я и буду допрашивать", — злорадно подумал я. Ну, а с кем еще особо можно побеседовать о жизни в незнакомой тебе местности, кроме как с вагонными попутчиками? Я всегда так делаю. Мы довольно легко разговорились с Валерой, который оказался выпускником минского военного училища, ехавшим в Витебск к месту будущей службы. За те несколько часов, что оставались до Минска, я узнал про Белоруссию почти всё. Например, про то, что выпускников-бюджетников из здешних ВУЗов чуть не насильно направляют в так называемые "агрогородки", то есть "окультуренные" колхозы, где первой задачей местных начальников является подобрать свежеприобретенному на пару лет специалисту невесту/жениха из числа своих односельчан. А еще про то, что в Белоруссии гаишники совершенно не берут взяток (86), потому что об их "подвигах" на дорогах мгновенно становится известно через хорошо отлаженную систему стукачества. При неминуемом в этом случае увольнении из "органов" человеку выдается "волчий билет", запрещающий работать на государство, что при почти полной "государевой" собственности по факту означает предстоящее нищенство. Вообще, если верить Валере, "за деньги" в независимой республике почти ничего решить нельзя, зато многое решается по-азиатски, "по блату". Кстати, про то, что за книги Виктора Суворова, искажающие официальную белорусскую точку зрения на Вторую Мировую, здесь можно заработать приличный срок, мы тоже узнали от Валеры.

Выпускник военного училища был моложе меня лет на десять — следовательно, по теориям наших демографов, относился уже к поколению "Y", следующему за нашим "Иксом". И с этой точки зрения мне тоже было интересно пообщаться с Валерой — мы ведь с ним практически не жили в одной стране. По мировоззрению парень оказался патриотом — правда, к президенту своему (87) относился с лёгкой иронией. Историю страны в рамках школьной программы парень знал неплохо, уверенно оперируя понятиями "ВКЛ", "Гедиминовичи" и "кривичи", означавшими соответственно "Великое княжество Литовское", династию потомков литовского князя Гедимина и одно из славянских племён, которое жило на территории нынешней Восточной Белоруссии. Зато вот с географией, выходящей за пределы родного государства, у него было туго:

— Новосибирск и Новороссийск, они же рядом? — простодушно спросил меня Валера в самом начале нашей беседы, когда я сказал ему, что мы с Натальей новосибирцы.

Но по-настоящему меня тронул рассказ белоруса о его путешествии на Западную Украину:

— Представляешь, на какой-то станции, где-то подо Львовом, выскочили с пацанами за водкой, а мне бабка на вокзале говорит: "Я москалям не продам ничего". А я еще в футболке был такой же, с флагом, говорю ей по-белорусски: "Шаноўная, ты дзе маскаля убачыла? Прадай мне, калi ласка, пляшку гарэлкi...(88)", а она мне: "Все равно не дам, вы москалям продались!" Ну, не дура? Туда тоже приезжаем — а я смотрю, деды какие-то ходят, типа фашистов. Со свастикой, главное, в форме немецкой! Руки так же поднимают. Ну, ходят и ходят. А мне, прикинь, потом сказали, что они ветеранов, оказывается, бьют. С советскими орденами, говорят, во Львове вообще лучше не показываться. Я вот этого не понимаю — как можно ветеранов обижать? Они же войну выиграли!

Удивление моего собеседника, перемешанное с ужасом и обидой, было настолько искренним, что я сразу зауважал и его, и ту систему патриотического воспитания, что была создана (или, может, просто не разрушена?) в стране за годы самостийности. Представьте себе: молодой пацан из независимой республики убеждал меня, советского гражданина, в том, что обижать ветеранов нельзя!

Наш разговор завершился только в Минске после того, как к нам подсел четвёртый пассажир — почему-то в присутствии ещё одного попутчика продолжать беседу совсем не хотелось... И всё равно — всё, что рассказал мне сегодня Валера о своей стране, для меня было очень важно.

(76) Так у них "Союзпечать" называется.

(77) Трансильвания — это существенная часть нынешней Румынии, заселённая преимущественно венграми и долгое время принадлежавшая Венгрии.

(78) Надеюсь, все помнят из курса истории, что королей в Речи Посполитой выбирал шляхетский Сейм?

(79) Кто не в курсе, кариатида — это женский аналог атланта.

(80) Широкого и плоского кирпича.

(81) Разновидность керамики.

(82) То есть нынешних румын.

(83) Говорят, что именно ему принадлежат слова: "Если бы я не был королём, был бы иезуитом".

(84) Иезуиты ещё и знатными фармацевтами были.

(85) Антоний Тизенгауз в конце восемнадцатого века, во времена последнего польского короля Станислава Августа Понятовского, был гродненским старостой и очень активно развивал здешние образование и промышленность.

(86) ГАИ в Белоруссии, как и на Украине, называется ДАI ("Дзяржаўная Аўтамабiльная Iнспэкцыя"), правда, шуток на счёт аббревиатуры мы здесь ни разу не слышали.

(87) Кстати, нигде в разговорной речи не слышали, чтобы Лукашенко здесь называли по фамилии, исключительно "батька" или просто "президент".

(88) Уважаемая, ты где москаля увидела? Продай мне, пожалуйста, бутылку водки.

Часть 8. Двина Западная. Беларусь Восточная

В Витебске было холодно и сыро. Наталья, разбуженная ни свет ни заря, капризничала, да и у меня настроение было мерзким. Хорошо хоть до гостиницы идти было недалеко. Мы довольно быстро нашли её, ориентируясь на схему-распечатку из интернета — во дворах жилых домов располагалась обычная "советская" пятиэтажка, какие раньше занимали тресты, управления и прочие конторы. Теперь же всё это было переделано в гостинично-развлекательный комплекс с игривым названием "Золотой телёнок".

В холле стояла допотопная бензоколонка, из которой наверняка заправляли знаменитую "Антилопу Гну", а на стене сразу за ней висели пять портретов главных героев бессмертного произведения Ильфа и Петрова: Остап, Паниковский, Козлевич, Балаганов, и их жертва Корейко. Гостиница находилась на третьем этаже. В связи с этим на втором этаже на сдвоенных дверях висели парные объявления: "ЗДЕСЬ ГОСТИНИЦЫ НЕТ" и "ЗДЕСЬ ТОЖЕ НЕТ". Опять же, вполне себе "советские" нравы...

В номере Наталья сразу завалилась спать, а я сходил в душ и сел после этого разбирать вещи. Тихонько бормотал телевизор, и я невольно то хихикал, то от души хохотал, обращая внимание на то, о чём щебетали ведущие утренней программы "Добрай ранiцы (89), Беларусь!"

Я, кстати, до сих пор ничего не рассказал про местное телевидение, а вообще-то, надо бы — оно того стоит. Из российских каналов мы здесь увидели почти всё за исключением "Первого". Он у них после истории с Шереметом и Завадским (90) под строжайшим запретом. Вместо него телезрители смотрят "Первый Белорусский" с такой же единицей в логотипе, только подкрашенной в красно-зелёный флаг. По нему и другим местным каналам показывают старое советское кино, "знойные" сериалы от "Беларусьфильма" (мы такие в России и не видели!) и познавательные фильмы о родной стране. За две недели пребывания в Белоруссии нам ни разу не удалось увидеть программ "на мове", зато я с удовольствием посмотрел передачи про историю Бобруйской крепости и про какую-то птичку, которая водится только в Беловежской пуще.

Довольно интересно по местному "ящику" говорят про Россию, и уж тем более, про Украину. Про последнюю в основном выдают какие-то откровенные "жутики", которые, по всей видимости, должны предотвратить "оранжевую революцию" в Белоруссии, а интонации в адрес России примерно следующие: мы, мол, к ним всей душой, а они, гады, "не хотят". Ну и по мелочам нас "гнобят". Например, как-то в новостях показывали аварийную посадку российского Ту-204 в минском аэропорту. Следом за репортажем дикторша выдала краткую справку, что за дерьмо этот самолёт и что именно от него в своё время так предусмотрительно отказался национальный перевозчик "Белавиа".

Но самыми яркими звёздами на телеэкранах ставших независимыми республик, конечно, являются местные президенты. "Крепкие хозяйственники", вышедшие из гущи народной, даже возглавив нехилые по размерам государства, своим повадкам прирождённых "завхозов" остались верны. Это у нас в России их показывают как национальных лидеров, обсуждающих с нашими "вопросы энергетического сотрудничества", "дома" на них гораздо веселее смотреть. В Павлодаре мы с Натальей один раз просто умирали со смеху, наблюдая, как президент Казахстана разносит в пух и прах мэра какого-то Джезказгана за то, что у того тротуарная плитка в городе "не так лежит". А в Минске мы видели в новостях, как "батька" посетил в Гомеле только что отремонтированный дворец Румянцевых (91) — Паскевичей (92) и пообщался с окружившими его пенсионерками.

— Гомэль — это же самая красота у нас, — говорил "национальный лидер" на чистейшей "трасянке", складывая руки на груди, и бабульки послушно кивали ему в ответ. — Я яшчо, кагда студэнтом был, на поезде сюда ездил, штобы эту красоту и посмотрэть! Тут яшчо и Пылипчуки у нас жили... — оборвали явно углубляющегося в "семейные предания" президента режиссёры новостей, но было всё равно весело...

Итак, вещи были разобраны, передачу "Добрай ранiцы, Беларусь!" сменило какое-то "мыло", а Наталья по-прежнему спала. Я не хотел будить своё спящее сокровище и решил в одиночку сбегать за билетами на автобус и за какой-нибудь едой — чайник с горячей водой вроде бы можно было взять у горничной.

На витебском автовокзале, как и в столице, очередей не наблюдалось, а рейсы до Полоцка и Орши ходили чуть не каждые полчаса, поэтому времени поход за билетами отнял совсем не много. Гастроном, предлагающий горячие плюшки и пиццу, нашёлся тоже довольно скоро, да и кипяток у горничной был наготове. В итоге пробуждение своей жены я встретил во всеоружии. Со стороны я, должно быть, выглядел сущим ангелом, предлагающим проснувшемуся путнику горячий чай с пирожками, плюшками и пиццей. Теперь точно не будет поводов дуться на меня почем зря...

* * *

Витебск стоит на берегах Западной Двины — той самой, что у латышей Даугавой зовётся. Основные достопримечательности города расположены на левом берегу, зато на нашем правом берегу, там, где вокзал и гостиница "Золотой телёнок", находится то, ради чего мы, в общем-то, и рвались в этот город. Как пела бардесса Зоя Ященко, "Помнишь, был такой художник Шагал? Он над городом полёт рисовал..." Витебск — родина художника, и именно в дом-музей Марка Шагала мы так стремились попасть. Ещё бы! Мы с Натальей однажды, сразу после окончания универа, побывали в московском музее имени Пушкина и, помнится, встали в одном из залов, как вкопанные, — настолько пронзительными были картины. Перекошенные домики, головы коров, смутные силуэты и парящий над городом ангел. А, может, то парила душа самого художника, истосковавшегося по родине?..

Зная оригинальную страсть белорусских музеев не работать под любым предлогом, "в гости к Шагалу" мы направились в первую очередь. Нужная нам улочка, Покровская, начиналась метрах в двухстах от нашей гостиницы, и открывал её первый в городе памятник художнику: задумчивый и постаревший мастер сидел у высокой изогнутой арки, приложив руку ко лбу, а над ним парила муза...

Музей, представлявший собой маленький одноэтажный домик из красного кирпича, был ещё закрыт, поэтому мы побродили по району простенькой, но исторической застройки, пока не увидели очень живописную картинку: у глухой стены дореволюционного дома с висящей на ней большой спутниковой антенной стоял венский стул, а сразу за ним на верёвке сохло бельё. Почему-то вдруг тоже захотелось стать художником, дабы запечатлеть эту композицию, в которой так причудливо смешались века, но прежними остались провинциальные нравы...

Если верить экспозиции музея, то большое семейство Шагалов жило скромно, но дружно — на стенах висели зарисовки юного художника, изображавшие родителей, братьев-сестёр и другую родню, а заодно запечатлевшие царящий в доме порядок, вернее, беспорядок. Насколько я понял, именно по этим графическим наброскам потом и восстанавливали домашнюю обстановку.

Второй памятник мастеру, называемый "Скрипка Шагала", стоит в музейном дворике: молоденький художник почему-то играет на скрипке, прислонившись к малюсенькому жеребёнку, очень "Шагаловскому" жеребёнку. Сразу за композицией растёт яблоня, и на всех фотографиях в книжках и на открытках "скрипач" всегда в яблоневом цвету, но сейчас стоял август, а потому низенький постамент памятника был завален яблоками.

После посещения музея мы вышли к Двине, оба берега которой напоминали самые настоящие джунгли. Вообще, что касается растительности, то Витебск весь какой-то "заросший" — в городе чрезвычайно много оврагов и просто не очень обжитых мест с непролазными чащами тополей, берёз, лип и ивняка.

На другом берегу виднелась ратушная башня и ещё две башенки барочной церкви, а прямо у воды старательные белорусские "майстры" (93) "воссоздавали" очередной собор из красного кирпича — этот православный храм восемнадцатого века, Успенский, был взорван ещё в тридцатые.

Мы подошли к мосту, съезд с которого на правом берегу открывали две симметричные "сталинки" с башнями. Между ними пролегала "сталинская" улица Кирова с аккуратным бульваром посредине — чистый Новокузнецк. Витебск, кстати, если верить местной валюте, четвёртое примечательное место в стране — мост со "сталинками" изображён на десятитысячной купюре, на двадцатитысячной — гомельская "красота".

Мы перешли Двину и направились к историческому центру. По левую руку показалось здание театра с колоннами — впрочем, довольно скромное. Театр этот белорусский, академический, и носит имя Якуба Коласа. Основан, между прочим, в двадцатые годы как БГТ-2, то есть второй после минского белорусский государственный театр — обе труппы сплошь состояли из выпускников театрального училища при МХАТе.

Рядом с театром стоит бюст Петра Машерова. Легендарный первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии — уроженец здешних мест. В республике его не просто любят, а прямо боготворят. Идеальное партизанское прошлое — Машеров руководил одним из отрядов на Витебщине во время войны, совершенно безупречная партийная биография — как сказали бы современные политтехнологи, "тефлоновый" руководитель — никакая грязь к нему не липла. Да и в промышленности с сельским хозяйством при Машерове были большие успехи — Белоруссия по праву считалась одной из главных республик СССР. Говорят, что Пётра Мироновича готовили в преемники Брежневу — во всяком случае, кресло советского премьера вместо Косыгина должен был занять именно он. Наверное, поэтому в Белоруссии убеждены, что автокатастрофа, случившаяся 4 октября 1980-го года на шоссе под Минском, была тайной операцией подручных Андропова по устранению нежелательного "конкурента"... Кстати, предок "белорусского первого" был французом из наполеоновских войск, оставшимся в России — отсюда такая странная фамилия.

Витебский художественный музей, который мы обязательно намеревались посетить, располагался в дореволюционном здании окружного суда, в нескольких сотнях метров от театра и бюста Машерова. Из внутреннего убранства запомнились ажурные чугунные лестницы — прямо каслинское литьё, да и только, а из царивших порядков — необходимость покупать отдельный билет в каждый зал музея. В сумме вышло не очень дорого — рублей сто на человека, да уж больно много бумажек оказалось в итоге в руках.

Витебское собрание совершенно замечательное: полно русской классики — Репин (у него тут дача была поблизости), Поленов, Крамской, Куинджи, а, кроме того, не забывайте, город — родина Шагала, а потому здесь много полотен учеников и учителей великого художника. Ну, положим, учитель был один, витебский художник Юдель Пэн, умудрявшийся свои вполне реалистичные картины на темы еврейской жизни насыщать какими-то мистическими деталями и персонажами. А вот среди "учеников" больше всего удивили картины Феликса Гумена, работающего в уникальной технике. Поразительно, какой яркой, плотной и насыщенной может быть акварель — картинка получается очень цветной и чёткой, но при этом в ней всё-таки остаётся акварельная "призрачность" и акварельное же очарование!..

Музей стоит на улице Ленина — центральной улице города, идущей параллельно реке. Для начала мы направились влево, к ратуше. По пути пересекли малюсенькую речку Витьбу, протекающую через всю центральную часть города. Её берега укрывает бетон, раскрашенный продолжателями славных художественных традиций города — пейзажи исторического Витебска в явно "Шагаловской" манере.

Витебская барочная ратуша, наверное, одна из самых интересных в Белоруссии. Во всяком случае, она точно самая большая — аж в три этажа, да ещё и с высоченной башней, которую венчают часы и изящный бельведер с флюгером. Сейчас здание занимает краеведческий музей, но по вторникам (почему именно по вторникам?) у него был выходной.

По соседству с ратушей — Воскресенский собор с двумя симметричными башнями, построенный в стиле "вычурного" барокко в конце восемнадцатого века как кафедральный униатский. Лишь в 1834-м году он был передан православной церкви. Воскресенский собор, как и отстраиваемый невдалеке собор Успенский, взорвали при большевиках, и нынешнее сооружение — стопроцентный "новодел". Напротив него, кстати, говорят, стоял очень похожий католический костёл, но сейчас на этом месте красуется фонтан, напоминающий тот, что мы видели в столичном парке Янки Купалы — опять какие-то голые девицы. По замыслу авторов, они должны символизировать слияние трёх местных рек: Двины, Витьбы и Лучесы, последняя протекает где-то в нынешних спальных районах города. За фонтаном, перпендикулярно главной магистрали начинается длинный пешеходный мост, проходящий над оврагом с Витьбой и упирающийся в городской дворец культуры, помпезное "позднесоветское", а потому весьма угловатое сооружение.

Дальше улица Ленина не очень интересная: вполне рядовые "сталинские" дома, вмещающие на первые свои этажи многочисленные магазины. В книжном мы купили "двухтомную" брошюрку "Иезуиты в Беларуси" и фотоальбом с видами "Шагаловской" столицы. Завершается улица площадью Ленина, с одной стороны которой располагается "сталинский дворец" местной филармонии с памятником вождю, а с другой — тихий сквер со скамейками и областной "Дошкой гонару" (94). В Восточной Белоруссии, кстати, белорусского языка ещё меньше, чем в Минске. Устной речи мы не слышали совсем — даже в музеях с нами говорили по-русски, да и подписи везде и всюду были сплошь на русском. В трамваях и троллейбусах только упорно всё объявляют на "мове", да вот ещё "Дошка гонару". Вообще, если Гродно выглядел очень польским городом с небольшим влиянием России, то Витебск нам показался совершенно русским с капелькой польского участия. Но город вновь совсем не был похож на ту Белоруссию, что мы видели до того — Минск, Заславль или Новогрудок...

Мы свернули на параллельную улицу и отправились назад, к центру, через целые кварталы исторической "модерновой" застройки, иногда перемежающейся витебскими "зарослями" лип, берёз и тополей, пока не вышли к скверу с особняком, в котором теперь обосновался арт-центр Марка Шагала, "Мекка и Медина" всех поклонников творчества знаменитого витеблянина. Центр был создан уже во времена независимости, и кроме регулярно проводимых "Шагаловских чтений" занимается выпуском литературы, организацией выставок работ художника и его земляков, искусствоведческой деятельностью. Мы, конечно же, заглянули туда и посетили огромную выставку, составленную из литографий Шагала пятидесятых годов на библейские темы. Меня поразило то, что большинство работ было предоставлено частными коллекционерами — австрийцами, немцами, швейцарцами. Насколько ж надо любить Шагала и его город, чтобы вот так вот, не задумываясь, отдать свою собственность в провинциальный выставочный зал! И всё это только ради полноты раскрытия темы — мы, к слову, купили каталог с репродукциями работ из этой серии, и насколько я заметил, все вещи нам удалось увидеть в оригинале в залах арт-центра...

Всё-таки существует то, что так разительно отличает Восточную Беларусь от Западной. Безусловно, это отношение к Отечественной войне 1812-го года. Если на западе страны, вторя своему кумиру Мицкевичу, воспевают Наполеона — в Гродно, например, при поляках одна из улиц даже носила его имя (95), то в Витебске взгляд на 1812-й год вполне соответствует привычному для нас изложению истории.

В центре "джунглеобразного" сквера с Шагаловским арт-центром стоит столб из красного мрамора, поставленный к столетию "первой" Отечественной войны. Венчает колонну двуглавый державный орёл — слава Богу, никому из нынешних правителей не пришла в голову идея украсить его гербом Белоруссии! Витебск находился под французской оккупацией несколько месяцев, и за него два раза отчаянно сражались русские войска — первый раз в июле, второй — в конце октября. Именно об этом извещает табличка на постаменте. Говорят, что Наполеон, вообще, первоначально хотел закончить войну именно в Витебске — определил под собственную резиденцию ампирный губернаторский дворец (он сразу за сквером, ближе к ратуше) и даже торжественно справил в нём 3 августа день рождения. И чего его в Москву понесло? Ведь вроде формально дело "освобождения Польши" (а именно таков был предлог для вторжения в Россию) в Витебске должно было закончиться...

А ещё на тёмных аллеях этого сквера мы увидели виноградную улитку — так они, по-моему, называются. Огромное существо длиною с палец взрослого человека довольно скоро переползало по асфальту, оставляя за собой мокрый след. Опять же вспомнились строчки из "Ляписа Трубецкого": "Во французском ресторане — местные улитки"... Потом я где-то прочитал, что Белоруссия действительно экспортирует "жирных и сочных" улиток в Европу для любителей утончённой кухни.

Мы вновь вышли к ратуше и на сей раз отправились изучать проспект Фрунзе — по сути, это та же самая улица Кирова, тянущаяся по правому берегу от вокзала к Двине, которая на левом берегу до художественного музея называется улицей Замковой.

Витебск ещё в советские годы стал "столицей" фестиваля польской песни, трансформировавшегося во "времена Лукашенко" в фестиваль "Славянский базар". "Под фестиваль" когда-то был построен современный открытый амфитеатр — как раз на проспекте Фрунзе, по диагонали от художественного музея. Собственно фестивалю польской песни город обязан развитием гостиничной отрасли и появлением прочей инфраструктуры для туристов. Горожане, кстати, тоже, судя по всему, привыкли к вниманию туристов-фанатов и к тому, что местный ЦУМ может посетить какой-нибудь Филипп Киркоров.

Амфитеатр "Славянского базара", находясь в низинке оврага, выглядит современным и изящным. Мне, вообще, показалось, что абсолютно всё там задумано и сделано таким образом, чтобы идеальной была телевизионная картинка: какая-то декоративная башенка, полукруглая крыша, много воздуха, возможность для съёмок сверху и эффектных "пролётов" камеры. Если бы вы знали, что "сверху" там снимают просто "с улицы" — сам-то зал внизу, в овраге! А ещё площадку на проспекте перед амфитеатром украшает дурацкая скульптура: какой-то мужик, тянущий гармошку, а рядом с ним попрошайничающий пудель на задних лапках...

Но нам на проспекте Фрунзе нужен был очередной музей — городской музей трамвая. Витебск стал одним из первых городов в Российской империи, где пустили это электрическое чудо — аж в 1898-м году. Кстати, трамвай в городе до сих пор уважаемый и полноправный участник дорожного движения наряду с автобусами и троллейбусами. Я придерживаюсь консервативных взглядов на трамвай и его роль в системе перевозок, поэтому лично мне всегда больно наблюдать, как с ним борются в некоторых российских городах (например, в моём Новосибирске), превращая его в какой-то маргинальный вид транспорта. Витебск посему не мог не порадовать — отлично сохранившиеся "рижане" и новёхонькие "минчане" АКСМ носятся по городским улицам, и никому они там не мешают!

Музей, расположенный на территории трамвайного парка, не работал — нам сторож позволил лишь осмотреть довоенный образец какого-то местного "трудяги" на невысоком постаменте. Да ещё у бюста Пироцкого сфотографировались. Мало кто знает, что, как и радио, электрический трамвай был одновременно изобретён в Европе и в России, немцем Сименсом и киевлянином Фёдором Пироцким. Сименса помнят все — хотя бы как основателя марки бытовой техники, российского же изобретателя трамвая не знают, в отличие от изобретателя радио Попова, даже в самой России.

В гостиницу, тем не менее, мы вернулись на троллейбусе — так было короче. Нам хотелось оставить в номере купленные книжки, передохнуть и попить чаю. А кроме того, недалеко от "Золотого телёнка" располагался ещё один интересующий нас объект — католический костёл святой Варвары. Забавно всё-таки, что во времена правления царя Александра III, ближе к концу девятнадцатого века, на территории Российской империи развились не только псевдорусский и неовизантийский (96) стили в архитектуре, но и псевдоготический — местные поляки, похоже, соскучились "по Европе", хотя "исторической", настоящей, готики в нынешней Белоруссии не так много, гораздо меньше барокко. Построенный из красного кирпича костёл, бывший когда-то кладбищенским (97), имеет две тянущиеся к небу симметричные башни с точёными куполами-пирамидками, но сам при этом кажется довольно маленьким и каким-то "затюканным" — уж слишком башни над ним "нависают".

Вернуться в центр мы решили на трамвае — правда, в этот раз пересекли Двину по другому мосту, мосту Блохина, расположенному ниже моста Кирова. Рижский "пенсионер", которому в местном трамвайном парке вернули "вторую жизнь", привёз нас на ту же самую улицу Ленина, только в другой её конец. Мы вышли из вагона и оказались перед памятником воинам-освободителям и партизанам-подпольщикам: три довольно простеньких символических штыка, торчащих из земли, в городе, сполна хлебнувшем военного "лиха". Всё-таки видно, что здесь такие монументы стоят не просто так. Здесь, в Белоруссии, нечего делать моему знакомому "дяде Вите", умельцу мастрячить символы народной памяти на заказ по сходной цене (98)! В августе месяце у памятника лежало множество живых цветов, а значит, о погибших земляках здесь вспоминают не только 9 мая...

С этой стороны улица Ленина была гораздо интереснее — историческая застройка девятнадцатого века "в одну линию" на спускающейся к ратуше улице выглядела очень эффектно. Да ещё Покровский собор, построенный в стиле "ампир". У строгого храма, имеющего традиционные для здешних мест две симметричные башни, интересная судьба. Изначально он был католическим и являлся частью монастыря тринитариев. Правда, построили его уже при Александре I, в начале девятнадцатого века — именно в этом "примечательность" собора, Витебск к тому времени лет пятьдесят как российским был. Следовательно, ничем иным, кроме угрызений совести царя-полонофила, факт строительства нового католического храма объяснить нельзя. После "ноябрьского" восстания в 1831-м году тринитариев из города выслали, а монастырь по очереди занимали детский приют и местная тюрьма. Храм при этом стоял "бесхозным" до самого 1858-го года, пока за него не взялся один из витебских купцов, Григорий Волкович. Собор стал православным и был освящён в честь Покрова Святой Богородицы. Но на этом его "приключения" не заканчиваются. Покровский храм действовал даже во время немецкой оккупации, а до войны, во времена разгула "воинствующего атеизма", сюда перенесли из Полоцка мощи преподобной Евфросинии. Здание пострадало только в 1944-м, когда наступали наши, и простояло "руиной" до самого 1987-го года — только тогда его начали восстанавливать местные энтузиасты. В общем, "история одного храма", в которой, как в зеркале, отражаются все перипетии непростой истории страны...

За собором мы свернули вправо, в горку, и направились к красивому зданию бывшего епархиального женского училища, ныне занятого облисполкомом. Рядом с ним возвышалась угловатая башня, "новая ратуша", как мы её с Наткой сразу прозвали. Место там совершенно безлюдное (99), зато оттуда открывается чудесная панорама центральной части города — с летним амфитеатром, настоящей ратушей и восстановленным Воскресенским собором.

Солнце близилось к горизонту, но мы не торопились — во второй половине дня в городе потеплело, да и никаких музеев у нас в планах больше не значилось. В планах было взглянуть на очередной "Шагаловский объект", скрытый в узких улочках сразу за домами в одну линию, ближе к Двине — дом, где в безумном 1919-м году уполномоченный по делам искусств Марк Шагал открыл Народное художественное училище. Представляете, кто мог преподавать в училище у Шагала? Казимир Малевич, например! Абстракционисты поначалу были в большом фаворе у новых властей, и о Витебске времён Гражданской войны принято вспоминать, как об одном из самых "продвинутых" городов страны — художники расписывали город по-большевистски, превращая его в настоящую выставку под открытым небом. Всё в городе дышало новым духом, новыми надеждами... Но уже в 1922-м году Шагал уезжает в "буржуазную" Литву, а оттуда — в Париж. Как говорится, "далее везде". Витеблянам остаётся утешаться легендарной фразой мастера: "О, Париж! Ты — мой второй Витебск".

Потом мы вышли к реке и направились к двум соседствующим церквям около моста Кирова. Одна из них, деревянная, возведена в девяностые в честь Александра Невского и очень напоминает наши сибирские, северные, церкви — высокий "шатёр" и парочка куполов-луковок. А вот второй, белоснежный каменный храм, построен в двенадцатом веке. Благовещенский собор выдержал многочисленные войны и даже атеизм первых советских лет, но не вынес "практичного" богоборчества времён Хрущёва, став его жертвой в 1961-м году. Кому помешал? Главное, что на его месте так ничего и не построили! Обломки храма законсервировали в 1977-м, когда вдруг перед Олимпиадой возникла мода на Древнюю Русь, и восстановили в 1992-м. Дабы убедить прихожан и ценителей в аутентичности постройки, фундамент и часть стен так и оставили неоштукатуренными — Наталья, архитектор, с превеликим удовольствием и почтением осмотрела древнюю кладку.

Наша экскурсия подходила к концу, напоследок мы решили прогуляться по улочке Льва Толстого, параллельной улице Ленина, которая, очень интересно изгибаясь, ведёт прохожих к Воскресенскому собору и практически вплотную подбирается к главной городской магистрали около ратуши, но потом вдруг снова превращается в параллель, становясь улицей имени нелюбимого белорусами Суворова.

Ещё один мостик через Витьбу — отсюда чудесно видно место её впадения в Двину, за ним странный маленький памятник Пушкину в цилиндре с какими-то витебскими силуэтами за спиной (100), а дальше — двухэтажные дома, изгибающиеся вместе с улицей, редкие вечерние прохожие и ещё более редкие автомобили. Под вечер основными обитателями центра Витебска стали кошки. Я ещё днём обратил внимание на то, как по-хозяйски ведут себя здешние "Мурки" — валяются на тротуарах у домов, греясь в лучах солнца, деловито переходят улицы в неположенных местах. Но сейчас, похоже, город стал полностью принадлежать им одним. Причём, несмотря на приписываемую кошкам мистику, ничего пугающего в их поведении не было. Просто они здесь живут, а потому делают что хотят, и ходят, как полагается, где хотят и куда хотят — смело и без малейшей суеты...

Сегодня у нас был плотный завтрак и одно "плотное" чаепитие с плюшками, купленными с утра, но полноценного обеда не случилось, поэтому вечером мы решили устроить себе приличный ужин. На первом этаже нашего "Золотого телёнка" располагался ресторанчик, на входе в который почему-то нужно было обязательно купить за тысячу местных рублей входной билет в боулинг. Помнится, при советской власти такой метод реализации неходового товара назывался "в нагрузку". Ну и что, что тебе не нужна селёдка во вспухших банках! Сайру ведь хочешь? Поэтому бери и то, и другое. Впрочем, на билеты в боулинг мы ни капельки не обиделись — десять рублей — не самые большие деньги за вход в ресторан.

Заказывая блюда национальной кухни, я "лажанулся". До сего момента я неоднократно видел странное сочетание белорусских слов, "папараць кветка". Так назывались кафе и рестораны в Минске, магазинчик сувениров в Гродно — в общем, мы его частенько встречали. Первое слово постоянно уводило моё сознание к итальянскому слову "папарацци", и я почему-то совершенно не обращал внимания на знакомое мне слово "кветка", означающее "цветок".

— Ага, ну и "папарацци" вашего тоже давайте, — сказал я официантке. Словосочетанием "папараць кветка" назывался один из здешних салатов.

— Вообще-то, это значит "цветок папоротника", — обиделась девчонка, и мне за себя стало стыдно. Мог бы и догадаться, мог! Ничего сложного не было!

* * *

Следующим днём погода испортилась напрочь — полил холодный дождь. Но отступать было некуда. Завтра с утра нам уже нужно было ехать в Оршу, откуда вечером отправлялся наш поезд "Минск — Иркутск". А у нас еще целый Полоцк не осмотренный! Придётся осматривать его под дождём.

От Витебска до бывшей столицы Полоцкого княжества чуть больше ста километров. Наш микроавтобус рванул не по магистральной трассе, ведущей прямиком в латвийский Даугавпилс, а по расположенной в паре сотне метров от нее местной дороге, проходящей через деревни. Кстати, мы уже столько проехали на автобусах, а я до сих пор ничего про них не написал! Автобусы в Белоруссии преимущественно местного производства — иностранные изредка попадаются, но российских ПАЗов, НефАзов и ЛиАзов я там совсем не видел. По городам республики носятся МАЗы, причём не только знакомые нам, россиянам, зелёные двухосные "вагоны". В Минске полно МАЗов-"гармошек", а в Витебске мы наблюдали, как по центральной улице в горку карабкалось длинное трёхосное чудище, тоже МАЗ — автобусы такого типа я только на довоенных фотографиях видал. На "межгороде" ходят МАЗы с высокими креслами, а местные маршруты обслуживают МАЗы, очень похожие на наши ПАЗики. Среди микроавтобусов попадаются российские "ГАЗели", но всё же более распространены "Форды" и автобусики, названные в честь одного из славянских племён "Радзiмiчами". В общем, не только внешний, российский, спрос удовлетворяет местный автопром...

Удивительно, но даже не магистральная трасса была довольно приличной. Формально в каждую сторону вела одна полоса, но ширина дороги позволяла легко втиснуться "третьему", да еще и "отлинованная" асфальтированная "обочина" шириною не меньше метра имелась. Кстати, в Белоруссии очень забавные негласные правила поведения водителей на дороге — например, если видишь, что тебя кто-то собрался обгонять, нужно обязательно принять вправо, дабы более скоростному автомобилю не надо было сильно менять свою траекторию. У нас же на межгороде иной раз принято газку прибавить, если тебя "какой-то козёл" обогнать собрался — вон на встречную вылез и все "поворотником" моргает.

В Полоцк мы прибыли часов в десять утра (как раз на "Радимиче") и, купив обратные билеты, отправились осматривать город-музей.

Начали мы с... Почти угадали, с памятнику Франциску Скорине. В отличие от многих других белорусских городов, в Полоцке он более чем уместен, ведь это родина первопечатника. Монумент поставлен в середине семидесятых, а потому в отличие от минского и лидского, здешний Скорина неожиданно "задумчив" — стоит себе с книжкою, обхватив подбородок кистью руки. А чуть в сторону от него, в скверике на улице Маркса — памятник Симеону Полоцкому, православному богослову, ставшему в конце семнадцатого века наставником детей царя Алексея Михайловича. Бронзовый священник Симеон в Полоцке тоже весьма задумчив.

В городе есть ещё несколько примечательных памятников — например, памятник букве "у краткой". Это та самая "Ў", вы её уже много раз в этой главе встречали. Между прочим, такая буква есть только в белорусском алфавите, хотя на юге России очень похоже "в" перед согласной произносят. Вспомните, как Горбачёв говорил: "И это глауное". Вот в Белоруссии и придумали обозначать этот звук краткой "у".

А ещё город сплошь состоит из музеев. Их десять, и все они являются составными частями государственного историко-культурного музея-заповедника "Полоцк". У нас было немногим больше, чем полдня, поэтому нам удалось посетить всего четыре музея, остальные или пропустили, или только снаружи осмотрели. Например, на улице Ленина, фактически являющейся набережной Двины, мы взглянули на детский музей в симпатичном домике, у входа в который стоит забавная скульптура шута-охранника с часами под мышкой, заводным ключом в спине и в колпаке с бубенчиками.

Чуть дальше, прямо у реки, находится ещё один памятник — двадцати трём гвардейцам-десантникам, захватившим и удерживавшим в 1944-м году здешний мост до прихода подкрепления. Этому эпизоду войны посвятил одну из своих песен мой любимый бард Юрий Визбор:

"Четырнадцать атак лавой тугою

Бились об этот малый десант.

Спасибо вам за все, товарищ Григорьев,

Командир десанта, старший лейтенант.

Вот город и река грохота полны,

И мост под танками тихо дрожит.

Товарищ генерал, приказ ваш исполнен,

Да некому об этом вам доложить."

Там же на улице Ленина есть ещё четыре музея. Один из них — это так называемый "Домик Петра I", названный так потому, что именно в нём на целый месяц в 1705-м году останавливался русский император. Тогда вовсю шла Северная война, и Пётр считал принадлежащий Польше Полоцк стратегически важным пунктом. Когда город был занят, самодержец лично "наводил порядок" в одном из главных городов бывшей Киевской Руси. Здесь до сих пор ходят легенды о том, как русский царь в день собственных именин, 29 июня, учинил расправу над униатскими священниками — четырёх убил, а одного силою заставил "вернуться" в православие.

Перед "домиком Петра I" сейчас почему-то стоит гипсовый памятник Льву Толстому, а в самом здании находится музей одной улицы, главной в Полоцке — Нижне-Покровской, ныне Ленина.

Практически напротив "царской квартиры" располагается огромный Богоявленский собор с золотыми куполами, бывший когда-то частью одноимённого православного монастыря. Один из его жилых корпусов занят теперь музеем книгопечатания и музеем-библиотекой Симеона Полоцкого. Именно там мы увидали множество книг на белорусском языке, напечатанных латиницей.

Четвёртый музей на улице Нижне-Покровской, краеведческий, находится в неоготическом здании кирхи — мы не стали в него заходить, поскольку более важным сочли музей Софийского собора, чуть не главной достопримечательности Полоцка. Как можно легко догадаться, музей храма располагается в самом храме. Полоцкая София — одна из трёх, построенных в Киевской Руси в одиннадцатом веке, две других — в Киеве и Новгороде. Полочане стремились построить свой Софийский собор повыше и позамысловатее киевского, и такой красотой он оставался до пятнадцатого века, пока его не переделали "в готику". Однако готическим собором ему тоже не суждено было остаться — во время Северной войны храм, принадлежавший тогда униатам, по приказу Петра I превратили в пороховой склад... Что произошло дальше, всем понятно?

Вторую (или уже третью?) жизнь собору, ставшему на время католическим, дал архитектор Иоганн Глаубиц, основоположник виленского барокко. Сейчас ажурный полоцкий храм с двумя высоченными башнями-шпилями на высоком берегу Двины — наверное, самое значительное сооружение в этом стиле на территории Белоруссии, даже поинтереснее минского Свято-Духова собора будет. Но, зная историю храма, почему-то хочется, чтобы он выглядел иначе — так, как его построили в одиннадцатом веке заносчивые полочане. Любопытно, что из всех Софийских соборов ближе всего к оригиналу выглядит София новгородская, в Киеве от первоначального облика тоже, говорят, мало чего осталось.

Историческую кладку фундамента, остатки стен Софии полоцкой можно увидеть только в музее храма. Там же есть макет древнерусского сооружения, а заодно множество скульптур католических святых и фресок разных эпох — в том числе копия "Тайной вечери" Леонардо да Винчи. Мы, конечно, там походили, но ощущение того, что барочный собор находится на святом месте, принадлежащем совсем другому храму, нас не покидало.

Рядом с собором есть ещё одна святыня, к которой ходят богомольцы, Борисов камень — один из немногих уцелевших в Белоруссии. Огромные валуны в человеческий рост, получившие своё название по имени полоцкого князя Бориса, являются странными памятниками древнерусского христианства. На языческих сакральных камнях когда-то придумали высекать крест и короткую молитву, делая таким образом объекты истребляемого культа "правильными".

Как и во многих других городах нынешней Беларуси, в Полоцке имели свои представительства многие католические ордена. Здание коллегиума (101) иезуитов, появившееся в городе в конце шестнадцатого века, во времена правления "гродненского короля" Стефана Батория, стоит до сих пор — в нём сейчас картинная галерея. А у глухой стены католической школы не так давно возвели маленький, но симпатичный памятник славянскому племени кривичей: мать, держащая за плечи своего сына, да несколько воинов со щитами. Кривичей белорусы считают своей "предтечей", и на меня опять, как несколько дней назад в минском микрорайоне "Восток", нахлынуло ощущение "славянства". Как всё-таки плохо мы знаем собственные корни! Ведь те же кривичи занимались колонизацией земель восточнее Полоцка, ныне считающихся "исконной" Россией — тех, где сейчас стоят Тверь, Вологда, Ярославль, Кострома...

Центральная площадь города по периметру уставлена "польскими" домиками восемнадцатого века — как точно заметил автор сайта "Глобус Беларуси" Андрей Дыбовский, ценность их только в ансамбле, а в центре находятся два памятника из разных "героических историй". Один — это бюст Романа Исидоровича Кондратенко, героя русско-японской войны, руководившего обороной Порт-Артура и погибшего из-за предательства своих. Во всяком случае, как уверяет автор романа "Порт-Артур" Александр Степанов, снаряд, убивший военачальника, не был случайным... В Полоцке же будущий генерал Кондратенко закончил кадетский корпус.

Второй памятник на площади — это пушка начала позапрошлого века и камень с доской, извещающей, что на этом месте будет поставлен монумент героям 1812-го года. Полоцк знаменит аж двумя битвами в той войне. Первая состоялась в августе и закончилась "ничьей" (хоть русские и отступили), а вторая случилась уже в октябре, и тогда победа осталась за нами. Забавно, что обе битвы были личными "дуэлями" французского маршала Сен-Сира и русского генерала Петра Витгенштейна — того самого, что Мирским замком потом владел. Кое-кто из историков, вообще, считает, что именно с освобождения Полоцка началось изгнание французов из России.

По улице Евфросинии Полоцкой, на которой стоит памятник святой, мы направились к Спасо-Евфросиниеву монастырю. В нынешнем Полоцке именно он является главным объектом паломничества — как в буквальном (там действительно много богомольцев), так и в "туристическом" смысле. У монастыря, основанного преподобной, непростая история — во времена Батория он был передан иезуитам и оставался католическим до 1820-го года. Лишь во время русско-польской войны в середине семнадцатого века на тринадцать лет вновь становился православным.

В центре монастырской территории находится огромный Крестовоздвиженский собор в неовизантийском духе, возведённый в конце девятнадцатого века. Очень похожий храм, ровесник полоцкого, стоит в самом центре Новосибирска — собор Александра Невского у нас считается одним из городских символов.

Возведение собора в Полоцке, насколько я понял, было специально приурочено к очень значимому событию — перенесению мощей святой Евфросинии из Киево-Печерской лавры в монастырь — рака с мощами стоит теперь в самом центре храма. По пути совершались остановки в многочисленных церквах и монастырях Украины и Белоруссии, и везде, если верить дореволюционной прессе, "царила благодать". В музее Нижне-Покровской улицы мы видели фотографии 1910-го года с "полоцкой части" церемонии.

Самым интересным памятником на территории монастыря является Спасо-Преображенская церковь, построенная по инициативе самой Евфросинии в двенадцатом веке — простая, с единственным куполом, но, чувствуется по всему, очень "намоленная". Мы не могли туда не зайти, хоть и шла внутри реставрация полным ходом...

Мы ехали к автовокзалу на городском автобусе и по пути обратили внимание на замечательный конный монумент Всеславу Чародею, который как-то "упустили" по дороге в монастырь — это его войско разгромили киевляне в битве на Немиге в 1067-м году. А Чародеем его прозвали потому, что был он "вымоленным" у волхвов ребёнком — на лице князя красовалось родимое пятно, и считалось, что это и есть подтверждение его "колдовской сущности"...

(89) Надеюсь, понятно, что сие значит "Доброе утро"?

(90) Сначала российский "Первый", бывший тогда еще ОРТ, обвиняли в информационной войне против Белоруссии, а потом телеоператор-россиянин и вовсе пропал без вести. Это дело до сих пор остаётся одним из самых громких на территории бывшего СССР.

(91) Пётр Александрович Румянцев-Задунайский — российский военный деятель, участвовавший в русско-шведской и Семилетней войнах, прославился во время русско-турецких войн при Екатерине II. Особенно почитаем в Приднестровье.

(92) Князь Иван Фёдорович Варшавский, граф Паскевич-Эриванский (таково его полное "официальное" имя) воевал против персов и турок, а заодно усмирял второе крупное ("ноябрьское") восстание поляков.

(93) Очень популярное в республике словечко, означающее "мастера".

(94) Надеюсь, догадались, что это "Доска почёта".

(95) При советской власти её переименовали в улицу Карбышева — войска под командованием этого генерала встретили немцев в Гродно в июне 1941-го года, и это именно им при отступлении стреляли в спину местные поляки.

(96) Последний появился не иначе как под влиянием побед в Балканской войне, когда Россия очередной раз почувствовала себя новой Византией.

(97) Святая Варвара у католиков считается покровительницей усопших.

(98) В главе 5 я об этом субъекте писал.

(99) Мне вот интересно, а как же они тут в Витебске демонстрации в советские годы проводили? Неужели около филармонии?

(100) Александр Сергеевич дважды проезжал город по пути в Одессу и назад.

(101) Коллегиумами назывались средние духовные училища при монастырях.

Часть 9. Дожинки (102)

В Витебске, куда мы торопились, дабы посетить краеведческий музей в ратуше, дождя не было, но по-прежнему дул сильный холодный ветер, а по небу стремительно проносились угрюмые тучи. К музейному входу мы прибыли за полчаса до закрытия и еще минут пять уламывали кассиршу продать нам билетики — как и в художественном музее, в каждый зал здесь требовался свой билет. Экспозицию, состоявшую из отдельных тематических блоков, никак не связанных между собой — природа, Отечественная война 1812-го года, Великая Отечественная, культура и быт белорусов — мы смотрели практически на лету, ибо в каждом зале нас встречали суровые бабушки, громко гремевшие ключами и всем своим видом показывавшие, что им пора домой. Но в завершение мы всё-таки поднялись на смотровую площадку башни в сопровождении самой молодой (лет сорока) и самой приветливой тётки-смотрительницы.

Перила были низкими, ветер хлестал нас по лицу, но город был виден, как на ладони. Вот амфитеатр "Славянского базара", вот дворец культуры и аллея к нему, плавно переходящая в мост над оврагом и рекой Витьбой, вот улица Ленина со "сталинскими" домами, а вот уже маленькие домики на кривых улочках губернского центра. Вон мост через Двину, изображённый на десятитысячной белорусской купюре, вон Благовещенский собор и его "новодельный" храм-сосед из дерева. Ну и, конечно же, прямо перед нами — кажется, протяни руку и потрогаешь — две барочных башни Воскресенского собора. Теперь я понял, наконец, почему герои Шагаловских картин так часто летают. Над таким городом, действительно, можно только парить!

— Вы сами откуда будете? — спросила нас сопровождающая.

— Из Новосибирска, — ответили мы с Натальей.

— Ого! Я бывала у вас в Академгородке. Давно, правда, — сообщила нам тётка. — У вас там всё так же белочки по улицам бегают?

— Бегают. Ничего не изменилось, — сказала Натка.

— Хорошо там у вас! А загорели вы там, в Сибири? — интересная всё-таки манера у местных общаться преимущественно вопросами.

— Нет, мы у вас тут по Белоруссии уже почти две недели катаемся, — ответил я.

— Странно, вроде дожди такие, — удивилась смотрительница, явно позабывшая, что всю прошлую неделю в республике царила жара.

После осмотра города с высоты птичьего полёта (или, наверное, правильнее сказать "с высоты полёта Шагаловских героев") нам, конечно же, захотелось опять погулять по узким и кривым улочкам центра, чьими полноправными хозяевами были местные обнаглевшие кошки...

Ну, вот и всё. Наше путешествие подходило к концу. Осталось только собрать вещи. Завтра Орша — судя по всему, не самый примечательный город республики, а потом — поезд домой.

* * *

И всё-таки было у нас ещё одно дело в Витебске, в крайний день и прямо с утра. Конечно же, это отправка посылок. А то! С момента предыдущей минской отправки прошло уже четыре дня. В самой столице перед поездкой в Гродно мы прикупили несколько книжек, в том числе тяжеленный фотоальбом про местный метрополитен. А еще в Гродно был куплен шикарный альбом с видами города по самой высокой цене, уплаченной нами в белорусских книжных — на российские деньги рублей пятьсот. Да и в Витебске с Полоцком мы тоже книжки приобретали. Плюс после поездки сначала на запад, а потом на восток республики у нас "освободились" путеводители, а гродненский, тот, ого-го, какой увесистый!

— Вы уже выезжаете? — строго спросила нас горничная, едва мы вышли из номера с огромными пакетами.

— Нет, еще вернемся, через час где-то поедем, — ответил я.

Почта около вокзала. Утрамбованные коробки, заполненные таможенные декларации, бодрые удары штемпелей и обещание доставить все в Новосибирск через месяц минимум...

На витебском автовокзале мы уселись в точно такой же, как вчера, микроавтобус со славянским названием "Радзiмiч". В салон засунулась тётка в синем плаще и берете и профессионально пересчитала головы пассажиров. Не сошлось. Еще разок. Снова не сходится.

— Где-то десятый, Вась, у тебя потерялся, — сообщила контролёрша водителю — судя по всему, отправлять в рейс автобус с неверным количеством пассажиров в Белоруссии никак нельзя.

Кто-то из салона предположил, что десятый — это тот, кто сидит впереди, но у суровой провожающей "все ходы были записаны":

— Да нет! Это девятый! — недовольно сказала она и обратилась к водителю: — Пойду покричу.

— Орша! Орша! Посадка на Оршу, — несколько упрощая сказанное ранее диктором, проорала она информацию о рейсе и добавила, по всей видимости, уже самой себе: — Ну, где же ты, мой десятый?

Крики работницы автовокзала никого из присутствующих на перроне не заинтересовали, поэтому она зашла в здание.

— Пассажир с билетом до Орши, пройдите на посадку к третьей посадочной платформе, — строго сообщил громкоговоритель через минуту.

В это время в салон как ни в чём не бывало запрыгнул парень в наушниках, которого остальные пассажиры встретили как настоящего героя дня. Шутка ли — автобус из-за него не отправляют! Единственная информация, интересовавшая нас, была сформулирована в один голос каким-то дедушкой и суровой молодой тёткой с ребёнком на руках:

— Ты десятый?

Парень, не слышавший вопросов попутчиков, но увидевший их живой интерес к своей персоне, оторопел и выкинул из ушей пластиковые пробки на проводках:

— Что?

— Десятый? — строго повторил вопрос дедуля, и моя жена Наталья расхохоталась, наверняка представив себя на месте паренька.

— Нет! — испуганно ответил опоздавший.

— Да, десятый он, десятый, — сквозь хохот вымолвила Натка, и парень, мне показалось, посмотрел на неё с благодарностью.

Между тем, всё было не так просто — пассажир, конечно, нашёлся, но вот провожавшая нас контролёрша к автобусу пока не явилась. На её поиски отправился водитель микроавтобуса.

— Таня! — орал он куда-то в удивлённую толпу, стоящую на перроне. — Десятый нашёлся!

Наконец, из толпы показался синий форменный рукав:

— Хорошо, Вася! Езжай!

И мы всё-таки тронулись в путь...

* * *

По Орше у нас имелись только распечатки из интернета: естественно, "Глобус Беларуси", несколько страничек с местных сайтов да дурацкая карта, на которой даже названия улиц толком прочитать было невозможно. Впрочем, мы готовились осматривать город "расслабленно" — мы уже поняли, что после Несвижа, Новогрудка, Гродно, Витебска и Полоцка он будет выглядеть совсем блёкло. Вот если бы сюда приехать после наших сибирских Каргата с Чулымом, тогда другое дело!..

Кстати, забегая вперёд, скажу, что "расслабились" мы в Орше настолько, что даже умудрились "пропустить" главную городскую достопримечательность, барочную церковь Кутеинского монастыря, построенную в первой половине семнадцатого века. С ужасом я обнаружил это только в поезде — до сих пор не понимаю, как так вышло, что мы до неё не дошли. Что ж, есть повод ещё разок посетить Оршу...

Но это всё будет позже, пока мы ещё только въезжали в город, прославленный двумя битвами. Первая — это так называемое Оршанское сражение 1514-го года, произошедшее во время русско-литовской войны. "Московиты" под командованием Ивана Челяднина тогда бой проиграли, и этот факт ныне охотно представляется некоторыми местными националистами как чуть не главная страница героической борьбы белорусов против "империи" — кое-кто даже уверяет, что бело-красно-белый флаг именно тогда впервые появился. Хотя, конечно, литвины под командованием Константина Острожского (103) о существовании каких-то белорусов, думаю, вряд ли догадывались. Даже поляки в своих документах два века спустя (именно с восемнадцатого века и начал складываться белорусский этнос) называли здешний некатолический люд "русскими людьми", что уж говорить о Великом Княжестве Литовском, где основная масса населения мало чем отличалась от русских "московитов".

Второе сражение — это знаменитая Витебско-Оршанская операция во времена Великой Отечественной. Фактически с неё началось наступление советских войск в июне 1944-го. А ещё под Оршей в 1941-м году впервые была применена реактивная система залпового огня "Катюша"...

Мы выглядывали из окошка микроавтобуса и пытались свериться с нашей дурацкой картой-распечаткой. По ней получалось, что автовокзал в городе находится довольно далеко от вокзала железнодорожного, и нам ещё предстояло понять, как перебраться "из пункта А в пункт Б" со своими сумками — хорошо хоть, "излишки" с утра в Новосибирск отослали почтой!

Между тем в городе происходило что-то невероятное: повсюду грохотали отбойные молотки, одновременно красились чуть не все фасады домов разом, а главным транспортом на улицах Орши были бульдозеры и грейдеры.

— Смотри, фонтан уже запустили, — сообщила одна из пассажирок своему спутнику.

— Ага, интересно, к нам проезд уже открыли или нет? — спросил в ответ её собеседник.

Мы не могли понять смысла происходящего, да если честно, то и не особо стремились. Нас пока занимал автовокзал.

Наконец, автобус остановился на крытом перроне у шикарного новомодного здания с огромными стеклами и угловатыми выступами. За то время, что "пробирались" через общегородскую "стройплощадку", мы так и не смогли сориентироваться, поэтому обратились к одному из попутчиков:

— Подскажите, пожалуйста, как нам на вокзал центральный уехать? — из той же карты-распечатки следовало, что железнодорожных вокзалов (во всяком случае, станций) в городе штуки четыре, Орша, вообще, очень железнодорожный город.

— А чего к нему ехать? — удивился мужичок и махнул рукой куда-то за мою спину. — Вон же он!

Как всё-таки быстро тут, в Белоруссии, всё меняется. Карта моя вроде относительно свежая, а оказалось, что уже устарела — автовокзал новый соорудили, причём совсем не там, где был старый.

После сдачи вещей в камеру хранения мы отправились изучать вокзал — огромный, "сталинский", с массивными пилястрами и ажурными капителями. Прямо младший брат минского главпочтамта!

В Орше есть свой очень почитаемый местный герой войны, Константин Заслонов. В отличие от наших сибирских уроженцев, прославившихся вдали от своих "тыловых" городов (тот же омич Карбышев воевал в Белоруссии и героически погиб в Австрии, в концлагере Маутхаузен), Заслонов и жил, и воевал на родине. Начальник местного паровозного депо был эвакуирован в начале войны в Москву, но очень скоро вернулся в Оршу, где возглавил партизанскую группу и за год с небольшим основательно "попортил кровь" оккупантам — одних только паровозов под сотню взорвал. Знаете, что такое "угольная мина"? Это когда в тендер паровоза подбрасывается кусок взрывчатки, обмазанный угольной пылью — вражина сам свой локомотив уничтожает.

Могила и памятник Герою Советского Союза, погибшему в коротком бою в конце 1942-го, располагаются прямо на перроне железнодорожного вокзала, рядом с обязательным монументом-паровозом. А где ещё покоиться герою-железнодорожнику?

А недалеко от вокзала есть музей Заслонова, посвящённый, конечно же, всему местному партизанскому движению — Витебщина и соседняя с ней российская Смоленщина даже по меркам войны сопротивлялись уж очень отчаянно. К моменту соединения с частями Красной Армии в 1944-м году только партизанские отряды, бившиеся в районе Орши, входили в две полноценные бригады, которым было присвоено имя Константина Заслонова. Двадцать отрядов! В музее есть мемориальный зал, где перечислены названия этих "боевых единиц" — читая их, можно уверенно сказать, что придумывались они самими участниками, почти наверняка без "руководящей роли": отряд имени Кутузова, имени Александра Невского, Победа, Ураган, Грозный, Мститель, Истребитель... Есть в том списке и отряд Дяди Кости — именно под этим псевдонимом был известен своим соратникам (в дословном значении этого слова, прислушайтесь к нему: СО-РАТНИКИ!) Константин Заслонов...

"Одновременный" ремонт всего города мы смогли вовсю понаблюдать, выйдя из музея: укладка тротуарной плитки, покраска домов, асфальтирование улиц, возведение фонтанов. На жилых зданиях ещё и "самовольное остекление" балконов, делающее все советские дома похожими на скворечни, опытные "ломастеры" сносили. Нечто подобное мы до того видели только в строящейся "новой" Астане (104), но здесь всё же было иначе: город гораздо меньше (зато и более "обжитой"), а вот строительства и ремонта на порядок больше! За несколько часов прогулок по Орше мы ни разу не встретили ни одного тихого и укромного уголочка, где бы можно было спрятаться от грохота и лязга техники — кроме, пожалуй, вокзала и уже очень ухоженной территории, прилегающей к нему. Потом нам объяснили, что так в Белоруссии принято готовиться к "Дожинкам", республиканскому празднику урожая, каждый год с великой помпой отмечаемому в одном из провинциальных городков. Для властей из Минска — это отличный способ "попиариться" в совершенно советско-белорусском духе: мол, ребята, всё замечательно, урожай богатый, можно раздать комбайнёрам ключи от автомобилей! А для местных властей, с одной стороны — веская причина с пользой освоить щедро выделяемые бюджетные деньги, перестроив и отремонтировав "за раз" весь город, а с другой — повод на целый год оказаться в жесточайшем "тонусе". Ведь их вотчина (чаще всего, относительно крупный город, находящийся в статусе райцентра) на несколько дней станет практически столицей страны — ВСЕ здесь будут, в том числе и САМ. И не дай Боже, что-нибудь не понравится строгому и внимательному "бацьке" — горя ж не оберёшься! Нечто подобное существует и у нас в Сибири, в "вертикально-интегрированном" Кузбассе (105). Там местный губернатор Тулеев тоже каждый год новую "столицу" для празднования Дня Шахтёра назначает, и целый год потом в каком-нибудь малюсеньком Полысаево происходит судорожное "вылизывание" и "оштукатуривание".

Между тем сама Орша, как и ожидалось, была не сильно интересной: серые пятиэтажки, довольно много "сталинок" да реденькие вкрапления польских домиков с черепичными крышами. Несмотря на то, что город считается ровесником Минска — первое упоминание о нём датируется тем же 1067-м годом, от прежней Орши после Великой Отечественной почти ничего не осталось. Из чудом сохранившихся памятников архитектуры интерес представляли только дореволюционный, чуть сгорбившийся каменный мост через речку Оршицу с соседним зданием мельницы (там готовившийся вовсю к празднику "Дажынкi", а потому не работающий музей разместился), довольно простенький католический костёл доминиканцев начала позапрошлого века да торговые ряды вблизи всё той же Оршицы.

Во времена, когда Оршей владели поляки (а город стал российским во время первого раздела Речи Посполитой, в 1772-м году), здесь было открыто множество монастырей разнообразных католических орденов. Как говорится, полный набор: уже упомянутые доминиканцы, базилиане, бернардинцы, францисканцы, тринитарии. Удивительно, но жилые монастырские корпуса устояли в войну, но не выдержали мира — практически всё сейчас или находится в виде остовов, или занято какими-то "психлечебницами".

Из католической архитектуры только коллегиум иезуитов "воссоздавался" — зато прямо на наших глазах. "До Лукашенко" там тюрьма была, а теперь вот почти заканчивали покраску изящной башни, чем-то напоминающей ратушную башню в Витебске — с часами и золочёным куполочком.

А ещё в Орше течёт Днепр — великая река, связывающая три великих народа: русских, белорусов и украинцев. Днепр, Дняпро, Днiпро. Здесь он ещё довольно робкий — от истока на Смоленщине недалеко ушёл, это где-то дальше, ниже, Каховское и Кременчугское водохранилища, Киев, Днепропетровск, Запорожье, Херсон. Это на Украине "редкая птица долетит до середины", здесь пока скромная и тихая речка, делящая пополам такой же скромный город Оршу.

На берегу здесь, как и во многих других исторических городах Беларуси, расположено Замчище — невысокий холм на месте древнего поселения. Сейчас этот холм зарос аккуратной (к "Дожинкам", не иначе!) травой, на которой цветочной клумбой был выложен герб города: серебряный равносторонний крест над "лежащей" золотой луной. В центре Замчища стоял памятный знак, имитирующий часть крепостной стены и напоминающий о годе рождения Орши, а на противоположном берегу Днепра синими куполочками выглядывал православный Успенский собор. Какое-то очень русское место. Удивительно, что при этом Орша остаётся одним из "самых белорусских" городов страны — белорусы составляют около девяноста процентов населения. Вы упадёте в обморок, узнав, что "самый русский" город Белоруссии — это Гродно, где русских чуть не пятая часть горожан. По всей видимости, переселенцами из России после войны усиленно "разбавляли" население польского города.

На площади Центральной нам тоже не удалось отдохнуть — саму площадь с памятником Ленину в центре и лавочками по периметру уже укатали в тротуарную плитку, но вот строго за лавочками грохотали отбойные молотки, поэтому мы встали и направились в ЦУМ — надо же как-то избавляться от остатков местных денег. Наталья нашла себе в центральном городском универмаге замечательный аксессуар — очаровательные осенние перчатки с огромным ярлыком из жёсткого серого картона, на котором был написан гордый "бренд" производителя: "Гродненская перчаточная фабрика". Всё-таки мне нравится этот "совок"!

За площадью, на узенькой улочке вблизи Днепра тоже гремела техника. Под неодобрительные взгляды мужичков в оранжевых жилетах мы, что называется, внаглую протиснулись к их "рабочему месту", дабы получше рассмотреть памятник на открытой площадке, уж больно тот был диковинным — самый настоящий Гулливер в камзоле и широкополой шляпе и с крохотным человечком-лилипутом в открытой ладони. Представляете? Героическая Орша, Центральная площадь с флегматичным Лениным, и в двухстах метрах от вождя — памятник взрыву фантазии Джонатана Свифта. Ещё бы разобраться в этих провинциальных аллегориях — кто тут Гулливер, а кто лилипуты...

До поезда оставалось всего ничего — часа полтора, но мы всё-таки решили где-нибудь перекусить. Я не стал долго выбирать и сунулся в первый попавшийся "советский" гастроном, часть которого, как и полагалось в прежние годы, была отведена под кафетерий. Из горячего заведение предлагало несколько видов драников, и мы, понятное дело, их и выбрали. Надо же хоть напоследок в "бульбяной республике" драников-то поесть! До сих пор нам никак не удавалось этого сделать — ни в Минске, ни в Гродно, ни в Витебске.

А еще я решил купить друзьям-товарищам местного пивка, а заодно каких-нибудь нехитрых продуктов в дорогу. Натка еще и шоколаду набрала здешнего для подружек. Денег после этих операций осталась какая-то странная сумма — рублей сорок в российском эквиваленте. На маршрутку, естественно, хватило — общественный транспорт в стране неприлично дёшев, но вот что делать с остальными местными "тысячами", мы не знали. Забрав вещи в камере хранения и сгрудив их вокруг своей жены в зале ожидания, я отправился по вокзалу.

Так. Классная белорусская футболка-флаг стоит рублей шестьдесят. Местная настойка на смородине, которой торговали прямо в буфете — пятьдесят. А у меня уже было меньше тридцати. Решено — я подошёл к обменнику и сунул в окошко сто российских рублей. В сумме с моими остатками этого должно было хватить и на футболку, и на спиртное. Уж не знаю, поняла Наталья, что я еще денег наменял, или поверила в белорусский "социализм". Последнюю белорусскую "десятирублёвку", самую мелкую здешнюю купюру, мы выбросили, чтобы обязательно сюда вернуться, из окна поезда вместо монетки — так, как это принято в стране, выпускающей монеты только для коллекционеров-нумизматов...

* * *

Места нам достались в разных концах вагона, да еще и оба верхних. В одном из "наших" купе обитали мамаши с малолетними, громко орущими детьми, а во втором разместилась приветливая семья врачей с пацаном лет двенадцати. Мы с Натальей решили обосноваться именно здесь — во второе купе я только на "ночёвку" уходил. Наши попутчики оказались очень добродушными провинциалами из небольшого городка Жлобин Гомельской области, а ехали они в Барнаул, в гости к родной сестре главы семейства. Покинув свою страну, врачи вдруг осмелели и начали выдавать нам один "блок" за другим.

— Телевизор у нас неинтересно смотреть, — говорил дядька. — Каждый день одно и то же. Как при Советском Союзе — этого наградили, этого распекли. У нас премьер-министр был Козлов. Так анекдот такой ходил. Закончилось заседание правительства, батька говорит: "А вас, Козлов, прошу остаться", и все остались. Знают, что все козлы.

Увидев, что парнишка переоделся в красную "патриотическую" футболку, я похвастался перед попутчиками, что и себе купил такой "сувенир".

— У нас же президент кампанию объявил: едешь за границу — пропагандируй страну. А то, мол, вечно нас то с украинцами, то с русскими путают. Вот и напечатали футболок. Мы тоже себе таких купили. Будем в России Беларусь рекламировать. Да, сынок?

Я так и не понял, последнее было сказано всерьёз или в шутку. Судя по всему, лёгкое интеллигентское "фрондёрство" — искренняя поддержка властей на словах с непременной "фигой в кармане", в Белоруссии считается хорошим тоном. А впрочем... Всё равно, они мне казались какими-то "заповедными" — искренними и немного наивными. Такими же, как офицер Валера из поезда "Гродно — Витебск". Если вспомнить то, что творилось в России в девяностые — с обязательной стрельбой на улицах, взрывами домов, финансовыми "пирамидами", дефолтами и прочими прелестями, жители незалежной Беларуси выглядели младенцами, "не нюхавшими пороху". Жалобы про "скучный телевизор"? Они для меня остались где-то в середине восьмидесятых. Боюсь навлечь на себя гнев истых "демократов", но, по-моему, спасибо своему "батьке" белорусы должны сказать — как жили при советской власти, так и живут. А что? Заводы работают, приватизации по факту не было, метро и дома строят, да еще и в магазинах все есть. Разбогатеть, говорите, мало шансов? Зато и в бедность окунуться почти невозможно. Низкий поклон Аляксандру Рыгоравiчу!..

Наши попутчики, насколько я понял, впервые двигались так далеко на восток, то есть вглубь России. Со вторых суток пути, едва наш поезд попал за Урал, я стал рассказывать им, широко раскрывшим рты, всяческие истории про те города, что мы проезжали. В Екатеринбурге последнего русского царя расстреляли, а в Тюмени — нефть, которую, в частности, на их Мозырском комбинате так ловко перерабатывают, в Ялуторовске бывали декабристы, в Ишиме жил автор "Конька-горбунка", а в Омске — сам Колчак. Белорусы не знали практически ничего из того, что я им "вещал", и их удивляло абсолютно всё, что мы проезжали: широченные сибирские реки, голые степи, дремучие леса и огромные города в тех местах, где, по мнению некоторых, должны лишь кедровые орешки расти. Я тоже смотрел на всё это "своё" богатство через вагонное окно и испытывал настоящую гордость...

Из Орши мы выехали вечером седьмого августа и в Новосибирск прибыли десятого днём. На вокзале нас встречал мой друг детства Виталя (это он много лет назад подарил мне на день рождения "Пана Тадеуша" Мицкевича), который недавно переехал в Россию из Казахстана, а дома уже ждал отец. Перебивая друг друга, мы с Натальей начали делиться своими восторгами от путешествия и не давали сказать нашим собеседникам ни слова. В какой-то момент я "на автомате" включил телевизор и вдруг увидел страшные кадры ночного неба, ритмично вспыхивающего оранжевыми зарницами. Внизу бежала строка: "Город Цхинвали разрушен. Части 58-й армии прошли Рокский тоннель..."

— Что происходит? — спросил я, в предыдущие две недели мы не очень внимательно следили за новостями, а последние дни и вовсе "пропустили".

— Грузия на Южную Осетию напала, из "Града" по домам шуруют, — ответил отец, — Цхинвали, похоже, больше не существует...

И все в мире перевернулось — наша поездка внезапно поблекла, а восторги оказались совершенно неуместными. При чём здесь мы со своей Белоруссией, когда такое творится?..

А еще я понял, что так заканчиваются красивые романы о "дружбе народов"...

(102) Дожинками у славян назывался праздник урожая, день последнего снопа.

(103) Кстати, известно, что Острожский был потомком Владимира Мономаха и придерживался православной веры.

(104) В главе 9 есть про это кусочек.

(105) Я этому региону (как выяснилось, очень похожему на Беларусь) в главе 5 целый рассказик посвятил.

Снова от автора. Послесловие для тех, кто дочитал до конца

Я помню, как разваливался Советский Союз. Как сначала в восьмидесятые постоянно приходилось пояснять россиянам, что в Казахстане живут не только казахи, и, тем не менее, они тоже казахстанцы. Как потом, откуда ни возьмись, появились какие-то "патриоты", легко путавшие патриотизм с национализмом, а то и вовсе с оголтелым фашизмом — и появились они, к сожалению, не только в национальных регионах, но и в самой России. Потом партийные боссы республиканских ЦК вдруг сделались такими же "патриотами", хваставшимися, что по ночам после съездов КПСС тайком читали Коран и Лесю Украинку в оригинале.

Я помню, как люди перепутали демократию с колбасой, а независимость и суверенитет — с возможностью не делиться скудным набором продуктов в своих магазинах с соседями. Как потом наступила эта самая независимость друг от друга, а никто (вообще, никто!!!) из простых людей в это не поверил, и странную аббревиатуру СНГ, возникшую в конце декабря 1991-го года, в шутку расшифровывали как "С Новым годом!"

А еще я помню, как Россия вдруг отказалась включать другие республики в "рублёвую зону", и российские купюры в Казахстане "вылавливались" обывателями, потому что реальный курс российского рубля к рублю советскому, который фурами и железнодорожными вагонами ввозили в нашу республику со всего бывшего СССР, отличался от официального в разы.

В девяностые я пересекал казахстанско-российскую границу по нескольку раз в год, и каждый раз условия пересечения становились всё жестче и жёстче. В принципе, я понимал тогда и понимаю сейчас логику россиян: наркотрафик, незаконная миграция — все понятно... Только мне кажется, это какой-то негосударственный подход, не "великий". Вот пойти освобождать Балканы от Османского ига или заступиться за единоверцев-грузин, или выставить казачьи станицы по периметру территории проживания народа, попросившего помощи, это удел великих. А защищаться от наркотиков путем усечения дружественного, а то и своего собственного пространства, извините, нет. Так же как вылавливать в столице собственных сограждан — "понаехавших", но не зарегистрировавшихся. Просто потом не надо спрашивать, откуда берутся "цветные революции" и сепаратизм. И устраивать дискуссии о том, почему наши дети становятся нацистами, тоже глупо...

Я описал десять своих путешествий, и главное, что я вынес из них — это то, что везде я встречал "своих", "наших". Меня сейчас, через восемнадцать лет после развала страны, всё чаще интересует вопрос: а где еще остались МЫ? МЫ — это не только русские, и даже не обязательно "русскоязычные". МЫ — это те, кто способен делать рейтинги телекомпаниям просмотрами фильмов "Берегись автомобиля!" и "Мимино". МЫ — это те, кто ждёт лета, чтобы выехать на приусадебные участки, гордо называемые "дачами", ходит на концерты Пугачёвой, знает творчество группы "Ялла" и способен горевать по поводу кончины Муслима Магомаева и Владимира Мулявина. МЫ — это те, кто слетал в космос с Байконура, строил БАМ, героически защищал Севастополь и освобождал Европу от фашизма. Только не надо говорить, что МЫ — пенсионеры. НАС, молодых, тоже много!

МЫ разные, и это хорошо. Я, собственно, в этой книге и попытался рассказать, какие МЫ непохожие — со своими обидами и комплексами, юмором и привычками, великим наследием и очень обыденным настоящим. МЫ иногда смешные (1), а иногда яростные, бываем подозрительными, но чаще — наивными. Мы отличаемся друг от друга, но всё-таки это МЫ, жители одного большого пространства, у которого осталось только корявое название: "бывший Советский Союз"...

Как там Владимир Владимирович сказал? "Величайшая геополитическая катастрофа"? Да, Бог с ней, с геополитикой, развал страны — это, прежде всего, величайшая людская катастрофа! Не только для "русскоязычных", оказавшихся "за границей", и не только для национальных чиновников, "присосавшихся" к союзному бюджету. Самое главное — распад СССР контузил, изувечил, покорёжил НАС!

Покорёжил, но ведь не убил! Вы знаете, везде — абсолютно везде, где я бывал, я видел НАС, и НАС по-прежнему много. Да, есть совершенно противоестественные барьеры. Да, пересекающие границы люди подчас делают всё для того, чтобы у этих барьеров появился смысл. Да, изменилось многое — и дело даже не в переименованных улицах и городах — в конце концов, я тоже мечтаю о том, чтобы главная площадь Новосибирска, наконец, стала Театральной, и не в пресловутой "независимости" — никто, я думаю, сейчас и не помышляет о восстановлении Союза. И уж тем более — дело не во флагах, валютах и прочих атрибутах "самостийности"... МЫ изменились — я это увидел и попытался здесь передать. Но всё равно это МЫ!

(1) Искренне надеюсь, что после общения с людьми в других странах и городах тоже стал героем чьих-то баек.