Черный гусар. Разведчик из будущего.

— Может, останешься?

— Не могу. Я должен бежать...

— Так может я смогу тебя отблагодарить, — перебила она.

— За что? — не понял Сухомлинов.

— За сегодняшнюю ночь. Я могу дать тебе одежду своего мужа.

Она ушла. Барон представил, что сейчас она принесет нечто такое, по сравнению с которым мундир черного гусара не будет выделяться. Но Сухомлинов вновь в который раз ошибся.

Серый кафтан, слегка потрепанный, коричневый камзол, пострадавший от моли. Серый, короткие до колен штаны, белые чулки и поношенные туфли с пряжками. В таком виде он больше походил на обывателя, чем на военного. Образ дополняла треуголка. То, что она была прострелена, Сухомлинов понял, когда взял в руки. Выбирать не приходилось. В таком виде можно было и в замок заехать. Никто бы не признал в нем барона, вот только рисковать Игнат Севастьянович не хотел.

Переоделся. Военную форму, сложил в плетеную корзину, вышел на улицу и подошел к карете.

— Я готов, господа, — проговорил он.

— Вот и хорошо, господин барон, — молвил граф. — Вещи свои можете прикрепить позади кареты. Кстати в этой одежде вы выглядите не так воинственно.

— Я знаю, граф.

Корзина была закреплена. Упряжь проверенна. Появление пастора было как раз в тот момент, когда они собирались отбывать. Священник сообщил, что тело убитого слуги путешественников преданно земле. Люди, что были отправлены на место нападения, вернулись ни с чем. Тело четвертого разбойника пропало, в чем не было ничего удивительного. Разбойники вернулись за убитым товарищем и так же похоронили его. Пастор попытался вернуть еще деньги, что были обнаружены в карманах кучера (славный малый был бережлив и накопил немного), но французы отказались. Поблагодарили монаха и отправились в путь.

Глава 5.

Рига. Балтийское море. Июль 1745 года.

— Вот тебе, Адольф, рекомендательное письмо к моему верному другу в Санкт-Петербург, — проговорил Иерони Карл Фридрих фон Мюнхгаузен, протягивая бумагу, закрепленную своей подписью барону фон Хаффману.

Сухомлинов взял в руки. Пробежался по тексту глазами, удовлетворенно кивнул, и запихнул письмо за пазуху. Затем поднял бокал с раунтальским вином и произнес:

— Твое здоровье, барон! — Взглянул на супругу кирасира и добавил: — и за твое, хозяюшка, тоже!

Игнат Севастьянович еще месяц назад и предположить не мог, что будет запросто сидеть в доме самого известного в мире барона. Да и вряд ли это произошло, если бы не судьба, забросившая его "душу" в прошлое. А ведь он, даже когда в Ригу с французами приехал, не предполагал, что на него наткнется. Видите ли, дипломаты вдруг надумали в столицу Российской империи по морю прибыть. Сами в гостинице расположились, а его (Сухомлинов в этот раз себя выругал) отправили нанять корабль. Ну, раз обещал, что до самого Питербурха доставит, то так и так вынужден выполнять. Прогулялся до пирса, нанял небольшую шхуну, французы, конечно, ругаться будут, так нечего бедного прусака посылать. Шли да и нанимали бы галеон сами. Сейчас вот посапывали в гостиничном номере. Игнат Севастьянович в гостиницу спешить не собирался. В друзья к дипломатам не набивался, да и не желал. Пока с ними ехал, отметил, что те с каким-то секретным заданием в Россию спешат.

Поэтому прямо с пирса направился в кабак.

Распахнул дверь, вошел внутрь осмотрелся. Его внимание сразу привлек кирасирский офицер, что сидел в окружении товарищей за огромным столом. Перед ним кружка с пивом, слева треуголка. Глаза его блестели, а сам он что-то увлеченно рассказывал своим товарищам. В тот момент Сухомлинов и предположить не мог, что видит он "самого правдивого в мире" человека. Другие столики были заняты горожанами, и трудно было понять, пьют ли те вино или слушают забавные похождения кирасира.

Свободные оказались только два стола. Один у дверей, другой как раз рядом с весельчаком. Сухомлинов выбрал второй, и, не обращая внимания на веселье, царившее за соседним столом, направился именно к нему. Опустился на дубовый стул как раз в тот момент, как зал наполнился озорным смехом. Тут же к нему подскочила молодая девица, спросила, что будет заказывать.

— Жареную рыбу и пива, — проговорил барон.

Пока ждал заказ, невольно прислушался и понял, что уже слышал этот рассказ.

— Помниться было это лет пять назад, — проговорил кирасир, когда смех прекратился, — как раз в те годы, когда я вернулся, после продолжительной осады Очакова, в Санкт-Петербург. Ранним утром. Проснулся я в хорошем настроении и от нечего делать решил в окно выглянуть, благо погода была солнечная, а за окном раскинулся прекрасный пруд, в котором местная ребятня изредка ловила карасей, причем таких, что на сковородку не помещались. Вот только в этот раз ребятни не было, а пруд на удивление был усеян дикими утками. У меня аж дыханье прихватило. Стою, и сказать ничего не могу. Откуда они взялись в окрестностях города взялись — одному богу известно. Э, думаю, не иначе фортуна мне улыбнулась. После возвращения из-под Очакова в кошеле моем мышь повесилась, а деньги казначей со дня на день только выдаст. Есть то хочется. В животе заурчало. Я по быстрому оделся. Схватил, стоявший в углу, старый добрый мушкет, да бегом вниз по лестнице. Ударился головой об косяк.

По залу вновь прокатился смех. Смеялись все. Не удержался и Сухомлинов. Теперь он припомнил эту историю и уже начал догадываться, кем был рассказчик. Мюнхгаузен, а это был именно он, гневно посмотрел на одного из товарищей, и тот первым замолчал. После того, как это произошло, затихли и остальные.

— Удар был так силен, что из моих глаз, — продолжал кирасир, — посыпались искры. Понимая, что промедление смерти подобно. Утки вот-вот улетят. Я вскочил. Несмотря на сильную головную боль, спустился во двор дома, вылетел на улицу и побежал к пруду. Когда оказался на расстоянии ружейного выстрела вскинул ружье и...

В зале повисла тишина. Все смотрели на рассказчика, ожидая, что тот произнесет: и выстрелил, но вместо этого прозвучало:

— ...осечка.

Волна смеха прокатилась по залу. Смеялись все.

— Я не все рассказал, — проговорил спокойным голосом, рассказчик. Зал затих, всем стало любопытно, что было дальше. — Так вот, оказалось, что у меня при столкновении вывалился пистон. Другой бы на моем месте растерялся, но только не я. Вспомнил, как при ударе из моих глаз посыпались искры. Понимая, что других вариантов у меня нет (возвращаться за другим пистоном времени не было), я открыл затравку. Поднял мушкет, прицелился в уток, а затем так сильно ударил по левому глазу кулаком. Искры посыпались вновь. Грянул выстрел. Когда пороховой дым рассеялся, я увидел, что у меня была богатая добыча: пять диких уток, четыре куропатки и одна пара лысок.

— Ну, ты брат и горазд сочинять, господин барон, — проговорил один из солдат, когда рассказчик замолчал: — Неужели ты думаешь, мы во все это поверим?

В зале повисла угрожающая тишина. Сухомлинов покосился на Мюнхгаузена. Фон Хаффман на его месте бы за пистолет схватился, а этот только побледнел, кулаком по столу ударил и заявил:

— Барон Мюнхгаузен запомните, никогда не врет!

Игнат Севастьянович еле сдержал улыбку. Специально обманывал слушателей барон или рассказывал свои нереальные истории для того, чтобы разнообразить разговоры, но делал он это явно умело. Первой мысли Игната Севастьяновича было подойти и познакомиться с Мюнхгаузеном, но он сдержался. Тот был в компании и неизвестно, как бы его товарищи отреагировали на поведение Сухомлинова. Не дай бог подумают, что тот не верит рассказчику. Кто знает, почему барон не схватился за пистолет. Может быть, тот солдат его приятель и ему прощались такие выходки. Останется один, тогда и подойдет, а если уйдет с товарищами — значит не судьба. И к тому же сидевший сейчас за соседним столиком офицер кирасиров, еще не прославился своими рассказами на весь мир. Это потом от него отвернуться родственники, сказав на весь мир, что Иероним опозорил их фамилию. Барон Мюнхгаузен умрет в одиночестве. Сейчас же это обычный офицер русской армии, любящий повеселить своих товарищей веселыми и историями.

Сухомлинов вдруг задумался. О бароне он знал совершенно немного. В основном первые годы его военной карьеры, когда тот уверенно под патронажем знатных особ сделал несколько шагов верх по карьерной лестнице. Началось же все лет десять назад, когда он, еще пятнадцатилетний юноша, в качестве пажа герцога Антона-Ульриха Брауншвейгского прибыл в Санкт-Петербург. Благодаря протекции его сиятельства был зачислен в первую роту Брауншвейгского кирасирского полка корнетом и уже через два года участвовал (как гусар) в походе русской армии во главе с фельдмаршалом фон Минихом под Очаковом. В чине поручика он застал воцарение Елизаветы Петровны и тут же получил назначение в Ригу, где находился Брауншвейгий кирасирский полк. Участь не завидная, да только лучше чем Сибирь. А тут еще и вторую свою половину встретил, и уже через два года был женат. Умудрился побыть в качестве начальника почетного караула, благо ростом вышел. Случилось это в тот день, когда в Ригу прибыла принцесса Анхальт-Цербстская Софья Августа Фредерика. За что и получил, через девять месяцев (ближе к Рождеству) право покинуть гарнизон, и посетить свое поместье, в котором с тех пор, как уехал с герцогом, ни разу не был. Далее, как помнил Игнат Севастьянович, в биографии Мюнхгаузена было огромное белое пятно. Следующее упоминание о бароне произошло уже через пять лет, когда его произвели в ротмистры кирасирского полка. Именно сразу после получения повышения, он оставил службу и вернулся с женой в свой родной город Боденверден, где и познакомился с Эрихом Распе. Вот только все это будет у барона в будущем. Сейчас же, двадцати пятилетний, Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен сидел напротив него, в компании сослуживцев, травил байки и пил местное пиво.

— Вы бы лучше господин барон, рассказали, — проговорил один из товарищей Мюнхгаузена: — о том, как вы ходили на кабана. А то, как-то не верится, что вам удалось, выбив искру из глаза, одним выстрелом убить — пять диких уток, четыре куропатки и одна пара лысок. Вы, уж, господин барон, врите да не завирайтесь.

Мюнгхаузен побледнел. Сухомлинов и в этот раз отметил, что барон еле сдержался, чтобы не схватиться за пистолет и не вызвать своего товарища на дуэль.

— Барон Мюнхгаузен запомните, никогда не врет! — Вновь повторил кирасир и со всей силы стукнул кулаком по столу. — А если вам не любо слушать меня, так не слушайте, но и рассказывать свои истории не мешайте.

— Эвон вы как заговорили, господин барон, — проговорил сослуживец, поднимаясь из-за стола: — По-вашему получается: Не любо не слушай, но лгать не мешай.

— Вы пытаетесь вызвать меня на дуэль, князь? — спросил Мюнхгаузен: — Так знайте — не дождетесь.

— Вы — лгун, барон.

— А вы можете доказать, что я лгу?

Князь взглянул на барона и промолчал. Ни опровергнуть, ни доказать правдивость своих слов ни один из участников сейчас не мог. Он уже хотел было уйти, а за ним собиралось проследовать еще трое его сотоварищей, но в дверях остановился.

— Вот, что барон, — проговорил князь, разворачиваясь: — сделаем так. Завтра мы будем участвовать в охоте и вы, прилюдно повторите свой подвиг. Вы согласны, барон?

Князь ожидал, что Мюнхгаузен струсит, отступит, признает, что приукрасил, солгал, но тот ничего этого не сделал. Барон поправил свой ус. Достал трубку. Раскурил и лишь после этого произнес, твердым голосом:

— Отчего же, князь, я готов попытаться повторить подвиг. А что мы будем делать, если не обнаружим столько дичи, сколько ее было в тот раз?

— Вы, барон, будете ходить на охоту со мной, до тех пор, пока не повторите подвиг.

Мюнхгаузен присвистнул.

— М-да, вот это мне повезло.

Князь надел треуголку, сделал шаг к двери и вновь остановился. Повернулся в сторону барона и произнес:

— Честь имею.

Ушел. Вслед за ним, покинули Мюнхгаузена и другие собутыльники. Барон остался в одиночестве и даже слегка загрустил, отчего подозвал к себе девицу, что носила на подносе заказы, и потребовал, чтобы она принесла ему еще вина. И в этот момент Сухомлинов решил воспользоваться ситуацией.

Игнат Севастьянович подошел к столику известного кирасира, поклонился и произнес:

— Позвольте представиться — барон Адольф фон Хаффман.

— Карл фон Мюнхгаузен, — проговорил барон, улыбнулся и указал рукой на стул, — присаживайтесь, барон.

Сухомлинов сел. Принесли вино. Кирасир сделал глоток и произнес:

— Кислятина! — Взглянул на Игната Севастьяновича и сказал: — А пойдемте ко мне, барон. Я вас таким вином угощу.

— Хорошо. — Согласился Сухомлинов. Подозвал девушку. Рассчитался монетой, что перепала ему от французов и через несколько минут они с бароном покинули трактир.

Жил Карл фон Мюнхгаузен вместе со своей супругой Якобиной фон Дунтен в трехкомнатной меблированной квартире в нескольких шагах от ратуши. Появлению незнакомого человека в их доме баронесса была рада. Она тут же позвала служанку Гертруду и приказала накрыть стол. Девушка уже собиралась уйти, как ее остановил барон и попросил, чтобы та принесла еще и старого руантальского вина.

— Должны еще бутылки с сим благородным напитком остаться, — сказал он ей в напутствие.

Пока Гертруда ходила, да стол накрывала, Сухомлинов оглядел "скромное" жилище барона. Зал, где располагался обеденный стол, просторный. Несколько резных стульев, секретер, диванчик. На стенах портреты. Скорее всего, родственники фон Дунтен, благо фамилия ее знатного графского рода. Спальня (дверца слегка приоткрыта). Посредине большая кровать с белым балдахином. На полу шкура медведя, вот только не белого, коего рассчитывал увидеть Игнат Севастьянович, а бурого. Пасть у хищника раскрыта. Кажется, медведь вот-вот цапнет, вошедшего в покои незваного гостя, за ногу. Третья комната — рабочий кабинет. На стенах оружие. Среди прочего разглядел Сухомлинов несколько турецких ятаганов. Напротив двери камин, возле которого кресло качалка.

— Присаживайся, барон, — проговорил Мюнхгаузен, показывая на обитый зеленым шелком стул.

Сухомлинов опустился. Накинул салфетку и поднял бокал, наполненный вином.

— За знакомство, барон, — проговорил Мюнхгаузен.

Чокнулись. Одним залпом осушили.

— Рад видеть в Риге соотечественника, — молвил Карл, — какими судьбами в Риге, барон? — поинтересовался он.

— Направляюсь в Санкт-Петербург, хочу поступить на службу.

— Не удачное время вы выбрали, барон, — вздохнул барон, — в России в последнее время к иноземцам, особенно к немцам, относятся подозрительно. — Затем на секунду задумался и произнес: — Хотя, кто знает, может, отошли. Видите ли, дорогой барон, добро быстро забывается, а зло, пусть даже и во благо, помнится очень и очень долго. Но, я вам скажу, что попытать счастье всегда можно. Вдруг повезет.

Мюнхгаузен наполнил вином свой кубок и кубок Сухомлинова.

— Хотя, поговаривают, что супругой будущего императора будет немецкая принцесса, — проговорил вновь Карл. — В прошлом годе, как сейчас помню, проезжала она через Ригу в российскую столицу.