Чистильщик

Нужно найти одиночную Тварь, настигнуть его в безлюдном месте, и убить так, чтобы не попасться.

Опять личина старика, опять батожок. И снова — тропинка в парке, тихая, укромная, можно затащить Тварь под куст и без помех прикончить.

Достаточно еще молодой парень, светившийся поменьше, чем Альфа, но ярким, ясным свечением. Ничем не примечательный, безликий. Я не запоминаю лиц носителей.

Нет, не так. Я забываю лица носителей.

И опять не так! Я стараюсь забыть лица носителей. Даже смотреть во ремя убийства стараюсь чуть вкось, боковым зрением, чтобы черты лица не запоминались, чтобы носитель не снился мне в кошмарах, которых стало уже слишком много. Слишком.

И впервые, после долгого перерыва, я снова спросил о том, кто напал на мою мать. О том, кто напал на Петровича.

Все Твари так, или иначе должны быть связаны между собой. Я в этом был уверен. И уверен, что когда-нибудь удача мне улыбнется, и я найду тех, кто мне нужен. И они пожалеют, что не умерли еще в детстве.

Этот — ничего не знал. Я ударил его в кадык, потом переломил шею, и...едва не потерял сознание от хлынувшего в меня потока — наслаждение, которого я не испытывал никогда в жизни!

Весь предыдущий опыт нападений на Тварей был только подготовкой к этому моменту, и теперь я вряд ли когда-нибудь смогу забыть, смогу отказаться от ЭТОГО!

Я наркоман.

Теперь — я наркоман-бесоед, для которого поедание бесов стало не просто навязчивой идей, а жизненной необходимостью, как для героинщика, у которого наркотик служит уже даже не для удовольствия, а только для того, чтобы не умереть от мучительной ломки. Забери у меня способность выпивать Бесов, и я скорее всего умру, как дерево, которое не может коснуться такой сладкой, и такой — жизненно необходимой воды.

* * *

Я жил по инерции. Бездумный, бесполезный, никому не нужный — кроме моей мамы, это уж само собой. Мне не было интересно ничего — кроме моей охоты, кроме сладкого ощущения поедаемой Твари. Я понимал, что это странно, что это неправильно, что я наркоман, со всеми вытекающими из этого последствиями, но ничего не мог с собой поделать. И не хотел. Самое главное — не хотел. Вообще ничего не хотел!

Женщины? Зачем мне женщины, если наслаждение от убийства Твари многократно слаще секса! Другое — но слаще.

Бокс? Да плевать мне на бокс. Когда не стало Петровича, оказалось — и бокс-то меня интересовал больше как прикладной вид спорта, что-то вроде оружия, с помощью которого я побеждаю Тварей. Я достиг совершенства — и зачем мне теперь бокс? Чтобы завоевывать регалии? Призы, медали? Они меня интересовали только как средство, чтобы доставить удовольствие моей маме и тренеру, опекавшему меня все эти годы. А самому мне ничего не нужно. Более того — все эти шумные торжества, чествования, фото в газетах — просто вредны. Меня могут узнать Твари, и тогда все будет очень плохо.

Тупо хожу на занятия в школу, тупо отвечаю на уроках, как автомат, как робот, получаю пятерки и сажусь на свое место. Тень от прежнего меня, живой мертвец.

Мне строят глазки девчонки, пытаются дружить пацаны, но кто они мне такие? Чужие. Лица на картоне, манекены, которые могут еще и говорить. Но когда они говорят, это так банально, так скучно, так глупо...

Да, я давно уже их перерос. Все больше и больше возникала мысль — а может и правда сдать экзамены экстерном? В университет, на юридический, а там...чего загадывать — что будет "там"? Когда я не знаю, что вообще будет со мной, со мной — зараженным Бесом.

Все эти месяцы я пытался понять — что во мне изменилось? Может я стал другим, и сам того не замечаю? Может, становлюсь жестоким, подлым негодяем — как все Твари?

Анализировал свои поступки, свои мысли, пытаясь отделить — где мысль моя, а где мысль Беса. И не мог. Мне не хотелось ударить старика, отняв у него кошелек с последними деньгами. Мне не хотелось бить и насиловать — мне не нравилось насилие, и если я прибегал к нему, то только защищаясь, или наказывая негодяев. Разве Твари поступали бы так же?

Вообще-то я не знал, как на самом деле поступали Твари — кроме того, что они всегда были во главе каких-то преступных организаций. Что я о Тварях знал? Кроме того, что Твари питаются отрицательной энергией? Энергией боли и страдания?

Это потом я уже стал разбираться, и выяснил — Твари бывают разные... Но для того мне надо было пройти большой путь.

Тянутся дни, складываются в месяцы... Учебный год я закончил "левой ногой", нехотя. Что мне их учебный школьный курс, когда я давно перешагнул даже уровень студентов третьего, или пятого курса университета?! Я уже лекциимогу читать — по криминалистике, виктимологии, оперативной работе! А мне все преподают какую-то ерунду, которую я запоминаю слету, сходу, и которая мне совершенно не нужна.

И снова лето. Снова бессмыслица, жара, от которой не спасают и открытые окна. И мне некуда идти, нечего хотеть. Мне 17 лет, я убийца, и все мои помыслы вертятся вокруг убийств. На моем счету уже три мертвые Твари.

* * *

— Я хочу с тобой поговорить! — голос мамы холоден, как тогда, когда она была следователем УВД. Вероятно, таким голосом она общалась с преступниками: "Сознавайтесь, Пупкин, ведь это вы совершили преступление! У нас есть заключение судебной экспертизы, доказывающее ваше присутствие на месте преступления!"

И Пупкин тут же обмякает, течет, как расплавленный пластилин, и начинает бурно "колоться", сдавая себя и своих подельников.

Но я не Пупкин. И не пластилин. Я стальной клинок, который выковали моя мама, Петрович, и Твари, души которых я пожрал, и пожираю сейчас. Монстр, в котором уже ничего не осталось от мальчишки, найденного на обочине дороги.

Впрочем — все люди на свете не те, кем они были в детстве, и не те, кем хотят себя представить. Лицемерие, ложь, и маски, маски, маски... Моя мысль, или мысль Беса? Не знаю. Ничего не знаю...

— Садись! — мама указала мне на место напротив себя, и я автоматически поправил:

— Не садись, а присаживайся! Уж следователь-то должен знать!

— Молчать! — мама пристукнула ладонью по столешнице, и я вправду увидел в ней Железную Леди, как ее называли сослуживцы, женщину, которую не может сломать ничто на свете. Сидит внутри больного тела прежняя Железяка, сидит! Стержень — никуда не делся!

— Что с тобой происходит, скажи! — мама сдвинула брови, и ничего в ней было слабого, больного — Сын! Давай поговорим откровенно, без твоих шуточек и отмалчиваний! Что с тобой?! Ты будто дерьмо, которое плывет по канаве — куда прибьет, туда прибьет! Я тебя не узнаю! Я молчала все это время — думала, пройдет все, одумается, но дело заходит все дальше! Что с тобой?! Ты переживаешь из-за гибели Петровича, я тебя понимаю, но прошло время, а ты так и не поднялся! Не встал на ноги! Из тебя будто вынули стержень! Что случилось?

Мама, мама...ну что я тебе скажу? Что каждый день смотрю в зеркало, чтобы увидеть — не стал ли я светиться сильнее? Что мне нравится выпивать Бесов, и я от этого едва не кончаю? Что жить не могу, без убийства Тварей? Что я маньяк, которого разыскивают оперативники всех районов города? ЧТО я тебе могу сказать?

— Опять молчишь...опять! Сынок, почему ты бросил бокс? Ты же так за него держался! Из-за Петровича?

— Ну...ты же сама сказала, что бокс нужно бросить — вяло сказал я, пряча глаза за ладонью. Вроде как устали они от солнца...

— Я сказала, да! И ты что, сразу бросился исполнять?! Да щас прям! Это же ты! Я тебя как облупленного знаю! Знала. А теперь — не знаю...

Мама тяжело вздохнула, облокотилась на стол, подперев кулаками подбородок и стала смотреть мне в лицо — будто просвечивала рентгеном.

Я тоже молчал. Сказать нечего, да и не о чем. Права она, это уж само собой ясно. Встать и уйти — невежливо и нехорошо. Мама этого не заслужила, точно.

— А что у тебя с девочками? Ты...встречаешься с кем-нибудь? Сынок...с тобой все нормально? Может ты...перестал любить девочек?

Я чуть не заржал! Вот мне еще этого только не хватало! Мать меня подозревает в том, что я гомик! Не убийца, не маньяк, не странный тип, который видит светящихся людей — гомик! А что — бритва Оккама в действии! Наиболее вероятное. Не Бесы!

— Ну, так-то я пойму...главное, чтобы тебе было хорошо, сынок! Ты поделись со мной...не таи в себе!

Вот тут я заржал — истерично, до слез, едва не падая со стула. Все, что накопилось у меня за эти годы, все, что случилось в последний, страшный год — все вылилось в яростном, с нотками истерики — смехе. Я хохотал, смотрел на серьезную, даже траурно серьезную маму, и снова ржал. И так продолжалось минут пять — кошмарно долго, и кошмарно безумно.

— Все? Полегчало? — мама кивнула, будто подтверждая свои наблюдения, и я подтвердил:

— Немного. Мам, я не гомик. Мне просто ничего не хочется. Мне все скучно. Да, после смерти Петровича бокс мне стал не интересен, и я не могу с собой ничего поделать. Не интересно, и все тут! Надо бы, конечно, ходить в спортшколу — организм требует. Хочется движения, чтобы кровь бурлила! Но как вспомню, что сейчас вместо Петровича какой-то...хмм...человек со стороны, и с души воротит. Не могу! Не хочу.

— Пойди в какие-нибудь единоборства! Если бокс не интересен! Сейчас полно секций единоборств пооткрывалось — их вначале запретили, 219 статья, слышал? Вот. А сейчас опять открываются. Интересно! Всякие там японские штучки! Или китайские — я не особо разбираюсь. И по голове не бьют! И спорт! И экзотика! Я с ребятами созвонюсь, узнаю — где лучше! И давай, тренируйся!

— Мам...ерунда это все! — досадливо сморщился — Балет один! Они же не бьют, а раз не бьют — толку от них? Балеруны... Я вот что хотел бы...ты мне говорила про то, чтобы поступить в университет...я согласен! Надоело в школе. Скучно. Они все такие банальные, такие...

— Такие дети? — усмехнулась мама, и довольно кивнула — Давно бы так! Вот и интерес к жизни! А то сидишь в четырех стенах, и носу на улицу не кажешь! Хоть бы девчонку завел! Ты точно, не...того?

— Тьфу! Мам, прекрати! И так до истерики довела! Давай, звони своим дружбанам, учиться в университете буду!

* * *

Я не знаю, каким она там дружбанам звонила, и какие усилия для этого приложила, но только через пару недель мне позвонили из школы, вызвав на беседу с директором (это был уже другой директор, не та пергидрольная блондинка, что раньше, несколько лет назад).

Документы были уже готовы, назначен день экзамена — чисто формально, для галочки, потому что все в школе знали о том, кто я такой, и что могу. Беседа, а через неделю экзамен — скучный, вялый — кому охота в такую жару "допрашивать" некое молодое дарование на предмет определения его знаний? Отпуск, теплынь — на дачу нужно, на море, да куда угодно, лишь бы не видеть эти постылые стены!

Да, лицах учителей было написано: "Откуда же ты такой придурок взялся?! Исчезни, проклятый!" И я исчез, как перелетный гусь, унося в клюве заслуженную золотую медаль. Уже и не помню — которую по счету, если учесть медали за чемпионаты.

С золотой медалью — хоть куда. Собеседование в университете, заявление, и вот я, семнадцатилетний вьюнош, уже студиозус. До начала занятий еще месяц, живи, развлекайся — если хочешь, конечно. Но мне снова не хотелось. Запал "битвы" уже прошел, новая жизнь еще не скоро — чем заниматься? Что делать? Кроме того, что ходить на Чистку...

Тут вспомнил о мамином предложении, про эти самые единоборства. А что, стоит сходить, посмотреть! Почему бы и нет? В киношках — это выглядит очень интересно, очень! Логикой-то понимаю, что все эти балетные па — чушь несусветная, но душа просит развлечений! Душа просит зрелищ, чего-то невиданного, чужого, не такого, как обычно!

Секций единоборств я не знаю, но к маме обращаться не хочу — я что, маленький, что ли? Чтобы она меня за руку везде водила! Тем более, что маме в последнее время что-то не очень хорошо — серая ходит, еле двигается. Улыбается как-то вымученно, неестественно. Видать опять приступ болезни. Или болезней.

Мама смеялась, говорила — жива только потому, что болезней слишком много, толкаются, мешают друг другу. Иначе давно бы померла.

А вспомнил я про единоборства вот почему: тот самый, светящийся человек, который подсадил в меня Беса — как он мог так быстро двигаться? Как он смог захватить мою руку, когда я его ударил? А я ведь ударил. Я успел! Но он легко отвел руку в сторону, схватил меня, и зажал! А если кто-то еще раз сумеет повторить такой трюк? Может бокс все-таки не панацея от всех "болезней"? Может есть что-то и покруче? Не все — балет?

Первая секция, в которую я пошел посмотреть на "ниндзей" и "самураев", находилась в том самом Доме пионеров, в котором когда-то я ходил в театральный кружок. Я и не знал, что здесь существует такое чудо, как школа единоборств под предводительством некого Николая Собакина, мастера, обладателя пяти данов, и бла...бла...бла...

Раньше за такое если не сажали, то разгоняли поганой метлой, а теперь — за окном перестройка, витийствует Горбачев, свежий ветер раздувает "смрад застойной помойки" — и все такое прочее. Болтовня, вранье, и самодовольный генсек, который умудряется сказать много, но абсолютно ничего — по делу. Мама ругалась, глядя новости, а я воспринимал все происходящее философски: "Да мне пофиг!"

За обучение брали какую-то символическую плату, ну...почти символическую, денег на которую у меня не было, но я надеялся с тренером договориться. В крайнем случае — где-то подработать. Хоть грузчиком, хоть охранником — почему бы и нет?

Появились кооперативы, их хозяева начали богатеть не по дням, а по часам. Многочисленные "оптовки", оптовые базы — продуктовые, винные — им нужны были люди, и в конце концов, правда, пора бы мне и работать, не все же на маминой шее сидеть!

Честно сказать, за последний год мы сильно обнищали. Если раньше я приносил хоть какие-то деньги, сам себя обувал-одевал, то на мамину пенсию не пожируешь, тем более, что цены резко поперли вверх. Теперь мамина пенсия не казалось такой уж большой.

Кстати сказать — я подумывал вообще уйти на заочный, вместо того, чтобы учиться как все, на дневном. Деньги нужно зарабатывать, жить как-то надо.

А вообще — лучший вариант вот так же, взять — и сдать все экстерном. Только одна проблема — ну, сдал я, получил диплом. А дальше что? В милицию только с восемнадцати лет, да еще и после службы в армии. Вот я отучился, в милицию меня не взяли, и мне исполняется восемнадцать. И дальше — что? Хлоп меня по плечу: "А давайте-ка, соблаговолите отслужить, хитрая твоя рожа! Сапоги надел, и пошел вперед, солдат!"

Нет, вообще-то армии я не боялся. Все равно угожу в спортроту, буду тренироваться, выступать на ринге — это еще Петрович предрекал. Мол, не пропадешь! Будешь как дома! На то он и бокс, что с ним нигде не пропадешь!

Но как мама? А если что с ней случиться? Кто поможет?

Ну и вообще — два года, выброшенные из жизни — тоже не сахар! Сколько не слышал об армии, ничего хорошего о ней пацаны не говорили. Дубизна, произвол командиров и дембелей — вот она, армия!