Холодная осень сорок седьмого

— И чего?

— Давай воды наберем, и ты заправься, потом дорасскажу... Что это?

— Слышу. Далеко. 90мм танковая пушка. И еще. Кажется, крупняк пошел, плохо слышно, далеко, на пределе. КилОметров десять, смотря от рельефа. Еще танковая. И легкая 75мм, чафка. Никак бой где-то идет, командир?

— Не факт. Не с кем тут пока. Десант танками давить... дело конечно хорошее, как в сорок четвертом они на две эсэсовские танковые дивизии, что он нас драпали, высыпали. Ух и раскатали их там эсэсовцы, пока разобрались что к чему, да сдаваться наспех начали... Но рановато для десанта — не сорок первый, у командиров мозгов прибавилось.

— А если?..

— Наши хлопци? — Да брось, Никаноров! Что, их так подловишь, чтобы из танка стрелять? В этих лесах? Не верю.

— Та пес же йих знае, что там у них в башке еще перемкнуло!

-Пес, говоришь, знает... ну-ну. Только сдается мне, это если и по нашим — то со злости лупят, или с испугу, наугад. Редко больно стреляют.

— Точно так. Может, учения тут где рядом? Готовят войска?

— Может, и так. Учтем. Войска на учениях это не самое приятное, да еще и танки. Но пока это несущественно — слушай краем, если что — тут же сообщай. Все, привал — ты заправляйся, я за водой.

После пополнения фляг и биореактора снова двинулись в путь, теперь в обратную сторону, забирая чуть севернее, к увиденным Юрьевым сверху скалам. Разговор продолжился.

— Так это, Юрич... Дальше-то там чего?

— Так слушай. В общем, дело в чем. Собака, она, вишь, воспринимает все по-своему. Он пишет — что к человеку этот собачий код неприменим. Пытались, пишет, с человека на магнитограф эти сигналы записать — сравнивали — вовсе не похожи. Собаке их передать — толку нет. Не воспринимает. Но тут этот Смирнов чего выдумал-то? Сделал он какой-то аппарат, конвертер, ну или, проще говоря, переводчик. Который в некие машинные коды переводит как человечьи биосигналы, так и собачьи. А потом машинные коды они, ученые-то, там и перемешивают, правят всячески. А потом кому хочешь обратно на его коды переводят.

— Это, значит, как нам загружали всякое?

— Ага, оно самое! Только, вишь ли чего — раз человечьи коды разгадать не смогли, так и результат нестабильный, помнишь же, как они там прыгали и ругались. А вот с собаками там проще. Смирнов этот видать собак лучше понимал, чем людей. Мозг он им развил довольно сильно, до предела природного — он пишет по его оценке 75%, а больше мол никак, не получается таким методом. Но при этом объем памяти очень большой — ну как у не самого развитого человека — а ведь, так подумать, и совсем туповатый какой пьяница и то помнит-то много. Если брать ВСЕ что он помнит. Смирнов догадался туда загружать программы, учитывая, что человек воспринимает 80% информации глазами — в основном через кинофильмы учебные. Сажали человека, испытателя, с вживленными проводами, и показывали ему фильм, или лекцию какую по матчасти. И записывали. Потом даже портативный магнитограф с батареями в ранце на спину вешали — и практические занятия, ага. Но, пишет, оказалось ненамного эффективнее кинофильмов, особенно с применением какого-то 'стереокино', не имею понятия что такое. Ну конечно не только зрительные программы но и прочее, но это в основном. И главное конечно — то, что Смирнов сумел создать программы для связи разных образов, алгоритмы для опознавания и выделения, ну и реакцию на них. И что получилось? А получился мозг по уровню примерно как у первоклассника шестилетнего. Или скажем дурачка какого великовозрастного. Только при этом объем памяти очень большой.

— Это... Командир, погоди... Это что ж, выходит, слухи-то, что наших БЭМО с собак сделали — правда?

— Это, товарищ Никаноров, чистейшая правда. Взяли шестерых щенков восточно-европейской овчарки, Смирнов сам отбирал, и воспитывали до года, пока рост организма, а значит и мозга, фактически не закончился. А потом — на операцию — и пересадили в готовые уже на тот момент БЭМО. БЭМО эти подготовили благодаря тебе — ага. Ну, ты вроде же в курсе, профессор рассказывал? — Ну так вот. Что бы там не говорили за искусственность — не смогли ученые искусственный мозг сотворить. Не вышло. В Ленинграде на 'Светлане' по заказу Смирнова целый корпус заняли аппаратурой, электронно-вычислительную машину там собрали. Тысячи радиоламп, причем не простых совсем, и новомодные твердотельные лампы, и всякое и разное. Пытались хоть так, размером с дом махину, заставить саму думать. Нет, не вышло.

— Эх... Вот ведь! Столько говоришь вгрохали зазря! А нам, поди, в это время радиостанций не хватало и радаров! А они там заводской корпус бесполезной аппаратурой забили...

— Не скажи... Слышал я.... Ну, ты болтать-то не станешь... В общем, я про 'Светлану' такое слышал, вряд ли это про другой корпус — что там этот аппарат отлично считает... если только данные ему ввести и программу запустить. Сам не может, а вот под управлением человека — отлично считает. Там для ракет наших, которые бывшие немецкие, что-то рассчитывают, ну и по новому оружию, сам понимаешь, какому. Так что не зря. Но — сделать мозг электрический так и не сумели. И — собачек под это дело пустили. Так что, внутри-то у БЭМО вовсе не то, что нам рассказывают — внутри они такие же как ты, по большому счету, разве устроено иначе и мозг... да ведь и не сказать — собачий. Скорее уже почти человечий. Собаки-то тоже ведь бывают получше и поумнее иных людей...

— Это точно! Я, Юрич, людей немало повидал... может и не так много и не таких всяких, как ты, но точно тебе скажу — нету гаже и мерзей твари, чем человек из себя сделать может! Только вот не пойму я — с чего же все-таки это нас собачки-то наши так? Никак вот не понимаю. То, что они не механизьмы тупые, это я и так подозревал иногда. Хотя, признаться, и относился все равно как к железякам, стыдно сказать...

— Слушай, Никакноров...

— А?..

— Да мне же только сейчас в голову пришло... Афанасьич! Он же с ними общался-то как с людьми!

— Не, командир, брось. Афанасьич так с любым мотоциклом и примусом общается. Ты его просто мало видел за работой. Он мне зажигалку чинил — не мою, с охраны хлопец попросил подсобить, так он над той зажигалкой мурнякал как над котенком каким...

— Михалыч, ты не забыл, откуда у нас эти записи?

— А... Мать... Точно же... неужто Афанасьич и впрямь чегой-то знал?

— Этого я тебе ответить не смогу, ибо и сам не ведаю — этим пусть другие занимаются, но доложить об этом мы обязаны в первую очередь — ты же понимаешь?

— Угу. Жалко, мужик-то вроде неплохой

— Эх, Никаноров... — Юрьев не стал разжевывать простоватому Михалычу, какие коллизии в жизни бывают, и как оборачивается 'неплохой мужик' десятками а то и сотнями трупов — Да если бы дело было только во всем этом, думаешь, я стал бы психовать?

— А чего там, это что ли не все тайны?

— А дальше там самое паскудное, Михалыч...

'...Однако с определенного периода у меня стало складываться мнение, что некоторые неполадки в работе БЭМо носят циклический, периодический и если можно так сказать, искусственный, привнесенный характер. Начав проверять регистры системных данных, я вскоре наткнулся на искажения в программных кодах. Сначала я счел это проявлением несовершенства аппаратуры и эффектом размагничивания нити. И на некоторое время забыл о этой находке. Однако, после получения из отдела 'В' первых образцов магнитных дисковых накопителей, я произвел перезапись на них всех имевшихся программ. Согласно инструкции, я был обязан уничтожить всю информацию на старых носителях, перед сдачей их на склад. Однако именно в этот день по объекту была объявлена тревога из-за попытки диверсии на железной дороге (как потом выяснилось, какие-то недобитые шюцкоровцы пытались взорвать мост). Из-за тревоги я был вынужден оставить носители в лаборатории, и перейти на уровень безопасности. После отмены тревоги склад уже был закрыт, и сдачу старых носителей я отложил на завтра. Но на следующий день я решил сначала проверить новые МДН, или как их называют в отделе 'В' 'изделие Винт'. Я с удивлением обнаружил в программных кодах искажения на еще вчера исправленных регистрах. Решив, что имеет место саботаж, я отправил телеграмму в Москву, как и предписано, некоему тов. Иванову, с докладом, после чего, посоветовавшись с тов. Семагиным, с его ведома приостановил работы по нейропрограммированию. Ответ из Москвы я быстро не ожидал, сичтая, что пока мой доклад пройдет все инстанции времени будет много, и, посколку текущие работы оказались заморожены, по собственной инициативе еще раз изучил поврежденные регистры, после чего, интуитивно скорее, сравнил их с еще не уничтоженными старыми записями. Тут же наглядно выяснилось — искажения на новых записях были ТОЧНО ТАКИМИ ЖЕ (в тексте аж дважды подчеркнуто карандашом), как и на старых! При том эталонные записи повреждений не имели! В ту же ночь, не прерывая работы (как выяснилось, товарищ Шариков хотел насильно меня увести силой подчиненных из лаборатории, чтобы я не нарушал режим, но лично академик Семагин не велел мне мешать) я провел эксперимент, используя резервные комплекты, как старых нитевых носителей, так и новые МДН-ы. Результат оказался поразителен! Эталонная запись не имела искажений, но будучи записанной на чистый носитель — уже содержала их, причем спустя буквально считанные десятки минут, которые мне потребовались для проверки. Стало ясно, что проблема не 'в железе' как говорят в отделе 'В', а программная. Таким образом, мой доклад содержал неверную информацию, и более того, клевету. Желая немедленно исправить положение, и, по возможности, опередить рассмотрение доклада, я наутро отправился к тов. Семагину, с просбьой предоставить мне возможность отправить срочную телефонограмму, что называется, 'на самый верх' — вплоть до тов. Л.П. если необходимо. Выслушав меня, тов. Семагин согласился, но позвонить мы не успели. Буквально на пороге пункта связи мы были остановлены тов. Шариковым, огласившим приказ, в виду особого положения, разойтись по своим жилым помещениям. После чего в течение трех суток проводились обыски и аресты — как потом стало известно в рамках дела о Ленинградской Антипартийной Группе среди высокопоставленных членов парии и офицеров армии и НКВД. К чести нашего учреждения — аресты коснулись лишь некоторых сотрудников НКВД, и двух лаборантов, скрывших какие-то данные в анкетах при прохождении проверок. После чего пришел приказ продолжать работу, и тов. Семагин вынужден был отменить решение о прекращении работ. Однако я постоянно мучался мыслью о своем клеветническом докладе — ведь, по сути, как я тогда считал — это была моя ошибка, которую я пытался переложить на конструкторов или изготовителей МДН. Честно признаться, я даже приготовился к тому, чтобы в случае следствия и суда чистосердечно раскаяться и просить перевода на фронт в любую штрафную часть, в дезактивацию или еще куда угодно. Однако время шло и реакции все не было — а совесть продолжала терзать меня все сильнее. Я думал, что скорее всего, с учетом военного времени да еще только что отгремевшего дела Ленинградской антипартийной группы — скорее всего кого-то уже наказали, не особо разбираясь, а человек то ли не смог то ли не сумел протестовать, времена, конечно, не ежовские, но военное время накладывает отпечаток. И буквально месяц назад я не выдержал, и отправил повторно доклад этому неизвестному Иванову, с, можно так сказать, чистосердечным признанием, и просьбой отменить и прекратить все действия по моему предыдущему докладу. Писал я и о том, что признаю свою вину полностью и готов понести любое, самое суровое наказание за свою ошибку. После чего я с удвоенной силой окунулся в раоту, стараясь завершить доводку БЭМО до тех пор, пока меня не арестовали. Однако вместо ареста я получил приказание отбыть в командировку в Кировскую область, на один из объектов отдела 'В'...'

— Слушай, Юрич. А что это за отдел 'В' он все поминает? Вот наше 'Управление Б' — знаю, и почему 'Б' понятно — биология. А 'Вэ' это ихнее — что такое?

— Понятия не имею, Михалыч — бодро врет Юрьев — Для меня это такая же тайна, как и для тебя. И не думаю, что стоит это стараться узнать, ла и вообще поминать всуе — для здоровья так, сдается мне, полезней.

— А, это да. Согласен. Так что дальше-то там? А то все пока в целом понятно, но в общем ничего не ясно.

— Дальше — больше, Михалыч...

'...после того как я смог изучить материалы, переданные мне сотрудниками отдела, я, сразу же по возвращении провел несколько опытов. И уже через два дня смог выделить некий вредоносный код. Он был фактически имплантирован в тело исходной программы, так, что не будь я создателем этой самой программы, то, скорее всего, мне не удалось бы его обнаружить. Вредоносный код не вмешивался в работу программы, не проявлял себя, и что самое неприятное — фактически не мог быть удален из ее тела, ибо при этом была бы нарушена целостность и работоспособность программы. Единственным доступным способом уничтожения этго кода являлось создание исходной программы заново. Ибо при перезаписи этот код воспроизводил себя. Более того — при контакте с другим носителем, причем зачастую даже без переноса информации, просто при транслировании данных — он переносился на чистый, не затронутый носитель. Он действовал словно вредоносный микроорганизм, словно болезнь — в документах отдела 'В' я наткнулся на расшифровку подобного явления с обозначением 'вирус', и считаю этот медицинский термин вполне употребимым и в данной области техники. Сравнение с вирусом более чем уместно, и что самое неприятное — я вынужден констатировать, что на текуший момент фактически ВСЕ устройства, включая и БЭМО, если так можно выразиться 'зарадены' этой вредоносной подпрограммой. По началу я было решил, что наконец-то нам удалось выделить тот самый 'artificialis intelligentia', рукотоворный разум. Впрочем, случай с преждевременным докладом по непроверенным данным меня многому научил, и я не стал никому докладывать, решив сначала как следует изучить данный феномен. Сначала пришлось создать программу, распознающую и выделяющую все 'вирусы' потому как мне удалось довольно быстро выяснить, что таких внедрений имелось несколько. После чего мне удалось выделить эти самые программы, и пустить в обработку. К сожалению, они не поддавались расшифровке, так как были составлены, такое впечатление, на другом языке программирования. Все еще считая, что это есть проявление пробужденного нами искусственного разума, я пробовал адаптировать эти программы для конвертации в понятную мне форму, одновременно пытаясь выяснить, что же должны обеспечивать эти программы, какие алгоритмы запускать или создавать. К сожалению, во втором вопросе никакого прогресса я так и не смог достигнуть вовсе. А вот проработка вопроса языка и привела к выводам, по причине которых я вынужден составить эти записи. Чисто из экспериментального любопытства, больше отдыхая и развлекаясь, я попытался зашифровать одно из стихотворений Бернса, и внезапно понял, что полученные коды очень близки к тем, что используются в программе 'вируса'! Насколько я могу судить опираясь на свои знания — этот вредоносный код имеет в своей основе язык программирования, созданный носителем именно английского языка! Это, с моей точки зрения, полностью отметает любые версии об 'самозарождении' какого либо рукотворного интеллекта. Ситуация вырисовывается очень серьезная, но тем не менее я не имею права на непроверенные и необдуманные решения действия и высказывания. По инструкции я обязан немедленно доложить о любом вмешательстве тов. Шарикову. Однако, я не могу гарантировать, что произошло именно вмешательство (сам я более чем уверен в этом, однако уверенность больше интуитивная, привести в четкое доказательство кроме 'мне так кажется' — к сожалению, нечего), и потому не считаю на данный момент нарушением инструкции мое молчание. Хотя написание данного текста и дальнейшее все же является нарушением, но тут дело именно в личности самого тов. Шарикова. Мне очень не хотелось бы допускать его до каких либо действий по данному происшествию. Нет, я не считаю тов. Шарикова способным на какое-либо преступление против советской власти. (Я, скорее, наоборот — уверен, что тов. Шариков пойдет на любое преступление ради блага советской власти, даже зная о неизбежности и неотвратимости наказания, при всем моем негативном отношении к нему — я его безмерно уважаю, как коммуниста и преклоняюсь перед его самоотверженностью в деле борьбы за победу коммунизма). Однако, учитывая мои личные негативные отношения с ним, и еще некоторые факторы, связанные с сегодняшним происшествием на стрельбище, о которых я пока умолчу, я решил написать этот текст...'