Попаданец

Ну это надо же, какое невезение. Ведь полчаса назад на небе ни облачка не было. И чёрта с два сейчас где укроешься: справа озеро, слева степь, до ближайшего леска не меньше километра топать. В кювет, что ли, спуститься, а то ещё молнией как звезда... А-а-а!!! Чёрт!!! Как больно-то... И темно, и холодно... Неужели это всё, а?

О, правду говорили, вот и свет в конце тоннеля. Но ведь, блин, мёртвым вроде не положено боли чувствовать, что ж всё тело-то так ломит? Значит, живой я, получается? Стоп, а где это я? Вроде как в трубу дренажную в беспамятстве забрался. На хрена, спрашивается? Ещё бы утонул здесь во время такого-то дождя. Ладно, пора на выход, вон там уже солнышко снаружи светит. Сдаётся мне, я тут всю ночь провалялся.

Едрить! Где это я?! Откуда здесь лес сосновый, если по нашим местам в основном берёза с осиной растут? Вопрос хороший, да. Лучше него только вопрос: кто я? Вот эти вот ладошки с тонкими пальчиками мои что ли? Одет я был в военизированном стиле, да вот только вчера, если это было вчера, на мне грачёвский камуфляж был, и куртка с "осколком". А сейчас на мне форма цвета недозрелых оливок и портупея с кобурой. Так, а в кобуре что? Хех, револьвер вроде нашего нагана, только шомпол подпружиненный под стволом чуть сбоку присобачен. А на спину что навалилось? Так, ранец, а к нему рожок сигнальный прицеплен. Ну-ка, а что ещё из оружия есть? Нож с обрезиненной рукояткой и граната. Как её в действие приводить, интересно? Ладно, откручу эту крышечку. Если что — сразу отмучаюсь. Так, она на верёвочке болтается. Видимо, с тёрочным запалом эта штуковина. Хотя, хрен её знает.

И снова предо мной три вопроса: кто я, где я и когда я. Ой, мама, мама, роди меня обратно...

Спокойно, спокойно... Для начала, посмотрим, что у меня при себе есть. Так, ага, документы в кармане. У меня для вас две новости... Хорошая, что циферки и буковки знакомые, хоть последние и латинские. Плохая — язык, похоже, французский, а я на нём знаю только мерси, бонжур и женеманжпасисжур... А на фоточке видимо я — с волосами до плеч, большими глазами, длинными ресницами, тонким прямым носом... Красив... ая... А ну-ка, пощупаем... Точно, женщина... Ну или девушка, что не многим лучше... Джулиеттэ Чамплоукс или как оно у них произносится... Сольдат-1... Год рождения 568, печать со скрещенными мечами, подпись, дата 13/XII-583. И ещё два номера каких-то, видимо один личный, другой номер части.

Неужели попаданцем стал? Или может это в такой загробный мир меня забросило? Ха-ха-ха, это мне наказание, за то, что так много анимэ смотрел?

Так а в ранце у нас, например, что? Хлеба буханка, две банки консервов, бельё, книжка "моде д'емплой д'ун клерон милитэр". О, зеркальце. Посмотрим, ну точно! Даже морда, вернее мордашка, в тугаментике похожа, что для таких фото вообще-то редкость большая.

Будем, знакомы, Юлечка. Я это ты, а ты это я, и ничего не надо нам... Вернее, надо-то много чего. На одни вопросы я ответил, теперь ещё больше новых появилось. Вот, скажем, я юная девушка в военной форме — это я учусь в кадетском корпусе или это у нас война такая? Лес вокруг культурненький такой, ухоженный. Никаких окопов, колючей проволоки и тому подобного. На ядерный апокалипсис не похоже. Мля, а на дороге-то воронка, а в том кювете-то бронемашина подбитая на боку валяется. Корпус угловатый, весь в заклёпках. А на боку эмблема, как у меня на рукаве: оскаленная кошачья морда с пиратской повязкой на глазу. Сложу-ка я по-быстрому вещи в ранец, а то вдруг тикать срочно придётся.

Заглянуть что ли внутрь? Мля! Мля! Мля! Как мне теперь это развидеть? Бегом, бегом отсюда!

Ой, как плохо мне. Сейчас увижу, что Юлечка на ужин ела... Отдышаться надо... И нафига я в лес ломанулся? Нет-нет, надо к дороге возвращаться.

Итак, что мы имеем? В плюсе — что я скорее всего не на фронте, а в тылу. Теперь узнать бы в своём или вражеском. Диверсанты нас подбили или мы сами диверсанты? Опять же фронт без линии фронта не исключается, в смысле нечто вроде "контртеррористической операции". Тогда в чью засаду мы попали: к бандитам или доблестным партизаненам, борцам за свободу?

Мля, с-суки вы, а не партизанены! Вот, значит, как вы с пленными поступаете! Ей же лет не больше, чем Юлечке было! Изнасиловали, убили и за ноги повесили... "Резистанс", мля... Если ты, сволочь, мне в руки попадёшься, я на тебе тоже вырежу что-нибудь, только русское и матерное! Да уж, гады, я вам живым не дамся! Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"! И взмахнул он последней гранатой, подорвал и себя и врагов... Что ж слёзы-то так катятся... Обрезать надо верёвку эту. Нечего ей тут так висеть... Прости, что тебя прикрыть нечем...

Может, вернуться к БТРу? Должны же нас искать уже? Ага, вот найдут меня, и что я им скажу? У фантастов попаданцы неведомым образом местными языками владеют, а для меня вон слова в "клерон милитаре", как французская грамота — что-то по наитию понимаешь и не более того. Расстреляют тут же, как Мату Хари. А впрочем, делать-то всё равно нечего. Да и оставаться тут с этими мертвяками не хочется. Двинусь что ли потихоньку по лесу вдоль дороги туда, куда Юлечка со своими товарищами ехала.

* * *

Эх, красивый здесь лес. Если б не броневик этот, не подумал бы, что у них тут война. Стоп! Заборчик. Вот и человеческое жильё. Обойти или заглянуть? А, двум смертям не бывать, одной не миновать. Вон старикан какой-то в зелёной шляпе и жилетке огороде копается. Так, курок лучше сразу взвести. Вот только не пристрелить бы его ненароком в мандраже. Нехорошо ведь получится.

— Хенде хох! — хы-хы, само как-то вырвалось. Оба-на, а дедуля-то, кажется, понимает! Так и есть, руки поднял!

— Ком цу мир! — повернулся и ко мне пошёл.

— Хальт! — замер. Эге, похоже, он меня боится не меньше, чем я его.

— Нихт щиссен! Нихт щиссен, фройляйн зольдат! — Что ж, это хорошо, немецкий я раза в два лучше французского знаю. То есть, слов десять вместо пяти.

— Э-э... Гибен зи битте айн сигаретте! — Нахрена? Я же не курю! Киношные воспоминания наружу лезут, ага. "Женя, Женечка и "катюша". А старик уже медленно так портсигар из бокового кармана тянет.

— Э-э. Найн, найн сигаретте. Гибен зи битте... Эссен! Курки, млеко, яйки! — Что-то я, как оккупант заговорил, хотя, похоже, я и есть оккупант на оккупированной территории. Закивал, понятливый. Нет-нет, только после вас. Хоть я сейчас и дама, но считайте это уважением к вашему возрасту.

А ничего, богатенько живёт, кулачок. Дом каркасный, двухэтажный. Палисадничек с розами. Даже тракторишко под навесом со всякими сельхозштуковинами. А дедок какую-то Магду зовёт. А вот и она — что называется "бой-баба", вернее, с поправкой на текущую действительность Брунгильда. Такую револьверчиком в трясущейся ручке не напугаешь.

О, а она и по-французски знает. Как говорится: "Йес, а что толку?" Что ж ответить-то? Только в грудь себя тыкать, да говорить: "Нихт шпрехен, нихт парле". Как у них рожи-то вытянулись. Однако, Брунгильда не растерялась — на револьверт указывает и, по всему видно, требует убрать. Ладно, ладно, вот, видишь? Курок спускаю, и оружие в кобуру кладу.

— Хозяюшка, дайте водички попить, а то так есть хочется, что переночевать негде.

Не понимает.

— Ду ю спик инглиш?

Та же хрень. Ну что ж, придётся вспомнить Кису и Осю.

— Мадам, женеманжпасисжур... — тоже мне, шаромыжник, то есть шаромыжница, самое большее с прошлого вечера не ел, да и жратва в ранце есть. Ну блин, за что боролся, на то и напоролся. Вот только не надо на меня вот так смотреть. Теперь Брунгильда что-то про армию заговорила. Дедок на неё шикает, а она только отмахивается. Так, и куда ты теперь пальцем показываешь? Со двора что ли гонишь? А, нет, там у них беседочка со столом. Ха-ха, в дом, значит, пускать всё ж брезгуют.

— Мерси, мадам.

Что опять не так? Что она заголосила? На затылке? Что у меня на затылке? Оп-па, как я раньше не заметил — Юлечка, видно, головой при приземлении приложилась, а теперь там все волосы от крови слиплись. Блин, столбняка бы какого не хватить.

Брунгильда в дом ушла, дедок её с ноги на ногу переминается, вроде как меня сторожит, а я пожалуй в этой их беседке присяду. Кстати, и револьвер получше рассмотрю. Патронов семь в барабане, семь в кармашке на кобуре. Интересно, калибр маленький, зато гильзы бутылочные. И в том же кармашке... Ух, какая прелесть — шёлковый ревшнур, красненький и ползунком в виде сидящего котяры. А ну-ка прицепим, и на шею... Или не стоит? Демаскирует, сволочь, ха-ха-ха.

А вот и хозяйка громадный кусок пирога несёт и большую кружку... Да, с пивом. Мерси, мадам, и данке шон, но вот от этого — пардон. Млеко, ну или вассер хотя бы.

Ох и сытная же вещь! Впрочем, раньше бы я и три кусмана таких уплёл, а сейчас и одного за глаза хватило. Вздремнуть, что ли минут пять, да потом дальше пойти? Надеюсь, хозяева не рассердятся... А-а... Дорогу бы у них поспрошать, да языков я, Петька, не знаю...

Ах ты ж, чёрт! Что это там тарахтит? Только-только глаза сомкнул. Ага, а солнце уже к закату клонится. Эк меня разморило. А это ещё что за покемоны? Форма, как у меня, у двоих каски вроде адриановских, у третьего что-то вроде натовской пилотки, только с козырьком. Мля, это же меня ищут! Надо стойку смирно принимать! Ишь ты, сердитый какой. Очочки, бородёнка, ну вылитый Троцкий.

Забарабанил, забарабанил мусью кто ты там. А я даже и не знаю, что ответить. Эх, ну хоть бы что-нибудь разобрать из того, что он стрекочет, кроме "ля герр", "арми", "сольдат", "Джульетт"... Знакомый, что ли Юлечкин? На визг уже срывается... Ой, а вот это больно знаете ли! Что называется, искры из глаз посыпались. Это он мне за непочтительность зуботычину дал или за то, что с места теракта ушёл? А может, за мародёрство моё по отношению к местным? Однако, тоже мне, офицер и джентльмен. Пристрелить тебя что ли? Вот так всегда — все беды от недопонимания.

Смотрите-ка, заткнулся и на меня уставился. Я что, всё это вслух сказал? Наверное, у них тут русский язык не в чести. А вон и дедка один из солдат привёл, а тот шляпку в лапках держит и: "Герр официр, герр официр", — приговаривает. Ябедничает этому Троцкому что-то на ухо про меня. Тот на меня покосился, орёт что-то там про "визаж". Причёска моя ему что ли не нравится? Нашёл время. Развожу руками, мол, пардон, мон капитэн, не понимаю. Он снова ко мне подходит, за плечи разворачивает и на ссадину любуется. Бормочет что-то вроде: "Бла-бла-бла, Жюли, бла-бла-бла сэвер бла-бла-бла пардон", а мне так и хочется ему в ответ пощёчину влепить. Потом этот "Троцкий" под локоток меня хватает и ведёт к машине, такой же, как и та, что в кювете валялась. Оружие у меня не отбирают — значит пока не под арестом, и на том спасибо. Но мнится мне, что вскоре могу оказаться в больничке с мягкими стенами.

* * *

С ветерком по дороге до места подрыва меньше чем за час долетели. А я до того хутора пешком полдня топал. Сколько зелёненьких человечков тут собралось! Всё автоматчиками оцеплено, в грузовик гробы грузят, то ли сапёры, то ли следователи в воронке копошатся, подбитый броневик уже на колёса поставили и к другому цепляют с той же эмблемой.

— Жюли-и-и!!! — в меня с разбегу врезается какое-то кавайное создание. Густая копна рыжих волос, покрасневшие коричневые глаза, заплаканное личико всё усыпано веснушками. Не роковая красавица, а та милая девушка, с которой можно хоть век прожить душа в душу. Она вешается мне на шею, я не могу стоять столбом и тоже обнимаю её, с ужасом осознавая, что с минуты на минуту ей предстоит узнать, что я совершенно не в курсе, кто она такая. За нами с улыбкой наблюдает высокая и плечистая женщина-офицер с выдающимися данными. Внезапно лицо её мрачнеет, она одним прыжком подскакивает к привёзшему меня офицеру, хватает его за грудки и начинает орать. Тот из Троцкого в Октябре превращается в Бухарина на допросе. Ха-ха, вот тебе, дружок, затрещина, будешь знать, как руки распускать. Хорошо, что за меня есть кому заступиться, вот только надолго ли мне такое счастье? Наконец, "Троцкий" летит кувырком под громкий смех окружающих, которые побросали свои дела и прибежали смотреть этот спектакль. Офицер, вероятно, мой командир, так как у неё на рукаве тоже нашивка с котом-пиратом, подходит ко мне и спрашивает: "Жюли, тра-ля-ля-ля де муа?" Мне в который уже за сегодня раз остаётся развести руками и сказать: "Пардон, мон капитэн".

К Юлечке домой еду уже вместе с её сослуживицами. Рыженькая, которую, как оказалось, зовут Луиза, болтает без умолку, видимо, надеясь прошибить мою "амнезию". Эх, Луиза, я тебя прекрасно понимаю, но право слово, хватит уже мучить и себя, и меня. Ты напрягаешься, перекрикивая гудение мотора, а лишь виновато улыбаюсь в ответ.

Вдруг Луизу осеняет какая-то мысль. Из моего ранца она достаёт свёрток с бельём и разворачивает его. Среди пары сорочек и панталон обнаружилось кожаное портмоне. Да, деньжат у Юлечки негусто, но рыженькой, ясное дело, нужны не они, а вот эта вот цветная фотография, оформленная в стиле "ар нуво". На ней Юлечка с Луизой стоят, прижавшись друг к другу спинами, повернув лицо к камере. Обе облачены в синие кителя с кучей пуговиц, красные шаровары и чёрно-красные кепи, у каждой в руках сигнальный рожок. Обе пытаются подражать пафосному военному стилю, но кокетливые улыбки оставляют от него лишь рожки да ножки. Снизу фоточки подпись "Ecole Militaire de Musique N3". Видимо, Юлечка с ней вместе училась, а может, даже и подбила пойти в эту самую военно-музыкальную школу.

Луиза наклоняется ко мне, чтобы что-то сказать, но в это время броневик подбрасывает на ухабе, я подхватываю её, она хватается за меня, и наши губы сливаются в поцелуе. Несчастное рыжее создание краснеет от смущения. Я — оттого, что мне как человеку, испорченному японской анимацией, на ум сразу приходят, так сказать, "истории о лилиях". Лейтенант Жанна при виде этой сценки громко смеётся и хлопает в ладоши. У меня появляется предлог, чтобы отвернуться и уставиться в бойницу. Итак, что там у нас снаружи?

Лес давно остался позади, за бортом в лучах клонящегося к закату солнца проплывает городишко, который, наверное, не менялся уже больше сотни лет. Двухэтажные дома с высокими черепичными крышами, аккуратные палисаднички, булыжная мостовая. На перекрёстке машет жезлом с небольшой восьмиугольной табличкой какой-то типсус в синей униформе и в шляпе с пером наподобие тирольской. Наверное, это местная полиция. Интересно всё же, если мы иноземные оккупанты, то почему не видно никаких разрушений? Это результат аншлюса или блицкрига? Вот подучу французский — обязательно спрошу. Только как окружающие воспримут такую тягу к политике с моей стороны?

Мотор заревел с натугой — это наша бронекоробочка на гору стала взбираться. Радостная Луиза хватает меня за руку со словами: "Жюли, ну бьенту!" Что бы это значило? А, похоже, мы к конечному пункту нашего маршрута подбираемся. А недурно они тут устроились. Не то поместье, не то монастырь реквизировали. Є

Выгружаемся. На огромном, мощённом гранитными плитами дворе царит организованный переполох. Парни и девушки строятся перед фронтом своих машин. Первые по большей части возле пушечных БРМ, вторые — у БТРов. Луиза ещё раз жмёт мою ладонь и бегом устремляется к своему месту. Жанна кладёт мне руку на плечо и показывает, чтобы я держался сзади от неё.

Наконец, раздаются команды "али-не!", "гард-а-ву!", и над плацем повисает тишина, нарушаемая только песнями кузнечиков. Взгляды Юлечкиных товарищей перемещаются от меня к исковерканному броневику и обратно. Жанна произносит короткую, но пламенную речь, перечисляет имена погибших.

Новая команда. Все стягивают с голов пилотки. Моя, то есть Юлечкина, валяется где-то у дороги, так что мне не приходится совершать никаких манипуляций. Высокий парень у флагштока приспускает красное с бело-голубым щитом знамя. Из строя выходят горнисты, в том числе и Луиза, и играют красивую печальную мелодию.

Жанна поворачивается ко мне и начинает говорить о Жульетте Шамплуа. Ах да, то есть обо мне. На меня глядят кто с сочувствием, кто с любопытством, а вон та блондинка с двумя короткими косами — с явной неприязнью. Интересно, чем Юлечка ей досадила?

После этой церемонии Жанна подводит меня к местному эскулапу, в глазах которого светится вековая печаль, и мы втроём идём в медпункт. Врач, или скорее фельдшер, осматривает мои раны, светит в глаза фонариком, стучит молоточком по колену, после чего недоумённо разводит руками.

— иtrange. Sur sa tЙte, elle avait simplement dИpouillИs d'un morceau de peau. Peut-Йtre que Julie a remportИ une commotion cИrИbrale lИgХre. Vraisemblablement, son amnИsie — le rИsultat d'un choc nerveux. Je pense qu'il n'ya aucune raison pour l'envoyer Ю l'hТpital. AprХs la regarder pendant une semaine. Pour commencer, il assurer la paix, la laisser parler Ю des amis, apporter quelques choses prИfИrИes, apporte Ю la ville Ю la fin. Peut-Йtre sa mИmoire commence Ю se redresser. * Странно. На голове у неё просто содран кусочек кожи. Возможно, Жюли получила лёгкое сотрясение мозга. Надо полагать, её амнезия — это результат нервного потрясения. Думаю, пока нет оснований отправлять её в госпиталь. Понаблюдаем за ней недельку. Для начала обеспечьте ей покой, дайте поговорить с друзьями, принесите какие-нибудь любимые вещи, сводите в город, наконец. Может быть, её память начнёт восстанавливаться.

Мне надоедает изображать из себя бессловесного подопытного кролика и я с горечью произношу:

— Амнезия от нервного шока, говорите? Если б всё было так просто, доктор. Но ведь если я вам свою точку зрения изложу, вы меня в сумасшедший дом отправите, нэ?

Услышав мои слова, медик начинает о чём-то спорить с лейтенантом. На меня тем временем нападает приступ зевоты. После особо громкого зевка на меня обращают внимание и отводят в отдельную палату. При свете фонарика я раздеваюсь, ложусь в постель и отрубаюсь прежде, чем моя голова касается подушки.

* * *

Белые простыни, белый потолок, побелённые на треть стены. Ага, похоже, я в больнице. Здорово меня этой молнией шибануло, ну да хорошо, что жив остался. А право слово, замечательный мне сон приснился. Даже немного жаль, что проснулся...

— Bonjour, Julie! Avez-vous suffisamment de sommeil? *Доброе утро, Жюли! Хорошо выспалась? — лицо лейтенанта Жанны источает материнскую заботу.

Меня прошибает холодный пот. Чёрт возьми, так это всё-таки не сон?!

— Tu as couchИ toute la journИe et une autre nuit. Je suis un peu inquiet. Pouvez-vous me comprenez? *Ты проспала целые сутки и ещё ночь. Я уже начала беспокоиться. Ты понимаешь, что я говорю?

— Нет, — мотаю головой, — не компренэ.

Жанна огорчённо вздыхает. Тут дверь распахивается и в палату влетает давешний "Троцкий", вернее, аджюден жандармерии Леон де Пьерр. Полы расстёгнутого летнего плаща картинно развеваются за ним. На шее болтаются мотоциклетные очки. На лице, покрытом каплями пота, торжествующее выражение. Театральным жестом он выхватывает из-за пазухи какой-то лист и громко припечатывает его к столу.

— Profitez de ce qui est votre favori Julie a fait! — вопит Леон, тыча в меня пальцем. — Les soldats de l'HelvИtia engagИs dans des pillages! DИpouillИ Ю main armИe dans la paix tous les stocks des paysans! Mais quoi d'autre pouvons-nous attendre de ces clochards qui ne sont pas nourris pendant six jours? ю bas les maudits envahisseurs de notre terre! C'est une telle proclamation maintenant marcher autour de la ville! *Полюбуйтесь, что натворила ваша любимая Жюли! Солдаты Гельвеции занимаются грабежами! Под угрозой оружия отбирают у крестьян их припасы! Да и чего ещё ждать от оборванцев, которых не кормят по шесть дней? Долой проклятых захватчиков с нашей земли! Вот такие прокламации ходят сейчас по городу!

Я догадываюсь, что речь идёт о моих похождениях и, краснея от стыда, залажу с головой под одеяло. Леон кричит: "Ne vous cachez pas, mademoiselle, avoir une conscience pour faire face Ю la vИritИ!" *Не прячьтесь, мадемуазель, имейте совесть взглянуть правде в глаза! — и срывает его с меня. Немая сцена. Вообще-то, я сейчас в одних панталонах: как привык, так ко сну и отправился. Теперь как приличной девушке мне, по идее, полагается завизжать и влепить наглецу пощёчину, нэ?

Ладно, посмотрел и хватит. И у мужской солидарности есть пределы! Я сам себя в новом облике ещё как следует не видел! А ну, отдавай-ка моё одеяло назад, чёрт тебя дери. Хе-хе-хе, однако, за мой конфуз есть, кому отомстить. Жанна нежно берёт Леона двумя пальцами за пуговицу на кителе и выводит в коридор. Оттуда мусью аджюден возвращается с покрасневшим и увеличившимся в два раза в размере ухом.

— Je vous demande pardon, mademoiselle... *Прошу прощения, мадемуазель — бормочет он.

— Je vous dИfends de lui venir en mon insu, LИon. Vous Йtes effrayer la pauvre crИature. Julie maintenant besoin de rИcupИrer le calme. *Я запрещаю вам приходить к ней без моего ведома, Леон. Вы пугаете бедняжку. Сейчас Жюли для выздоровления нужна спокойная обстановка, — лейтенант исподлобья смотрит на Леона, в голосе её звучит металл.

— Si vous le voulez vraiment, je peux obtenir mandat officiel pour son interrogatoire, *Если вы так хотите, я могу получить официальный ордер на её допрос — смеётся он в ответ. — Mais alors que vous avez Ю dire au revoir Ю votre petit maraudeur. *Но тогда вам придётся попрощаться со своим маленьким мародёром

Мля. "Мандат офишиэль", "интерогатир", "о-ревуар", "пти мародёр". Похоже, кое-кто алчет моей крови. Что ж его вполне можно понять, но на душе от этого не легче.

Мусью аджюден с довольным видом поворачивается ко мне.

— Mademoiselle, une seule question. Quelle langue parliez-vous avec moi quand nous Иtions Ю la ferme? *Мадемуазель, один-единственный вопрос. На каком языке вы говорили со мной на ферме? — медленно говорит он, разделяя слова. — Il semble que j'ai entendu cette langue avant. *По-моему, я его уже где-то слышал.

Затем он таким же образом обращается ко мне на немецком. Кажется, я начинаю понимать, о чём он меня спрашивает.

— Я говорю на русском и английском. Russian and English, — отвечаю я, — только у вас они, наверняка, по-другому называются.

— Fait intИressant, il est intИressant,— бормочет Леон себе под нос. — Je vais revenir. *Интересно, интересно. Я ещё вернусь.

Как только дверь закрывается, Жанна проворачивает ключ в замке.

— Oh, je vois, vous Йtes vraiment changИ Julie. Maintenant vous n'est pas embarrassИ quand quelqu'un voir tes seins magnifiques, — она стягивает с меня одеяло. — Peut-Йtre que vous pas rejetИ mon amour cette fois-ci? * О, я вижу, ты действительно изменилась, Жюли. Теперь ты уже не стесняешься, когда кто-то видит твою красивую грудь. Может, на этот раз ты не отвергнешь мою любовь?

Мы глядим друг другу в глаза. В её намерениях сомнений нет. Я лихорадочно соображаю, что же мне делать. Какие же у неё отношения были с Юлечкой? Если они не заходили так далеко, то это весьма подлый шаг со стороны мадемуазель лейтенанта. А если всё было наоборот? Пользуясь моим замешательством, Жанна переходит наступление. Её язык облизывает мои губы. Пальцы её левой руки смыкаются на моём правом запястье — крепкая хватка, однако, у мадемуазель лейтенанта — правая ласкает мою грудь. Ощущения необычные, да. И вполне приятные. Видимо, Жанна знает толк в этом деле. Одна часть моего сознания яростно требует продолжения банкета, другая же — напротив, призывает остановить это всё до более или менее нормального выяснения отношений.

Раздаётся стук в дверь, Жанна вскакивает, как ужаленная.

— Pardonnez-moi, pardonne-moi, Julie. Je ne sais pas ce qui m'a pris... * Прости, прости меня, Жюли. Сама не знаю, что на меня нашло — она глубоко вздыхает и идёт к двери. На пороге стоит Луиза. Лейтенант прерывает её приветствие и даёт ей какое-то задание. Та расплывается в радостной улыбке, салютует и стремглав убегает. Жанна уходит вслед за ней, подмигнув мне на прощание.

Минут через пять-десять Луиза возвращается с двумя свёртками в руках.

— Le lieutenant nous a donnИ des feuilles de la ville, — щебечет это жизнерадостное рыжее создание. — Allons Ю notre boulangerie prИfИrИe. GБteau pouding au chocolat et Йtre sШr de se souvenir de rien! * Лейтенант дала нам увольнительную в город. Сходим в нашу любимую кондитерскую. Попробуешь шоколадного тортика, и обязательно вспомнишь что-нибудь!

В свёртках оказывается гражданская одежда. У Луизы — белая блузка с зелёным сарафаном, у меня — тёмно-синее платье с широким красным поясом и белой пелериной, так, кажется, эта фигня называется.

Луиза достаёт из своей кобуры револьвер и кладёт его в свою сумочку. Я следую её примеру: гранату у меня по приезду забрали, а револьвер, как ни странно, оставили. У меня сумка выглядит по-детски — серая в виде кошачьей головы, которой кто-то уже своей рукой пришил пиратскую повязку.

Лейтенант провожает нас у ворот. Её взгляд пробегает по мне с головы до пят и обратно.

— Mon patriote peu! — с улыбкой восклицает она. — Bonne promenade, les filles.

— Домо аригато, — ни к селу, ни к городу отвечаю я.

Мы с Луизой бодро маршируем под уклон. Чую, обратный путь будет долгим и печальным, если только нас никто не подвезёт. Утренний пейзаж радует глаз. Городок перед нами, как на ладони. Его пересекает неширокая речушка, видно, что вдали она растекается в водохранилище. Вокруг города горы, покрытые лесом. Между них проплешины полей.

Но вот наконец мы выходим на городские улицы. Здесь у меня появляется неприятное чувство. На первый взгляд залитый солнечными лучами готический городок кажется тихим и спокойным, но потом в душу закрадывается подозрение, что это затишье перед бурей. Такой вывод можно сделать, например, и из поведения Луизы, которая старается держаться поближе к магазинчикам с красно-бело-синими вывесками и весьма настойчиво оттаскивает меня от красно-жёлто-чёрных.

Кондитерская, в которой Юлечкина, да собственно теперь и моя подруга, обещала накормить меня шоколадом, расположена на площади с небольшим журчащим фонтаном, в стороне от магистральных улиц. Под звон колокольчика мы входим внутрь. Полненький хозяин лавочки с небольшими бакенбардами приветствует нас, как старых знакомых. После приветствия он сразу начинает расспрашивать обо мне. Да уж, на деревне не скрыться, не спрятаться. Луиза, сжав кулачки, возмущённо отвечает ему, видимо, что он всё не так понял. Тот смеётся и поднимает ладони, словно сдаётся.

И вот мы с Луизой, получив чай и вожделенные сладости, устраиваемся на плетёных стульях в тени высокого раскидистого дерева, растущего рядом с кондитерской.

Когда я отправляю в рот последний кусочек, над ухом раздаётся насмешливый голос.

— Hey, Hans, gerade um diese KДtzchen suchen. *Эй, Ганс, ты только взгляни на этих кошечек.

Луиза стремительно бледнеет. Веснушки теперь выглядят на ней, словно нарисованные.

— Katzen? Ich sehe nur eine kleine Herdenschutzhunde der Helvetia. *Кошечек? Я вижу только мелких сторожевых собачонок из Гельвеции.

Перед нами стоят четверо ухмыляющихся парней. Полицейский в отдалении вдумчиво изучает товары на витрине под красно-жёлто-чёрной вывеской. Чёрт подери, а как всё было хорошо ещё минуту назад.

— Fritz, sie dachten wohl, dass, wenn in diese dummen Sachen gekleidet, dann verstehen wir nicht, wer sie sind. * Фриц, они, наверное, думали, что если оденутся в эти дурацкие тряпки, то мы не поймём, кто они такие

Луиза гордо вскидывает голову и нахмуривает брови.

— Ja, wir sind die Helvetische Soldaten! -голос её, однако ж, предательски дрожит.

Я хватаюсь за рукоятку револьвера и резко встаю. Стул падает на землю. По счастью оружие ни за что ни курком, ни мушкой не зацепилось. Теперь я в боевой готовности. Чёрт, курок не взвёл, ну, да и хрен с ним — револьверы у нас самовзводные. Фриц нехорошо так прищуривается и начинает отводить руку за спину.

— Хальт! Хенде хох! — кричу ему. В конце концов, оккупант я или где?

Воспользовавшись их замешательством, Луиза тоже встаёт и достаёт оружие.

— Знайте же, Гансы и Фрицы, скоро настанет ваш час — мы вам начешем вшивый затылок, будете помнить вы нас! — слова родной песни словно делают воздух чище и яснее, настраивают на боевой лад.

Из дверей кондитерской выходит её хозяин. Взгляд его мечет молнии, рукава закатаны по локоть.

— Dietrich, du wieder hier bist mit deinen Kumpels? Ich habe fЭr dich die Kunden nicht. *Дитрих, опять ты здесь со своими дружками? Вы мне всех клиентов распугаете.

Четвёртый парень, до сих пор молчавший, разводит руками и виновато улыбается.

— Gut fЭr Sie Kunden, Herr Kaufmann. Wieder einmal sehen wir, dass in Helvetia nicht verstehen Witze *Хорошие же у вас клиенты, герр Кауфман. Лишний раз убеждаюсь, что в Гельвеции совершенно не понимают шуток.

У меня возникает чувство, словно мне знаком этот голос. Как будто я уже слышал его, но только в какой-то другой жизни. И мне вдруг страстно хочется застрелить этого парня прямо там, где он стоит.

— Bitte, behandeln sie nicht als Feinde, sondern als ein ganz gewЖhnliches MДdchen. *Прошу тебя, относись к ним не как к врагам, а как к обычным девушкам.

Дитрих глядит мне в глаза и едва заметно улыбается краем рта.

— Sie haben Recht, Herr Kaufmann. Sie — die meisten gewЖhnlichen MДdchen. *Вы правы, герр Кауфман. Они — самые обычные девушки.

Чёрт подери, ещё одно слово, и ты получишь пулю в лоб! Дитрих разворачивается и машет рукой.

— Auf Wiedersehen, MДdchen, — компания удаляется, хором насвистывая какой-то марш.

Луиза грозит им вслед кулаком, потом поворачивается ко мне. Ноздри её хищно раздуваются.

— Il Иtait nИcessaire de les arrЙter. Ils sont certainement de "Patrie et LibertИ". *Надо было арестовать их. Они наверняка из "Родины и Свободы", — горячится она.

— Dietrich a toujours ИtИ un bon garГon. Mais quand nous avons rejoint l'HelvИtie, son pХre a perdu la plupart de leurs liens d'affaires dans le Reich et se brisa. C'est quand il est entrИ en contact avec ces voyous. *Дитрих всегда был хорошим мальчиком. Но когда мы присоединились к Гельвеции, его отец потерял большинство своих деловых связей в Райхе и разорился. Вот тогда он и связался с этими молодчиками, — извиняющимся тоном говорит герр Кауфман.

Блин, и чего я так взвился? Этак мне светит ежедневной звездой ихнего "Фолькише Беобахтера" стать. Как пить дать, завтра в своих подмётных листах напишут, как злобная Юлечка снова с револьвертом на мирных подростков накинулась. Да и пусть пишут, будет тут ещё мне всякая сволочь куражиться!

Как бы то ни было, но настроение испорчено. Луиза вон тоже понурилась. Её печальный вид ранит меня в самое сердце. Я беру её за руку и с улыбкой говорю: "Форвертс, майн либе фройнд!"

И мы гуляем по городу, попутно пытаясь хоть немного сгладить языковой барьер. Видимо, Луиза ведёт меня по тем местам, где они гуляли с Юлечкой. Но вот она стучит пальцем по стеклу своих весьма-таки больших наручных часов с чёрным циферблатом, и я понимаю, что нам пора возвращаться в расположение.

Как я предполагал, подъём по серпантину, тем более, после многочасовой прогулки — занятие тоскливое. Поэтому доносящийся до нас шум мотора мы воспринимаем как спасение. Через пару минут нас догоняет мотоцикл с коляской, за рулём которого сидит мусью жандармский аджюден. Луиза вытягивается во фрунт и салютует. Кхе-м, в гражданской одежде и без головного убора... Ну, раз уж у них так положено, будем выполнять. Леон долго смотрит на меня поверх очков и предлагает подвезти. Я заношу было ногу над задним колесом и тут соображаю, что пожалуй в длинной юбке ехать на заднем сидении мотоцикла не стоит. В конце концов, мы с Луизой вместе садимся в коляску. Воистину, можно обнаружить неожиданные преимущества в том, чтобы быть тоненькой девушкой.

Вообще, странно — на этой дороге любой мальчишка с панцерфаустом сможет остановить всю Юлечкину бронекавалерийскую роту. А уж противник с более или менее приличной противотанковой артиллерией сможет расстрелять её, как в тире. Хотя, кажется, из нашего расположения был и другой выход, а здесь просто кратчайший путь до города.

КПП остаётся позади. Навстречу нам выходит лейтенант Жанна, Леон сразу же берёт быка за рога:

— Pourquoi avez-vous la laisser partir l'emplacement de la compagnie? — Вопрошает он, указывая на меня. — Elle est le seul tИmoin de l'attentat! * Почему вы позволили ей покинуть расположение роты? Она же единственный свидетель теракта!

— Vous savez que dans l'Иtat actuel de Julie pour vous est inutile, — отмахивается от него Жанна. — Dites-moi comment se mettre Ю chercher ceux qui ont tuИ mes soldats? *Вы же знаете, что в нынешнем состоянии от Жюли для вас никакой пользы. Лучше скажите, как идут поиски тех, кто убил моих солдат.

— Je pense que vous ne devriez pas en parler ici. Allons Ю votre bureau. *Думаю, не стоит говорить об этом здесь. Давайте пройдём в ваш кабинет.

— Permettez-moi, mon lieutenant *Разрешите доложить, мой лейтенант, — говорит Луиза и, по всей видимости, излагает обстоятельства недавнего инцидента. Леон закрывает лицо ладонью.

— Demandez Ю vos soldats de rИdiger un rapport dИtaillИ sur l'incident avec des signes de Dietrich, Hans et Fritz, peut-Йtre qu'ils font dans une certaine partie. *Прикажите вашим содатам составить подробный рапорт о случившемся c приметами этих Дитриха, Ганса и Фрица, может они действительно в чём-то замешаны.

Мы сидим за столом в одной из комнат, перед Луизой несколько листов бумаги и чернильный набор. А, была, не была. Я тяну один из листов к себе и беру одну из стальных перьевых ручек. Чёрт возьми, и как люди ими писали? Вывожу по-русски печатными буквами свою версию событий, то и дело чертыхаясь на кляксы. Потом пишу краткий пересказ на английском. Может так удастся наладить какой-то контакт? Наконец, появляются Леон с Жанной, у лейтенанта вид отрешённо-сосредоточенный. Жандарм берёт наши листы, смотрит на густую россыпь моих чернильных пятен и озадаченно хмыкает. Жанна говорит нам:

— Merci, les filles peuvent aller. Ah oui, Louise, tu te souviens? Aujourd'hui, le jour du bain. Prenez Julie dans la piscine. * Спасибо, девочки, можете идти. Ах да, Луиза, не забыла? Сегодня же банный день. Проводи Жюли в купальню.

Итак, я вновь нахожусь в уже привычном для себя за последние несколько дней состоянии офигевания. Многие в старшем школьном возрасте, пожалуй, согласились бы отдать несколько лет жизни, чтоб оказаться на моём месте. Вернее, оказаться на моём месте, но в своём облике, ха-ха-ха. Сейчас я ещё в раздевалке, разглядываю себя в большое, во всю стену зеркало. Я это ты, а ты это я... Интересно, какой всё же девушкой была Юлечка, смогли бы мы с ней друг друга полюбить? Ну почему, почему они тут хотя бы по-английски не говорят?!

Из купальни доносятся плеск и весёлые крики, когда мы с Луизой заходим туда, вся девичья компания бросается ко мне, засыпая вопросами. Но моя рыжая подруга не дремлет и немедленно встаёт на мою защиту. М-да, райский цветник, и надо сказать, Луиза в нём отнюдь не последняя по красоте и, пожалуй, что самая милая.

Большинство девушек уже вымылись и теперь плещутся в бассейне, рядом с нами возле душевых остаётся лишь несколько человек. Мы с Луизой сначала трём друг другу спинку, а потом уже сосредотачиваемся каждая на себе. В своей жизни я последний раз мыл волосы мылом уже чёрт знает когда, впрочем, мыло здесь хорошее, сразу видно, что натуральный продукт. Но вот глаза щиплет, дай-то бог. Я чересчур уж активно смываю его с головы и задеваю локтём проходящую мимо девушку. Ею оказывается та самая блондинка, что волчьим взглядом смотрела на меня во время позавчерашнего построения.

— Que faites-vous un sot, Julie! — восклицает она. — Dieu! Pourquoi avez-vous faire pour que chacun d'eux n'a survИcu que cet idiot?! *Какая же ты дура, Жюли! Господи! Ну почему ты сделал так, что из них всех выжила только эта идиотка?!

Всё веселье разом прекращается. К блондинке подходит мускулистая девушка с коротко стрижеными волосами и строго говорит ей.

— Elsa! Pour la derniХre fois que j'ai entendu cela de vous! Ne comprenez-vous? *Эльза! Чтобы я в последний раз слышала такое от тебя! Ты поняла?

— Oui, mon sergent... — мрачно бормочет та в ответ. *Да, мой сержант!

— Je n'ai pas entendu! * Я не расслышала!

— Oui, mon sergent! — кричит Эльза со слезами на глазах и убегает.

— Dans votre voiture blindИe tuant trois de ses amis, — с грустью в голосе говорит Луиза. — Mais vous n'Йtes pas Ю blБmer ... * В твоём броневике погибли три её подруги. Но ведь ты же в этом не виновата...

Да уж, в этот день кто-то словно задался целью, чтобы мне жизнь мёдом не казалась, добавлять туда ложки дёгтя. Но какое это имеет значение, когда рядом со мной mon cher ami?

Похоже, я с каждой минутой всё сильнее и сильнее влюбляюсь в эту девушку, с которой я знаком всего два дня. Мы стоим у порога моего нынешнего больничного обиталища, и я никак не могу выпустить её руку из своей. Да и Луиза не торопится уходить...

Однако, пауза чересчур затянулась, и я решаю перейти через Рубикон. Эти стены становятся свидетелями второго за сегодня поцелуя. Труба играет отбой, мы отрываемся друг от друга. В глазах Луизы видны слёзы, но это слёзы радости. Она желает мне спокойной ночи, машет мне на прощание рукой и убегает к себе.

На следующий день я, как и все встаю под звуки зори. Со двора доносятся команды утренней поверки. Жанна толкает какую-то речь, затем слышен топот сапог, который сменяется мёртвой тишиной. Завтрак мне приносит солдат-дневальный.

Меня вовсе не держат под арестом, однако шататься по военному объекту без знания зыка мне кажется неразумным. Так что из всех развлечений мне остаётся только копаться в своём револьвере. Кстати, обнаружил, что у него механизм перезарядки с тем, что у нас называлось "дверцей Абади". Поворачиваешь её назад до щелчка — открывается камора барабана, а курок фиксируется — когда на спуск нажимаешь, барабан поворачивается, и тебе только остаётся шомполом гильзы выбивать. Занятие интересное, и в чём-то медитативное, но не вечно же им заниматься? Да уж, пару дней я так ещё протяну, но потом взвою же от скуки.

За дверью слышатся голоса.

— Ainsi, se trouve ici vos Julie? J'espХre qu'elle au moins belle? Remarque adjudant, une heure plus tard, je dois Йtre dans le train. *Итак, здесь скрывается ваша Жюли? Надеюсь, она хотя бы красивая? Учтите, аджюден, через час мне уже нужно быть на поезде.

Леон, а это несомненно он, наученный горьким опытом, стучит в дверь.

— Антрэ, — кричу я, и вслед за аджюденом в комнату входит высокий усатый военный в форме такого родного болотного цвета. На стоячем воротнике его кителя петлицы в стиле ежовских или северно-корейских — в виде маленького погончика с одним просветом и четырьмя звёздочками. В руках этот офицер держит фуражку с широким козырьком и с кокардой в виде многолучевой звезды.

— Позвольте представиться, мадемуазель. Капитан Фёдор Петрович Голованов, — говорит он на самом настоящем русском языке, — помощник военного атташе Республики Рутения.

— Джульетта Шамплуа, солдат первого класса Республики Гельвеция, — отвечаю я. Не говорить же ему, в самом деле, что я пришелец из параллельного мира. — Можете называть меня просто Юлией, если вам так угодно.

— Где учили рутенийский?

— Затрудняюсь ответить: всё, что связано с прошлым Джульетты Шамплуа, для меня тайна, — и какого чёрта я так заговорил? Не-не-не, тут на жалость надо давить.

— Capitaine, vous comprenez ce qu'elle dit? — вмешивается Леон. — Demandez-nous ce qu'elle sait sur l'explosion sur la route. * Капитан, Вы понимаете, что она говорит? Спросите, пожалуйста, что она знает о взрыве на шоссе.

— Месье де Пьер хочет знать, что вам известно о недавнем взрыве на шоссе.

Эх, как бы мне сейчас слезу пустить?

— Помню только, как очнулась в бетонной трубе под дорогой... Я видела искорёженную машину, видела убитых... — я тяжело вздыхаю, в моей памяти вновь возникают картины, которые мне хотелось бы забыть. — Можете представить мои ощущения? Я прихожу в сознание, а передо мной груда окровавленных тел в броневике... И подвешенная за ноги и изрезанная ножом девушка в одном кителе... Сейчас я знаю, что они были моими товарищами. Но я ничего, совсем ничего не помню из того, что было до этого! Я сама хочу узнать, где я и кто я! Помогите мне, капитан! Ну, пожалуйста!

Мой напор даёт свои результаты. Жандарм вопросительно смотрит на капитана, тот на жандарма. Я смотрю на них обоих, молитвенно сложив ладони. Вообще-то, я вовсе не кривлю душой: мне и правда хочется всё это узнать. Жаль, что здесь сейчас ни Жанны, ни Луизы нет.

— Успокойтесь, мадемуазель, не надо плакать. Надеюсь, месье де Пьер сможет вам чем-нибудь помочь.

Они переговариваются на французском. Наконец, Голованов начинает переводить.

— Вы, Жюльетта Шамплуа, родились в городке Катр неподалёку от границы с Лоррейнией в семье учителя. После средней школы пошли в военно-музыкальной училище и сейчас являетесь горнистом 13-й бронекавалерийской роты 124-го лёгкого механизированного полка. Командир роты лейтенант Жанна Бурке вас очень ценит за хороший музыкальный слух и любовь к своему делу, — капитан усмехается, — и как считает месье де Пьер, чересчур вас балует. Хм, я понимаю, что вам как уроженке Катра привычно говорить на двух языках, но ведь получается так, что вы и на рутенийском свободно разговариваете. И как вы ему только научились?

— Хотела бы я сама знать... Ну, а где мы сейчас находимся, и почему на нас устраивают засады?

— Ха, очень необычно девушке ваших лет интересоваться политикой. Мы сейчас в государстве Лоррейния. Одно время она была провинцией Римского Райха, лет двадцать назад после очередной войны отделилась от него. Недавно Лоррейния обратилась за военной помощью к вашей родной Гельвеции и позволила вам разместить свои войска на её территории. Однако, здесь осталось ещё много приверженцев Райха, которые создали террористическую организацию "Родина и свобода". Скорее всего, именно она и стоит за нападением на вашу бронемашину.

Капитан смотрит на часы и вздыхает.

— Знаете, вы меня очень заинтересовали, Юля, но к сожаленью время поджимает, мне уже пора идти. А не желаете поехать со мной? До отправления поезда остаётся всего ничего, но думаю, мне не составит особого труда обеспечить вас билетом. А месье де Пьер мог бы уладить все вопросы с вашим командованием.

Чёрт подери, может согласиться на его предложение? Пожалуй, прошлым утром я бы так и сделал, но сегодня...

— Простите, капитан, — говорю я ему, — я не могу уехать, не попрощавшись с моими подругами. И ещё мне очень хотелось бы плюнуть в рожи тем нелюдям, которые пытали и убивали моих товарищей. Надеюсь, их скоро поймают. Переведите это месье аджюдену, пожалуйста.

Леон, выслушав всё это, кивает головой.

— И последняя просьба, капитан. Может быть, у вас есть какой-нибудь разговорник или хотя бы словарь? Я не могу просто сидеть и ждать, когда снова смогу заговорить по-франц... по-гельвецийски.

Надо же, чуть не прокололся. Капитан смотрит на меня с некоторым удивлением.

— С этим проблем не будет, думаю, месье де Пьер с удовольствием поможет вам.

Они прощаются со мной и уходят.

— Fille Иtrange... — слышу я слова Голованова прежде, чем дверь закрывается.

Скучен день до вечера, коли делать нечего. Неполную сборку-разборку револьвера своего я уже в совершенстве освоил. Видимо, помнят руки-то. Полную разборку делать — у меня ни инструмента, ни инструкции нет. Разлетятся детали по всей комнате, и спрашивай потом, как их назад вставлять. В вещах, которые мне принесли, ещё пачка писем из дома есть, но когда ещё я разобрать смогу, о чём там говорится.

Сделав на второй раз зарядку, беру с собой зачем-то сигнальный рожок и отправляюсь-таки погулять по базе. Первоначально я принял её за усадьбу или монастырь. Может быть, когда-то сие заведение и было чем-то подобным, но на настоящий момент для монастыря оно слишком весело оформлено. Опять же, вернее сказать, в прошлом было весело оформлено, а потом ему сделали ремонт в стиле "пусть безобразно, зато единообразно". А что касается усадьбы... Ну, разве что её владельцу было по карману сотни три слуг содержать. Если поразмыслить, можно придти к выводу, что здесь некогда было что-то вроде гостиницы, санатория, базы отдыха. А может какой-нибудь институт благородных девиц с дормиторием, сиречь общежитием.

Наши казармы расположены в большом П-образном здании: в одном крыле — мужская, в другом женская. В перемычке между ними располагается медпункт с больничными платами, где я сейчас и квартирую. Сбоку возвышается башня с часами, но стрелки их неподвижны.

Пожалуй, здесь можно было бы разместить и больше людей, но вот места для техники, увы, в обрез. Боевые и транспортные машины расположены на террасе уровнем ниже, чем казарма, спуститься туда можно по двум широким гранитным лестницам. Сейчас возле них возятся мехводы. Хм, похоже, наша рота, эх, пехота, собирается в скором времени куда-то выехать...

Луиза приходит только вечером, вся в поту и в пыли.

— Jeanne nous a littИralement torturИe d'aujourd'hui. *Жанна нас сегодня просто замучила, — говорит она, хотя глаза её смеются.

— Alors, comment pensez-vous de son lieutenant, Louise? Vous n'avez encore merci pour aujourd'hui vous dites. * Так вот как ты относишься к своему лейтенанту, Луиза? Ничего, ты мне ещё спасибо скажешь за сегодня, — в дверях появляется Жанна, вид у неё не менее утомлённый.

— Non, non, tout Иtait magnifique! — кричит мой рыжий солдатик и прижимается своей щекой к моей щеке. — Il est dommage que vous n'Иtait pas avec nous, Julie. * Нет, нет, всё было замечательно! Жаль, что тебя с нами не было, Жюли.

Жанна обнимает нас обеих и прижимает к себе.

— Prenez avec vous dans la piscine. C'est un ordre! *Возьмём её с собой в купальню. Это приказ!

Вспоминая наше вчерашнее общение с Луизой, понимаю, что мне предстоит новый поход в баню. Наверняка потому, что товарищ лейтенант не смогла вчера на меня полюбоваться. Ой, да право слово, что за пошлые мысли — видно же, что она от чистого сердца.

— Oui, mon lieutenant! Permettez-moi, je suis prЙt! *Есть, мой лейтенант! Разрешите, я всё подготовлю!

Луиза салютует и летит вдоль по коридору, словно на крыльях. Жанна берёт в руки мой горн и вынимает оттуда мундштук.

— Allons, me jouer quelque mИlodie. * А ну-ка, сыграй мне какую-нибудь мелодию, — предлагает она мне.

Мелодию, говоришь? Я пытаюсь исполнить сигнал отбоя, под который мы вчера с Луизой расстались. Получается на удивление хорошо, по крайней мере, Жанна, похоже, довольна результатом.

— Pas mal, pas mal. Peut-Йtre demain, je vais vous rИveiller tТt. Est-ce que viennent vers moi sur la tour. * Неплохо, неплохо. Пожалуй, завтра я разбужу тебя пораньше. Поднимешься со мной на башню.

Спохватившись, она тычет в меня пальцем, потом изображает пробуждение спящего и показывает на часах полседьмого. Неужели хочет, чтобы я им подъём исполнила? Что ж, попытка не пытка, как говорил товарищ Берия. А ну-ка... Пытаюсь наигрывать знакомые мне мелодии. Эх, ну и дура же я! Сидела тут, изнывала от скуки. И как я сама раньше до этого... Стоп-стоп-стоп! Когда это я начал о себе в женском роде говорить? Да уж, бытиё определяет сознание.

Жанна слушает мои музыкальные экзерсисы с удивлением. Тут весьма кстати является Луиза с докладом, что для нашей помывки всё готово.

На этот раз я в купальне уже особо головой не верчу. Да и людей тут немного осталось. Моемся с шутками и прибаутками, которые я, к своему огорчению пока так и не понимаю. Но всё равно занятно смотреть, как высокая мускулистая Жанна веселится, словно девчонка. В горячей воде бассейна утомившаяся за день Луиза начинает клевать носом и, наконец, приваливается ко мне и проваливается в сон. Мы вытаскиваем её и заворачиваем в полотенце. Перед нами встаёт вопрос — что с ней теперь делать, а конкретно — куда её нести. Жанна принимает решение оставить её на эту ночь у меня, благо в моей палате одна кровать пустует.

Лейтенант взваливает своего маленького горниста на закорки. Луиза бормочет во сне.

— Maman, je suis un adulte, je vais faire moi-mЙme. *Мама, я уже взрослая, я сама дойду.

В коридоре уже никого нет, и мы без проблем доставляем наше рыжее чудо к месту назначения. Жанна берёт со стола мою расчёску и просит, чтобы я расчесала её густые и относительно длинные волосы. Пока моя рука разравнивает её красивые тёмно-каштановые пряди, товарищ лейтенант сама отправляется в объятия Морфея. Я перетаскиваю её на свою кровать и встаю посреди комнаты, как буриданов осёл. Итак, кого же мне теперь выбрать? Лягу с Луизой — обижу командира, лягу с Жанной — мало ли что ей во сне взбредёт. Махнув рукой, расстилаю на полу свою длинную голубовато-серую шинель. Волосы у меня вроде как просохли. Сквозняков тут вроде нет. Пол тёплый, деревянный. Авось не простыну. И конечно, — как тут удержаться, — перед сном осторожно целую Луизу.

Просыпаюсь оттого, что Жанна щекочет мою торчащую из-под шинели пятку. Я протираю глаза, а она принимается за Луизу. Та удивлённо хлопает своими пушистыми ресницами, видимо, не вполне понимая, как она здесь очутилась. Даже спросонья она удивительно мило выглядит — хочется возопить "кавайи" и немедленно прижать к себе.

— VoilЮ ce qu'est un vrai soldat! иtude avec un ami, Louise! * Вот что такое настоящий солдат! Учись у подруги, Луиза! — с наигранным пафосом говорит Жанна в то время, пока я скатываю шинель.

Но вот она облачается в свою форму и из весёлой "старшей сестры" превращается в командира роты, слугу Республики и мать солдатам. Все втроём мы шагаем через двор к часовой башне.

Внутри выясняется, что сердце её — часовой механизм — окончательно и бесповоротно разбито. Некоторые детали оплавлены, некоторые намертво сварены между собой.

— Charges de thermite *Термитные заряды, — бросает Жанна, увидев мой интерес.

— Je compris * Понятно, — отвечаю я.

С площадки на вершине башни открывается прекрасный вид на город. В этот час обращённые к лучам недавно оторвавшегося от горизонта солнца стены и крыши домов вырисовываются как-то по-особенному чётко. Луиза прикладывает свой горн к губам, Жанна жестами командует мне, чтобы я сделала то же самое. Потом она смотрит на часы и, наконец, щёлкает пальцами. Мы с Луизой дуэтом играем подъём. Из города и его окрестностей нам откликаются горнисты расквартированных там подразделений. Немудрящая мелодия армейского сигнала, летящая из моего инструмента, вдруг затрагивает какие-то струны в глубине моей души. И мне хочется, чтобы моя песня разнеслась по всей округе, куда только достигает мой взгляд и ещё дальше:

Amis, l'univers nous envie

Nos coeurs sont plus clairs que le jour

Allons au devant de la vie

Allons au devant de l'amour

Debout ma blonde! Chantons au vent!

Debout amis!

Il va vers le soleil levant

Notre pays !

Луиза с Жанной смотрят на меня, разинув рты, я с улыбкой кланяюсь и понимаю, что как только стихла музыка, мой внутренний француз куда-то испарился. Или не внутренний француз, а внутренняя горнистка из Гельвеции по имени Жюли?

Пробуем наладить общение, но ничего не удаётся. Впечатления словно на экзамене, когда тебе попадается вопрос, который ты вроде и учил, но так и не смог ухватить самой сути его.

Когда мы выходим из башни, рота на плацу уже построилась. Жанна проводит утреннюю зарядку и поверку. На этот раз я участвую в этих мероприятиях вместе со всеми. Немного жутко находиться одной, тьфу, одному в том промежутке, где должно было стоять Юлечкино отделение.

В столовой завтракаю под присмотром Луизы. Кормят весьма вкусно — рисом с мясом и овощами. После завтрака Жанна вызывает меня к себе. Когда я захожу в её кабинет, навстречу мне поднимается Леон. Первым делом он протягивает мне пухлый томик "Рутенийско-гельвецийского и гельвецийско-рутенийского словаря", на что я отвечаю: "Мерси боку". Отлично, теперь хотя бы начеркать что-то приблизительное смогу. В словарике лежит также записка от Голованова, где он обещает прислать мне учебник гельвецийского. Леон подзывает меня к столу, на котором разложена примерно пара дюжин фотографий.

— Peut identifier ceux qui molestИ vous et mademoiselle Louise? Dietrich, Fritz, Hans, et la quatriХme, qui Иtait avec eux *Можете опознать тех, кто приставал к вам с мадемуазель Луизой? Дитриха, Фрица, Ганса и четвёртого, что был с ними.

Дитриха, Ганса и Фрица говоришь? Вот они, морды их угрюмые, в профиль и анфас. Интересно, неужели их сцапали, голубчиков?

— La seule chose que nous avons Ю leur Иgard — que Dietrich Иtait un club de tir, "Siegfried", — как бы отвечая на мой вопрос, говорит Леон. — L'ancien chef du club est l'un des leaders locaux de la "Patrie et la LibertИ" * Единственное, что мы против них имеем — Дитрих состоял в стрелковом клубе "Зигфрид". Бывший глава этого клуба является одним из местных руководителей "Родины и Свободы".

— Ce que vous faites pour ne pas arrЙter? *Что же вы его не арестуете, — спрашивает Жанна.

— L'arrЙter Ю la police locale, et dans cette ville, il est la moitiИ de la saboteurs * Арестовать его должна местная полиция, а она в этом городе наполовину состоит из саботажников.

— Oo-la-la. Il n'est pas facile vous avez, l'adjudant... Par ailleurs, Julie, vous pouvez aller. * О-ля-ля, нелегко вам приходится, аджюден... Кстати, Жюли, ты можешь идти.

Лейтенант машет мне, и я понимаю, что пришла уже пора закрыть дверь с той стороны.

За дверью меня ждёт Луиза, на которую, как я понимаю, Жанна окончательно повесила обязанность присматривать за мной. Ну что ж, теперь можно начать вгрызаться в вопросы языкознания, моя кицунэ мне в этом поможет. Но с чего, собственно, начать?

Поначалу мы просто зачитываем слова вслух: Луиза французский вариант, я русский. Наши первые фразы: "Louise aime Julie. Julie aime Louise.". *Луиза любит Жюли. Жюли любит Луизу.

Заметки в блокноте я делаю химическим карандашом. Тоже тот ещё инструмент для письма, но более привычный, чем перьевая ручка. Насухо пишет как обычный карандаш. Если стержень смочить, пишет чернилами насыщенного синего цвета. Язык, которым по завету предков я этот карандаш слюнявлю, после этого тоже синим становится, и вкус у него химический, да. Вскоре роль учителя сама собой переходит ко мне, поскольку я, тормоз этакий, так до сих пор и не удосужился рассказать Луизе о кириллице. Этим делом мы и занимаемся до обеда.

В столовой народ кидает на меня любопытные взгляды. Некоторые подходят осведомиться, как у меня дела. Пытаюсь им что-то с грехом пополам отвечать. Вот появляется Жанна и усаживается рядом со мной. Обращаю внимание, что теперь на меня начинают поглядывать с завистью — ещё бы, командир столько со мной возится. В принципе, у меня сложилось впечатление, что у Юлечки с ней отношения были весьма близкими, но теперь товарищ лейтенант старается ещё более сократить дистанцию.

После обеда Жанна отправляет нас с Луизой заниматься музыкой. Мы выходим на задний двор нашей казармы. Встаём возле парапета из грубых камней, обтёсанных ветром и временем. Свежий ветерок колышет наши волосы и треплет страницы моего словаря и Луизиного наставления по игре на трубе. Подруга моя выдаёт ноты, я за ней повторяю, потом пробую самостоятельно. Поскольку у Юлечки был прекрасный музыкальный слух, мне всё это даётся весьма легко. Переходим к сигналам, попутно устанавливая, как произносятся их названия на французском, и как они звучат по-русски. Ещё несколько дней позанимаюсь, и я, не зная языка, уже смогу вождением войск заниматься, ха-ха-ха.

Кстати, насчёт вопроса "завтра война, а у нас ещё ничего не готово"... Листаю словарик, черкаю карандашом:

— Louise, Je vouloir Ю tirer un revolver * Луиза, я хочу пострелять из револьвера, — моя просьба своей неожиданностью повергает её в лёгкое замешательство.

— Eh bien, je vais parler avec le lieutenant. Jeanne ne va certainement pas vous refuser *Хорошо, я поговорю с лейтенантом. Наверняка, Жанна тебе не откажет, — Луиза вслед за мной пишет свои слова на листке, я роюсь в словаре. Вот так пока приходится крутиться, ну да живое общение не сегодня-завтра всё же возьмёт верх.

Жанне моя инициатива по душе. Она вынимает из ящика стола две пачки патронов и отправляется с нами в подвал, где расположен пистолетный тир. Пока Луиза бегает к дальней стене, чтобы развешать мишени, Жанна прикасается к ревшнуру, висящему на моей груди.

— Mon cadeau. Alors vous n'Йtes toujours pas jeter ses ... *Мой подарок. Значит, ты всё-таки не выбросила его.

Я не успеваю ничего сказать в ответ: Луиза кричит, что всё готово и бегом возвращается к нам.

И вот выходим на огневой рубеж. Жанна, как и у других офицеры, вооружена не револьвером, а самозарядным пистолетом несколько напоминающим Вальтер Р-38. Что интересно, сделан он под тот же патрон — небольшого калибра, с бутылочной гильзой с проточкой и несколько выступающей закраиной. Словом, универсальный. Скорее всего, винтовки у них под тот же калибр выпускаются.

До этого я из пистолета только на сборах стрелял, два раза 3+6 из дуэльной стойки. С ПМ у меня тогда весьма фиговенький результат получился. С этим револьвером попробовал и с одной руки стрелять, и с двух, и самовзводом, и со взведением курка. Приятный механизм: тонкая рукоятка как раз под мою нынешнюю маленькую ладошку подходит, спуск плавный и мягкий, даже самовзводом. Когда мишень свою увидел, хотел, было, возгордиться, да только Луиза с Жанной поболее меня выбили. Правда, Луиза всего на два очка вырвалась, а вот лейтенант нас, как детей, с разгромным счётом обошла — практически одни девятки и десятки.

Перед уходом из тира Жанна подзывает к себе Луизу.

— Herr Kaufman vous a donnИ des bonbons. Maintenant, je prends la bouilloire et fait du thИ dans une piХce avec Julie! * Герр Кауфман вам гостинец передал. Сейчас возьмём у меня чайник и устроим чаепитие в комнате у Жюли!

Из командирского кабинета Луиза выносит высокий электрочайник с полированными боками и небольшой фаянсовый заварник с изображением полкового символа — кота с пиратской повязкой. Жанна забирает из стола картонную коробку, перевязанную красной лентой. Я, пользуясь случаем, прошу разрешения прихватить с собой старые газеты, аккуратной стопкой сложенные на шкафу.

Вообще-то на самом деле этот напиток вовсе не чай, а заваренные листья одного из местных растений, но вкус у него вполне приятный. Пока мы пьём его, хрустя присланным печением, Жанна устраивает мне настоящий экзамен, проверяя насколько я продвинулась за день в изучении языка.

Что ж, вот и ещё один день пролетел без особых забот.

— Bonne nuit, mon lieutenant. Bonne nuit, ma chХre Louise.* Доброй ночи, мой лейтенант. Доброй ночи, моя дорогая Луиза, — говорю я, прощаясь, и в это время из города до нас доносится отдалённые раскаты грома. А потом ещё и ещё. Молния с такой частотой обычно не бьёт, да и облаков на небе негусто.

— Suivez-moi! *За мной! — кричит Жанна, и мы бежим к её кабинету. Из-за закрытой двери уже слышны трели телефонного звонка.

Не проходит и пары минут, как Луиза выскакивает во двор и трубит боевую тревогу. По всему зданию раздаётся гул от топота множества сапог. Бойцы с оружием в руках строятся на плацу. Вот в дверях появляется командир, взводные командуют "али-не!", "гард-а-ву!", движение в рядах замирает. Жанна объявляет своим солдатам задачу. Все бегут к машинам, один за другим моторы заводятся и работают на холостом ходу. Мне приказано этом действе не участвовать, и я встаю рядом с группой механиков.

Одна за другой вязко тянутся минуты. Где-то в районе полуночи Луиза трубит сигнал "заглушить моторы". Солдаты, однако, остаются сидеть в своих железных коробках. Когда на горизонте уже светлеет, раздаётся сигнал отбоя. По всей видимости, проблемы в городе уладили без нашего участия. Во всяком случае, на это хочется надеяться.

Приехавший поутру Леон подзывает меня к себе и, ехидно улыбнувшись, вручает новую листовку "Родины и Свободы". На ней лоррейнец в деловом костюме болтает за столом с девушкой из Гельвеции, на заднем же плане солдат в гельвецийской форме пакует в большой мешок вещи увлечённого разговором хозяина. Внизу подпись "Diebe auf Vertrauen" *Воры на доверии. Что самое смешное, на девушке платье точь в точь такое же, как то, в котором я ходила в увольнение. Хм, это национальный костюм Гельвеции или это именно меня имели в виду?

— Ces tracts ont ИtИ trouvИs sur le site de l'attaque. Souffert de plusieurs sociИtИs de nИgoce qui fournissent des biens pour l'armИe. Les victimes, heureusement, non. Les autoritИs locales ont dit qu'ils enquЙtent sur la question eux-mЙmes. * Эти листовки были найдены на месте теракта. Пострадали несколько торговых контор, поставляющих товары для нашей армии. Жертв, к счастью, нет. Местные власти заявили, что сами расследуют это дело, — говорит Леон, Луиза записывает вкратце его слова и передаёт мне листок с ними.

— Comme je comprends maintenant paru dans l'excuse locales de couper l'approvisionnement? * Как я понимаю, теперь у местных появился предлог, чтобы сократить поставки? — задаёт риторический вопрос Жанна.

— Nombreux sont ceux qui sympathisent avec nous. Toutefois, ils ne veulent pas se quereller avec leurs voisins. AprХs tout, nous sommes des Иtrangers, *Здесь немало тех, кто нам симпатизирует. Однако, они не хотят ссориться со своими соседями. Всё-таки мы здесь чужаки, — разводит руками жандарм.

— Pour une raison quelconque, "La Patrie et la LibertИ" au sujet de l'opinion des voisins de ne pas m'inquiИter. * Почему-то "Родина и Свобода" о мнении соседей не беспокоится, — усмехается наш командир.

Леон хочет что-то ответить, но обрывается на полуслове и раздражённо бьёт кулаком по столу.

— Maudit Schwarzwald! Pourquoi je n'ai pas envoyИ dans les plaines? * Чёртов Шварцвальд! Ну почему меня не отправили на равнину?

— J'ai une compagnie de trois-quarts des filles, mais aucun d'entre eux sont pleurnicher comme vous * У меня рота на три четверти из девчонок, но никто из них не ноет, как ты.

— ComparИ! Contrairement Ю vous, je suis lЮ tous les jours sont violИes dans le cerveau... — Леон поворачивает на нас с Луизой свой тоскливый взор и тут же спохватывается. — Oh! Je vous demande pardon, mademoiselle! * Сравнила! В отличие от вас, меня здесь каждый день имеют в мозг... Ох! Прошу прощения, мадемуазель!

Жанна усмехается и достаёт из стола плоскую стальную фляжку.

— Buvez? *Выпьешь?

На Леона просто жалко смотреть: вся его внутренняя борьба перед нами, как на ладони. Но вот, по всей видимости, интересы дела берут верх. Он снимает очки, протирает их и со вздохом водружает на место.

— Pas maintenant, — мотает он головой. — Je n'ai toujours alliИs avec plus d'une heure Ю nИgocier. Mais je vais garder Ю l'esprit de votre offre. * Не сейчас. Мне ещё с союзничками не один час лясы точить. Но я буду иметь в виду твоё предложение.

Стоит мне с Луизой выйти на серые плиты коридора, как к нам тут же сбегаются все свободные от службы бойцы с целью узнать последние новости. Подруга моя несколько смущена таким вниманием к своей особе, но после того, как пара сержантов наводит порядок среди галдящей толпы, вполне чётко излагает то, что нам рассказал Леон. Наши товарищи расходятся, активно обсуждая услышанное. Мы же уходим ко мне и возвращаемся к нашим занятиям.

В писаниях про попаданцев этот вопрос обычно обходится легко и просто. Герой как правило посредством магии или техномагии знает местный язык. В некоторых случаях, уже через пару строк о первом неловком разговоре с туземцами начинает шпарить на нём не хуже, чем на родном — с пространными рассуждениями, техническими терминами и т.п. Процесс обучения условно не показан. Я же на своей шкуре убеждаюсь, что для более или менее сносного разговора и уж тем более для прояснения важных для меня вопросов мне ещё не меньше пуда научного гранита предстоит сгрызть. "Песню о встречном" на французском языке я неплохо исполнил, но все попытки повторить тот опыт проваливаются одна за другой. В моём подсознании тогда словно столкнулись две блуждающие частицы и вновь разбежались, каждая в свою сторону. Хе-хе, может "Интернационал" или "Марсельезу" попробовать?

Когда Луиза, отлучавшаяся, чтобы сходить за чаем, возвращается в комнату, я насвистываю на мундштуке от своего рожка широко известное произведение Эжена Потье. Луиза садится напротив меня, поставив локти на стол и опершись подбородком на ладони, и внимательно слушает.

— Vous avez en quelque sorte Ю prendre les mesures pour le concert avec leurs nouvelles chansons *Тебе надо как-нибудь выступить перед всеми со своими новыми песнями, — говорит она, когда я заканчиваю.

Поразмыслив над её словами, решаю, что, пожалуй, с текстом этих песен я знакомить местных жителей пока не буду.

После обеда Жанна объявляет личному составу, что согласно привезённому Леоном приказу нашей роте поручена охрана телеграфной станции. Сегодня в город отправляется 49-й взвод. Как только звучит команда "разойдись", 49-х берут в кольцо и наперебой желают спокойного дежурства. Через час небольшая колонна его стальных коробочек, усыпанных полукруглыми головками заклёпок, преодолевает КПП и, петляя по серпантину, спускается с горы. До свидания, мальчики и девочки, надеюсь, ваше дежурство обойдётся без происшествий.

Луиза хватает меня за руку и тянет за собой. Мы поднимаемся на вершину часовой башни. Здесь она приваливается спиной к каменным зубцам и переводит дыхание, затем просит у меня карандаш и блокнот, долго что-то пишет там, перечёркивает написанное и снова пишет. Губы её дрожат, глаза блестят от слёз. Наконец, она протягивает мне вырванный из блокнота листок.

"Je ne comprends pas. Quelque chose se passe mal. Nous sommes venus ici pour protИger la Lorraine, si elle sera attaquИe par le Reich. Mais beaucoup de gens locaux nous dИteste pour Гa, et nous sommes obligИs de nous protИger d'eux. Pour nous protИger de ceux, dont nous Иtions censИs protИger! Pourquoi est-il transformИ de cette maniХre?" — читаю я тихонько вслух и перевожу: "Я не понимаю. Всё это как-то неправильно. Мы приехали сюда, чтобы защищать Лоррейнию от Рейха. Но оказалось. Что многие здесь именно за это нас и ненавидят, и нам самим приходится защищаться от них. Защищаться от тех, кого мы должны были защищать! Почему всё так обернулось?"

Как только я заканчиваю, Луиза рвёт лист в мелкие-мелкие клочки и бросает их на ветер.

— Je ne comprends pas, ne comprennent pas... — повторяет она сквозь слёзы. Вместо ответа я обнимаю её и крепко прижимаю к себе.Є

Ночью я смотрю на город из своего окна. Такое чувство, что сегодня огоньков в окнах стало гораздо меньше, а вдоль улиц то и дело мелькают отсветы автомобильных фар. На ум приходит сравнение с зарницами приближающейся грозы.

За моей спиной скрипит дверь. На пороге стоит Жанна. Мундир её наполовину расстёгнут, волосы в беспорядке. Она подходит ко мне, берёт за руку, прикасается своей ладонью к моей щеке. Жанна глядит на меня сверху вниз, её лицо, освещённое тусклым светом прикрученной керосиновой лампы, полно грусти. Затем она мягко, но настойчиво прикладывает мою ладонь к своей груди.

— Julie, s'il vous plaНt! Aujourd'hui, seulement aujourd'hui, mais cette nuit, Йtre avec moi, je vous prie. *Жюли, пожалуйста! Сегодня, только сегодня, только в эту ночь, будь со мной, я прошу тебя, — шепчет она умоляюще.

Я приподнимаюсь на цыпочки, наши губы соприкасаются... О-хо-хо, интересно, здесь французский поцелуй зовётся гельвецийским? Пальцы Жанны стягивают с моих плеч сорочку. Сорочка эта похожа на нашу гимнастёрку, только расстёгивается почти до пояса. Так что избавляюсь я от неё сразу вместе с панталонами.

Жанна делает шаг назад, чтобы полюбоваться на меня. Я улыбаюсь и вытягиваюсь по стойке "смирно". Лейтенант в мгновение ока просто таки выскакивает из одежды и идёт на приступ. Мои ответные ласки можно сравнить с жалкими попытками контуженных артподготовкой окопных сидельцев отбить атаку свалившейся им на голову штурмовой группы.

О майн готт! Этот мир больше никогда не будет для меня прежним!

Я лежу на своей постели в состоянии этакого весёлого офигевания. В моём кулаке всё ещё зажат край простыни. Жанна была со мной очень ласкова и нежна, но мне не даёт покоя мысль, что я, получается, предал свою дорогую подругу. Но тут лейтенант, уже застегнувшая форму на все пуговицы, целует меня на прощание и говорит с несколько виноватым видом:

— Julie, que vous avez remarquИ, qui m'a appelИ, Louise? * Жюли, а ты заметила, что называла меня Луизой?

Дверь за ней закрывается. Я закручиваю лампу и ещё долго лежу в темноте с открытыми глазами. Мысли в голове кружатся, словно рой потревоженных пчёл.

Утро это отлично от других тем, что сегодня наш бравый аджюден приезжать не спешит. Почему-то я вижу в этом плохой знак.

Занятия с Луизой идут вкривь и вкось: во-первых, мы сидим, как на иголках, и в каждый момент ждём, что нам придётся трубить тревогу, во-вторых, лично мне не даёт покоя то, что произошло ночью между мной и Жанной.

Вот подруга моя уходит и возвращается с двумя короткими карабинами.

— Julie, vous rappelez-vous comment l'utiliser? * Жюли, ты помнишь, как с ним обращаться? — спрашивает она.

— Je... penser... que... ce... n'est... pas difficile * Думаю, это не сложно, — повторяю я фразу, которую тои дело произносит Луиза на наших занятиях.

Карабинчик лёгкий, удобный. Штык игольчатый в трубке под стволом. Магазин на семь патронов. Заряжается пачкой. Ну-ка, попробуем. Дёргаю рукоятку затвора вверх — нифига! Луиза улыбается и показывает, как надо. А! Так ты у нас прямоходный, как манлихер М95. Щёлк затвором, щёлк пачкой, щёлк затвором, щёлк предохранителем. Ну вот, и ничего сложного. Эх, винтовка, бей-ка ловко, без пощады по врагу!

Когда ребята и девчата из 50-го взвода готовятся выдвинуться в город на смену 49-му, приходит приказ вывести туда всю роту.

Я выхожу вместе со всеми, за спиною ранец с притороченным горном, сбоку револьверт, на плече карабай. Мы готовы к бою с армией любою!

— OЫ avez-vous rencontrИ Julie? — кричит мне Жанна. — Parviennent encore Ю la guerre! *Ты куда собралась, Жюли? Ещё успеешь повоевать!

Не хочет меня брать с собой. Снова я стою рядом с механиками, но как только начинают рычать моторы, бросаюсь вперёд и запрыгиваю в командирский броневик. Жанна недовольно качает головой, но потом делает жест "да катись оно всё", и я плюхаюсь рядом с Луизой.

На сей раз мы не спускаемся по серпантину, а направляемся в объезд и въезжаем в город через промышленные окраины. Рабочие кучкуются у проходных и провожают нашу колонну недружелюбными взглядами. Что ж, по крайней мере, никто вроде в нашу сторону не бранится и камнями не швыряется. Такие же шушукающиеся группки попадаются нам навстречу, и когда мы проезжаем через жилые кварталы. И вот, наконец, главная площадь.

Чёрт подери, да её не узнать! Зона вокруг правительственных зданий отгорожена колючей проволокой. По периметру заграждения скопилась толпа народу. Это всё, наверное, сверху выглядит как какой-то слоёный пирог: толстый слой глазури из гражданских, затем тонкая корочка из местных полицейских в синих мундирах, затем мякиш из тёмно-зелёных лоррейнских военных и начинка из оливковых гельвецийцев.

— Merde! Contre nous devons prИparer une sorte de provocation! *Дерьмо! Против нас наверняка готовят какую-то провокацию! — бросает Жанна сквозь зубы.

Наше появление в толпе встречают гулом, свистом и выкриками вроде "Helvetische schweine", "Huren aus dem Berg" и прочими в том же духе. Соединяемся со своими, распахиваем двери и выскакиваем наружу. Оружие все держат наготове. Вернее, почти все, потому что Луиза, например, вцепилась в мой рукав мёртвой хваткой. Водители заглушают моторы, и я слышу, как её зубы выбивают барабанную дробь.

К Жанне подходит небольшая процессия, в составе которой Леон, толстый жандармский офицер, поминутно утирающий пот со лба, и двое представителей местной армии и полиции. Высокие чины смотрят на нас с Луизой с неодобрением.

— Etes-vous sШr que vous pouvez compter sur ces jeunes filles? * Вы уверены, что на этих девчонок можно положиться? — обращается к жандарму лоррейнец с пышными усами и с витыми погонами на синем мундире.

— Vous vous nous ont demandИ d'avoir l'armure! Et Ю notre disposition, ils ont ИtИ seulement! * Вы же сами просили у нас бронетехнику! А в нашем распоряжении были только они! — визгливо отвечает тот.

— Si ils vont Йtre attaquИs, ils seront forcИs de tirer pour tuer * Если на них нападут, им придётся сразу стрелять на поражение — мрачно замечает лоррейнский офицер.

Жандарм прокашливается и выставляет вперёд своё пузо. Судя по всему, он хочет хоть чуть-чуть вытянуться, ибо Жанна выше его более чем на полголовы. Убедившись в бесплодности своих попыток, он объявляет ей боевое задание, то и дело пуская петуха. Видать волнуется, бедненький.

— Le lieutenant! Votre tБche — de livrer les dИtenu terroristes dans le train blindИ se trouvait au numИro 31 de jonction. Vous serez escortИs par des soldats alliИs, sous le commandement du lieutenant Hagen Wolf. * Лейтенант! Ваша задача — доставить арестованных террористов на бронепоезд, стоящий на разъезде N31. В пути вас будут сопровождать солдаты наших союзников под командой лейтенанта Хагена Вольфа, — тыкает он толстым, как сарделька, пальцем в лоррейнца.

Тянутся минуты томительного ожидания. Молодчики за колючкой не устают придумывать нам и нашим местным коллегам новые прозвища, а также по всякому комбинировать старые. Вдруг по толпе словно проходит электрический заряд, я смотрю по сторонам. А, вот оно что. Ворота полицейского управления распахиваются, солдаты одного за другим выводят каких-то людей, бегом волокут их нашим машинам и запихивают внутрь. С арестованными не очень-то церемонятся: руки их закованы в наручники, лица скрыты под тёмными мешками, мне даже немного странно видеть это. В толпе поднимается шум.

— Lasst sie gehen! VerrДter! Verdammt Marionetten! HДnde weg! * Отпустите их! Предатели! Чёртовы марионетки! Руки прочь! — раздаются крики.

Последняя фраза более всех приходится по вкусу собравшимся.

— HДnde weg! HДnde weg! HДnde weg! — скандирует толпа.

В какой-то момент синие мундиры полицейских словно растворяются в ней. Только несколько человек из их числа остаётся на месте. Они изумлённо оглядываются и бегут назад — под защиту военных. Цепь лоррейнцев ощетинивается штыками. Блин! Сейчас раздастся выстрел какого-нибудь "неизвестного снайпера", колючка толпу не удержит и здесь начнётся бойня.

— Je ne sais pas si nous pouvons compter sur ces jeunes filles, mais ici, sur l'aide de nos agents d'application de la loi ne peut certainement pas compter. Comment cela pourrait arriver, le commandant? * Не знаю, сможем ли мы положиться на этих девчонок, но вот на помощь наших стражей порядка уж точно не приходится рассчитывать. Как такое могло случиться, комендант? — комментирует произошедшее Вольф.

— Mes gens sont habituИs Ю attraper les voleurs et de rassurer les rИsidents qui ont bu trop. Dans cette ville pendant vingt ans il n'y avait pas d'Иmeutes telles! Et je ne laisserai pas un garГon, hier portant epaulettes... * Мои люди привыкли ловить воришек и успокаивать подвыпивших граждан. В нашем городке уже лет двадцать не было таких беспорядков! И я не позволю какому-то мальчишке, вчера нацепившему погоны... — огрызается полицейский.

— C'est votre droit, le commandant. Pour ma part, je vais expliquer tout dans son rapport. * Это ваше право, комендант. Со своей стороны, я собираюсь всё изложить в своём рапорте. — Вольф старается казаться бесстрастным, но измятое кепи в дрожащих руках выдаёт его с головой.

— Signal de la retraite! — кричит Жанна. — Qu'est-ce que vous attendez?! Accomplir! * Сигнал к отступлению! Чего стоишь?! Выполняй!

Чёрт! Это же она нам с Луизой! Та, наконец, выпускает мой рукав и подносит свой горн к губам. Звуки сигнала несутся над площадью, перекрывая царящие здесь шум и гомон. Вслед за этим наши солдаты скрываются внутри своих машин. Часть лоррейнцев забирается на броню.

В толпе вновь подымается гвалт.

— VorwДrts! Wir mЭssen sie befreien! * Вперёд! Мы должны освободить их! — во всю силу лёгких вопит какой-то тип в сером пиджачке, взобравшийся на чугунное подножие уличного фонаря.

Из толпы, кувыркаясь в воздухе, вылетает бутылка с зажигательной смесью. Она разбивается о мостовую в паре шагов от одного из наших пушечных броневиков. Над булыжниками разгорается ярко-оранжевое пламя. И тогда стоящий с лоррейнскими солдатами офицер вздымает в воздух свой палаш и резко опускает его, над головами митингующих грохочет винтовочный залп. Люди в панике шарахаются назад, кто-то кричит благим матом.

Жанна, решив, что такой момент упускать нельзя, хватает нас с Луизой за шкирку и буквально зашвыривает в машину. Вольф запрыгивает к своим людям на крышу нашего броневика.

Машинам с трудом набирают скорость, поскольку на каждую приходится по 4-5 человек дополнительного груза, плюс арестованные, валяющиеся под ногами в десантном отделении. Мы все, стиснув в руках оружие, с каждой секундой ожидаем нападения, однако, почему-то никто не торопится отбивать у нас пленных.

В бойницах, как в калейдоскопе, мелькают улицы, переулочки и размытые пятна лиц, шарахающихся от нас в стороны прохожих. И вот, наконец, город остаётся позади, и мы вырываемся на шоссе.

— Nous entrons dans une forЙt Schwarzwald! Gardez les yeux ouverts! *Мы въезжаем в лес Шварцвальд! Всем быть начеку! — кричит Жанна.

Сидящий рядом со мной на полу арестованный мерзко хихикает, и я тыкаю его под рёбра носком сапога.

По бокам от дороги высятся толстые сосновые стволы, кое-где их подножия скрываются в зарослях кустарника. Мало помалу этот однообразный пейзаж начинает действовать на меня, как снотворное. Но вдруг из головы колонны доносится какой-то грохот. Машины, скрипя тормозами, одна за другой останавливаются.

— Ceci est notre canon de tir *Это наши из пушки палят, — говорит мне Луиза.

Тем временем Жанна прижимает к горлу ларингофоны:

— Lynx-1, la rИponse Ю Leopard! Pourquoi rester immobile? RИception! *Рысь-1, ответь Леопарду! Почему стоим? Приём! — в бакелитовых колпаках наушников скрежещет ответ, Жанна вновь жмёт на тангету. — DИcidИ de tourner le barrage? Correct, allez. Tous prennent la dИfense! Comment comprenez-vous? RИception! *Принял решение расстрелять завал? Отлично, продолжай. Всем занять оборону! Как поняли? Приём!

Луиза толкает меня под руку и мы с ней высовываемся в люки на крыше. Я держу в руках карабин, а она свою трубу. Колонна стоит на изогнувшемся дугой участке дороги. Все вокруг нас выскакивают из машин и бегут занимать позиции вдоль опушки. Стрелки примыкают штыки, пулемётчики и автоматчики взводят затворы.

Вновь гремит орудие головной бронемашины. И практически сразу за ним следует грохот разрыва. Выстрел следует за выстрелом, в промежутках между ними стоит тишина, нарушаемая лишь урчанием моторов. Но вот Луиза трубит сигнал "к машинам!", солдаты встают, отряхиваются и подтягиваются к дороге. Некоторые уже успевают вскарабкаться на насыпь, когда в чаще леса раздаётся хлопок, и коренастая девушка с ручным пулемётом в руках со стоном падает навзничь. Наша цепь огрызается огнём, из леса стреляют в ответ. В дело вступают пулемётные и артустановки наших броневиков.

Что-то с противным визгом пролетает над моим ухом. Мля! В меня ведь тоже стреляют! Я выпускаю пулю куда-то в сторону леса и быстро ныряю за броневой борт. Уже здесь я дёргаю затвор, гильза улетает прямо за шиворот нашему арестанту. Бедняжка Луиза вся сжалась в клубочек. Мне кровь из носу надо хоть немного подбодрить её. Поэтому я выставляю карабин в бойницу и разряжаю его по окружающим соснам.

— Не бойся, я с тобой! — кричу я ей по-русски, заталкивая в своё оружие новую патронную пачку. Жанна с перекошенным лицом хватает её за шиворот и командует трубить сигнал "в атаку!" Необходимость выполнять привычные обязанности возвращает Луизу в сознание.

Вслед за её сигналом наши с криком "иLAN!" бросаются в лес, лоррейнцы не отстают от них. Противник, судя по звукам боя, откатывается в глубь чащи, или даже обращается в бегство. Жанна, видимо обеспокоившись, что её солдаты чересчур увлекутся преследованием, вновь приказывает трубить "к машинам". Луиза приказ выполняет, но на последней ноте обрывается и с визгом падает мне на руки. По щеке её течёт кровь, но к счастью, это всего лишь царапина. Наверное, кто-то из вражеских стрелков остался на позиции. Над нашими головами стучит башенный пулемёт, и с одной из сосен кулём валится тело докуковавшейся кукушки.

Тем временем, наши солдаты перекатами отступают к броне. Лоррейнцы, напротив, бегут, как стадо слонов, с другой стороны, именно они тащат с собой раненых — наших и своих. Вольф с обнажённым палашом в руке гонит перед собой какого-то типчика в драном зелёном комбинезоне. Под комбезом у него виднеется коричневая рубашка. Эвона! Да это же наш приятель Ганс, один из тех обалдуев, что порушил нам с Луизой всё удовольствие от похода в город!

— Voir, notre vieil ami! * Смотри, наш старый приятель! — говорю я ей. Луиза тоже узнаёт его и дёргает Жанну за рукав, а потом кратко объясняет, что за птичка попала в наши цепкие когти.

Колонна медленно объезжает завал, размётанный снарядами и растащенный нашими солдатами, и вновь набирает скорость. Минут через пятнадцать мы встречаем два грузовика с лоррейнскими солдатами, видимо высланных на звуки боя со станции.

— Vive la Helvetia! — приветственно кричат они нам, потрясая оружием в воздухе. Какой, однако, контраст с жителями нашего городка!

На разъезде, куда мы должны были доставить наш "спецгруз", творится толстый полярный лис локального масштаба. Здесь стоят воинский эшелон и бронепоезд — приземистый дракон серо-зелёного цвета, ощетинившийся дулами пушек и пулемётов. Сходство усиливается сделанной у него на борту надписью "Fafner".

Жанна с головой окунается в крутящийся здесь людской водоворот: её надо сдать арестованных, распорядиться насчёт оказания помощи раненым (у нас двое тяжёлых и четверо лёгких), да и машины на обратную дорогу заправить не мешало бы.

Когда дело доходит до судьбы Ганса, наша мадемуазель лейтенант просит позволить задать ему несколько вопросов. Принимающая сторона не имеет ничего против.

Мы заходим в помещение небольшой дачной железнодорожной станции, занимающей часть первого этажа двухэтажного дома, в котором квартируют стрелочники и путевые обходчики. Здесь устроено нечто вроде зала ожидания, оборудование которого составляют две потёртых деревянных скамьи. На противоположной от входа стене виднеется окошко кассы, сейчас завешенное занавесками, и ведущая туда же дверь, выкрашенная в коричневый цвет под тон стенам, покрытым олифой. В эту самую комнату набивается весьма приличное количество народу: Жанна, Вольф, принимавший арестованных офицер лоррейнской жандармерии с большой блестящей бляхой на груди, писарь с планшеткой, ну и мы с Луизой — вроде как свидетели. Когда два конвоира вводят Ганса, здесь становится совсем тесно. Наши доблестные союзные офицеры к тому же при каждом повороте цепляются за что-нибудь или кого-нибудь своими палашами. Так что мы с Луизой от греха подальше забиваемся на скамейку в дальнем углу и стараемся не отсвечивать. В довершение ко всему в дверь стучат, и на пороге появляется никто иной, как капитан Голованов собственной персоной.

— J'espХre que vous me permettrez d'Йtre ici en tant que reprИsentant des AlliИs? *Я надеюсь, вы разрешите мне присутствовать здесь как представителю союзников? — его вопрос по тону звучит скорее утвердительно.

Никто ничего против не имеет, и капитан присаживается рядом со мной.

— Рад снова видеть вас, Юля. Не чаял встретиться в скором времени, но из-за последних событий меня развернули с полдороги и вновь отправили сюда. А это кто с вами? Vous apparemment un ami de Julie? * Вы, видимо, подруга Жюли? — обращается он к Луизе.

— Soldat de premiХre classe Bernadette Louise! *Рядовая первого класса Луиза Бернадетт! — громким шёпотом отвечает та.

Жанна начинает допрос. Идёт он на немецком, которые все присутствующие, кроме меня, понимают. Так что капитан Голованов оказался здесь очень кстати, ибо благодаря ему я оказываюсь в курсе дела. Ганс, понявший, что его никто вроде бы тот час же расстреливать не собирается, отвечает на вопросы весьма охотно.

Да, он два месяца состоит в "Родине и свободе". Нет, из её членов знает он только своих приятелей: Дитриха, Людвига, Фрица и ещё герра Генриха Циммлера, который раньше учил их стрельбе в клубе "Зигфрид". Да, герр Циммлер неоднократно высказывался, что Лоррейнии лучше бы вернуться в состав Райха. Да, они вели подпольную деятельность и готовили вооружённый мятеж, но лично для него, Ганса, это было чем-то вроде развлечения. Они распространяли листовки, донимали к гельвецийских солдат и тому подобное. Нет-нет, сам он не заходил дальше шуток, но слышал и о нападениях на них. Нет, он не участвовал в подрыве гельвецийского броневика 14-го числа, но вот Дитрих и Фриц были там. И он не одобряет того, что они сделали с выжившей при взрыве девушкой, хотя Дитрих и хвастался, что они поступили с ней также, как Гельвеция с Лоррейнией. (Перед моими глазами сразу встают потёки крови и синяки на полуобнажённом теле, стянутые поясным ремнём руки той несчастной и её остекленевшие глаза, кторыя я так и не решлися закрыть). Да, он участвовал в акции устрашения против горожан, сотрудничавших с гельвецийскими военными, но они специально следили, чтобы во время акции никто не пострадал. Взрывчатка? Он не знает, откуда она поступала, но она была заводского изготовления — упакована в ящики. После акции он не возвращался домой, чтобы избежать ареста. Да, он может указать место, где они скрывались. Да, их заранее предупредили о готовящейся полицейской операции. Этим утром их пятёрке приказали вооружиться, и вместе с ещё тремя пятёрками вывезли в лес — подготовить засаду. Нет, ехали они в закрытом фургоне, к тому же все носили маски. Нет, они не ожидали, что солдат будет так много, и они будут действовать так решительно. Герр Циммлер приказал лежать тихо, но этот швайнехунде Дитрих всё-таки открыл стрельбу. Сам Ганс стрелял только в ответ. Теперь он надеется на снисхождение, ведь у него пожилые родители и три младших сестры.

Больше ничего Ганс сообщить не может, так что Жанна сдаёт его жандарму, и мы идём на выход.

— Vous Йtes le capitaine de la RuthИnie, qui est venu de voir Julie en mon absence? *Вы тот самый капитан из Рутении, который навещал Жюли в моё отсутствие? — спрашивает мой командир у Голованова. — C'est gentil de vous rИpondre. *Приятно познакомиться.

— Mutuelle. Il est dommage que nous n'ayons pas atteint alors. *Взаимно. Жаль, что нам не удалось тогда встретиться.

Они бегло болтают по-французски, время от времени поглядывая на меня. Наконец, капитан говорит мне.

— Что ж, служба наша снова не даёт нам как следует пообщаться. Вам пора в обратную дорогу, а у меня свои дела при штабе. Да, мадемуазель Жанна велела передать вам, что она вас очень любит и впредь будет о вас заботиться.

Тут к капитану, потупив взор, подходит покрасневшая Луиза и что-то шепчет на ухо. Он с улыбкой кивает ей и вновь поворачивается ко мне.

— А подруга ваша просит прощения за то, что весь этот день была для вас обузой, хотя это как раз она должна была помогать вам.

Я беру за руку моего маленького трубача.

— Луиза, мы же лучшие подруги! Да и вовсе не была ты мне обузой, и всегда находила в себе силы и смелость в решающий момент! Капитан, переведите ей мои слова, пожалуйста.

Мы уже было прощаемся, но Голованов просит меня задержаться на пару слов.

— Мне право неловко, однако, тот жандарм, Леон, говорил мне, будто ваша мадемуазель лейтенант имеет, так сказать, склонность увлекаться молоденькими девушками. У вас нет никаких проблем с этим?

— Ну что вы! Совершенно никаких! — отвечаю я, борясь с наползающей на губы улыбкой. Да уж, как в том анекдоте: "Я не страдаю, я наслаждаюсь". Впрочем, если разобраться, то и страдаю тоже.

Мы идём по станционной улочке к своей роте. Как ни странно мне это видеть, но остановившиеся здесь лоррейнские военные относятся к нам вполне дружелюбно. Насколько я слышу, по-немецки здесь вроде бы никто между собой не разговаривает. Можно предположить, что мы здесь лицезрим солдат, верных правительству, пригласившему в свою страну союзников из Гельвеции.

Кстати, по моим наблюдениям, в армии Лоррейнии, ну или в данной части девушек не так уж много. Да и те, что есть, похоже, сосредоточены во вспомогательных службах. По крайней мере, те, что пришли поглазеть на наших солдат, все в туфлях, юбках, открытых кителях и забавных шляпках. Если бы всё это не было защитного цвета, они вполне сошли бы за студенток какого-нибудь института благородных девиц или какого иного элитного учебного заведения. Оружия при них не заметно, разве только у некоторых на боку висит небольшая кобура. В то же время, парни почти все таскают при себе карабин, либо пистолет-пулемёт. Впрочем, у лоррейнцев последние размерами своими мало уступают карабинам. Самое заметное отличие — длинный прямой магазин, складывающийся под ложу в походном положении. Да, а офицеры у них почему-то все при холодном оружии. Если с Головановым ещё увидимся, надо будет спросить, что это у них в Лоррейнии за традиция такая.

Мы прощаемся с лоррейнцами и грузимся в свои броневики. Однако, не успевает станция скрыться за поворотом, как нас догоняет легковой автомобиль. Поравнявшись с командирской машиной, он начинает отчаянно сигналить. Сидящий рядом с водителем сержант машет нам какой-то бумагой. Колонна останавливается, Жанна высовывается в люк:

— Qu'est-ce que vous avez fait, le sergent? *Что вы хотели, сержант?

— Mon lieutenant, je suis chargИ de vous transmettre un nouvel ordre pour votre commande! *Лейтенант, мне поручено передать вам новый приказ вашего командования!

Жанна смотрит на лист плотной бумаги с наклеенными на него телеграфными ленточками, а потом отдаёт по рации приказ на разворот.

— Demain, nous travaillons avec les troupes alliИes prennent part aux opИrations contre les rebelles. Nous fournissons un appui-feu. *Завтра мы совместно с союзными войсками примем участие в операции против мятежников. Будем обеспечивать огневую поддержку, — говорит она нам.

Выгружаемся на опушке леса, нам предстоит провести ночь под открытым небом — лоррейнские солдаты живут в палатках и вагонах, а местным просто негде разместить едва ли не сотню человек, разве что мы их из квартир повыгоняем. Ну что ж, погода благоприятствует. Паёк на пару дней есть. Так что волноваться не о чем.

То есть, мне не о чем, а вот Жанна вся в делах — надо расположить людей и технику, наладить взаимодействие с лоррейнцами и так далее. Все вокруг тоже чем-нибудь да заняты, а я вновь чувствую, что чужая на этом празднике жизни.

— О чём задумалась, Юля? Что такая понурая? — за моей спиной стоит Голованов, в руках у него небольшой букетик, явно надёрганный из клумбы перед станцией. — С возвращением, — протягивает он мне цветы.

Ы-ы-ы! Это мне? Только не говорите, что он в меня влюбился!

Эта мысли, очевидно, читается у меня на лице, потому что Голованов расплывается в улыбке.

— Не смущайтесь, Юля. Вы для меня просто как глоток свежего воздуха. Я месяца три родного слова не слышал, уже думать начал на гельвецийском и фольксрайхе. И тут вдруг вы, таинственная загадка природы...

— Скажете тоже, — ох и сказал бы я тебе насчёт "загадки природы", да только ведь весь свой светлый образ порушу.

— Но ведь так и есть! О людях, память потерявших, я слышал, но чтобы кто-то внезапно свой родной язык забыл и на чужом заговорил — это просто магия какая-то!

— Магия, ага... Переселение душ, — вздохнув, бормочу я.

— Кто знает, может так и есть? — улыбается Голованов.

Вообще-то, оно действительно так и есть. Рассказать ему или повременить? Или уж лучше соблюдать свою легенду?

— Тогда, может, вы поможете путешественнику между мирами найти себя? — говорю я, улыбнувшись и чуть наклонив голову. Интересно, как я при этом со стороны выгляжу? По замыслу, это должно было мне очарования прибавить, но вот что на самом деле получилось?

— Что же я для этого должен сделать?

— Я хочу расспросить Луизу о моём прошлом. А вы пока что единственный, кто может перевести наш разговор. Надеюсь, это не слишком наглая просьба с моей стороны? Всё же я простой солдат, а вы капитан, да к тому ещё на дипломатической службе.

Голованов смеётся и поднимает вверх указательный палец.

— Только с одним условием — вы с подругой будете ужинать в моём купе. К тому же, хоть стол у меня и не ахти, но всё лучше, чем ваш сухой паёк.

— Если Жанна позволит... Ой, в смысле, если командир разрешит.

А вот и она, легка на помине. Идёт и пинает попутные камушки. Лицо у командира хмурое, мрачнее тучи. За ней поспешает Луиза, порою вынужденная чуть ли не бежать за длинноногой Жанной.

— Il s'avХre que nous avons envoyИ pour bloquer la route! Merde! Apparemment, nous allons donc continuer Ю exploiter les chauffeurs de taxi pour les soldats de la Lorraine. * Оказывается, нас отправляют перекрывать дороги! Дерьмо! Видимо, мы так и дальше будем работать таксистами для лоррейнских солдат, — раздражённо говорит она, когда подходит к нам.

К предложению капитана Жанна относится прохладно. Оно и понятно — нам завтра нужно будет в три часа выезжать, однако ж, у меня есть подозрение, что тут сыграли свою роль и личные мотивы. Голованов, правда, не так уж и расстроился:

— Dans ce cas, j'espХre que vous ne me dИrange pas, si je viens de visiter Julie? * В таком случае, надеюсь, вы не против, если я сам приду к Жюли в гости? — человеку с такой улыбкой просто невозможно отказать. Не зря, эх не зря товарища капитана на дипломатической службе держат.

В общем, на том и порешили. Луиза трубит сбор командиров, и Жанна даёт им боевой приказ на завтра. Мы же с экипажем командирской машины, расположившись у противоположного борта броневика, готовим ужин.

Первым делом мы с Луизой приносим воду из колонки на станции. Тем временем, наш экипаж уже натаскал и нарубил дров. Кстати, лесок мы местным жителям хорошо почистили. Мехвод Жозеф Пуатье при помощи промасленной ветоши и то и дело поминаемой гельвецийской богоматери разводит костёр. И вот наконец пламя во всю пылает, Жозеф поднимается, удовлетворённо отряхивая штаны, и выдаёт какое-то особо заковыристое выражение. Наводчица башенного пулемёта, моя тёзка Жюльет Лелуш, отвешивает ему дружеского пенделя, чтоб не богохульствовал.

Ну что ж, приступим к готовке! Утренний, то бишь в нашем случае — вечерний, багрянец, свежий ветерок, за спиною ранец, сбоку котелок. После битвы жаркой отдых на реке, кипяток с заваркой бродит в котелке. Сам не заметил, как напевать начал.

А вот и капитан подошёл, принёс с собой пару банок тушёнки и плитку шоколада. Только тушёнка у нас и у самих есть, причём такая же — лоррейнская. Ну да запас карман не тянет.

Жанну встречаем с накрытым столом, со скатертью, так сказать, самобранкой. Командир уплетает овсянку с мясом так, что за ушами трещит. Понятно, почему она такой большой выросла.

Когда с едой покончено, я прошу Луизу как свою подругу детства рассказать о прошлом Жюли — о моём прошлом.

— Выкладывай всю правду, надеюсь, у меня в жизни не было ничего такого, за что мне будет стыдно перед товарищами, — говорю я ей, Голованов переводит.

Луиза смеётся и качает головой.

Итак, я узнаю, что была ребёнком непоседливым: оббегала весь наш небольшой городок, дралась с мальчишками, не терпела обид и несправедливостей, вечно искала приключений и втягивала в разные истории куда более тихую Луизу. Подруга моя прямо светится, вспоминая о тех днях.

— Mais Mais vous savez que vous beaucoup changИ, est devenu une personne diffИrente. *А знаешь, ты очень изменилась, стала совсем другим человеком, — внезапно говорит она и добавляет, взяв меня за руку. — Mais je vous aime encore * Но я тебя всё равно люблю.

Потом она рассказывает о нашей учёбе в школе военных музыкантов, где Жюли умудрялась сочетать высокие оценки по предметам с дисциплинарными взысканиями, полученными в основном из-за её прямого характера. После окончания школы нас как свободно говорящих на фольксрайхе отправили в гельвецийский контингент в Лоррейнии. Так мы встретились с Жанной.

— Vous avez immИdiatement fait des amis avec elle, mais peu de temps avant que vous avez perdu la mИmoire, entre vous comme un chat noir a couru. *Вы с ней сразу подружились, но незадолго до того, как ты потеряла память, между вами словно чёрная кошка пробежала... — говоря эти слова, Луиза вопросительно смотрит на командира.

— Tout cela est maintenant dans le passИ, Louise *Всё это теперь в прошлом, Луиза, — с грустной улыбкой отвечает ей Жанна.

Над нашей компанией повисает неловкое молчание. Наконец, Луиза, поёрзав обеспокоено на своём месте, его прерывает.

— Ah, au fait! *О, кстати! — восклицает она, обращаясь к Голованову. — Qu'est-ce Ю Julie n'a pas changИ, c'est ses chansons d'amour. Cependant, maintenant elle chante dans votre langue. *Что в Жюли не изменилось, так это её любовь к песням. Правда, сейчас она поёт на вашем языке, — её улыбчивая мордашка поворачивается ко мне. — Julie, satisfaire nous quelque chose, s'il vous plaНt. *Жюли, исполни нам что-нибудь, пожалуйста.

Ну вот, попал, как кур в ощип. Заговорить на чужом языке это ещё полбеды, а вот исполнять на нём песни, носителям не известные... Будет из Жюли Шамплуа человек-загадка международного масштаба. А впрочем, есть у меня на примете одна вещь, которая должна Голованова порадовать.

Я встаю, поворачиваюсь лицом к капитану и, прокашлявшись, завожу:

По мосткам тесовым, вдоль деревни,

Ты идешь на модных каблуках,

И к тебе склоняются деревья,

Звездочки мигают в облаках.

Запоешь ли песню в час заката —

Умолкают птичьи голоса.

Даже все женатые ребята

Не отводят от тебя глаза.

Только я другой тебя запомнил —

В сапогах, в шинели боевой.

Ты у нас в стрелковом батальоне

Числилась по спискам рядовой.

О тебе кругом гремела слава.

Ты прошла огонь, чтоб вольно жить.

И тебе положено по праву

В самых модных туфельках ходить.

Я иду широкою тропою,

Словно по приказу, за тобой.

Я в боях командовал тобою,

А теперь я вроде рядовой.

Далеко твой звонкий голос слышен.

Вся деревня в лунном серебре.

Две пригоршни цвета белых вишен

Бросил ветер под ноги тебе.

Запоешь ли песню в час заката —

Умолкают птичьи голоса.

Даже все женатые ребята

Не отводят от тебя глаза.

Наши хлопают и кричат "браво", а Голованов в полном офигевании смотрит на меня квадратными глазами. Он порывается задать мне вопрос, но Жанна кладёт ему руку на плечо:

— Capitaine, nous avons eu une journИe difficile aujourd'hui, et demain on se lХve tТt. Peut-Йtre vous permettre Ю mes soldats pour se reposer? *Капитан, у нас сегодня был трудный день, а завтра нам рано вставать. Может, вы позволите моим солдатам отдохнуть?

Тут же Жанна поручает мне трубить отбой, по всей вероятности, из ревности. Итак нам с Головановым вновь приходится расставаться. На прощание капитан обещает присмотреть за двумя нашими ранеными, которых пришлось оставить в госпитальном вагоне бронепоезда.

Спать мы с Луизой ложимся под одной шинелью, на открытом воздухе. Вернее, под навесом из лапника, открытой стороной обращённым к костру. Сейчас дневное тепло ещё не ушло, но ближе к утру мы, наверняка, проснёмся от холода. Так оно и происходит. Я целую Луизу и прижимаю к себе покрепче. Казалось, стоило нам только заснуть, прижавшись друг к другу щёками, как Жанна уже теребит нас за плечи. Вокруг утренняя хмарь, туман от росы и протекающего неподалёку ручья. Наши солдаты потягиваются и разминаются, чтобы согреться, затем приступают к обслуживанию техники. Подъём не трубим, чтобы хоть сколько-нибудь соблюсти секретность нашего выезда. Вскоре к нам подтягиваются лоррейнцы — те из них, кто поедет на нашей броне, ибо у них самих техника в дефиците.

Когда мы уже трогаемся в путь, я вижу Голованова, который провожает взглядом каждую проезжающую мимо него машину. Кое-как высовываю руку в бойницу и машу ему, вот он заметил меня и салютует в ответ.

Вновь в кошечке бойницы мелькают леса, поля и изумрудно-зелёные луга, иногда небольшие деревни и хутора. Чёрт подери, какие красивые здесь всё-таки места! Чего им тут мирно не живётся? Солнце тем временем уже поднимается в зенит. Да уж, куда-то далеко нас отправили. Если что, помощи не дождаться будет.

Колонна останавливается. Жанна прикладывается к наушнику, а затем поворачивается к находящемуся в нашей машине комроты лоррейнцев.

— Je suis informИ que le poste de contrТle est situИ en face de vos troupes. * Мне сообщают, что впереди расположен блокпост ваших войск.

Тот аж подпрыгивает.

— Comment cela? Nous avons aussi envoyИ spИcial pour couvrir ce carrefour!* Как так? Нас же специально выслали, чтобы перекрыть здесь дорожную развязку!

Выбираемся наружу. От головы колонны к нам бежит бородатый сержант-лоррейнец. От наших сопровождающих его отличает небольшой султанчик из чёрных перьев, прикреплённый к кепи.

— Oberfeldwebel Schultz! Schwarzwald JДger Regiment! * Оберфельдфебель Шульц! Шварцвальдский егерский полк! — вытягивается он перед лоррейнским офицером, демонстративно игнорируя Жанну.

Они некоторое время переговариваются, что характерно — на немецком. На большинство вопросов фельдфебель отвечает "не могу знать!" с таким жаром, что аж уши закладывает.

— иtrange. Il ressemble Ю une sorte de jambiХre gauche. * Странно. Похоже, какая-то накладка вышла, — говорит наш лоррейнец. — Allant plus loin, il ya sur place un coup d'oeil. * Едем дальше, там на месте разберёмся.

Колонна вновь трогается в путь. Проезжаем мимо блокпоста — вижу наблюдательную вышку и дзот у её подножия. Интересно, долго ли нам ещё ехать?

БАМ-М-М! Звук такой, словно где-то впереди ударили огромной кувалдой по огромной наковальне. И сразу же с крыши нашего броневика раздаётся истошный вопль:

— Chars Ю droite! * Танки справа!

По пологому склону на нас идут четыре гусеничные машины. Приземистые, бурые, они ведут по колонне огонь из пушек и пулемётов. За ними — цепь коричневых фигурок. Жанна смотрит на них, изумлённо приподняв бровь.

— Prendre la dИfense! * Занять оборону! — кричит она, прижав к горлу ларингофоны.

Наш мехвод сдаёт назад и влево, и мы съезжаем с дорожного полотна. Примеру командирской машины следуют и остальные. Теперь, когда от огня вражеских танков и пехоты нас хоть немного защищает насыпь, мы можем спешиться. Луиза сразу же подаёт сигнал "закрепиться на этой позиции". Жанна ползёт вперёд и рассматривает наступающих в бинокль.

— Panzer sept-cinq... Est-ce la Reichswehr? Comme ils se sont retrouvИs ici?* "Панцер-75"... Неужели райхсвер? Как они здесь очутились? — голос командира полон удивления.

В это время вспыхивает стрельба на правом фланге — похоже, егеря обстреливают колонну из своего дзота. Правда, их огневую точку быстро давит один из наших пушечных броневиков.

— Trahison, nous a trahis. *Измена, нас предали, — бормочет лоррейнец.

Враг надвигается на нас с пугающей быстротой. Кажется, только-только его танки показались из леса, а они уже преодолели едва ли не половину расстояния до нас. Я вместе со всеми посылаю пулю за пулей в бегущих за ними пехотинцев. Перекрывая звуки винтовочных и автоматных выстрелов, грохочут пушки и крупнокалиберные пулемёты наших броневиков. Вот перед катящимся прямо на нас танком встаёт облако разрыва, и вражеская машина, потеряв гусеницу, разворачивается к нам боком. Башня её поворачивается в нашу сторону, но после нового попадания в борт замирает. Люки танка остаются закрытыми. Стальная тушка словно магнит приманивает к себе наступающих: всё ж таки им неуютно под нашим огнём.

От лоррейнских машин доносятся хлёсткие выстрелы, следующие один за другим. Видимо, у союзников есть при себе собственные противотанковые средства.

Похоже атаку нам удалось остановить. Быстро оглядываюсь по сторонам — точно! Все вражеские танки подбиты, пехота кое-где залегла, а кое-где даже пятится назад. Хорошо, что у них при себе артиллерии не оказалось.

Луиза подаёт сигнал "приготовиться к атаке!" Солдаты справа и слева от меня цепляют штыки к карабинам. Я тоже вынимаю длинное игольчатое лезвие из гнезда под стволом, разворачиваю его и всё никак не могу попасть туда хвостовиком — руки от волнения трясутся, как говорится, словно кур воровала. Щёлк! Готово! А Луиза уже трубит атаку!

Командир лоррейнцев картинным жестом выхватывает из ножен свой палаш и орёт:

— Pour la Lorraine! * За Лоррейнию!

Наши подхватывают боевой клич и бросаются в атаку, и я, вдохновлённая общим порывом, бегу вместе со всеми. Как только перемахиваем через дорогу, броневики вновь открывают по врагу огонь поверх наших голов. Для меня сейчас весь мир сосредоточился на кончике штыка.

Райховцы бросаются нам навстречу. Я даже не успеваю испугаться, как передо мной вырастает некто в коричневой форме и в каске, немного похожей на ГДРовскую. Он судорожно дёргает рукоятку затвора своей винтовки, а потом бросает оружие и врастопырку поднимает руки. Мой штык останавливается буквально в дюйме от его живота.

— Nicht schießen! Nicht schießen! Ich gebe auf! * Не стреляйте! Не стреляйте! Я сдаюсь! — кричит мне этот Аника-воин. Бой уже покатился дальше, так что мы оказываемся позади контратакующих. Я обхожу райховца, тычу пальцем в сторону дороги и кричу:

— Хэнде хох! Лёс! Лёс! Шнеллер! — тот задирает руки над головой и вприпрыжку бежит под моим конвоем к броневикам.

Здесь я могу рассмотреть его поподробнее. На пленном короткая, по пояс, коричневая куртка, коричневые мешковатые штаны с накладными карманами и ботинки с гетрами. Каску у него забрали, и теперь ветерок играет с его причёской "под Гиммлера". Правда, долго любоваться на него не приходится, так как ко мне подлетает Луиза и начинает яростно ругать, видимо, за безрассудность.

В итоге стычка заканчивается нашей победой. Противник уничтожен или взят в плен: перескочившие через шоссе БТРы зажали вражеских солдат в клещи и фланговым огнём отрезали путь к бегству. Склон, на котором развернулась вся эта драма, усыпан телами в коричневой форме, среди которых попадаются, к сожалению, и тела в зелёной. Хотя нам удалось подбить все танки противника, но и сами мы потеряли почти все пушечные машины, кроме одной, а также два БТРа. У лоррейнцев один автомобиль сгорел, а остальные почти все требуют ремонта. Связисты наши пытаются подключиться к телефонной линии проходящей у дороги, но безуспешно.

Жанна принимает решение устроить опорный пункт вокруг блокпоста и выслать один из броневиков за подмогой. Всё ж таки мы получили сведения чрезвычайной важности — войска Райха вторглись на территорию Лоррейнии! Из БТРов она выбирает тот, на котором повреждена башня. В десант назначает двух наших автоматчиков (или вернее сказать автоматчиц), двух лоррейнских и меня грешную.

— Julie, je ne peux pas vous permettent de rester avec nous. C'est trop dangereux. Est-ce que vous attendez pour nous Ю la gare avec votre ami le capitaine. * Жюли, я не могу позволить тебе остаться с нами. Здесь слишком опасно. Будешь ждать нас на станции вместе с твоим приятелем-капитаном, — говорит она мне тоном, не терпящим возражений.

Луиза плачет у меня на груди, а я глажу её по волосам и дую в макушку, у самой тоже ведь глаза на мокром месте. На прощание мы крепко, с чувством целуемся и прерываемся лишь тогда, когда нам со всех сторон начинают свистеть и хлопать.

И опять увалы, горки, сосны, ёлки с двух сторон... Хорошо хоть идём раза в два побыстрее, чем сюда ехали.

В одной из деревень сержант, сидящий на командирском месте, приказывает остановиться. С двумя солдатами он заходит в ратушу. Я тоже выскакиваю наружу и прохаживаюсь вдоль машины, чтоб размять ноги. Собравшийся на площади народ, однако ж, поглядывает на нас не очень-то приветливо.

Блин, он там что, в цветах и красках весь бой описывает? Сколько можно-то уже? Прошло уже наверное полчаса. Люди, поглазев на нашу машину, большей частью разошлись по своим делам. Хм, а вон та группа молодых людей уходить, как я вижу, не собирается, да и одежда у них какая-то не деревенская...

Ко мне подходит один из наших лоррейнцев, под мышкой у него зажат автомат, палец лежит на спусковой скобе.

— Allons voir si tout est juste lЮ. *Давайте зайдём, посмотрим, всё ли там в порядке, — говорит он мне. — Et puis je n'aime pas ici. *А то не нравится мне здесь.

Я, хоть и понимаю его слова с пятое на десятое, киваю головой и расстёгиваю кобуру револьвера.

Заходим в гулкий полутёмный коридор ратуши, в котором нет ни души. Чёрт подери, где же сержант? В какой комнате? Внезапно двери справа от нас распахиваются. Парень в маске хватается за автомат лоррейнского солдата и начинает выкручивать его у того из рук. Я дёргаю револьвер из кобуры, но тут на мою голову обрушивается что-то мягкое, но тяжёлое.

Ох, как мне хреново. Голова гудит, как колокол. Хочу помассировать виски, но руки не двигаются. Они связаны моим собственным ремнём и притянуты к спинке кровати, на которой я лежу в совершенно голом виде. Я непроизвольно дёргаюсь и слышу глумливые смешки.

— Erwischtmiezekatze. Ich werde bald erfahren, dass Sie mit einem Revolver, der in einem SЭßwarengeschДft war Narr. * Попалась, кошечка. Я тебя сразу узнал, ты та дура с револьвером из кондитерской.

Едрён батон! Это же Дитрих! Лучше бы мне и не приходить в себя.

— Und glaubst du an mich erinnern? Warum schweigst du? * А ты меня помнишь? Чего молчишь? — он придвигает своё лицо почти вплотную к моему. В глазах его горит безумный огонёк.

— Нихт шпрехен зи фольксрайх, — отвечаю я сдавленным голосом.

— Ду люгст, гельветише швайне! — его слюна забрызгивает моё лицо, одной рукой он хватает меня за волосы, другую заносит для удара, но кто-то перехватывает её.

— Hey, Dietrich, nicht. Es ist wirklich nicht verstehen. Es ist nicht auszuschließen, Helvetia, und ein Ruthenia, sah ich sie unterhalten sich mit ihren Offizier. Wenn wir es aufgeben in seiner Gesamtheit, werden wir zu vergeben. Lassen Sie sie wissen die beteiligten Personen. *Эй, Дитрих, не надо. Она и правда не понимает. Она не из Гельвеции, а из Рутении: я видел, как она с их офицером болтала. Если мы её в целости сдадим, нам награда будет. Пусть ей знающие люди занимаются.

Странно, голос почти как у Ганса, а лицо совершенно другое. Чёрт, и откуда ему известно про Рутению, про офицера оттуда? Выходит, мы всё время под колпаком были?! Ну, правильно, тут же каждый второй против нас шпионит...

— Halt die Klappe, du Lappen! *Заткнись, тряпка! — рычит Дитрих, отталкивая моего неожиданного защитника. — Sie mochte man oder so etwas? Vielleicht mЖchten Sie ficken? Seien Sie der Erste, eh? Nein? Dann kЭmmern sich nicht darum! Das gleiche SchwДchling, genau wie dein bruder Hans... *Понравилась она тебе что ли? Может, хочешь трахнуть её? Будешь первым, а? Нет? Тогда не мешай! Такой же слюнтяй, как и твой брат Ганс...

Тот, покачав головой, выходит. Дитрих оборачивается ко мне с плотоядной ухмылочкой. У меня в голове крутится мотивчик: "Девчонку взяли под Шварцвальдом, а ей пятнадцать лет всего..." А хрена тебе! Врёшь. Не возьмёшь! Мы ещё посмотрим, за кем... Дитрих проводит рукой по моему телу, и меня аж передёргивает.

— Kalt? Nichts, jetzt warm *Холодно? Ничего, сейчас согреешься, — я пытаюсь пнуть его, но мои усилия тщетны, он лишь смеётся и стягивает с себя штаны. Как же хреново чувствовать себя беспомощной...Как? Как меня угораздило попасть в лапы к этой мрази? Ведь ещё совсем недавно, буквально прошлым вечером всё было замечательно! Кто-нибудь, заберите же меня отсюда!

Ха-ха, по сравнению с Жанной ты полный ноль, Дитрих! Впрочем, у него ведь и в мыслях нет доставить мне удовольствие. То, что он со мной сейчас делает, как раз и называется "лапать". Не знаю, как у других, но у меня чувство глубокого отвращения давит все остальные чувства.

Вот Дитриху надоедает мять и крутить мою грудь, и он лезет ниже. Отстань от меня, грязная тварь! Ну почему, почему со мной такое происходит? Меня пронзает острый укол боли. Сжав зубы, я терплю, надеясь, что хотя бы моё угрюмое молчание не позволит ему в полной мере ощутить превосходство надо мной. Но в какой-то момент меня прорывает. Из глаз потоком хлещут слёзы, которые я даже не могу утереть, и я начинаю громко крыть матом этого хренова арийца.

За Дитрихом следуют два его дружка. Фриц, так кажется его зовут, начинает с того, что затыкает мне рот ударом в скулу. Ничего, скотина, дай мне только добраться до тебя. Я еле-еле держусь на каких-то обрывках нервов и на этот раз уже не роняю ни звука, несмотря ни на что...

Наконец, меня оставляют в покое. Не знаю, сколько я так лежу. Может час, может два, а может минут десять. Но вот в комнату вновь вваливается изрядно поднабравшийся Дитрих. Он отвязывает меня и сбрасывает с кровати. Я пытаюсь подняться, но руки совсем не держат моё тело. Я инстинктивно сворачиваюсь клубочком, и в тот же момент проваливаюсь в небытие.

Прихожу в себя под утро. За окном ещё темно, но даже недолгий сон позволил мне хоть как-то восстановить силы. С трудом, но поднимаюсь. Ха-ха-ха, мы ещё поживём! Руки целы, ноги целы, что ещё? Передо мной на кровати, запрокинув голову, храпит Дитрих. Ха-ха-ха-ха-ха, ты, гад, ещё пожалеешь, что меня развязал! Думаешь, я тебя теперь живым отпущу? В голову приходит одна жуткая мысль, которая сейчас кажется мне чрезвычайно забавной... Я склоняюсь над своим спящим мучителем и впиваюсь зубами в его глотку. Рот наполняет солоноватая жидкость, Дитрих страшно хрипит, пытается оттолкнуть меня, но я держусь за его горло словно бультерьер. Вот он сучит ногами и затихает. Я, пошатываясь, выхожу из комнаты, даже не глянув на распростёртое передо мной тело.

Вот дрыхнут ещё двое. Один на диванчике, другой, вроде бы Фриц, за столом, обнявшись с высокой зелёной бутылкой. Где-то ещё должен быть брательник Ганса, но пока что его не видно и не слышно. На столе, помимо всего прочего, лежит разделочная доска с кусками ветчины, а рядом с ней длинный кухонный нож с толстым обухом. Я беру его и, подняв двумя руками над головой, всаживаю в спину Фрицу. По счастью, попадаю между ребёр, наверное, прямо в сердце, так как спящий только булькает и тут же затихает. Того, что на диванчике, тыкаю в правый бок пониже ребёр, там вроде бы должна быть печень.

Вдруг я слышу какой-то стон — в дверях стоит тот самый парень, голосом похожий на Ганса. Правда теперь, когда он ошеломлёнными глазами смотрит на меня, слова застревают у него в глотке. Дальше всё происходит молниеносно. Вот я бросаюсь на него, крепко сжав рукоять ножа в правой руке и упираясь левой в её головку. А вот я уже, опустив нож, стою в прихожей, кровь из указательного пальца, рассечённого об основание клинка, стекает по лезвию и смешивается там с кровью уничтоженных мною врагов. Передо мной на полу, зажав живот руками, сидит брат Ганса и мелко всхлипывает. Лицо его выглядит как у несчастного обиженного маленького мальчика.

Я разжимаю пальцы, и нож с глухим стуком втыкается в доски. О, зеркало! Подхожу к нему — добро пожаловать в Зомбилэнд! Рожа в кровище, руки в кровище, всё тело в синяках. Краше в гроб кладут. Меня вдруг охватывает нервная дрожь. Нет, нет, нет, не расслабляйся! Сейчас мне надо действовать, отходняк оставим на потом! Я забегаю на кухню, хватаю обеими руками стоящий на дровяной плите холодный чайник и пью, пока его крышка не падает мне в лицо.

Возвращаюсь в столовую, сгребаю со стола ветчину и подсохший хлеб и жадно жую. Силы мне ещё понадобятся. Оглядываю поле боя. Что, съели, фашисты недоделанные?! Вот так, проиграв кампанию, выигрывают войну! Вот так Танатос берёт верх над Эросом! Хахахахахахаха!

Откуда-то из глубин души возвращается здравый смысл. А ведь мне надо срочно убираться отсюда, пока райхопартизанены вокруг ещё спят.

Ч-чёрт мне же одеться надо! Свою форму обнаруживаю в углу спальни, некоторые пуговицы на ней вырваны с мясом, но носить ещё можно. Поверх неё натягиваю маскировочный комбинезон, одного из убитых, может хоть как-то поможет за своего сойти. Оружия моего нигде не видно, только в кармане одного из ранцев, Дитриха, наверное, нахожу темляк от своего револьвера — подарок Жанны. Такое чувство, что с тех пор, когда мы с ней виделись, прошла целая вечность... А вот и горн мой. Прикосновение к его меди словно придаёт мне сил. Не трусь, приятель, я тебя им не оставлю! Полежи-ка ты за пазухой.

Возвращаюсь в прихожую. Ишь ты, цивилизованные, блин! Возле выхода на подставке для зонтов стоят принадлежавшие покойным три карабина и автомат. Его-то я и беру с собой. Парень в коридоре больше не шевелится. На лице его теперь уже навсегда застыло скорбное выражение.

Толкаю дверь и выхожу в туман. Кровь молоточками стучит в висках. Куда идти? Где искать своих? Где теперь Жанна с Луизой? Что ж, по крайней мере, мне теперь есть, кого искать. Для начала попробую-ка я найти моих попутчиков. Вряд ли их куда-то далеко отвели.

Оказывается, меня держали во флигеле, вроде домика для гостей. Теперь я стою на широком заднем дворе с газоном, беседкой, фруктовым садиком. Хорошо устроились, гады! Через забор мне, пожалуй, и в здоровом-то состоянии не перелезть было, а уж в нынешней кондиции и подавно. По левую руку от меня виден двухэтажный дом с высокой крышей, по правую — большой амбар или сеновал. Загляну сначала туда, может там наших держат. Опять же, меньше шанс на кого-то нежелательного нарваться.Є

Мля! Так и помереть можно! Хорошо, что эта псина в вольере заперта. Чёрт, ноги совсем не держат. Мне бы отлежаться сейчас... Только бы никто сюда на лай не заявился. Как же от него голова болит, ей богу, я сейчас эту шавку пристрелю, и будь что будет...

Тут только до меня доходит, что оружие-то у меня в боевую готовность не приведено. Так, откидываем назад магазин, взводим затвор... А предохранитель у него как работает? Ага, вон флажок и красная "F" открыта, можно стрелять.

Осторожно заглядываю в амбар — там на первый взгляд ни души. Всё помещение уставлено какими-то ящиками разных размеров. Посмотрим, что у них тут. Многие выкрашены в зелёный и коричневый цвет. Некоторые заколочены, у некоторых крышка на защёлках. Вон тот приоткрытый стоит. Что там внутри? Батарея бутыльков с винтовыми пробками. На этикетках длинное название и крест в круге. Медикаменты какие-то, очевидно. А здесь что у нас? "Einhandgranaten 69". Вот это дело! В ящике лежит двадцать гранат, каждая в своей ячейке. Достаю один из этих увесистых толстеньких жестяных цилиндров. Его охватывает обод, на котором имеется планка с кольцом. Так, и что тут куда на энтой гранате крутить? Вот это кольцо, его дёргают или вокруг себя поворачивают? Блин! Толку от гранаты для меня ноль. Сложно, что ли, было инструкцию приложить? Впрочем, и кинуть-то я её сейчас смогу разве что себе под ноги. Но может, на что и сгодится, положу в карман.

Интересно, почему у них тут охрана не выставлена? Или те четверо долбодятлов и были охраной? Совсем тут эти партизанены ухи объелись... Ха-ха, оказывается, прилив хомяческого любопытства даже заглушил мои недавние переживания. Теперь, когда я об этом вспоминаю, в душе вновь вспыхивает гнев. Подпустить надо этим козлам петуха красного, чтоб впредь не смели хороших девушек обижать!

В глубине помещения, за штабелем из ящиков обнаруживается лестница на чердак. Посмотрим, что там. Кстати, сверху можно по сторонам осмотреться, определиться, в какой стороне наших искать. Эх, знать бы ещё, куда эти резистанцы-либертарьянцы сопровождающих моих дели... Жалко ведь их этим изуверам оставлять, да и в одиночку скучно как-то.

Вешаю автомат на шею и осторожно лезу вверх по лестнице. Мало ли кто там мог расположиться. Сердце часто колотится, но мои опасения оказываются напрасными. Вижу здесь топчан из досок, грубо сколоченную полку, стол, на котором стоит оплывший огарок свечи. Однако помещение хоть и оборудовано для жилья, но, похоже, уже долго не использовалось с этой целью. Может, раньше тут какого-нибудь работника селили, а потом хозяева стали заниматься контрабандой или снабжением мятежников и им лишние глаза стали ни к чему. Хотя... мне это кажется, или с топчана кто-то пыль смахнул?

Помимо прочего здесь имеется ещё и лесенка к слуховому окну. Поднимаюсь по ней и выбираюсь на крышу. Поодаль из тумана торчит часовая башня ратуши. Если доберусь туда, можно будет определить, откуда мы приехали и двинуться навстречу нашим. Вот только: "I'm an alien, I'm a little alien. Я хохол меж клятых москалив". То тут, то там раздаются звуки, свидетельствующие о том, что местные уже начинают подниматься. Впрочем, по идее люди сейчас на своих дворах по хозяйству работать должны, а не по улицам шататься. Опять же неужели противник на улицы патрули не выпустил? Как же мне прорваться-то? Хм. Нет, точно! Подпалить этот склад к чёртовой матери, а в суматохе попробовать смыться отсюда.

Идея конечно хорошая, но как её в жизнь претворить? Хлопаю по карманам комбинезона. О! Хорошо, что тут спички есть, а то возвращаться во флигель как-то не хочется. Почему-то я начинаю задним числом бояться убитых мною Дитриха и его подельников. Или, скажем, бояться, не бояться, но снова видеть их никакого желания нет.

Может, ещё в ящиках пошариться? Вдруг там у них зажигательные гранаты имеются? По крайней мере, лекарства на спирту там есть, но сгодятся ли они как топливо для мирового пожара?

Я уже собираюсь лезть назад, когда до моего слуха доносится какой-то далёкий, но очень знакомый звук. Постойте-постойте, да ведь это же моторы наших броневиков! Чёрт, они же здесь наверняка в засаду вляпаются! Что же делать?

Мои размышления прерывает звон колокола на башне ратуши. Часы что ли бьют? Раз... два... три... четыре... пять... шесть... Нет, это не часы — это набат! Значит, наших обнаружили.

По улицам уже стучат сапоги, слышны крики: "Achtung! Alarm! Helvetische Heer!" Чёрт! Сейчас кто-нибудь обязательно заинтересуется, почему эти убитые мной гамадрилы не явились по сигналу. Мне надо как-то продержаться до подхода своих. Или умереть героической смертью... Хахахахаха, но я, блин, не хочу умирать ради какой-то Гельвеции! Я в Россию, домой хочу! Какого чёрта я вообще здесь делаю!

Стоп-стоп-стоп! Спокойно, спокойно... Страх убивает разум. Блин, эк накатило, вчера даже такого не было! Думай, думай... Бежать сейчас навстречу нашим — это самоубийство: вряд ли я за повстанца сойду, да и сил нет совершенно. Пожалуй, я запрусь в этом сарае и подам сигнал, когда они войдут в деревню. Если только они войдут в деревню...

За стенкой шуршат чьи-то лёгкие и быстрые шаги. Я прислоняюсь спиной к запертым воротам, слева от прорезанной в них входной двери так, чтобы вошедшему меня не было видно.

— Joseph, bist du noch hier? Sag mir, Joseph. *Йозеф, ты ещё здесь? Ответь мне, Йозеф. — голос девичий, дрожит от волнения, а может ещё и от бега.

Девушка в тёмном платье с передником, не прекращая звать Йозефа, заходит внутрь амбара. Я захлопываю за её спиной дверь и защёлкиваю засов. Она испуганно оглядывается и вскрикивает: моя побитая, испачканная кровью Дитриха рожа и автомат в моих руках явно не придают ей душевного спокойствия.

— Хальт! Хенде хох! Айн ворт унд их щисен! — грозно шиплю я, глядя ей прямо в глаза. И что же мне с ней теперь делать? Отпускать пока нельзя, но и стрелять в неё как-то не хочется. Ха-ха, и я это говорю, после того, как мы с Юлечкой четырёх человек зарезали.

— Wer sind Sie? Und wo ist Joseph? — сдался ей этот Йозеф, милее жизни он ей что ли? Ё-моё, случаем, не тот ли это последний?

— Их нихт фольксдойч... фольксрайх шпрехт! — обрываю я свою пленницу, затем показываю на лестницу. — Шнеллер!

Бедняжка, роняя слёзы, взбирается наверх, я лезу следом. Ей почему-то даже в голову не приходит воспользоваться положением и попытаться спихнуть меня.

Блин, и какого чёрта я себя загоняю в угол? Надо было всё же попытаться задами-огородами уйти! А теперь уже деваться некуда. Будем здесь, на чердаке наших дожидаться. Достаю из-за пазухи трубу и кладу на стол. Когда гельвецийцы войдут в посёлок, я подам сигнал...

— Verdammte scheisse! — кричит кто-то во дворе. По всей видимости, это моих покойничков обнаружили. Сейчас по мою душу придут.

В это же самое время на окраине посёлка жахает пушка. Снаряд с жужжанием пролетает над нашими головами и разрывается под крышей ратуши. В воздух взлетают обломки балок и черепица. Мерный звон колокола обрывается. Началось!

Хлопки винтовочных выстрелов то и дело перекрываются стуком крупнокалиберных пулемётов, а вот орудия молчат: снарядов-то у нас не так уж много оставалось. Судя по звукам, дерутся жестоко, отступать никто не намерен. Из-за начавшегося боя про меня, похоже, забыли. По крайней мере, в занятый мною амбар никто лезть не пытается. Пленница моя уселась на топчан и что-то шепчет, прижав пальцы к губам, молитвы читает, наверное.

В степенную винтовочную перестрелку вдруг врываются хлопки гранат и автоматные очереди. Судя по тому, что звуки их доносятся с южной стороны, наши предприняли удар с фланга. Бой всё ближе подкатывается к нам. Я стою у окна с автоматом в готовности открыть огонь по противнику, который окажется в поле зрения.

Похоже, решительные действия Жанны снова увенчались успехом. Звуки выстрелов с окраины посёлка перемещаются к центру. Я вижу бегущего, что есть силы, человека в пятнистом комбинезоне. Вот он останавливается, чтобы перевести дыхание, а потом, прислонив свою винтовку к изгороди, начинает стягивать с себя компрометирующую одёжку. С мстительной улыбкой я прижимаю приклад к плечу и даю по этой мишени короткую очередь.

— Wage es nicht! Nicht schießen! * Не надо! Не стреляйте! — с криком бросается ко мне моя пленница.

— ZurЭck! *Назад! — кричу я в ответ и размахиваюсь прикладом.

Девушка бухается передо мной на колени.

— Nicht schießen! Ich bitte dich, nicht schießen! *Не стреляйте! Я умоляю, не стреляйте! — слёзы ручейками бегут у неё из глаз.

— Das ist Krieg. *Это война, — коротко бросаю я в ответ.

Выстрелы хлопают уже где-то на другом краю, зато слышна перекличка на французском. Думаю, самое время подать сигнал, что я здесь. Стоп! Комбинезон, на мне же сейчас комбинезон повстанцев. Сбрасываю его и, высунувшись в окно, прикладываю свою трубу к губам. А что же мне сыграть-то? Подаю "слушайте все", а потом первую строфу "Песни о встречном", теперь Жанна с Луизой поймут, что я здесь.

— Wir sind umzingelt! *Мы окружены! — кричат где-то неподалёку от нас.

Внизу появляются солдаты в оливково-зелёных мундирах. Я машу им рукой, высунувшись в окно, насколько это только возможно.

— Camarades, je suis lЮ! *Товарищи, я здесь!

Неподвижно сижу на чурбане для колки дров, подставив лицо взошедшему солнышку. Именно здесь, когда мы пересекали двор, у меня внезапно кончилось горючее, села батарейка или как это ещё назвать. В общем ноги подкосились и отказались шагать дальше. На душе какая-то пустота. Глаза у меня закрыты, но спать совсем не хочется, и уши ловят каждый долетающий до меня звук.

Вот в амбаре удивлённо переговариваются наши и лоррейнские солдаты. Моя пленница, которую, как оказалось, зовут Магда, рыдает над телом своего Йозефа. Урчат моторы, стучат сапоги. О! А вот эту походку я знаю!

Усилием воли разлепляю веки и не могу сдержать радостной улыбки. Жанна, Луиза, как же давно мы с вами не виделись! Словно гора падает с моих плеч. Что ж это я сижу? Распрямляюсь, как пружина, и салютую своему командиру.

— OhИ, mon lieutenant! *Здравия желаю, мой лейтенант!

Жанна несколько растерянно салютует в ответ. Не успевает её рука опуститься вниз, как Луиза уже висит у меня на шее, приговаривая:

— Vous Йtes vivant, Julie! Quelle joie! *Ты жива, Жюли! Какое счастье!

Я сразу начинаю успокаивать её, хотя сама едва стою на ногах. Потом пытаюсь, насколько позволяют мне пройденные с Луизой уроки, дать командиру доклад о случившемся. Жанна слушает меня с каменным лицом.

Опершись на Луизу и Жанну, я добираюсь до главной площади этого клятого посёлка. Возле ратуши лоррейнский лейтенант, взобравшийся на гельвецийский броневик, вроде как агитирует местное население за советскую власть. (Ха-ха, вообще-то это идея, да вот только языков я, Петька, не знаю). У колёс его импровизированной трибуны сидят несколько связанных типов в комбинезонах и сухонький пожилой очкарик в форме почтово-телеграфного служащего, о чём свидетельствует нашивка с крылатым конвертом у него на груди.

Тем временем сбоку к колонне грузовиков и броневиков одна за другой пристраиваются местные колымаги — автомобили вроде полуторок, но с более благородными обводами. К концу пламенной речи их уже насчитывается штук пять. Каждую новоприбывшую машину тут же облепляют лоррейнские солдаты. Водители недовольно поглядывают на незваных пассажиров. Последним подкатывает наш броневик, захваченный давеча повстанцами. А вот и мои товарищи по несчастью. Хм, судя по отсутствию на их лицах и одежде заметных повреждений, к ним судьба оказалась более благосклонной, чем ко мне.

По всей видимости, наши союзники заключили с местными сделку. Те помогают нам с транспортом, а в ответ лоррейнское командование не будет лютовать по поводу их сотрудничества с повстанцами. Впрочем, это всего лишь догадки с моей стороны.

Финальным аккордом выступления становится фейерверк — это взлетает на воздух сарай с военной контрабандой, в котором я пряталась. Воспользовавшись возникшим замешательством, мы грузим в машины пленных и грузимся сами.

Покончив, таким образом, с делами, мы выполняем тактический приём "бегство". Экспроприированные у местного населения автомобили и грузовик с пленными едут в середине колонны. Наш броневик идёт сразу за головной пушечной БРМ. Луиза сидит подле меня, крепко сжимая в руках свой карабин, на лице её читается решимость любой ценой оградить меня от всех возможных неприятностей. Боже мой, как же всё-таки она мила!

Когда мы прибываем на станцию, меня вместе с ранеными помещают в полевой лазарет, где уже лежали две наших девушки. Вскоре в нашу палатку вбегает обеспокоенный Голованов. Жанна, передав ему меня с рук на руки, удаляется вместе с Луизой. Надо отметить, что и другим своим солдатам, попавшим сюда, она уделила достаточно внимания. Капитан на все мои вопросы качает головой и говорит, что я должна сперва отдохнуть. Что поделать, приходится подчиниться его приказу.

Пережитое всё же сказывается на моих нервах. Главным кошмаром оказываются даже не столько воспоминания о морде Дитриха, хотя и в этом нет абсолютно ничего хорошего, сколько накативший перед рассветом, часа в 3-4 утра, приступ иррационального, бессмысленного страха. Такое чувство, что если я не вскочу с постели и не убегу, неважно куда, только подальше, то мне придёт неминуемый конец. Чтобы избавиться от него, делаю несколько физических упражнений. Вроде бы отпустило, но... я почему-то не могу заставить себя лечь в постель. Тогда я заворачиваюсь в свою шинель (по счастью большинство моих вещей, кроме денег и оружия, обнаружилось в ратуше) и ложусь спать на полу, рядом со своей койкой. Пытаюсь заснуть, но мне мешает рёв и гул моторов за брезентовыми стенками нашей палатки. И что они там так расшумелись?

Наутро ловлю на себе удивлённые взгляды лоррейнцев и сочувствующие сослуживцев. Хотя нет, правильнее сказать, что в лицах раненых из нашей роты прямо таки читается выражение "она безнадёжна". В общем, у меня пропадает последнее желание оставаться в этой палатке ещё хоть на минуту. Наскоро проглотив утреннюю овсянку, прощаюсь со всеми и, подхватив свои вещи, чуть ли не бегом выскакиваю наружу.

Здесь тоже полно людей, но все они активно перемещаются, занятые своими делами и заботами, а не смотрят на меня всей компанией, как на сумасшедшую. Хм, и у меня такое чувство, что за ночь гельвецийцев на станции стало гораздо больше. Большинство из них мне незнакомо, однако, на рукавах их кителей такие же нашивки с бойцовым котом, как и у меня. Впрочем, есть между нами и большое отличие — моя форма после всех недавних приключений так и осталась в плачевном состоянии. И это проблема — попадусь сейчас на глаза какому-нибудь ретивому сержанту, и он устроит мне цирк с конями. Посему пристраиваюсь у входа в больничную палатку на штабеле шпал, скидываю свой китель и достаю из ранца швейные принадлежности. Да уж, один карман наполовину оторван, на плече швы разошлись, несколько пуговиц болтаются на честном слове.

И снова, как при игре на трубе, ощущение такое, что руки сами делают привычную работу. Иголка так и летает в моих руках. Стежки ложатся быстро и ровно. Что ж, если выгонят из армии, я вполне найду, где мне устроиться, ха-ха.

Не успеваю покончить с ремонтом кителя, как является Голованов. Ему уже кто-то наплёл о моих ночных кошмарах или что-то в этом духе, и он теперь садится рядом со мной и начинает донимать вопросами о самочувствии.

— Получать сотрясение мозгов и нервные потрясения у меня уже становится дурной привычкой, — пытаюсь отшутиться я, но получается как-то хреново. — На этот раз вон даже память не потеряла.

Руки, только что творившие чудеса рукоделия, вдруг начинают подрагивать, и я сцепляю их в замок, чтобы это было не так заметно. Капитан кладёт поверх них свою ладонь.

— Может, ты зря встала? Полежала бы ещё, отдохнула...

Его успокаивающий тон почему-то действует на меня, как красная тряпка на быка, а ведь ещё пару минут назад мне страсть как хотелось поговорить с кем-нибудь по душам.

— И сколько мне прикажешь там, как бревну валяться?! Что мне там делать, кроме как пялиться в потолок и жалеть себя бедную?! Рассказал бы лучше новости последние, как вчера обещал!

Проходящие мимо военные оглядываются на нас кто с удивлением, кто с настороженностью. Ах ты, чёрт, я же совсем забыла, что мы по-русски, в смысле по-рутенийски, говорим!

— Мне бы сейчас отвлечься надо — подумать о мировых проблемах заместо своих, — добавляю я виновато. В самом деле, что же это я набрасываюсь на человека, который один только меня в более или менее полной мере понимает, который, в конце концов, сам за меня волнуется.

Голованов издаёт смешок в стиле товарища Сухова.

— Главные новости как раз таки вас касаются. Ещё вчера вечером Лоррейния направила ноту протеста Райху по поводу вторжения на её территорию. Сегодня утром по радио зачитали заметку из "Имперского обозревателя" с ответной нотой, где говорится, что райховские танки просто заблудились во время манёвров.

— Что, правда? Прямо так и заявили? Неужели ничего умнее придумать не могли?

— Конечно, никто в такое не поверит, — кивает Голованов. — И наверняка, ответ готовили в спешке. Однако, дипломатическое лицо сохранено. Кстати, тебя не удивляет, что сегодня здесь весьма шумно? Это ваш 124-й гельвецийский полк выдвигается к границе. Ситуация тревожная — несмотря на волнения среди гражданских, никто не ожидал, что в Шварцвальдском егерском полку найдутся изменники. А это значит, что в северной границе Лорренйна теперь имеются крупные дыры, через которые райховцы могут ходить сюда, как к себе домой.

— А почему этим самым егерям так сильно доверяли? — я не могу сдержать своего удивления. — Ведь если это местная часть, ей сам бог велел быть заодно с повстанцами.

Голованов стягивает с макушки фуражку и теребит себе волосы.

— Тут всё непросто: шварцвальдские егеря — герои борьбы за независимость Лоррейна. Двадцать лет назад они взорвали тоннель на Чёртовом перевале, в результате были оборваны коммуникации двух дивизий Райха, после чего тем пришлось сдаться. Я об этой операции даже реферат в училище писал. Так что ничего странного в доверии к ним нет. К тому же, они вплоть до последнего дня никак своей нелояльности не проявляли.

Но я хотел поговорить о другом. В Шварцбурге произошли столкновения между сторонниками Райха и Гельвеции, так что в городе всё же ввели военное положение. Уже сегодня туда отправится "Fafner", и я вместе с ним...

— Хм. Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Так у нас получается?

Капитан опускается передо мной на одно колено и берёт за руку. Глаза его, тёмно-васильковые, со множеством красных бессонных прожилок, словно заглядывают мне в душу.

— Слушай, Юля, поехали со мной, а? Я вдруг понял, что очень не хочу тебя потерять.

— Qu'est-ce qui se passe ici, capitaine? J'espХre que je n'ai pas cassИ une dИclaration d'amour? * Что тут происходит, капитан? Надеюсь, я не прервала объяснение в любви? — за спиной Голованова вырастает Жанна в сопровождении Луизы. А ведь я даже не заметила, как они подошли!

Капитан, не спеша, выпрямляется и поворачивается к ней. Только сейчас я замечаю, что Жанна с Головановым, оказывается, одного роста. Несколько секунд они сверлят друг друга глазами. Луиза, бросившаяся было мне на шею, испуганно шепчет на ухо:

— Ce qui ne va avec eux? *Что это с ними?

— J'ai seulement dit qu'il pouvait prendre soin de Julie jusqu'Ю ce qu'elle rИcupИrИs aprХs l'incident avec son. *Я лишь говорил, что мог бы позаботиться о Жюли, пока она не оправится после случившегося с ней, — Голованов произносит эти слова так, словно делает Жанне выговор.

— Avez-vous jamais pensИ que je donnerai, Julie le soin de la personne avec laquelle nous sommes tous deux un couple de jours et ne savent pas? *Неужели ты мог подумать, что я отдам Жюли на попечение человека, с которым мы обе и пары дней не знакомы? — с издёвкой отвечает она.

Капитан упрямо наклоняет вперёд свою голову и теперь уже смотрит на моего командира по-волчьи, исподлобья.

— Je suis le seul ici qui sont capables de communiquer pleinement avec elle, le seul qui comprenne ses paroles. *Я единственный здесь, кто способен с ней полноценно общаться, единственный, кто понимает её слова.

Жанна упирает руки в боки и громко хохочет.

— Ha-ha-ha. Cela signifie que vous, monsieur le capitaine, d'aller travailler comme traductrice dans un clairon simple Ю partir de l'HelvИtie? Et combien de temps vous pouvez lui donner, et quelle est votre mot Ю dire sur les autoritИs diplomatiques? * Ха-ха-ха. Значит вы, месье капитан, собираетесь работать переводчиком у простого гельвецийского горниста? А сколько времени ты сможешь ей уделить, и что скажет на это твоё дипломатическое начальство?

Но у Голованова, похоже, есть ещё тузы в рукаве:

— Si quelqu'un maintenant et peut prendre soin d'elle, c'est moi. Vous n'Йtes pas aujourd'hui, demain ira vers l'avant, mais je dois rester Ю l'arriХre. Ou voulez-vous de la laisser ici tout seul? * Если кто сейчас и может позаботиться о ней, то это я. Вы не сегодня-завтра отправитесь на фронт, а мне предстоит остаться в тылу. Или ты хочешь бросить её здесь в одиночестве?

— Je suis Ю l'avant et tout Ю fait capable de prendre soin d'elle! * Я и на фронте вполне смогу о ней позаботиться!

— Oui, oui! Je vois que vous avez dИjЮ pris soin d'elle! * Да, да! Я вижу, как ты о ней уже позаботилась!

Тут он попадает Жанне в больное место, так что она вздыхает и отводит взгляд.

— Je ne blБme pas que sa a pris avec lui, et qui a envoyИ Ю vous. C'est ce que je n'ai pas eu Ю faire. * Я виновата не в том, что взяла её с собой, а в том, что отправила к тебе. Вот этого мне не надо было делать.

Из-за станционных домов до нас доносится пение трубы — играют гельвецийский сигнал "сбор командиров".

— Je dois y aller, mais notre conversation n'est pas encore terminИ *Я должна идти, но наш разговор ещё не окончен, — бросает Голованову Жанна, раздражённо цыкнув зубом. — Louise, je vous demande de prendre soin de Julie, tandis que je ne serais pas *Луиза, поручаю тебе присмотреть за Жюли, пока меня не будет.

Луиза крепко вцепляется в мою руку и грозно, насколько может, сверлит капитана взглядом, словно опасается, что он сей же час похитит меня и вывезет из страны. Голованов же при виде её мордашки не может сдержаться от хохота.

Тем временем на горизонте, посвёркивая стёклышками очков, появляется ещё один старый знакомый — мусью аджюден. На роже самодовольное выражение, под мышкой стек зажат. Не, ну этого следовало ожидать — должен же кто-то поинтересоваться, "почему ты, сука, в танке не сгорел". Я спешно одеваю китель и застёгиваю пуговицы. Хорошо, что уже всё успела починить.

— Vous Йtes ici, capitaine, et je comptais sur votre aide dans une affaire sensible impliquant mademoiselle Champloix. *О, какая удача! Вы уже здесь, капитан, а я как раз рассчитывал на вашу помощь в одном деликатном деле, касающемся мадемуазель Шамплуа. — Леон с некоторым беспокойством оглядывается по сторонам. — Un lieutenant Burke, si je comprends bien, il n'ya pas Ю proximitИ? *А лейтенанта Бурке, как я понимаю, здесь поблизости нет?

— Vous avez juste ratИ une couple de minutes *Вы с ней разминулись буквально на пару минут, — отвечает несколько озадаченный Голованов.

— Non, non, c'est encore mieux *Нет, нет, это даже к лучшему, — улыбается Леон, а у меня от его улыбки, от тона, каким были сказаны его слова, вдруг ползут по коже мурашки.

— Soldats au garde-Ю-vous! * Солдаты, смирно! — нет, не получается всё же у мусью жандарма командным голосом говорить: каждый раз при этом петуха пускает. Но делать нечего, вытягиваемся с Луизой по стойке смирно. Голованов встаёт сбоку, сложивши руки на груди.

— Soldat Champloix, ce qui vous est arrivИ, bien sШr, regrettable. Accepter ma sympathie. Cependant, votre comportement en captivitИ est entiХrement remboursИ la totalitИ d'entre vous s'est engagИe Ю cette faute! Votre force, votre esprit de combat, votre dИsir de dИtruire l'ennemi Ю tout prix, devrait Йtre un exemple pour le reste! — стек аджюдена упирается мне в грудь, капитан смотрит на Леона с прищуром, словно бы прицеливаясь, но тот, по-видимому, упивается своей речью и ничего не замечает. — Par consИquent, je demande que vous avez prИsentИ Ю son histoire en dИtail. Je tiens Ю souligner — tous les dИtails! Et demain matin, je me tourne dans mon rapport. Ah oui, le lieutenant Burke au sujet qu'il n'est pas nИcessaire. ConsidИrez cette demande mon.* Рядовая Шамплуа, то, что с вами произошло, конечно, прискорбно. Примите моё сочувствие. Однако, ваше поведение в плену полностью искупило все совершённые вами до этого проступки! Ваша стойкость, ваш боевой дух, ваше стремление уничтожить противника любой ценой должны послужить примером для остальных! Поэтому я требую, чтобы вы к изложили свою историю во всех подробностях. Я подчёркиваю — во всех! И к завтрашнему утру передайте свой рапорт мне. Ах да, лейтенанту Бурке про это знать не обязательно. Считайте это моей просьбой.

Голованов переводит всё до конца, но слова, падающие с его губ, выдают кипящие в глубине его души чувства.

— FacilitИ! *Вольно! — командует нам с Луизой Леон. — J'ai l'honneur, le capitaine. *Честь имею, капитан.

— S'exprimant sur l'honneur. Ne pensez-vous pas qu'il est malhonnЙte, de rendre la jeune fille dans cette situation, mettez-vous sur l'Иcran? * Раз уж речь зашла о чести. А вам не кажется, что это бесчестно, заставлять девушку в такой ситуации выставлять себя на всеобщее обозрение? — мрачно говорит в ответ Голованов.

— Mademoiselle Julie est un soldat. Il doit accomplir son devoir envers la Patrie! Ne vous m'expliquer que la guerre ne sont pas seulement sur le champ de bataille. En outre, je voudrais vous demander de ne pas s'ingИrer dans les affaires internes de l'armИe d'HelvИtie. * Мадемуазель Шамплуа — солдат. Она обязана выполнять свой долг перед Родиной! Не мне вам объяснять, что войну ведут не только на поле боя. Кроме того, я попросил бы вас не вмешиваться во внутренние дела гельвецийской армии.

Капитан, судя по его лицу, готов смешать Леона с землёй, однако вокруг нас собралось уже немало любопытствующих, привлечённых фальцетом аджюдена: лоррейнские и гельвецийские солдаты, медсёстры, железнодорожники. А кроме того, как я понимаю, noblesse oblige не вступать в драки с младшими по званию союзными офицерами из-за судьбы простого солдата...

Жандарм с торжествующей физиономией салютует Голованову и разворачивается, щёлкнув каблуками, но тут же получает пинок в корму и бороздит носом пыль. Все вокруг хохочут, но когда Леон, лицо которого стало вдруг серьёзным и жёстким, словно это не он тут пару мгновений назад ухмылялся, поднимается на ноги, смех обрывается.

— Je m'en souviens, le capitaine. *Я запомню это, капитан.

— Je n'oublie pas non plus, adjudant. *Я тоже не забуду, аджюден.

В связи с тем, что трансляция Шекспира прекратилась, народ расходится по своим делам, многие явно строят разнообразные догадки насчёт меня. Ох и не нравятся мне эти косые насмешливые взгляды. Чёрт подери, угораздило же влипнуть в такую историю! Хочется вернуться в прошлое и убить этих хреновых инсургентов ещё раз!

Луиза решительно тянет меня за собой, намереваясь, видимо, увести подальше от этого места. Мы идём мимо вагонов, паровозов, броневиков, танков и автомобилей к месту, где расположилась наша рота. И откуда только всё это за ночь взялось? То-то мне сон не шёл. За этим вопросом следует другой, который вряд ли пришёл бы мне в голову, если бы мне реально было 15 лет — и как они только всю эту технику снабжают?

От приземистых прямоугольных танков Райха, танки гельвецийские отличаются скошенными хищными обводами. Словно только и ждут момента, чтобы сорваться с места и полететь по вражеской автостраде. Хы-хы-хы.

— Гремя огнём, сияя блеском стали, пойдут машины в яростный поход, — мурлычу я себе под нос, — когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин...

— А что это за товарищ Сталин? — вдруг недоумённо спрашивает Голованов, который, оказывается, всё это время шёл за нами по пятам. — Это фамилия такая?

Меня прошибает холодный пот. Что же ему сказать, чем бы отвлечь? Пытаюсь изобразить умильную мордочку

— Э-э... это долгая и запутанная история... И я... обязательно расскажу её, но... э... когда буду готова, хорошо?

— Ну, ладно, если не хочешь говорить, не говори. Кстати, ты подсказала мне одну интересную идею, — капитан поднимает указательный палец вверх. — Mademoiselle, ne vous dИrange pas si nous faisons un petit dИtour et me regarder dans le coupИ? * Мадемуазель, вы не возражаете, если мы сделаем небольшой крюк и заглянем ко мне в купе? — с улыбкой спрашивает он Луизу.

Мы поворачиваем назад и возвращаемся к железной дороге. Состав, в котором временно пребывает капитан, отстаивается в тупике. Несколько длинных тёмно-синих вагонов с прямоугольными окнами и целым лесом труб-грибков на крышах, по всей видимости, служат чем-то вроде офицерского общежития. Луиза наотрез отказывается заходить внутрь, несмотря на все уговоры товарища капитана и даже, э-хе-хе, даже на его обещание непременно сводить в кондитерскую, как только мы окажемся в городе. Меня она, естественно, тоже не пускает. Я вдруг ловлю себя на мысли, что мне и правда очень не хочется оказаться в тесном замкнутом пространстве наедине с кем бы то ни было.

Голованов взлетает по лесенке, и вот я уже вижу, как он проходит по коридору и скрывается в третьем слева купе. Минут через пять он возвращается к нам, что-то пряча за спиной.

— Дарю от чистого сердца, надеюсь, он придётся тебе по душе.

У меня в руках оказывается небольшой квадратного вида пистолетик из разряда тех, что называют карманными, жилетными и, конечно же, дамскими, в плоской кожаной желтоватого цвета кобуре. Оружие такое зачастую бывает никелированным, обильно гравированным, с перламутровыми, а в новейшее время даже с какими-нибудь розовенькими щёчками рукоятки, но здесь у нас не тот случай. Из гравировки имеется только стилизованная под лозу волнистая линия на воронёном боку кожуха-затвора да надписи "1-я респ. оруж. фабрика" и "ТОВАРИЩ". На донышке магазина тоже надпись — "Калибр 7,5". Извлекаю его из рукоятки — на стенке пять отверстий с номерами от 2 до 6. Экая забота о пользователе! Зажимаю пистолет в руке, утопив в рукоятку клавишу рамочного предохранителя, и щёлкаю затвором, чтобы убедиться, нет ли патрона в патроннике. Что ж, его там нет.

— Смотри сюда, — говорит Голованов, — этот стерженёк — индикатор патрона. Так что можно сразу определить, заряжен ли он. А вообще-то этот пистолет можно без опаски с патроном в стволе носить: у него механизм самовзводный, выстрелит, только если спуск полностью выжмешь. Чтобы обратно на предохранитель поставить, надо вот эту кнопочку с боку нажать.

Хорошая вещь, но мне бы сейчас к нему ещё винтовку с оптическим прицелом — пострелять инсургентов, сколько возможно, а потом из этого пистолета можно застрелиться, чтобы живой не взяли. Хм, но думаю, лучше мне товарищу капитану о таких мыслях не говорить.

А он вслед за пистолетом протягивает мне вельветовый мешочек с затяжной горловиной:

— Здесь служебная кобура и пачка патронов, пользуйся на здоровье.

— Спасибо, прекрасный подарок. Да только не конфискуют ли его у меня?

— А ты не показывай его каждому встречному, носи в кармане, кобура как раз для этого приспособлена. Ну и лейтенант твоя должна как-то с этим вопросом поспособствовать.

Похвастаться перед Жанной своим новым "товарищем" удаётся не сразу. Возвращается она со сбора командиров, уже зная о визите Леона, и поэтому находится в состоянии ярости.

— Oh, il un coquin! Pour moi, Julie, vous devriez voir comment je bБton lui ses lunettes Ю l'endroit oЫ le soleil peeps rarement! *Ах, каков мерзавец! За мной, Жюли, ты должна посмотреть, как я засуну ему его очки в то место, куда редко заглядывает солнце!

Длинноногая Жанна отмеривает шаг за шагом, печатая его так, словно заколачивает сваи. Мне приходится чуть ли не бежать за ней. Однако ж, возле жандармского вагона нам приходится притормозить: хмурый караульный в стальном шлеме и с карабином с примкнутым штыком за плечами отнюдь не горит желанием пропускать нас внутрь.

— LИon! Allez, lБche vils! *Леон! Выходи, подлый трус! — орёт Жанна во весь голос.

Как это ни странно, мусью аджюден не заставляет себя ждать. Его недовольная физиономия высовывается из тамбура и отдаёт распоряжение не чинить нам препятствий. Купе, в которых поселились жандармы, более похожи на маленькие гостиничные номера: там есть кожаный диван, дубовый стол с ящиками, шкаф, отдельная туалетная комната. В общем, если и не класс "люкс", то что-то вроде того. На столе у Леона лежат перьевая ручка и заляпанная промокашка, видимо, мы оторвали его от каких-то дел.

— LИon, salaud, tu es Ю nouveau essayer de me joindre par mes subordonnИs?! *Леон, сволочь, ты опять пытаешься добраться до меня через моих подчинённых?! - голос Жанны подобен шипению змеи.

— GrБce Ю tes amants, allez-vous dire? — усмехается жандарм. — En fait, je dois vous dire Ю se plaindre, car une fois encore mettre en place avec la honte Ю cause de votre bien-aimИe Julie. Quelqu'un d'autre Ю ma place pendant une longue pИriode vous conviendrait Ю la fois une vie joyeuse.*Через твоих любовниц, ты хотела сказать? Вообще это я должен тебе жаловаться, потому что в очередной раз терплю позор из-за твоей любимой Жюли. Кто-нибудь другой на моём месте уже давно устроил бы вам обеим весёлую жизнь.

— Je ne veux pas aller Ю ce sujet des rumeurs dИsagrИables! * Я не желаю, чтобы о ней ходили всякие мерзкие слухи!

— Les rumeurs vont dИjЮ sans ma participation, — отмахивается от неё Леон. — Pouvez-vous calmer, pas Иtonnant, avec qui Julie est votre sommeil: chacun se demandant qui est le prochain Ю Йtre tuИ Ю cТtИ d'elle. Je n'aime pas ces sentiments, et j'ai l'intention de les briser, de sorte que vous m'en dire plus merci d'.*Слухи уже ходят без всякого моего участия. Можешь успокоиться, никому не интересно, с кем твоя Жюли спит: всем интересно, кого следующего рядом с ней убьют. Мне эти настроения не нравятся, и я хочу их переломить, так что ты мне ещё спасибо сказать должна.

Жанна усаживается на стол, закинув ногу за ногу.

— Eh bien, pourquoi me parler de votre machinations contre Julie "ne sait pas nИcessairement"? *Хорошо, тогда почему мне про твои махинации в отношении Жюли "знать не обязательно"?

— Votre travail — au commandement des soldats sur le champ de bataille, mon — de se battre sur le front de la politique et de propagande. Etes-vous en ces matiХres ne comprenais pas. * Твоё дело — командовать солдатами на поле боя, моё — вести борьбу на фронте политики и пропаганды. А ты в этих вопросах совершенно не разбираешься, — жандарм снимает с переносицы очки и протирает их платочком.

Ишь ты, о политике и пропаганде говорит, и о том, что Жанна в них не компренэ. Этак мне, пожалуй, придётся в один прекрасный день политического убежища у Голованова просить.

Леон, водрузив свои окуляры на место, смотрит на меня и.

— Et une autre chose — je vais vous prendre Mademoiselle Champloix pour un couple de jours, l'emmener en ville Ю l'endroit oЫ elle a tИmoignИ grБce Ю notre interprХte... *И ещё одно — я заберу у тебя мадемуазель Шамплуа на пару-тройку дней, свожу её в город, чтобы она дала показания через нашего переводчика...

Последние слова заглушаются грохотом: Жанна бьёт сапогом по двери купе, за которую мусью аджюден выскакивает в самом буквальном смысле в мгновение ока. Разворачивается битва за овладение этой самой дверью. На стороне Жанны выгодное тактическое положение, позволяющее упереться ногой в стенку, на стороне Леона — яростное желание выжить и спасти хоть какие-то остатки своего авторитета.

— Quand allez-vous devenir un adulte, Burke? Vous savez, un jour je me lasse de vos bouffonneries supporter! Pensez Ю comment vous appliquez l'exemple de sa Julie. * Когда ты уже повзрослеешь, Бурке? Знаешь, в один прекрасный день мне надоест терпеть твои выходки! Подумай, какой пример ты подаёшь своей Жюли.

— Vous pouvez penser que vous avez changИ depuis jours d'Иcole, de Pierre! * Как будто ты изменился со школьных времён, де Пьер!

Дверь, наконец, откатывается в сторону, но Жанна уже, похоже, не собирается потрошить жандарма заживо. Только её закушенная губа напоминает о бушевавшей здесь минуту назад буре.

— Мадемуазель, на завтрашний день ви будьете обьязаны поехать со мной в горо?д. И не забывайте про ваш рапоЄрт, — распевно обращается ко мне Леон. Жанна за его спиной грустно разводит руками.

Вот гусь, а? Уже и по-русски где-то выучился. Получается, у него действительно в этом деле есть личная заинтересованность.

— LИon, qu'il s'agisse d'amis, s'il vous plaНt effectuer la mЙme requЙte. * Леон, будь другом, выполни, пожалуйста, одну просьбу, — говорит Жанна, встав рядом со мной.

— Que voulez-vous? *Что тебе нужно? — настораживается жандарм.

Жанна обнимает меня за талию.

— Laissez-nous ici avec Julie, et moi descendre, vous retrouvez un peu d'exercice pendant une heure. * Оставь нас с Жюли тут, а сам сходи, найди себе какое-нибудь занятие на часок.

Теперь для Леона пришла очередь возмущаться.

— Sortez! Vous allez faire ici sa dИpravation que sur mon cadavre! * Вон отсюда! Ты будешь заниматься здесь своим развратом только через мой труп! — орёт он, краснея, как рак. Ощущение от его крика такое, словно кто-то проводит гигантским напильником по стеклу.

При спуске по лесенке жандармского вагона Жанна, словно кавалер, подаёт мне руку. Так, держась за руки, мы и идём по перрону в расположение роты. Сбоку от нас гневно пыхтит огромный, закованный в броню паровоз "Фафнира". Да, бронепоезд сейчас и в самом деле похож на пробуждающегося дракона. Облака пара клубятся над ним, тяжёлыми волнами плывёт по воздуху резкий запах сгоревшего мазута. Лоррейнские солдаты в кожаных шлемах толпятся возле открытых массивных дверей, курят, болтают, поглядывают на часы.

Ой, блин, память моя девичья! Ведь Голованов на нём в город отправляется! Надо же ему рассказать, что Леон меня завтра туда же повезёт. Вдруг нам повезёт, и мы с товарищем капитаном увидеться сможем? Я невольно замедляю ход, и Жанна удивлённо оборачивается ко мне.

— Jeanne... laissez-moi dire... au revoir... au capitaine. * Жанна, позволь мне проститься с капитаном, — как всё же хорошо иметь идеальный слух... и хорошую подругу, готовую учить тебя французскому.

Лейтенант поправляет воротник моего кителя и говорит, с улыбкой глядя мне в глаза:

— Bien sШr, Julie, permet tout simplement pas rester longtemps, mais sinon je me fБche. * Конечно, Жюли, разрешаю, только не долго задерживайся, а то я могу рассердиться.

Однако, среди тёмно-зеленых мундиров и кожаных шлемов я капитана не вижу. Пробегаю в конец состава, потом вновь к паровозу — нет его нигде! Может, где-то в вагоне уже? По счастью долго искать Голованова мне не приходится. Вон он, направляется ко мне быстрым шагом, едва не переходя на бег, со стороны нашей роты. Видимо, сам хотел со мной попрощаться, но не застал на месте.

Жмём друг другу руки и желаем удачи. Товарищ капитан говорит, что непременно постарается урвать время, чтобы навестить меня, и обещает набить морду Леону, если потребуется. Звук паровозного свистка бьёт по ушам, лоррейнцы топчут цигарки и один за другим заскакивают в чрево дракона. Голованов следует за ними, когда поезд уже со страшным лязгом трогается с места. Держась за поручень, он машет мне рукой и вот, наконец, скрывается в вагоне.

По возвращении к своим я беру у Жанны несколько листов бумаги и усаживаюсь подле броневика, используя свой ранец как импровизированный письменный стол. До ночи вроде ещё далеко, но небо пасмурное. Какое-то время занимаюсь тем, что вращаю в пальцах химический карандаш. Жутко хочется познакомить тех, кому мусью жандарм отдаст мой хероический эпос на перевод, с различными особенностями живаго великорусскаго языка. За то, что заставляют меня ворошить в памяти события позапрошлой ночи, за то, что хотят выставить их напоказ, за то, что отрывают от Жанны с Луизой... Только кого я обманываю? Составлю им цидулю с отрывками большого загиба Петра Великого, с интернет-жаргоном и прочими архаизмами, неологизмами и матюками, и что толку? Во-первых, всё равно не поймут, во-вторых, мне же в итоге хуже будет. А, чёрт подери, в конце концов, мне же не порнографический роман надо писать, а пафосную историю моего превозмогания! Хотя сказать по чести, гордиться-то мне ведь особо не чем: угодила в лапы к противнику, прикончила спящих, пряталась в сарае, как крыса, пока мои товарищи сражались...

Прямо на мою писанину с размаху шлёпается крупная капля воды. За ней ещё и ещё, и вот хлынувший, как из ведра, ливень с градом загоняет всех под защиту брони и брезентовых навесов. А я сижу и смотрю, как написанные мною строки, повествующие о моих злоключениях, медленно исчезают с листа. Мне казалось, что они поплывут синими кляксами, а они словно растворяются. Эх, жаль, что не может вот так же исчезнуть то, о чём там было написано...

Приступ моей рефлексии и жалости к себе прерывает Жанна, которая берёт меня за воротник и тащит в броневик.

— Tu vas prendre froid, sotte. Et qui d'entre vous, aprХs ce soldat? * Ты же простынешь, глупая. И какой из тебя после этого солдат? — ворчит она. — Habillez votre capote, puis bien trempИ Ю travers son uniforme * Накинь шинель и хорошенько выжми свою форму.

Пока я скидываю китель и сорочку, Жанна присаживается передо мной на корточки и расстёгивает мой брючный ремешок.

— Et que venez-vous? * А это у тебя откуда? — вдруг удивлённо спрашивает она, вытаскивая из моего кармана подаренный Головановым пистолет. Блин, ещё одно вроде не столь уж и великое, но досадное упущение: надо было сразу ей про него рассказать. Подумает ещё, будто я от своего командира что-то утаиваю.

Луиза придвигается к Жанне и сбивчиво, и торопливо объясняет, каким образом оружие попало ко мне.

— Il ne perd pas de temps, je peux voir. * Он времени не теряет, как я погляжу, — говорит Жанна. — Mais nous sommes encore en notre Julie ne donnera pas Ю tout le monde, pas vrai? * Но ведь мы с тобой всё равно нашу Жюли никому не отдадим, правда?

Луиза радостно кивает ей в ответ. Жанна, осмотрев пистолет, протягивает мне его рукояткой вперёд.

— Pas une mauvaise chose, ne serait pas superflu. Il est dommage que j'ai un tel cadeau pour vous Иtait pas. * Недурная вещь, лишней не будет. Жаль, у меня такого подарка для тебя не нашлось.

Не успевает пистолет нырнуть в карман моей шинели, как Жанна железной хваткой притягивает нас с Луизой к себе.

— Eh bien, nous n'aurions jamais abandonner , ma fille. Combien de fois ai-je dit ces mots Ю ses amis? *Хорошо бы нам никогда не расставаться, девочки. Сколько раз я уже говорила эти слова своим подругам? — грустно вздыхает лейтенант и целует Луизу в щёку. А меня... меня в губы.

Утро сегодня снова туманное, видимо, по причине вчерашнего дождя. Вскоре после его окончания основные силы нашего полка начали своё выдвижение со станции в направлении границы. Роту Жанны оставили на месте, надо полагать потому, что она была потрёпана в столкновении с райховцами и инсургентами. Так что народу на станции значительно поубавилось. Подъём протрубят часа через полтора. Видимо поэтому здесь сейчас стоит тишина, нарушаемая лишь негромким пыхтением маневрирующего где-то за белесой пеленой паровоза. Вот из тумана выплывает поезд в составе небольшого локомотива, дачного вагончика и пары платформ, на которых сооружены пулемётные гнёзда из мешков с песком, над ними, словно шляпки маслят, торчат мокрые от росы каски пулемётчиков. И сдаётся мне, большая часть этих солдат сейчас просто давят массу.

Состав подогнали не к перрону, а на второй путь. Я закидываю за плечи свой ранец и, уцепившись за поручни, взбираюсь на подножку вслед за Леоном: Жандарм даже не удосуживается помочь мне. Стоит себе в тамбуре и с усмешкой смотрит на провожающих нас Жанну с Луизой. Поганец очкастый, офицер и джентльмен, едри его за ногу. Я тоже поворачиваюсь к своим подругам — те прикладывают ладонь к козырькам своих кепи, я салютую в ответ.

— Suivez-moi, soldat. * За мной, солдат, — сквозь зубы бросает мне Леон.

Вместе с нами в вагон грузятся ещё несколько гельвецийских и лоррейнских жандармов. Что интересно, несмотря на малый чин Леона, общаются с ним все вполне уважительно, по крайней мере, если судить по тону разговоров. У меня даже сложилось такое впечатление, что кое-кто из присутствующих его побаивается.

Вагон, конечно, не идёт ни в какое сравнение с тем, в котором Леон принимал нас с Жанной. Можно сказать, что он похож на помещение станции, в которой три дня назад, чёрт подери, каких-то три дня назад допрашивали пленного Ганса. Такие же стены облицованные лакированными досочками, только более узкими и светлыми. Вдоль стен идут ряды отполированных задами и спинами сидений, расположенных так же, как и в наших электричках. На место напротив нас с Леоном плюхается тощий белобрысый и кучерявый живчик с погонами жандармского лейтенанта.

— Bonjour, de Pierre, qui prenez-vous? C'est le cas, pas si fou dont vous avez parlИ? * Привет, де Пьер, кого везёшь? Это, случаем, не та чокнутая, о которой ты рассказывал?

— Elle est, Henry. *Она самая, Анри, — говорит Леон, захлопывая открытую было книгу. — Mais, vous savez, mЙme cela peut Йtre inutile de crИer au moins un certain avantage, ce que je vais obtenir. * Но, знаешь, даже от этого никчёмного создания может быть хоть какая-то польза, которую я и собираюсь извлечь.

— Vous Йtes trХs cruel, Leon. *Ты сама жестокость, Леон, — смеётся лейтенантик и поворачивается ко мне. — Mademoiselle, le laisser tomber, pourquoi voudriez-vous un pirate, si je suis avec vous maintenant? *Мадемуазель, бросайте его, зачем вам нужен такой сухарь, если теперь с вами я?

— Il est inutile de Henry. D'abord, elle ne vous comprends pas, et d'autre part, un homme qui n'est pas dans son goШt: elle aime les filles. *Это бесполезно, Анри. Во-первых, она тебя не понимает, во-вторых, мужчины не в её вкусе: она увлекается девушками.

— Ha-ha-ha, et ce que vous, mon ami, tout le temps, pas de chance avec le beau sexe? *Ха-ха-ха, и чего тебе, дружище, всё время так не везёт с прекрасным полом?

Я воспринимаю их болтовню с каменной рожей, ибо у меня совершенно нет настроения, чтобы изображать на своём лице приличествующие случаю выражения вроде умильной улыбочки или чего-нибудь в этом роде. А шли бы вы со своими шуточками, мусью! Еду непонятно куда, непонятно зачем, с типом, который меня ненавидит, ну или, в лучшем случае, отнюдь не жалует. Впрочем, у меня три последних дня так и прошли в поездках туда-сюда с неясными целями. А если глубже копнуть, то я с самого своего появления здесь живу как пассажир, как объект, а не субъект истории и ты ды, и ты пы.

За окном мелькают одни лишь мокрые сосновые ветки, что только усугубляет мою тоску. Интересно, "повезёт" ли на сей раз нарваться на засаду? Что мешает местным райхофилам фугас под рельсы подложить или просто из кустов наш жестяной вагончик обстрелять? Не накаркать бы... А, к чертям! Если и нападут, мои беспокойства здесь будут ни при чём. Останется лишь смерти не бояться и в плен не сдаваться, ха-ха.

Чтобы дрогнул враг заклятый,

Отдышаться не давай —

Бей его штыком, гранатой

И прикладом добива-а-ай.

Бей его штыком, гранатой

И прикладом добивай...

Эх, единственная теперь моя отрада — наши старые военные мотивчики. Хоть и говорят, что многие знания многие печали прибавляют, но бывает и наоборот.

Накручиваю себя, накручиваю, и зачем, спрашивается? Глубоко зевнув, я прислоняюсь к стенке и закрываю глаза. Как-никак, подниматься пришлось ещё до рассвета. Стук колёс и покачивание вагона начинают отходить на второй план, мысли путаются, и на меня пуховым одеялом накатывает сон.

Просыпаюсь от резкого толчка. Приехали? Остановились? На нас напали? Да нет, колёса стучат, как стучали, разве только за окном сосновый лес сменился полями и перелесками. А сбоку Леон с презрительной миной на лице отряхивает своё плечо.

— Je ne suis pas votre sac, mademoiselle! * Я вам не подушка, мадемуазель! — бросает он мне сквозь зубы. — Soyez patient jusqu'Ю ce que le moment oЫ vous revenez Ю votre lieutenant. * Потерпите до того времени, как вернётесь к вашему лейтенанту.

— Mademoiselle, vous n'avez pas besoin d'attendre! Je suis Иgalement un lieutenant, et je suis tout Ю fait pour vous! *Мадемуазель, вам незачем ждать! Ведь я тоже лейтенант, и я весь к вашим услугам! — ёпрст, интересно, его болтовня действительно кому-то из девушек так сильно нравится, или ему главное прокукарекать, а там хоть не рассветай? Вот и Леону его слова не по душе:

— Allez, Henry! Elle est avec moi. *Хватит, Анри! Она со мной, — недовольно говорит он.

Тем временем мы въезжаем на железнодорожный узел. Поезд замедляет ход и останавливается. Мимо нас с грохотом неторопливо проплывает бесконечный грузовой эшелон. Теплушки и платформы, платформы и теплушки. В одной из них вижу лоррейнских солдат, усевшихся с кружками вокруг печки, на которой стоит большой медный чайник.

Вот, наконец, состав проходит, и минут через десять мы двигаемся дальше без остановок до самого вокзала — высокого строгого здания с готическими элементами, которое запросто можно спутать с церковью или дворцом. Пассажиры же, заполняющие помпезный зал ожидания, представляют собой по преимуществу зелёных человечков. Гражданские, впрочем, тоже присутствуют в значительном количестве. Люди едут куда-то целыми семьями, с горами багажа. На лицах у них печать тревоги и какой-то безысходности.

Быстрым шагом наша процессия походит сквозь вокзал и оказывается на площади, заставленной транспортом, по большей части военным. Здесь мы разделяемся: большинство садится в автобус защитного цвета, кто-то в автомобиль, а нас с Леоном поджидает мотоцикл с коляской. Судя по номеру, тот самый, на котором аджюден подвозил нас с Луизой после нашей прогулки по городу. Прислонившийся к железному коню жандарм спешно давит ногой окурок и вытягивается перед аджюденом. Леон лениво козыряет ему в ответ и, не дослушав доклад, указывает мне на коляску. Ну надо же, решил галантность проявить. Водитель в свою очередь пробегает по мне оценивающим, раздевающим взглядом, так что мне аж хочется выхватить пистолет из кармана и влепить в него весь магазин. Или это у меня просто нервы шалят?

Трясусь в коляске в обнимку с рюкзаком, ветер шумит в ушах. В городе, в моё отсутствие, прибавилось битых витрин, закопчённых окон, а кое-где даже и пулевых щербин. А вон у того дома вообще угол обвалился. Снарядом что ли разбило? А может, танк врезался. Вывески в цветах Райха как ветром сдуло, зато на стенах и заборах то тут, то там видны надписи "Heimat und Freiheit!", "HДnde weg von Lorraine!", "Helvetisch nach hause gehen!", а кое-где и по-французски: "Helvetians retourner chez!".

Водятел наш, как ни странно, держит путь не к ратуше, рядом с которой расположено жандармское управление, а к той горе, на которой стояла наша рота. Когда жандармский драндулет преодолевает серпантин, становится ясно, что в наше отсутствие нас уплотнили. На башне теперь громоздится широкая антенна, похожая на парус из металлической сетки. На площадке, где раньше стояли наши БТРы, располагаются автомобили на бортах которых начертано "GENDARMERIE".

Леон, однако, ведёт меня не в нашу казарму, а в соседнее здание, бывшее, вероятно, некогда учебным корпусом. Похоже, здесь устроили штаб гельвецийской жандармерии. Думаю, из-за переброски в город надёжных лоррейнских частей гостей стало негде размещать. Правда, меня в данный момент волнует иная, весьма приземлённая проблема. Ещё после высадки из поезда ощущался некий дискомфорт, а потом ещё и в мотоцикле растрясло.

— Excusez-moi, monsieur l'adjudant. OЫ sont les toilettes? — обращаюсь я к Леону, тот уничижающе смотрит на меня, но тем не менее провожает к заветной двери.

Хех, и здесь, как и в казармах, уже имеются высказывания сортирных философов. Надписей на русском языке, однако, вопреки нашему хриплому классику, почему-то нет.

Ы-ы-ы! А-а-а! Ещё этого мне не хватало! Еле удерживаюсь, чтобы не заорать. Я уже вполне свыкся со своим новым телом, и даже в мыслях стал о себе в женском роде говорить, а вот об этом регулярном физиологическом процессе совсем забыл! Да ещё и как вовремя-то всё случилось! И как же мне теперь с последствиями критических дней бороться? Не списывать же кровавое пятно на бандитскую пулю. Блин, и смех, и грех. Дело-то вроде нехитрое, но мне же ни хрена не знакомое. И даже посоветоваться-то не с кем. Хорошо хоть ранец с собой, а то ведь была мысль его Леону оставить. Вот только что-то не помню я, чтобы там у Юлечки прокладки с крылышками были запасены, но ведь что-то на такой случай должно быть...

М-да, кроме бинта и ваты, ничего другого более или менее подходящего нет. Сооружаю из них этакую лепёшку. Наверняка сползёт куда-нибудь или натирать будет, сволочь... Должно быть у этой проблемы какое-нибудь простое техническое решение, чтобы получить более или менее удобную прокладку, но мне оно как-то не приходит в голову. За моими мучениями насмешливо наблюдает нарисованное на стенке кабинки антропоморфное существо с лягушачьей головой, рядом с которым написано:

"Les garГons de Lorraine ne peut pas chanter et claquer.

Ils n'embrassez pas, mais seulement barbouillИ la salive".

Лезу в ранец за словарём, но тут Леон за дверью туалетной комнаты громко прокашливается и вопрошает:

— Combien de temps allez-vous rester assis lЮ, mademoiselle Champloix? *Долго ли вы намерены там сидеть, мадемуазель Шамплуа?

Что за человек? Ни капли деликатности, ни стыда, ни совести. Мне и без тебя плохо.

— Excusez-moi, monsieur l'adjudant, — повторяю ему снова, чтоб ты подавился моими извинениями.

Поднимаюсь за Леоном на второй этаж. Интересно отметить, что на встречных девушках форма подогнана прямо по фигуре, чуть ли не облегает её, в то время как на моих однополчанках она сидела весьма просторно. Ну, оно понятно: кому удобство нужно, а кому внешний вид.

В кабинете, куда я вхожу вслед за моим провожатым, обстановка спартанская — шкаф со стеклянными дверцами, которые, впрочем, задёрнуты изнутри шторками, да массивный письменный стол, за которым сидит не менее массивная девица с погонами старшего сержанта со странной лимонно-жёлтой каймой. Как только мы появляемся, она с неожиданным проворством убирает в ящик толстую тетрадь, в которой делала какие-то записи, и несколько книг. Я успеваю лишь заметить на обложке одной из них надпись "Вождение войск".

Обменявшись приветствиями с Леоном, девица поворачивается ко мне. Причёска у неё напоминает Лею Органу — такие же две косы, скрученные в бублики вокруг ушей. Притом, что она весьма комично выглядит, мне почему-то не хочется смеяться над её обладательницей.

— Здравия желаю, солдат Шамплуа, тебя не учили, как приветствовать старших по званию? — голос у неё гулкий, произношение весьма чистое, но какое-то однотонное, механическое.

Рассаживаемся на кондовые прямоугольные стулья — Леон в сторонку, прислонившись к стене, а я фактически посреди комнаты напротив переводчицы, которую мне даже и не думают представлять. Она берёт в руки переданную моим сопровождающим стопку бумаг, при виде которой у меня клубок подступает к горлу. Неужто это всё про меня? Начинается форменный допрос.

Первым делом интересуется, не вернулась ли ко мне хотя бы частично память. Приходится уверять, что как только вернётся, я сразу сообщу.

— Тогда будем говорить о том, что ты помнишь, — взгляд переводчицы пригвождает меня к спинке стула, словно жука в коллекции.

Похоже, Леон задумал наверстать упущенное и снять с меня все показания, которые раньше не мог получить по техническим причинам: о подбитом броневике, о столкновении с Дитрихом в кафе, об операциях нашей роты. Минута за минутой тянутся словно тягучая смола. Щёлканье часов на столе словно отдаётся эхом в моей голове. Мадам унтер своим монотонным голосом зачитывает мне вопросы с одного листа и покрывает другой, разлинованный, сетью стенографических закорючек, в которой трепещутся мои ответы.

Допрос движется по принципу "два шага вперёд, шаг назад". Плюс ко всему, когда в моей речи ненароком проскакивают какие-нибудь жаргонизмы или диалектизмы, переводчица начинает уточнять, что я имела в виду и почему использовала именно это слово.

Значительная часть вопросов относится к Жанне и Голованову, и хотя я не могу сказать про них ничего плохого, меня гложет сомнение — мало ли как Леон мои слова использует.

Когда дело, наконец, доходит до рассказа о моём пленении, который вроде как был целью нашей беседы, моё и так хлипкое душевное равновесие оказывается изрядно расшатанным. Я ощущаю себя выжатым лимоном. Сколько времени уже они тут из меня информацию тянут? Часа четыре, не меньше, а завтракала я ещё под звёздами. Хоть бы перерыв сделали что ли? А то мне уже хочется кого-нибудь убить.

— Леон... — переводчица впервые на миг сбивается со своего механического тона. — Аджюден де Пьер отдал тебе приказ написать рапорт о пребывании в плену, почему ты его не выполнила?

Меня аж передёргивает от этих слов.

— Не смогла взять себя в руки... Думаете, мне было так легко вспоминать о том, что со мной там делали?

— Ты солдат, а не институтка. И тебе всё равно придётся рассказать обо всём и по порядку.

Изо всех сил сдерживаюсь, чтоб не вскочить и не начать орать, а ведь она, как ни крути, права. Сжимаю кулаки, потому что руки вдруг начали безбожно трястись, и выкладываю начистоту историю той проклятой ночи. О моём унижении, о злобном бессилии... и о кровавой мести, которую я осуществила наутро. Правда впечатление такое, что я со своими эмоциями лишь зря сотрясаю воздух, весь мой пафос улетает в мировое пространство мимо ушей моей суровой собеседницы.

— Постой, — мне вновь удаётся пробить маску равнодушия. — То есть, как это ты прокусила ему горло?

— Даже не знаю, что на меня нашло. В своих силах я была не уверена, никакого оружия под рукой не было, а эмоции били через край. Вот и приняла такое решение... А что ещё мне оставалось делать? Как ещё я могла его уничтожить? — говорю я, глядя в никуда.

— Il semble que votre passion a eu une maНtresse encore plus fou que ce qu'elle est. Похоже, твоя пассия завела себе любовницу ещё более сумасшедшую, чем она сама, — бросает переводчица аджюдену. — N'avez-vous pas fatiguИ de courir aprХs elle, Leo? Тебе не надоело бегать за ней, Лео?

— Pas maintenant, Marie. Не сейчас, Мари, — недовольно отвечает тот. — Vous avez terminИ avec lui, puis nous allons parler. Закончишь с ней, — тычок пальцем в меня, — тогда и будем говорить.

— Ensuite, vous, mon cousin, une fois de plus il ya d'autres choses. Тогда у тебя, кузен, снова какие-нибудь другие дела найдутся.

Хех, что это нас? Неужели семейная ссора? Эта краткая передышка позволяет мне отдышаться и немного собраться с мыслями.

— Что ты так смотришь на меня? Ждёшь, что я тебя пожалею? Или считаешь, что заслужила награду за то, что сбежала из плена?

— Никак нет! — отвечаю я. — Моя заслуга здесь минимальна. Если бы мятежники не забили... не проявили самонадеянность и разгильдяйство, мне не удалось бы вырваться из их лап, и, наверное, мы бы сейчас с вами не разговаривали.

На этот раз мне удаётся вызвать у Мари некоторое подобие улыбки. Так, наверное, улыбаются львицы, подбирающиеся к газели.

Следующим пунктом, к которому она проявляет интерес, становятся препараты, найденные мною в амбаре. Правда, когда переводчица сообщает о них Леону, он, насколько я могу понять его слова, отвечает, что уже в курсе насчёт этого.

После моего рассказа о бое в деревне Леоновская программа, наконец-то, оказывается исчерпанной. Неужели закончили, а? Нет, не тут-то было.

— А как ты думаешь, не лучше ли было твоей роте закрепиться в той деревне, а не возвращаться в район сосредоточения?

Ничего себе вопросик! Чувствую себя как на экзамене, вот только неправильный ответ вполне может подвести Жанну под трибунал.

— Не могу знать! Но я уверена — если наш командир приняла такое решение, значит, это было необходимо!

— Ты уверена?

— Да! Так точно! Наша рота поддерживала союзников. Если мы вернулись, то это было совместным решением.

Ой, блин, какого чёрта на меня нашло? Разливаюсь тут соловьём перед этой кошкой. Ох, упекут меня теперь, и хорошо если только одну.

Что ж, теперь вроде бы всё. Леон, который почти всё время допроса сидел истуканом, сгребает листы с вопросами и стенограммой и исчезает за дверью, оставив меня наедине с Мари.

Тишина. Слышно, как народ ходит по коридору, вот где-то дверь стукнула, а где-то кто-то рассмеялся. Она смотрит на меня, как солдат на вошь, я от этого робею. Чёрт подери! Мне нельзя упускать шанс заполучить хоть какую-то дополнительную информацию об окружающей обстановке, а то болтаюсь тут в подвешенном состоянии, как Колчакъ в проруби... Но с чего бы начать? С чего, с чего, о женском же надо спросить! Вдруг у неё есть какие средства гигиены получше, чем вата с марлей. Только как они тут могут называться? Если не ошибаюсь, на Западе в 20-х годах их "салфетками" звали... Попытка не пытка.

— Мадмуазель сержант-шеф, разрешите личный вопрос.

— Я слушаю.

Лицо моё вдруг начинает гореть.

— Видите ли... так случилось... что у меня нет с собой гигиенических салфеток...

— Чего? — вопрос, похоже, на мгновение ставит её в тупик, но тут взгляд её скользит по моим ладоням, зажатым меж бедёр. — А-а, понятно.

Оглянувшись на дверь, она достаёт из шкафа сумку и швыряет мне небольшую картонную коробку. Ну что ж, хоть один насущный вопрос решён. Теперь надо бы как-то определиться с питанием и ночлегом, а то я в военной машине Гельвеции сейчас словно выпавший винтик.

— О таких вещах нужно заботиться заранее. Неужели твоя бесстыжая Жанна этому тебя не научила? — назидательно вещает мне Мари.

— О, из-за месье аджюдена мне пришлось собираться в спешке, и я... — похоже наступила на её больную мозоль. Карандаш в руке переводчицы с хрустом ломается пополам. Мари охватывает благородный гнев, и она сразу берёт с места в карьер:

— Да что ты знаешь о Леоне? Он мог бы служить в столице, не подставляя голову под пули. Он бы уже мог сделать карьеру, если бы не бегал вслед за этой развратной... э-э, longue perche... За этой развратной каланчой! Она и в детстве Леона на посмешище выставляла, и сейчас тем же занимается, неблагодарная девка!

Что-то ей прямо вожжа под мантию попала. Кажется, я тут лишняя: Мари сама с собой неплохо разговаривает. Сейчас бы мне этак бочком-бочком и смотаться, да только бежать некуда. Да и нехорошо, когда твоего командира вот так за глаза поливают.

— Что бы вы не говорили, а Жанна — хороший командир. И мне...

— Да, она умеет командовать смазливыми дурочками, вроде тебя. Вы у неё по первому слову из одежды выпрыгиваете. И кто её потом вытаскивал из неприятностей, когда её с поличным заставали?

Гм, надо так понимать, что именно он — стоящий в открытых дверях его благородие аджюден Леон де Пьер.

— Qu'est-ce qui se passe, Mary? Vous pouvez entendre mЙme dans le couloir. *Что происходит, Мари? Тебя слышно даже в коридоре, — он немного морщится, словно съел что-то горькое.

— Si j'entends, vous ne comprenez toujours pas. Ici, je parle uniquement en rutenain. *Если меня услышат, то всё равно не поймут. Здесь только я говорю по-рутенийски.

Ну что ж, семейная сцена исчерпана, значит, время заняться одной непутёвой особой, которую желательно было бы хоть немного покормить. Однако, на мою скромную просьбу Леон через свою кузину отвечает, что мне придётся побыть голодной до вечера, поскольку у нас намечено ещё одно важное мероприятие. Даже отчаянные звуки, издаваемые моим животом, не вызывают у этой парочки сочувствия. Единственное, в чём Мари всецело становится на мою сторону, так это в моей просьбе ещё раз навестить дамский клозет.

Оказавшись в уединении, извлекаю из кармана заветную коробочку. Итак, посмотрим, как здешняя лёгкая промышленность заботится о слабом поле. Судя по размеру коробочки, можно было подумать, что там штук пять прокладок, однако внутри оказалась всего одна, зато с пояском и лямочками. Ё-моё, с пояском и лямочками! Да её саму можно вместо панцу носить, правда, не по здешней моде получится. Да и чёрт с ним, главное, что мне теперь комфортно и сухо.

Проходим в полупустую аудиторию с большими высокими окнами. Старые парты в ней сдвинуты к одной из стен, а на освободившемся пространстве установлен на треноге солидный фотоаппарат. Рядом с ним один из столов, на нём лежат огромный нож и пистолет-пулемёт лоррейнского образца, а также ещё один фотоаппарат размером поменьше — примерно с советский "Зенит-Е". У открытого окна курит папиросу какой-то субъект в цивильных брюках, солдатской сорочке и жилетке со множеством карманов.

И ещё часа полтора, а то и два уходит на "фотосессию". Мы с Леоном изображаем радушный приём и дачу показаний. Потом я позирую уже в одиночку: сначала с автоматом, потом с ножом. Что забавно, этот тонкий тупой хлеборез вовсе не похож на тот тесак, которым мне пришлось тем утром орудовать.

Пока я занята, Леон и Мари вполголоса переговариваются между собой. Хе-хе, конспираторы чёртовы, я, благодаря своему идеальному слуху, вас прекрасно слышу, и даже что-то там уже понимаю.

— Il est trХs Иtrange, LИon. *Она очень странная, Леон.

— Vous parlez de ses rИponses?*Ты говоришь о её ответах?

— Oui, si on me donnait Ю lire son tИmoignage, je ne l'aurais pas cru, dit-il d'une fille de seize ans. *Да, если бы мне дали прочитать её показания, я ни за что не поверила бы, что это говорит девочка шестнадцати лет.

— Mademoiselle, que faites-vous quelque part Ю nouveau baissa la tЙte! *Мадемуазель, ну что же вы опять куда-то голову наклонили! — возмущается фотограф. Ну что ж ты, чёрт этакий! Теперь они болтать прекратили и на меня смотрят. А ведь можно было что-нибудь интересное насчёт себя услышать.

Ну вот, наконец, и завершилось моё позирование перед камерой. Мусью журналист сворачивает свою аппаратуру и, по ходу дела, разговаривает с Леоном о сроках выпуска статьи, насколько я понимаю.

— Photos sera prЙt d'ici le soir, si vous pouvez me permettre de tИlautographe, puis demain, ce sera un article paru dans l'Иdition du soir du "Entente Cordiale". *Снимки будут готовы к вечеру, если сможешь допустить меня до фототелеграфа, то уже завтра статья появится в вечернем выпуске "Сердечном согласия".

— Avec cela, vous n'aurez aucun problХme. Je vais vous fournir une assistance complХte de la gendarmerie. *С этим у тебя проблем не возникнет. Я обеспечу тебе полное содействие от жандармерии.

— Merci, Leon, pour votre aide, et le matИriel que vous me donner une intИressante conduit. Спасибо, Леон, за твою помощь, да и материал ты мне интересный подогнал, — Журналист долго смотрит на меня, а потом неуверенно качает головой. — Seulement, je ne suis pas encore tout Ю fait sШr que ce soit pour Иcrire sur le viol? AprХs tout, nous avons une fille dans l'ensemble du pays dИcriИ. Только я всё же не вполне уверен, стоит ли писать про изнасилование? Ведь мы так девчонку на всю страну ославим.

Леон тоже поворачивается ко мне, и лучик солнца на мгновение вспыхивает в его очках.

— Jacques, n'ont pas besoin une troisiХme fois pour commencer cette conversation. Rappelez-vous que votre Иditeur dit au sujet de la "soif fanatique pour la justice." Nous devons montrer ce que l'Иcume nous sommes coincИs un couteau dans le dos. En fin de compte, je vais juste Иcrire un article, ne vous * Жак, не надо в третий раз начинать этот разговор. Вспомни, что говорит ваш главред про "фанатичную жажду правды". Мы должны показать, какие подонки втыкают нам здесь нож в спину. В конце концов, именно я буду статью писать, а не ты.

— Eh bien, comme vous le savez, Lion, mieux vous connaНtre. *Ну, как знаешь, Лео, тебе видней.

После фотосессии месье аджюден резко теряет ко мне интерес. По крайней мере, как к существу из плоти и крови, стоящему перед ним. Мари, кстати, тоже не очень-то довольна тем, что кузен переложил заботу обо мне на её плечи.

Обедаем с ней в одиночестве: в столовой ввиду неурочного часа пусто. На первое — жиденький, по европейской традиции, супчик. Бульон, фактически, — жиру изрядно, а вот кусочки овощей, плавающие в глубине моей тарелки, можно по пальцам пересчитать. Беру кусок хлеба и скрашиваю его туда, вызывая тем самым нешуточное удивление моей сотрапезницы. Так-то лучше! И плевать мне на ваши условности! Хлеб тут у них, кстати, хороший — мягкий, ароматный, тмином посыпанный.

Второе блюдо радует гораздо больше — отбивная котлета прекрасно прожарена, да и гарнир с соусом — объедение.

— Наелась? — интересуется Мари.

— А компот?! — нет, я просто не могла этого не спросить, ха-ха-ха. Впрочем, восклицание получилось настолько искренним, что даже суровая переводчица изобразила нечто вроде улыбки. Нет, ну а что? Надо же солдату нехватку витаминов восполнять! Или в нашем случае лучше сказать: "Питать мозг контрразведчика"? Жандармы хоть и в той же кухне готовят, что и мы готовили, однако ж, меню у них богаче и разнообразней.

Следующим пунктом навещаем каптенармуса, ибо мне, как никак, нужно свежее бельё. Он и ещё несколько человек, в основном техников, — единственные люди из нашего полка, оставшиеся на этой базе. Дормиторий, где квартировала наша рота, помнится, стоял наполовину пустым. Сейчас он наполовину полон — то есть, в наших комнатах никого, а по соседству разместили жандармов и связистов. Сюда-то меня и приводит Мари. Я с тоской оглядываю ряды пустых кроватей — неуютно как-то здесь в одиночестве. Хм, у меня в лазаретной комнате, где прошли первые дни моего пребывания в Лоррейне, газеты оставались, их хоть полистать, чтоб время скрасить. Но они, во-первых, были на французском, а во-вторых, кто мне их сейчас искать будет? Стоп! Так ведь у Мари на русском что-нибудь должно быть, может, поделится? Она выслушивает мою просьбу со своим обычным каменным лицом, но обещает посмотреть.

На этом мы с ней прощаемся. На некоторое время, надо полагать.

Я скидываю обувь и растягиваюсь на кровати поверх одеяла. Хех, весь день хотелось остаться в одиночестве, и вот, когда это удалось, тоскливо как-то стало. Сейчас бы обнять Луизу или прижаться к Жанне, или поболтать с капитаном.

Достаю из кармана "товарища". Ну что за няшечка, а? Маленький, тяжёленький, зализанный, согретый теплом моего тела... Я вдыхаю аромат оружейного масла, а затем целюсь в перекрестие оконной рамы. Интересно, насколько далеко будет слышно выстрел? "Ничего на свете лучше нету, чем стрелять в людей из пистолету!" А ведь, кстати, из пистолету мне в них стрелять ещё не приходилось... Из карабина было дело, из автомата, ножом опять же... Тьфу, чёрт, не надо было вспоминать!

Рывком вскакиваю с кровати, сердце колотится, дыхание тяжёлое, а ведь каких-то пару часов назад спокойно об этом рассказывала. Пойду, душ приму что ли, хоть как-то развеюсь. Хватаю бельё в охапку и пулей лечу в душевую. Со стороны это, должно быть, выглядит забавно, но мне что-то не до смеха. Хорошо хоть, смотреть на меня некому.

Скинув одежду в предбаннике, уговариваю себя не брать пистолет в душ, ибо ещё возьмёт и заржавеет потом, но, в итоге, безуспешно. А вон, в лоток для мыла можно кобуру положить, там и водяные брызги вроде не должны на неё попасть.

Да, с нервишками надо что-то делать. Начну-ка я с контрастного душа. Ы-ы-ха-ха-ха, какая водичка ледяная! Так, теперь тёпленькую... А вот и хренушки! Ну, правильно, центрального-то отопления здесь нет, а котельную персонально для меня никто не раскочегарил. Ладно, хоть я и не морж, и не шаолиньский монах, из второго крана воду терпеть можно, а после полотенцем разотрусь, как следует.

Стоп, вроде дверь брякнула. Пальцы мгновенно смыкаются на рукоятке пистолета. К счастью, в последний момент у меня всё же хватает ума не наводить его на входящего, вернее входящую, а спрятать у себя за спиной.

В душевую заглядывает блондинка в форме. Волосы у неё хоть и весьма коротко острижены, но, тем не менее, уложены в кокетливую причёску. То, что я перед ней в голом виде, её ничуть не смущает.

— Bonjour! Est-ce que vous Julie Champloix? Et vous Йtes courageux, je ne l'avais jamais eu si je ne pouvais pas. Et maintenant Ю vous Иcrire dans les journaux. J'aurais brШlИ de honte. On m'a dit de placer votre magazine. Je l'ai avec vos vЙtements que je fais. Adieu!* Привет! Это ты Жюли Шамплуа? А ты смелая, я бы никогда так не смогла. А теперь ещё про тебя в газетах напишут. Я бы со стыда сгорела. Мне сказали тебе журнальчик занести. Я его с твоей одеждой положу. Пока! — со скоростью пулемёта тараторит она, а затем хихикает и убегает, не дав мне сказать даже хотя бы ответный "бонжур".

Ну-ка, посмотрим, что за журнал там мне принесли. "Воин Республики" 5*582. На обложке чёрно-белое фото: два солдата стоят друг против друга в исходной стойке для штыкового боя. У одного в руках винтовка с клинковым штыком, у другого — с игольчатым. Под обложкой же оказывается весьма занимательная дискуссия, какой из этих типов штыка предпочтительней, с аргументами от экономических до психологических. Помимо неё есть ещё статья о маскировке, вернее об использовании охотничьего опыта в бою, безбожно отретушированный фоторепортаж из какой-то самоходно-артиллерийской части, кусок повести без начала и конца о героях-пограничниках Рутении и провокаторах из Райха. Жаль только, о Лоррейне здесь ничего нет. Но и на том спасибо надо будет Мари сказать. Вот, правда, хватать журнал мокрыми руками не стоило, да. Где там моё махровое полотенце?

Как только я выхожу в коридор, сразу натыкаюсь на идущего важно в спокойствии чинном пушистого рыжего кота. На морде у него выражение "как вы меня все задолбали". Однако, несмотря на свою внешнюю суровость, на почёсывание за ухом он отзывается благодарным мурчанием. А вот интересно, этот кот — маскот нашей части или его новые обитатели дормитория приволокли, а то он мне раньше на глаза не попадался. Что ж, топай себе дальше, приятель. Знал бы ты, как мы с тобой сейчас похожи — я ведь тоже тут, как кот, гуляю сам по себе в отрыве от своего мира и от своей роты. Хех, опять депрессия накатывает, пойду почитаю перед сном, чтобы её хоть как-то отогнать.

После пары страниц на меня вдруг накатывает зевота, глаза начинают слипаться... Пробуждаюсь я от звуков трубы. Что за чёрт, 10 часов, почему подъём так поздно? Да и за окном что-то темно. Тьфу, это же отбой трубят. Выходит, Жюли за это время никому не понадобилась. Ну, мне же лучше, главное только, чтобы Леон меня тут в одиночестве не бросил, а вернул, где взял.

Спокойно прохрапеть до утра у меня не получается — посредь ночи ко мне в кровать заявляется яростно мурчащий пушистый обормот и захватывает половину полезной площади. Как он сюда пробрался? Разве только через форточку. Ладно, пусть дрыхнет, с ним как-то спокойнее на душе.

Утром, не успевает труба отыграть подъём, ко мне заявляются Леон под ручку с Мари. Присутствие переводчицы весьма кстати — я вежливо осведомляюсь у Леона, когда он собирается возвращать меня обратно в роту. Мне отвечают, что де, когда их благородие соблаговолят выехать в войска, тогда и меня с собой захватят. Не даю ему опомниться, тут же делаю заявление, что мне просто необходимо посетить аптеку. На мадам унтера нападает приступ лёгкого кашля, но она исправно передаёт мои слова Леону. Тот сначала хмурится, потом вдруг ухмыляется своей хитрозадой улыбочкой и что-то шепчет своей кузине на ухо. Опять что-то задумал, Мефистофель недоделанный.

Перед выездом в город меня, как и в прошлую увольнительную, заставляют переодеться в гражданское. Еле успеваю закинуть в сумочку пистолет так, чтобы его не заметили. Наряд мой сине-бело-красный вызывает у Мари фырканье, которое, видимо, следует воспринимать как смех:

— Патриотическое платье? Вот уж не ожидала от такой, как ты.

Минут через десять Леон запрягает своего стального зверя, и мы отправляемся в город. Со стороны, наверное, можно подумать, что эксцентричная заграничная принцесса в сопровождении жандарма-адьютанта и личного переводчика едет за покупками. Но правда, зачем этот маскарад, если на улицах города сейчас оливковых и тёмно-зелёных мундиров, похоже, даже больше, чем цивильных платьев и костюмов?

Мы уже пару раз проезжали мимо вывесок "Apotheke — Pharmacie", однако, Леон что-то не торопится глушить мотор своего мотоцикла. Неужели решил мне достопримечательности показать? Тогда комментарии от экскурсовода не помешали бы, ха-ха. Наконец, одна из аптечных витрин всё же привлекает внимание нашего кучера, и он, заложив лихой вираж вокруг небольшого фонтана, тормозит у самого крылечка приглянувшейся ему аптеки.

Когда я захожу внутрь, выясняется, что заведение сие вполне себе многопрофильное. Собственно аптека располагается у дальней от входа стены весьма просторного зала. Здесь за прилавком стоит важный пожилой джентльмен в белом халате, который пренебрежительно смотрит на нас сквозь стёклышки пенсне. Справа от нас витрина с бритвенными принадлежностями, косметикой и прочей мелкой всячиной. Возле неё отирается нервный лысоватый субъект в полосатых брюках, полосатой рубашке и полосатой жилетке. На вид ему можно дать как двадцать пять лет, так и все сорок. Оставшуюся стену занимает барная стойка, за которой зевает фигуристая блондинистая девица с двумя косами, одетая в белую блузку, тёмно-зелёную юбку и корсаж того же цвета.

В деле приобретения необходимых мне средств гигиены я целиком полагаюсь на Мари, а пока та переговаривается с лысым приказчиком, рассматриваю товары. На ценниках названия и стоимость в местных марках выведены аккуратным готическим шрифтом. Потом кто-то весьма небрежной скорописью дублировал их на французский с указанием стоимости в гельвецийских экю. Мой взгляд останавливается на ноже-многопреметнике с роговыми накладками на рукояти. Подхожу к переводчице и говорю, что эта вещица мне крайне необходима.

— Как хочешь, — бросает она в ответ, — расплачиваться всё равно сама будешь.

— Как же хорошо, что меня тут кормят бесплатно, — мелькает у меня в голове мысль, когда я сгребаю покупки в свою сумку, ибо от денег, выданных мне на дорогу Жанной, остались сущие гроши.

На улице тем временем вовсю уже чирикают утренние птахи, чьё пение не может заглушить даже рёв мотоцикла. Едем недолго и недалко — до центральной площади. Здесь меня оставляют за столиком у небольшого кафе, одного из немногих, на котором не висит табличка "Geschlossen". Мари заказывает для меня местный травяной чай — самую дешёвую позицию из меню.

— Мы скоро вернёмся. Жди нас здесь, никуда не уходи и не совершай никаких глупостей, — говорит она.

Мне остаётся лишь изумиться.

— Прошу прощения, сержант, но ведь мне просто некуда идти.

— Вот и хорошо.

Правду сказать, мне не очень улыбается торчать тут в одиночестве. Нападений я не опасаюсь — тут на каждом метре по постовому с винтовкой или автоматом торчит. А вот насчёт того, что кто-нибудь знакомиться полезет, а мне и ответить нечего, это да.

Впрочем, опасения мои пока что не сбываются. Хотя многие из солдат и стреляют глазами в мою сторону, но подсаживаться не торопятся. К тому же, среди гельвецийцев и так девушки имеются...

За пустым чаем добиваю прихваченный с собой номер "Закалённого бойца". Потом вспоминаю Александра нашего всего Сергеевича, а конкретно фразу, что можно быть дельным человеком и думать о холе ногтей, которые у меня изрядно уже отросли. Достаю свой новый ножичек и при помощи имеющейся среди его инструментов пилки стачиваю их к чёрту.

В остывшем пузатом чайничке янтарного напитка осталось ещё, как минимум, на одну чашку, но она мне уже в горло не полезет. Мне сейчас почему-то жутко хочется съесть что-нибудь шоколадное, а уж если ещё и с орехами... М-м-м...

— Юля, неужели это ты? — слышу я ошарашенный голос Голованова. — Но как ты здесь оказалась? И почему в таком виде?

— Вы будете смеяться, но это всё из-за Леона. Он меня сюда притащил и куда-то пропал. Присаживайтесь, если никуда не торопитесь.

Капитан кидает быстрый взгляд на часы и стягивает с головы фуражку.

— В принципе, часок у меня в запасе есть. Тебе что-нибудь заказать?

На кусок шоколадного торта я набрасываюсь, как волк. Мы болтаем с Головановым о всякой ерунде, когда вдруг нашу беседу прерывает скрипучий смешок.

— Oh, le capitaine, ce rendez-vous! Salutations, mon ami. Marie, que vous venez de regarder ce merveilleux couple! *О, капитан, какая встреча! Приветствую вас, друг мой. Мари, ты только посмотри на эту замечательную пару!

Лицо Леона выражает безмерное счастье, разве что улыбочка немного скособочена. Голованов отвечает ему протяжным взглядом исподлобья.

— Adjudant, vous ne serez pas dire quand nous aurons le temps de devenir amis? *Аджюден, вы не скажете, когда мы с вами успели стать друзьями?

— Oh, le capitaine, ce qui es-tu si vindicative? AprХs tout, vous regardez vraiment bien ensemble. *О, капитан, что же вы так злопамятны? Ведь вы и правда замечательно смотритесь вместе, — разводит руками Леон. — Viens ici, Marie. Nous n'allons pas gБcher leur derniХre rИunion.*Пойдём отсюда, Мари. Не будем портить их последнюю встречу.

— Qu'est-ce que tu veux dire? *Что ты имеешь в виду? — резко спрашивает Голованов.

— Qu'y at-il Ю comprendre? Mademoiselle Champloix demain aller Ю leur lieu de service, vous Йtes de jour en jour, appelИ Ю l'ambassade et peut mЙme Йtre dИmis de ses fonctions. J'ai, bien sШr, d'autre part pourrait apporter une certaine aide, mais puisque vous Йtes si mal me traiter ... *Что тут непонятного? Мадемуазель Шамплуа завтра отправится к месту своей службы, вас со дня на день вызовут в посольство и возможно даже снимут с должности. Я, конечно, со своей стороны мог бы оказать некоторую помощь, но раз уж вы так плохо относитесь ко мне...

— Et quel genre d'aide que vous Йtes prЙt Ю vous aider, monsieur l'adjudant?*И что же за помощь вы готовы оказать, месье аджюден?

— Tout d'abord, puis-je retirer ma dИclaration au sujet de votre dИbauche, et d'autre part, d'intercИder pour mademoiselle Champloix gauche pour vous, par exemple, secrИtaire, assistante, femme de chambre, Ю la fin.*Во-первых, я могу отозвать своё заявление о вашем дебоширстве, во-вторых, похлопотать, чтобы мадемуазель Шамплуа оставили при вас в качестве, например, секретарши, помощницы, горничной, наконец.

— Et qu'est-ce que vous voulez pour cette aide?*И что же вы хотите за эту помощь?

— Nous avons parlИ peu extrЙme, le capitaine — ce qui vous avez choisi pour cette pauvre fille a ИtИ sauvИe par elle de l'influence malИfique d'un de notre ami commun. Bien sШr, il serait Иgalement agrИable si vous m'avez donnИ Ю lire vos rapports avant de les envoyer Ю vos supИrieurs estimИs. *Сущую безделицу капитан — что бы вы присмотрели за этой несчастной девушкой, уберегли её от дурного влияния одной нашей общей знакомой. Конечно, также было бы неплохо, если бы вы дали мне почитать ваши отчёты перед тем, как отправить их вашему глубокоуважаемому начальству. — Леон, теребящий бородку, сейчас похож на Мефистофеля. Диавол, чёрт его дери, искуситель.

Голованов нехорошо так прищуривается:

— Je pense que la leГon du passИ ne vont pas Ю vous pour l'avenir, le policier monsieur. Dites-moi, avez-vous dИjЮ battu le visage? *Мне кажется, прошлый урок не пошёл вам впрок, месье жандарм. Скажите, вам когда-нибудь били морду?

Я поспешно кладу свою ладонь поверх его кулака, чтобы переключить его внимание на себя.

— Я слышу, речь идёт обо мне, капитан? Что Леон вам сказал?

— Предложил мне тебя в обмен на сотрудничество с ним.

— Что-о-о?! — меня захлёстывает приступ ярости, я вскакиваю и, уткнув указательный палец в Леона, ору. — Да я тебя сейчас своею собственной рукой!...

— Спокойно, солдат! — вмешивается Мари, явно готовая заслонить кузена своим телом, если что. — Нападение на офицера жандармерии может тебе обойтись слишком дорого!

К нам подскакивает долговязый гарсон лет девятнадцати-двадцати:

— *Месье, мадемуазель, прошу вас! Только не в нашем заведении! — бормочет он испуганным голосом. Поднос в руках он держит словно щит, которым можно заслониться от нашего гнева. Тем не менее, появление этого малого несколько разряжает обстановку за нашим столиком.

— Dites-moi-nous, le garГon, pourquoi n'Йtes-vous pas dans l'armИe?*Скажи нам, парень, почему ты не в армии? — обращается к нему Леон.

Официант ещё больше тушуется.

— Ma mХre — une Volksreich, donc je n'ai pas envoyer l'ordre du jour. Mais je n'ai rien Ю voir avec ces voyous de la "Patrie et la LibertИ ", le gendarme monsieur!*Моя мама — фольксрайх, поэтому мне не стали присылать повестку. Но я не имею ничего общего с этими молодчиками из "Родины и свободы", месье жандарм!

— Vous voyez, les conditions dans lesquelles nous devons travailler?*Вы видите, в каких условиях нам приходится работать? — патетически всплескивает руками аджюден, сверля при этом Голованова взглядом сквозь свои окуляры. — Nous sommes des alliИs du diable! Pourquoi ne pas vous nous aider?*Мы же союзники, чёрт побери! Почему вы не хотите нам помочь?

Капитан в ответ поднимает правую бровь и усмехается:

— Je suis toujours ravi d'aider nos alliИs, mais il me semblait qu'il ya certaines limites au-delЮ duquel l'aide amicale se transforme en quelque chose de complХtement diffИrent, et vous avez juste croisИ entre eux, l'adjudant monsieur. Je ne parle pas de votre attitude ignoble envers Julie. *Я всегда с радостью готов оказать помощь нашим союзникам, но мне казалось, что существуют определённые рамки, за которыми дружеская помощь превращается в нечто совершенно иное, и вы их только что перешагнули, месье аджюден. Я уже не говорю о вашем гнусном отношении к Жюли.

— Ma suggestion serait bИnИfique Ю tous! Et vous n'avez rien pour s'y opposer! *Моё предложение будет выгодным для всех! И вам нечего на это возразить! — не унимается Леон. — Nous allons retirer de leurs Иpaules en prenant soin de votre Juliette. Il sera en mesure de sortir de la situation absurde dans laquelle il est maintenant. Vous serez en mesure d'Йtre avec une fille que vous aimez. Joan, bien sШr, Йtre la premiХre fois en colХre, mais elle comprend, parce qu'il sait — je n'ai jamais nuire Ю ses filles. *Мы снимем со своих плеч заботы о вашей Жюльетте. Она сможет выбраться из того нелепого положения, в котором сейчас находится. Вы получите возможность быть рядом с девушкой, которая вам нравится. Жанна, конечно, первое время будет в бешенстве, но и она всё поймёт, потому что знает — я никогда не делал зла её девчонкам.

Голованов переводит мне его слова. Мари покачивает головой в знак согласия.

— Юля, а каково твоё мнение по этому поводу? — спрашивает меня капитан.

— Нет такой любви между мужчиной и женщиной, ради которой можно изменить Родине. — повторяю я всплывшее в моей памяти высказывание Молотова. И мне вдруг почему-то становится неловко за эти, в общем-то совершенно правильные слова.

Чёрт, ну что за эгоизм и самоуверенность, вот так взять и заявить, что капитан в меня влюбился. А если и правда влюбился, получается, я над его чувствами издеваюсь. Куда ни кинь, всюду клин. Стоп, а если он эту мою фразу как заигрывание воспримет? А ведь я же без всякой задней мысли... У меня вообще-то Жанна есть и Луиза. С ними бы ещё разобраться... Воистину, иногда лучше жевать, чем говорить. Впрочем, жевать уже тоже нечего, разве что ложку облизать. Хорошо бы сейчас уменьшиться и вон хоть в чашке чайной от капитанского взгляда укрыться.

Как только Мари переводит мои слова Леону, тот разражается тирадой в адрес глупой девчонки, которая не способна ничего понять. Голованова эта речь, как видно, веселит.

— Eh bien, monsieur policier, mais ne vous inquiИtez pas. Aujourd'hui, je vais entrer en contact avec notre ambassade et de conseiller sur la faГon dont je peux vous aider. Mais pensez-vous toujours si mauvais que vous avez recours Ю de telles mИthodes? Ou est-il encore jouer le premier violon de votre relation avec le lieutenant Burke? *Хорошо, месье жандарм, только не волнуйтесь. Сегодня же я свяжусь с нашим посольством и проконсультируюсь насчёт того, чем я могу вам помочь. Но неужели у вас всё настолько плохо, что вам приходится прибегать к таким методам? Или всё же здесь первую скрипку играют ваши отношения с лейтенантом Бурке?

Леон смотрит на него, как солдат на вошь, однако, ответить ему не дают, потому что на площади начинается какая-то возня. Выскочивший из ратуши горнист подаёт сигнал, и словно ток пробегает по всем присутствующим. Ещё недавно скучавшие караульные берут винтовки и автоматы наизготовку и занимают свои позиции у рогаток, загораживающих проход к административным зданиям.

Мы сидим, как на иголках. Леон смотрит на часы и восклицает:

— Oh, diable! Sont-ils dИjЮ lЮ? *Ах, чёрт! Неужели они уже здесь?

В ответ на его слова из-за угла показывается колонна демонстрантов. Большинство из них — женщины лет сорока и старше, хотя и молодых тоже немало. Практически все если и не одеты в чёрное, то, по крайней мере, носят на рукавах траурные повязки. У некоторых в руках портреты, правда, черты лиц на них мне отсюда пока что не видны. Тем не менее, могу дать десять против одного, что там изображены убитые или арестованные инсургенты.

Леон поднимается из-за стола.

— Excusez-moi, capitaine, mais nous avons de vous quitter.*Простите, капитан, но мы вынуждены вас покинуть.

Жандарм идёт впереди, я за ним, Мари замыкающая. Однако, не успеваем мы сделать несколько шагов, как Леон резко останавливается, и я чуть не налетаю на него.

— Ah oui, le capitaine, j'ai presque oubliИ. Soyez sШr de vИrifier le nouveau numИro de "Entente Cordiale". Je pense qu'il va vous rendre heureux. *Ах да, капитан, чуть не забыл. Обязательно посмотрите новый выпуск "Сердечного согласия". Думаю, он вас порадует.

Мы идём через площадь к полицейскому управлению, страясь держаться в более или менее приличном отдалении от митингующих. Когда дамы замечают меня, из их уст вместо лозунгов вроде "Wir brauchen keine fremden Krieg!" и "Lassen Sie uns Abschied von seinen SЖhnen!" несётся какое-то злобное шипение. Видимо, меня из-за цивильного платья принимают за местную девушку. Гуляющую с гельвецийским жандармом. Впрочем, я всё равно не понимаю, какое же собственно мнение о моей персоне они пытаются до меня донести. Но тут одна вещь всё-таки заставляет меня замедлить ход.

Осанистая дама в дорогом на вид и весьма элегантном чёрном облачении держит в руках большой портрет, с которого на меня этаким снисходительным взором глядит никто иной, как Дитрих, павший бесславной смертью от моих зубов. Как там тебе сейчас в аду, дорогуша? И у тебя, оказывается, есть мать? Откуда она только узнала, что его уже черти жарят... В душе у меня какие-то смешанные чувства: с одной стороны мне даже немного жаль эту женщину, с другой — кто, как не она, воспитала этого подонка.

— Что стоишь, солдат? — голос Мари возвращает меня к реальности.

— Старого знакомого увидела, — цежу я в ответ сквозь зубы и указываю пальцем на этот злополучный портрет. — Того самого Дитриха.

Мари передаёт мои слова Леону, тот хмыкает в ответ.

— Il est dommage que j'ai eu l'idИe ne vient pas Ю eux de fixer un face Ю face. Bien sШr, il n'est jamais trop tard, mais je pense que nous n'avons pas besoin de dИtenir madame Faust maintenant *Жаль,что мне раньше мысль не пришла очную ставку им устроить. Конечно, это никогда не поздно, однако, думаю, нам нет смысла задерживать мадам Фост прямо сейчас.

В отличие от солдат, наблюдающих за митингом с напряжёнными лицами, лоррейнский офицер, стоящий у массивных дверей в полицейское управление, просто таки излучает спокойствие и безмятежность. В руках у него палаш в ножнах, на который он опирается, как на трость, словно какой-нибудь денди.Є

— Pourquoi s'inquiИter? Pensez-vous que les secousses de la "Patrie et LibertИ" blessИ sa mХre? *Чего волноваться? Неужели вы думаете, что сопляки из "Родины и свободы" навредят своим мамашам? — с усмешкой говорит он аджюдену, когда тот интересуется обстановкой.

Леон оставляет нас с Мари в вестибюле управления, а сам исчезает где-то в его недрах. Надеюсь, нам не придётся его долго ждать. А пока моё внимание привлекает эпическая фреска во всю стену. На ней изображена группа солдат, стоящих в героических позах на горной вершине. Над ними реет большое чёрное знамя, на котором видна надпись "Wer wagt, gewinnt!", скрещенные палаши и череп в шлеме с султаном из перьев. На кепи и касках у солдат похожие султанчики, только меньшего размера

— Шварцвальдские егеря, — поясняет мне Мари. — Наша самая большая головная боль.Є

— Да уж, пришлось с ними столкнуться... — говорю я ей в тон. — Однако, как же чертовски здорово нарисовано!

Неизвестный мне художник и правда постарался на славу. При всей своей пафосности солдаты на картине выглядят живыми и естественными. Лица, форма, снаряжение, камни под ногами, окружающая природа прорисованы мастерски. Так что я продолжаю с усмешкой:

— Вот это я понимаю — пропаганда, не то что всякие сомнительные статейки.

— А вот это уже не твоего ума дело, рядовая Шамплуа! — резко отвечает Мари и, склонившись к моему уху, добавляет вкрадчиво. — Если конечно ты та, кем пытаешься казаться. Я слышала и про случаи, когда люди теряли память после контузии. Но вот истории, в которых потерявшие память вдруг начинают говорить на иностранных языках, мне встречались лишь в детских сказках и бульварных листках.

— Ха, никогда бы не подумала, что вы читаете такое.

Не успевают мои слова смолкнуть, как ладонь Мари взмывает в воздух и отвешивает мне звонкую пощёчину.

— Хватит. Я устала терпеть твоё неуважение к старшим по званию. Как только мы вернёмся, ты немедленно отправишься под арест.

Слова эти были произнесены характерным для мадемуазель сержанта спокойным и бесцветным голосом, но у меня такое чувство, что она ждала подобного момента, ждала повода, чтобы продемонстрировать своё отношение ко мне. И какой чёрт меня только за язык дёрнул? Ну да слово не воробей...

Так что Леона мы дожидаемся в обстановке взаимной неприязни, благо времени на это уходит немного.

— Les AlliИs n'ont pas besoin de mon aide. *Союзнички не нуждаются в моей помощи, — говорит он, разводя руками. — Cependant, il est bon de savoir que nous Иtions en mesure de rИveiller un marИcage endormi *Однако, приятно сознавать, что мы смогли расшевелить это сонное болото.

Тут он, подняв бровь, озирает из-под своих окуляров наши надутые физиономии.

— Et ce qui s'est produit ici, les filles?*А что у вас случилось, дамы?

Мари рублеными фразами излагает ему всё, что думает на мой счёт.

— Vous devez dИcider de cette question sans sentimentalitИ, Leon. Vous devez l'envoyer en Иtat d'arrestation. *Ты должен решить этот вопрос без сантиментов, Леон. Тебе следует отправить её под арест.

— Je suis dИsolИ, Marie, mais demain je vais en avoir besoin, et puis je vais devoir le retourner Ю Jeanne, comme promis. Faites-lui de dИcider comment la punir. *Прости, Мари, но завтра она мне будет нужна, а потом я должен буду вернуть её Жанне, как обещал. Пусть она решает, как её наказать.

Мари подымает очи горе.

— Je voudrais pouvoir voir comment elle allait la punir — lui a donnИ une fessИe, je suppose. Ou autre chose dans le mЙme esprit. Mais ce ne sera pas le faire pour l'amour de sa bien-aimИe Jeanne. * Хотела бы я посмотреть, как она её накажет — устроит ей порку, наверное. Или что-нибудь ещё в том же духе. Но чего не сделаешь ради любимой Жанны.

— Marie, ne commencez pas Ю nouveau cette conversation. Surtout dans un lieu public! *Мари, не надо снова начинать этот разговор. Тем более в публичном месте!

Переводчица поворачивается в мою сторону и смотрит на меня так, как будто в первый раз видит.

— Vous savez, Leon, serait plus correct de rejeter la fille de l'armИe et renvoyИs chez eux en HelvИtie, et la laisser lЮ-bas des professionnels versИes. *Знаешь, Леон, самым правильным было бы уволить девчонку из армии и отправить домой, в Гельвецию, и пусть там с ней разбираются специалисты.

— Qu'il rИsout son commandant. *Пусть это решает её командир, — отрезает Леон. — Et vous demandez Julie d'envoyer en Иtat d'arrestation pour le fait que contredire le supИrieur hiИrarchique, et puis elle a fait de mЙme. *А ты требуешь отправить Жюли под арест за то, что перечит старшему по званию, и тут же сама занимаешься тем же самым.

Про арест мой болтают. Напугали ежа голым задом. Я и так тут живу, как под арестом, впрочем, в их власти сделать моё пребывание здесь куда более печальным.

На улице перед митингующими женщинами отдувается за гельвецийских и лоррейнских военных какой-то толстяк с пышными моржовыми усами, одетый в синий полицейский мундир. В одной руке он держит свою нелепую шляпу, а в другой эпичных размеров носовой платок, которым то и дело вытирает пот со своей красной, как помидор, лысины.

Солдаты на площади поделились на две группы: пока одни с оружием в руках надзирают за порядком, другие отдыхают у стен ратуши и полицейского управления. Некоторые глазеют по сторонам, кто-то умудряется дремать, прислонившись к столбу или спине товарища. Вон две гельвецийские девушки уселись возле сослуживца и щиплют его за бока. А вот долговязый блондин в лихо сбитом на бровь кепи с аппетитом уплетает большое зелёное яблоко.

— HИ, belle, attraper! *Эй, красавица, лови! — кричит он мне и бросает ещё одно такое же.

Огромное, словно мортирное ядро, оно летит по навесной траектории и, каким-то чудом проскользнув мимо моих рук, бьёт меня прямо в лоб. От такой неожиданности я приземляюсь мягким местом на мостовую. Все вокруг катятся со смеху. Даже бедняга-полицейский удивлённо оглядывается. Мне же остаётся лишь улыбаться и махать своим непрошенным трофеем. В голове же моей тем временем крутится мысль, что в переусложнённой конструкции местых прокладок таки есть своя сермяжная правда...

Уже в коляске мотоцикла я пытаюсь откусить от этого яблока кусочек, а оно оказывается жуткой жёсткой кислятиной. Вот ведь жук, а? Удружил, называется.

Ровно тарахтящий мотор жандармского мотоцикла вдруг чихает пару раз и замолкает. Леон, чертыхаясь, прогоняет нас со своего железного коня и достаёт из коляски железный ящик с инструментом.

Мы с Мари занимаем позиции под сенью ветвей большого и высокого дерева, стоящего у кромки тротуара. Я прижимаюсь спиной к коре ствола, а Мари прохаживается туда-сюда и всем своим видом игнорирует моё существование.

Напротив нас суетливый бюргер в клетчатом пиджаке готовится дать дёру из города. У дверей его дома, сложенного из красивого красного кирпича, стоит большой фургон, похожий на буханку хлеба. Дюжие грузчики с видимой натугой грузят в него разнообразную мебель. Часть вещей стоит в стороне, здесь на массивном письменном столе сидит, весело болтая ногами, девочка лет пяти, которая наверное воспринимает всё это как какое-то приключение.

Новая четвёрка грузчиков еле протискивает сквозь двери два платяных шкафа. Один из них, рябоватый парень в мятом картузе, больше озирается на ковыряющегося у мотоцикла Леона, чем смотрит себе под ноги. Последствия не заставляют себя ждать. Напарник шикает на этого непутёвого,а тот запинается и выпускает ношу из рук. Шкаф, несмотря на свой казалось бы солидный вид, не выдерживает удара о мостовую и вываливает под лучи солнца своё содержимое.

— Papa, warum brauchen wir so viele gewehren? *Папа, зачем нам столько ружей? — звонко спрашивает малышка, указывая пальчиком на масляно-чёрные стволы и блестящие лаком приклады.

Папа её вместо ответа хватается за сердце и приваливается к стене своего дома. Растяпа, грохнувший шкаф, и один из его приятелей стремглав бросаются вдоль по улице и исчезают в какой-то подворотне. Ещё один из грузчиков скрывается в доме. Зато четвёртый, негромко ругнувшись, вынимает из-за спины кинжал и подскакивает к Леону. Из фургона вылазит ещё один амбал и направляется к нам с Мари. А она, вместо того, чтобы воспользоваться своим пистолетом, заламывает руки и кричит: "Леон! Леон!"

Однако, долго страдать по аджюдену, который еле отмахивается монтировкой от своего противника, ей не дают. Подбежавший к нам громила подхватывает переводчицу и словно пушинку забрасывает себе на плечо.

— Raus hier, hure, und vergessen, dass du es gesehen! *Вали отсюда, шлюшка, и забудь, что ты это видела, — шипит он мне сквозь зубы.

Решение Леона везти меня в город в цивильном платье внезапно играет мне на руку.

— Горн! Горн! Сейчас бы сигнал подать! — стучит у меня в голове.

Но ведь, чёрт подери, у меня же в сумочке пистолет! Выхватываю "товарища" и целюсь в того из врагов, что атакует Леона. Его широкая спина внезапно оказывается очень маленькой и юркой. Опускаюсь на колено, и мне всё же удаётся поймать гада на мушку. Три выстрела гремят с минимальной задержкой, "грузчик" хватается за плечо и тут же получает удар монтировкой в голову.

В это самое время очухавшийся бюргер сгребает со стола разревевшуюся от испуга дочку и в три погибели сгибается за массивной тумбой.

Амбал, схвативший Мари, озирается на выстрелы и лезет одной рукой за пазуху. Сержант, воспользовавшись этой заминкой, начинает изо всех сил вырываться.

Из чрева уже рычащего мотором фургона выглядывает ещё один субчик, на этот раз у него в руках автомат. И хоть он всё никак не может попасть магазином в приёмник, дело наше явно пахнет керосином. Ноги мои словно по собственной воле перекидывают меня за дерево. Леон с пистолетом в руках тоже прыгает за мотоцикл, как раз в тот момент, когда автоматчик отдёргивает рукоятку затвора. Ну, всё, зацепить он нас, может, и не зацепит, но и головы высунуть не даст.

— Шнель! Шнель! — кричит он своему приятелю, который всё никак не может заново водрузить себе на плечо яростно вырывающуюся Мари.

Тут из-за угла, пыхтя и топоча сапогами, вылетает лоррейнский патруль — четверо солдат с карабинами наперевес и фельдфебель с палашом в одной руке и револьвером в другой.

— Tirez sur la voiture! *Стреляйте в машину! — орёт им Леон.

Командир патруля вскидывает палаш в воздух, его солдаты тут же падают на колено.

Взмах клинком вперёд — залп!

Лобовое стекло рассыпается осколками, погибший водитель, видимо, утыкается в клавишу клаксона, ибо его гудение заполняет всю улицу. Через мгновение к этому звуку добавляется глухой металлический грохот — это выехавший с соседней улицы гельвецийский броневик снёс своим бортом на повороте почтовый ящик. Закрытый вентиляционным кожухом ствол крупнокалиберного пулемёта поворачивается в направлении грузовика инсургентов.

Автоматчик пятится к машине, пока не упирается в неё спиной, а потом, бросив затравленный взгляд по сторонам, швыряет своё оружие на землю.

— Nicht schießen! Hier Sprengstoffe! *Не стреляйте! Здесь взывчатка! — кричит он, вздымая руки над головой.

Громила, державший Мари, следует его примеру. Переводчица мстительно пинает его по самому дорогому и бежит к Леону. А тот в это время показывает руками прибывшим какие-то знаки. Из броневика бодро высаживается десант в составе пяти девушек, вооружённых до зубов: у одной ручной пулемёт, у двух — карабины и у оставшихся двух — автоматы. Одна из них замечает меня и тут же берёт на мушку:

— HИ, toi, derriХre l'arbre! Ce qui est dans votre main? *Эй, ты, за деревом! Что у тебя в руках?!

Чёрт, не хватало ещё, чтобы меня свои же подстрелили. К счастью, Леон тут же поясняет, что я вместе с ним.

Лоррейнский патруль подтаскивает к броневику пленных инсургентов. Здесь их в самом прямом смысле слова вяжут, ибо вместо наручников лоррейнцы используют связанный хитрой петлёй шпагат. Нас с Мари Леон сразу же ставит в караул. Вслед за ними сюда же приводят и растерянного бюргера, который всё так и держит свою дочку на руках. Девочка, крепко прижавшаяся к отцовской груди, уже перестала реветь и только всхлипывает.

— Frauen und Kinder im Haus zu essen? *Женщины и дети в доме есть? — спрашивает жандарм.

— Nein... — мотает головой бюргер.

— Cette maison peut en cacher insurgИs* В этом доме могут укрываться мятежники, — обращается Леон к гельвецийским солдатам. — Lui serrer la cave et le grenier, Йtre vigilant et se sentir comme une guerre.* Перетрясите его с подвала и до чердака, будьте начеку и чувствуйте себя, как на войне.

— Pardon, monsieur gendarme. *Пардон, месье жандарм, — фельдфебель лоррейнцев, плотный мужик лет этак тридцати пяти, разглаживает свои пышные усы и качает головой. — Encore ici, dans notre pays. Et puisque nous avons besoin de percer dans les maisons de nos citoyens, * Здесь всё-таки наша страна. И раз уж нам необходимо вламываться в дом к нашим гражданам, — кивает он на бюргера и его дочку, — le laisser faire mes soldats* то пусть это сделают мои солдаты.

— Allez-y *Действуйте, — холодно бросает в ответ аджюден и поворачивается к девушкам. — Et vous fermez la porte de derriХre *А вы перекройте чёрный ход.

"Автоматчик", попирающий пузом брусчатку подле моих ног, чуть приподнимает голову.

— *Поздно, герр гельвециец, там уже никого нет.

— *Молчать! Мари, Жюли если они откроют рот, стреляйте!

Девочка от криков аджюдена вновь начинает хныкать, и Леон вновь обращает внимание на её отца.

— *Как ваше имя?

— *Франц Метцингер. Позвольте мне всё объяснить...

— *Где сейчас ваша жена, герр Метцингер? — обрывает его Леон.

— * Я всё-всё объясню, герр офицер! — бюргер подобострастно взирает на возвышающуюся над ним фигуру и молотит языком со скоростью пулемёта. — *Это всё из-за неё и из-за её младшего брата! Сопляк связался с этими лоботрясами, у которых на уме всякие дурацкие лозунги, а сегодня они явились к нам и сказали, что его арестовали жандармы. Вот моя Марта и отправилась с другими женщинами, узнать, что с ним.

— *А всё это богатство дружки вашего шурина тоже сегодня притащили?

— Нет, но... О, боже, что теперь будет с моей дочкой?

— *В вашем любимом Райхе она осталась бы сиротой. Там без сочувствия относятся к тем, кто помогает террористам.

Из верхнего люка броневика высовывается голова в кожаном шлеме. Сделав полоборота, она обращается в нашу сторону. Я вижу круглое девичье лицо, вздёрнутый носик, прищуренные глаза, мокрую от пота чёлку, торчащую из-под кожаного валика на лбу.

— *Месье аджюден, жандармерия будет здесь через пару минут.

Через несколько минут к месту событий прибывает ещё один броневик и грузовик с жандармами. Вокруг дома герра Метцингера выставляют оцепление. Только теперь сюда начинают стягиваться зеваки — до этого в соседских окнах только занавески изредка колыхались.

Жандармы из оперативной группы явно намереваются допросить меня в числе прочих, однако Леон, сделав рожу кирпичом, заявляет, что де мадемуазель с ним, и он никуда её от себя не отпустит. Правда, с возвращением на базу приходится повременить, ибо за всё это время никто не удосужился починить наш мотоцикл. Так что, когда сей железный конь начинает скакать по извивам серпантина, ведущего к нашему институту благородных девиц, а ныне логову гельвецийской жандармерии, солнышко уже далеко перевалило через зенит.

Мы лихо влетаем на площадку, где расположилась жандармская техника. Леон паркует мотоцикл задним ходом, едва не зацепив коляской стоящий рядом кюбельваген. Чёрт, наконец-то заглохла эта тарахтелка, а то у меня от неё что-то голова разболелась. Эх, сейчас бы раскинуть коврик вон там на крыше и подремать, а то денёк сегодня больно весёлый выдался.

Внезапно Леон кладёт руку мне на плечо и поворачивает к себе.

— *Откуда у тебя пистолет?

Вопрос застигает меня врасплох, так что отвечаю я лишь сдавленным: "Э-э-э...". Жандарм, не дожидаясь внятного ответа, протягивает мне ладонь.

— Пистоле. Дафай сьюда.

Прощай, подарочек. По крайней мере, службу ты успел мне верно сослужить. Леон крутит его в руках, выщёлкивает и вставляет магазин, потом пытается прочесть надпись на затворе:

— То-фа-ри-сшчь. *Понятно, откуда он взялся. — Леон с улыбкой протягивает оружие обратно. — Подумать только, я обязан жизнью любовнице Жанны и её поклоннику.

Он щелкает каблуками и прикладывает руку к козырьку.

— *Благодарю за службу!

— Служу Советскому Союзу! — непроизвольно вырывается у меня. Леон одобрительно качает головой, как будто что-то понимает.

— *А может быть и правду говорили, что ты притягиваешь к себе инсургентов, а? — аджюден пытается шутить, но получается это у него не лучшим образом. Тем более ушедшая в себя Мари даже не делает попыток переводить его слова. — *Хорошо, ты свободна. Можешь идти.

По возвращении в свою казарму я обнаруживаю, что за время нашего отсутствия мою изорванную и залатанную форму заменили новым комплектом. Сейчас на нём без задних ног дрыхнет давешний котэ. Аккуратно отпоротая нашивка с полковой эмблемой лежит рядом на кровати. Пришить-то я её пришью, благо талант к этому делу открылся, да только где она у вас по правилам крепится? Надо будет Мари спрашивать, когда она очухается.

Хороши они, конечно, оба. Оставили меня после всех этих пертурбаций в одиночестве, даже не спросили, не надо ли чего. Нет, Леон, не комиссар ты, не отец солдатам — жандарм, как есть жандарм! На глаза внезапно наворачиваются слёзы. Чёрт подери, и за что мне это всё? Ради медитации достаю из рюкзака коробку с патронами. В нём вроде никто без меня не рылся — и то хлеб. Выщёлкиваю патроны из магазина и заряжаю его снова, и снова выщёлкиваю, и снова заряжаю. Пытаюсь убедить себя, что это занятие меня успокаивает, но без толку. В голову лезут всяческие мысли о тщетности бытия, а потом вдруг накатывает щемящая тоска по Родине. Ладно, пойду всё же к переводчице. Хоть почитать ещё что-нибудь выпрошу, а не то я тут сейчас волком взвою.

На входе в здание жандармерии пропуска с меня не спрашивают: толи потому что знают, кто я, толи просто чужие здесь не ходят. Мари сидит в своём кабинете, глаза у неё мокрые и красные, ворот у кителя расстёгнут. На все мои вопросы у неё нашёлся только один ответ:

— Убирайся отсюда со своими глупостями! — шипит мадмуазель унтер, словно рассерженная гусыня.

Тем не менее, ещё одним выпуском "Воина Республики" она в меня запустила. Подбираю журнал с полу и сматываюсь подобру-поздорову. Чёрт, и куда только мои глаза смотрели — в фойе на первом этаже у большого зеркала прикручен к стене большой плакат с образцами гельвецийского обмундирования, там же показано, куда что пришивать. Черкаю нужные сведения в блокнотик, теперь хотя бы заделье на вечер есть. В столовую без Мари или Леона идти бесполезно: нет у меня желания выпрашивать там себе ужин на корявом ломанном французском, небось, за ночь от голода не помру.

Вернувшись к себе, раскладываю швейные принадлежности и переношу котэ с формы на подушку. Не успеваю вдеть нитку в иголку, как этот мелкий тигр примащивается у меня на коленях. Ну, хочешь терпеть мой китель на своих ушах — терпи. Впрочем, терпеть ему приходится недолго — наверное, и четверти часа не уходит на то, чтобы соответствующим образом приладить нашивку к рукаву. Теперь можно и журнал полистать. Открываю оглавление и присвистываю от удивления: одна из статей озаглавлена "Голованов Ф.П. Баллада о горных стрелках". Интересно, интересно.

История, описанная там, повествует о лейтенанте Луи Солане, который 25 лет назад во время очередной войны между Гельвецией и Райхом отправил свою горнострелковую роту с марша прямо на лыжах в лобовую штыковую атаку на окопавшуюся батарею противника. Рота потеряла две трети состава убитыми и ранеными, но выполнила поставленную задачу. Долгое время считалось, что Солан из-за радиопомех неправильно понял приказ, однако по истечении 25 лет документы, касавшиеся этого боевого эпизода, были рассекречены. Из них выяснилось, что приказ изначально был отдан в весьма расплывчатой форме. В заключении отмечается, что хотя в Рутении действия Солана называют проявлением твёрдолобой некомпетентности, в Гельвеции он считается национальным героем, беспрекословно выполнившим боевой приказ.

Ха-ха, если ещё свидимся с капитаном, надо будет спросить у него об этой истории. А за окошком-то у нас смеркается. Надо бы мне в душ сходить освежиться, пока отбоя не протрубили.

Насвистывая "Береги страну родную, как луганский слесарь Клим", возвращаюсь в казарму, и тут меня ждёт большой сюрприз. На соседней койке расселась наша суровая переводчица Мари. На тумбочке рядом с койкой стоят початая высокая бутылка коричневого стекла, две стальных кружки и небольшая корзинка с хлебом и сыром. Котэ куда-то смылся, оставив нас с ней наедине.

— Что ты так смотришь? — грустно усмехается Мари. — Мне надо с кем-то... как это говорится? Поговорить по душам. А ты хотя бы никому постороннему не разболтаешь.

— Что это на вас нашло?

— Как будто сама не знаешь! Ты же своими глазами видела, как я провалилась. Полностью провалилась. Теперь Леон никогда меня не полюбит!

Она это говорит таким расстроенным голосом, что мне даже становится жаль её.

— Может, всё ещё образуется... — начинаю я, но она тут же перебивает меня.

— Да что ты понимаешь? Я на Леона с самого детства влюблёнными глазами смотрела, когда он к нам в гости приезжал. И что я от него слышала? "Знаешь, какая Жанна смелая? Знаешь, какая Жанна умная? Знаешь, какая Жанна красивая? Вот когда я вырасту, мы с ней обязательно поженимся".

Мари достаёт платок и вытирает проступившие слёзы.

— А потом мы к нему в гости приехали, и я её увидела... Вся какая-то угловатая, длинно... то есть долговязая. Волосы лохматые, словно её одноглазый отец их подстригал своими садовыми ножницами. Она даже платья не носила — бегала в перешитом мундире. Сразу было видно, что она Леону не пара. Налей мне четверть кружки.

Выполняю её просьбу, но с некоторой опаской: а ну как она вдруг буянить начнёт, мне ведь с ней в рукопашной не тягаться — весовые категории разные. Напиток янтарно-прозрачный, судя по запаху — что-то сварганенное из яблок и довольно крепкое притом.

— А себе почему не наливаешь?

— Хочу голову ясной сохранить, — улыбаюсь я в ответ, но всё же делаю себе бутерброд и жую его всухомятку.

— Ну и дура, нервы бы себе успокоила.

— Хм, ваш пример убеждает меня в обратном.

— Жанна твоя такой же грубиянкой была, да и осталась наверняка. Только и делала, что препиралась с Леоном. Когда меня увидела, сразу же толстой назвала! Вот скажи, что его в ней привлекло? Что он в ней нашёл? Она же никогда не ценила его чувства. А дядя Людовик? Для тебя он генерал де Пьер! Но тогда он ещё полковником был. Я помню, как он вместе с её отцом смеялся: "У меня два сына: мой Леон и твоя Жанна". Дураки старые. Дядя Людовик ей помог в училище поступить, а она и его опозорила, и Леона как-то к этой истории приплела.

— Вот как? И что же это за история?

— Мне мало что известно. Знаю лишь, что случилось это накануне выпускного парада и всему виной были её наклонности. Дяде Людовику пришлось тогда перед командованием отвечать, а Леон взял её на поруки как политический офицер, — Мари вздыхает. — И с тех пор он повсюду следует за своей любимой Жанной.

— А вы за ним? — ехидно интересуюсь я.

— Нет, — снова вздыхает она, плещет себе в стакан ещё и залпом выпивает. — После школы наши пути разошлись — наша семья уехала в Рутению, там я поступила в университет, мне прочили работу в посольстве. Но связи с Леоном я не теряла. Мы каждый месяц отправляли друг другу письма, и я ужасно переживала за него...

Мари встаёт с кровати, подходит к окну и долго в полном молчании смотрит куда-то за горизонт. Я уже решаю было, что на это наши посиделки закончены, когда она разворачивается лицом ко мне.

— Когда он написал, что отправляется в Лоррейн, я заявила родителям, что не могу отсиживаться в Рутении, когда над нашей страной нависла угроза. И вот я здесь, — указывает она пальцем себе под ноги.

Она поглощает новую порцию своего зелена вина, а потом вдруг хитро прищуривается.

— Кстати, я с детства изучала рутенийский язык и его диалекты, а потом прожила в Рутении больше пяти лет, однако твой говор мне совершенно не знаком. Может, ты шпионка Райха? Или работаешь на "Родину и свободу"? Ха-ха-ха, надо обязательно спросить у Жанны, все ли у тебя родинки на месте.

Ну и дурацкие же у вас шутки, мадемуазель унтер. Одно слово — унтерские. Хм, а ведь она же ещё ни разу не закусила, а начала набираться ещё до моего возвращения.

Мари прерывает мои размышления, со всего размаху долбанув кулаком по тумбочке.

— Всё! Я должна решить этот вопрос раз и насегда! Пошли к Леону!

Чёрт! А я-то тут при чём? Но сомкнувшиеся на запястьи железной хваткой пальцы не оставляют мне никакого выбора. Как, однако, изменчива человеческая натура — что бы сказала ещё этим утром Мари, если б увидела, как я рассекаю по базе в сорочке, панталонах и сапогах на босу ногу?

В коридорах жандермерии к счастью пусто, так что мой наряд имеют возможность оценить только дежурный с помощником. Ну что ж, по их лицам видно, что не каждый день тут полуголые девушки шастают.

Леона мы застаём сидящим в одиночестве за своим столом. Перед ним лежит лист бумаги, на котором он строчил, надо полагать, рапорт о сегодняшних событиях. Однако, мадемуазель сержант дверь открыла с ноги, и теперь посреди ровных бисерных строчек расплывается похожая на солнышко клякса.

— *Леон, я должна серьёзно поговорить с тобой! — Мари берёт с места в карьер, но месье аджюден её не слушает.

— * О боже! Да ты же пьяна! Хочешь, чтобы тебя под арест отправили? — тут он замечает меня. — *А её ты зачем притащила да ещё в таком виде? Нет, ты сошла с ума!

— *Меня под арест? — в голосе Мари отчётливо прорываются пьяные нотки. — *Конечно, у тебя есть только один человек, которому ты всё готов простить — её ты никогда не отправил бы под арест...

— *Хватит! Смирно, старший сержант!

Тут несчастная переводчица не выдерживает и с громкими рыданиями валится на колени. Леон машет на меня рукой, и я немедленно удаляюсь. Не хватало мне тут ещё этих семейных сцен...

Вернувшись в свою казарму, вытягиваюсь под одеялом. Ну и денёк сегодня выдался. Такое впечатление, словно он года полтора тянулся... Тишину вдруг пронзает звук горна. Что это? Тревога? Нет, играют подъём. Какого чёрта? Но за окном уже не вечерние сумерки, а утренняя дымка.

Что день грядущий мне готовит? Пора бы уже в роту возвращаться, Жанна и Луиза меня, поди, уж заждались. Вот только кого я обманываю? Сколько я ещё смогу продержаться в нынешнем статусе, живя сегодняшним днём? А может и правда попросить политического убежища в Рутении? В конце концов, всё равно в Гельвеции мне уготована судьба девицы, поехавшей крышей из-за военных кошмаров. Похоже на то, что вчера я сделал одну из самых своих больших ошибок здесь в ситуации, когда от меня действительно что-то зависело. Когда теперь мне выпадет шанс поговорить с глазу на глаз с товарищем Головановым? Да и выпадет ли вообще? И что на меня тогда нашло — потратить добрый час на пустую болтовню? А потом, в довершение ко всему, гордо отказаться от эмиграции в страну, где меня хотя бы понимать будут.

Хотя, имею ли я право думать только о себе, в момент, когда нахожусь в теле мадмуазель Жюли Шаплуа? Ведь у неё есть любящие родственники, подруги, сёстры по оружию — люди, которым она не безразлична. Эта девушка, в отличие от меня, приносила присягу Гельвеции. Но вот, чёрт побери, вернётся ли она вообще когда-нибудь в своё тело, а я в своё?

С плаца доносятся отрывистые команды — это жандармы и связисты занимаются утренней гимнастикой. Надо и мне, пожалуй, помахать руками и ногами, дабы форму не растерять. Может, завтра в бой? А если вопрос ребром ставить, за кого мне здесь — в чужом мире -воевать? Разве что за други своя...

Но время уже идёт к завтраку. Дверь отворяется и на пороге возникает Мари. На бледном лице её застыло страдальческое выражение, связанное, как видно, с мучениями моральными и физическими — результатом вчерашних возлияний.

— Надеюсь, хоть у тебя утро добрым будет... Собирайся, вы с Леоном возвращаетесь к себе в роту.

— Дайте мне хоть сорок пять секунд, — улыбаюсь я ей. Мне и впрямь радостно её видеть — всё отвлекусь от всех этих рефлексий.

В столовой сегодня подают курицу, тушёную с брокколями, а заместо чая или компота кружку бульона с какими-то сухариками. Или это первым считается? К слову, было бы интересно узнать, кто же всю гельвецийскую ораву здесь кормит? У местных эту же самую капусту скупают или с родных просторов возят?

— Не твоего ума дело, — отвечает Мари, глубокомысленно созерцая насаженный на вилку вилочек. — Для тебя главное, чтобы кормили без перебоев. Обеспечение — это занятие компетентного начальства. Доедай свою порцию быстрее.

Понукания эти, однако, оказываются втуне: когда переводчица доставляет меня к Леону, выясняется, что тот загружен по уши какой-то внезапно свалившейся работой. Эх, ждать да догонять — хуже некуда, а я в последние несколько дней только этим и занимаюсь. Возвращаться в пустую казарму не хочется, поэтому я говорю Мари, что буду на заднем дворе, там я никому не буду глаза мозолить и к тому же оттуда прекрасный вид на город.

Совсем недавно, наверное чуть больше недели назад, мы с Луизой занимались здесь музыкой и французским, а кажется, будто с тех пор прошли годы... Но ведь и сейчас никто не мешает мне использовать время с пользой. Где там мой словарик и блокнотик?

Леон и Мари приходят уже ближе к полудню. Несмотря на все рассуждения переводчицы о благости своевременного питания, заправляться обедом нам некогда, потому что нужно успевать на поезд. Мари на прощание крепко пожимает мне руку, и вот мы с аджюденом вновь мчимся на железном коне в город. За рулём мотоцикла вновь тот солдат, что встречал нас по приезде сюда.

— Стоять здьесь, — говорит мне Леон, когда мы, пройдя быстрым шагом зал ожидания, выходим на перрон, и исчезает ха дверью вокзальной комендатуры.

Среди толпы солдат, пассажиров, встречающих и провожающих шныряет стайка мальчишек лет 10-12 в потрёпанной одежде, у каждого на плече торба, из которой торчит кипа газет. Звонкими голосами они рекламируют свой товар, выкрикивают самые громкие заголовки, перебивая друг друга.

— Kaufen "Der Schwarzwaldische Beobachter!" *Покупайте "Шварцвальдский обозреватель"!

— Frisches Ausgabe der "Entente Cordiale"! *Свежий номер "Сердечного согласия"!

— Der Premierminister der Republik Helvetia Francois Ferdinand kam in der Hauptstadt mit einem freundlichen Besuch! *Премьер-министр Республики Гельвеция Франсуа Фернан прибыл в столицу с дружеским визитом!

— Gendarmerie erfasst Rebellen Arsenal! *Жандармерия захватила арсенал мятежников!

— Zehntausend Mark fЭr den Kopf der Rebellen-Oberst von Korbeff! * Десять тысяч марок за голову мятежного полковника фон Корбеффа!

— Die tragische Geschichte! Helvetische SchЖnheit aus den FДngen der Banditen gerettet! *Трагическая история! Гельвецийская красотка спасается из лап бандитов!

— Эй, киндер, кам цу мир! — кричу я одному из сорванцов, размахивающих "Антантой". — Гибен зи биттэ айн газеттэ!

— Zehn Pfennig! — важно отвечает тот и вдруг замирает с открытым ртом.

Неужели у меня с лицом что-то? А вот нечего было химические карандаши мусолить. Леон с водителем, гады, могли бы и сказать...

— Das ist sie! Siehe, das ist sie! — орёт мелкий паршивец, крутя башкой по сторонам и тыча пальцем в газету.

Я выхватываю номер у него из рук. Мальчишка даже не пытается отнять её назад или потребовать деньги. Скорее наоборот, испуганно отскакивает в сторону, не переставая, однако, верещать. Так, посмотрим, что тут у нас? На первой полосе газеты обмениваются рукопожатиями какие-то мужики в дорогих костюмах. Так, это меня пока не интересует... Ага, здравствуй, мировая слава. Отличное фото, чёрт его дери, даже после ретуши мою героическую мордаху можно с лёгкостью опознать. Знать бы заранее, можно было бы какие-нибудь вавилоны на голове накрутить, пару хвостов, например, и чёлку зачесать. М-да, ещё бы вникнуть, что мусью аджюден там про меня накропал.

Многоголосое шушукание заставляет меня оторвать свой взор от собственного портрета. Вокруг меня скопилась уже небольшая толпа, и отнюдь не все, даже далеко не все в ней, как я вижу, желали бы выразить своё восхищение героине борьбы с инсургентами. Рука предательски потянулась к карману, чтобы спустить предохранитель верного браунинга, то есть тьфу, "Товарища". Беседы о культуре у нас всё равно вести не получится, но что-то такое внимание меня нервирует... Хотя, насчёт культуры это мысль! Улыбочка, поклон. Эх, надо было сначала рюкзак снять да рожок от него отцепить, ну да ничего. Итак, вдох и марш!

"Марш Будённого" даже на таком инструменте, скорее сигнальном, чем музыкальном, получился на удивление сносно. Играю я даже не столько для публики, сколько для себя, чтоб сбросить напряжение. "Мы беззаветные герои все, и вся-то наша жизнь есть борьба!" Слова словно сами ложатся в ноты, но вот им приходит конец. И тут мои зрители разражаются аплодисментами. Среди хлопающих я замечаю Леона, тот подходит ко мне и шепчет: "Dites au revoir".

— Оревуар! Ауфидерзейн! — машу я одной рукой, а другой подхватываю рюкзак. И вот мы уже перескакиваем через пути, пробираясь к одноу из эшелонов.