Попаданец

— Elle est, Henry. *Она самая, Анри, — говорит Леон, захлопывая открытую было книгу. — Mais, vous savez, mЙme cela peut Йtre inutile de crИer au moins un certain avantage, ce que je vais obtenir. * Но, знаешь, даже от этого никчёмного создания может быть хоть какая-то польза, которую я и собираюсь извлечь.

— Vous Йtes trХs cruel, Leon. *Ты сама жестокость, Леон, — смеётся лейтенантик и поворачивается ко мне. — Mademoiselle, le laisser tomber, pourquoi voudriez-vous un pirate, si je suis avec vous maintenant? *Мадемуазель, бросайте его, зачем вам нужен такой сухарь, если теперь с вами я?

— Il est inutile de Henry. D'abord, elle ne vous comprends pas, et d'autre part, un homme qui n'est pas dans son goШt: elle aime les filles. *Это бесполезно, Анри. Во-первых, она тебя не понимает, во-вторых, мужчины не в её вкусе: она увлекается девушками.

— Ha-ha-ha, et ce que vous, mon ami, tout le temps, pas de chance avec le beau sexe? *Ха-ха-ха, и чего тебе, дружище, всё время так не везёт с прекрасным полом?

Я воспринимаю их болтовню с каменной рожей, ибо у меня совершенно нет настроения, чтобы изображать на своём лице приличествующие случаю выражения вроде умильной улыбочки или чего-нибудь в этом роде. А шли бы вы со своими шуточками, мусью! Еду непонятно куда, непонятно зачем, с типом, который меня ненавидит, ну или, в лучшем случае, отнюдь не жалует. Впрочем, у меня три последних дня так и прошли в поездках туда-сюда с неясными целями. А если глубже копнуть, то я с самого своего появления здесь живу как пассажир, как объект, а не субъект истории и ты ды, и ты пы.

За окном мелькают одни лишь мокрые сосновые ветки, что только усугубляет мою тоску. Интересно, "повезёт" ли на сей раз нарваться на засаду? Что мешает местным райхофилам фугас под рельсы подложить или просто из кустов наш жестяной вагончик обстрелять? Не накаркать бы... А, к чертям! Если и нападут, мои беспокойства здесь будут ни при чём. Останется лишь смерти не бояться и в плен не сдаваться, ха-ха.

Чтобы дрогнул враг заклятый,

Отдышаться не давай —

Бей его штыком, гранатой

И прикладом добива-а-ай.

Бей его штыком, гранатой

И прикладом добивай...

Эх, единственная теперь моя отрада — наши старые военные мотивчики. Хоть и говорят, что многие знания многие печали прибавляют, но бывает и наоборот.

Накручиваю себя, накручиваю, и зачем, спрашивается? Глубоко зевнув, я прислоняюсь к стенке и закрываю глаза. Как-никак, подниматься пришлось ещё до рассвета. Стук колёс и покачивание вагона начинают отходить на второй план, мысли путаются, и на меня пуховым одеялом накатывает сон.

Просыпаюсь от резкого толчка. Приехали? Остановились? На нас напали? Да нет, колёса стучат, как стучали, разве только за окном сосновый лес сменился полями и перелесками. А сбоку Леон с презрительной миной на лице отряхивает своё плечо.

— Je ne suis pas votre sac, mademoiselle! * Я вам не подушка, мадемуазель! — бросает он мне сквозь зубы. — Soyez patient jusqu'Ю ce que le moment oЫ vous revenez Ю votre lieutenant. * Потерпите до того времени, как вернётесь к вашему лейтенанту.

— Mademoiselle, vous n'avez pas besoin d'attendre! Je suis Иgalement un lieutenant, et je suis tout Ю fait pour vous! *Мадемуазель, вам незачем ждать! Ведь я тоже лейтенант, и я весь к вашим услугам! — ёпрст, интересно, его болтовня действительно кому-то из девушек так сильно нравится, или ему главное прокукарекать, а там хоть не рассветай? Вот и Леону его слова не по душе:

— Allez, Henry! Elle est avec moi. *Хватит, Анри! Она со мной, — недовольно говорит он.

Тем временем мы въезжаем на железнодорожный узел. Поезд замедляет ход и останавливается. Мимо нас с грохотом неторопливо проплывает бесконечный грузовой эшелон. Теплушки и платформы, платформы и теплушки. В одной из них вижу лоррейнских солдат, усевшихся с кружками вокруг печки, на которой стоит большой медный чайник.

Вот, наконец, состав проходит, и минут через десять мы двигаемся дальше без остановок до самого вокзала — высокого строгого здания с готическими элементами, которое запросто можно спутать с церковью или дворцом. Пассажиры же, заполняющие помпезный зал ожидания, представляют собой по преимуществу зелёных человечков. Гражданские, впрочем, тоже присутствуют в значительном количестве. Люди едут куда-то целыми семьями, с горами багажа. На лицах у них печать тревоги и какой-то безысходности.

Быстрым шагом наша процессия походит сквозь вокзал и оказывается на площади, заставленной транспортом, по большей части военным. Здесь мы разделяемся: большинство садится в автобус защитного цвета, кто-то в автомобиль, а нас с Леоном поджидает мотоцикл с коляской. Судя по номеру, тот самый, на котором аджюден подвозил нас с Луизой после нашей прогулки по городу. Прислонившийся к железному коню жандарм спешно давит ногой окурок и вытягивается перед аджюденом. Леон лениво козыряет ему в ответ и, не дослушав доклад, указывает мне на коляску. Ну надо же, решил галантность проявить. Водитель в свою очередь пробегает по мне оценивающим, раздевающим взглядом, так что мне аж хочется выхватить пистолет из кармана и влепить в него весь магазин. Или это у меня просто нервы шалят?

Трясусь в коляске в обнимку с рюкзаком, ветер шумит в ушах. В городе, в моё отсутствие, прибавилось битых витрин, закопчённых окон, а кое-где даже и пулевых щербин. А вон у того дома вообще угол обвалился. Снарядом что ли разбило? А может, танк врезался. Вывески в цветах Райха как ветром сдуло, зато на стенах и заборах то тут, то там видны надписи "Heimat und Freiheit!", "HДnde weg von Lorraine!", "Helvetisch nach hause gehen!", а кое-где и по-французски: "Helvetians retourner chez!".

Водятел наш, как ни странно, держит путь не к ратуше, рядом с которой расположено жандармское управление, а к той горе, на которой стояла наша рота. Когда жандармский драндулет преодолевает серпантин, становится ясно, что в наше отсутствие нас уплотнили. На башне теперь громоздится широкая антенна, похожая на парус из металлической сетки. На площадке, где раньше стояли наши БТРы, располагаются автомобили на бортах которых начертано "GENDARMERIE".

Леон, однако, ведёт меня не в нашу казарму, а в соседнее здание, бывшее, вероятно, некогда учебным корпусом. Похоже, здесь устроили штаб гельвецийской жандармерии. Думаю, из-за переброски в город надёжных лоррейнских частей гостей стало негде размещать. Правда, меня в данный момент волнует иная, весьма приземлённая проблема. Ещё после высадки из поезда ощущался некий дискомфорт, а потом ещё и в мотоцикле растрясло.

— Excusez-moi, monsieur l'adjudant. OЫ sont les toilettes? — обращаюсь я к Леону, тот уничижающе смотрит на меня, но тем не менее провожает к заветной двери.

Хех, и здесь, как и в казармах, уже имеются высказывания сортирных философов. Надписей на русском языке, однако, вопреки нашему хриплому классику, почему-то нет.

Ы-ы-ы! А-а-а! Ещё этого мне не хватало! Еле удерживаюсь, чтобы не заорать. Я уже вполне свыкся со своим новым телом, и даже в мыслях стал о себе в женском роде говорить, а вот об этом регулярном физиологическом процессе совсем забыл! Да ещё и как вовремя-то всё случилось! И как же мне теперь с последствиями критических дней бороться? Не списывать же кровавое пятно на бандитскую пулю. Блин, и смех, и грех. Дело-то вроде нехитрое, но мне же ни хрена не знакомое. И даже посоветоваться-то не с кем. Хорошо хоть ранец с собой, а то ведь была мысль его Леону оставить. Вот только что-то не помню я, чтобы там у Юлечки прокладки с крылышками были запасены, но ведь что-то на такой случай должно быть...

М-да, кроме бинта и ваты, ничего другого более или менее подходящего нет. Сооружаю из них этакую лепёшку. Наверняка сползёт куда-нибудь или натирать будет, сволочь... Должно быть у этой проблемы какое-нибудь простое техническое решение, чтобы получить более или менее удобную прокладку, но мне оно как-то не приходит в голову. За моими мучениями насмешливо наблюдает нарисованное на стенке кабинки антропоморфное существо с лягушачьей головой, рядом с которым написано:

"Les garГons de Lorraine ne peut pas chanter et claquer.

Ils n'embrassez pas, mais seulement barbouillИ la salive".

Лезу в ранец за словарём, но тут Леон за дверью туалетной комнаты громко прокашливается и вопрошает:

— Combien de temps allez-vous rester assis lЮ, mademoiselle Champloix? *Долго ли вы намерены там сидеть, мадемуазель Шамплуа?

Что за человек? Ни капли деликатности, ни стыда, ни совести. Мне и без тебя плохо.

— Excusez-moi, monsieur l'adjudant, — повторяю ему снова, чтоб ты подавился моими извинениями.

Поднимаюсь за Леоном на второй этаж. Интересно отметить, что на встречных девушках форма подогнана прямо по фигуре, чуть ли не облегает её, в то время как на моих однополчанках она сидела весьма просторно. Ну, оно понятно: кому удобство нужно, а кому внешний вид.

В кабинете, куда я вхожу вслед за моим провожатым, обстановка спартанская — шкаф со стеклянными дверцами, которые, впрочем, задёрнуты изнутри шторками, да массивный письменный стол, за которым сидит не менее массивная девица с погонами старшего сержанта со странной лимонно-жёлтой каймой. Как только мы появляемся, она с неожиданным проворством убирает в ящик толстую тетрадь, в которой делала какие-то записи, и несколько книг. Я успеваю лишь заметить на обложке одной из них надпись "Вождение войск".

Обменявшись приветствиями с Леоном, девица поворачивается ко мне. Причёска у неё напоминает Лею Органу — такие же две косы, скрученные в бублики вокруг ушей. Притом, что она весьма комично выглядит, мне почему-то не хочется смеяться над её обладательницей.

— Здравия желаю, солдат Шамплуа, тебя не учили, как приветствовать старших по званию? — голос у неё гулкий, произношение весьма чистое, но какое-то однотонное, механическое.

Рассаживаемся на кондовые прямоугольные стулья — Леон в сторонку, прислонившись к стене, а я фактически посреди комнаты напротив переводчицы, которую мне даже и не думают представлять. Она берёт в руки переданную моим сопровождающим стопку бумаг, при виде которой у меня клубок подступает к горлу. Неужто это всё про меня? Начинается форменный допрос.

Первым делом интересуется, не вернулась ли ко мне хотя бы частично память. Приходится уверять, что как только вернётся, я сразу сообщу.

— Тогда будем говорить о том, что ты помнишь, — взгляд переводчицы пригвождает меня к спинке стула, словно жука в коллекции.

Похоже, Леон задумал наверстать упущенное и снять с меня все показания, которые раньше не мог получить по техническим причинам: о подбитом броневике, о столкновении с Дитрихом в кафе, об операциях нашей роты. Минута за минутой тянутся словно тягучая смола. Щёлканье часов на столе словно отдаётся эхом в моей голове. Мадам унтер своим монотонным голосом зачитывает мне вопросы с одного листа и покрывает другой, разлинованный, сетью стенографических закорючек, в которой трепещутся мои ответы.

Допрос движется по принципу "два шага вперёд, шаг назад". Плюс ко всему, когда в моей речи ненароком проскакивают какие-нибудь жаргонизмы или диалектизмы, переводчица начинает уточнять, что я имела в виду и почему использовала именно это слово.

Значительная часть вопросов относится к Жанне и Голованову, и хотя я не могу сказать про них ничего плохого, меня гложет сомнение — мало ли как Леон мои слова использует.

Когда дело, наконец, доходит до рассказа о моём пленении, который вроде как был целью нашей беседы, моё и так хлипкое душевное равновесие оказывается изрядно расшатанным. Я ощущаю себя выжатым лимоном. Сколько времени уже они тут из меня информацию тянут? Часа четыре, не меньше, а завтракала я ещё под звёздами. Хоть бы перерыв сделали что ли? А то мне уже хочется кого-нибудь убить.

— Леон... — переводчица впервые на миг сбивается со своего механического тона. — Аджюден де Пьер отдал тебе приказ написать рапорт о пребывании в плену, почему ты его не выполнила?

Меня аж передёргивает от этих слов.

— Не смогла взять себя в руки... Думаете, мне было так легко вспоминать о том, что со мной там делали?

— Ты солдат, а не институтка. И тебе всё равно придётся рассказать обо всём и по порядку.

Изо всех сил сдерживаюсь, чтоб не вскочить и не начать орать, а ведь она, как ни крути, права. Сжимаю кулаки, потому что руки вдруг начали безбожно трястись, и выкладываю начистоту историю той проклятой ночи. О моём унижении, о злобном бессилии... и о кровавой мести, которую я осуществила наутро. Правда впечатление такое, что я со своими эмоциями лишь зря сотрясаю воздух, весь мой пафос улетает в мировое пространство мимо ушей моей суровой собеседницы.

— Постой, — мне вновь удаётся пробить маску равнодушия. — То есть, как это ты прокусила ему горло?

— Даже не знаю, что на меня нашло. В своих силах я была не уверена, никакого оружия под рукой не было, а эмоции били через край. Вот и приняла такое решение... А что ещё мне оставалось делать? Как ещё я могла его уничтожить? — говорю я, глядя в никуда.

— Il semble que votre passion a eu une maНtresse encore plus fou que ce qu'elle est. Похоже, твоя пассия завела себе любовницу ещё более сумасшедшую, чем она сама, — бросает переводчица аджюдену. — N'avez-vous pas fatiguИ de courir aprХs elle, Leo? Тебе не надоело бегать за ней, Лео?

— Pas maintenant, Marie. Не сейчас, Мари, — недовольно отвечает тот. — Vous avez terminИ avec lui, puis nous allons parler. Закончишь с ней, — тычок пальцем в меня, — тогда и будем говорить.

— Ensuite, vous, mon cousin, une fois de plus il ya d'autres choses. Тогда у тебя, кузен, снова какие-нибудь другие дела найдутся.

Хех, что это нас? Неужели семейная ссора? Эта краткая передышка позволяет мне отдышаться и немного собраться с мыслями.

— Что ты так смотришь на меня? Ждёшь, что я тебя пожалею? Или считаешь, что заслужила награду за то, что сбежала из плена?

— Никак нет! — отвечаю я. — Моя заслуга здесь минимальна. Если бы мятежники не забили... не проявили самонадеянность и разгильдяйство, мне не удалось бы вырваться из их лап, и, наверное, мы бы сейчас с вами не разговаривали.

На этот раз мне удаётся вызвать у Мари некоторое подобие улыбки. Так, наверное, улыбаются львицы, подбирающиеся к газели.

Следующим пунктом, к которому она проявляет интерес, становятся препараты, найденные мною в амбаре. Правда, когда переводчица сообщает о них Леону, он, насколько я могу понять его слова, отвечает, что уже в курсе насчёт этого.