1.Край твоих предков

Эгги что-то мямлил, мычал, вяло упирался, чуть не плакал, но его схватили сильные руки дровосеков и поволокли прочь. Снаружи уже собирался народ. Поединщиков обступили плотным кольцом. Бежать было некуда. Эгги заозирался, ища поддержки. Тщетно. Ни один взор не озарился сочувствием. Толпа хотела драки.

Эгги отчаянно пытался выкрутиться:

— Если это судебный бой, то нужен лагеман-судья!

— А я вместо него, — добродушно улыбнулся Этер. — Я беру всю ответственность на себя!

Толстяк знал, что уж с него-то никто ответа не спросит...

— По закону, поле для хольмганга должно быть на острове или на холме, и выложено по краям ореховыми прутьями! — попытался ещё раз Эгги.

— Уже двести лет как это необязательно, — обрадовал всех Грам сын Грима, охранник альдермана Свена, оказавшийся в тот день в пивной.

— Я буду биться этим топором, — Снорри поднял плотницкий тесак, — а ты?

— А я... а у меня нет оружия! — радостно воскликнул Эгги. И победно, гордо обвел глазами толпу. Люди недовольно бурчали, Этер хмурился, а Снорри стоял с безразличным, заиндевевшим взором. Словно чего-то ждал.

И тут из толпы вышел Эльри. Он протянул сыну Ёкуля свою боевую секиру:

— На, возьми!

Эгги ухватил древко трясущимися руками, крепко вцепился, заколдованный приказом воина. А тот подошел к Снорри и тихо проговорил:

— С боевой секирой надо уметь обращаться, а он не умеет, уж это точно. Не убивай его, Снорри. Не надо.

— Не буду, — холодно улыбнулся пивовар.

И шагнул к противнику...

...Ёкуль пришел как раз, чтобы увидеть, как всё кончилось. Рыжий подошел к Эгги по окружности и резко, наотмашь двинул обухом ему в челюсть. Хрустнуло, челюсть сломалась. Пивовар подскочил с другой стороны, снова ударил обухом, сокрушая плечо. Эгги выронил оружие, от боли он даже выть не мог, только хрипел. Снорри смотрел ему в глаза. Там была мука, был ужас, было отчаяние. Но, странное дело, не было ни сожаления, ни стыда. Он явно считал себя жертвой.

"Да будет так, — подумал Снорри. — Я просто приношу жертву богам!"

И ударил в третий раз, в висок. Эгги шмякнулся, оглушенный, жалкий комочек страдания. Снорри не отказал себе в удовольствии разбить ему лицо пинком и наплевать в грязно-коричневое месиво. Потом поднял секиру Эльри и ушел.

Люди приветствовали его громкими возгласами, улыбались, хлопали по плечам. Ещё вчера они гоготали, представляя, как Снорри подставляет зад своему гостю. Сын Турлога не держал на них зла. Он, как и его отец, пренебрегал мнением людей.

Он недалеко ушел, когда в воздухе наконец-то прозвенел истошный визг Эгги. Снорри обернулся. И вот тут-то он возрадовался в сердце своем!

Ёкуль спустил с Эгги штаны и драл его ремнем по заднице, точно мальчишку. Хорошо драл, от души. До кровавого мяса. Прямо на улице, не стесняясь никого. Эгги рыдал, орал и ныл.

Снорри улыбнулся, довольный и счастливый. На душе у него было тепло и солнечно. Он зашагал домой, насвистывая веселую песенку.

Он не видел, как Эльри озадаченно скрёб бороду, пытаясь понять, а не напрасно ли поведал о своем боевом прошлом этому парнишке?..

* * *

За тот бой Этер отдал Снорри четыре гульдена восемнадцать марок. На Юге то были жалкие деньги, но для Севера — целое богатство...

* * *

Эгги до самой весны не показывался на людях. То ли отлёживался, то ли стыдно было — как знать. Но сплетен от него больше не слыхали.

Снорри и Эльри зауважали в городе. Пивовара — за то, что проучил сплетника и лгуна, бродягу — за то, что проявил великодушие, одолжив Эгги секиру. Правда, Снорри предпочел бы, чтоб народ уважал его из-за пива, а не из-за поломанных костей Эгги. Это досадное происшествие, впрочем, быстро забылось: близился славный праздник Йолль, середина зимы, самая длинная и тёмная ночь, так что вирфы работали, не покладая рук. Надо как можно больше начатых дел завершить в уходящем году!

Снорри переложил все заботы по хозяйству на своего единственного гюсмана, а сам варил пиво. В каждой большой усадьбе была своя пивоварня, да только, как гласит древняя мудрость, сколько не вари, а всё мало будет. Да и потом, пиво мастера и крепче, и вкуснее, чем у самой искусной хозяйки. Кроме того, у каждого уважающего себя мастера пиво обычно нескольких сортов. Снорри себя уважал.

Иногда ему казалось, что отец рядом, смотрит на сына с гордостью, советует, напоминает, что-то бурчит, напевает: "Хорошо быть пивоваром, добрым, толстым, в меру старым..." Отец казался счастливым. Его глаза сияли, хоть и грустным был тот свет. Снорри не часто видел его таким при жизни.

Эльри тоже сиял от радости. Снорри обнаружил это случайно, и его приятно удивила эта перемена. Эльри чувствовал, что нужен, что от него много зависит, что при этом никому не будет больно и плохо. Да, Эльри Бродяга был счастлив, и девушки бросали на него любопытные взоры, когда он бывал в городе. "Тот, кто счастлив, не бывает некрасивым", — как говорят мудрые...

Снорри тогда ещё подумал, что у Эльри и Турлога Рыжебородого немало общего. Они странным образом схожи. Его отец — и его гость... его друг.

Его единственный верный друг во всем Норгарде...

* * *

...До Йолля оставались считанные дни. Выпал снег, но мороза не было. Эльри дурачился: вылепил из снега подобие Эгги Ёкульсона и воткнул ему морковку в то место, где должен быть зад. Получилось не слишком похоже, но весело. Эльри был собою доволен.

Снорри хмыкнул:

— И ты туда же!

— Привыкай, рыжий, — ухмыльнулся бродяга. — Таковы шутки истинных воинов!

— С чего мне привыкать? — фыркнул Снорри. — Я в "истинные воины" не собираюсь!

— Ох, дружище, не зарекайся! — грустно улыбнулся Эльри. — Вы же зачем-то выставляете дозоры на стенах вашего борга?

— Так мы ж не... хм... воинствуем... Это обычай такой. Ладно, пусть его. Идем, бродяга, я должен тебе кое-что показать...

* * *

...Старый Балин одиноко чернел на берегу, посреди белой тишины. Только крона серебрилась, уходя в небо.

— Посмотри-ка, совсем седой старик, — сочувственно молвил Эльри. — И совсем один.

Снорри удивился:

— Это ты про дуб?

— А про кого ещё? — подал плечами Эльри. — Тут больше никого...

И осёкся.

На снегу виднелись следы, совсем свежие.

— Наверное, какая-нибудь сладкая парочка уединилась, — ухмыльнулся Снорри.

— Нет, — возразил бродяга чересчур серьезно. — Это следы одного.

Стараясь не слишком громко скрипеть снегом под ногами, они подошли ближе и обогнули дуб.

Там, где обрывались следы, меж заснеженных корней, сидел двергин в простой одежде лесоруба, без шапки. Ветер трогал волосы — белые, как крона Балина. При том, что седой дверг отнюдь не выглядел стариком. Разве что — пожилым, да и то... Турлог был старше.

Седовласый не обращал внимания на пришедших. Он смотрел на дуб. Вполне осмысленно. Он разговаривал с древом. Без слов. Грустно улыбался, недоверчиво крутил головой... Потом вдруг замер, прислушиваясь, насторожился... наконец кивнул. Затем — поклонился, низко, до земли, снял с пальца кольцо и одел его на нижнюю ветку. Балин, казалось, погладил собеседника.

— Не держи обиды, Старик, — произнес тот навеки сломанным голосом. — Знаешь ведь, я больше не могу. Мне все равно. Я ухожу. Теперь не много будет с меня проку...

Повернулся и заковылял прочь. На двух пришельцев даже не глянул. Его глаза вмиг помутнели, и Снорри вздрогнул: такими глазами глядел отец в последние свои годы...

— Это Ловар Ловарсон, — сказал сын Турлога. — Он, говорят, сошел с ума от горя, когда умерла его дочь.

— Видал я и больших безумцев, — пожал плечами Эльри. — Ты что, его хотел показать?

— Нет, конечно. Если б я хотел показать тебе безумца, вынес бы зеркало. Вот, смотри сюда, на ветви... и под корни.

В ветвях сверкало золото и серебро, прекрасное как иней, дорогое, как первый снег. Кольца, браслеты, цепочки, ожерелья. Разные фигурки из камня, дерева и янтаря. Забавные тряпичные куклы, жуткие табакерочные тролли, стеклянные шары. Ленты, расшитые бисером, и кольца разноцветной стружки. В кроне Старого Балина золото и воск равно дороги.

Меж корней же стояли горшки с кашей и брусникой, мёдом и пирогами, скиром и пивом. Кто вкушал те яства? Кто разделил трапезу с Балином?..

— Таков наш обычай, — сказал Снорри. — В канун Йолля мы оставляем ему дары, ибо он — наш хранитель. На дар ждут ответа: удача щедрому!

— А куда деваются дары после Йолля? — спросил Эльри недоверчиво.

Снорри вздохнул:

— Вот умеешь всё испортить... Большинство подарков снимают, чтобы повесить через год. Правда, иные дары исчезают, и тогда говорят, что Балин забрал себе, а дарителю бывает большая удача.

— Наверняка Балину в этом кто-то помогает, — ухмыльнулся Эльри.

— Я знал, что ты спросишь. Есть легенда, как некто Скегги похищал новогодние дары, и у него отсох...

— А легенду эту, — безжалостно оборвал Бродяга, - выдумал тот, кто больше всех помогал Балину "забирать себе". Чтоб соперников отпугнуть.

— Да ну тебя! — надулся Снорри.

— А с едой что делают?

— Раньше тут устраивали пирушку. Теперь угощаются, кто хочет...

Снорри потоптался, потом огляделся. Тишина. Снег. Оборванное небо, застрявшее в черных кронах деревьев. Небо серое, совсем не такое, каким оно отняло мир у Снорри, — не синее...

Сын Турлога подтянулся, наклонил ближнюю ветвь, и надел на неё оберег. Кусочек янтаря, что дала ему мать перед смертью.

— Снорри, ты... — начал Эльри и осекся. Взор сына мертвых родителей был неуютно-острым.

— Пусть улетает, — еле слышно молвил Снорри. — Любимых надо отпускать. Это дело слишком затянулось, а Йолль — хорошее время завершать дела и рубить концы.

Эльри кивнул.

— Понимаю. И у меня есть что подарить.

Он снял браслет из тусклой меди и одел на ветвь.

— Его подарил мне мой побратим Фрор сын Фаина, а я подарил ему подобный. А после дружба наша закончилась, как водится, из-за женщины. Быть может, расскажу потом.

— Это не обязательно, — сказал Снорри.

— Йолль — лучшее время вершить начатое, - пожал плечами Эльри.

* * *

В ту зиму холостяки отмечали Йолль у Сидри Плотника. Снорри и Эльри тоже пригласили. Все напились, а потом Эльри стал рассказывать разные веселые истории, и гости так хохотали, что дом Сидри чуть не развалился. Пришлось напоить бродягу так, чтобы он утратил дар речи и свалился под стол. Наутро у всех было похмелье, а Эльри ходил, как ни в чем не бывало. Его зауважали ещё больше.

* * *

Медный браслет, который Эльри подарил Старому Балину, не исчез, однако странным образом врос в кору, и Эльри не стал его выковыривать. "Забрал себе", — усмехнулся воитель.

А янтарная птица Снорри исчезла. Пивовар был рад. "Я боялся, что найду её там", — признался он позже. От сердца отлегло. Хотя иногда хотелось вернуть тепло янтаря.

* * *

Весной Эльри обзавелся собственной избушкой. На Андаре сошел лёд, близилась пора сплавлять лес, ехать на торги, заготавливать древесину. Эльри и тут проявил себя. Всё же не зря он странствовал — знал, где какой лес можно сбыть с большей выгодой. Да и работы дровосека не чурался. Его выбрали главой лесорубов — ингмастером. Ни разу не пожалели, хотя и не по душе пришелся тот выбор альдерману Свенсону.

Теперь Эльри Бродяга со смехом вспоминал о походе в Сторвег...

* * *

Правду молвить, не все верили, что Эльри Бродячий Пёс в прошлом был воином-наёмником. Мол, выдумывает, чтобы его уважали и боялись. "Ты бы ещё берсерком прикидывался", — говорили шутники. Эльри в ответ корчил жуткие рожи, рычал и смешно вращал глазами. Все бы и дальше так потешались, если бы в Норгарде не объявилась банда Ахага Кривого.

Ахаг бан Харуг, известный ещё как Кривой, был грэтхеном, как и вся его дружина. В былые времена этого было бы довольно, чтобы жители Норгарда разорвали бы в клочья таких гостей, памятуя вероломное убийство Нори Башмака. Собственно, Грамовы "ясени битвы" уже обнажили клинки, когда Свен Свенсон произнес холодно:

— Отставить! Это мои гости!

Огненной пощечиной был тот приказ для Грама Гримсона. Он зло и бессильно зарычал, отвернулся и ушел прочь. И все его люди — с ним. Грэтхены скалились и улюлюкали им в спину.

Три дня гостевали они в Норгарде, под опекой старосты. И не сказать, чтобы горожане сильно им обрадовались. Ну, разве что Этер — люди Ахага любили выпить и щедро платили, а раз так — Этер принял бы хоть пса Манагарма, хоть самого Хельгрима, Князя Тьмы. А грэтхены этим и пользовались.

Уж на что цверги дурное племя — да только они неразумные зверушки против грэтхенов. Цверги были дикарями — грэтхены же постигли кузнечное и оружейное дело, знали толк в зодчестве и механике, судостроении и алхимии, да и в мастерстве убийства, следует признать, тоже...