Дневник молодого человека (21+)

— Я вообще-то тихая, но если разозлят... — вдруг сказала она, наверное, устав от игры в перегляд. Или испугавшись ее. — Я с вездеходчиком часто ездила — хороший парень. А один начальник при всех про нас с ним мне такое сказал!... И все матом! Я бегом к вездеходу — схватила карабин, зарядила, стрелять его, урода, хотела! Народ сбежался! Он милицию вызвал. Разбирали...

— И как? — растерянно спросил я. У меня тоже в армии была ситуация, когда я готов был стрелять в людей. Но то была граница!

— Извинился. Замяли, — просто ответила она, снова как-то странно посмотрев на меня. Может, ей хотелось увидеть как я отреагирую на все это? Я ей сочувственно улыбнулся, снова не зная как себя вести.

Это все происходило, когда я был в армии, — отрешенно подумалось мне.

— А в автобусе, когда мы с тобой ехали, — продолжила она, все также странно улыбаясь. — Смотрю — такой наглый молодой человек напротив! Поспешно намекнула ему про номер телефона, чтобы он его узнал и отвалил. Думала — совру. А он почему-то даже и спрашивать его не стал. Я и озадачилась!..

Она говорит все это, а я смотрю, не отрываясь, откровенно любуясь — так мне хорошо! Иногда, правда, отвожу свой взгляд, чтобы не быть слишком навязчивым — пристальный взгляд и неприятен и подозрителен.

— Сижу как-то, в каморке, курю, — продолжила она без всякой паузы. — Я вообще-то не курю, а покуриваю. Все это знают — мать, преподаватели... А тут заходит один и матом: "мол, она еще и курит!". А кругом — мужики. Я ему так холодно-спокойно: "Я тоже могу матом ответить". Он и заткнулся. Мужики ржут! Такой балдеж!

Я непроизвольно покачал головой.

— А один раз, когда мы жили на Алтае, в комнате, — продолжила она уже в каком-то безнаказанном азарте воспоминаний. — Протопила печку. Спать легла. А потом глаза открываю — а вокруг больничная палата, врачи возле меня столпились. Оказывается, ночью печная труба засорилась, надо было заслонку совсем не прикрывать, а я слегка прикрыла — холодно было. Вот и угорела. Хорошо, вскрикнула. Соседи услышали, дверь выломали. Врачи сказали — еще два-три часа — и все...

Я невольно посмотрел на нее. Вот оно как все в жизни происходит! Не было бы соседей — не сидел бы я сейчас с такой девушкой с красивым именем Ирина. Вообще бы ее не знал. Впрочем, тут же подумал я, повернулся бы в армии тот инцидент по-другому — было бы наоборот, не сидела бы она сейчас со мной. Качели...

— Как мне потом рассказали, — увлеченно продолжила она, заблестевшими глазами глядя куда-то сквозь сервант. — Когда очнулась, врач участливо спрашивает меня: "Ну что же ты так, Ирина? Как тебя угораздило?". А я его тогда послала. — Ира печально улыбнулась, явно жалея об этом. — Хороший был доктор. Все мои капризы исполнял. Не хочу уколы три раза в день — не ставят. Сначала ставили два, а потом и вовсе прекратили. Горячий укол — тоже отказалась.

Зазвучал Дорз — тоже, в принципе, медленная композиция.

— Давай потанцуем, — снова предложил я, пытаясь развеять возникшую грустинку.

— О, нет! — энергично покачала она головой. — Я больше не хочу! Не люблю танцевать, — снова отрицательно покачала она головой.

— Давай! Не каждый же день приглашать тебя в гости! — настаивал я, помня ее талию под своими руками, и ее плечи — очень уж хотелось испытать это снова!

Она вздохнула. Встала.

— Но только — последний раз,— как-то даже холодно попросила она, и я тут же был готов отказаться вообще от всего — от танцев, от встреч... Но вовремя удержался. Она встала первой. Я — за ней. Взял ее за руку. Отступил от дивана. Она сурово повернулась ко мне, не глядя мне в глаза. Предложила свои руки. Я взял ее правую, а свою правую долгожданно положил ей на талию.

Танцевали молча. Она чуть склонилась к моему плечу, думая о чем-то своем. Я фактически замер в танце, получая огромаднейшее удовольствие от одного того, что я к ней прикасаюсь.

Но вот композиция закончилась, началась следующая.

— Еще? — предложил я — так не хотелось выпускать ее из своих рук!

Но она, сурово-настороженная, отрицательно покачала головой. И я, естественно, тут же убрал руку с ее талии. Держа за левую руку, проводил до дивана. Ира села в самый угол, ближе к проходу. Я сел на табурет напротив нее..

Молчали какое-то время. И снова что-то странное пролегло между нами. Я волновался.

— Вспомнила школу, — вдруг сказала она. — Раз стою на дежурстве — сопливая еще — первый или второй класс...

И я тут же вспомнил дежурства, которые в те времена заводили, потому-что технички мыли школу с утра и дежурные не пускали все это время школьников, держали их в холе перед гардеробом. А также следили за порядком на переменах, чтобы дети не бегали, ну и так далее.

— Один маленький нагло шмыг мимо меня, — радостно говорила Ирина. — Я его хвать за шиворот: "Куда, мелюзга, лезешь?". Он поворачивается — такая мужицкая рожа! Он меня узнал: "О! Вроде соседка. Бить неудобно". И проехал дальше. А мне стыдно стало.

Я тут же припомнил этот случай, так как стоял неподалеку в ожидании, когда начнут пропускать, и потом с парнями долго смеялись над этим. Вот, мол, мелюзга какая наглая пошла! Ничего не боится! Смеялся и главный герой этого эпизода — Женька — у него не было обеих ног и он учился в моем классе. Я попытался вспомнить ту девчонку и не смог — второклассница, пигалица — помнил только что очень уж длинная была, что удивило, так как все остальные дежурные были полной мелюзгой.

Я вдруг встал и пересел на подлокотник дивана — рядом с Ирой. Она слегка напряглась. Взяла с табуретки мелкие остатки шоколадки, неуверенно отломила дольку, положила себе в рот.

— Ты красивая, — произнес я, краснея от того, что говорю полную глупость.

Она ничего не ответила и даже не посмотрела на меня, напрягшись еще больше.

Протянул руку, чтобы поправить прядь ее волос, а заодно — дотронуться до ее лица. Мягко поправил волосы, пальцами осторожно погладил ее ушко, провел по нежной щечке. Она молчала, не отстраняясь и не убирая моей руки. На меня по-прежнему не смотрела, напряженная.

— Тип лица у тебя нестандартный, — снова зачем-то сказал я — наверное, чтобы оправдать свои действия?

Провел пальцами по ее бровям, векам, по подбородку. Шейку погладил. Вторую руку подвел и чуть потянул Ирину к себе. Она не сопротивлялась, держа в руке шоколадку. Так и застыла.

Может, поцеловать, не спрашивая ее разрешения? — обожгло меня. И я тут же представил, как молча наклонюсь и прикоснусь к ее губам — аж жарко стало! Но не решился — сказала же ведь уже один раз! — вдруг обидится и уйдет, и не пожелает больше встречаться? Да и не в поцелуях счастье. Я вдруг понял, что мне просто достаточно видеть ее, разговаривать с ней...

Снова погладил ей шейку, скулки, мягкие нежные щечки, пальцами провел по ее пухлым губам и она в шутку дернулась, пытаясь укусить меня за палец — пришлось резко отдернуть руку.

Я ненароком глянул на будильник на телевизоре — Однако! В этот момент мне и в голову не пришло, что она ведь живет с родителями, что они наверняка волнуются, переживают что ее все еще нет, а уже очень поздно, наверняка места себе не находят — вдруг убили? вдруг — изнасиловали и убили? вдруг — сейчас до сих пор насилуют? а потом — убьют?

— Ты как со временем? — на всякий случай спросил я — я-то мог и не спать всю ночь — так мне было хорошо! Но вот ей все-таки на работу!

— Да я вообще-то не ограничена, — ответила она и тоже посмотрела на будильник, и вздрогнула. — О, уже без десяти двенадцать! А мне завтра в шесть вставать!

И она решительно направилась в коридор. Я грустно поплелся за ней следом.

— Не провожай, сама дойду, — сказала она, нагнувшись и обувая сапоги.

— Ну конечно! — невольно воскликнул я. — Время-то сколько? Вдруг какие-нибудь уроды?

Молча, в полной тишине, оделись (я подал ей плащ, придерживая за спиной). Взял на всякий случай зонтик — погода уж больно мерзкая целый день. Вышли из квартиры на темную лестничную площадку. Я стал закрывать ключом дверь. Она покорно ждала. Потом также молча стали спускаться. И опять — она впереди меня. И я все глядел на нее на каждом повороте лестницы — лицо в профиль, соблазнительную фигуру, — и все никак не мог наглядеться.

Вышли из подъезда. На улице на улице было холодновато. Пар из рта. Вовсю моросил противный промозглый дождь. Стоя под подъездным козырьком, я раскрыл свой зонт. Накрыл им Иру (в большей степени) и себя. Подставил свой локоть. Она молча взяла меня под руку. Вышли из под козырька, дружно спустились по ступенькам, и также дружно пошли коротким путем — по мокрому асфальту вдоль девятиэтажки Столетова-2, где лампочки горели только над двумя подъездами из шести. Молчали. Вскоре выяснилось, что зонтик для двоих маловат — ледяная вода заливала мне за шиворот — и я решительно обнял ее за талию, плотнее прижав к себе.

Но вот девятиэтажка закончилась и мы вступили в полосу сараек и деревянных бараков.

— В моем детстве здесь было гораздо больше деревяшек, — вдруг стал рассказывать я, вспоминая. — Дойти до Макаренко — это была такая большая проблема! Из-за бараковских пацанов. А в этих сарайках держали всякую живность — кур, свиней, гусей... Один раз, мне было лет семь, резали свинью прямо на улице, так она верещала, словно ребенок! Причем верещала чуть ли не полдня. Причем слышалось даже в квартире за закрытой дверью. И все это время мне так было жутко! — я посмотрел на Иру и она сочувственно мне кивнула. — Наверное, кровь ей выпускали, — добавил я, вспомнив родню из Губкина, которые жили в частном доме, держали кроликов, и на наш приезд резали одного — так он также верещал, как ребенок, и тоже — очень долго. И это было ужасно. Этого кролика мы с матерью есть не смогли.

Пройдя жалкие остатки бараков мы с Ириной вышли на пустынную и тоже темную улицу Макаренко. Пересекли ее по большой диагонали, направляясь в сторону дома Ирины.

— Какие у тебя планы на выходные? — наконец спросил я.

— В субботу еду на Затулинку, с ночевкой. А в воскресенье — не знаю, — пожала она плечами.

— В воскресенье во сколько тебе позвонить? — тут же поинтересовался я.

— Не знаю, — снова равнодушно пожала она плечами, и этот ее жест сильно задел меня. — Я не люблю ничего обещать. Не знаю, когда приеду с Затулинки.

— Может, тогда сама зайдешь? — с маленькой надеждой спросил я. — Адрес ведь знаешь.

— Нет, — снова покачала она головой.

— Почему? — несколько растерялся я.

— Это не мой метод, — спокойно ответила она, глядя прямо перед собой. — Не в моих правилах... Не звонить, не заходить.

Закончив фразу, она повернулась и внимательно посмотрела на меня.

— Не люблю навязываться, — пояснила Ирина.

— Не всегда, когда звонишь, навязываешься, — возразил я.

Она покачала головой.

— Я звоню только по делу.

И я не нашел, что ей еще сказать на это.

— Кстати, когда зазвонил телефон и отец подошел к нему, я сказала, что меня нет дома, но он не услышал.

Я снова не нашел, что ответить на это, глубоко задумавшись над ее словами.

Подошли к ее дому. Направились к ее подъезду. Я посмотрел на дом напротив. Там жила одна девочка, с которой я дружил в десятом классе. И я вдруг тоже решил вспомнить про своих девушек — не все же ей одной вспоминать?!

— Вон в том доме, — кивнул я, — жила одна девочка — целый год дружили в десятом классе. А она вдруг сразу же после школы вышла замуж за другого.

— Год — это срок в наше время, — откликнулась Ирина. Видно было, что это упоминание ей не очень-то понравилось. — Я со своими знакомыми более трех месяцев не поддерживаю отношений, надоедаем. Говорить больше не о чем, скучно. Особенно, когда каждый день видишься.

И я тоже загрустил.

— Выходит, нам осталось встречаться еще два месяца и двадцать пять дней? — невольно вырвалось у меня.

Ира вдруг весело рассмеялась.

— Да, наверное, — улыбнулась она каким-то своим мыслям.

И я только криво усмехнулся, не видя никакого продолжения. Еще метров пять прошли в полной тишине.

— Я как-то легла в час ночи, — снова начала она, видно стараясь заполнить паузу. — А в два часа дня — проснулась. Итого мой рекорд — девятнадцать часов сна. — Она улыбнулась, открыто посмотрев на меня. — Вообще я поспать люблю, — добавила Ира, снова, и как-то по-детски, улыбнувшись.

— Это болезнь каждого студента, — натянуто улыбнулся я в ответ — упоминание про сон почему-то также покоробило меня, почему-то промелькнуло — с кем сон?

— А как-то в техникуме издали указ, — тут же радостно продолжила Ира, явно что-то вспомнив интересное, — запретили курить внутри и на улице в радиусе пятидесяти метров. А техникум у нас маленький — подвал и два этажа. Всего двенадцать аудиторий! Народу мало, все друг друга знают. Иду как-то на занятия, вижу, парень один, весь приодет по фирме, причесон модный, и с совочком и веником собирает мусор. "О, тебе идет!" — восклицаю я. Постояли, поржали. Так весело было!

Я меланхолично кивнул, вспоминая, как десятиклассником в восемь утра зашел в пустой магазин и остолбенел — так как лестницу на второй этаж мыла высокая девушка, на высоченных каблуках, с пышной копной хорошо уложенных волос, в ярком макияже, в платье с глубоким декольте. В тот момент я, конечно же, просто растерялся от такого несоответствия, ничего тогда не понимая. И только потом, года через два-три, поумнев, сообразил, что я такое увидел.

И вот мы подошли к ее подъезду. Ирина, как-то неуверенно кивнув мне, тут же направилась к дверям.

— Иринка, так когда увидимся? — остановил я ее, дернувшись следом.

Она послушно обернулась, останавливаясь.

— Даже не знаю, — произнесла Ира, спокойно глядя на меня. — Рабочий день не нормирован.

— Я тебе в воскресенье в семь позвоню, — предложил я, подходя и останавливаясь рядом.

— Позвони. Но скорее всего — тоже придется на работу выйти, — снова пожала она плечами, стоя возле подъездной лестницы, и у меня возникло такое ощущение, что она явно чего-то ждет!

Я кивнул — снова неопределенность в наших отношениях.

— А когда лучше? Вторник, среда, пятница? — спросил я, озадаченный — она точно чего-то ждет, или мне это просто кажется? Или просто ждет, когда же, наконец, я ее отпущу?

Ира слегка задумалась, смешно сморщив носик, и мне сильно захотелось его поцеловать.

— В понедельник позвони, — наконец произнесла она, явно собираясь уходить.

— Во сколько? — снова попытался задержать ее я.

— Я, обычно, в семь уже дома бываю, — снова остановилась она.

— Хорошо, в восемь, — с надеждой согласился я, расстроенный своими предположениями — чего она ждет.

— Ну пока, — произнесла она, направляясь к своему подъезду.

Я тут же метнулся за ней — вдруг я прав в своих предположениях?!

— Ира! — окликнул я. Она тут же обернулась. — Можно тебя поцеловать? — беря ее за руку, произнес я решительно, в душе очень сильно боясь — ведь уже сколько раз за сегодня я повторял эту фразу, и все безрезультатно. Может, наконец, на прощанье она смилостивиться? Может, именно этого она и ждала?