Дневник молодого человека (21+)

Дневник молодого человека (21+)

Глава 1.

Армия. Кто не служил, тот не в силах понять магии этого слова! Место, которое довольно жестко проверяет тебя на мужчину, и которое каленым железом вгрызается в душу на всю твою жизнь!

Вот уже неделю как я дома. Но по устоявшейся за два года и два месяца привычке просыпаюсь ровно в 7:10, несмотря на то, во сколько я уснул накануне — в десять ли вечера, или в четыре ночи.

Но, как оказалось, свобода, о которой так мечтал в армии — на самом деле оказалась не таким уж раем. По крайней мере, возникшее жуткое безделье ну просто неимоверно тяготило. Особенно после совсем еще недавней круглосуточной беготни в приграничной зоне нашей великой страны. И на работу устраиваться вроде не торопишься, но и делать-то на самом деле совершенно нечего. Ну, сходил к одним друзьям, ну встретился с другими. Ну и что дальше? Сидишь, воешь в пустой квартире — мать переехала жить к мужчине, оставив мне жилплощадь в полное и безраздельное владение.

Сегодня — очередной по счету тягостный день — суббота 11 апреля 1987 года, который на удивление выдался солнечным и теплым — снег в большинстве своем растаял и народ оделся почти по-летнему — в легкие куртки и плащи. Да и шапок почти уже не было видно. А ведь это все про Сибирь! Про Новосибирск!

В очередной раз в глубокой тоске перебрав варианты своего предстоящего времяпровождения, я решил съездить в гости к Сереге Дееву — однополчанину. Вместе служили, но правда на дембель он ушел месяца на четыре раньше меня — по армейскому закону и командир части и начштаба, каждый может задержать на месяц сверх срока, чем они и воспользовались — заменить меня тогда было некем.

Телефона у Деева не было и заранее договориться о встрече я никак не мог, так что будет он на месте или нет, мне было неведомо — впрочем все так жили.

Неторопливо собрался и в обед потопал к универмагу "Юбилейный". На первом этаже в грязной забегаловке, набитой озабоченными похмельем мужиками, купил бутылку водки "Русская" и вялой походкой закоренелого бездельника подошел к остановке автобусов, благо она располагалась у самого магазина.

С этого-то все и началось!

Как известно, девушки бывают разные. Но вот эта, случайно попавшаяся мне на глаза при вялом осмотре окрестностей, стоявшая у самого дальнего края остановки, непонятно чем сразу же привлекла мое внимание, приковала, заставив к глубокому моему удивлению почему-то меня заволноваться. Я искренне озадачился — почему? И чем? Вроде бы девушка как девушка. Ну, высокая. Ну, спина прямая. Ну, стоит гордо и независимо, равнодушно глядя поверх голов. Ну, яркая блондинка с короткой, по плечи, стрижкой. Пышные волнами волосы. Строгий длинный белый плащ плотно затянут пояском на тонкой талии. Высокие, до колен, и тоже белые сапожки с каблуками сантиметров шесть-восемь. Ну, судя по вырисовывающейся линии бедер и учитывая высоту каблуков — ноги у нее должны быть довольно длинные. Шейка повязана белым тонким шарфиком, более похожим на легкий поясок. И стоит совершенно-то неподвижно, не принимая каких-либо манерных поз, которые бы привлекали внимание мужчин. Таких девушек в Новосибирске очень много. Но и все же, я почему-то смотрю только на нее, хотя на остановке полным-полно симпатичных девчонок. Но, быть может, что-то все-таки скрывалось во всем ее облике? Какие-то нюансы? В том, как она избегала взглядов мужчин?

Не видя других вариантов время-провождения я сосредоточился на разгадке тайны ее привлекательности — все равно делать было нечего — внимательно, но не нагло, ее изучая. И в тщетных попытках решить данный ребус незаметно пролетело время. Тем более, что все подходившие автобусы (все — не "мои" номера) она пропускала, что существенно увеличивало шанс, что ей будет нужен точно такой же маршрут, как и мне.

И вот, наконец, подошел "мой" автобус — под номером 29. Я, глядя на нее, выждал пару секунд — на всякий случай. И точно, она решительно направилась к задней двери. Я — конечно же следом, стараясь держаться к ней как можно ближе, чтобы не потерять из виду. И даже собрался было подсадить ее, но вовремя себя одернул — что за пацанско-идиотские замашки!

Быстро организовалась вполне ожидаемая давка — почему-то мне еще ни разу не доводилось выезжать с нашей северной окраины в полупустых салонах. Толпа бурно, с матами, давила сзади, плотно, словно лепешку, прижимая меня к незнакомке.

Зашумели двери в попытке закрыться. Не получилось.

— Ну что, мне выйти, что ли? — послышался в микрофоне недовольный голос водителя.

— Народ! — закричали с подножки. — Ну еще на пол-человека!

Народ добросовестно постарался уплотниться, и этой волной меня в девушку вдавило так, что мне стало ее даже жалко. Но, впрочем, не я бы здесь стоял, так кто-нибудь другой.

Вторая попытка закрыть двери оказалась более удачной. Автобус дернулся, трогаясь с места, и вся масса резко качнулась назад. И на этот раз уже девушка с силой надавила на меня. Да так, что я очень хорошо ощутил сквозь нашу одежду остроту ее лопаток, ямку позвоночника между крепкими мышцами поясницы и плотность ее ягодиц. Честно говоря, мне стало немного не по себе — одно дело касаться незнакомой девушки плечом или коленкой, и совсем другое — такая вот сомнительная позиция. И я в три-четыре движения сменил положение своего тела, встав к ней полубоком.

На таком близком расстоянии оказалось, что она немного выше меня. Что, конечно же, расстроило. Но, здраво рассудив, я решил, что при ее каблуках против моих кроссовок мы, получаемся где-то одинакового роста, или возможно даже я ее слегка повыше. И это меня немного успокоило.

Так мы проехали остановки четыре. На подходе к "Учительской" часть пассажиров принялась энергично пробиваться к выходу и хаотичное броуновское движение (помню еще из физики!) разделило нас. Таинственная незнакомка оказалась у последнего сиденья, которое, впрочем, тут же и освободилось — причем, оба места сразу, и девушка села к окну. А рядом с ней — еще какая-то девица. Тоже, впрочем, симпатичная. Но, тем не менее, я уже не мог оторвать глаз от этой блондинки.

Стремительной волной входящих людей меня прибило к перегородке, отделяющей обеих девушек от стоявших пассажиров. Да еще и продавило вдоль нее, плотно прижав к окну. Так я оказался прямо напротив блондинки, буквально в метре от нее. К тому же сиденья располагались так, что она сидела лицом ко мне. Меня же прижало к окну животом. То есть я стоял к ней правым плечом. Наверное, я даже обрадовался этому — прямо смотреть ей в глаза, в лицо, я бы не осмелился — какая-то жутка робость вдруг навалилась на меня! Чего никогда не было ни в студенчестве, ни в армии! Но зато я прекрасно видел ее в оконном отражении и принялся откровенно рассматривать его — на это у меня смелости вполне хватило. Через несколько остановок она, разглядывая окрестности, вдруг скользнула по моему отражению взглядом. Напряглась. Отвернулась от окна, посмотрела прямо на меня — я замер, тупо глядя в окно. Тогда она повернулась к окну и снова посмотрела на меня, но уже через отражение. И я не стал отводить свой взгляд. Так мы какое-то время смотрели друг на друга через отражение в автобусном окне. Внутри меня все сжалось в какой-то странной панике. Ну все, подумал я, невольно смутившись, сейчас отбреет стальным взглядом. Но она первой отвела свой взгляд, сильнее выпрямив спинку и откинув голову назад. Я тоже отвернулся, чувствуя, что краснею, как дурак. Стал смотреть исключительно на пейзаж за окном. Но хватило меня ненадолго — уж больно тянула она меня! Не удержался и снова посмотрел на нее, но уже без всякого стекла, напрямую. Девушка даже не вздрогнула, продолжая упорно смотреть в окошко. И я вижу, что она видит, что я на нее смотрю, но почему-то не реагирует на это. Глазки только слегка бегают. Я тогда осмелел, расслабился, стал любоваться ею более откровенно, чувствуя, как бешено колотится мое сердце. Внимательно осмотрел ее всю. Черты лица — тонкие, губы — в сиреневой помаде, скулки — широкие, монгольского типа, носик маленький, острый, прямой, чуть курносый. Взгляд — прищуренный. Глаза — миндалевидные. Ресницы длинные, черные. Брови темные. Пальцы тонкие, но не изнеженные, не вялые, даже какие-то крепкие — такие, наверное, должны быть у скульпторов. Волнуется сидит. Пробежала глазами по низу сиденья — наверное просто устала пялиться в окно. Потом быстро взглянула на меня. Я напрягся, но выдержал ее взгляд, хотя от напряжения глаза ужасно заболели, и так же наверное сузились, как и у нее. Она медленно и как-то даже подчеркнуто равнодушно переключилась на пейзаж за окном. Сидела спокойно, руками не суетилась, головой не вертела. Застыла, словно Снежная королева на троне.

Тогда я продолжил свое разглядывание. Демонстративно посмотрел на ее правую руку — колец нет. Закрытая шарфиком шейка. Совсем маленькая родинка-точка с левой стороны носа, почти у ноздри. Два-три мелких прыщика. Девственница? — почему-то тут же подумалось мне.

Не выдержав моего наглого разглядывания, она еще сильнее прищурила свои глазки, и так строго посмотрела на меня, что мне тут же захотелось ее поцеловать. Я, конечно, поспешно отвернулся к окошку, украдкой облизывая свои сухие губы.

А автобус все ехал и ехал. Я не выхожу, потому что мне до конечной. Но и она не выходит. Автобус уже проехал почти через весь город и приблизился к южной окраине. И толпа существенно рассеялась — в салоне стало гораздо свободнее. На задней площадке я вообще остался совершенно один. И смотрел на нее уже в открытую, в упор. Она только еще раз взглянула на меня, и больше не стала. Устав смотреть, отвернулся, покривившись глупости всего происходящего. А что делать? Выйти вместе с ней на ее остановке и пойти следом, выклянчивая неизвестно что?

И тут — как ударило! Все очень просто — надо дождаться, когда уйдет соседка, занять ее место и заговорить — постараться познакомиться, назначить свидание, узнать ее адрес, и телефон обязательно — вдруг она не придет на свидание, где ее потом искать? А пока место занято — необходимо придумать, что и как ей сказать. А то сяду, начну бессвязно бормотать что-нибудь невразумительное — вообще ничего не получится. А еще будет смешно, если вообще слов не смогу найти, и так и промолчу рядом с ней всю дорогу!

И я принялся добросовестно придумывать свою первую фразу. А потом вдруг понял, что я напрасно жду, что только понапрасну теряю время — ведь все же в моих руках!

И я решительно — боясь что передумаю — обогнул перегородку и встав рядом с соседкой, облизнул пересохшие губы и наклонился к ее головке.

— Извините, пересядьте, пожалуйста, — заплетающимся от волнения языком выдавил я из себя.

Девушка быстро посмотрела на меня и, ничего не сказав — наверняка, давно уже обо всем догадывалась — так же быстро пересела на свободное сиденье. Но тут и блондинка, видя все происходящее, также поспешно приподнялась, но я быстро опустился на сиденье и даже успел обернуться к ней, и она, чуть заметно вздохнув в досаде и смущении, села обратно, демонстративно отвернувшись к окну.

— Извините, можно один вопрос? — произнес я заранее приготовленную фразу, не видя и не слыша ничего вокруг себя, и ничего не понимая — так бешено колотилось сердце, и пульсировала кровь в висках.

— Я сейчас выхожу, — торопливо проговорила блондинка, в смущении отводя в сторону глаза. Голос ее оказался хрипловатый, низкий. — Но у меня дома есть телефон.

От волнения фразу про телефон я как-то пропустил мимо ушей.

— Где вас лучше искать, там или здесь? — выдавил я из себя продолжение заранее заготовленной фразы.

И она вдруг улыбнулась.

— Там, — кивнула она в конец автобуса.

То есть у "Юбилейного", где я как раз и живу, — с огромным облегчением сообразил я — все ведь легче будет ее найти. Наверное, она или недавно переехала в наш район, или просто выросла за два года моего отсутствия.

— А здесь куда едете? — усиленно борясь с мандражом продолжил я свои расспросы, только чтобы не молчать и поддержать разговор, понимая в душе, что в теперешнем моем состоянии чтобы она мне ни сказала, я все равно этого не запомню.

— К подруге, — ответила она, как-то испуганно стрельнув на меня глазами и тут же отвернулась к окошку, постаравшись придать себе абсолютно безразличный, этакий равнодушно-бывалый вид.

— Вы извините, что я так себя повел, — сказал я, стараясь убрать у нее испуг. Мол, тебе, такому нахалу, я скажу все, и на все соглашусь, лишь бы побыстрее отвязался, подумалось мне. Надо все-таки постараться хоть как-то расположить ее в свою пользу... Ну хотя бы немного. — Это все армия, — продолжил объяснять я, постаравшись придать своей интонации хоть немного проникновенности. — За два года одичал. Еще не акклиматизировался.

Мне показалось, что упоминание про армию придаст мне солидности, а то уж больно молодо я выгляжу для своих двадцати шести лет. Но не стал уточнять, что служил старлеем-двухгодичником после военной кафедры НЭТИ — зачем девушке такие совершенно неинтересные подробности?

Она кивнула, принимая это к сведению, продолжая смотреть в окно и ничего мне не отвечая. Значит надо снова что-то говорить — разговор ведь надо как-то поддерживать, иначе и не стоило начинать!

— Вас как зовут? — снова спросил я.

— Ира, — ответила она почему-то снова смутившись. И это странно было в ней видеть — такая яркая девица, и вдруг — такое детское смущение! Наверное, имя только что придумала, печально решил я, вот и смутилась.

Автобус принялся притормаживать перед очередной остановкой и я невольно перевел взгляд с лица своей соседки на пейзаж за окном. Оказалась что уже конечная. И обычно такой долгий маршрут пролетел, фактически, незаметно. Автобус, резко дернувшись напоследок, замер, с шумом открыл двери. Народ дружненько потянулся к выходу. Привстала и Ирина.

— Я провожу вас, — поспешно произнес я, не желая так быстро прерывать нашу беседу — ведь я толком так ничего и не узнал и ничего не добился!

Встал, задержавшись в проходе, чтобы пропустить ее вперед. И тот час между нами вклинились выходящие женщины. И я поотстал, пропуская вперед и их, и выискивая глазами, в какую сторону от автобуса пойдет Ирина, чтобы не потерять ее из виду. И сердце радостно екнуло — выйдя на остановку, представляющую собой огромный земляной пустырь, Ирина притормозила. Ее лицо было холодно-равнодушным, без каких-либо эмоций. Она явно ждала меня, хотя на дверь автобуса даже не смотрела! Увидев, что я спускаюсь по автобусным ступенькам, она развернулась и медленно направилась через залитый ярким солнцем пустырь в сторону далекого МЖК (Молодежно Жилищный Комплекс). Я поспешно догнал ее, сунув пакет с водкой в просторный карман ветровки, чтобы не мозолил перед ее глазами.

— Куда вам? — спросил я, поравнявшись и идя с левой от нее стороны.

Девушка кивнула в сторону одной из групп девятиэтажек.

— И мне туда же, — естественно ответил я. — Там как-раз мой друг живет. Служили вместе. На границе.

И я, для пущей убедительности, чтобы она не подумала, что я просто так за ней увязался и все выдумываю, назвал адрес Сереги Деева.

— Лазурная, 14.

Она пожала плечами, ни о чем меня не спрашивая, и я вынужден был лихорадочно придумывать тему для разговора, в огромной панике понимая, что от волнения вообще ничего в голову не приходит!

— Дембель в январе. На работу вроде надо устраиваться, — принялся рассказывать я, цепко ухватившись за первую попавшуюся слабенькую мыслишку. — И не знаю, надо ли? Казалось бы, куда торопиться? Но, честно признаться, уж больно скучно сидеть дома,— откровенно признался я.

— А я уже неделю как работаю, — безразличным голосом произнесла она, глядя куда-то в сторону по-прежнему сжатыми в узкую щелку глазами. Может, на этот раз — от солнечных лучей?

— И где работаете? — поинтересовался я.

— Институт Топологии. А раньше — в горы ходила, геологом.

Поэтому и руки такие, догадался я.

— Телефон у вас есть? — наконец осмелился я на самый главный вопрос, так как сердцем понимал, что назначать свидание в данной ситуации по меньшей мере очень глупо — мы ведь совсем не знакомы!

— Да. 74-04-94, — все также сдержанно продиктовала она.

Номер показался очень уж простым. Но цифры почему-то сразу в памяти не отложились. И я, волнуясь, переспросил. Она повторила.

Где-то внутренне, в самой глубинке своей души, я чувствовал — есть какая-то простая закономерность в этих цифрах, почти рифма. Но к своему ужасу я осознал, что номер снова вылетел у меня из головы — от сильного волнения, наверное. Что делать? — запаниковал я. Снова спросить? Покажусь смешным. Но и не спросить — останусь без ее номера телефона.

И я набрался смелости, покраснел, и с трудом выдавил из себя.

— Тысяча извинений. Не запомнил я номер. От волнения, наверное. Вам не будет в тягость повторить его снова?

Она улыбнулась, глядя прямо перед собой. Повторила. И взял себя в руки и сосредоточился. А то уж больно смешно и глупо постоянно спрашивать ее телефон! На четвертый раз она точно умрет со смеха. Я осознал, что все заканчивается на четверки, так что осталось запомнить только первые цифры — 7,0,9. Но на всякий случай я также дополнительно представил себе этот номер перед своим внутренним взором, словно я смотрю на большие жирные цифры, прорисованные на большом плакате — так как точно знал, зрительная память гораздо сильнее. И на этот раз все сработало — номер лег куда-то на полочку и запомнился намертво.

— Вот, собираюсь вернуться в МСУ-70, — принялся сбивчиво рассказывать я, довольный первой своей удачей (хотя неприятная мыслишка также крутилась в голове — а номерок-то скорее всего также выдуманный, как и имя!). — Это за "Северным" магазином, на Дунаевского. Мы там компьютерами занимаемся.

— А что обозначают эти буквы? — вдруг поинтересовалась она и я очень обрадовался этому — ну хоть какой интерес!

— Монтажно-строительное управление, — расшифровал я.

— Что-то ничего общего с компьютерами, — серьезно усомнилась она.

Мне показалось, что про компьютеры она мне не поверила. Наверное думает, что я бойцом служил, а значит — сразу после школы, и здесь какие уже могут быть компьютеры!

— Вот из-за этого меня и забрали, — сказал я, придав некоторой таинственности своему голосу — все-таки намечалась большая тема для разговора и на какое-то время я буду освобожден от мучений по придумыванию разговорных тем.

— Как-так? — искренне удивилась она. Впрочем, я на это и надеялся.

И я обрадовался возможности тоже хоть что-то рассказать. Возможно даже — интересное.

— Так как работа нашего участка номер одиннадцать сильно отличалась от общей концепции управления, и из-за этого по работе было много проблем, — неторопливо начал я. — То мы решили перейти в организацию, которая занимается только компьютерами. А такая оказалась только в Москве. Начальник участка связался с ними и их директор согласился взять нас в качестве филиала. Но потом он вдруг умер, а новому начальнику это было уже безразлично и наш переход заморозился. Вот мы и решили слегка ускорить этот процесс — самые активные из нас накатали в Политбюро большое письмо, где пространно описали минусы текущего бытия и огромные плюсы от перехода к москвичам — нам же ведь всем хотелось активно работать, приносить огромную пользу!

Я невольно посмотрел на нее сбоку — интересно ли ей это? Почему-то подумалось вдруг, что для девушек подобная тема — полная тоска. Но откровенной скуки на ее лице я не заметил и решил продолжать — раз уж начал.

— И вот приехала комиссия из серьезных дядечек в черных костюмах и галстуках. Побеседовали с каждым из подписавшихся. После чего начальник участка и его замы уволились. Уволилось и еще несколько сотрудников, самых активных. А меня почему-то забрали в армию — несмотря на бронь — атомная промышленность все-таки!

Я посмотрел на Ирину. Ее лицо ничего не выражало.

— Правда почему-то накинули звездочку к военной кафедре, — уже более вяло закончил я. — Так что ушел старшим лейтенантом.

Она кивнула, принимая это к сведению и ни о чем не спрашивая.

— А я работаю уже целую неделю, — сказала Ирина в свою очередь. — А до этого гуляла три месяца.

— Я тоже хотел три месяца, — охотно поддержал я, так же как и она, глядя перед собой. — Да вот безделье уже успело замучить.

— А я бы и больше гуляла, да неудобно стало.

— Ну да, денег не хватает, — согласился я.

— Да нет, денег хватает, — отрицательно покачала она головой. — Просто совесть замучила.

И что она все про свой достаток? — недоуменно подумал я. — Зачем? Похвастаться, что богатая невеста?

— Ты, наверное, недавно переехала на четвертый участок? — спросил я, незаметно переходя на "ты".

Наш жилой район изначально назывался четвертым строительным участком, да так потом название и прижилось.

— Да нет, почему, давно уже, — пожала она плечами, по-прежнему глядя куда-то вдаль, словно внимательно разглядывая надвигающиеся девятиэтажки.

— Да?! — попытался изобразить я искреннее удивление — этакий тонкий комплимент! — И я всю жизнь там провел, уже как-то лица жителей примелькались. Но тебя я не встречал — запомнил бы.

— Может и встречал, да внимания не обращал, — снова пожала она плечами.

Мы вышли на узкую тропинку и я, естественно, пропустил ее вперед, и к своему ужасу понял, что говорить-то теперь не смогу, так как обращаться буду ей в спину, что и неловко, и нелепо! Для меня, по крайней мере. Она прошла вперед и я молча и несколько раздосадованно последовал за ней и, пользуясь сложившейся ситуацией, искренне любовался ее фигурой и походкой, которая, как и внешность, тоже привлекала к себе внимание — это была походка уверенной в себе женщины.

Мы молча прошли по пустырю. Молча вышли к лесенке, ведущей вниз, к асфальту возле трех девятиэтажек. И я вдруг осознал, что вот это вынужденное молчание явно отодвинуло меня от нее — но что я мог поделать?! Молча спустились друг за другом на асфальт. Притормозив, Ира вдруг обернулась ко мне.

— В этом доме живет твой друг, — произнесла она, указав рукой куда-то вдаль, в следующую группку девятиэтажек.

На меня она почему-то упорно не глядела.

— Да, — вынужден был согласиться я, понимая, что назревает окончание нашей встречи. А как создать ее продолжение? — Обратно во сколько поедешь? — наконец осмелился я, в надежде, что смогу хотя бы проводить ее домой и за это время точно уж договорюсь о свидании.

— Поздно, — пожала она плечами, по-прежнему глядя куда-то мимо меня, и мне было от этого ну совершенно непонятно — возник у нее ко мне хоть какой-то интерес, или она просто хочет побыстрее отделаться от меня?

И внутренний голос подсказал мне, что второй вариант более чем вероятен — судя по ее безразличному лицу. Но, по крайней мере, она все-таки стояла возле меня, не уходила!

— У "Юбилейного" где живешь? — вынужден был спросить я, иначе совсем ее потеряю — ведь свидание мне явно не светило!

Она промолчала и мне стало совсем грустно — видать я сегодня вытянул дохлый номер — и телефон липовый, и имя скорее всего не настоящее, и видеть она меня, наверняка, не хочет. Но ведь не уходит же! И почему?! Кто бы объяснил мне, что происходит? Эх, заглянуть бы ей в душу, прочитать мысли! Хотя вдруг от этого мне станет только хуже?

— Завтра что делаешь? — в отчаянии снова спросил я, изо всех сил затягивая паузу расставания, в тайной надежде — вдруг я все-таки ошибаюсь и она все же согласится на свидание?

— Занята весь день, — медленно покачала головой Ирина, по-прежнему глядя поверх моего плеча своими прищуренными (то ли от солнца, то ли еще от чего) глазами. — Да и в понедельник тоже, — безразличным тоном добавила она, отчего я тут же сделал неутешительный вывод — встречаться со мной она явно не собирается, и такими тактичными намеками дает об этом мне знать.

— А чем, если не секрет? — на всякий случай поинтересовался я, не собираясь так быстро сдаваться. Может я и ошибаюсь? Кто их поймет, женщин, что у них, на самом деле, на душе? Хотя где-то в глубине я все-же понимал — это только мои отговорки, попытки создать себе лазейки, и на самом деле все давно уже очевидно — моя карта бита, и причем — уже давно.

— В понедельник — переговоры, — вяло ответила она, все еще глядя в сторону. — Ждать буду с семи вечера.

(Междугородние звонки в эти времена нельзя еще было производить напрямую, с домашних телефонов. Необходимо было сначала заказать разговор, причем, без какого-то конкретного времени — когда на телефонной станции смогут, тогда и соединят).

Ясно, наконец-то мой разум победил мое сердце, убедив его, что девушка совсем не хочет встречаться со мной (я ей все-таки оказался неинтересен), и только из вежливости не говорит об этом прямо. Мысленно я глубоко вздохнул — на душе стало так паршиво! Но что поделаешь?... Ну и ладно...

Спросить ее про вторник? Вроде совсем уж глупо — не перечислять же все дни в году? Я усмехнулся этой мысли, больше не зная, о чем еще говорить. Молчала и она.

— Давай, я тебя еще немного провожу, — наконец, несмело предложил я.

— Ну хорошо, — чуть ли не вздохнула она и повернулась ко мне спиной, направляясь ко второй по счету девятиэтажке. — Но только — до угла.

Я поплелся за ней, с огромным сожалением разглядывая ее замечательную фигурку, и сердцем осознавая, что больше я ее никогда уже не увижу!

Но выхода никакого не было, это — жизнь. Хватать за руки и навязываться? Будет еще хуже — это я точно знаю — проходил как-то, и даже несколько раз.

Так как плестись сзади — некрасиво, я ускорил шаг и поравнялся с нею.

Молча мы дошли до начала искомого дома и она снова остановилась. Теперь уже точно для окончательного и бесповоротного прощания.

— Вон подруга уже с кухни смотрит, — вдруг сказала она, отвернувшись от дома и наконец-то посмотрев на меня каким-то странным взглядом. — Приду, сразу прикалывать начнут, — почему-то грустно добавила она.

Я остановился с нею рядом. Постарался улыбнуться как можно спокойнее — скрыть свое подавленное состояние.

— Ну чтож, — произнес я, — здесь мы расходимся. Значит — до вторника? — все же спросил я в тайной надежде.

Но она, снова ничего не ответив, развернулась и пошла вдоль дома.

— До свидания, — сказал я ей в спину, развернулся и ушел, подавленный.

И только пройдя метров сто я сообразил, что не посмотрел, в какой конкретно подъезд она зашла — все была бы хоть какая-то зацепка!

На всякий случай остановился и резко обернулся — ее уже нигде не было видно. Постоял так какое-то время, ловя на себе взгляды прохожих, мельком пробежался по окнам — нигде она с подружкой, или просто подружка, не выглядывает? А потом встрепенулся — да ладно, всякое в жизни бывает. Сейчас, значит — не судьба. А там, глядишь, когда-нибудь да повезет!

И я решительно направился в сторону дома Сереги Деева.

Сверяясь по бумажке, на которой был записан его адрес — он черкнул его при дембеле и я, естественно, ни разу у него еще не был — я поднялся на второй этаж. Нашел требуемую дверь. Позвонил. Какое-то время было тихо и я с огорчением уже подумал, что вот, и его нет дома, и опять мне будет нечем заняться... но тут послышались шаги. Открыла его жена Лана — она была с ним в армии.

— О, привет! — почему-то обрадовалась Лана.

И даже поцеловала меня в щечку и подставила свою для ответного поцелуя. Я несколько растерялся от таких вольностей и даже смутился, но после встречи с Ириной, быстро взял себя в руки и легко и непринужденно коснулся своими все еще сухими губами ее мягкой теплой щечки — чего никогда не делал будучи в армии. Мол, обычное явление, что чужие жены целуют тебя в щеку... да хоть бы и в губы! И эта мысль почему-то ускорила мое сердцебиение.

— Проходи! — радостно посторонилась она.

Я вошел внутрь, закрыл за собой дверь.

Откуда-то вынырнул Серега.

— О! Наконец-то тебя отпустили! — воскликнул он и странно улыбаясь, приветственно пожал мне руку, после чего забрал мою авоську с водкой и ушел на кухню.

Я разулся, все еще находясь под впечатлением от встречи с Ириной. Прошел на кухню. Сел на табуретку. Серега быстро расставил три рюмки, открыл мою бутылку водки, быстро разлил. Лана шустро подоставала из старенького холодильника "Бирюса" разные кастрюльки и судки, нарезала колбасу, сыр, выложила зимний салат. Мы с Серегой все это время молча наблюдали за ее действиями — несколько неудобного разговаривать, когда кто-то постоянно мельтешит перед тобой и наготавливает закуску к налитой в твоей рюмке водке.

Наконец Лана села, улыбаясь и непроизвольно поправляя короткую юбочку. И этот жест почему-то не укрылся от меня, привлек к себе внимание, что меня искренне озадачило — ведь за два года на Западной Украине я столько раз был у них в гостях, и ни разу я не заострял внимание на том, как она одергивает свою юбку. А она — юбка то есть — там, в Липовке, как мне помнится, была гораздо короче!

Серега взял свою стопку, быстро приподнял.

— За Липовку, — предложил он, блестя наглыми глазами.

Видать, он за четыре месяца гражданки гораздо сильнее прочувствовал влияние армии, чем я. Ностальгия в некотором роде.

С легким превосходством — я ведь совсем недавно оттуда! — я поднял свою рюмку. Непроизвольно вздохнул, молнией вспоминая первое КПП, асфальтовую аллею, проходящую через весь военный городок до самого КПП-2, свой дом под номером 16, магазинчики, почта, еще жилые дома, второе КПП, за ним — бассейн, потом — штаб, в котором я раз в месяц нес суточный наряд — помощником дежурного по части, — потом аллея еще с километр вела в гору, на самую ее вершину, где располагалось несколько пяти— и трех этажных зданий, и большая тарелка космической связи, а где-то в стороне стоял "Веер" — четыре стометровых мачты — в хорошую погоду их было видно даже изо Львова.

Засвербило под сердцем и, глядя на насмешливые глаза Деева — он явно понимал мое состояние, сам ведь прошел через это, — я только грустно кивнул — действительно, два года какой-то постоянной стремительной жизни — только задумался о программе преобразования МТК5 в МТК2 (на Фортране-4), как появляется Начштаба и коротко командует — Газы! И ты, как дурак, стремительно несешься к своему противогазу — а ты всегда должен знать, где он находиться — и, задержав дыхание и закрыв глаза — чтобы защититься от ядовитых газов, действующих через слизистую оболочку глаз, на ощупь быстро раскрываешь противогазную сумку, выдергиваешь шланг, также на ощупь привинчиваешь его к противогазной камере, выхватываешь маску, заученными движениями двух рук раздвигаешь ее и резко натягиваешь на голову (все еще с закрытыми глазами, и, естественно, не дыша), проверяешь плотность прилегания резины к лицу — чтобы нигде не осталось и щелочки. И только после этого делаешь резкий выдох — чтобы выкинуть из маски и шланга ядовитые вещества, которые проникли туда, пока ты все это одевал. После чего можно уже открыть глаза. И все на этом — начштаба останавливает свой секундомер. Все это ты должен проделать максимум за одиннадцать секунд. Я обычно укладывался за девять. Но были и такие, кому хватало и шести.

— Мы — на гражданке! — мягко толкнул меня в плечо Серега. — Очнись! Все давно уже в прошлом!

И он чекнулся своей рюмкой с моей. Чекнулась и Лана, тоже странно поглядывая на меня, словно она знала какую-то тайну. А может, последствия встречи с Ириной были так заметны на моем лице, и она все давно уже поняла — женщина все-таки!

Не зная, что им всем и сказать, я только молча кивнул и резко выпил. Все сто грамм. До дна. Поставил рюмку не морщась — в армии мы в основном пили только чистый спирт — нам его выдавали для чистки компьютерных разъемов и поверхностей болгарских дисков.

Резко выдохнул. Переждал какое-то время — водка, как и спирт, суеты не любит. Потом, не обращая внимания на странные взгляды Ланы и Сергея, потянулся за колбасой.

Они тоже выпили.

Какое-то время мы молча закусывали. Не знаю, как они, а я в это время ярко вспоминал армейский бассейн — буквально еще двух недель не прошло, как я в нем купался! И штаб — я там был в суточном наряде десять дней назад. И вообще — я все это помнил ярко и хорошо, словно никуда и не уезжал. В отличии от Сереги, который находился в Новосибирске уже как четыре месяца.

— Ну, как оно там? — наконец поинтересовался он. Дееву было явно интересно.

— На технику, вместо майора Поденежного назначили капитана Щеглова, — ответил я, вспоминая, что же конкретно изменилось с того момента, когда мы напились на проводах Сереги — жена еще раньше уехала в Новосибирске, так как училась в торговом институте — к мужу она приезжала только на каникулы.

Серега серьезно покачал головой.

— Ну надо же, — сказал он, беря листья салата. — А мне казалось, он так на этой должности до самой пенсии и дотянет.

Я кивнул, соглашаясь. За два года службы мне тоже так казалось — фигура Поденежного была неотрывно связана с группой ремонтников технического оборудования.

— А его куда?

— Под Каунас перевели.

— А сестры Пенкины? — перебила меня Лана. — Они как? — поинтересовалась она с живейшим интересом в глазах. — Ведь их папа-прапорщик, кажется, из твоего подразделения?

И мне тут же стало неловко — так как все свое время, в отсутствии жены, Серега проводил либо с этими близняшками (вместе или порознь), либо с их подружкой (которая являлась зам секретаря комсомольской организации Липовки). И судя по насмешливым взглядам, которые Лана бросала на мужа — ей это было хорошо известно — было кому рассказать, так как из Новосибирска с нами служило еще человек восемь, причем трое из них также были с женами. Я, повинуясь армейскому братству, напустил на себя безразличный вид и несколько меланхолично ответил.

— Они же ведь — мастера спорта по плаванию. Их вроде как забрали в сборную Украины по водному поло. Так что я их и не видел.

Лана понимающе кивнула, как-то многозначительно посмотрев на меня, словно это не ее муж, а я изменял ей с ними. И я невольно покраснел.

За разговором водка быстро закончилась и Серега принес поллитровую банку с чистым спиртом — армейские запасы. Стало еще веселее. Лана разбавляла себе один к трем. А я поймал себя на том, что в порыве восторга, во время убеждения ее по каким-то малозначительным вопросам клал руку на руку Ланы, а также и на коленку один-два раза. И мне все это ужасно нравилось! А их обоих, как мне показалось, это только забавляло.

А потом за окном стемнело и я стал прощаться, посчитав, что Ирина, скорее всего, из гостей пойдет где-то в это время — уж больно хотелось снова ее увидеть. Поэтому-то я раньше и не уходил!

При прощании Лана снова подставила щечку для поцелуя. И я, пользуясь предоставленным случаем, поцеловал ее три раза — гулять так гулять!

На улицу я вышел все такой же возбужденный. Состояние — любые трудности по плечу! Наверное, от этого и алкоголь меня не брал. Время 22:30. Темень голимая. На конечной остановке стояло человек пять. Тихо шептались. К сожалению Ирины среди них не оказалось — хотя втайне я очень надеялся на это. Поймал себя на том, что у меня после встречи с Ириной энергия перла через край! Хотелось с кем-нибудь поговорить! Не важно — о чем. И пока я оглядывался, прикидывая, к кому из одиноких девушек или девичьих групп я могу подойти, подъехал 29-й автобус. Явно — последний по расписанию. Мы все погрузились внутрь. Я не стал занимать свободные места, и встал по привычке в конце салона, не в силах сидеть на месте и мысленно, в чрезвычайном возбуждении, снова и снова переживая встречу с Ириной.

Впрочем, вспомнились и Деевы, и как я клал свою руку на коленки Ланы. И мне вдруг стало стыдно. Вот Деевы-то поди сейчас смеются надо мной!

Через две остановки заскочили две веселые девчонки — высокая, в очках, и маленькая, которая держала под мышкой бутылку водки, использованную на треть. Встали на пустой задней площадке — рядом со мной, и тут же продолжили свое веселье, шумно разговаривая о своем, девичьем. Редкие пассажиры, кто неодобрительно, кто с живейшим любопытством, косились в их сторону, но молчали.

Длинная в очках сделала пару глотков прямо из бутылки, а потом достала из пакета ароматную котлету и принялась с аппетитом ее поедать. А бутылку снова запихнула под мышку.

Наконец я не выдержал.

— Уронишь. Разобьется, — предостерег я. Водку было почему-то жалко.

— Да и ладно! — весело ответила маленькая, не оборачиваясь. — Там — вода.

Я улыбнулся.

— Вас как зовут?

— Света, — небрежно представилась маленькая.

— Лариса, — более серьезно ответила высокая.

— Учитесь? Работаете? — продолжал интересоваться я, видя, что девочки, в принципе, совсем не против поболтать, не то что Ирина.

— Учились вместе в кулинарном техникуме. А теперь работаем. Лариса — в "Золотой Ниве". Я — в "Руси".

— А живете где?

Лариса пожала плечами

— Я — в общаге на "Школе".

— А я на Жданова.

Вроде как пришло время и о себе что-то сказать — некрасиво только и делать, что расспрашивать.

— А я на Объединения обитаю. Вот только из армии как неделю вернулся, — признался я. — На границе служил.

— Тебе двадцать три? — тут же поинтересовалась маленькая Светлана.

— Да, — зачем-то согласился я — привык к тому, что выгляжу моложе — и во Львове и в Дрогобыче водку покупал только по паспорту.

— Никогда бы не подумала, — улыбнулась Света.

— Что, много? — улыбнулся я в ответ.

— Нет, наоборот. Дала бы двадцать пять.

— Даже так? — на этот раз искренне удивился я.

Света, побултыхав бутылкой, плотно приложилась к горлышку и существенно отпила, звучно булькая. Со стороны это смотрелось довольно смело и привлекало к себе многочисленное внимание.

— Что завтра делаете? — задал я один из главных вопросов.

— О, уезжаем, в Алма-Ату! — дружно засмеялись они, загадочно переглядываясь между собой.

— А-а-а, знаю! Фрунзе, Иссык-Куль... Был там раз пять, — посмеялся и я.

Автобус перевалил Горбатый мост и остановился у "Дома Одежды".

— Пока, — беспечно произнесла Света и девушки весело направились к выходу.

И я тоже вдруг вышел в теплую, почти летнюю, ночь, повинуясь какому-то своему внутреннему возбуждению. Они посмотрели на меня, снова посмеялись и побежали через дорогу. Я — за ними.

Девушки замерли на остановке, явно ожидая автобуса номер 3, который здесь сворачивал в частный сектор на Кропоткинском жилмассиве. А какие там улицы! Осоавиахима, Пулеметная, Совнаркома, Третьей конной... Словно окунаешься в семнадцатый год!

Я совершенно не чувствовал с ними никакой скованности, смущения или робости.

— Я здесь лягу, — показала Света на лавку, улыбаясь. — Не пойду, если будешь провожать. Меня парень ждет. Будет скандал, если тебя увидит.

— Хорошо, — улыбнулся и я. — Доведу только до дома и обратно.

— Да что ты такой наглый?! — возмутилась она, впрочем, весело улыбаясь.

— Я? Разве? — нарочито удивленно поинтересовался я.

— Не женат?

Я продемонстрировал ей отсутствие кольца, подняв соответствующую руку и растопырив пальцы.

— Что? Пять раз? — снова засмеялась Светлана.

— Кольца нет, — объяснил я, тоже улыбаясь.

И вообще, на душе было как-то очень уж легко и свободно.

— Ну, много таких, что и не носят, — вставила более молчаливая Лариса, и мне показалось, что она как раз была бы не против, если бы я проводил ее одну.

— Я молодой еще, не опытный. Пока еще так не умею, — сокрушенно покачал я головой.

— Почему не женишься?

— Да девчонок нет. Как провожать, так такая же история, как и с вами, — отшутился я.

Девчонки засмеялись.

— Лицо у тебя такое знакомое. У 66-го не таскался? Не стоял? — вдруг спросила Света, глядя мне прямо в глаза, словно пытаясь что-то вспомнить.

Где это, я не знал, но на всякий случай многозначительно пожал плечами. Нет, мол, да и армия все-таки. Если 66 — это номер дома по Объединения, то там я в студенчестве встречался с одной девушкой. Правда, встречался всего раза три — не успел бы примелькаться.

— Что ты такой наглый? Вдруг — бандит? Вдруг — нож у тебя? — продолжила свои насмешки Светлана.

Посмеялся и я. А тут и автобус. Они сели. А я ногу на ступеньку поставил, интригуя — мол, сейчас как запрыгну в салон! — что делать будете?! И такая мысль на самом деле возникла у меня — для продолжения сегодняшних интересных приключений — но я быстро ее отбросил — все хорошо в меру, и не стоит перегибать палку — не хотят ведь этого девушки, устали уже об этом мне говорить.

Я только улыбнулся, убрал ногу и помахал им рукой.

— Пока! — весело помахали они мне в ответ и двери автобуса закрылись.

Уехали. Я посмотрел на часы — 23:50. Дошел пешком до "Олеко Дундича". И здесь пробежался к стоявшему на остановке трамваю. Оказался "14" — идет ко мне и тоже с МЖК. Я внимательно осмотрел салон — Ирины и здесь не оказалось. Приехал на конечную — "Сосновый бор". Прогулялся пешком через темный лес. Вышел на Объединения. Дошел до своего дома. Поднялся по ступенькам. Открыл дверь своей пустой квартиры. Зашел. Включил свет. Закрыл. Вот и все на этом — конец всем приключениям!

Всю ночь я ворочался, мысленно продолжая знакомство с Ириной — про Свету с Ларисой вообще не вспоминал! Все говорил и говорил с ней, придумывая первое и последующие свидания. Представлял, как приведу ее к себе домой, как очень медленно раздену... И все прочее... Дух захватывало! Но потом сам же и смеялся над своими мыслями: "Михаил, ты делишь шкуру не убитого медведя!". Представил, как суетясь и потея буду раздевать ее и сам судорожно стягивать с себя одежду, как останусь в дурацких трусах — ну до того гнусная получилась картина!...

А если телефон неверный? — также волновался я. — А если верный, но во вторник она просто меня отошьет? А если вдруг согласится на свидание, то что с ней делать? Куда вести? В ресторан? Кафе? Кино? К друзьям? Дурдом.

К тому же уж слишком быстро она дала и свой телефон и назвала свое имя, но промолчала на вопрос — где живешь и ничего конкретного не сказала о возможной встрече. И это меня все сильнее и сильнее убеждало, что больше я ее никогда не увижу. И от этих мыслей становилось совсем тоскливо! И я горько и зло смеялся в подушку.

В общем, спал просто отвратительно. Можно сказать, вообще не спал. И почему-то всю ночь потел.

Глава 2.

В воскресенье 12 апреля в семь утра я поднялся тем не менее в сильно приподнятом настроении — уж больно много чего волнующего обещал предстоящий день. Энергично умылся. Прошел на кухню, глянул в окно — снегопад однако, все покрылось белым, и видимость нулевая. Однако снова придется доставать теплую куртку, перчатки и зимнюю шапку, привычно подумал я — снег еще долго будет бороться с весной, по крайней мере по традиции на майский военный парад у нас всегда идет снег.

Завтракал в спешке, разгребая сумбур в голове.

Так, надо подготовиться к звонку, — думал я, намазывая хлеб маслом. — Что конкретно сказать ей по телефону? И как? Вот, например, звоню, а мне женский голос в ответ — Да? — Я — Добрый день. Иру можно? — Это я. — Привет. — Привет. — Давай встретимся?

Тут у меня все и застопорилось. А дальше-то что? Где встретимся? Какая программа развлечений? Так что бы и ей было интересно! Чтобы она откликнулась на мой звонок! Если, конечно, телефон верен. Последняя мысль существенно омрачила мои размышления, в принципе, переводя их к бессмысленности. А ведь так обидно — не спать всю ночь и размышлять над тем, что в конечном итоге, оказывается, не будет иметь никакого смысла!

А собственно, зачем ей встречаться? — вдруг несколько охладился я, отрезая кругляш докторской колбасы. — Эта встреча нужна только мне, потому что Ира мне сильно понравилась. А я ей? Вряд ли, судя по ее разговору со мной. Наверняка, она отговорится кучей дел.

Я несколько загрустил. Но нельзя падать духом. Надо, в конце концов, бороться!

И вот уже два часа дня, а я все не могу найти себе места — все волнуюсь, все переживаю вчерашнюю встречу. Целый день мысли только об Ирине.

Поймал себя на том, что почему-то мне очень хочется увидеться именно с ней! Не с Ларисой или Светой. С ними, конечно, было забавно — но и только. Что-то в Ирине меня притянуло. Целый день и ночь я бился над этой загадкой, но так и не смог ее разрешить — внешность, манеры, выражение глаз. Что?

В общем Ира упорно не давала мне покоя.

И все это время я порывался ей позвонить. Но бил себя по рукам, призывая к терпению. Она ведь сказала же, что во вторник! И если я сейчас пойду звонить и ее телефон окажется верным, то я буду выглядеть очень уж глупо. И мои шансы на возможное свидание заметно понизятся! Зачем так рисковать?!

Но... Человек слаб. И я не выдержал. Не утерпел. Сломался. И со словами: "А, будь что будет!... Сил никаких нет терпеть эту муку!", я все-таки вышел на улицу, трясясь, словно в лихорадке. Хорошо хоть идти было недалеко — телефонные кабинки располагались в торце дома, а мой подъезд был самым последним. Я быстро вышел на улицу, свернул налево за угол, по пушистому снегу подошел к двум телефонным будкам. Одна была занята какой-то девицей. Я вошел во вторую, поднял трубку — нет гудков — телефон не работал. Вышел. Принялся ждать, волнуясь от предстоящего разговора.

Наконец девица освободилась.

Я зашел. Плотно закрыл за собой дверь — почему-то не хотелось, чтобы кто-нибудь меня слышал (в этой будке все стекла оказались еще целыми, да и сама кабинка внутри была еще не сильно исцарапана и разрисована). Бросил две копейки. Дрожавшей рукой набрал номер.

Гудки...

И вместе с гудками нарастал стук моего сердца, поднимаясь откуда-то из глубины и чувствительно ударяя в виски и в затылок.

— Да, — вдруг послышался тихий женский, слегка хрипловатый голос.

— Здравствуйте. Можно Ирину услышать? — с какой-то опаской произнес я, дрожа в глубине души — ну вот сейчас все и разъясниться! Сейчас услышу — здесь такие не живут!

— Это я, — устало ответила она без всякого интереса.

— Привет, — забормотал я торопливо, перебивая оглушительный стук сердца в висках. — Это Михаил. Мы встречались вчера в автобусе.

— Узнала.

Сердце застучало еще сильнее. И пока я лихорадочно вспоминал, какие темы придумывал для разговоров, она откликнулась первой.

— Что, позвонил, чтобы проверить, правильный ли телефон? — серьезно спросила она.

— Да, — растерянно признался я.

— А я, честно говоря, думала, что вообще не позвонишь.

Тут я растерялся еще больше, так как этот ответ не вписывался ни в один из придуманных мною ее образов.

— Что делаешь? — наконец спросил я.

— Полы мою, — равнодушно ответила она.

— А потом?

— В гости пойду.

— Меня бы кто-нибудь пригласил в гости, — с легким намеком грустно произнес я.

Молчание... Потом.

— Меня не зовут, я сама хожу.

Снова молчание. Я растерялся еще больше. Что это, намек на то, чтобы я не спрашивал ее разрешения, а молча бы зашел к ней в гости? Но вот куда? Адрес-то она свой мне не дала. И я суетливо принялся искать новую тему для разговора.

— Иди домой, а то замерзнешь, — услышал я в трубке. — Холодно на улице.

— Я тебя задерживаю? — неприятно кольнуло меня.

— Да, — прямо ответила она.

Я совсем упал духом.

— Ну, извини, — пробормотал я торопливо, боясь, что она первой и без предупреждения положит трубку, тогда уж точно конец нашим, так и не начавшимся отношениям. — Во вторник когда позвонить? — спросил я в тайной надежде, что еще не все потеряно.

— В восемь, — услышал я короткий ответ. — Я же ведь еще и работаю.

— Ну чтож, пока, — сказал я, так как больше и нечего было говорить.

— Пока, — ответила она.

Я немного подождал, но коротких гудков так и не услышал. Значит, она все еще держит трубку. Зачем? Может мне еще что-нибудь сказать напоследок? — мелькнула поспешная мысль, но я ее отбросил — не надо быть смешным, попрощался ведь уже. И я решительно положил трубку.

Разочарованный я направился домой. Нет у нее никакого желания встречаться, почему-то пришел я к неутешительному для себя выводу, поднимаясь по лестнице на пятый этаж. И непонятно — ведь и молода, и вроде смущалась вчера, и телефон мне дала, а вот на тебе — спокойно так относится к нашему знакомству, словно каждый день у нее такое. И я вынужден был ее уговаривать, фактически уламывать, выдергивать у нее согласие на встречу. И это — унизительно! Михаил, будь мужчиной, в конце концов — не будь просителем! Не надо!

И снова бессонная ночь. И снова хаос мыслей — что и как ей сказать во вторник, как ее наконец-то заинтересовать и чем. И одна лавина мыслей сметалась другой лавиной, и я так много всего ей мысленно наговаривал умного и проникновенного, что голова окончательно распухла. Но к утру точно понял — я остался ни с чем — ничего умного я так на самом деле и не придумал!

И вот наконец-то прошло воскресенье. И весь понедельник я только и делал, что ждал, когда же наступит вторник! И не просто вторник, а вторник восемь вечера! Все также постоянно думал об Ирине и снова все порывался ей позвонить. Но... Хорошо что телефона дома у меня нет, и надо выходить на улицу. Но для этого надо было одеться, собраться, выйти. Это меня и останавливало от звонка. Понимал, глупо все это. Буду выглядеть круглым дураком. В том смысле, что, скорее всего, больше звонить мне и не придется. И поэтому я добросовестно терпел весь этот дурацкий понедельник, совершенно не зная, чем заняться, так как мысли постоянно крутились только вокруг Ирины и воспоминаний о ней — как она смотрела на меня в автобусе своим серьезным, с прищуром, взглядом, и как — в сторону поверх моего плеча, как подождала меня возле автобуса, как мы шли рядом, и как она шла впереди...

И все эти воспоминания, промелькнув, раз за разом снова возвращались к своему началу, и я снова переживал — и ее отражение в автобусе, и как я к ней подсел, и волнующий прищур ее глаз... И снова... И снова... И снова.

И это была какая-то бесконечная мука! И сил не было прервать все это, и я с трудом сдерживался, чтобы не позвонить, и тем самым как бы разорвать поток своих мучений, в огромной боязни потерять ее безвозвратно, если все же хоть какая-то зацепка да осталась!

Итак, целый день я провел дома, изредка глядя на экран телевизора, либо топтал пол из угла в угол, либо пялился в окно на улицу Объединения — вдруг она пройдет по ней по каким-нибудь своим делам?

И от избытка чувств я взялся за дневник — хоть кому-то высказаться о наболевшем! Выложусь на бумагу — вдруг на душе станет легче?

И как сел, так и принялся исписывать страницу за страницей. И это снова был какой-то кошмар! Так как я снова, в сотый наверное раз, принялся переживать все это заново!

А потом я снова принялся за построение планов — о чем буду с ней говорить, как буду проводить свидание, если, конечно, получится встретиться. И если она все-таки придет на свидание — то тогда попробовать обязательно поцеловать ее при расставании — поставил я себе такую цель. И мысли были такие легкие и приятные! И щекотали душу, радостно волнуя сердце.

Но потом вдруг становилось страшно — а если и во вторник ничего не получится? Отговорится еще какими-нибудь делами? Что тогда?

Но с другой стороны — как она в воскресенье разговаривала со мной по телефону? А? — Иди домой, а то замерзнешь. — Больше было похоже на заботу, чем на повод закончить разговор. И это я относил к огромному плюсу — хотя разум и спорил со мной, настаивая на втором варианте! И сама первая не положила трубку, ждала, хотя раза три мы уже успели попрощаться.

Итак, мое предположение — она все же согласится на свидание. Ну, хотя бы из чистого любопытства. И если у нее не будет других, более заманчивых, предложений.

Чтож, отлично, пойдем дальше!

— Ты в чем будешь одета? — спрошу я после того, как назначу встречу.

— А зачем это? — естественно, поинтересуется она.

— Чтобы сразу тебя увидеть. А то вы девушки — народ загадочный — смените одежду с прической — вас и не узнать.

И тут я задумался. А не будет ли это выглядеть откровенной глупостью? Может, все-таки не стоит этого всего говорить? Чушь какая-то.

Нет, через какое-то время подумал я, надо с ней выдержать паузу. Нельзя резко начинать, постоянно теребить ее о свидании, о внимании ко мне. А лучше каждый день мимолетно, но не навязчиво, давать о себе знать. Звонить и просто разговаривать с ней о каких-нибудь житейских пустяках. Чтобы не вспугнуть. А завтра позвонить попозже, не в восемь, а полдевятого, например, чтобы и ее заставить помучиться в ожидании — если получиться, конечно. И не назначать пока свиданий, а сначала разговорами по телефону попытаться расположить ее к себе?

И снова мысли перенесли меня к ее образу. Ее голос почему-то совсем не соответствует ее внешности. Лицо — аристократическое, тонкие черты, холодный прищур (от солнца, или все-таки от волнения?) миндалевидных глаз, взгляд — внимательно-настороженный. Скромна. А голос и интонации грубы, резки, как у блатных девчонок. Построения фраз — простецкие, рабоче-крестьянские. Короче — разительный контраст. Наверное, это горы ее так испортили, решил я.

Снова послонялся по квартире. Состояние — подвешенное. Все из руки валится. Чтобы занять себя решил наточить все ножи. На кухне уткнулся лбом в шкафчик над раковиной, включил воду и принялся под струйкой водить оселком сначала с одной стороны ножа, потом — с другой, и так несколько раз, пока при опробовании кожа на пальце не стала цепляться за лезвие. Еще часик времени смог убить.

И вот уже наступил поздний вечер. И опять мысли лежа на диване: На всякие обломы с ее стороны — улыбайся. Не принимай это близко к сердцу, что она предпочитает сходить куда-то в гости, чем встретиться с тобой. И уж слишком часто ты перед ней робеешь. Решительнее надо, наглее. Сказали же те девицы: Слишком наглый. — Так оправдывай это! Вспомни, наконец, армию! Да и студенчество, тоже! Не был же ты таким робким!

А ведь обидно до глубины души — какие-то гости у нее, а потом — еще какие-то мероприятия! И это значит, что я ей совершенно неинтересен, как ни крути! И нахожусь в ее приоритетах где-то на самом последнем месте. И зря я только фантазирую, готовлюсь к чему-то. Или, такова женская логика? А может, все наоборот? Она сейчас только и думает, что обо мне, и именно поэтому так себя и ведет? А? Кто бы мне подсказал про это?

И в ожидании завтрашнего дня сердце трепетно, словно мотылек у лампочки, волновалось.

Так вот прошел и понедельник, и ночь вторника. В изрядном волнении — что день грядущий мне готовит? Очень уж хотелось бы, чтобы все было замечательно! Но вот будет ли?

Глава 3.

Надо сказать что эту ночь я также спал плохо. Точнее — вообще не спал. Впрочем, как и все предыдущие ночи. Думал, вспоминал, прикидывал, что ей скажу по телефону в плане вариантов свидания. И к своему ужасу за всю ночь я так снова ничего стоящего и не придумал — какое-то обилие сплошной глупости!

Встал я, конечно же, очень рано. Даже раньше 7:10. Торопливо позавтракал, уже начиная ожидать двадцати часов, до которых было очень уж далеко.

Послонялся по квартире, снова вспоминая поездку на 29 автобусе. Потом сел на диван, пытаясь снова придумать то, что произнесу в телефонную трубку. А также торчал у окна, глазел на улицу Объединения — вдруг Ирина пройдет по ней по каким-либо своим делам? Хотя бы просто на нее еще раз посмотреть!

В промежутке между этими занятиями сто раз посмотрел на стрелки механических часов — очень уж медленно они двигались.

И вот наконец 20:00. Ну или почти 20. Я решил, что пока я оденусь, пока спущусь, пока наберу номер — то этого времени как раз и хватит, чтобы стало ровно восемь.

И вот я уже в телефонной будке. В теплой куртке, зимних ботинках, вязанной шапочке на голове и с перчатками в карманах. Волнуюсь еще больше вчерашнего. Из головы вообще все вылетело, что я вчера напридумывал. И даже, по-моему, рука дрожала, пока я набирал номер.

Звонок. Длинные гудки.

— Да? — низкий, хрипловатый, чуть грубоватый голос.

— Здравствуйте. Иру позовите, — попросил я на всякий случай — вдруг это не она?

— Я.

— Это Михаил.

— Узнала.

— Здравствуй, — выдохнул я обреченно.

— Привет, — как-то даже настороженно ответила она.

— Какие у тебя планы?

— Никаких.

— Давай встретимся?

— Давай.

Сердце мое, и без того стучащее, словно я пробежал по Карпатам километров пятнадцать, забилось в два раза сильнее.

— Как ты смотришь на то, чтобы просто погулять? — очень уж неуверенно выдавил я из себя, так как ничего путного на наше совместное времяпровождение за все эти дни я так и не придумал.

Долгое молчание. На душе у меня все похолодело.

— Пожалуйста, — наконец ответила она, и я чуть громко и радостно не выдохнул в трубку — что она обо мне бы тогда подумала? Мол, какой-то сопливый ребенок, а ни какой не офицер-пограничник. — Когда?

— Давай, сейчас, решительно предложил я, понимая, что снова окунуться в процесс ожидания, в котором я и так находился все эти дни и последние часы, будет ужасной пыткой.

— Кино идет.

— Ты что, кино смотришь?

— Могу и не смотреть.

— Ну, значит, договорились! — обрадованно произнес я.

— Где встречаемся?

— А ты где живешь?

— Между 184 и 78 школами.

В принципе, я тоже живу между этими школами. Только мой дом находился на центральной улице, а школы — во дворах ближе к улице Макаренко.

— Тогда встречаемся у "Аптеки", что у ЖД переезда. Хорошо? — поспешно предложил я то, что мне первое пришло на ум.

— Далековато, — в сомнении произнесла Ирина.

— Ну ты и домоседка! — придал я своей интонации легкую насмешливость.

— Ну, хорошо, — спокойно ответила она.

— В 20:30. Успеешь? — спросил я.

— Наверное. По крайней мере, без двадцати точно буду.

— Кстати, ты, обычно, на сколько опаздываешь? — как-то даже весело поинтересовался я — настроение у меня очень уж улучшилось и просто зашкаливало, и кровь радостно бурлила, энергично перекатываясь в венах и артериях и переваливаясь через края.

И тут я услышал короткий тихий смех. И тут же еще больше воспрял духом.

— Культурные люди — на пятнадцать минут, — произнесла она, и какой-то огонек послышался в ее интонациях.

— Значит, придешь без пяти девять, — продолжил по-детски веселиться я, не в силах уже остановиться.

— А вдруг вовремя приду?

— Это — редкость, — насмешливо произнес я и, осознав, что чем больше буду болтать, тем позже она придет, перестроился на серьезный лад. — Ну все, не буду тебя отвлекать. Собирайся. Жду.

И повесил трубку. Посмотрел на часы — мы разговаривали около восьми минут. До встречи еще целых полчаса! Не домой же возвращаться?! И я неторопливо, хрустя снегом, направился в сторону Аптеки, стараясь по дороге убить время. Прошелся по большой площадке перед Почтой и кинотеатром Современник. Вышел к дому культуры Аркадия Гайдара. По светофору перешел улицу Объединения, вышел к универмагу Юбилейный. Прошелся по полупустой остановке, на которой совсем недавно увидел Ирину. Вдруг остановился на том же самом месте, где я стоял в тот раз. Посмотрел в ту сторону, где стояла в тот раз Ирина. В душе почему-то защипало. Прошел дальше и встал как раз там где приблизительно стояла Ирина. Постоял немного, чувствуя легкую дрожь, словно окунулся в ее аромат, в тепло ее тела. Потом медленно пошел дальше. Минул еще четыре пятиэтажки (и 66-й дом — среди них). Вышел к Аптеке — девятиэтажное здание, весь первый этаж которого занимала Аптека — единственная на весь участок.

Снова посмотрел на часы — времени еще много. Надо как-то дальше его убивать.

Принялся в нетерпении ходить кругами по слабо истоптанному снегу. Меня всего трясло и я волновался как школьник. Елки, вдруг спохватился я, забыл про обувь ей сказать, чтобы надела на низком каблуке! Ну, сейчас держись — точно придет на высоком — смотри на нее снизу вверх! Ну чтож, буду стараться держаться по-наглее.

Снова обдумал те фразы и те темы разговоров, что я заготовил. Кое-что отбросил (в который уже раз!), кое-что заново переделал.

Снова, в который уже раз я посмотрел на польские электронные часы "Montana" на левой руке — купил за 50 рублей во Львове на черном рынке, что располагался за Оперным театром. Уже натикало девять вечера! Основательно потемнело, но небо еще не совсем черное, да и розово-голубая полоска еще держалась на заходе солнца. Однако, выпаривает она меня, с некоторым недовольством подумал я, ужасно боясь, что она не придет.

И тут я ее и увидел.

И просто обомлел от того, что "такая" вот девушка идет именно ко мне на свидание! И ни к кому другому! Дух захватило, и на сердце похолодело. Даже, наверное, перестало биться!

В варежках и светлой меховой шапке ко мне легкой грациозной походкой приближалась высокая стройная девушка. Поймал себя на мысли, что где-то я уже видел такую. То ли в другой жизни, то ли в кино, то ли в ночных мечтах.

Я невольно покосился на каблуки — как я и боялся они оказались довольно высоковаты.

— Привет, — неуверенно произнес я, когда она поравнялась со мной.

Действительно, сейчас она была выше меня на пару сантиметров, и поэтому поцеловать в щечку я ее просто побоялся — так как пришлось бы тянуться вверх, и возможно даже, привстать на цыпочки, что выглядело бы ужасно смешно.

— Привет, — кивнула она, внимательно глядя на меня, словно уже успела забыть, как я выгляжу.

Я, придерживаясь тона, заданного телефонным разговором, демонстративно посмотрел на часы.

— Зашла случайно в ванную, — вдруг стала оправдываться она. — Оказывается, штаны замочила. Пришлось быстренько их постирать, — совершенно непонятно объяснила она.

Я стоял и смотрел ей в лицо, в глаза, с которыми у нее оказалось все в порядке — большие, красивые и действительно миндалевидные. Вот только их цвет не разобрал.

— Знаешь, — начал я свои заранее приготовленные объяснения, — хочется просто прогуляться по тихим улочкам, поговорить с тобой спокойно, без шума и ресторанной толкотни. Но я не знаю, ты вообще-то девочка красивая, значит балованная. Может, тебя это не устраивает, ты скажи?

— Да нет, почему, — улыбаясь, пожала она плечами. — Все нормально.

Я слегка двинул рукой, показывая направление нашего движения, и мы пошли во двор Аптеки — эта дорога выводила в Сосновый бор, который находился совсем неподалеку. Она шла рядом, держа руки в карманах длинного светлого пальто.

Какое-то время мы шли в темноте между домами — синяя полоска на западе уже исчезла и небо медленно чернело, а фонари над подъездами почему-то не горели.

— Работаешь? Учишься? — наконец поинтересовался я.

— Закончила геологический техникум, — равнодушно ответила она, глядя прямо перед собой. — Сейчас вот работаю мастером-геологом.

— А давно живешь в этом районе?

— Давно, — размеренно ответила она, по-прежнему глядя перед собой. — Сначала восемь лет жили в девятиэтажке, которая прямо у 173 школы.

Там обитала девочка Лена, в которую я был влюблен в восьмом классе, почему-то тут же подумалось мне.

— Потом мы переехали сюда, на Макаренко.

То есть все эти годы она жила здесь, рядом со мной, сообразил я.

— А училась где?

— В 173.

— Надо же! И я там учился! — невольно вырвалось у меня.

Она с легким интересом покосилась на меня. Сверху вниз.

— Тебе сколько лет? Двадцать один?

Я отрицательно покачал головой.

— Двадцать шесть, — ответил я. — Меня не сразу после института забрали.

Ирина удивленно качнула головой.

— А мне — девятнадцать. Разница — семь лет. Мы в школе и не замечали друг друга.

Я невольно кивнул, переваривая то, что оказывается, все школьные годы она была рядом со мной. Точнее — последние три. И все это время я наверняка ведь часто сталкивался с ней в коридорах. А когда я закончил школу — она была десятилетней пигалицей с бантиками и портфельчиком.

— Школу когда закончила? — решил уточнить я.

— В 84-м. 8 классов, — ответила она. — А ты?

— В 78-м, — ответил я. — Десятый "А" класс.

Она снова кивнула, о чем-то задумавшись, словно подсчитывала что.

— Это где Женька Подчепаев учился? — наконец спросила она.

Я кивнул. Она только усмехнулась.

— Если не секрет, какой у тебя рост? — поинтересовался я наболевшим.

Она улыбнулась.

— Не секрет. 176. Королевский — как говорят.

И я невольно согласился с этим — с термином "королевский" применительно к ней.

Снова молчание. Снова я был вынужден лихорадочно искать тему для разговора. Тем более, что мне показалось, что девушка явно скучала, и было такое неприятное ощущение, что она на встречу-то пошла, потому что делать ей было совершенно нечего. И, значит, надо как-то активизироваться, рассказать что-нибудь интересное и перестать ее расспрашивать, а то ей станет совсем уж скучно и она быстренько свернет наше свидание, да и на второе ей вряд ли захочется.

— Я в армии на границе с Польшей служил, — принялся неторопливо рассказывать я. К счастью, армия — это такой бездонный колодец историй — надолго хватит. — Карпаты. Климат забавный. Одну зиму вообще не было снега — так, островками. Ну, думаем радостно, на лыжах бегать не придется!...

Я посмотрел на Ирину. Снизу вверх.

— У нас как выходной, так все, кто не на боевом дежурстве, привлекаются к разным спортивным мероприятиям, — пояснил я. — Кросс вокруг части километров на пятнадцать, военно-спортивные эстафеты на стадионе, либо еще что-нибудь подобное. Отдыха, короче, не давали.

Заметив, что я смотрю на нее, она коротко покосилась на меня и вяло кивнула одними ресницами, тем самым как бы поддерживая разговор.

— А потом, в мае, вдруг как навалило! В субботу в пять утра стучится ко мне в дверь посыльный боец — мол, приказ командира подразделения, в восемь утра быть на КПП-1 с лыжами.

— А почему — в дверь? — коротко спросила она.

— Так я офицером служил, — понял я ее сомнения — действительно, какие в казарме могут быть стуки в двери — наверное прошлую мою фразу про старшего лейтенанта она просто не запомнила. — После военной кафедры в НЭТИ. Так что жил в квартире-общежитии с еще двумя холостыми офицерами.

Она молча кивнула, принимая это к сведению.

— А спрятаться? — снова спросила она, с легким любопытством посмотрев на меня.

— Ну-у-у, — протянул я. — Во-первых, куда спрячешься — колючая проволока кругом. А во-вторых — граница, постоянная боевая готовность, и твое начальство должно постоянно знать, где тебя точно искать, если вдруг что начнется.

Ирина снова, как-то даже задумчиво, без насмешки, посмотрела на меня, но ничего не сказала. Отвернулась. Ясно, всю нашу беседу мне пока придется тянуть одному.

— А еще у нас был такой забавный отряд! — вспомнил я. — В связи с тем, что в части было много секретной техники, а шоссе от польской границы проходило совсем рядом и, имея соответствующее приспособление, можно было, например, легко наблюдать, что в данный момент высвечивается на наших секретных мониторах.

Она снова, с легким удивлением посмотрела на меня.

— Ну-у, — пустился в объяснения я. — Мы не совсем границу защищали. Точнее, мы ее защищали с помощью всякой техники, в том числе и с применением компьютеров.

Судя по ее взгляду — она ничего не поняла.

— Этакая секретная часть, расположенная у самой границы, и напичканная всевозможной техникой, — уточнил я. — Например, слушали разговоры летчиков НАТО над Балтикой. Основная задача нашей части — предотвращение ядерной войны, — зачем-то похвастался я, и мне тут же стало стыдно.

— И как? — слегка прищурившись, недоверчиво посмотрела она на меня.

— Предотвращали, — пожал я плечами.

В ее глазах появился некоторый интерес, любопытство.

— И каким образом? — снова спросила она.

Соврать бы что-нибудь этакое, захватывающее! — тут же подумалось мне, но я этому устыдился. — Еще чего! Ложь всегда потом выйдет наружу.

— Узнавали о действиях, которые явно ведут к войне, — передислокации, перевооружение, усиления, перевод ракет на боевую. И сообщали об этом дипломатам. Чтобы те уже сами начинали суетиться, кричать на весь мир... Это на мой взгляд. А как на самом деле они поступят — нам было неизвестно. Наша задача была проста — среди крупинок полученных данных выявить группу таких, которые явно ведут к войне.

Я уж не стал рассказывать, что мы также слушали космическую связь — спутник Интелсат-4, висевший над Атлантикой и соединяющий Америку с Европой, — прослушивая разговоры работников Локхид и других заводов, выпускающих оружие. Не говоря уже о шифро-каналах. Это, конечно, все было секретом. Перед уходом дал подписку на десять лет. Но... На Новые года по какому-нибудь из прослушиваемых нами телефонных каналов мы регулярно получали факс — Елочка с подписью на русском: "С Новым Годом, в.ч. 83525!". А также наш командир и его замы время от времени получали поздравления с очередным повышением, рождением детей и прочее. И причем — все это поступало не по одному, а по разным каналам!

Она коротко кивнула. И осталось неизвестно — поняла ли она.

— Да, так вот, — продолжил я. — Как только на расстоянии семи километров вдруг остановиться какая-нибудь польская машина, группа офицеров, которым было разрешено не бриться и не стричься, одетые в старые ватники, полоскали рты водкой, чтобы пахло, и быстренько выезжали на старом грязном газике. Подкатывали к полякам, останавливались и начинали настойчиво предлагать им свою помощь.

Она снова посмотрела на меня. На этот раз — с каким-то непонятным любопытством.

— А в части на это время выключали все мониторы, — пояснил я. — И пока мужики не вытолкают иностранцев из семикилометровой зоны — мониторы не включали и работа приостанавливалась.

Мы вышли из жилой зоны. Подошли к железной дороге. Спустились вниз, в железнодорожную канаву. Перешли рельсы. Стали подниматься. Здесь было покруче и из-за снега довольно скользко, и я, пройдя первым, подал ей руку. Пальцы у нее оказались теплыми, тонкими и жесткими.

— А водку они что, выплевывали? — вдруг поинтересовалась Ирина, внимательно, с легким любопытством посмотрев на меня.

Я недоуменно пожал плечами, отпуская ее руку и направляясь дальше по тропинке.

— Конечно! — ответил я. — Таких ведь гостей может быть очень много, и тогда бы они к вечеру просто уже не смогли бы добраться до шоссе!

Ирина усмехнулась, снова идя рядом со мной.

— Водку жалко. — неожиданно прокомментировала она, сунув руки в карманы.

Я промолчал, не зная, как отреагировать на это замечание.

— А у нас, в геологическом техникуме, что на Красном проспекте, во дворе здания где "Спутник"...

Она вопросительно посмотрела на меня, и я почему-то поспешно кивнул — мол, ну конечно же, кто же не знает единственное в городе турбюро, а сам принялся лихорадочно соображать, в какую сторону от Дома Офицеров он располагался, и что там вообще было рядом. Хотя, зачем мне все это было нужно, я так и не понял.

— Раз на лабах мы заперлись с подругой и половину учебного спирта выпили. А закуску мы заранее с собой принесли. А для маскировки остаток разбавили водой до исходного уровня — отметили предварительно помадой — и поставили обратно, в шкаф. Но хлорка, зараза, осела и ее стало заметно. А преп наш все понял. Обиделся. А он к нам ко всем очень хорошо относился! Стал нас укорять: Ирка, ну отпили спирт, ну ладно, но портить-то его зачем было?

Ирина помолчала, явно погруженная в воспоминания. Потом вздохнула.

— Это были вилы, блин.

— Да, уж, — поддакнул я. — А нам в армии спирт выдавали каждый месяц — на технические нужды. Причем медицинский приносили в блестящей фляге, а технический — в большом алюминиевом бидоне, в которых обычно молоко развозили.

Она кивнула, судя по взгляду, уже погруженная в какие-то свои воспоминания.

— В седьмом классе я занималась прыжками в высоту, — продолжила она нашу беседу. — Чуть не сломала позвоночник. Поссорилась с тренером и ушла. Он ко мне потом ездил домой, уговаривал вернуться. Но я ни в какую. А поведение в школе было у меня очень плохое. В нашей компании постоянно какие-то драки. В одной из них милиция всех загребла. А один из нас — уголовник. Ему — все. А я на показаниях — мол, не видела его и все тут. А другие сказали, что видели. Загребли меня за лжесвидетельство и поставили на учет, и потом ходили проверять в 21:30, чтобы я дома была. А я после проверки всегда на улицу уходила.

Я не совсем все понял, но переспрашивать не стал. Однако! — подумал я. А ведь она в том автобусе запросто могла меня отбрить, громко сказав на весь автобус, например: Ну что, хмырь, уставился?! Или не могла?

— Можно один вопрос? — вдруг спросил я.

Она слегка напряглась. Внимательно посмотрела на меня. Кивнула длинными темными ресницами.

— Ты такая решительная в жизни! Почему в автобусе меня не отшила? Видела же, что я откровенно пялился на тебя.

Она пожала плечами.

— Ты меня не напрягал. Ну или не сильно напрягал.

Помолчала.

— А почему, кстати, пялился? — вдруг спросила она с неподдельным интересом посмотрев мне в глаза.

— Уж больно понравилась, — тут же честно признался я.

И Ирина снова задумчиво кивнула.

— Вообще-то я спокойная, — сказала она после непродолжительного молчания. — Но иногда, когда вынуждают, на меня может накатить.

— Глядя на тебя в автобусе, никогда бы не подумал, — сказал я.

— Да, в тихом омуте... — ответила она, чуть отвернувшись.

Мы прошли через ночной лесок, впрочем, достаточно светлый из-за снега. Дошли до конечной остановки трамваев. Именно здесь я в тот памятный вечер вышел из 14-го маршрута.

Пересекли трамвайные линии, перешли дорогу под названием Лесная и подошли к темным деревьям Соснового бора.

— Любимая дорога, — усмехнулась она.

— Что, часто здесь гуляешь? — с каким-то даже ревнивым подозрением поинтересовался я.

— Конечно!

Я повел ее по центральной — самой широкой — аллее, чтобы она ничего такого обо мне не подумала. Впрочем, фонари на аллее также не горели, но из-за белого света, саму аллею было достаточно хорошо видно.

Коротко разговаривая о каких-то пустяках, мы прошли мимо пустующих темных аттракционов — колесо обозрения, всевозможные качели, ангары под электромобили и тиры. В низинке мы разделились, с двух сторон обходя перегородивший тротуар нерастаявший пласт льда, покрытый толстым слоем скользкой грязи. Снова сошлись вместе. Вышли на тихую улочку Александра Невского, обычную для Новосибирских задворок — треснувший, с ямами, горбатый асфальт под ногами, грязь на тротуаре от подтаявшего мокрого снега и в углах покосившихся бордюров — там, где эти бордюры еще присутствовали. Уличные фонари тоже имелись, но горел всего один — где-то там, вдалеке.

Неторопливо пошли по сгорбленному тротуару.

— Может, на Бродвей? — предложил я, имея в виду центральную улицу этого района — Богданку. Бродвеем мы на своей окраине называли любую широкую освещенную улицу, на которой к тому же было еще и много народа.

— Машины не люблю, — покачала она головой.

И меня это тоже устроило — тихая улица, никого нет, мы одни — что еще надо?

Ирина вдруг быстро оглянулась по сторонам — никого вокруг.

— Курить хочу, — сказала она, доставая из кармана пачку сигарет, а я понял, почему она не любит Бродвей — там светло и много народа. А женщинам было неприятно открыто курить — осуждалось это, все-таки будущая мать! Да и потом, как она будет дышать на своего новорожденного ребенка? Так что женщины курили либо в ресторанах, либо прятались куда-нибудь.

— Куришь? — поинтересовалась она.

— Бросил, — не стал объяснять я, что, фактически, и не успел начать.

Она понимающе кивнула.

— Тогда тебе не предлагаю, — сказала Ирина.

Достала спички, остановилась. Я остановился тоже. Она повернулась спиной к ветру, закрываясь, чиркнула пару раз, сложив руки лодочкой, слегка пригнулась, прикурила. Я терпеливо ждал. Она пару раз затянулась, раскуривая сигарету, убрала спички в карман.

— Между прочим, — сказала она, — я сегодня должна быть еще на работе. У нас скважина в Толмачево идет.

Она замолчала, снова затягиваясь, а я сделал вывод — наверное, ради меня не пошла на работу.

Я молчал, так как несколько отрицательно относился к курящим девушкам, и теперь не мог сообразить как себя дальше вести.

— После техникума — год назад, — заговорила она, видно расценив мое молчание, как передачу ей разговорной эстафеты. — Работала на Алтае, в партии, мастером-геологом. Ходила в горы, пробы брать, то, се. Жила в палатках, или в поселке на квартире. И мой сосед по квартире — он провел девятнадцать лет в тюрьме — вдруг стал в два часа ночи в гости ко мне заходить. Не приставал, но пугал — зарежу, мол, если с другим с кем увижу. И как-то увидел меня прогуливающуюся с милиционером, и потом врезал. Губа опухла.

Я посмотрел на Ирину. Она была погружена в воспоминания.

— Но в милицию я не заявила. А его мать на меня — Что, хочешь посадить? — Я — Ты, стерва старая, если еще раз он появится, я его утоплю, гниду этакую! Баррикадировалась на ночь. А он один раз топором дверь выломал. Стучал сначала — я, естественно, не открывала. Вломился — Не слышала, стучал? — спрашивает. — А кто ты такой, чтобы тебе открывать? — ответила ему. Вмазал мне еще два раза. Вся морда опухла, и шрам на губе остался. А он с дружками. С ними никто из местных не ссорится. Боятся. А я написала заявление в милицию. Ко мне дружки разбираться приходили. А я уволилась и уехала.

Она помолчала, а я подивился выпавшим на ее долю испытаниям.

— Хотя работа мне очень понравилась. Если бы не этот сосед, с гор бы не слезла, там бы на Алтае и осталась.

Я тактично покивал, понимая, что на такие откровения надо уметь отвечать. Украдкой посмотрел на нее. Взгляд отреченный. Видать, воспоминания плотно захватили ее.

— Зрение — минус два, — продолжила она. — На микроскопах в СНИИГГИМСе потеряла.

— А у кого там работала? — поинтересовался я, так как студентом приходилось подрабатывать в этом заведении.

— В лаборатории Васильева.

— И я у него! — подивился я. — Студентом подрабатывал. А в какой комнате сидела?

— В сто восьмой, — ответила она, с каким-то интересом посмотрев на меня.

— И я в ней, — кивнул я, поражаясь как тесен мир!

Ирина докурила сигарету, поискала глазами мусорницу, подошла, выбросила окурок. Вернулась ко мне. Снова неторопливо пошли вдвоем по темной узкой улице Александра Невского — улице моего детства. Слева — пятиэтажные дома, справа — заборы многочисленных детских садов. Вдоль дороги с обеих сторон — высокие тополя.

— А вон тот детсад — мой, — вдруг невольно вырвалось у меня. — Я в него ходил. Причем — с ночевкой. Мать меня в понедельник утром отводила, а в пятницу вечером — забирала. "Жаворонок" называется.

И Ира действительно внимательно посмотрела в темноту, на темный двухэтажный корпус за забором и деревьями. Кивнула.

— А еще был случай, — вдруг заговорила она, чему-то улыбнувшись. — В поле ко мне подходит один и говорит: Вадим. Я только варежку открыла, чтобы сказать: Ира, как он продолжает — Первый секретарь ВЛКСМ. Я — Извините, я не комсомолка. — Но ты же на учете состоишь? — Состою. — Так в чем дело? — Так смотря на каком. — У него аж лицо изменилось, когда до него дошло, — закончила она с каким-то радостным блеском в глазах.

Я кивнул на всякий случай, глядя перед собой на тротуар — вдруг она в этот момент скосила на меня глаза?

— Идем, как пионеры, — наконец произнес я то, что долго собирался сказать. — Под руку возьми, что ли.

Она коротко взглянула на меня. Спрятала свою руку под мой локоть, впрочем, не прижимаясь. Засмеялась.

— Да я вообще сама не догадываюсь, пока мне не скажут.

И начала,

— Один раз в поле как-то все рассосались, и осталось нас двое девчонок и двое студентов. Идем парами. Я, как обычно, болтаю, руками машу. Мне сзади — Ирка, а сколько пионерское расстояние? — Я не поняла. — Отвяжитесь, говорю, и дальше иду. Снова спрашивают. Наконец до меня дошло. Ну, мол, по просьбам трудящихся!...

И она, смеясь, слегка прижала мой локоть к себе, коснувшись меня своей упругой грудью, и мне от этого мимолетного движения стало очень приятно. Даже, наверное, в жар бросило! И потом время от времени ее грудь слегка вдавливалась в мою руку, и я млел от этих прикосновений!

Сосредоточенный на ее груди я молчал. Впрочем, она тоже о чем-то задумалась. Мы прошли вдоль длинного забора медсанчасти номер 25. В детстве мне доводилось лежать здесь — и даже два раза. Но я не стал ей об этом рассказывать.

А вот уже и кинотеатр "Космос" — конец Невскому. Именно здесь я и жил в коммуналке до семи лет. Я невольно посмотрел на свои старые окна, на балкон на третьем этаже. Рассказать ей про это? — в сомнении подумал я, и решил, что не стоит.

— Обратно? — коротко спросил я.

Ирина подумала, кивнула, и мы развернулись и медленно пошли обратно.

В разговорах о школе и общих знакомых мы незаметно прошли всю улицу Невского, Сосновый бор, вышли у Аптеки на Объединения и вскоре оказались возле Современника. Здесь мы присели на лавочку — я предварительно смахнул с нее снег перчаткой. Она снова закурила, пристально глядя на двух быдлоподобных, изрядно пьяных мужиков, которые, выйдя из-за Почты, усиленно зыркали по сторонам, в поисках — кому бы дать в зубы. Ира напряглась, замолчала. Боялась, что пристанут? Меня же они не волновали — хоть они и были поздоровее меня, но уж больно плохо держались на ногах. Если что, от их кулаков я легко уйду, а вот они от моих — вряд ли. Достаточно только энергично двигаться, кружась вокруг них, мгновенно и часто нападать, быстро отскакивать назад, и дело будет сделано буквально в пол минуты, причем, без единой царапины с моей стороны.

И мы продолжаем сидеть на лавочке. За нашей спиной в темноте хмуро возвышались ели.

— Денег не хватает, на еду все уходит, — произнесла она после очередной затяжки.

— Ты покушать любишь? — поинтересовался я.

— Если вкусно.

— А мне все равно. В армии — сечка, рыба. Ешь все подряд.

— А я рыбу люблю. Особенно — соленую.

Я кивнул, отметив про себя, что мужчина бы сказал — вяленую.

— У меня дома две штуки вяленных окуней лежат, — тут же нашелся я. — Пиво только никак не могу купить — скучно одному. Ты пиво пьешь?

Я внимательно посмотрел на Ирину. Она также внимательно — на меня. Странно усмехнулась.

— Пью иногда. А что? — наконец ответила она с небольшой задержкой.

— Просто чтобы узнать твои интересы, — стараясь казаться безразличным пожал я плечами.

Она посмотрела на часы.

— Домой? — тут же спросил я.

Она снова посмотрела на меня и коротко кивнула.

— Тогда — веди, — сказал я и она снова кивнула, вставая с лавки.

На этот раз она уже не держала меня под руку и я не настаивал на этом — хорошего понемножку.

Прошли через двор школы 78. Вышли на перекресток Макаренко и Столетова.

— Здесь — направо, — коротко сказала она, и мы пошли вдоль улицы Макаренко.

Дошли до ряда параллельных пятиэтажек, которые уходили вглубь, во дворы и имели общий номер — 23, но с дробями. Ирина свернула к ним. Дошли до второй пятиэтажки и она направилась вдоль дома. А мне почему-то вспомнилось, что в следующем доме жила одна девочка, с которой я дружил будучи еще студентом-первокурсником. Тогда я подолгу торчал в ее подъезде, и она, шифруясь от родителей, торопливо выносила мне любовные записки.

Мы прошли вдоль дома и Ирина остановилась у предпоследнего подъезда. Три развалившихся ступеньки, дверь полуоткрыта — пружина была сломана, лампа внутри подъезда тускло горела, а над самим подъездом — нет.

Она повернулась ко мне. Наступила сцена прощания.

— Я тебя совсем загулял, — сказал я.

— Да ничего, — пожала она плечами, глядя чуть в сторону от меня.

— Сто лет вот так не ходил с девушками.

— Тогда сколько же тебе сейчас? — пошутила Ирина.

— Студентом — какие прогулки? Пьянки. Просыпаешься неизвестно где, неизвестно с кем, — как-то даже неуверенно произнес я.

Она как-то согласно усмехнулась. Стояла, не уходила.

— А в армии — два года на точке.

Снова пауза. Стояли вдвоем в темноте — лампочки и на соседних подъездах тоже не горели. Молчали. Друг на друга почему-то не смотрели. Точнее, я на нее изредка посматривал, а она на меня — нет.

— Как тебя можно отловить? — наконец спросил я — очень уж не хотелось мне с ней расставаться!

— Не знаю, — пожала Ира плечами. — Работа такая, неизвестно когда могу освободиться. Бывает — до десяти или до одиннадцати.

Она внимательно посмотрела на меня — сверху вниз.

— Ты звони, вдруг дома буду. Я, вообще, обычно дома сижу, — вдруг сказала она, стоя лицом к лицу совсем близко от меня.

И в этот момент я непроизвольно потянулся к ней губами. Она, смутившись, быстренько подставила левую щечку — я как-то суетливо ткнулся в нее носом и губами — и поспешно скрылась в подъезде.

А я еще немного постоял, слушая ее быстрые удаляющиеся шаги, и медленно направился домой.

Дома еще потолкался на кухне, посмотрел телевизор, переваривая прошедшую встречу.

Первое впечатление — красива, резка, смела, пытается казаться бесшабашной, раскованной, этакой бывалой девицей. Но на самом деле скромна, например, как в автобусе.

И жаргон у нее... "Блин" постоянно произносила. Говорила громко, много жестикулируя, мне, фактически и слово вставить не давала.

Ты же таких девочек всегда сторонился! И жаргон, и на учете! И курит еще вдобавок! Что же с тобой случилось вдруг? Меня ведь совершенно не коробило от всего этого? Что странно. Не удивлюсь, если у нее еще и татуировки окажутся!

А СНИИГИМС?! Она, оказывается, сидела в той же комнате и на тех же стульях, что и я, лазила в те же самые шкафы! И я тогда не знал, что потом, через 6-8 лет в этой комнате появится девушка, которую я потом встречу в автобусе, и из-за которой не смогу спать по ночам.

Сказала, что сидит дома. Значит у нее никого нет, — переосмыслил я ее фразу с внутренней бурной радостью.

Каблуки мои что-то очень уж низковаты, в досаде подумал я. Надо будет купить ботинки повыше. Не просить же, чтобы она ради меня одевала не то что ей нравится, а то что подходит мне?!

Впервые за все эти дни уснул я сразу же и спал как убитый.

Глава 4.

И снова целый день мечты и сомнения. Я решил быть мужчиной и взять паузу — то есть день выждать. Поэтому позвоню ей только послезавтра. А то вдруг надоем еще такой своей каждодневной навязчивостью?!

Но такая моя позиция продержалась совсем недолго. И вскоре я уже рассуждал: Но с другой стороны ведь вечер вроде хорошо прошел?! Я нормально держался! В грязь лицом вроде не ударил?! Она ведь шутила, опять же под руку меня взяла, и напоследок сама сказала — Ты звони! И щечку подставила под поцелуй! Поэтому решено — позвоню завтра, а в качестве предлога позову на рыбу с пивом.

Бессмысленно болтаясь по квартире принялся составлять пригласительную фразу. Наверное, она должна звучать примерно вот так: Добрый вечер. Позовите Иру. Здравствуй. Как ты себя чувствуешь? — Она — В смысле? — Одеться можешь и выйти на улицу? — Могу. — Тогда я приглашаю тебя в гости на рыбу. И так далее. Назову свой адрес. Буду ждать. Она придет. Будем сидеть в зале на диване, есть рыбу, пить пиво. Потом я подсяду к ней, стану гладить ее волосы. Ты красивая, — скажу я. А потом поцелую...

А если она воспротивиться? — тут же возникли неприятные сомнения по поводу возможности поцелуя. — Тогда извинюсь. Мол, одичал. И как ни в чем не бывало продолжу застолье.

Я довольно ярко представил себе все эти посиделки, общение, и поцелуй как главная цель, и мне вдруг подумалось: А смогу ли я все это? И понял — мне не хватает легкости в общении. Как это было, например, со Светой и Ларисой. Напряженность ситуации будет давить на меня. Я буду волноваться, путаться в словах, не всегда буду успевать сообразить, как правильно надо ответить...

Ну хорошо, сдался я, тогда запасной вариант — приглашу ее на медленный танец — между нами должен невольно создастся некий интим, и поцелуй должен пройти более легко. И я ее после танца посажу на диван и вежливо, без наглости и настойчивости, спрошу: Извини, можно я тебя поцелую?

Я мысленно представил все это — вроде должно пройти. И я обрадовался этой идее! Требуется соответствующая музыка! Я принялся поспешно перебирать магнитофонные ленты и пластинки (Нота-203, Арктур-106, усилок, колонки), выискивая где побольше медленных танцев. Но когда у тебя сплошной рок — это оказалось очень проблематично. Вот например у Дип Перпл достаточно медленных композиций. Ну или почти медленных. Но среди множества энергичных всего одна медленная — не буду же я каждый раз вскакивать с дивана, бежать к магнитофону и перематывать очередную бобину, наушниками выискивая начало очередной медленной композиции?! Довольно глупо будет выглядеть! Но к счастью, на глаза попались четыре кассеты с нарезками разных песен, сделанная мною еще классе в девятом, когда мне только что купили магнитофон. А там — и Смоки, и Самоцветы, и Арабески, и Дипы, и даже "Горечь" Пьехи — все в одном флаконе. Выбрал из них ту, в которой медленных оказалось больше всего.

Потом, еще до обеда сходил в Юбилейный, в обувной отдел. Самый высокий каблук — около пяти сантиметров — оказался только у летних ботинок. Не по погоде, конечно, но делать нечего — купил. Денег после армии оставалось порядочно, тем более, что я там получал очень даже неплохо — 130 рублей за звездочки, плюс 150 за должность. (Моя мать, работая продавцом в кондитерском отделе, получала всего 80 рублей). Пиво заранее решил не покупать — бутылочного не достать, а разливное быстро выдыхается — его надо пить сразу.

А потом, придя домой, я вдруг решил: А что тянуть резину?! Позвоню ей сегодня!

Возражений никаких не возникло — и разум и сердце были полностью "за", и я решил дождаться девяти вечера — наверняка она должна быть уже дома. Повод с пивом, естественно, отпал — где я сейчас его куплю? Поэтому остается только один вариант — гуляем по улице, а потом я приглашаю ее к себе в гости — погреться, посмотреть как я живу. И в предвкушении возможного танца с Ириной, я невольно заволновался, и чем ближе к указанному сроку, тем волновался все сильнее и сильнее. И настроение вроде какое-то приподнятое. И как-то светло и радостно на душе. Но однако скреблись и сомнения — а придет ли она на второе свидание? Может, она все-таки абсолютно равнодушна ко мне? И даже наверняка равнодушна, изводил я себя, пытаясь быть объективным. Ну что во мне может ее привлечь? А? То, что вчера лапшу ей навешал? А держался? Не очень. А у нее — компании, студенты-практиканты и так далее. Народу вокруг нее много. Сама она — девочка красивая, всяких повидала парней, всякие способы ухаживания испытала — есть с чем сравнить, есть что выбрать. Да, шансы твои равны нулю, покачал я головой.

А через минуту — брось, она ведь сказала — звони, и другие ее фразы, и под руку все-таки взяла. Это что-то да должно означать?! А действительно, значит ли это что-то? — тут же в сомнении подумал я.

Погладил джинсы — на всякий случай. Навел дома порядок — вдруг все же согласится в гости ко мне заглянуть? Почистил зубы.

С трудом дождался девяти вечера. Поспешно вышел на улицу, изрядно волнуясь. Подошел к телефонной будке. Пошарил в карманах. Двухкопеечной монеты у меня не оказалось. Но зато был десятник, который и по размеру и по весу очень похож на двушку. Кинул его в автомат. Позвонил. Трубку взяла ее мама — потому что голос был хоть и женский, но совершенно другой. Попросил Ирину. Она долго не подходила, отчего тучи в моей душе только сгустились в тревожном предчувствии.

— Да, — наконец произнесла она.

— Ира, привет. Это Михаил.

— Привет, — как-то устало ответила Ирина.

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо.

Этого я совсем не ожидал. Растерялся.

— Да, работа совсем тебя замучила, — только и сказал я, мучительно подбирая нужные в данной обстановке слова.

— Не говори.

— Значит, выйти не сможешь?

— Нет.

Помолчал.

— Чем сейчас занимаешься?

— Спать собираюсь.

Опять пауза.

— А завтра как?

— Не знаю.

Я снова долго соображал, что же дальше?

— Мне завтра позвонить?

Она немного подумала.

— Не стоит.

Как кувалдой по голове! Снова молчание. Я лихорадочно обдумывал свое дальнейшее поведение, так как по всей видимости меня выставляли за дверь.

— Ладно, иди отсыпайся, — выдавил я из себя, не найдя другого пути, и решительно повесил трубку, не дожидаясь ее ответа.

Все, финиш, только покривился я, выходя из будки.

Домой поднялся совсем в плохом настроении.

Молодец, Ирка! — с горечью восклицало что-то внутри меня.

От расстройства я включил магнитофон. Deep Purple — You keep on moving. Сел на диван. Застыл, скрестив руки на груди. Решил про себя — все на этом, совсем звонить не буду.

Но спокойно высидел совсем немного — мысли и эмоции лавиной смели меня с дивана, заставив вскочить на ноги.

Зачем тебе все это? Дурак ты, дурак. Зачем бросил трубку? Нельзя подавать вид, что тебе что-то не нравиться, что ты обиделся. А кто ты такой, чтобы обижаться? — спросит она. И будет права. Надо было с ней все-таки подольше поболтать, чтобы у нее осадок приятный остался. А то — бросил трубку, олух.

Включил телевизор. Тупо и бессмысленно пялился в какое-то кино. Но вдруг, зло засмеявшись, спросил себя — Куда ты полез, Михаил?! — и невесело усмехнувшись, сам себе ответил — на Останкинскую телебашню.

Дурак, ты бы еще спросил — Может, мне совсем не звонить? — На что она вполне естественно ответила бы — Да...

С грустью подумалось вдруг — молодая, красивая, хорошая. Вспомнил, как смотрел на нее в автобусе, как сердце сжималось! Эх... Королева!

Так тоскливо на душе!

А действительно, кто ты такой? — говорил я сам с собой. — С чего это ты решил, что она будет думать о тебе целыми днями? Нет этого, нет! Усвой это. Все нормально. Может, ты и интересен ей, но это еще не значит, что она должна немедленно бросать все свои дела из-за твоего звонка. Просто ты уж очень резко начал, звонками замучил, поэтому она так тебе и ответила. Лучше займись собой. И держи марку.

В который раз я прошелся по квартире. Вот и снова неопределенность, снова интрига, снова волнение — будет ли оно, свидание? Или на этом все? Конец? Лимит исчерпан?!

А ведь я тщательно готовился к этой встрече, зубы почистил, ботинки купил! Смешно сейчас все это вспоминать. Ну, что ты так переживаешь? Сам виноват, напридумал себе. А ведь так не бывает, чтобы все сразу же было хорошо!

А ты еще так радовался, что у нее грубоватый голос, курит и дикие манеры — это, мол, должно тебя отталкивать, и поэтому не должен переживать и думать так много о ней, и значит она ненадолго задержится в твоем сердце. Но — она красива, общительна, легко идет на знакомства, быстро берет под руку, разговорчива. Вот так-то... Дон Жуан.

А может, она с тобой по-дружески? — вдруг принялся я искать оправдание всему случившемуся — лазейки, они ведь так нужны! — А? Устает на работе. Плохо себя чувствует. И чисто как другу прямо сказала — мол, плохо себя чувствую, завтра не звони, — совсем не собираясь тебя обидеть? А ты трубку бросил, — это могло ее обидеть.

А может — я просто себя успокаиваю?

А может я просто мало интересен для нее оказался?

Ясно, — подумалось мне с горечью. — Сама окунулась в воспоминания, получила удовольствие, и все на этом, решила, что этого ей вполне достаточно!

Короче, эту ночь я снова не спал.

Глава 5.

Утром, 16 апреля, в четверг, встал как обычно — в 7:10. Уже во всю светило солнце. Пока завтракал, все решал: позвонить — не позвонить? Но потом твердым усилием воли решительно взял себя в руки. Какие могут быть звонки?! Не надо позориться! Забудь ее!

Но, тем не менее, все валилось из рук, ничего не хотелось делать, и я с расстройства сначала сбрил свои армейские усы. Потом сходил в паспортный стол — вставать на учет. Здесь неожиданно возникли проблемы с военной регистрацией. Паспортистка настаивала на обыкновенном военном учете, а майор из здания на Коммунистической твердо сказал — никаких военных учетов, у тебя — спецучет, здесь, у нас.

В конце-концов мне надело пререкаться с женщиной, тем более, что она позвонила военному комиссару и дала мне трубку. Я послушал его, потом сказал — одну минуточку, и на другом телефоне набрал номер майора, сообщил в обе трубки тему беседы и приложил их друг к другу — так я в армии поступал, в наряде по части, когда необходимо было срочно связать друг с другом двух офицеров, имеющих одноуровневые должности (в таких случаях никто первый из них не позвонит другому — с какой это стати?).

Кое-как вопрос с учетом утрясся. Я вышел из здания постоял на крылечке — что дальше-то делать? Паспортный стол располагался в деревянном бараке на Макаренко, и я невольно посмотрел в сторону Ирининого дома, и конечно же увидел его — вернее, только угол, выглядывающий между домов. И вдруг так сильно захотелось зайти в ее двор, сесть неподалеку от ее подъезда, дождаться ее с работы — хотя бы просто увидеть ее, хотя бы даже издалека!

Поборов себя я решительно направился на свою старую работу — благо она совсем рядом. На проходной меня, несмотря на два года и два месяца, узнали и пропустили без пропуска. Я прошелся по территории УМИАТ. Подошел к зданию МСУ-70. Вошел внутрь. Ничего здесь не изменилось — все те же бетонные лестницы, выкрашенные в желтый цвет с зелеными бордюрами. Поднялся на третий этаж, который занимал мой родной участок — номер 11.

Встретили радостно, с распростертыми объятиями. Естественно — мое рабочее место было занято — я сам же и готовил сменщика перед уходом в армию. А контора — работа исключительно на предприятиях, работающих с ядерными веществами. И вся наша толпа работала исключительно в командировках, в городах, в названиях которых присутствовало название ближайшего города, плюс — какая-то цифра. Например: Красноярск-26, Томск-7, Арзамас-75, Челябинск-70 и прочее. В самом Новосибирске были только две точки, где мы также работали — в самом участке номер 11 (которое я раньше и занимал) — обслуживать компьютер, на котором работали перекомандировочные — чтобы они не бездельничали. И на заводе НЗХК, или завод номер 80. Наше начальство пообещало туда меня устроить в командировку. А мне до него пешком — сорок минут. Все лучше, чем мотаться на три месяца куда-нибудь в закрытый город, потом — две недели в Новосибирске на перекомандировке (по закону положено). И снова на три месяца...

Договорились, что все необходимые документы я принесу либо сегодня, либо завтра. С тем я и ушел.

А дома опять же — абсолютно нечего делать! Маялся, маялся, не зная, чем себя занять, и постоянно прогоняя мысли об Ирине.

Вечером, в восьмом часу, измученный за целый день, я наконец-то заставил себя выйти на улицу позвонить друзьям — встретиться, а то уж больно тоскливо сидеть дома, необходимо хоть чем-то отвлечься от Ирины! Но ни Тимофеича, ни Яши с Добкиным не было дома, и домашние не знали, где их искать. А у Игорька телефон вообще не отвечал. Я бросил трубку на рычаг. Со звоном выпала двухкопеечная монетка. Вытащил, в задумчивости повертел ее в руках, не зная, что дальше делать. И, совершенно неожиданно для себя, бросил монетку обратно в телефон и решительно набрал номер Ирины.

Долгие гудки. Я замер. Сердце, в тревожном ожидании, бешено застучало. К тому же я не знал, что ей сказать, как оправдать свой столь ранний звонок. Ведь русским же языком накануне было сказано...

— Слушаем вас внимательно, — вздрогнул я от неожиданности.

Трубку, судя по голосу, взял ее отец.

— Добрый день, — вежливо поздоровался я, ужасно волнуясь. — Можно услышать Ирину?

— Минуточку.

Пауза. Удаляющиеся шаги. Тишина. Тишина. Тишина. Приближающиеся шаги.

— Да? — женский голос с легкой хрипотцой.

— Привет, — тоже хриплым от волнения голосом произнес я, напрочь позабыв назвать себя.

— Привет, — ответила она, не спросив, кто это.

— Чем занимаешься? — произнес я первое, что пришло на ум. Сердце по-прежнему бешено колотилось и ужасно мешало мне разговаривать, а также правильно осмысливать все происходящее.

— Телевизор смотрю. Спокойной ночи, малыши, — как-то вяло ответила она

— И потом — спать? — попытался пошутить я.

— Да нет.

— Тогда давай встретимся? — без всякой надежды, просто так, предложил я.

— Ну, давай, — как-то даже равнодушно протянула Ирина.

— Где? — тут же встрепенулся я — сердце застучало еще сильнее, заглушая звуки ее голоса.

— У "Современника", — спокойно ответила она. — Все ближе идти.

— Во сколько? — продолжил я, в душе еще не веря во все происходящее.

— Через полчаса, — слегка задумавшись ответила она.

— Хорошо, — быстро согласился я. — Жду. — И тут же положил трубку, чтобы она не успела передумать.

Зайти домой или не зайти? Впрочем, моя вязанная шапочка как-то больше годилась для лыжных гонок, чем для прогулок с красивой девушкой. И тем более, что мокрый снег уже закончился, И я быстренько сбегал домой, бросил шапку на полку в коридоре. Потом, вспомнив, переобул кроссовки на новые ботинки. Постоял, подумал, может еще что-надо? Но другой одежды, кроме военной формы, у меня еще не было — старая тесновата в плечах стала, да и голова плохо еще соображала от волнения, и я махнул рукой и пошел к кинотеатру, благо идти до него от моего дома — каких-то сто пятьдесят метров.

Естественно, все эти полчаса я просидел на мокрой лавочке у "Современника", возле голубых елей. А передо мной — мокрая грязная площадь с остатками снега, входящий в кинотеатр и выходящий из него народ в серых, по погоде, одеждах. Тучи, в которых пряталось вечернее солнце, мгла, пасмурно, сыро, гадко. Короче — погода совсем не располагала для свиданий! И, тем не менее, я сидел на самом краешке мокрой лавочки — чтобы не запачкать джинсы, полный радужных надежд, в предвкушении чего-то просто нереального, и на погоду совсем не обращал внимания. Какое мне дело до погоды, когда здесь такое творится!

Ирина опоздала всего на две минуты.

Я увидел ее со сторону улицы Столетова — еще издалека. Заволновался, как школьник, наблюдая за тем, как она идет ко мне — именно ко мне! — наслаждаясь и млея от восторга. Она была в белом своем пальто-плаще, и в меховой шапке — сибирский апрель все-таки! С сумочкой через плечо, из которой выглядывал зонтик. И, конечно же, на каблуках. Но не двенадцать сантиметров, и на том спасибо. Когда она ступила на площадь перед кинотеатром, я встал в нерешительности — идти на встречу, или все-таки подождать? Да так и остался возле лавочки. Она неторопливо приближалась, глядя прямо на меня. Я неотрывно смотрел на нее. Подошла. Остановилась. И я с внутренним удовлетворением отметил, что она уже не выше меня. По-крайней мере я уже не смотрю на нее снизу вверх. Довольный этим я подчеркнуто старомодно-галантно наклонил голову. Она, смеясь одними глазами, в ответ изобразила легкий реверанс. Я улыбнулся этому, подставил ей свой локоть, и она тут же взяла меня под руку. Развернула. Повела по Объединения. Я, естественно, подчинился. Под очень мелким моросящим дождиком мы прошли мимо почты, мимо дома культуры Гайдара, мимо универмага "Юбилейный", явно снова направляясь в сторону Соснового бора.

— Усы сбрил? — вдруг спросила она.

— Надоели в армии, — стараясь говорить как можно небрежнее, отмахнулся я, в душе все еще отчаянно волнуясь.

— Стал еще моложе выглядеть, — заметила Ира.

Я невольно покраснел. Ведь и усы в армии я отрастил только для того, чтобы выглядеть серьезнее и старше — а то как командовать прапорами и солдатами? — думалось мне пока меня почти год предварительно проверяли. Но попав в армию я понял, что не в усах дело. Но... на военном билете и на всех пропусках я уже был с усами, и если их сбривать, то все эти документы надо будет переделывать. И усы я оставил. Впрочем, что я сейчас. Я ведь уже не в армии. Я — на гражданке.

Между тем дождик усилился, превратившись в слякотный и пронизывающий.

Ира молча вела меня. И наш путь опять вел в лес, за трамвайную остановку.

Молча пересекли улицу Лесную. Вошли в темный Сосновый бор. Свернули на какую-то грязную аллейку.

— Не боишься, что заведу сейчас? — вдруг как-то даже серьезно спросила она, внимательно глядя на меня. — Газеты-то читаешь?

Я газеты конечно-же не читал, но намек понял и только усмехнулся.

— Отобьешься? — снова спросила она на полном серьезе, и мне от ее интонаций стало даже как-то не по себе.

— А ты как думаешь? — ответил я, деланно усмехнувшись. — Я же все-таки пограничник! Тоже кое-что умею.

И она на это промолчала.

Мы вышли на широкую тропинку, густо стесненную высокими соснами, и я тут же ярко вспомнил и эту тропинку, и Тимофеича,

— Недели две назад, — неторопливо начал я, — по этой самой тропинке мы шли с Шуриком... Шура — это мой одногруппник, который к тому же служил в той же самой части, но только на два года раньше меня. Я как раз попал на его место, получил в руки его боевой журнал. И все в подразделении ко мне относились очень хорошо — так как Шурик очень хорошо себя зарекомендовал... Да, так вот, — спохватился я, заметив к своему ужасу, что лицом она заскучала, — мы шли с ним ко мне домой, ночью, и вдруг стали чеканить шаг, и орать свои строевые песни — сначала его подразделения — "Варяг", потом моего — "Были мы вчера сугубо штатскими"...

Она кивнула. И непонятно, как ей мой рассказ? Наверное — не очень. Но оно и понятно — армия и женщины — две большие, абсолютно непонимающие друг друга противоположности.

Военная тематика, всколыхнувшись, подняла огромное множество всевозможных, забавных — с армейской точки зрения — историй. И я ту же продолжил, в надежде, что эта история понравиться ей больше.

— На вечерней поверке, в самом ее конце, мы поем гимн, — начал я, невольно погружаясь в совсем еще свежие воспоминания и видя перед собой плац в сумерках десяти часов вечера, строй, командира части напротив... — И наше подразделение располагалось как раз посередине строя. И я, стоя первым, всегда находился как раз напротив командира части, подполковника Белевского, шагов в пяти-шести от него. И вот мы стоим напротив друг друга, смотрим глаза в глаза, оркестр начинает играть гимн, но почему-то абсолютно на похоронный мотив, я добросовестно пою первый куплет, за ним — припев, а потом просто начинаю разевать рот, так как дальше я не знаю. И вот я стою, смотрю на командира части, тупо разевая рот, и понимаю, что он видит это, да еще эта похоронная мелодия — и от всего этого такой смех начинает меня одолевать — кое-как сдерживаюсь, напрягаюсь, чтобы не рассмеяться. Добросовестно разеваю рот все оставшиеся куплеты, давая себе твердое слово — на этот раз выучить гимн полностью. И потом мы расходимся, и я забываю про это обещание — не до него — и так других проблем выше крыши. А на следующий месяц — снова вечерняя поверка, и все повторяется заново... И так — все два года.

Я посмотрел на нее — мне было интересно, как она отреагирует? Ира тоже посмотрела на меня. Кивнула, несмело улыбнувшись.

— У меня тоже с гимном история была, — произнесла она, перехватывая разговорную инициативу. — Один знакомый, тихий такой был, молчаливый. Ну, думаю, скромный попался, — добавила она, смешно потирая руками — изобразив в лицах свое тогдашнее состояние. — И как-то его друг вдруг стал приставать ко мне. Я его, естественно, послала. А этот скромный вдруг хвать бутылку и на меня: Ах ты моего друга посылаешь?!... Такой вот скромный оказался. Потом мы всей компанией возвращались на электричке, этот скромный вдруг хвать меня за горло: Пой гимн! — Да не знаю я. — Пой. — Ну я и запела, что помнила. — Громче! — Так и пела на всю электричку. Потом его посадили — девчонку зарезал. Придурок.

Я с удивлением скосил на нее глаза, но так, чтобы она этого не заметила. Однако! — только и подумал я, мысленно покачав головой. — Хорошо, что ей попался я, а не какой-нибудь дебил. Хотя вон сколько у нее приключений! Может, у нее чутье уже выработалось?

Мы прошли мимо пустых аттракционов, мрачно чернеющих среди высоких сосен. Вышли на Александра Невского.

По пустой темной улице, гремя чем-то железным, мимо нас пролетел одинокий грузовик и чуть не облил нас грязью, в изобилии скопившейся по краям проезжей части. Я резко остановился, тормозя Иру. Потоки грязи звучно шлепнулись прямо перед нами.

— Бл..ь! — вырвалось у нее. — Извиняюсь за выражение, — скосила она на меня глаза.

Я только кивнул.

Повалил мокрый снег с дождем. Причем — довольно сильный. Неприятно повеяло резким зимним холодом. Стало темно и как-то неуютно. И мы, не сговариваясь, тут же повернули обратно. Ира была без рукавиц (мои руки грелись в карманах). Руки мерзнут. Она остановилась, достала зонтик:

— Шапка замокнет, — объяснила она, дыханием согревая руки. — Да и ты тоже.

Я невольно улыбнулся такой заботе.

— На первом месте — шапка, — пошутил я.

— Ну, естественно! — театрально всплеснула она руками.

Мы посмеялись пока Ира раскрывала зонтик. Потом я забрал его у нее, накрыл нас обоих. Она сунула руки в карманы. Прошли два шага. Чувствуя, как снег падает мне за шиворот и на левое плечо, я решительно остановился.

— Мы так под зонтик не влезем, — наконец, не выдержал я. — Возьми меня под руку и встань теснее.

Она послушно взяла меня под руку, слегка прижалась. Я левой рукой накрыл ее ледяную руку, согревая. Мы пошли дальше.

Опять, как и в первое наше свидание, она говорила всю дорогу. Рассказала про своего брата — двойняшки. Он был в детстве болезненный, маленький, и Ира его гоняла. А сейчас он подрос, стал выше ее на голову, широк в плечах. В армии сейчас. Южный — фамилия. Я запомнил. Нормальная фамилия, подумал я. У нашей классной руководительницы вообще была фамилия — Строгая!

Подошли к "Юбилейному". Снег с дождем затихли и я свернул зонтик и нес его в руках. Ира завернула во двор магазина. Дошли до школы 143, зашли в ее двор. Поднялись на мостик через большие и толстые трубы отопления — в глубоком детстве я любил по ним бегать! Остановились.

— Мы раньше компанией часто здесь собирались, — сказала она, доставая сигареты.

Закурила. Стояли молча. Снова повеяло каким-то неудобством, дискомфортом. Снова я лихорадочно принялся искать темы для разговора.

— Ты про спирт прошлый раз рассказывала, как пили на лабах, — вспомнил я, глядя вниз, на трубы. — Я тут вспомнил одни забавные истории.

Она никак не отреагировала на мои слова, молча покуривая и, облокотившись руками на перила, как-то отрешенно-задумчиво глядела вниз, на трубы. Может, вспоминала что-то, связанное с этим местом? — кольнуло меня.

— До армии по роду работ мы занимались предприятиями, имеющими дело с радиоактивными веществами. В Новосибе такое всего одно — 80-й завод, поэтому, в основном, мы ездили в командировки по закрытым городам — Красноярск-26, Томск-7... И в Семипалатинский полигон.

Она скосила на меня глаза.

— Я там не был, — тут же пояснил я, — Не знаю, чем наши там занимались. Может, датчиками радиации какими-нибудь...

Ира отвернулась.

— Мужики рассказывали... На профилактику компьютеров им выдавался спирт. Причем, качественный, питьевой, так как если разъемы протирать изопропиловым, то можно надышаться и если не умрешь, так существенно повредишь свое здоровье.

Ира снова покосилась на меня.

— Например, зрение потеряешь, — тихо произнесла она, как-бы мимоходом.

— Ну да, — согласился я, слегка удивляясь ее просвещенности в области метиловых спиртов. — Выходило около девяти литров, — продолжил я. — Начальник ВЦ хранил его в железном шкафу в трехлитровых стеклянных банках. И вот как-то в ночную смену наши мужики расстелили на полу полиэтилен, подняли этот шкаф и аккуратно, но сильно, бросили вниз, так, чтобы бумаги внутри остались все на своих местах, не рассыпались, а банки — разбились. Спирт вытек через щели и его собрали. На утро начальник растерянно смотрел на банки, а мужики сочувственно ему говорили: Наверное, вы банки плотно закрыли, спирт нагрелся, вот банки и лопнули.

Ира впервые улыбнулась, и я, довольный, продолжил.

— Но так продолжалось недолго и начальник стал держать спирт в алюминиевой канистре. Тогда мужики просверлили стенку позади шкафа, просверлили сам шкаф и канистру в верхней ее части — заранее вычислили, долго готовились — сунули кембрик и слили весь спирт, как бензин из бензобака.

Ира снова улыбнулась. А я вдруг к ужасу своему понял, что иссяк — не рассказывать же ей снова про армию?!

Она бросила сигарету вниз. Молча спустились с мостков, дворами вышли на хмурую улицу Объединения — уже совсем стемнело, зажглись редкие фонари. Дошли до Современника. И тут дождь заморосил вновь — мелкий, ленивый, бесконечный. Я принялся раскрывать зонтик и мы остановились. Распахнул его, поднял над Ириной, и она, помедлив, встала ближе ко мне.

— Может, зайдем ко мне? — вдруг предложил я просто так, ни на что в душе не надеясь, и вопросительно-умоляюще посмотрел ей в глаза. — Ну?..

— Это обязательно? — слегка напряглась она, как-то пристально посмотрев на меня в ответ.

— На пять минут. Чаю попьем, — продолжал настойчиво уговаривать я, только теперь по-настоящему заволновавшись — а вдруг получиться?! — и стараясь улыбкой сгладить ее напряжение — так ведь можно и окончательно ее потерять! — Отогреемся, — просительно закончил я, как можно искреннее посмотрев на нее. Даже вспотел от напряжения, почему-то боясь вытереть пот со лба.

Ирина молчала. Судя по ее лицу — о чем-то серьезно размышляла. Потом чуть заметно кивнула.

И мне сразу же стало так легко на душе! Не передать словами! До этого момента я, честно говоря, совершенно не мог представить ее у себя дома, в моей домашней обстановке! Да и сейчас я этого тоже представить пока еще не мог!

— Вот мой дом, — указал я на ближайшую к Современнику пятиэтажку за пустырем, наполовину занятым базарными киосками.

Она внимательно посмотрела на старенький восьми подъездный панельный дом с плоской крышей, стены которого когда-то были выкрашены в светло-желтый цвет. Я взял ее под локоть. Ужасно волнуясь — вдруг все-таки передумает? — слегка подтолкнул вперед. Она неуверенно шагнула, потом второй шаг, третий... Пошла! Я шел рядом, волнуясь и ликуя в душе.

И вот мы подошли к дому, в котором я жил — Объединения 31. Вошли в ближайший с нашей стороны, последний по-порядку, восьмой, подъезд. Я почему-то пропустил ее вперед, хотя лампочка на первом этаже не горела и в подъезде было достаточно темно. Да и не знала она, на какой этаж подниматься! Ира неуверенно пошла вперед, я — позади, глядя ей в спину и получал удовольствие от этого — от того, что такая девушка и идет ко мне! И именно ко мне, в мою квартиру! На этажах, когда она вопросительно, не оборачиваясь, притормаживала, я говорил ей тихим хриплым голосом — Дальше. И она покорно поднималась выше.

И так мы поднялись на последний, пятый этаж. Лампочка здесь также не горела. Полумрак, нарушаемый светом с четвертого этажа. Ирина выжидательно остановилась. Я поднялся следом за ней на площадку, обогнул ее и подошел к своей двери — средней между тремя на этаже. И Ира тут же посмотрела на номер моей квартиры.

— Я как раз на 118 автобусе на работу езжу, — прокомментировала она, пока я доставал ключ.

— Ну вот видишь! — постарался я обратить ее замечание себе на пользу. — Не спроста все это! — многозначительно добавил я, посмотрев на нее в темном подъезде — но глаз ее толком не разглядел.

Гремя замком, открыл дверь. Очень темно в квартире. Почему-то снова пропустил ее вперед, приглашающе махнув рукой, и она покорно шагнула в темноту. Я вошел за ней следом. Нашарил выключатель, глядя в спину замершей впереди Ирины. Включил свет. Пока она осторожно озиралась, закрыл входную дверь.

— Где родители? — еще более настороженно спросила она, как-то даже очень пристально посмотрев на меня.

— На другой квартире, — честно признался я, слегка поморщившись, так как мне очень уж не хотелось вдаваться в тонкости нашей семейной жизни.

Грустно махнул рукой. Она вроде бы поняла меня, кивнула, больше ни о чем не спрашивая. Медленно, очень медленно, словно сомневаясь, принялась расстегивать пуговицы плаща. Я быстро снял свою курточку, скинул летние ботиночки, чувствуя, как неприятно замерзли ноги, ожидающе встал позади нее.

— Давай, помогу, — сказал я, держа свою куртку в левой руке.

Она снова кивнула, стоя спиной ко мне. Почему-то как-то даже испуганно. Расстегнув все пуговицы, неуверенно опустила плащ мне на руки. Взяв его за плечи я быстро повесил на крючки свою куртку и ее плащ. Обернулся. Она стояла в светло-коричневом, в цветочек, платье на десять сантиметров выше колен. Довольно нарядном — невольно кольнуло меня под сердцем.

Сняв меховую шапку и встряхнув его над входным ковриком, она неуверенно положила ее на полку над куртками, легко потянувшись вверх. И это у нее получилось достаточно красиво. И я поймал себя на мысли, что наблюдать, как она постоянно что-то кладет на верхнии полки, вполне удовлетворило бы все мои желания.

Потом Ирина наклонилась, принявшись расстегивать молнию на сапожках. Качнулась, чуть не падая. Я автоматически подхватил ее за талию, придерживая... и обжигая руки.

— Извиняюсь, лавочек в коридоре у меня нет. Тесновато, — сказал я ей в свое оправдание, быстро убирая руки, чтобы она не подумала чего-нибудь плохого.

— У меня тоже самое, — глухо ответила Ирина, не разгибаясь.

На глаза мне попались мои комнатные тапочки — хоть в зале на полу и лежит шерстяной ковер, но пол в квартире все же холодный, апрель в Сибири — зимний месяц. И я, нагнувшись рядом с Ирой, выдвинул из под тумбочки красные женские тапочки — остались еще с давних времен. Тридцать седьмого размера.

— Это — тебе, — произнес я, теряясь — вдруг она поинтересуется — чьи это?

Ира сняла сапоги. Прислонила их к стенке возле входной двери. Выпрямилась — ноги гладкие, ровные, прямые. Глянула на тапочки. Потом внимательно и как то странно посмотрела на меня. Молча обула. Неожиданно они оказались ей как раз, что меня удивило — при таком-то росте!

Я прошел на кухню и включил там свет — в комнате не стал, в тайной надежде, что мы с ней будем сидеть в зале в полумраке.

— Тут такой склад — лучше не смотреть, — пояснил я, махнув в сторону зала.

— Да у меня в комнате тоже сиф, — успокоила она меня, проходя следом за мной на кухню и доставая из сумочки сигареты "Стюардесса".

Присела на выступающую под окном чугунную батарею. Не сильно горячую, так что греться об нее было комфортно. Почти прислонилась спиной к окну — две деревянных рамы, между которыми проложен слой ваты для тепла. А все стыки рам на зиму были тщательно заклеены полосками бумаги — мать с работы приносила рулоны от кассовых аппаратов, так как ничего похожего в продаже не было. Клеили на хозяйственное мыло, либо на кефир. А при закрытии рам, их дополнительно обтягивали полосками поролона.

— Садись, что стоишь? — сказал я, благо на кухне у меня аж три табуретки.

— Подрасти хочу, — ответила она усмехаясь. Оглянулась назад, слегка приоткрыла форточку за спиной — для проветривания.

Увидела возле газовой плиты спички. Взяла. Закурила. Затянулась пару раз, раскуривая сигарету. Я сел на табуретку напротив нее — возле мойки. Не знал, о чем говорить, а просто так сидеть почему-то было неудобно. И выйти с кухни мне совсем не хотелось. Она молча сделала еще одну затяжку, глядя куда-то в сторону. И я, сообразив, быстренько заскочил в зал, включил маг, благо катушка в нем уже стояла. Тут же заорал "Назарет", 75-й год, и я быстро вывернул громкость почти до минимума — чтобы не мешал разговору. Поспешно вернулся на кухню, почему-то боясь, что она заскучает и станет собираться домой.

Ира по-прежнему сидела на батарее, спиной к холодному окну. Неторопливо осматривала кухню. Из зала негромко доносились звуки тяжелого рока.

Я наполнил чайник водой из под крана, поставил его на газовую плиту, зажег огонь. Снова сел напротив нее. Смотрел на Ирину, получая от этого огромное удовольствие.

— У меня есть одни знакомые, — вдруг произнесла она, глядя куда-то поверх мойки. — Отец и двое больших сыновей. Так они сами себе сделали кухонный гарнитур. Довольно красиво получилось. И оригинально — черного цвета.

— Что-то уж больно мрачно, — прокомментировал я. Мне снова стало неприятно, что она говорит о своих знакомых мужчинах.

— Да, так вот, — задумчиво продолжила она, разглядывая белую тумбочку и белые навесные шкафы над мойкой. — И туалет у них был совсем без щеколды, но с лампочками — красного и зеленого цветов. Как заходишь — загорается красный. Я как-то сдуру ломанулась туда, а там старший сын стоял у унитаза с расстегнутой ширинкой. Недовольно посмотрел на меня. "Смотреть надо!". Я, конечно же, поспешно извинилась, быстро закрыла дверь. Так было неловко!

Она даже поежилась от воспоминаний. А меня снова неприятно кольнуло. Причем — два раза. Тоже уж больно неприятно. Отелло, — грустно подумалось мне. — И ведь у меня на нее нет никаких прав. А все же...

— Любишь смотреть "Спокойной ночи малыши"? — поинтересовался я, переводя разговор с неприятной для меня темы. К тому же я не знал ни одного взрослого, кто бы смотрел эту передачу, и мне было просто по-человечески интересно.

— Я, вообще, мультики люблю. Как и сказки, — ответила она, чуть заметно улыбнувшись.

— А я в детстве, еще до школы,... — тут-же ярко вспомнилось мне, — жил у кинотеатра "Космос". И к нему на площадь приезжал старенький автобус. Мы, малышня, называли его "Мурзилкой"... Билеты были по 10 копеек. Очередь. Темный салон. Рассаживаемся. Двери закрываются. Черные шторки в конце салона волнующе, с замиранием сердца, раздвигались, и начинались мультики: Чьи в лесу шишки, Петя и волк, Дюймовочка... Такой восторг, дух захватывало! А дома — жили в коммуналке и телевизор был у какой-то семьи, маленький, черно-белый — не было тогда еще цветных. Так что мультик толком и не посмотришь. А здесь — всего за 10 копеек цветные и сразу несколько!

Ирина как-то неуверенно кивнула.

— Есть пепельница? — тихо спросила она.

Я нашел в тумбочке старую железную пепельницу — держал для друзей. Подал ей. Она взяла, стряхнула пепел, поставила рядом с собой на подоконник.

— У меня со знакомствами все как-то не очень, — сказала она, задумчиво глядя на кончик сигареты. — То пятнадцать лет, то за тридцать. А молодежь сейчас вся эмансипированная, выглядят — о-го-го! Только по уму и понимаешь, кто перед тобой. А до тридцати лет — нет никого. Не везет.

— Бывает, — пожал я плечами, не найдя, как воспринять это ее замечание, и что ей ответить — не сочувствовать же?

— Иду как-то с подругой, — продолжила она все так-же задумчиво. — Сидит в беседке толпа малолеток. Один — я его знаю — брат друга моего брата — пятнадцати лет. А он меня не узнал и говорит громко так: "Не поверите девчонки, я достану до печенки!". Все заржали, как лошади. Такая злость меня взяла! Но прошла молча. Скажешь что-нибудь, а тебе в спину еще большую гадость — и что будешь делать?

Да уж, подумалось мне. Оказывается, тяжело вам, девчонкам. Особенно красивым. Всякая тварь норовит оскорбить, заляпать грязью. Поди, тот дебил-водитель на грузовике — тоже из их числа! Поди, специально газанул по луже! И мне почему-то тут же захотелось найти этих дебилов и накостылять им всем как следует!

— В нашей группе был один, скромный, Вадим. — Ирина внимательно, с каким-то странным интересом, посмотрела на меня. — С каким словом рифмуется? — спросила она.

— Со многими, — неуверенно ответил я, не понимая, к чему она клонит.

Ира кивнула.

— А мы, девчонки — только с одним словом. Хором сказали ему как-то: "Вадим, мы тебе все дадим!", — понизила она голос на последней фразе. — А он, смутился, покраснел: "Дуры!"

Однако! — снова подумал я, но как-то уже более вяло, понимая, что как-то так оказалось, что меня вдруг взяли за шкирку и молча ткнули в проблемы девичьей жизни, о которых я даже и не догадывался. И теперь я понимал — действительно ведь, все так и есть! — вспоминая свое поведение в классе и на улице, когда с пацанами поздними вечерами рыскали по четвертому участку в поисках, с кем бы познакомиться?

— На отдыхаловку выехали в апреле, — продолжила она. — Взяли с собой много всего, а народу поехало маловато. И я там как Фигаро, блин, порежь, приготовь... Пока крутилась, все уже нажрались. А настроение такое было плохое! А тут один пристал: "Ты что грустишь? Пошли со мной". А сам — пьян. Я ему: "Иди отсюда". А он мне: "Не пойдешь, спрыгну с обрыва". А там высота этажей на пять! Я: "Прыгай". Он взял да и пошел к обрыву. Я — за ним: "Семен, Семен! Ну хорошо, пошли, погуляем". Страшно же за него!

Она зачем-то посмотрела на меня. Может — за поддержкой ее поведения? Я, на всякий случай, кивнул.

— Мы пошли. А он на ногах не стоит. И тут взбрело ему в голову, что я за ним бегаю, а он от меня убегает — и как рванул! Я — за ним. В конце-концов он споткнулся, упал и отрубился. Я ему по морде надавала — очнулся вроде, но встать уже не может. Я его и потащила на себе. Кое-как приволокла в лагерь! А там все уже в отрубе. Один только сидит у костра. Ну, мы с ним бутылку на двоих и выпили!

Я снова украдкой скосил глаза — ее вид совсем не говорил о том, что она в состоянии выпить пол бутылки водки.

— В группе есть паренек — Женя, — ударилась она в воспоминания. — Готовились к экзаменам. Сидела у него в комнате. Он прикорнул. Потом встал — а волосы хохолком. Я ему: "Женя, я думала — ты мужчина, а ты оказывается — петух!". Он за мной — Буратино из меня делать. За ноги поднял и давай трясти.

— Ты не обиделась? — спросил я, поражаясь тому, что, оказывается, с ней можно делать все, что захочешь. Ну, или другим это можно. Но вот почему?

— Баловались же. Вообще-то меня трудно обидеть, — пожала она плечами, сделав очередную затяжку. — В кабинете сидим. Я над книгой склонилась. Сзади Галка с парнем ругается. Она только его стукать, и я в этот момент голову поднимаю — такой удар в челюсть прилетел! Понять ничего не могу. А парни сзади как закричат: "Бей Иринку!..". Смешно так было. Галка сразу: "Ой, извини!". Я: "Да ничего, ерунда.", — закончила она, коротко стряхнув пепел в пепельницу.

Я уж не стал говорить, что если кому-то вдруг захочется меня потрясти за ноги, он об этом будет горько жалеть. Вдруг Ира обидится на такое замечание?

— А один друг взял посмотреть мою золотую цепочку и говорит: "Отдам, когда замуж за меня выйдешь". Я: "Да забирай, черт с ней!". Он собрался мне вернуть, но тут такое сказал про меня, что другому пришлось его побить. Пока они дрались, порвали цепочку и вообще потеряли ее. Не жалею. Хотя она четыреста рублей стоила.

Я покачал головой. Моя зарплата в армии — двести восемьдесят в месяц. Наверное, дрались где-то на природе. В помещении бы цепочка нашлась в любом своем виде.

— А серьги что не носишь? — спросил я, меняя направление разговора.

— Да как оденешь, так все руками теребишь. Уже от двух пар потеряла по сережке.

Шумно закипел чайник, гремя крышкой и я выключил газ.

— А кольца? — поинтересовался я.

— Да есть одно.

Ира показала маленькую невзрачную недельку на среднем пальце левой руки.

Наконец она потушила сигарету. Я изобразил небрежный жест в сторону зала.

Мы прошли в комнату. Она села на диван — больше садиться было не на что. Плотно сжала коленки, старательно оттянув как можно дальше край платья. Спина очень уж прямая, гордо выгнутая. Не стала облокачиваться на спинку дивана. Внимательно осмотрела полутемную комнату: сам диван — у самой балконной двери (справа от прохода в комнату); ковер на полу; ковер на стене за диваном; у оконной батареи — цветной телевизор "Электрон-60"; у стены напротив — секретер с откидной столешницей; рядом — радиоприемник "Ригонда"; на нем, а также и на полу — колонки, магнитофон, усилок, вертушка; в углу — кровать; возле нее, слева от прохода — шифоньер, с беспорядочно наваленными сверху вещами под самый потолок.

Я вернулся на кухню. Заглянул в холодильник. Увидел торт. Понял — мать приходила. Не дождалась. Взял из холодильника шоколадку и бутылку сухого вина "Рислинг" — стояла еще с очень давних времен. Захватил и табуретку. Принес все это в зал. Поставил табуретку прямо перед Ирой, которая отошла от моих книг на секретере и снова села на диван — на то же самое место. Выложил на табурет шоколадку. Выставил вино.

— Не надо, — тихо и очень-очень серьезно произнесла она.

Я растерялся. Постарался мягко улыбнуться.

— Вино сухое — вода водой, — как-то по-детски засуетился я, стараясь сгладить возникшее напряжение.

— Нет, ни к чему это, — снова серьезно покачала она головой.

— Ты думаешь, я тебя спаиваю? — спросил я, надеясь выяснить ее отношение и ко мне, и ко всему происходящему.

— Нет, — честно ответила Ира, также честно глядя на меня.

— Пуганная? — спросил я, тускнея.

Она вопросительно посмотрела на меня.

— Ты — девушка взросла, — серьезно произнес я. — Сама все знаешь. К тому же я тебя ни к чему не принуждаю.

Она ничего не ответила.

Я снова сходил на кухню, принес вторую табуретку, штопор и два хрустальных бокала — мать, переезжая, оставила мне почти всю посуду. Поставил табуретку напротив первой. Сел. С легким звоном поставил бокалы. Деловито, но почему-то стараясь не глядеть на Иру, ввинтил штопор в пробку, поставил бутылку на пол, зажал ее ногами, напрягшись, с усилием вытянул штопор с пробкой — под хлесткий хлопок. Волнуясь — руки слегка дрожали — налил на треть вина в бокалы. Старательно заткнул вино пробкой, ощущая на себе ее взгляд. Поставил бутылку на пол возле табуретки. Взял свой бокал. Посмотрел на нее.

— За наше знакомство, — произнес я довольно заезженный тост, но ничего другого мне в голову на этот момент не пришло — не молчать же с поднятым бокалом?!

Она в легком раздумье скосила глаза на свой бокал, подумала, взяла его двумя пальчиками за тонкую длинную ножку, неуверенно поднесла к лицу, понюхала, поиграла, покрутив вино. Я ждал, держа свой бокал на вытянутой руке. Подумав, она слегка соприкоснулась своим бокалом с моим. Звякнул хрусталь. Мы выпили. Я — почти весь. Она едва пригубила, задумавшись после глотка, что же такое она выпила? Может, боялась, что я подсуну ей что-нибудь крепкое? — неприятно кольнуло меня. — Ведь пластик с пробки был уже убран, так что бутылку вполне могли открывать и раньше.

Я с хрустом раскрыл небольшую шоколадку "Аленка".

— Закусывай, — предложил я.

Она как-то даже неуверенно отломила себе две дольки. Взяла одну. Слегка приоткрыв ротик и обнажив ровные белые зубки, откусила совсем немного. Тем более, что шоколадка лежала в холодильнике и была порядочно твердой. Остаток дольки Ира положила на табуретку — ни скатерки ни салфеток у меня не было. Впрочем, в тот момент я вообще не думал о них. Расслабившись, она уверенно облокотилась на спинку дивана.

— У меня есть один знакомый, он работает на кондитерской фабрике, — вдруг стала рассказывать Ирина, глядя на обертку шоколадки. — Звонит мне: Приезжай. Ну-у, я приеду конечно, сожру у него все конфеты — и с ликером, и птичье молоко, и мишку на севере — и домой! — тихо рассмеялась она.

— Ну ты даешь! — невольно поразился я, снова, в который уже раз, расстроившись упоминанием о ее знакомых мужчинах, к которым она сама приезжает в гости. — Вот так приедешь, съешь все, и убежишь?

— А что еще делать? Я только за этим к нему и приезжаю, — ответила она, с какой-то веселой хитринкой глядя на меня.

Я только пожал плечами, решив, что она специально это рассказала, чтобы немного встряхнуть меня. Вот только зачем?

Она замолчала, тихо грызя замерзшую дольку шоколадки. Молчал и я, не зная, о чем заговорить. Снова взял свой бокал в руки. Допил жалкие остатки.

— Кстати, у меня еще есть вяленая рыба, — предложил я, видя, что шоколада совсем немного, а яблок под вино у меня нет. — Окунь. Будешь?

Она согласно кивнула.

— Я люблю рыбу, — сказала она. — В любом ее виде.

— Я тоже, — ответил я, радуясь тому, что хоть что-то у нас с ней совпадает.

Встал, сходил на кухню. Принес крупного свеже-вяленного окунька и и две тарелки — одну под рыбу, а вторую — под мусор. Она взяла рыбу, помяла пальчиками, проверяя на мягкость. Понюхала. Принялась неумело ее очищать.

— Ты что-то всю рыбу забрала, — сказал я, улыбаясь.

— Я тебе выделю немного, — ответила она, и совершенно непонятно — то ли в шутку, то ли серьезно.

Я снова наполнил бокалы.

Зазвучал Розенбаум — на этой катушке была нарезка из разных стилей и слушалась довольно забавно.

— О, Александр Яковлевич! — тут же воскликнула она, протягивая мне отломанные, но неочищенные ребрышки. — Это мои любимые песни!

— А говоришь, что нет любимых, — усмехнулся я, беря рыбу и кивком головы благодаря ее за заботу, и поражаясь тому, что отчества Розенбаума я и не знал — да и зачем оно мне?! А вот она — знает!

— Да поем часто. В поле. Особенно когда выпьем! — радостно сказала она, с усердием отдирая рыбью голову.

— Да ты еще и поешь! — в шутку поразился я.

— Плохо, — поморщилась она, откусывая от хребта горбушку.

— Да я тоже отвратительно пою, — постарался поддержать ее я. — Только строевые песни. И только — в армии.

Она снова кивнула, принимая это к сведению. Какое-то время молча жевала рыбу — свеже вяленая на мой взгляд очень даже вкусна!

— Как-то ехала по работе, — вдруг стала рассказывать она, теребя твердую чешую окуня. — В поезде. Проводник Юра. Жила в его купе. Так было гораздо спокойнее — никто не приставал. Помогала, естественно, ему — белье складывать, стаканы по купе собирала. Все за проводницу меня принимали. Он: "В Ташкент еду, что тебе привезти?". Я, в шутку: "Дыню". "А как доставлю?". "Звони". Через неделю звонит: "Привез". "Приезжай", говорю. Приехал. Огpомаднейшая дыня! Я сама ее тащила на четвертый этаж — он не стал подниматься. И вообще, Юра такой балдежный! Говорит: "Вот задумаюсь я о жизни — так хреново! А потом подумаю — да ну и хрен с ним!"

Ира тихонько засмеялась.

— Я вообще-то в поезде на верхней полке спать боюсь. Всю ночь держусь за ручку, — добавила она.

Я кивнул, вспоминая себя, как я в глубоком дестве первый раз ехал на верхней полке — всю ночь спал плохо, все боялся упасть. Оторвал шкурку с ребрышек, кинул мусор в тарелку.

— А когда стала выходить с вещами — у всех такие шары! — радостно воскликнула Ирина, показав руками — какие конкретно были у пассажиров глаза.

Я улыбнулся ей в ответ.

Немного успокоившись от радостных воспоминаний, она белыми ровными зубками откусила от горбушки следующий кусочек, а я подумал: Интересно было бы узнать мысли пассажиров? Мол, такая вроде хорошенькая, а собой оплачивала поезд, что с миром творится?!

Доев горбушку она принялась тщательно очищать жирные ребрышки. Также тщательно их обсосала. Посмотрела на бокал вина.

— Вообще-то пиво к этому полагается, — сказала Ирина, покрутив ребрышки в воздухе.

Я развел руками.

— Ну не знал я, что ты сегодня в гости ко мне зайдешь! — театрально воскликнул я, и мне в темноте показалось, что она немного смутилась.

Я взял из тарелки наполовину разломанного окуня. Остатки горбушки трогать не стал — самое вкусное все-таки — оставил Ирине. Отломал хвост.

— У нас группа в технаре очень дружная, — вдруг стала рассказывать она, явно что-то вспомнив интересное. — Часто собирались. Как-то готовимся к курсовому. А пиво в час дня в магазин только завозят. Чешское. Я к одному: Сходи, купи на всех, а Папе — так преподавателя мы называли — скажешь, что болеешь — чтобы он отпустил. Паренек отказался. Пришлось мне самой одеваться — ведь я к тому же еще и культоpг группы — обязывает все-таки! Пpеп зашел: Южная, почему одета? — А вся группа в ответ: Да она болеет! — Утащили у меня ручки, тетради. Блин! Ну и черт с вами! Сижу как дура, ничего не делаю. Папа, наконец, мне: "Ладно, Иришка, иди домой!" И тут все мне стали передавать потихоньку трешки, пятерки. Ушла. Купила четыре ящика пива. Стою, думаю, как все это тащить? А тут Галка, подруга, прибегает. — А ты как ушла с занятия? — спросила я. — Да сказала, что твой ключ от квартиры у меня остался.

Я тактично посмеялся, подумав, рассказать что-нибудь из своего прошлого? Но, вроде, у нас пошел разговорный процесс, она окунулась в радостные воспоминания — зачем мешать? И промолчал. Пусть лучше она выговаривается — вон как накипело у нее на душе! Да и я узнаю много чего интересного про нее.

Я молча протянул к ней свой пузатый бокал с вином. Без тоста, так как ничего умного в голову не пришло. Она также молча чокнулась. Я выпил до дна — почему-то меня мучила жажда. Она же отпила только один маленький глоток. Поставила бокал на табуретку.

— После техникума мы с Галкой работали на Алтае, — продолжила Ира, обгладывая хребтину. — Вдруг четверо парней из нашей группы приехали к нам в гости. Ну, мы студента-практиканта, конечно же, послали в магазин — дали сто рублей одной бумажкой — больше не было. Он и закупил на все, двадцать рублей только сдачи принес. Не жалко, — махнула она рукой.

Я попытался подсчитать, сколько водки он взял, исходя из того, что водка стоит не больше восьми рублей, но что-то голове совсем не хотелось этим заниматься, и я бросил это занятие.

— Утром еле встали, — продолжала Ирина, блестя глазами и разглядывая оторванный кусок рыбки — как бы его сподручнее откусить. — И на работу. Hеудобняк такой. Сидим. А мужики: Девчонки, а что румянец такой нездоровый? — Да здоровый, здоровый, — вяло отвечаем мы. Я на всякий случай потерла себе щеки — для правдоподобия. — Галка, а что нос красный? — снова начинают они. — Да натерла, — отвечает Галка. — Девчонки, что-то пахнет тут у вас. Вчера, что-ли, кто-то пил? — распоясались мужики. Такой облом! Ну, мы конечно сжались, всё, как партизаны, отрицаем, старательно дышим в сторонку.

Я промолчал, не зная, как реагировать на это. С одной стороны — рассказ о ее каких-то знакомых, а с другой — рассказ именно для меня, возможно, чтобы я сделал какие-то выводы. Или не делал, а рассказывает она просто так, то, что просто считает интересным? Поди тут разберись!

— А как-то ждем машину — что-то долго ее нет, — продолжила она, потихоньку откусывая маленькие кусочки от толстой горбушки. — Спирту выпьем и дальше. И порядочно так набрались! А нечего было задерживаться!

Она посмотрела на меня и я кивнул, изображая полную солидарность.

— А как-то на Алтае деревенские к нам, девчонкам, повадились ходить. Нас трое девчонок было. Но рабочие деревенских к нам не пускали. А когда рабочие уехали, дедок один заговаривал парней, а нам мигал в это время, прячьтесь мол. Мы в бане часто ночевали. Дедок свечку на подоконник поставит — значит, есть в доме кто-то. Уберет — можно идти. Дедок смешной был, все говорил мне: Эх, если бы не мои 163 и 65, я бы за тобой приударил!

Я снова грустно кивнул, в душе очень хорошо понимая этого дедка — я бы и сам и в 70 и в 90 за ней тоже бы приударил. Разлил остатки вина. Поставил пустую бутылку на пол, ближе к дивану, чтобы о нее случайно не запнуться.

Рыба, кстати, закончилась и я не стал по старой пивной традиции шерудить среди своих очисток — вдруг что плохо обглодалось? — постеснялся.

— Есть еще тортик. Будешь? — предложил я, не зная, как ей еще угодить.

Ира как-то странно улыбнулась, блеснув в полутьме глазами.

— Что ты меня все кормишь? — спросила она. — Не люблю быть обязанной. Я бы тебя к себе домой пригласила, да у меня одни пирожки.

— Пирожки я тоже люблю, — произнес я, впрочем, даже почему-то не надеясь на то, что она пригласит меня к себе в гости.

Ирина засмеялась.

— Давай торт! — коротко тряхнула она головой. — Только покурю сначала.

И мы снова вышли на кухню, оставив бокалы с вином в зале.

Она сначала тщательно вымыла руки в кухонной мойке. Я терпеливо стоял позади, так как единственное место напротив батареи, где ей понравилось сидеть — это табуретка возле мойки. Поискала глазами полотенце. Я кивнул на боковую стенку — на крючке висело. Ирина старательно вытерла руки. Села на свое привычное место. И пока я мыл руки, она уверенно взяла мои спички возле газовой плиты, закурила. На этот раз я сел рядом с ней на батарее — захотелось быть к ней поближе. Развернувшись, она над моей головой слегка прикрыла форточку — чтобы на меня не очень дуло, и я тут же размяк от ее неожиданной заботы обо мне! Сидели молча. Она курила. Я просто сидел рядом, желая и боясь обнять ее за талию, или за плечи.

— Да, на Алтае! — вдруг вспомнила она, сверкнув глазами. — Когда наши в гости приехали, меня тогда должны были отправить в поле. Но мне хотелось побыть со всеми, и я сказала начальнику: "Вадя, ты что? Ко мне единственный приезжает, на днях поженимся!". Он и не отправил.

Я снова меланхолично кивнул, подумав про себя — может, ей просто не нравятся долгие паузы в разговоре, и она просто пытается их как-нибудь заполнить, не важно чем?

Сходил в зал, принес на кухню табуретку с бокалами и рыбьей чешуей. Стал ссыпать мусор в ведро под мойкой.

— А это что? — спросил я, показывая на целый кусок ребрышек в углу табуретки.

— Да это я тебе оставила, — совершенно серьезно ответила она, и я чуть не сел — оказывается, она действительно обо мне позаботилась! Хорошая девочка, прямая, бесхитростная! — радостно подумалось мне в этот момент.

Я переложил ребрышки на блюдечко. Выкинул оставшийся мусор. Протер табуретку влажной тряпкой. Решительно посмотрел на нее. Она, покуривая сигарету, смотрела вправо, в сторону темного проема в зал. Вспомнив, я открыл холодильник, достал тортик. Молча выставил его на стол. Так же молча, внутренне ожидая от нее вопросов по поводу появления торта, достал из верхнего ящика тумбочки длинный кухонный нож. Снова вспомнив, потрогал чайник — вполне еще горячий и можно не подогревать. Потом разрезал завязки. Снял верхнюю крышку. Неуверенно повертел в руках нож, прикидывая, как получше разрезать. Потом посмотрел на Ирину — почему-то вдруг очень сильно захотелось, чтобы торт разрезала именно она — у нее вид в этот момент был очень уж заинтересованный. А может, словно ролевая игра — она хозяйка в моей квартире? Решительно протянул ей нож, благо она по-быстрому покончила с курением.

— Режь, — твердо произнес я, протягивая ей нож рукояткой вперед. — Приятно все-таки посмотреть, как девушка хозяйничает. Тем более, что резка тортов — это женское занятие.

— Да я не умею! — искренне воскликнула она.

— Режь давай! — стал настаивать я, получая от этого какое-то непередаваемое и в то же время странное удовольствие.

— Может, тогда тебе еще и картошку пожарить? — веселясь, поинтересовалась она, и в ее глазах забегали маленькие хитринки.

— Да, конечно! — подхватил я, улыбаясь. — Как раз сбоку от тебя стоит!

— Да я чистить не умею! — засмеялась она, поддерживая мою игру.

— Режь торт! Не отвлекайся! — скомандовал я, возвращая ее к исходным позициям и снова тыча рукояткой ножа.

Ира притворно вздохнула. Взяла нож. Покрутила торт, приноравливаясь. Снова театрально вздохнула и принялась резать. Неуверенно как-то. Испачкалась вся. И смотреть на это было очень уж забавно. Так бы и расцеловал, если бы не боялся, что она обидится и уйдет.

Торт разваливался прямо на глазах и я, чтобы привлечь к себе ее внимание, дотронулся до ее талии и обжегся от этого. Она обернулась. Я молча протянул руку к ножу.

— Торт жалко, — объяснил я, стараясь придать своей интонации очень и очень грустные нотки.

Она весело улыбнулась, не возражая. Наши руки встретились и мне снова почему-то стало жарко.

Забрал нож. Аккуратно нарезал то, что еще не развалилось. Открыл навесной шкаф над мойкой, достал пару блюдец.

— На Алтае спим с подругой, — между тем непринужденно принялась рассказывать она. — Слышу, стук. Жду, когда Галка встанет, откроет — она к двери ближе спала. Но она не встает. А тут все стучат и стучат. Я жду, жду, потом не выдержала, встала — ну, мол, сейчас выскажу ей все, что думаю! Открываю дверь — а там Галка стоит. А ты где была? — в полном обалдении спрашиваю я. — В туалет ходила. А ты что не открываешь? — Да жду когда ты встанешь, откроешь.

Я на всякий случай тактично посмеялся — надо все-таки поддерживать разговор, а то она заскучает! Достал две чашки, налил в них чай из заварника, потом подлил кипятка, выставил чашки и блюдца на стол. Взял ножик, осмотрел торт в поисках куска потолще. Медленно, чтобы не развалился, принялся цеплять его ножом.

— Отец работает на трех работах, — продолжила Ира, с искренним интересом наблюдая за моими действиями. — Пить хоть перестал. А так пил по-черному.

— Как зовут? — меланхолично поинтересовался я.

— Леонид.

Итак, подумал я, значит она у нас — Ирина Леонидовна... Однако, звучит красиво!

— Я в зале спала, — между тем продолжила Ира. — А у брата была своя комната. Но мне у него больше нравилось. И когда я ложилась в его комнате, он брал меня за шкирку, тащил и бросал обратно в зал!

Она почему-то радостно посмотрела на меня. И я откровенно растерялся и очень уж поспешно кивнул.

Быстренько, чтобы кусок торта не шлепнулся на стол, переложил его на ближайшее блюдце. Она все еще с интересом следила за моими действиями, и мне это было очень приятно! Положил второй кусок себе. Выдвинул верхний ящик тумбочки, взял две чайные ложки. Разложил их по блюдцам. Блюдце с более толстым куском пододвинул к Ирине.

— Угощайся!

— Спасибо,— вежливо ответила она, присаживаясь на ближайшую табуретку и пододвигая к себе блюдце и чашку.

— Но, сначала, давай уж допьем вино, — предложил я, садясь у мойки и беря свой бокал.

Она молча взяла свой. Чокнулись. Молча и добросовестно допили. После чего Ира взяла чайную ложечку и аккуратненько отсоединила от торта небольшой кусочек. Все также аккуратно она отправила его в рот. Я молча наблюдал за этим процессом, тихо млея в душе. Потом поняв, что глупо сидеть и пялиться, на то как девушка ест торт, взял свою ложку и принялся за свою порцию. Торт был Прага, совсем свежий — мать брала в своей столовой, в кондитерском цеху, и торты ля "своих" сильно отличались от тех, что выставлялись на витрины.

Какое-то время мы молча постукивали ложками о блюдца, сосредоточившись на десерте.

— Вкусный, — наконец произнесла Ирина.

Я кивнул в ответ.

— Если нужен сахар — сахарница перед тобой, — вспомнил я.

Теперь уже она кивнула мне в ответ. Снова отломила ложечкой небольшой кусочек. Снова, приоткрыв ротик и обнажив зубки, пухлыми губами взяла с ложки тортик. Сомкнула губки. Медленно пожевала. Поднесла чашку с чаем ко рту — снова раскрыла губки, мягко глотнула. Я тихо млел, замерев с ложкой в руках.

— А кроме "Спокойной ночи" тебе что-нибудь еще нравится? — наконец спросил я — есть в полной тишине мне почему-то было очень уж неловко.

Она задумчиво посмотрела на меня.

— "Самая обаятельная и привлекательная". Очень мне нравится. Смотрела раз шесть или семь.

Я согласился — фильм действительно хороший.

— А как-то довела Женю из группы! — вдруг вспомнила она, оживляясь с чашкой чая в руке. — Парни поймали меня, привязали к столбу, сняли босоножки, смазали мои пятки джемом и позвали его собаку Пейджа. Это была пытка на щекотки. Но я щекоток не боюсь, мне все равно.

И я тут же подумал — вот красивая высокая девушка, ей заводили руки за спину, привязывали руки к столбу, потом привязывали ее талию, возможно, еще и ноги... Мне стало почему-то очень уж горячо! Вот дебилы! — злясь, подумал я. — Привязывали такую девушку! И она ведь, наверняка, не сопротивлялась! И после всего этого она до сих пор одна! Как же это так?! Как так может быть?! — в каком-то странном возмущенно-возбужденном состоянии подумал я, представив, как я бегу за Ириной, которая — я точно знаю! — не будет сердиться на меня, если я ее схвачу! Вот я ее поймал, завел ей руки за спину, и она при этом полностью мне покорна и нисколько не сопротивляется! Потом я связываю ей руки за спиной — и она снова покорна, иначе я бы просто не смог ее связать! А потом я подвожу ее к столбу, ставлю на колени — чтобы иметь доступ к ее пяткам, привязываю покорную девушку к столбу, без какой-либо попытки к сопротивлению! Потом я снимаю с нее босоножки и начинаю намазывать на ее пятки джем! Да я бы после всего этого тут же на ней и женился! — подумал я очень уж сильно возбуждаясь от только что представленных картин. Вспотел даже. Дыхание участилось. Кровь ударила в голову.

Я решительно встряхнулся, испугавшись, что в какой-то момент просто перестану за себя отвечать!

— Ты сколько весишь? — решительно, и почему-то даже агрессивно, спросил я, возможно, чтобы выбить из себя последние образы и связанные с ними мысли. — Если это, конечно, не секрет.

— Не секрет, — улыбнулась она. — Пятьдесят четыре...

— Ну надо же! — воскликнул я. — Да я тебя запросто на руки подниму!

И она сразу же слегка напряглась, перестав улыбаться.

— Нет, я этого не люблю, — быстро покачала она головой, вся как-то съежившись. И мне вдруг на мгновенье почудилось, что к ней, наверное, не раз протягивались грубые мужские руки, от которых она решительно отделывалась, и у нее просто остался рефлекс от всего этого. Или это только почудилось?

Я промолчал и Ирина несколько напряженно разделась со своей порцией торта — я-то свой давно уже съел. Привычка с армии — есть быстро. И все оставшееся время любовался тем, как она ела тортик, красиво приоткрывая свой ротик, беря пухлыми губами кусочек, пережевывала, проглатывала, снова брала...

— Еще? — поинтересовался я.

Она отрицательно покачала головой, отодвигая от себя тарелку. Я встал, собрал чашки и блюдца, сложил их возле мойки и принялся по очереди ополаскивать их, складывая в мойку.

Ирина, присев на батарею, с удивлением посмотрела на меня.

— Не мой посуду, — наконец произнесла она, когда я уже ополоснул последнюю чашку..

— Я не мою, — улыбнулся я ей, тронутый такой заботой. — Просто мать в детстве, еще до школы, навесила на меня обязанность — мыть посуду, — принялся объяснять я. — И накопленный опыт быстро мне подсказал — если посуду сразу же ополоснуть, то потом ее мыть будет гораздо легче.

Взгляд Ирины стал задумчив. Но возникло такое ощущение, что думала она совсем не о посуде. Молча отвернулась.

Из зала донеслись Смоки — настала и их очередь: Вот кен ай ду? Или, как мы пели в старших классах, веселясь от алкоголя: Вод-ку найду! Я опустил в мойку последнюю чашку, выключил воду.

— У тебя есть Сандра? — вдруг спросила Ирина.

Я кивнул.

— Поставь, — попросила она, и это никак не вязалось с ее образом, который я за все это время себе напридумывал — ведь она до сих пор никогда ничего не просила у меня!

— Нравиться? — поинтересовался я, слегка растерявшись.

— Красивая очень! — в легком восхищении произнесла Ирина.

Я пожал плечами — странный подход к музыке! Но сходил в зал, перевернул катушку на другую сторону — сборка все-таки, чего только на ней не было! Нашел Сандру. Зазвучало что-то про Магдалину. Вернулся на кухню. Сел на батарею рядом с ней, вдруг решив, что сегодня я ее обязательно поцелую, иначе день будет потерян зря, и я потом всю жизнь буду жалеть об этом, так как эта встреча вполне может быть нашей последней! Но я все как-то не решался, не осмеливался. Волновался сильно. Решить — одно, а вот исполнить это — совсем другое дело! Да и как-то неудобно и некрасиво все это мне казалось. Она такая открытая, по-доброму улыбается мне, а я вдруг с пошлостями к ней полезу! Но ведь поцеловать ее все-таки надо! И я подбадривал себя: смелее — все равно с ней ничего не выйдет — целовать она не дастся — девочка хорошая, скромная, так что ты ничего и не потеряешь. Но почему-то было стыдно. И она, наверное, почувствовала мои мысли и желания — говорят, женщины владеют телепатией — так как почему-то вдруг отодвинулась на батарее на самый ее край. И от этого ее движения я вдруг решился.

— Извини, я тебя поцелую, — произнес я сухими губами, касаясь рукой ее плеча, и стараясь развернуть ее к себе. Наклонился к ее губам. В висках тут же дико застучало. Кровь бешено запульсировала. Но Ира резко отстранилась.

— Нет, нет, я не люблю этого, — поспешно и тихо произнесла она, напрягаясь и вместе с тем смущаясь еще больше.

Я нерешительно обнял ее за плечи. Но не тянул к себе, боясь быть излишне навязчивым.

— Только один раз, — произнес я сквозь какую-то дымку в сознании.

Она посмотрела на меня без какого-либо страха.

— Нет, не люблю, — снова сказала Ирина, глядя прямо мне в глаза с каким-то легким беспокойством и чуть заметным волнением.

Потом она вдруг открыто улыбнулась, и дымка тут же прошла, и я покраснел и быстро убрал руки. Пересел на табуретку.

— Какая-то напряженка у нас во взаимоотношениях? — глухо выдавил я, стараясь как-то оправдать в ее глазах свое поведение. — Не находишь?

— Нет, — совершенно спокойно покачала она головой. — Если бы так было, я бы сидела тихо-тихо и только бы слушала тебя. А ты бы, наверное, тоже молчал. Так бы мы и сидели вдвоем.

И я растерянно посмотрел на нее, поражаясь глубине ее восприятия данной ситуации — до такой мысли я бы ни в жизнь не додумался!

Но вот Сандра закончилась и зазвучал Мираж.

"Завтра улечу, в солнечное лето.

Буду делать все, что захочу!"

Пела певица таким грустным голосом, что всем становилось ясно — она совсем не хочет никуда улетать — не принесет это ей радости.

— Как тебе "Мираж"? — спросил я.

— Ничего, — равнодушно пожала она плечами, и я понял — эта группа ей совершенно безразлична.

— А мне его в армии вдолбили, — сказал я, несколько расстроившись за Мираж. — Представляешь, каждый день по утрам — подъем — еще не успел проснуться как следует, отойти от вчерашней беготни — и на тебе — на стадион — шесть групп, строем друг за другом — круги мотать, тридцать штук по четыреста метров. И все — под эту музыку. И так — два года. Как их слышу, сразу же вижу свет прожекторов в лицо, тесноту строя, темные подпрыгивающие силуэты впереди и крик командира части: "Шире шаг!". А кругом грязь, дождь, снег! И бежишь, высунув язык.

Я почему-то вопросительно посмотрел на Ирину, словно стараясь телепатией передать те картины, которые мучили меня два года и два месяца. И она ободряюще кивнула мне ресницами — продолжай, мол.

— Но, как говорили кадровики, зато и болеть не будешь! — почему-то радостно воскликнул я. — И я ни разу не простыл за эти два года!

— Молодец! — искренне похвалила она.

— Служу Советскому Союзу! — в шутку ответил я.

Она рассмеялась — уж больно комично получилось. Я смутился.

— Армейская привычка, — пояснил я. — Как-то был у друга, у которого телефон. Тот, что на Лазурной. Так вот, зазвонил телефон, я взял трубку и чисто на автомате произнес: Слушаю, старший лейтенант Ларионов. И на том конце тут же повесили трубку.

Ира снова весело рассмеялась, в то же время как-то странно посмотрев на меня.

Раз уж затронули армейскую тему, я сходил в коридор, взял с верхней полки свою фуражку, принес. Показал ей. Она взяла, стала ее почему-то с интересом рассматривать.

— А это что за дырка? — поинтересовалась Ирина, указав на шов на фуражке.

— Да так, зацепился, — отмахнулся я, не став ей рассказывать, как глубокой ночью в наряде я шел проверять караульное помещение, а заснувший на вышке пулеметчик спросоня даванул на гашетку. А пулемет почему-то был снят с предохранителя, и меня чуть не срезало размашистой очередью. Поначалу мне все это казалось довольно забавным эпизодом, и только на второй день меня начало потряхивать.

В общем, я постеснялся. Ведь это глупость на самом деле. Нечем здесь хвастаться. Как и моя медаль за поимку двух шпионов, которые, скорее всего были рядовыми разгильдяями, из чистого любопытства пробравшись за три ряда колючей проволоки на секретную территорию, благо брешь была в наличии. Впрочем, они, конечно, могли и прикидываться такими. И поэтому я при любых их резких движениях, был готов сразу же стрелять, падая на правый бок — как меня учили.

— Слушай! А давай я тебя сфотографирую! — вдруг предложил я, обалдев от собственной наглости. — Вот в этой фуражке?

Она задумчиво повертела фуражку в руках. Потом лихо напялила ее на себя, круто сдвинув на правый бок.

— А, давай! — сказала она таким тоном, что я невольно покраснел.

Радостно побежал (два шага от табуретки) за фотоаппаратом, который лежал в моем шкафу-секретере. Откинул столешницу — на ней я всю свою жизнь делал школьные домашние задания. Взял фотоаппарат (Смена 8М), в котором еще с армии осталась пленка — черно-белая, 65 единиц. Взял и вспышку. Включил свет в зале — чем больше света, тем лучше для фотографии — Ирина невольно зажмурилась, вытянул переноску, в которую подключался телевизор, воткнул в нее вспышку.

— Сядь поудобнее, — сказал я, глядя на лампочку зарядки аккумулятора вспышки — пока еще не мигает и , значит, надо немного подождать.

Ира выпрямилась на диване, перестав облокачиваться, изобразила серьезное лицо, поправила фуражку, расправила плечи и откинула голову так, что мне стало неловко — все это фотографирование показалось такой ужасной пошлостью! Но делать уже было нечего. Под ритмичные куплеты Миража я посмотрел в видеоискатель — фон однако не очень: половина кадра — светлый ковер на стене, а вторая половина — темный проем-вход в коридор. И что меня очень удивило — Ира вдруг принялась всячески кривляться и корчить мне рожицы.

— Передвинься вправо, — попросил я, несколько растерявшись от ее поведения. — И сиди спокойно. Сделай серьезное лицо, — добавил я. — Словно ты на посту, на границе.

— Не люблю сниматься, — ответила она, но все-таки послушно пересела на середину дивана, держа спинку прямо, и приняла серьезное выражение.

Я сделал несколько кадров, и с каждым кадром напряженность между мною и Ириной почему-то только нарастала. Она позировала все более и более скованно, хотя и послушно принимала те позы, о которых я ее просил. Я постарался побыстрее закруглиться с фотографированием, чтобы не перегибать палку. Отключил вспышку. Положил фотоаппарат на секретер, к книгам. Прошел мимо Ирины — она вопросительно-напряженно посмотрела на меня. Выключил свет в зале — так мне было гораздо удобнее и спокойнее — почему-то при свете я ощущал себя совсем уж неуверенным пацаном. Сел, волнуясь, на диван рядом с ней — она слегка отодвинулась, возможно, также заволновавшись. Я сидел как дурак и молчал, ожидая медленной композиции, которая вот-вот должна была вскоре начаться, и в то же время боясь, что возникшая напряженность испугает ее. Но я не знал, как избежать этого! Молчала и она, волнуясь руками. Наверное, женщинам больше дано, чем нам, мужчинам, и они лучше понимают сложившиеся ситуации.

Наконец меня осенило и я подошел к секретеру, вытащил сверху пачку фотографий с офицерских сборов. Вернулся к дивану.

— Хочешь посмотреть, как я выглядел? — предложил я, протягивая ей пакет и снова включая свет.

Она молча взяла, вытащила фотографии, как-то быстро и без особого интереса просмотрела их все. И я сначала не успевал комментировать, а потом просто замолчал. Вернула. Я положил пакет на место. Снова выключил свет, сел на диван.

Подходила к концу последняя песня Миража. А ведь можно было под нее потанцевать, вдруг подумалось мне. Стало жарко — ведь это действительно была мысль! Но... Мираж уже подходил к концу — поздно уже вскакивать! Перемотать обратно? Смешно. Впрочем, дальше будет тоже медленная композиция. По крайней мере — от начала и до своей середины. Надо только немного подождать, и потом я ее приглашу. И эта мысль не давала мне покоя. И сердце застучало от назойливой, словно муха, мысли, постоянно прокручивающейся в голове — надо пригласить ее на танец. Вполне культурный повод, чтобы обнять девушку за талию, ощутить ее в своих руках, плотно прижать ее к себе!.. Иначе ты потом всю жизнь будешь жалеть об этом! — подумал в волнении я. — Губы пересохли — в какой уже раз! И почему-то не верилось в это. В то, что я смогу обнять ее и прижать к себе! Почему-то был уверен — откажет. И от всего этого сердце стучало еще сильнее.

И вот, наконец-то, зазвучала долгожданная медленная композиция — Дип Перпл, Апрель. Конечно, в нем нет четких танцевальных ритмов, поэтому и танцевать под нее несколько проблематично, но и все же это была медленная композиция — по крайней мере в первой ее части. И я надеялся, что об этой музыкальной особенности Ира не знает.

Я неожиданно для себя с огромным трудом поднялся с дивана, слегка покачнувшись от волнения. Повернулся к Ирине. Она, насторожившись, вопросительно посмотрела на меня. Я по-гусарски согнул одеревеневшую шею, протянув левую руку.

— Можно пригласить тебя на танец? — хрипло выдавил я, волнуясь еще пуще прежнего.

Она задумалась. Я замер в мучительно-томительно ожидании. Ирина поднялась с большой неохотой. Подала свою руку. Мы прошли на середину зала — два шага от дивана. Неловко повернулись друг к другу. Музыка не ясно какая. Она взялась было танцевать быстрый, но я обнял ее, переводя на медленный, неуверенно положил левую руку ей на талию — ладонь обожгло теплом ее тела. Собрался было и правую положить, но она тут же приглашающе протянула мне свою левую руку. Пришлось взять ее. Медленно, очень медленно, мы закружились. Фактически — просто топтались в полумраке зала, освещаемые только светом из кухни. Меня слегка поразило, что движения у нее какие-то торопливые, угловатые. Волнуется? Боится чего-то? Чего? А когда я слегка отстранился от нее и посмотрел ей в лицо — поразился ее взгляду. Смотрит словно сквозь какую-то пелену, мглу, полиэтилен.

Через какое-то время я все-таки высвободил правую руку и решительно, и вместе с тем ужасно боясь последствий, положил ей на талию. Она не возражала. По-крайней мере промолчала. И это взволновало меня еще больше! Через пару танцевальных движений я вообще прижал ее к себе, балдея! Ощутил волнующее тепло от ее шейки... Упругость груди....

Во время танца она ничего не говорила. Молчала. Я тоже молчал.

И когда музыка стала убыстряться, Ира остановилась, озадаченная — как дальше-то танцевать?

— Давай — через такт, — шепнул я ей на ушко, наклонившись близко-близко к ее лицу и фактически касаясь губами ее щечки, и от этого смелея все больше и больше! Сейчас мне казалось — любые проблемы по плечу!

И она покорно продолжила, правда, немного отстранившись от меня. Танцевала она скромно, на расстоянии, положив свои руки на мои руки, а не мне на плечи. В танце была послушна. Куда я ее вел, туда и шла. Если начинал ее слегка крутить, она подчинялась. И я свободно перекладывал свои руки с ее талии на ее лопатки и обратно, и даже — один только раз! — опустил свои руки на изгиб ее бедра, и тут же вернул обратно, на талию, не дожидаясь ее возмущения. Впрочем, его и не последовало. И я снова решил попробовать поцеловать ее — вдруг она уже передумала?

Вскоре у "Дипов" началось что-то невообразимое, под что танцевать было просто нереально, и Ира остановилась. Остановился и я, прекрасно понимая все это.

— Знаешь... — вдруг склонилась она ко мне — наверное, чтобы сквозь грохот тяжелого рока я смог услышать ее.

Глаза ее блеснули в полумраке. И это, почти интимное, движение сильно взволновало меня.

— Ты в каком году школу закончил? Никак вспомнить не могу.

— В 78. 10А, — почему-то торопливо ответил я, на самом деле готовясь к совершенно другому, чему-то волнующему и интимному. — Где Подчепаев, Кудеев, Мандрикян...

— А-а-а! — загадочно протянула она.

Я подождал продолжения, но оно так и не последовало. Мне стало неловко стоять на середине комнаты и без всякой уважительной причины держать ее за талию.

— Спасибо за танец, — наклонил я голову, отходя на полшага.

За талию проводил свою партнершу до дивана — снова два шага.

Она села, молчаливая и серьезная. Сосредоточенная. Да и я чувствовал себя почему-то очень уж неловко. Пристроился на табуретке напротив Ирины — хотелось ее все время видеть перед собой. Взял ее за руки, которые она держала на своих коленках. Поглаживал и ее пальцы и ее ноги заодно — сквозь толстые теплые чулки. Она смеялась одним глазами, плотно сдвинув коленки и крепко прижимая руками платье к ногам.

— На практике были как-то раз, — вдруг ни с того, ни с сего начала рассказывать она. — Казах один замуж меня позвал. Я, конечно же, отказалась. Он: "Мол, у нас принято воровать невест. И если девушка провела ночь в доме парня, то уже считается его женой". А как-то со своим братом подъехал ко мне на мотоцикле: Покатимся? — Ну, прокатимся. — Взяли и увезли. Заперли в комнате. Всю ночь посидела. Мне на их обычаи наплевать.

Я украдкой посмотрел на нее, видя, что она вся погрузилась в воспоминания. Промолчал.

— Рабочий один был. Доводил все меня. — Она вдруг посерьезнела, напряглась. — Как-то все уехали. Мы с ним вдвоем на двое суток остались. Днем он человек, как человек, еду приготовит, я отосплюсь, поем. А как стемнеет... Подрались, короче. Я бороденку ему повыщипывала. Двое суток просидела в каморке с рацией, держа ракетницу в руках, да еще карабин под нарами. А раз задремала — в пять утра он как заорет под дверью: "Падла, я тут столько сижу, а ты дрыхнешь! А мне в шесть на связь выходить!". — А потом приехал вездеход начальника. Я бегу, кричу: "Саныч, я с этим козлом не буду работать!". А он сзади кричит: "Я с этой дурой больше не останусь!". Саныч посмотрел на его бороденку и все понял. — Ира быстро, украдкой, покосилась на меня. — Это, кстати, был единственный не уголовник, остальные рабочие все сидели, и все — нормальные парни.

Она снова посмотрела на меня и я пожал плечами — бывает.

— Один из них как-то подошел ко мне, — продолжила Ирина. — И говорит: "Хочу с тобой время провести". Я: "Нет. Проводи с кем-нибудь другим". Он и ушел спокойно. И все на этом. Вообще, мне все равно — кто, лишь бы ко мне хорошо относился и за спиной ничего потом не говорил.

Она загрустила от воспоминаний. Мне стало ее очень-очень жалко.

— Не грусти. Давай шоколадку дам. — И я потрогал ее за коленку, закрытую толстыми шерстяными чулками, внутренне от этого прикосновения заволновавшись еще больше.

— Давай, — легко согласилась она.

Я сходил на кухню, принес остатки шоколадки "Аленка". Подал ей. Снова сел напротив, глядя прямо на нее.

— Ну что ты так все смотришь? — несмело улыбнулась она мне.

— Хорошая ты девчонка, — невольно вырвалось у меня, подчиняясь колдовству ее глаз, странно блестевших в темноте.

Ирина засмеялась, отводя глаза в сторону и развертывая хрустящую золотинку.

— Со мной в перегляд трудно играть, — добавила она, острыми зубками откусывая маленький кусочек.

— Да я с тобой поиграл уже в автобусе, — улыбнулся я в ответ. — Ты там быстро сломалась.

— Я с незнакомыми не знаю, как себя вести, — засмеялась и она.

И мы вдруг замолчали и принялись просто смотреть друг-другу в глаза. Она то брови приподнимает, то серьезна, то улыбается, то язык покажет, то просто бровями пошевелит. Я спокойно сосредоточен, то улыбнусь, то головой покачаю на ее мимику — хороша! Она смеется! Мне приятно, спокойно так. Только все шатко, ой как шатко! Надо срочно отрабатывать игровой тип.

— Я вообще-то тихая, но если разозлят... — вдруг сказала она, наверное, устав от игры в перегляд. Или испугавшись ее. — Я с вездеходчиком часто ездила — хороший парень. А один начальник при всех про нас с ним мне такое сказал!... И все матом! Я бегом к вездеходу — схватила карабин, зарядила, стрелять его, урода, хотела! Народ сбежался! Он милицию вызвал. Разбирали...

— И как? — растерянно спросил я. У меня тоже в армии была ситуация, когда я готов был стрелять в людей. Но то была граница!

— Извинился. Замяли, — просто ответила она, снова как-то странно посмотрев на меня. Может, ей хотелось увидеть как я отреагирую на все это? Я ей сочувственно улыбнулся, снова не зная как себя вести.

Это все происходило, когда я был в армии, — отрешенно подумалось мне.

— А в автобусе, когда мы с тобой ехали, — продолжила она, все также странно улыбаясь. — Смотрю — такой наглый молодой человек напротив! Поспешно намекнула ему про номер телефона, чтобы он его узнал и отвалил. Думала — совру. А он почему-то даже и спрашивать его не стал. Я и озадачилась!..

Она говорит все это, а я смотрю, не отрываясь, откровенно любуясь — так мне хорошо! Иногда, правда, отвожу свой взгляд, чтобы не быть слишком навязчивым — пристальный взгляд и неприятен и подозрителен.

— Сижу как-то, в каморке, курю, — продолжила она без всякой паузы. — Я вообще-то не курю, а покуриваю. Все это знают — мать, преподаватели... А тут заходит один и матом: "мол, она еще и курит!". А кругом — мужики. Я ему так холодно-спокойно: "Я тоже могу матом ответить". Он и заткнулся. Мужики ржут! Такой балдеж!

Я непроизвольно покачал головой.

— А один раз, когда мы жили на Алтае, в комнате, — продолжила она уже в каком-то безнаказанном азарте воспоминаний. — Протопила печку. Спать легла. А потом глаза открываю — а вокруг больничная палата, врачи возле меня столпились. Оказывается, ночью печная труба засорилась, надо было заслонку совсем не прикрывать, а я слегка прикрыла — холодно было. Вот и угорела. Хорошо, вскрикнула. Соседи услышали, дверь выломали. Врачи сказали — еще два-три часа — и все...

Я невольно посмотрел на нее. Вот оно как все в жизни происходит! Не было бы соседей — не сидел бы я сейчас с такой девушкой с красивым именем Ирина. Вообще бы ее не знал. Впрочем, тут же подумал я, повернулся бы в армии тот инцидент по-другому — было бы наоборот, не сидела бы она сейчас со мной. Качели...

— Как мне потом рассказали, — увлеченно продолжила она, заблестевшими глазами глядя куда-то сквозь сервант. — Когда очнулась, врач участливо спрашивает меня: "Ну что же ты так, Ирина? Как тебя угораздило?". А я его тогда послала. — Ира печально улыбнулась, явно жалея об этом. — Хороший был доктор. Все мои капризы исполнял. Не хочу уколы три раза в день — не ставят. Сначала ставили два, а потом и вовсе прекратили. Горячий укол — тоже отказалась.

Зазвучал Дорз — тоже, в принципе, медленная композиция.

— Давай потанцуем, — снова предложил я, пытаясь развеять возникшую грустинку.

— О, нет! — энергично покачала она головой. — Я больше не хочу! Не люблю танцевать, — снова отрицательно покачала она головой.

— Давай! Не каждый же день приглашать тебя в гости! — настаивал я, помня ее талию под своими руками, и ее плечи — очень уж хотелось испытать это снова!

Она вздохнула. Встала.

— Но только — последний раз,— как-то даже холодно попросила она, и я тут же был готов отказаться вообще от всего — от танцев, от встреч... Но вовремя удержался. Она встала первой. Я — за ней. Взял ее за руку. Отступил от дивана. Она сурово повернулась ко мне, не глядя мне в глаза. Предложила свои руки. Я взял ее правую, а свою правую долгожданно положил ей на талию.

Танцевали молча. Она чуть склонилась к моему плечу, думая о чем-то своем. Я фактически замер в танце, получая огромаднейшее удовольствие от одного того, что я к ней прикасаюсь.

Но вот композиция закончилась, началась следующая.

— Еще? — предложил я — так не хотелось выпускать ее из своих рук!

Но она, сурово-настороженная, отрицательно покачала головой. И я, естественно, тут же убрал руку с ее талии. Держа за левую руку, проводил до дивана. Ира села в самый угол, ближе к проходу. Я сел на табурет напротив нее..

Молчали какое-то время. И снова что-то странное пролегло между нами. Я волновался.

— Вспомнила школу, — вдруг сказала она. — Раз стою на дежурстве — сопливая еще — первый или второй класс...

И я тут же вспомнил дежурства, которые в те времена заводили, потому-что технички мыли школу с утра и дежурные не пускали все это время школьников, держали их в холе перед гардеробом. А также следили за порядком на переменах, чтобы дети не бегали, ну и так далее.

— Один маленький нагло шмыг мимо меня, — радостно говорила Ирина. — Я его хвать за шиворот: "Куда, мелюзга, лезешь?". Он поворачивается — такая мужицкая рожа! Он меня узнал: "О! Вроде соседка. Бить неудобно". И проехал дальше. А мне стыдно стало.

Я тут же припомнил этот случай, так как стоял неподалеку в ожидании, когда начнут пропускать, и потом с парнями долго смеялись над этим. Вот, мол, мелюзга какая наглая пошла! Ничего не боится! Смеялся и главный герой этого эпизода — Женька — у него не было обеих ног и он учился в моем классе. Я попытался вспомнить ту девчонку и не смог — второклассница, пигалица — помнил только что очень уж длинная была, что удивило, так как все остальные дежурные были полной мелюзгой.

Я вдруг встал и пересел на подлокотник дивана — рядом с Ирой. Она слегка напряглась. Взяла с табуретки мелкие остатки шоколадки, неуверенно отломила дольку, положила себе в рот.

— Ты красивая, — произнес я, краснея от того, что говорю полную глупость.

Она ничего не ответила и даже не посмотрела на меня, напрягшись еще больше.

Протянул руку, чтобы поправить прядь ее волос, а заодно — дотронуться до ее лица. Мягко поправил волосы, пальцами осторожно погладил ее ушко, провел по нежной щечке. Она молчала, не отстраняясь и не убирая моей руки. На меня по-прежнему не смотрела, напряженная.

— Тип лица у тебя нестандартный, — снова зачем-то сказал я — наверное, чтобы оправдать свои действия?

Провел пальцами по ее бровям, векам, по подбородку. Шейку погладил. Вторую руку подвел и чуть потянул Ирину к себе. Она не сопротивлялась, держа в руке шоколадку. Так и застыла.

Может, поцеловать, не спрашивая ее разрешения? — обожгло меня. И я тут же представил, как молча наклонюсь и прикоснусь к ее губам — аж жарко стало! Но не решился — сказала же ведь уже один раз! — вдруг обидится и уйдет, и не пожелает больше встречаться? Да и не в поцелуях счастье. Я вдруг понял, что мне просто достаточно видеть ее, разговаривать с ней...

Снова погладил ей шейку, скулки, мягкие нежные щечки, пальцами провел по ее пухлым губам и она в шутку дернулась, пытаясь укусить меня за палец — пришлось резко отдернуть руку.

Я ненароком глянул на будильник на телевизоре — Однако! В этот момент мне и в голову не пришло, что она ведь живет с родителями, что они наверняка волнуются, переживают что ее все еще нет, а уже очень поздно, наверняка места себе не находят — вдруг убили? вдруг — изнасиловали и убили? вдруг — сейчас до сих пор насилуют? а потом — убьют?

— Ты как со временем? — на всякий случай спросил я — я-то мог и не спать всю ночь — так мне было хорошо! Но вот ей все-таки на работу!

— Да я вообще-то не ограничена, — ответила она и тоже посмотрела на будильник, и вздрогнула. — О, уже без десяти двенадцать! А мне завтра в шесть вставать!

И она решительно направилась в коридор. Я грустно поплелся за ней следом.

— Не провожай, сама дойду, — сказала она, нагнувшись и обувая сапоги.

— Ну конечно! — невольно воскликнул я. — Время-то сколько? Вдруг какие-нибудь уроды?

Молча, в полной тишине, оделись (я подал ей плащ, придерживая за спиной). Взял на всякий случай зонтик — погода уж больно мерзкая целый день. Вышли из квартиры на темную лестничную площадку. Я стал закрывать ключом дверь. Она покорно ждала. Потом также молча стали спускаться. И опять — она впереди меня. И я все глядел на нее на каждом повороте лестницы — лицо в профиль, соблазнительную фигуру, — и все никак не мог наглядеться.

Вышли из подъезда. На улице на улице было холодновато. Пар из рта. Вовсю моросил противный промозглый дождь. Стоя под подъездным козырьком, я раскрыл свой зонт. Накрыл им Иру (в большей степени) и себя. Подставил свой локоть. Она молча взяла меня под руку. Вышли из под козырька, дружно спустились по ступенькам, и также дружно пошли коротким путем — по мокрому асфальту вдоль девятиэтажки Столетова-2, где лампочки горели только над двумя подъездами из шести. Молчали. Вскоре выяснилось, что зонтик для двоих маловат — ледяная вода заливала мне за шиворот — и я решительно обнял ее за талию, плотнее прижав к себе.

Но вот девятиэтажка закончилась и мы вступили в полосу сараек и деревянных бараков.

— В моем детстве здесь было гораздо больше деревяшек, — вдруг стал рассказывать я, вспоминая. — Дойти до Макаренко — это была такая большая проблема! Из-за бараковских пацанов. А в этих сарайках держали всякую живность — кур, свиней, гусей... Один раз, мне было лет семь, резали свинью прямо на улице, так она верещала, словно ребенок! Причем верещала чуть ли не полдня. Причем слышалось даже в квартире за закрытой дверью. И все это время мне так было жутко! — я посмотрел на Иру и она сочувственно мне кивнула. — Наверное, кровь ей выпускали, — добавил я, вспомнив родню из Губкина, которые жили в частном доме, держали кроликов, и на наш приезд резали одного — так он также верещал, как ребенок, и тоже — очень долго. И это было ужасно. Этого кролика мы с матерью есть не смогли.

Пройдя жалкие остатки бараков мы с Ириной вышли на пустынную и тоже темную улицу Макаренко. Пересекли ее по большой диагонали, направляясь в сторону дома Ирины.

— Какие у тебя планы на выходные? — наконец спросил я.

— В субботу еду на Затулинку, с ночевкой. А в воскресенье — не знаю, — пожала она плечами.

— В воскресенье во сколько тебе позвонить? — тут же поинтересовался я.

— Не знаю, — снова равнодушно пожала она плечами, и этот ее жест сильно задел меня. — Я не люблю ничего обещать. Не знаю, когда приеду с Затулинки.

— Может, тогда сама зайдешь? — с маленькой надеждой спросил я. — Адрес ведь знаешь.

— Нет, — снова покачала она головой.

— Почему? — несколько растерялся я.

— Это не мой метод, — спокойно ответила она, глядя прямо перед собой. — Не в моих правилах... Не звонить, не заходить.

Закончив фразу, она повернулась и внимательно посмотрела на меня.

— Не люблю навязываться, — пояснила Ирина.

— Не всегда, когда звонишь, навязываешься, — возразил я.

Она покачала головой.

— Я звоню только по делу.

И я не нашел, что ей еще сказать на это.

— Кстати, когда зазвонил телефон и отец подошел к нему, я сказала, что меня нет дома, но он не услышал.

Я снова не нашел, что ответить на это, глубоко задумавшись над ее словами.

Подошли к ее дому. Направились к ее подъезду. Я посмотрел на дом напротив. Там жила одна девочка, с которой я дружил в десятом классе. И я вдруг тоже решил вспомнить про своих девушек — не все же ей одной вспоминать?!

— Вон в том доме, — кивнул я, — жила одна девочка — целый год дружили в десятом классе. А она вдруг сразу же после школы вышла замуж за другого.

— Год — это срок в наше время, — откликнулась Ирина. Видно было, что это упоминание ей не очень-то понравилось. — Я со своими знакомыми более трех месяцев не поддерживаю отношений, надоедаем. Говорить больше не о чем, скучно. Особенно, когда каждый день видишься.

И я тоже загрустил.

— Выходит, нам осталось встречаться еще два месяца и двадцать пять дней? — невольно вырвалось у меня.

Ира вдруг весело рассмеялась.

— Да, наверное, — улыбнулась она каким-то своим мыслям.

И я только криво усмехнулся, не видя никакого продолжения. Еще метров пять прошли в полной тишине.

— Я как-то легла в час ночи, — снова начала она, видно стараясь заполнить паузу. — А в два часа дня — проснулась. Итого мой рекорд — девятнадцать часов сна. — Она улыбнулась, открыто посмотрев на меня. — Вообще я поспать люблю, — добавила Ира, снова, и как-то по-детски, улыбнувшись.

— Это болезнь каждого студента, — натянуто улыбнулся я в ответ — упоминание про сон почему-то также покоробило меня, почему-то промелькнуло — с кем сон?

— А как-то в техникуме издали указ, — тут же радостно продолжила Ира, явно что-то вспомнив интересное, — запретили курить внутри и на улице в радиусе пятидесяти метров. А техникум у нас маленький — подвал и два этажа. Всего двенадцать аудиторий! Народу мало, все друг друга знают. Иду как-то на занятия, вижу, парень один, весь приодет по фирме, причесон модный, и с совочком и веником собирает мусор. "О, тебе идет!" — восклицаю я. Постояли, поржали. Так весело было!

Я меланхолично кивнул, вспоминая, как десятиклассником в восемь утра зашел в пустой магазин и остолбенел — так как лестницу на второй этаж мыла высокая девушка, на высоченных каблуках, с пышной копной хорошо уложенных волос, в ярком макияже, в платье с глубоким декольте. В тот момент я, конечно же, просто растерялся от такого несоответствия, ничего тогда не понимая. И только потом, года через два-три, поумнев, сообразил, что я такое увидел.

И вот мы подошли к ее подъезду. Ирина, как-то неуверенно кивнув мне, тут же направилась к дверям.

— Иринка, так когда увидимся? — остановил я ее, дернувшись следом.

Она послушно обернулась, останавливаясь.

— Даже не знаю, — произнесла Ира, спокойно глядя на меня. — Рабочий день не нормирован.

— Я тебе в воскресенье в семь позвоню, — предложил я, подходя и останавливаясь рядом.

— Позвони. Но скорее всего — тоже придется на работу выйти, — снова пожала она плечами, стоя возле подъездной лестницы, и у меня возникло такое ощущение, что она явно чего-то ждет!

Я кивнул — снова неопределенность в наших отношениях.

— А когда лучше? Вторник, среда, пятница? — спросил я, озадаченный — она точно чего-то ждет, или мне это просто кажется? Или просто ждет, когда же, наконец, я ее отпущу?

Ира слегка задумалась, смешно сморщив носик, и мне сильно захотелось его поцеловать.

— В понедельник позвони, — наконец произнесла она, явно собираясь уходить.

— Во сколько? — снова попытался задержать ее я.

— Я, обычно, в семь уже дома бываю, — снова остановилась она.

— Хорошо, в восемь, — с надеждой согласился я, расстроенный своими предположениями — чего она ждет.

— Ну пока, — произнесла она, направляясь к своему подъезду.

Я тут же метнулся за ней — вдруг я прав в своих предположениях?!

— Ира! — окликнул я. Она тут же обернулась. — Можно тебя поцеловать? — беря ее за руку, произнес я решительно, в душе очень сильно боясь — ведь уже сколько раз за сегодня я повторял эту фразу, и все безрезультатно. Может, наконец, на прощанье она смилостивиться? Может, именно этого она и ждала?

Ирина странно улыбнулась. Мягко покачала головой.

— Не надо, — снова сказала она.

Я взял ее руку, задержав у подъезда. С надеждой смотрел в ее лицо. Она только улыбалась.

— Не стоит, — снова сказала она.

И я покорно отпустил. Выдавил из себя, стараясь выглядеть веселым:

— Извини.

Она ничего не ответила. Развернулась, поднялась по ступенькам. Я смотрел ей в след. На то, как она входит в подъезд, как в полураскрытую подъездную дверь видно, как она поднимается на первый этаж. Вот она повернула налево, поднимаясь выше. И исчезла. Я еще зачем-то немного постоял, прислушиваясь к удаляющимся шагам. И когда они совсем-совсем затихли, я постоял совсем еще немного — вдруг послышатся крики о помощи? Но криков никаких не было, а наоборот — где-то в глубине подъезда глухо щелкнул замок входной двери. Вот и все. Я повернулся и медленно-медленно побрел домой по темному пустому четвертому участку.

Грустно направился по той же самой дороге, по которой еще совсем недавно шел веселый и радостный, обуреваемый светлыми чувствами. Но только уже в обратном направлении. И вот я шел, и мне казалось странным, что было время, когда на этом самом мокром асфальте царила радость и возбуждение!

Медленно по ступенькам поднялся на пятый этаж. Дома принялся меланхолично наводить порядок. Сначала прибрал в квартире, расправил диван, застелил себе постель. Потом вымыл пепельницу, почему-то испытывая какие-то странные ощущения — ведь совсем недавно она касалась этой пепельницы своими руками! И, значит, я сейчас словно касаюсь рук Ирины!

Она не просто красива — она слишком красива, — думал я при этом. — Причем, это касается не только внешности, а гармонии в целом — внешность, поведение, манера держаться, внутренний мир, воспитание...

Вот только интересов ее совсем не понимаю. С музыкой у нее какие-то странные критерии. Все ее рассказы — как балдеют ее знакомые, как ее бьют, как весело со случайными знакомыми, как они пили. Если это действительно так, то очень жалко — девчонка хорошая такая, симпатичная, фигура нормальная, стройная. Просто, наверное, ее окружение — двор, техникум, работа — наложили на нее отпечаток — все эти вездеходчики, рабочие, изыскатели...

А может — завязать? — вдруг подумалось мне, и какой-то холодок пробежался по душе. — Все равно ведь ничего путного не выйдет. Такие ощущения, что она просто ждет прихода любви, но не зная, что это такое, пропускает ее мимо. Ей все кажется — это пока не то... Легко сходится, много знакомых, но относится к ним просто, раскованно, по-свойски. Так и живет. Считает, что все еще впереди, жизнь только началась — гости, друзья, поездки, знакомые на каждом шагу — все по-своему интересны, но потихоньку сливаются в одну кучу. Все нормально — жизнь только началась, вперед...

Я невольно вздохнул. Мысли скакали с пятое на десятое, никак не желая выстраиваться во что-то логически завершенное. Впрочем, я и не пытался их выстроить, покорно отдавшись хаосу в голове.

Словечки ее явно блатные, чувствуется компания. И все это на фоне наивности, мягкости, боязни обидеть, искреннего интереса к жизни, ко всему новенькому... Явный контраст между ее словами и поведением. Хотя, возможно, я и ошибаюсь.

Однако, сегодня она быстро с работы приехала. Ненормированный рабочий день.

А с деньгами, как я раньше думал, проблем у нее никогда не было — родители всегда помогали и помогают.

Наверное, ей неизвестны такие понятия, как тоска и скука. А может, она просто относится ко мне, как к брату? Возможно даже — младшему? Ведь известно, что девочки взрослеют быстрее мальчиков. И в ее девятнадцать лет не факт, что она младше меня.

Красивая. Интересное личико. Только что-то бьют ее часто, судя по ее рассказам — да и рассказывает она об этом без тени какого-либо смущения.

А еще — отношение ко мне... Какое-то странное. И мне на самом деле совсем не надо прикидываться перед ней этаким интересным красавцем. Лучше быть страшным, чем смешным. И лучше быть смешным, чем жалким.

А раз меня ни о чем не спрашивает, значит ей неинтересно. И вообще не понятно, зачем она со мной встречается? Ведь встречи должны что-то давать! А что ей дают они? Узнать бы это.

Вообще, быстро знакомится, быстро дает телефон.

Такое ощущение, что все ее рассказы — больше бравада. Не похожа она на то, что о себе рассказывает.

И в разговоре у нее часто пьют.

Что меня в ней удивляет, то это совершенно спокойно и естественно ее связывают, трясут за ноги, насильно кормят арбузами и так далее.

А к тебе она ни в жизнь не зайдет, — вдруг подумалось мне. — Разбежалась, как же! Найдется и тебе замена.

Она все режущие слух слова произносит естественно, таким тоном, словно рядовые, и звучат они в ее устах почему-то не так резко. Причем ее вид совсем не говорит о том, что она в состоянии выпить целую бутылку.

И за все это время задала мне всего только два вопроса: Когда школу закончил, и где мать, когда зашла в дом. Не любопытная? Или я ей настолько неинтересен?

И в то же время заметь — сколько раз ей звонил, она всегда была дома.

И я вдруг почему-то стал уверен, что она в пятницу и в субботу ждала моего звонка. Особенно в пятницу. Думала, по крайней мере, обо мне. Я вздохнул и поморщился. — Лишь бы не смешно выглядел в ее глазах с этими дурацкими поцелуями. И что я к ней привязался? Одной попытки вполне было достаточно! Впрочем, я знал ответ на этот вопрос: уж больно хотелось!

Я с каким-то умилением доел рыбьи ребрышки, которые мне оставила Ира. И потом мучил свой дневник до двух часов ночи.

Хоть на ряду с радостными эмоциями в этот день было и очень много сомнений, но, тем не менее, эта ночь, наверное, была единственная за последнее время, когда я упал на постель и мгновенно уснул. И спалось мне как-то хорошо, легко и невесомо...

Глава 6.

В пятницу утром я проснулся в очень прекрасном настроении и наконец-то сделал зарядку — отжался тридцать раз на кулаках, покачал пресс — зацепился пальцами ног за диван. Десяти килограммовые гантели, солдатская мельница, груша, которую я колотил и ногами, отрабатывая прямой и боковые удары...

Вспотел. Забрался в чугунную ванную под контрастный душ. Холодная вода взбодрила, придав дополнительной энергии.

Выглянул в окно — очистившаяся было земля опять покрылась снегом. Полностью. Интересно, подумал я, стоит только встретиться с Ириной, как на следующее утро — зима.

Встреча прошла, и опять на меня накатило какое-то неудовольствие от нее — от встречи, то есть. Какой-то неприятный осадок. Вспомнилось, что она вскользь заметила, что когда зазвонил телефон и отец подошел, она сказала, что ее дома нет, но он не услышал и позвал ее. Пришлось, мол, идти. Зачем это она мне сказала? А мои фотографии с офицерских сборов, которые показал ей, она просмотрела очень быстро, не удосуживаясь отыскать меня в групповых снимках — наверное, было неинтересно.

Делать снова было нечего и я решил отнести документы на работу. Снова надел зимнюю шапку и теплую куртку. Сходил в МСУ-70. Сдал все необходимые документы — трудовую книжку, паспорт, военный билет (теперь уже — офицера запаса), диплом НЭТИ. Поболтал немного с мужиками, рассказал, как там в армии на Западной Украине.

Вернулся домой. И мне вдруг очень сильно захотелось проявить пленку и напечатать Ирину — хоть таким образом снова ее увидеть, снова ею полюбоваться.

Взял фотоаппарат — осталось еще шесть кадров, но очень уж не терпелось проявить пленку. И я, выйдя на балкон, быстренько (холодно все-таки) поснимал пейзажи — пятиэтажки, почти до крыш закрытые тополями, ветки которых густо усыпаны снегом, и все это на фоне многочисленных труб НЗХК и ТЭЦ-4, выпускающих густой черный дым. Но все равно — пленка не кончалась и я плюнул на это дело.

Взял бачок для фотопленок. Пошел в ванную. Сел на коврик, разобрал бачок, аккуратно разложил детали компактной кучкой. Выключил свет. Плотно закрыл за собой дверь — на задвижку. Дополнительно кинул на пол полотенце, прикрывая довольно просторную щель под дверью. Шаря руками по коврику, нашел разобранный бачок. Присел. Также в темноте на ощупь вытащил пленку из фотоаппарата, на ощупь же нашел бобину проявительного бачка, с пленочного цилиндра снял одну из крышек — чтобы пленка легче вытаскивалась, вложил пленку в цилиндр, вытянул у пленки язычок подальше, вставил его в бобину, намотал пленку. Вставил бобину в бачок, закрыл крышкой, провернул по часовой стрелке, чтобы крышка плотнее закрылась. Все, теперь можно включать свет.

Открыл дверь — в полной темноте гораздо сложнее найти выключатель. Включил. Поднял с пола бачок. Поставил его в раковину.

Сходил в зал за пакетиком с фиксажем и проявителем — хранились в левом нижнем ящике моего секретера. Развел проявитель в воде, в литровой банке. Тщательно размешал — а то пленка проявится неравномерно. Посмотрел на упаковке — сколько времени требуется на пленку в 65 единиц — пять минут. Залил проявитель в бачок, тщательно покрутил бобину за выступающую сквозь отверстие в крышке ручку — чтобы проявитель равномерно распределился по емкости. Засек время по наручным часам — пять минут. Занялся фиксажем — вскрыл пакет, растворил его в другой литровой банке.

Мучаясь и не находя себе места, с трудом дождался отмеченного времени — до того мне хотелось снова ее увидеть, пусть даже на фотографии! Да пусть даже на негативе! Вылил проявитель в раковину, повернул вентиль с холодной водой, сунул бачок под струйку — вверху бачка есть специальное отверстие для этих нужд. Долго и тщательно полоскал пленку от проявителя, вращая бобину ручкой. Потом слил остатки воды. Потряс бачок, держа его вверх ногами, чтобы вытрясти последние капли. Залил фиксаж, снова покрутил бобину. Засек время. Все — можно отдыхать.

Через пятнадцать минут тщательно промыл бачок. Снял крышку. Вытащил бобину. Прищепкой зацепил выступающий кончик пленки за бельевую веревку над ванной, и пленка сама размоталась вниз. Чтобы пленка не скручивалась и не прилипала сама к себе, на ее нижний кончик навесил аж три прищепки. Все — пленка выровнялась, я в нетерпении тут же принялся разглядывать негативы, причем, только те, на которых была Ирина.

А потом, готовя себе обед, я случайно выглянул в окно. И надо-же — Ира идет по противоположной стороне улицы! Быстрым шагом. Высокая и тонкая такая! Ух, а какая у нее походка (явно на высоких каблуках)! Как она гордо держит спинку и голову, слегка подавшись назад! Как она грациозно переставляет свои длинные стройные ножки! С ума сойти можно!

Ест мороженое. Я замер в надежде — сейчас вот посмотрит на мои окна, и я ей помашу. Но она все шла, и по сторонам не смотрела. Должно же ей быть любопытно, где она была накануне?! — мелькнуло у меня. Вот я бы обязательно посмотрел на те окна, где я гостил до двенадцати ночи! Но она даже не взглянула на мой дом. Прошла до самой остановки "Школа". Зашла в парикмахерскую. Сразу же в голову полезли глупые мысли, что это она ради меня красоту наводит, а потом зайдет ко мне в гости. Но нет, вряд ли, — разогнал я радужные мечты. — Скорее, готовится к завтрашней поездке — на Затулинку с ночевкой, — с горечью подумалось мне.

До меня вдруг дошло — мне все время хочется смотреть на нее, либо просто не терять ее из виду и радоваться ее присутствию, пусть даже издалека. Отсюда и такая жажда поскорее напечатать ее фотографии.

Я еще постоял у окна, в надежде снова ее увидеть, когда она будет выходить, но так ее и не увидел. Наверное, очередь в парикмахерской была очень большая — а я знал, что женщины иногда часами там сидят. Тут же захотелось одеться и зайти в парикмахерскую — ну хотя бы просто посидеть с ней в очереди! С трудом сдержался — совсем ведь глупо буду выглядеть!

Поймал себя на том, что меня неудержимо тянет к ее подъезду — сесть где-нибудь неподалеку, за деревьями, в надежде, что она появится, выйдет на мгновенье на балкон, мелькнет в окне, или выйдет, например, за хлебом — этого было бы мне вполне достаточно.

И я, во время обеда, часто подходил к окну и смотрел на улицу. И постоянно хотелось ей позвонить — хотя бы просто так, поболтать, хотя бы только услышать ее голос. С трудом удержался — понимал, что как-только услышу ее голос, сразу же захочется встретиться с ней, начну уговаривать, унижаться... Будет неприятно.

К вечеру пленка наконец-то высохла и я стал готовиться к фотопечати. Принес в ванную чемоданчик с фотоувеличителем (хранил его в кладовке). Открыл. Собрал фотоувеличитель, установив его прямо на полу, между унитазом и ванной. В саму ванную положил две просторных кюветы. Одну заполнил проявителем, вторую — фиксажем.

Порылся в ящиках, нашел остатки неиспользованной фотобумаги. Взял все размеры — от маленьких (9 на 11), до больших (18 на 24 — крупнее у меня не было). Возле кювет положил пинцет. В ванную налил холодной воды — так, чтобы кюветы не плавали — в ней я буду промывать готовые фотографии. Потом влажной тряпкой тщательно протер стекла в дверях — кухонных и в прихожей — на них я буду накатывать мокрые фотографии для просушки и глянцевания.

Пристроил красную лампу в угол ванной — у стены, криво выложенной светло-зеленым квадратным кафелем. Протянул удлинитель, подключил лампу. Огляделся вокруг — вроде ничего не забыл — обидно потом прерываться и бежать... Вспомнил — еще нужен лист белой бумаги, на которую предварительно проецируется и фокусируется негативное изображение.

Принес альбомный лист. Зажег красную лампу. Закрыл за собой дверь. Опустился на колени перед увеличителем. Вставил пленку. Быстро прокрутил ее до кадров с Ириной. Внимательно осмотрел — вроде она здесь рожицы корчит. Сначала хотел прокрутить дальше, но потом решил, что лучше я уж напечатаю все кадры — она в любом виде хороша! На маленький формат. А уж потом лучшие фотографии распечатаю большего размера.

Зафиксировал пленку. Закрыл шторкой объектив увеличителя. Вытащил лист фотобумаги размером 9 на 11. Положил под увеличитель. Покрутил рукоятку, уменьшая изображение до размеров фотобумаги. Так как фотобумага лежала вся изогнувшись, я с одной стороны прижал его пинцетом, а с другой — большим и указательным пальцами левой руки. Правой рукой навел фокус. Быстро открыл шторку, засвечивая фотобумагу. Досчитал до трех — быстро закрыл.

Поднялся с колен, положил фотобумагу в кювету с проявителем. Взял пинцет. Навалился животом на чугунный край, пинцетом двигая фотобумагу в кювете — чтобы проявитель постоянно перемешивался.

И вот белая бумага потихоньку начала темнеть отдельными местами. И эти темные пятна стали увеличиваться и умножаться, медленно складываясь в картинку — диван, ковер за спиной, Ирина, обеими руками плотно придерживающая подол своего платья...

И я разглаживал пинцетом снимок, а у самого такое чувство, словно я дотрагивался до лица Ирины, до ее груди, живота, коленок...

Дождавшись приемлемого качества, я пинцетом пополоскал листок в ванне и положил его в фиксаж, подумав — вот было бы замечательно вместе сидеть вот так с Ирой в темноте и печатать!... Мечты, мечты...

Снова сел на пол — теперь можно браться за следующий кадр.

А когда все кадры закончились, я сходил на кухню, взял глубокую тарелку, выловил в ванне плавающие фотографии — скидывал после закрепителя, сложил их в тарелку. Наклеил фотографии на стеклянные двери изображением внутрь, тщательно прикатал резиновым валиком — если останутся пузырьки воздуха, то эти же круглые пятнышки останутся и на снимке, портя его.

А пока я все это проделывал, попутно выбирал лучшие кадры, в глубине души снова переживал прошедшую встречу, снова видел ее перед собой, видел ее насмешливо-серьезный взгляд — вот он, на черно-белом фото. Я снова почувствовал ее запах, увидел, как дрожат ее длинные темные ресницы, как в такт словам чуть заметно движется кончик ее симпатичного носика!...

Потом я взялся за печать большого формата. И не заметил, как прошло четыре часа! Закончил печатать только когда закончились места на стеклах, а также на гладких эмалированных боках ванной — многие кадры я напечатал по нескольку раз!

Прибрав все фотопринадлежности, а проявитель и закрепитель слив обратно в банки — еще пригодятся — усталый, я расправил свою постель и бухнулся в нее, без ужина, но зато вполне довольный собой и жизнью — вот только почему так, ответить себе не мог, да и не хотел, чтобы не портить такой приятный вечер!

Глава 7.

Очередной скучный день — суббота! Снова мучиться, снова страдать, снова ждать — когда же наконец пролетит этот чертов день! Снова я не находил себе места, мучительно ожидая воскресенья. И часто торчал у окна в надежде — вдруг она пройдет мимо? По каким-то своим делам?

С утра я конечно же собрал высохшие фотографии Ирины. Внимательно рассмотрел каждый снимок, вспоминая обстоятельства, при которых он был сделан. Сложил их в пустую упаковку из под фотобумаги. Положил на секретер. Но потом-то что делать? До понедельника вон как еще далеко!

Болтался по квартире, целый день отрабатывая тактику, как же с ней себя вести, чтобы не быть таким молчаливым. И ничего путного в голову мне не приходило. А что? Истории ей рассказывать? Да что-то они получаются у меня короткими и какими-то мало-интересными — судя по выражению ее лица. Сводить ее куда? А куда?

И я на будущее решил выяснить у нее два вопроса — 1) Почему она меня ни о чем не спрашивает: правило такое или ей просто неинтересно? 2) Куда ее интересно сходить? В ресторан, бар, гости, в компанию, за город, в кино и так далее.

А поцеловать ее, да по-настоящему, в губы, хотелось еще больше. И я снова поставил перед собой такую цель.

Днем сходил к матери. Пообедал. Посидел. Рассказал о своей жизни — все мол без изменений. Выслушал о ее жизни. Скучно. Стал собираться домой. Мать дала мне сверток с копчеными окунями и лещами — мужик у нее — заядлый рыболов, поэтому копчено-вяленая рыба часто посещает мой холодильник.

Вернулся домой. От безделья пропылесосил и помыл пол. Диван, впрочем, так и оставил в разобранном состоянии и с постелью — лень было убирать, все равно ведь вечером снова ложиться.

Потом собрался, прогулялся до второго подъезда моего дома, поднялся на четвертый этаж к Василию — нет его дома. Ну и черт с ним.

На обратном пути встретил своего одноклассника — Игоpя Hапpиенко. Составил ему компанию в ходьбе за сигаретами. Поговорили. Он разведен и жениться больше не собирается. Пашет в каком-то кооперативе. Обещал зайти. Впрочем, все они обещают. Я, пользуясь тем, что мы оказались возле Юбилейного, купил сухое вино (Алиготе — специально выбрал такое, которое мы с ней еще не пили — для разнообразия), а также килограмм молдавских яблок и пару плиток шоколада. Все это — на всякий случай.

Снова, в который уже раз за сегодня поднялся к себе домой. Снова поторчал полчаса у окна — никого, похожего на Ирину, не промелькнуло. Потом со скуки включил телевизор. И там внутри у него вдруг что-то щелкнуло, искронуло, и экран, ярко вспыхнув, тут же погас. Что меня нисколько не удивило — телевизор был очень старый, еще из моего детства (один из первых цветных в стране), кинескоп стал потреблять больше энергии, вот и горят время от времени — то умножитель, то высоковольтный дроссель, то высоковольтная лампа.

Делать нечего, надо лезть внутрь, найти сгоревшую деталь и заменить.

Подошел, примериваясь. Телевизор "Электрон-60" с диагональю 61 см — огромный как древнерусские сундуки, которые показывают в старых фильмах, и такой же тяжелый — стоял на тумбочке вплотную к окну. То есть сзади к нему с паяльником уже никак не подберешься.

Я выдернул шнур из розетки. Позвал Вовку Ракова со второго этажа — в детстве вместе играли в пластилиновых человечков. Вдвоем сняли телек с тумбочки и переставили на пол — почти на середину комнаты. Вовка ушел, а я принялся за ремонт.

Плоской отверткой открыл заднюю крышку телевизора. Аккуратно убрал ее в сторону — пыли очень уж много накопилось, разлетится по квартире. Сходил в кладовку, снова вытащил пылесос, тщательно пропылесосил и крышку и внутренности телевизора, до которых смог добраться. Пылесос пока что оставил в сторонке — вдруг еще пригодится, и так уже два раза за сегодня вытаскивал — а это все же слегка раздражает.

Вытащил из кладовки удлинитель. Подключил телевизор к 220. Осторожно, стареньким вольтметром, замерил напряжение на трубке — 30 киловольт вместо 24. По идее надо бы сменить кинескоп, но это и не быстро, и проблематично, да и стоит он почти как телевизор — так как огромный. Быстрее и дешевле заменить то, что сгорело — месяца два-три еще поработает. Я выключил телевизор. Выдернул вилку из розетки. Подождал, пока разрядятся все конденсаторы. Потом выдернул и внимательно осмотрел высоковольтную лампу — вроде никаких черных пятен на стекле не наблюдается. Воткнул ее на место. Тщательно, со всех сторон, обтрогал умножитель — тоже нигде у него не вспучилось. Остается только дроссель. Надо выпаивать, а потом ехать в "Орбиту" на улицу Ленина, покупать новый. И тут же вялость навалилась на меня — ни выпаивать, ни тем более тащиться в центр к Вокзалу мне совершенно не хотелось. И тогда я набрал полную ванну воды, полежал, расслабляясь и в мечтах представляя себе разные приятные картины, и все они были связаны только с Ириной. Но вот что интересно — никакой эротики! И даже никаких поцелуев! То я на своей машине (когда еще она у меня будет?!), ночью, в дождь, проезжаю мимо двух девушек и каким-то образом узнаю одну из них; то попадаю в какую-то высокую комиссию и приезжаю на геологоразведочную базу...

И вот я сижу на полу, по пояс раздетый — жарко после ванны — в споpтивках, время от времени тычу паяльником в подставку, всю измазанную канифолью и остатками припоя — жду, когда же он достаточно прогреется, чтобы начать выпаивать дроссель. Вдруг — звонок в дверь. Невольно глянул на часы — уже девять вечера? Для матери несколько поздновато. Может — Василий, или Игорек? Без всяких мыслей выхожу в коридор, легко открываю дверь, и... — столбняк! Она! Ирина! И вся при том очень уж серьезная такая, словно случилось что. И смотрит на меня, словно я при смерти.

— Привет. Ты звонил? — как-то даже расстроенно спросила она, подавшись вперед. Я растерялся еще сильнее. К тому же сильно застеснявшись своего раздолбайского вида.

— Звонил, — на всякий случай ответил я, посторонившись и ничего не понимая.

— Просил зайти? — снова настойчиво спросила она, входя в квартиру.

— Просил, — промямлил я, загипнотизированный всем происходящем, ну просто не в силах был ответить как-то иначе! Да еще чувствуя себя совершенно по-идиотски в этом своем наряде — старых спортивках, вытянутых на коленках, да еще и по пояс раздетый!

Она замерла у вешалки, взволнованная.

— Ты раздевайся. Извини. Я тут не готов, — забормотал я от неожиданности всего происходящего, закрывая дверь и тут же поспешно скользнул в зал.

И пока я торопливо поскидал постель под диван, комкая как попало, она в одиночестве разделась, зашла в комнату.

— Подумаешь про меня тут всякое — из-за того, что постель не заправлена, — смутившись произнес я, быстренько складывая старенький потертый диван и накидывая на него новенькое покрывало.

Зачем-то я постарался намекнуть на то, что она подумает, что я наоборот, готовясь к встрече с ней, специально расправил постель! Но по ее реакции я так и не догадался — поняла она этот мой намек или нет.

Ирина, обогнув пылесос, принялась с интересом рассматривать внутренности телевизора. А я быстренько в охапку схватил с кресла свою цивильную одежду и скрылся в ванной комнате (естественно — закрывшись на щеколду!) — приводить себя в порядок — футболка, джинсы, свежие носки.

Вышел. Она стояла у секретера — смотрела на книги — в серой юбке, кофточке, рейтузах. Такое ощущение, что она проводила своих девчонок и сразу же ко мне. Класс!

Я поставил музыку.

— Ты немного поскучай, я быстренько доковыряю телевизор, — сказал я, все равно еще чувствуя себя неловко.

Она кивнула и тихо пристроилась в уголке дивана. А я снова присел у телевизора — благо паяльник точно уже нагрелся. Взял пинцет в левую руку, паяльник в правую, еще раз, для надежности глянул на розетку — точно ли телевизор выключен? — потянулся к дросселю. Осторожно, под внимательный взгляд Ирины, принялся выпаивать деталь, придерживая соединительные проводки пинцетом.

Промелькнула мысль — надо бы ей честно признаться — это, мол, не я звонил на самом деле. Но как это сделать, я не представлял. Что она тогда обо мне подумает? А вдруг она вспомнит про другую кандидатуру на звонок, соберется и быстренько уйдет? Нет уж. Лучше уж потом, когда все выяснится, пусть думает, что было два звонка. И я промолчал, выкинув из головы того, кто по всей видимости, имеет право спокойно звать ее к себе, и в душе радуясь тому, что она в этой ситуации в первую очередь все же подумала именно обо мне!

Работая паяльником, я пару раз украдкой зачем-то глянул на ее коленки, расположенные совсем близко к моему лицу. Но потом мне стало стыдно — что это я, словно школьник, под столом подсматривающий за учительницей! И я больше этого не делал, и если и смотрел в ее сторону, то только ей в глаза.

— Ты что такая хмурая? — спросил я, чтобы не молчать. — Случилось что?

Ира поморщилась.

— День какой-то сегодня ужасный, — пожаловалась она, нервно теребя молнию на кофточке — то слегка расстегнет ее, то снова застегнет. — Вся в расстройстве!

— А что так? — проявил я искренний интерес.

— Рабочие не слушаются, — вздохнула она. — Поругалась с ними. Да балка еще упала и чуть не на меня.

— Сочувствую, — искренне произнес я, выкручивая крепеж дросселя. — От стрессов на Руси только одно средство — водка. Сразу все проблемы исчезают.

Она покачала головой.

— Водку не хочу, — сказала она, все такая же хмурая и нервная.

Я выключил паяльник, вытащил дроссель, проверил его цешкой — точно сдох, не звонится. Видя заинтересованное лицо своей гостьи, я зачем-то сказал:

— Тут на кинескопе двадцать четыре киловольта — убьет сразу, если дотронешься.

И вдруг она заметно заволновалась. Может из-за меня? Или за себя, чтобы не видеть, как обугливается перед ее глазами живой человек?

— Ты лучше закрой, — как-то даже испуганно попросила Ирина.

— Я все-таки инженер. И не то делал, — с каким-то странным хвастовством (аж сам удивился!) произнес я.

— И диплом есть? — поинтересовалась она.

Я решительно достал коробку с документами — протянул ей диплом. Она внимательно его прочитала.

— Фамилия распространенная у тебя, — произнесла она, возвращая мне диплом.

Я пожал плечами — фамилию я ей вроде бы уже называл. Забыла, наверное.

Я прикрутил крышку телевизора на место. Надо убирать. Решил было снова сбегать за Вовкой... Но тогда придется оставить ее совсем одну. И я не стал ничего делать — пусть постоит на полу. Не мешает. Убрал только пылесос в угол к магнитофону — чтобы не путался под ногами. Паяльник переставил к балконной двери — пусть остывает. Сел на диван, рядом с Ирой. Собрался было спросить ее про балку.

— Расскажи что-нибудь, — вдруг произнесла она.

И я растерялся от ее просьбы.

— Анекдот? — глупо переспросил я.

Она пожала плечами, а я задумался и, к своему ужасу, вдруг осознал, что все анекдоты — от ее близости, от ее серьезного вида, от пережитого волнения — напрочь вылетели из моей головы.

Ира добросовестно ждала моего рассказа, глядя прямо на меня, но потом все же отвела глаза в сторону балкона, словно там, за темным окном, было что-то интересное.

— Что-то сразу не могу ничего вспомнить, — наконец честно признался я, расстраиваясь из-за этого — вот, мол, впервые за время нашего знакомства она попросила меня ей рассказать что-нибудь, а не слушать ее рассказы, и вот на тебе — такой облом!

— А я дома была, — сказала она в свою очередь. — Просто в гостях девчонки были, я с работы в два часа приехала. Проводила их. Прихожу. Мама — мол, звонил кто-то, просил зайти.

Класс! — снова подумалось мне. — Главное, позвонил кто-то, а она сразу подумала на меня. Выходит, у нее никого серьезнее меня нет? Так что ли?

— Извини, — сказал я, тщательно скрывая свою глупую радость. — Я еще не ужинал. Проголодался. Поем немного. Будешь за компанию?

— А что у тебя есть? — поинтересовалась Ирина.

— Рыба копченая.

— Холодного или горячего? — уточнила она.

— Еще не смотрел, — пожал я плечами. — А ты какую больше любишь?

— Всякую, — также пожала она плечами в ответ. — Просто горячего копчения всегда жирная такая!... С пальцев капает. Есть не очень приятно.

Я сходил на кухню. Достал сверток — все были холодного копчения. Я выбрал двух лещей, выложил их на две тарелки. Взял пустой пакет — под мусор. Принес все это в зал на табуретке. Сходил за второй табуреткой, расположился напротив Ирины. Принялся чистить свою рыбину.

Она пристально посмотрела на толстого леща в моих руках — все-таки холодного копчения, но совсем свежий — с него обильно капал сок.

— Если ты почистишь, то я поем, — сказала она.

Я, естественно, тут же оторвал от своей рыбины две жирных горбушки, положил их на край ее тарелки. Принес с кухни тряпку, вытер руки и, за неимением лучшего варианта, положил ее на телевизор — благо стоял совсем рядом. Она искренне рассмеялась, беря горбушку двумя пальчиками.

— Вот здорово! Жирную тряпку — и на полировку! — воскликнула она.

Я тоже рассмеялся в ответ — действительно смешно.

— Ну ты прям, как моя мать! — только и сказал я, но тряпку отнес на кухню.

Но вот рыба закончилась.

— Может — чай? — предложил я. — Горячее лучше помогает переваривать жирное.

Ирина отрицательно покачала головой.

— Чай я не люблю. Предпочитаю молоко или воду.

Я отнес импровизированный стол на кухню. Выкинул пакет с мусором. Вымыл руки с мылом. Ополоснул рыбные тарелки и составил их в мойку. Протер влажной тряпкой табуретку. Потом помыл яблоки и, следуя уже устоявшейся традиции, выключил свет в зале, а в коридоре — включил лампу дневного света. Шторки в зал занавесил — для большего интима. Потом достал из холодильника бутылку сухого вина. Из складного ножа вытащил штопор, но открыть не смог — штопор слабоват — короткий и узкий, выскальзывает из тугой пробки. Пришлось ручкой столовой ложки пропихивать пробку внутрь. Потом взял из холодильника шоколадку (почему-то люблю ее твердую и совсем не люблю мягкую). Вымыл и порезал на дольки яблоки. Сервировал табуретку. Отнес в зал.

Увидев вино она на этот раз ни как это не прокомментировала.

— Я могу только до одиннадцати, — только и сказала она.

Я вежливо кивнул, принимая к сведению. Наполнил бокалы.

— Чтобы у тебя на работе все было хорошо, — предложил я тост.

Чекнулись. Она пила очень медленно, маленькими глотками.

— Кстати, я напечатал фотографии. Хочешь посмотреть? — сказал я, невольно стараясь заинтересовать ее собой.

— Конечно! — даже несколько удивилась она, тут же отставив свой бокал.

Я встал, взял с секретера готовые фотографии — каждого кадра по одному, подал ей. Пакет с большими фотографиями я доставать не стал. Включил свет. Медленно и довольно тщательно, что меня очень удивило, она их пересмотрела раза на три.

— Я могу взять? — как-то неуверенно попросила она.

— Это все — тебе, — ответил я, также удивляясь ее неуверенности.

Ирина кивнула. Вышла в коридор и убрала снимки в сумочку. Вернулась, положив сумочку в угол дивана. Я к этому времени снова выключил свет. Мне все еще как-то не верилось во все происходящее.

— Не верил, что придешь, — не удержал я своих эмоций, садясь на табурет.

— Настроение было хорошее, — непринужденно отмахнулась она, присаживаясь на диван напротив меня. — Кстати, интересно, сколько тебе лет? Двадцать шесть?

Я кивнул.

— А тебе? — спросил я в свою очередь.

— Девятнадцать, — ответила она.

— Ну, ты совсем еще молодая! — не удержался я.

— Да. И рада, — совершенно спокойно ответила она. — Девятнадцать лет на самом деле — это так много! Сейчас ведь молодежь рано выходит, так что меня уже старухой считают.

— Бывает, — поддакнул я, вспомнив десятый класс, шестнадцатилетнюю Горбылеву, которая с горечью жаловалась мне на своего бывшего: Он променял меня на какую-то восемнадцатилетнюю старуху!

— Я, впрочем, мало таких знаю, кто рано. В смысле — рано замуж выходит. В основном рано рожают, — уточнила она. — Вот у Алки на Лазуpной сестре всего семнадцать лет, а она уже замужем.

— А я вот тоже, — вдруг начал я, почувствовав, что наконец-то перестал волноваться и более-менее успокоился, и подумал — не все же ей одной рассказывать о посторонних мужчинах! — Праздновали что-то студентами в общаге. А потом просыпаюсь и не пойму, где я нахожусь? Какое-то странное помещение. Высокие потолки. Узкие и длинные окна. Никогда такого не видел. И какие-то женские вещи на мне валяются.

— А женщины были? — не удержалась она, не дослушав историю до конца и беря с блюдца дольку яблока.

— А черт их знает! — ответил я как можно беспечнее и почему-то посмотрел на нее, стараясь выглядеть как можно нахальнее, но тут же устыдился этому и быстренько опустил глаза.

— Ты — опасный товарищ, — произнесла она, как-то странно посмотрев на меня. — А что не женишься?

Я поймал ее лукаво-насмешливый взгляд и почему-то смутился, как школьник.

— Честно говоря, у меня несколько другие представления о семье, — глядя куда-то вниз невнятно забормотал я, наверное, снова от волнения. — Хочется, чтобы тебя любили — хоть немного, встречали, когда приходишь, то, се.

Она вдруг встала — вся неимоверно серьезная такая.

— Я считаю, что жена должна мужа уважать, — тихо сказала она, нервно теребя свою сумочку в поисках сигарет. — А он ее — любить.

Молча направилась на кухню — курить. Немного помедлив — переваривал этот щекотливый разговор — я пошел за ней. Она уже сидела на своей любимой чугунной батарее. Я поставил ближайшую табуретку прямо напротив нее. Сел, глядя в ее глаза.

— Согласен, — произнес я. — Жить с человеком, которого не уважаешь — просто невозможно.

Ирина закурила, выпуская дым в сторону форточки. Молчала.

— Мне знакомые говорят, что у меня лисье выражение глаз, — вдруг произнесла она.

Я внимательно посмотрел на нее, потом — в ее глаза, словно стараясь угадать их выражение. Она покорно не отворачивалась, позволяя пристально себя рассматривать.

— Да, это есть, — наконец согласился я.

— А один дядечка сказал — глаза у тебя блядские,— добавила Ирина и с интересом посмотрела на меня.

Я растерялся и неуверенно пожал плечами, не зная толком, спорить с этим или согласиться, так как сам не понял, как ей больше нравится — чтобы у нее были именно такие глаза, или чтобы наоборот, таких не было?

— Мне всегда подозрительно, когда плохо отзываются о женах, значит чего-то хотят, — сказала она.

— Ты и с женатыми много общаешься? — спросил я несколько суховато.

Ирина кивнула и снова внимательно посмотрела на меня. Я отвел глаза в сторону. Она стряхнула пепел в форточку.

— А что ты питаешься подручными средствами? — спросила Ирина, гася сигарету в пепельнице, и явно намекая на рыбу.

Я пожал плечами, решив в душе, что сегодня не буду ее приглашать на танцы — телевизор полкомнаты занимает — а так хотелось взять ее за тонкую и такую волнующую талию, прижать к себе, почувствовать своей грудью плотность ее груди!

— Да такая тоска что-либо готовить! — почему-то несколько театрально поморщился я и снова удивился такому своему поведению. — Так неохота — салат резать — это же столько дел!

— Неужели ты ничего не умеешь? — поинтересовалась она, с какой-то странной заинтересованностью посмотрев на меня.

— Умею кое-что. Но лень, — пожал я плечами, невольно пряча свои глаза от ее взгляда.

— А я готовлю. Только картошку чистить не люблю, — вдруг улыбнулась она, перестав смотреть на меня, и от этого мне сделалось гораздо легче.

— Вон, слева от тебя под печкой пакет с картошкой стоит. Давай поучу. По-солдатски, — тут же весело заметил я.

И в подтверждении своих слов достал из ящика нож.

— Острый? — поинтересовалась она, явно — в шутку.

— Давай вены. Проверим, — также в шутку ответил я.

И она тут же, с какой-то пугающей готовностью протянула мне левую руку, ладошкой кверху. Я слегка растерялся. Но потом чуть-чуть поскреб лезвием по ее тонкой и нежной коже над веной.

— Честно говоря, впервые вижу некурящего, — вдруг сказала она, посмотрев на меня как-то даже испуганно. — У нас в группе вообще все курили. Иногда даже парни в шутку ломали мне сигареты, или фильтр натирали перцем.

Я задумчиво кивнул.

Вернулись в зал.

Я снова сел напротив нее на табурет. В полумраке она принялась увлеченно рассказывать:

— Женька недавно позвонил. Он в Кемерово служит. Так приятно. Четыре года не звонил, а тут на тебе! Мол, телефон случайно оказался. Правда, мой телефон случайно оказался почти у всего техникума, — засмеялась она.

А я вдруг положил обе руки ей на коленки, на теплые чулки, слегка сдавил их друг к другу. И она, не прерывая свой рассказ, и не меняя интонаций, тут же быстро взялась обеими руками за край платья и туго оттянула его как можно дальше к коленкам, плотно прижав руки к ногам.

— Друзей у меня много — тянет к веселым и балдежным, — между тем говорила она. — Как-то в поле был у нас один женатый командировочный. Он гулял с одной нашей студенткой, а ко мне потом, после прогулок, приходил пить чай и все мне рассказывал — о студентке, о жене, о жизни и так далее. Жена потом его приехала — он показал ее мне, а потом и спрашивает: Ну как она? — Симпатичная. — отвечаю. — А чего ты гуляешь тогда? Вот жена твоя возьмет и тоже начнет. — Да нет, не начнет. Да и что мужик может принести домой, кроме триппера? В отличии от женщин.

Я, продолжая потихоньку гладить ее коленки, только покачал головой на такую мужскую логику, не зная, что и сказать — в том смысле, что чтобы я ни сказал — все будет плохо — лучше уж промолчать.

— В Хакасии как-то на практике... — вдруг радостно заблестели ее глаза. — Воскресенье. Делать нечего. Скучно. Стали балдеть. Стихийно все. Вдруг свадьбу решили играть. Парни жениха выбрали, сватов готовят, песни сочиняют. А мы, девчонки, готовим невесту. Но та вдруг заупрямилась — мол, меняйте жениха и все на этом. Так и не уговорили. Потом девчонки ко мне пристали: Иринка, ты как? — Ну, хорошо, — пожала я плечами. — Гулять, так гулять! И вот пришли сваты, спели песню. Меня к этому времени разодели всю — тюлевые занавески, тапочки, белая кофта. Веселились. Так и на обед в столовку пришли, там решили свадьбу продолжить. А преподаватели все это приняли всерьез, озадачились, мол, где же вас поселить-то теперь?! После обеда они принялись отгораживать угол. А жених спохватился и ко мне: А где твое приданное? — Мои подруги, — отвечаю я. — С таким приданным зачем мне еще и жена! — смеется он. А за общим столом в столовой одной девочке места не хватило, и она сидела в углу за маленьким столиком. И наш поэт, Женя, тут же произнес: "Приданное валялось в углу и пылилось!". А потом надо было ехать на вахту. Меня заставили ехать в свадебном. А было холодно, носы покраснели. Я у жениха на коленях сидела. Машина застряла в грязи. Почти все слиняли, и жених — тоже, забрав у меня единственную фуфайку. Пpепы увидели это и давай меня дружно успокаивать: "Не расстраивайся, мол, первый блин комом". А мне неловко совсем стало и я не выдержала: Это все шутка, говорю. Как шутка? — Препы почти в истерике, ничего не понимают. — А мы голову ломаем, куда вас поселить!

Ира замолчала, видно снова и снова переживая все прожитое.

А я вдруг ярко представил себе эту картину — смущенная Ирина в свадебном наряде, старается выглядеть гордой и независимой, суетливые подруги ведут ее к жениху... И мне тут же сильно захотелось самому поучаствовать в этой затее! В роли жениха! Я ярко представил, как сидим мы с ней за праздничным столом. Она скромно, как и подобает невестам, потупила глаза. Многочисленные "горько", и затяжные поцелуи на счет до десяти! А после застолья она станет моей женой! Пусть и понарошку, но все же — моей женой! И я могу к ней запросто обратиться: Жена, подай-ка мне то-то и то-то! — Аж руки вспотели!

И я решил тоже рассказать ей похожее. Чтобы у нас счет по свадьбам стал "один-один".

— А у нас в студенчестве тоже похожий случай был, — начал я. — В салон для новобрачных завезли что-то ужасно дефицитное. И одна девица из группы страшно загорелась приобрести это. А там, как ты знаешь, товар продают только по бумаге из Загса. Ну, мы с ней сходили и расписались,— как можно небрежнее закончил я, утаив, что на самом-то деле расписался не я, а мой товарищ. Но в данной ситуации так было гораздо пикантнее!

Она как-то сильно уж по-взрослому улыбнулась на это, и мне стало несколько неловко, словно я все еще ученик из младших классов и ничегошеньки не понимаю во взрослых играх.

— А потом, — продолжила свой рассказ Ирина, — один пpеп заявил: "В деревенской бане обнаружили бытовой сифилис!". Мы все и всполошились, так как в бане этой часто мылись. Кроме самих пpепов. Заволновались. Мол, все едут в Москву за дефицитом, а мы в Хакасию за сифилисом. Потом наш поэт песню сочинил про это — аж на семь куплетов! Веселились от души. Потребовали у пpепов венеролога. Тогда они и раскололись, что пошутили — отплатить нам захотели за мнимую свадьбу!

Я улыбнулся — у нас в институте преподаватели были все-таки более серьезные.

— А один из нашей группы был старше всех — ему уже было двадцать четыре года. Весь серьезный-серьезный. С бородой. Сроду шутки от него не слышали. И вот как-то сидим на занятиях, чертим. Заходит кто-то и спрашивает: Народ, перья есть? А этот серьезный и отвечает: Перьев нет, а вот бытовуху подкинуть можем.

Ира посмотрела на меня. Я вынужден был улыбнуться, не убирая рук с ее коленей.

— Представляешь, за три года хоть одна путная фраза из него выжалась! — пояснила она соль этой истории и посмотрела на меня так, словно искала моего сочувствия! Я от растерянности смог только кивнуть — на всякий случай.

Снова зачем-то прижал ее коленки друг к другу. И она снова подтянула платье.

— А как-то в техникуме на перемене нас с Алкой позвали в один кабинет, а там парни что-то отмечали, — очень уж увлеченно продолжила она сови воспоминания, внутренне сияя лицом. — Я пивка с ними выпила. А Алла еще и водочки. И что-то ей плохо вдруг стало. Потом сидим с ней на лекции. Сзади нас парни шумят. Алка поворачивается к ним и матом на всю аудиторию. Я: Ты что, Аpхипенко? — И пpепу: Можно я пересяду? — Он: Не можно, а нужно! — Но тут Алка обхватила меня руками: Не пущу! — кричит. — Ну, я села обратно. — Хорошо, — говорю, — но после лекции ты извинишься за свое поведение. — А тут и свет выключили — по ТБ показывали кино. И пользуясь этим все так хорошо пивка попили — и парни и девчонки! А после лекции Алка, как и договаривались, пошла виниться к преподавателю: Ну что, Сергей Борисович, — скромненько потупив глазки, говорит она. — Вы меня, конечно же, понимаете? — Понимаю, — соглашается преп. — С кем не бывает, — заявляет Алла. — Да, — снова соглашается преп. — Надеюсь, это останется между нами, — заявляет она, невинно хлопая своими ресницами. — Да, Алочка, — тает преп прямо на глазах. Вот, стерва! — думаю я. — Ну, Алка, ну дает!

Я искренне улыбнулся, ярко представив эту картину — разведение препа студенткой. Сам видел. И не раз.

— А как-то была в одной компании. Там мужики от двадцати семи и старше. Играли в жмурки. Так интересно оказалось! А потом в жмурки наоборот — кого ловят — на того тоже повязку. И одного никак не могли толпой поймать! За свитер схватим — он из свитера вылезает. И остался в одних брюках. Я потом подняла свою повязку, увидела его и хвать за брюки. Так он: Мол, если были бы пуговички, я бы и брюки оставил, а так — пуговки нет, я булавкой заколол.

Я только молча слушал. Ладно уж, пусть рассказывает свои бесконечные истории о мужиках! Бог с ней! Да и о чем ей еще рассказывать? Зато я на нее спокойно полюбуюсь. Поглажу ее коленки. Так приятно, что она рядом сидит. И почему-то этого вполне достаточно для полного счастья!

Снова обратил внимание, что когда она говорит, у нее кончик носа чуть-чуть вниз подгибается — так забавно наблюдать за этим!

Смотрел, смотрел на кончик ее носа и не утерпел — сел рядом с ней.

— А потом как-то сидим с Галкой в музкомедии, — между тем продолжала Ирина, никак не отреагировав на мое перемещение, — смотрим спектакль. Глядим, а на сцене уж больно знакомый тип вертится. А впереди нас сидел мужик с биноклем. Попросили у него на минутку. Смотрим — точно он. Ему фразу надо было сказать: "Пики — козыри", а он возьми да и ляпни на весь зал: "Кики позыpи!". Да еще и с залихватским азартом таким! Зал весь лежал!

— Наверное, это от волнения, — заметил я, вспомнив похожую историю, только там была фраза: Волобуев, вот ваш меч!

Ира отрицательно покачала головой.

— Волнением там и не пахло, — возразила она. — Выпендриться просто хотел. Бpейк танцевал, и песни хорошо пел. Говорили, что на отборочный тур к Юрмале он шел — но не получилось.

Я промолчал, почему-то подумав — скорее всего он ляпнул от того, что увидел в зале Ирину. Положил локоть правой руки на спинку дивана. Пальцами коснулся ее волос, погладил их, потом провел по ее сережкам, потрогал мочку ее уха. Дотронулся до ее щечки. Потянулся, собираясь поцеловать. И она тут же отвернулась, не прерывая своего рассказа. Подставила только щечку. Я поцеловал — два раза. И потом — и шейку уж заодно. Кожица нежная, тонка-тонкая! Мягкая такая! И запах — молодой красивой женщины! Аж голова кругом пошла! А она даже не запнулась на своем рассказе!

— В подшефной школе спектакль ставили, — как ни в чем не бывало продолжала Ира свои рассказы, увлекшись, и не обращала внимание на мои поцелуи. — Я лисицу играла. Такой наряд у меня был: волосы сама покрасила в рыжий цвет, длинный хвост, каблук восемнадцать сантиметров. Мужики мне: мол, если бы не знали, что ты наша сослуживица, то познакомились бы с тобой! Я по лестнице спускалась, и упала. Сверху наши мужики — Хвост не оторви! — Нет чтобы помочь, поднять девушку, — усмехнулась она.

Я снова поцеловал ее теплую шейку.

— Мне тут один пишет письма — и все в стихах. Мать меня толкает — мол, не теряйся. А у меня ну не лежит к нему душа! И сегодня, кстати, тоже получила. Почитала — и в шкаф, для коллекции. Такие письма — редкость. А как-то переговоры он заказал. Привет. — И дальше молчит. — Что молчишь? — спрашиваю. — Да вот нечего тебе сказать. — Я и положила трубку. Не пацан пятнадцатилетний, чтобы лапшу на уши вешать.

Я левой рукой слегка повернул ее голову ко мне, и снова ее поцеловал в щечку — почти у самых губ. Чуть-чуть только их коснулся! Ирина резко дернула головой вправо, словно попыталась укусить меня за пальцы, и отстранилась. Посмотрела на меня. Я смотрел на нее, глядя левой рукой ее скулки, шею и подбородок.

— Хочешь анекдот расскажу? — вдруг спросила она, загадочно улыбаясь.

— Рассказывай, — согласился я, невольно настораживаясь от ее улыбки, и стараясь снова дотронуться губами до ее шейки.

— К Винни-Пуху приходит беременный Пятачок, — стала рассказывать Ира, глядя на темный секретер. — Винни-Пух удивленно: Ты что это, Пятачок? — А тот: Это все ослик Иа — Мой любимы цвет, мой любимый размер, как замечательно входит, как замечательно выходит!...

Она улыбнулась в темноте, а почувствовал себя несколько неловко.

— Я тоже вспомнил один анекдот, — сказал я, воспользовавшись тем, что появилась возможность что-то произнести — наверное, она устала разговаривать за двоих. — На лекции по русскому языку профессор рассказывает: "Сейчас я объясню вам происхождение слова "стибрили". Один русский купец приехал в город Тибр, привязал к воротам лошадь, сходил по делам, вернулся — нет лошади. Все ясно?". Вопрос из зала: А к Пизанской башне он ничего не привязывал?

Она от души посмеялась. Видно, ей понравился. Впрочем, мне его рассказала тетя Вовки Ракова, и значит, это все-таки был "женский" анекдот.

Звонок в дверь прервал наш разговор. Я с недоумением посмотрел на часы — однако совсем уж поздновато для визитеров! Интересно, кто бы это мог быть? Встал с дивана. Ирина почему-то напряглась, что меня удивило. Прошел в коридор, открыл дверь — дверного глазка у меня не было, да и толку от него никакого — все равно лампочку на площадке пацаны или алкаши быстро выкручивали — чтобы продать на барахолке.

На пороге стоял Василий.

— Привет! — радостно заговорил он, явно чем-то сильно возбужденный.

— Привет, — ответил я, недовольный вмешательством. — Случилось что?

— Слушай, я с женщиной познакомился! — еще более возбужденно заговорил он, входя внутрь. — В ресторан позвал. А она хочет с подругой! Боится, наверное, на первую встречу одна идти.

Я виновато улыбнулся ему.

— Извини, я уже занят, — тихо произнес я, таинственно покосившись на женские высокие сапоги.

Он посмотрел вниз, потом с любопытством — в комнату, на задернутые шторы, на выключенный свет, прислушался к тихой музыке — все это создавало в зале явный интим. Грустно, с какой-то завистью, улыбнулся и молча вышел.

— Удачи! — искренне напутствовал я, держа дверь открытой, чтобы он хотя бы первые лестничные пролеты спускался хоть в каком-то освещении.

Когда шаги стали приближаться к третьему этажу, я закрыл дверь и вернулся в зал.

Ира стояла у балконного окна, благо телевизор уже не мешал, задумчиво смотрела на темную снежную улицу.

— Друг забегал. В ресторан звал, — пояснил я.

— Я слышала, — кивнула она, снова возвращаясь на диван.

Я сел рядом.

— Почему не пошел? — спросила она, повернувшись ко мне и глядя как-то очень уж серьезно.

— А зачем? — удивился я такому вопросу. — Мне с тобой гораздо больше нравиться.

Она отвернулась, ничего не ответив. Задумалась. Пару минут сидели молча, слушая Смоков.

— А что так? — наконец тихо спросила она.

Я снова озадачился — как ей объяснить, почему мне интересно сидеть именно с ней на диване, а не гулять с кем-то в шумном ресторане.

— Глаза у тебя красивые, — произнес я первое, что пришло в голову из ее достоинств.

Она усмехнулась.

— У моего папы красивые глаза, — сказала она. — Такие ярко-голубые, как у женщины! Но вот почему-то они достались моему брату. Зачем они ему?! Так обидно!

Я придвинулся поближе, мягко взял ее за подбородок, развернул к себе, заглядывая в ее глаза. Она напряглась. Возможно, подумала, что снова попытаюсь ее поцеловать, о чем я даже и не помышлял, так как мужчина, который раза три-четыре старался поцеловать женщину в губы, а она упорно подставляла ему щечку, будет полным дебилом, если будет и дальше продолжать свои попытки. Хотя, по идее, я недалеко от этого дебила отошел, так как настоящий мужчина должен понимать с первой попытки, а я — только с четвертой... или с пятой.

— Нет, — отрицательно покачал я головой, отпуская ее. — У тебя и так глаза красивые.

— Спасибо, — кивнула она, слегка смутившись. — Мы с братом недоношенными родились. Двойняшки. Должны были 14 июля, а родились 23 мая. Я весила 1500, он — 1800.

— Значит твой день рождения — 23 мая, — повторил я, запоминая дату

— Друг один все мне звонил по ночам. Говорили, я не обижалась, что спать не давал. А на день рождения подарил коробку конфет. Коробка до сих пор где-то лежит, — с легкой грустью произнесла она. — А я не звонила ему. Не люблю навязываться. Нет, — вдруг отрицательно покачала она головой, — раз позвонила. Его мать поздравила с Новым Годом.

Я собрался было сказать, что мое день рождения приходится на 17 февраля, но промолчал. Зачем? И только кивнул, глядя на лицо Ирины, освещенное внутренним, захватившим ее от воспоминаний, светом, невольно любуясь тем, как она смотрит, блестя глазами, мимо моего секретера, мимо стенки за ним, мимо всех восьми подъездов нашего дома. И несмотря на то, что речь шла о посторонних мужчинах, я любовался ею, восхищался, млея, тая на диване и мысленно моля продлить это мгновенье... хоть до утра, хоть до завтрашнего дня, хоть до следующего Нового Года!

— А на 23 февраля! — с некоторым азартом продолжила она, еще более возбуждаясь от своих воспоминаний. — Мы, девчонки, купили нашим мальчикам подарки и вино. Но что-то на занятиях поругались с ними и на перемене в туалете все вино и выпили. Парни потом к нам: А что это вы наклюкались-то? — Праздник ведь, — нагло отвечаем. — Так наш же! — А мы за это и выпили! Но потом мы помирились и уже после всех занятий в пустой аудитории на празднике принялись раздавать наши подарки. Один, который любил смотреть, когда мы листали журналы мод, и комментировать, типа: Ах, какие ножки! — ему подарили игру "Одень Машу". Мол, можно одевать, а можно и раздевать — как напутствие. Нашим болтунам — свисток и метелку. Хвастуну — Я, мол, самый сильный — маленькие гантели по 200 грамм. А новичкам, которые пришли к нам после десятого класса — носовые платки. Мол, они пока еще зеленые и сопливые.

Я улыбнулся. Несколько грустно. Наша студенческая группа тоже была достаточно дружной — пять свадеб чего стоят! Но и все же... Такого подхода друг к другу у нас не было. Может, все дело в том, что мы начинали после десятого класса, а они к этому времени уже заканчивали.

Снова раздался резкий звонок. Ира вздрогнула, а я посмотрел на часы. Однако уже час ночи! В полном недоумении я посмотрел на снова напрягшуюся Ирину, удивленно пожал плечами, вышел в прихожую, задернув за собой шторки получше. Постеснявшись при Ирине спрашивать — кто там? — сразу открыл дверь и, вглядываясь в темноту, с трудом разглядел улыбающегося Дениса.

— Опа-на! — невольно вырвалось у меня. — А ты какими судьбами?

— Здорово! — почти заорал он. — У меня — отпуск! Я же в армии служу!

И он достал из широкого кармана тонкого пальто бутылку Посольской водки — судя по черной этикетке.

Я отошел в сторонку, забирая у него бутылку водки — армия, это святое, уже не прогонишь.

— А я смотрю — свет у тебя на кухне! Решил вот зайти, раз еще не спишь. Тем более, что завтра — воскресенье!

Денис радостно и шумно ввалился в квартиру. Я не стал предлагать: раздевайся и все прочее, так как он бывал у меня уже лет десять и все сам прекрасно знал. Я молча прошел на кухню, поставил водку на стол. Вернулся в коридорчик, одернул штору. Зашел в зал. Ира в напряженной позе сидела на диване — спинка выпрямлена, дивана не касается, нога на ногу, руками обхватила коленки, посмотрела на меня так, словно нас всех пришли арестовывать. Я невольно сосредоточился на ее напряжено-испуганном взгляде и от умиления чуть было не бросился ее защищать — ну или успокаивать.

— Школьный товарищ, — тихо сказал я ей, несколько теряясь. — В отпуске из армии.

Она кивнула, быстро поднялась.

— Приготовить закуску? — тоже тихо спросила она, почему-то также волнуясь.

Невольно заволновался и я.

— Если не трудно, — еще тише ответил я, в то время как Денис шумно раздевался в прихожей, что-то крича мне оттуда.

Ирина кивнула. Подошла к шторкам, закрывающим коридорчик. Неуверенно замерла. Я подошел к ней, взял ее за руку. Вышли вдвоем на свет. Как раз перед Денисом, который направился на кухню, с огромным любопытством косясь на шторки. От неожиданности он замер, поедая глазами эффектную девушку и быстро перекручивая в своей голове стиль своего поведения — Денис всегда был очень уж практичным и расчетливым пареньком.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — вежливо произнес я, судорожно вспоминая, кого по правилам хорошего тона представляют первым, но так и не вспомнил. — Денис, друг детства. Сейчас в отпуске из армии. — Я небрежно указал на Дениса. Ира очень уж напряженно кивнула, еле шевельнув головой. — Ирина, — указал я в противоположную сторону, и на этот раз кивнул галантный Денис, пожирая девушку глазами.

Мысленно я поморщился, в душе понимая — армия, ограниченность в женском коллективе, то, се... Впрочем, мы как-то все же обходились — ведь в армейском городке хватало девиц, да и некоторые замужние женщины тоже были не прочь. Впрочем, солдат они любили гораздо больше, чем офицеров. Как объяснила мне одна из них — офицеры более требовательны, более капризны, более придирчивы, с солдатом же все проще — он берет, что ему дают и всегда этому только рад.

— Приятно познакомиться! — радостно воскликнул Денис, и на мое удивление, взял Иру за руку и, все также галантно наклонившись, поцеловал ее. Я просто обомлел, так как у нас на четвертом участке ничего подобного никогда не бывало! Интересно, где он этого нахватался?

Прошли на кухню. Денис сразу же сел на табурет возле двери, странно поглядывая на Ирину.

— Яйца, огурцы, чеснок? — между тем вопросительно посмотрела она на меня, все еще напряженная.

Я открыл холодильник, повытаскивал на тумбочку все, что на мой взгляд годилось для быстрой еды — яйца сырые и вареные (как-то приготовил себе на завтраки, но так и не воспользовался), банка копченой сайры, майонез, репчатый лук, чеснок, огурцы. Ира принялась за готовку, а я достал три водочных стопки. Посмотрел на бутылку водки.

— Не по-армейски как-то, — заметил я. — Мы больше налегали на чистый спирт. А у вас как?

— Да мы тоже! — тут же радостно согласился Денис, видимо, старясь не упасть в глазах высокой симпатичной девицы, стоявшей к нам спиной, в обтягивающем платье, ярко обрисовывающем ее обалденную фигуру.

Я отодвинул водку в сторону. Сходил в зал. Достал из шкафа поллитровую банку со спиртом-ректификатом, настоянном на кедровых орешках. Вернулся — Ира и Денис напряженно молчали. Она резала огурцы, он молча водил глазами по кухне. Сняв с банки крышку я наполнил три рюмки — правда Ире налил только половину. Достал из хлебницы поддон с нарезанным хлебом — годится для первоначальной закуси.

— Ирина, прервись, — сказал я. — Выпьем за армию, за тех, кто отслужил, кто сейчас служит и кому еще предстоит это дело.

Ира обернулась, вытерла руки о полотенце, висевшее рядом с мойкой. Выставила один из приготавливаемых ею салатов — огурцы с луком и сметаной.

— Вилки, ложки где у тебя? — тихо спросила она одними губами.

Я указал на верхний ящик тумбочки. Она выложила вилки и столовые ложки. Присела на табурет. С серьезным видом взяла свою рюмку. Мы молча чекнулись. Я выдохнул и быстро, в два глотка, выпил спирт — за два года службы так и не научился пить в один глоток. Замер на пару секунд, снова выдохнул — как учили в армии, а то если вдохнуть, можно сжечь легкие. Взял кусок хлеба, занюхал. Денис тоже выпил свою рюмку, тут же берясь за вилку. А Ира поперхнулась после первого же глотка, оставляя рюмку в сторону и с сомнением глядя на ее содержимое.

— Это же не коньяк! — сказала она — спирт имел коричневый цвет.

— Ну да, — подтвердил я. — Это — спирт.

— Резкий сильно, — покачала она головой. — Я больше не буду.

Она встала и, взяв в руки нож, принялась на разделочной доске быстро нарезать вареные яйца.

— Ты где служишь? — между тем спросил я у Дениса, беря в руки вилку.

— В железнодорожных войсках, — ответил он, энергично поедая салат. — Я ведь НИИЖТ закончил. Так что мы быстро возводим мосты и переправы, прокладываем вспомогательные железные дороги...

— Ясно, — кивнул я. — Тот же стройбат.

— Ну не скажи! — обиделся Денис. — Повыше рангом будет! К нам как-то раз прикомандировали десантников — для ускорения работ. Так они уже к обеду сдулись таскать щебень и шпалы. А мои бойцы как таскали их, так и продолжали таскать до самого вечера.

— Ну да, — согласился я. — Разные группы мышц натренированы.

Я потянулся за банкой.

— Давай только разбавлять, — тут же произнес Денис.

— Разбавляй, — не стал возражать я.

Достал из холодильника карачинской минералки — с двумя белыми лебедями на этикетке — выставил на стол, попутно посмотрев на Ирину, как она сосредоточенно открывает консервную банку с сайрой — как-то очень уж странно держа консервный нож, и еще более странной крутя им от себя, и при этом вращая саму банку, а не нож!

Сел. Налил спирт в две рюмки — по половинке. Посмотрел на Иру, которая выкладывала сайру в тарелку.

— Ирина, тебе налить? — спросил я.

— Нет, — покачала она головой, даже не оборачиваясь. — Вы пейте.

— Я тебе разбавлю водой, — продолжил уговаривать я, так как чувствовал себя неловко из-за того, что Ира получается как-бы в стороне. Наверняка ей такое положение дел не понравится — какой интерес ей здесь сидеть? И она уйдет, тем более, что отведенные ею одиннадцать часов давно уже прошли. А мне очень сильно хотелось продолжать сидеть с нею рядом.

— Нет, — снова покачала она головой, выставляя еще две тарелки с салатами на стол — с яйцом, чесноком и майонезом, и с сайрой и луком. — Вы пейте, — заключила невероятно серьезная Ирина, присаживаясь на краешек своей табуретки. — Я так посижу.

Денис разбавил свою рюмку минералкой. Я не стал, рассчитывая на то, что не отягощенный примесями спирт выветривается из организма очень быстро, и я не буду как дурак сидеть рядом с Ирой с глупым окосевшим лицом — иначе этот вечер будет последним.

Мы с Денисом дружно взяли рюмки.

— За женщин, — произнес я, вставая, так как мы что в студенчестве, что в армии, второй тост всегда поднимали за женщин, и всегда пили стоя — следуя древней гусарской традиции.

Встал и Денис (выше меня на полголовы). Чекнулись между собой. Я кивнул Ирине, приподнимая рюмку. Денис коротко ей поклонился. Ирина небрежно кивнула в ответ своими длинными густыми ресницами.

Мы выпили. Причем Денис залихватски поставил свою рюмку на локоть и выпил одним махом! Артист, однако, отобьет у меня Ирину — с ним вон как интересно! — с грустью подумалось мне. Мы сели. Денис тут же снова взялся за вилку. Такое ощущение, что он был сильно голоден. К тому же в отличии от меня он был разговорчив от природы и сейчас фактически завладел всем столом, в том смысле, что говорил только он один — мы с Ирой молчали, время от времени коротко отвечая на его вопросы. Вернее — отвечала одна Ирина — очень уж коротко и напряженно. Ко мне Денис фактически и не обращался. И таким вот образом, энергично поедая салаты, он быстро выяснил в какой школе она училась (О, в нашей!), и в каком году закончила — явно чтобы выяснить, сколько ей лет, и где она училась дальше, и все такое прочее.

Видя его аппетит, Ира встала и молча принялась готовить яичницу из пяти оставшихся яиц. А я посмотрел на часы — это время все же было только для нас с Ирой, а приходилось его тратить и на третьего. С Денисом ведь я могу встретиться и отдельно, и уж посидеть как в старые добрые времена, расслабившись.

Но Денис явно не собирался уходить — Ирина его очень уж сильно заинтересовала. Он искрился юмором (Не то что я! — с грустью подумалось мне). Сам уже разливал спирт (я фактически пить перестал, желая рядом с Ирой быть все-таки в адекватном состоянии), активно в одиночку поедая яичницу.

Стал расспрашивать Иру про работу (командует машиной бурильщиков, бурят по Новосибирску — пробы грунта — для строительства домов и так далее, журналы заполняет, таблицы рисует). И тут они, к моей зависти, нашли общие темы — железнодорожник все-таки, знает про грунты! Она охотно отвечала. Разговорились вдвоем, даже ревность какая-то меня одолела.

Потом Денис переключил разговор на кооперативы — он хочет после армии заняться этим. Весь такой серьезный. И дальше беседа пошла только о деньгах. Точнее — монолог Дениса, так как мы с Ириной молчали.

Но вот яичница наконец закончилась, и ему тут же захотелось попить чаю. И я понял — уходить он вообще не собирается. Ему здесь совсем хорошо.

И я сказал:

— Извини, когда тебе домой надо?

— Сейчас пойду, — тут же ответил Денис, вставая. Такое ощущение, что он давно уже ждал от меня этой фразы.

Молча прошел в коридор, быстро оделся.

— Я еще зайду. С Васей. Вспомним прошлое, — сказал он. — До свидания.

Поклонился Ирине и ушел. И Ира тут же перестала быть напряженно-серьезной. Весело рассмеялась.

— Вот здорово! — воскликнула она. — Такая наглость! Так друга выпроводить! Это надо же!... Я бы не смогла.

Но я почувствовал, что ей это понравилось, она это запомнит.

— Он-то может и завтра и послезавтра прийти. А вот ты... — сказал я в свое оправдание. — Я его понять могу — такая красивая девушка! Мне бы тоже очень уж не хотелось уходить. Но и все же — совесть-то надо иметь!

Ира только улыбнулась.

Я быстренько сложил посуду в мойку. Ира собралась было ее помыть, но я остановил ее — не хватало еще тратить наше совместное время и на это!

— Как тебе Денис? — поинтересовался я, взяв ее под локоток и ведя в темный зал. Мне было любопытно — Денис всегда пользовался вниманием девушек!

— Честно? — спросила она, перестав улыбаться.

— Честно, — подтвердил я серьезность своих намерений.

— О деньгах слишком много думает, — ответила она, по-прежнему глядя на меня. — Ну и также только о себе. Мне такие никогда не нравились.

Я подивился точности ее суждения. Только я к такому выводу пришел через несколько лет общения, а она — буквально минут за сорок. Вот что значит женщина! Видать мы, мужчины, для них совсем не являемся загадкой! Они нас видят насквозь, а мы и не догадываемся об этом! И я невольно поежился, подумав, что Ира меня тоже видит насквозь, и возможно сейчас прочитала и эти мои мысли. Мне стало неловко и я отвел глаза.

Мы снова расположились на диване. Я хотел было сесть напротив нее — тогда бы я мог гладить ее коленки. Но передумал и сел рядом с ней — так я мог гладить ее шейку, щечки и мочки ушей.

— Спирт сильно резковат, — сказала Ира. — Вот у Алки Архипенко, что на Лазурной, тесть такой самогон приятный гонит! Как в гости к ним приезжаю, так сразу выпиваем по рюмочке!

— Надо как-нибудь заехать, попробовать, — сказал я, кладя руку на спинку дивана и слегка касаясь пальцами ее плеча. — Думаешь, не приеду?

— Да нет, верю, — засмеялась она. — Если ты уж друга выгнал, то не знаю!...

— Дом я помню, — решил поддержать я эту шутку, проведя кончиками пальцев ей по шейке. — А какая у нее квартира?

— Триста пять, — тут же ответила Ира, и мне показалось, что на нее бы это произвело впечатление, если бы я вдруг приехал к Алле, в то время как она там уже гостила.

Я кивнул, якобы запоминая.

— Навеяло армией, — произнесла она, блестя печальными глазами. — Наш физик, когда я училась в седьмом классе, сделал мне предложение — стать его женой.

— Это какой физик? — растерянно стал вспоминать я. — Высокий такой или маленький?

— Маленький.

— Ну надо же! — только и вырвалось у меня. Этого физика я хорошо знал. Маленький, худенький, но — из казаков, и значит, жилистый и смелый. В свое время служил в Египте, охранял Ассуанскую плотину. Воевал. Но как-то совсем не ожидалось, чтобы он к четырнадцатилетней так сильно воспылал! Впрочем, у нас в седьмом классе некоторые девочки выглядели на все 25 — и по поведению, все в жизни уже повидавшему, и по тому, как они смотрели на меня, на моих одноклассников, на учителей... Да и водку им продавали, не требуя паспорта — чем мы довольно часто пользовались.

— А как-то на практике ночью — спим в палатке с Галькой, — продолжила Ирина. — И что-то вдруг стали балдеть, бороться, и как давай ржать! Поднялся шум. А в соседней палатке жила повариха — тетя Таня. Отругала нас. Утром студент приходит: Это вы так ржали? — Нет, это тетя Таня, — отвечаем мы. А за завтраком уже тетя Таня к нам подходит: Что вы так ночью ржали? — И как даст мне по лбу поварешкой! — закончила Ирина смеясь. — Так было смешно!

Я попытался представить, как Иринку бьют поварешкой по лбу — совсем не сильно, так — чисто символически, но смешно все равно почему-то не было.

— А раз в трамвае ехала — такая тоска нахлынула, — переключилась она на другую тему. — Вспомнила детский садик, нянечек, и как запою на весь трамвай — все попадали.

А я, под действием спирта видел и воспринимал Ирину уже в несколько других тонах и красках, причем, в более возвышенных, и полностью сосредоточился на ее шейке, гладил с каким-то внутренним трепетом, фактически уже не слушая то, о чем она рассказывала.

— А Вадик так здорово рисовал, такие карикатуры, — звучал ее голос. — А Саша Березин собирал их, и эпиграммы. А меня Крысой звали — это еще отец в четвертом классе так назвал. Галка, подруга, перенесла в школу, а потом и в технарь. И Вадик нарисовал — Галку в виде тощей вороны, а меня — жирной крысой, сидящей на яйцах.

Я меланхолично кивнул, весь погруженный в теплоту и нежность ее шейки.

— А парни-старшекурсники такие юморные! Приехали на Новый Год — сидели до девяти утра. Маг так ни разу и не включали — так они пели! Так здоровско было! — Доносилось до меня сквозь туман какими-то отрывочными кусками.

...

— Храню все записки — но только смешные. Рядовые выбрасываю.

...

— Из хобби — интересно собирать камни. Люблю глубокие бурения — там иногда такие замечательные образцы лезут!

...

А я все сидел рядом с ней на диване, тихо, как мышь, слегка касаясь пальцами мочки ее ушка, и осторожно поглаживал ее шейку — от плеча и до подбородка.

...

— Вадик, кстати, тоже мне письма шлет сейчас из армии, — вдруг долетел до меня ее голос. Снова повеяло армейской темой, — как-то даже снисходительно подумалось мне. — Так смешно рисует себя в форме!

...

— Я в школе всегда сидела с Галкой на первой парте, — словно издалека доносился до меня ее голос. — Балдели. Раз на HВП (начальная военная подготовка) — засмеялась. Галка: Что? — Да анекдот вспомнила! — Расскажи. — Только рот открою — смех меня разбирает. Галка смотрела, смотрела и тоже стала смеяться. Учитель нас обоих выставил за дверь — охладиться. Вышли. Рассказывай! — Да не смешной. — Посидели немного, успокоились. Собрались заходить обратно. Галка: Я — первая. Подошла, дверь открыла, да как вдруг засмеется на весь класс!

...

Все это время я неотрывно смотрел на Иру, все также поглаживая ее шейку, и чувствуя, как пары спирта многократно усиливают романтику вечера, добавляя ярких красок даже там, где их и в помине не было. Но вот она замолчала. Обернулась ко мне.

— Что? — спросила она.

Я пожал плечами.

— На мой взгляд, — неторопливо ответил я, — ты — ярый оптимист. Все у тебя хорошо, все замечательно, плохих людей совсем не бывает.

Она, не мигая, как-то странно смотрела на меня минуты две. Потом медленно покачала головой.

— Плохих людей не бывает, потому что я их просто вычеркиваю из своей памяти, — очень серьезно произнесла она. — Забываю все эпизоды, связанные с ними, выкидываю их из головы. А так, тоже конечно плачу. Иногда. Вот когда с рабочими в поле поругалась. А до этого — с матерью.

Из-за меня?! — тут же промелькнула очень смелая мысль, но уточнять я не стал.

— А у нас в армии все повально писали заявы в Афган, — зачем-то заметил я, находясь все еще под впечатлением армейской темы. — Написал и я. Но не взяли.

— Да уж, армия, — вдруг вздохнула она. — Служи солдат, служи родной. С твоей подругой спит другой, — неожиданно произнесла Ирина.

Я с некоторым удивлением посмотрел на нее.

— Это точно, — наконец вынужден был согласиться я с этой старой истиной.

— А я сколько знаю афганцев — все придурки, — заметила Ирина. — Только один — Аркаша — нормальный. Но и то в драке что-то с ним происходит, отключается, не соображает, бьет всех подряд, своих, чужих. Раз на гулянке — драка. Парни так жестоко дрались!

— А вы что делали?

— А мы с подругой разнимали.

Я покачал головой. Девчонкам, конечно, легче разнимать парней. Если же парень будет разнимать — вся их злость перекинется на него. А девчонки как раз эту злость охлаждают. Но и все же — придурки тоже разные бывают.

— В поезде в плацкарте едем — афганец по соседству, — продолжила Ира. — Галке хорошо, залезла на верхнюю полку и спит себе спокойно. А этот болтает и болтает — мол, вас бы туда, и так далее. Надоел ужасно. Вышла в тамбур, думаю, может он успокоится и спать ляжет. Так он тоже за мной! Хорошо, дядька какой-то зашел покурить. Я тут же выскочила. Только собралась ложиться — и он со мной рядом на полке пристраивается! У меня аж глаза по полтиннику! Вскочила. Бродила. Ушла в соседний вагон. Постояла. Вернулась, гляжу — а он лежит на моей полке по пояс раздетый. Тогда я пошла на его место. А там вещи разбросаны. С трудом нашла себе другую полку. Там и проспала. А Галка утром просыпается, смотрит вниз — ничего понять не может — вроде как Ира по пояс раздетая лежит, но вроде у нее бицепсов таких не было.

Не зная что и сказать на все это, я только дипломатично произнес:

— Ты ведь девушка очень красивая. Сама это понимаешь. Вот все и стараются с тобой познакомиться, кто как умеет. Впрочем, наверное, как и я.

Ира быстро обернулась ко мне, пристально посмотрела мне в глаза, потом вдруг как-то по-детски улыбнулась.

— Да уж, — произнесла она, — со знакомствами у меня полный избыток. Как-то сидим в аэропорту, подходит один: Девчонки, где работаете? — Там-то, там-то. — И много денег получаете? — Нам хватает. — А у нас в торговле зажимают. — А у самого золотых зубов полный рот. Смотреть неприятно. А когда садились в самолет, он на досмотре зазвенел. Голос из толпы: Челюсть вытащи!

Я тактично улыбнулся.

— В автобусе едем с Галкой. Я одна сижу. Входит парень — как куколка. Ну точно Димка, который, по ночам мне звонил. Подходит, садится рядом со мной. Извините, — говорит — вы случайно не Ирина? — Случайно Ирина, — отвечаю я. — А там-то, там-то не работали? — Нет, не работала. А вы случайно не Дима? — Дима. — А там-то, там-то не учились? — Нет, не учился. — Так смешно стало!

Она действительно слегка рассмеялась от воспоминаний, подтянув зачем-то платье.

— А как-то шла с одним по лесу. А он вдруг полез приставать. Я испугалась и бежать. Страшно вдруг стало!

Я успокаивающе погладил ее виски, ушко и шейку, прижал ее слегка к себе.

— А в техникуме парни наприглашают меня в кино, — продолжила она тему знакомств. — Обычно это "Маяковский". Я им всем одно и то же время назначу. Потом приду, смотрю со стороны. Вот они все соберутся. Стоят по разным углам — как бы друг друга не замечают. Смешно. Подойду, соберу их всех вместе. И в кино всей толпой. А один как-то в гости ко мне прикатил. А у меня свидание было уже назначено! Ну, делать нечего, взяла его с собой — не бросать же! Сходили втроем в кино. Купили ему билет. Потом проводили.

Что я делаю?! — со звенящей грустью подумалось мне. — У нее вон сколько разных знакомых! Всех она приглашает, со всеми общается. Может, я просто один из многих? И мне стало совсем уж тоскливо, и я никак уже не поддержал этот ее рассказ.

— А как-то на практике в Чите пять месяцев в полях были. Потом приехали в город, а жить негде. Один местный работник нам и предложил: Давайте ко мне. Жена, мол, уехала рожать в Москву к своим. Квартира пустая. — Вдвоем с Галкой поселились. Получилась малосемейка. Он приходил с работы около двух ночи. Раз мы с Галкой пошли гулять, а у ресторана мужики силой девок в машины кидают — даже в кузов грузовика. Те визжат. Их увозят. Больше мы одни не ходили.

— Ну да, — тут же искренне согласился я. — Не даром Читу еще называют Читаго.

Она с легким удивлением посмотрела на меня, явно не зная про это. Кивнула, принимая к сведению.

— А как-то раз он разбудил меня в четыре часа ночи, — продолжила Ирина. — Давай, мол, анекдот расскажу. Я глаза протерла — Ну давай! — делать-то нечего. Рассказывает: Волк лежит в бабушкиной кровати. Красная Шапочка: Бабушка, почему у тебя такой хвост? — Это не хвост, — ответил волк и густо покраснел. — И вообще у тебя молоко на губах не обсохло. — Это не молоко, — сказала Красная Шапочка и тоже густо покраснела.

Однако — только и поморщился я, но промолчал.

— Я его послала — спать не дает. И мы потом в отместку завели будильник на час ночи, чтобы в это время проснуться, запереть квартиру — чтобы он не смог зайти — и снова лечь спать. Но он пришел пораньше. — А что у вас на час заведено? — Да подлянку тебе хотели сделать. А когда уезжали, мы с Галкой ему на коленях пели песню: Не скучай, ай, ай!... А поезд из Читы до Новосибирска двое с половиной суток идет. Жили в купе проводника Юры, что дыню мне потом привез. Спали с Галкой вдвоем на верхней полке.

Она замолчала. Молчал и я. Мне вполне было достаточно того, что я ее вижу, сижу с ней рядом, касаюсь ее шейки — так я мог бы просидеть годами.

— С одним только закруглила, — вдруг сказала она.

— А как? — невольно поинтересовался я.

— Как? — она подумала. — Да просто послала.

Решительная однако, подумалось мне. Впрочем, мне почему-то показалось, что чтобы она послала, надо очень уж хорошо постараться!

— На физо в техникуме я обычно не ходила, — между тем тихо в темноте рассказывала Ирина, глядя куда-то вдаль. — Папа — преп наш — как-то встречает меня: Иринка, а что это у тебя ни одного зачета по Физо? — Пришлось идти сдавать. Быстро все отбегала, проплыла. Физрук не старый еще — лет двадцать шесть (я слегка улыбнулся). Проявил ко мне интерес. Сходила с ним в кино — это ведь совсем нетрудно. А потом только указывала ему, кому из наших зачет поставить. Никто из наших больше на физру не ходил.

И выгоду из себя умеет извлекать? — слегка удивился я.

— В школе прыжками в высоту занималась. Три года. Бросила в седьмом классе. Тренер меня обидел, зараза! Упорно звал в спортлагерь, а я отказывалась — мы на это время в отпуск с родителями собирались в Судак. Но он все-таки уговорил. Я и не поехала с родителями. Дома одна осталась. А меня все не зовут. Наконец встречаю тренера: В чем дело? — Да, мол, другую послали. — Ну я тут же спорт и бросила. Тренер потом домой ко мне ездил — с Затулинки. (Часа два на автобусе — тут же подумалось мне). Молодой — двадцать три года. Уговаривал все, но так и не уговорил.

Снова замолчала. Я по-прежнему поглаживал ее шейку, чувствуя, как по моей коже пробегают маленькие искорки удовольствия, многократно усиливаемые спиртовыми парами.

— Довольно много таких знакомых, — тихо сказала она, — которые надоедают. Все темы переговорим и говорить потом просто не о чем.

Я встрепенулся.

— А мы с тобой о чем говорим? — спросил я, боясь, что очень скоро попаду в эту же категорию.

— А ни о чем, — странно улыбнулась она. — Так что надоесть друг другу мы не сможем.

И я почему-то не смог сделать из этого ее признания никаких выводов — уж очень много различных вариантов получалось.

— Я знаю, — продолжила она, глядя на меня и улыбаясь еще более загадочно. — Ты ничего плохого мне не хочешь.

Я промолчал, пережевывая сказанное. И это пережевывание, из-за какого-то ступора внутри, вдруг зациклилось и снова не выдало никакого результата.

Вдруг она встала, подошла к секретеру, где на полке у меня стоял будильник, посмотрела на время.

— Ого! — искренне удивилась она. — Уже четыре часа! Все, пора домой!

Я не возражал, тоже быстро поднимаясь с дивана. Действительно ведь — уже достаточно поздно. О чем разговор?!

Она направилась в прихожую, а я в зал — выключить магнитофон. Подошел к Ноте, стоявшей на полу, нажал на стоп — музыка мгновенно стихла. Вышел из темного зала, раскрыв за собой шторы — сейчас уже не было смысла закрывать зал от всего. Вышел в прихожую — Ира у зеркала поспешно надевала шапку и шарфик. Неожиданно для себя я вдруг обнял ее сзади за талию, прижал к себе, поглаживая ее твердый животик. Она замерла. Напряглась. Не шевелилась. И от ее этой напряженной неподвижности я почувствовал себя совсем уж неловко, смутился, отпустил.

— Не удержался, — пробормотал я в свое оправдание.

— Бывает, — кивнула она, отходя от столбняка, продолжила одеваться.

Я помог ей надеть пальто. Сам оделся очень быстро, открыл дверь на темную площадку. Молча вышли. Закрыл дверь, гремя ключами в ночной тишине.

Молча и быстро стали спускаться по темной лестнице — Ира уж очень сильно торопилась. Она шла впереди, я — за ней. Смотрел ей в спину, почему-то волнуясь. Входную дверь открыла она сама, хотя по идее это должен был сделать я, но уж больно тесно на площадке — не отталкивать же ее? Ира распахнула первую дверь тамбура. Придерживая ее, открыла и вторую. Я принял из ее рук первую дверь, удержал ее в темноте, глядя на спину замешкавшейся в дверях Ирины. Безумно хотелось обнять ее сзади еще раз, прижать к себе, замереть так надолго, получая огромное удовольствие — больше ничего мне и не надо.

Вышли на улицу. Холодно. Вся земля была покрыта мокрым белым снегом, который валил не переставая. Видимость плохая. Все — бело. Только дорога — грязная. Идем, дрожим. Она уже молчком пошла окружным путем, по улице Столетова, а не напрямки, дворами. Было как-то тоскливо и грустно на улице. И мы шли в одиночестве в этой тоске, оставляя за собой на белом снегу черные следы, и, наверное, под действием этой вселенской тоски Ира принялась рассказывать:

— Год назад у меня бабушка умерла, — печально начала она. — Ее никто не любил. Навещали редко. Отец — как ее сын — только три раза в год. А как-то она приболела, и отец посылает меня — езжай, мол, поставь ей банки — простыла наверное. Я ему: Да я всю свою одежду уже постирала! — Что, тебе совсем одеть нечего? — Да есть конечно, но неохота. — Езжай. — Делать нечего, поехала. Приехала, поставила банки. А потом как-то приезжаю — дверь открыта — обычно бабка на сто замков запирается. Захожу и вижу бабкины ноги на кровати — все в синих пятнах. — Баба, — говорю я с порога. — Что случилось? — А сосед сзади: Да она померла. — Я проходить не стала, испугалась. Где телефон? — спрашиваю. — Ближайший только в школе. — Я пришла в учительскую. — Можно позвонить? — Можно, — говорят учителя, а сами кофе пьют. Я позвонила матери. — Баба умерла, — говорю. Учителя тут же все и подавились. — Жди, я отцу позвоню, — сказала мать. Я вернулась. Сижу в комнате, жду. Радио играет — вроде как не к месту. Выключила. Наступила такая жуткая тишина — аж в ушах зазвенело! Стало ужасно тоскливо. И мысли все мрачные — неужели это она от моих банок померла?! Снова включила радио. Наконец вижу в окно, отец идет. Но оказалось, что он ничего не знал. Его соседи на лестнице встречают — мол, не расстраивайся, всякое бывает. Он входит: Иринка, что случилось? — Померла. — Итить твою мать! Говорил же ей, не вздумай помирать, работы много, некогда хоронить!

Помолчали, подходя к пустой и безлюдной улице Макаренко. И тоже темной — ни один фонарь по-прежнему не светился. Молча пересекли.

— А раз в июле Галка прибежала ко мне, вся простывшая. Я ей банки и поставила. А потом говорю: Эти банки я как pаз бабке ставила. Галка как подскочит и ко мне: Ну ка, раздевайся! — Я разделась. — Ложись. Банки буду ставить. — Да я не болею, — говорю ей. — Ложись, говорю! — стала настаивать она. Ну что ж, пришлось лечь, — сказала Ира как-то странно улыбнувшись. — А банки эти я потом выбросила.

Я кивнул.

— Завтра у тебя какие планы? — спросил я.

— Никаких, — равнодушно пожала она плечами.

— Слушай, если освободишься пораньше, приходи ко мне, буду тебя фотографировать. Хочу хорошую фотографию сделать.

— Не знаю. Это только сегодня рано так отпустили — бензина не было. А надо еще отдохнуть, поспать.

Подошли к ее подъезду. Здесь лампочки над входными дверями также не горели. Но благо снег белый — было все хорошо видно.

— Хорошо, — вдруг сказала она. — Если в восемь не зайду к тебе, то значит занята. Либо устала и спать легла.

— Приходи в любом случае! — обрадовался я такому прогрессу в наших отношениях. — Отдохнешь. Диван у меня большой! Да и кровать имеется!

Она только засмеялась, удаляясь в подъезд.

Останавливать и попытаться поцеловать ее на прощанье я не стал.

В странном состоянии пришел я домой. И спирт вроде не успел еще полностью выветриться, но и радужная романтика уже уступила место суровой действительности.

Неторопливо, словно во сне, разделся.

Радость и приподнятость перемешивались с чувством неприятной неудовлетворенности. Вот почему так, она сидит у меня до четырех утра уже который день, а целовать себя не позволяет? Почему так себя ведет? Не нравился бы я ей — не приходила бы. Или еще что? Как бы заглянуть ей в душу?! Вызвать на откровенность? — Мне аж стало жарко. А если она скажет: "Нет, будем только друзьями". И что тогда? Друг ведь не гладит друга по шейке, и не обнимает его сзади в коридоре! Нет уж, пусть остается все как есть, — решил я. — Глядишь, со временем она изменит свое отношение ко мне в лучшую сторону.

Прошел на кухню, включил в мойке воду. Взял чашку, из которой она пила, и мне тут же все вещи резко напомнили о ней: батарея, на которой она сидела, пепельница, в которой она гасила свои сигареты — вон, до сих пор в ней лежат и еще наверняка помнят тепло ее губ, а также нож, которым она нарезала салаты, и ее тарелка с ложечкой... Так грустно стало, словно она умерла!

Очень добрая. Участливая. Заступается. Хорошо к людям всегда относится. Живой человек — так не хватает мне ее в жизни!

И я продолжил мыть посуду, со странным волнительным трепетом беря в руки все те предметы, которыми пользовалась Ирина.

Потом зашел в темный зал. Включил свет. Посмотрел на диван, на котором ОНА сидела. Потом решительно его раздвинул. Достал снизу постель. Застелил. Разделся. Лег, тщательно, словно в спальник, укутываясь одеялом в плотный конверт — как научили еще в детском садике.

Замер с закрытыми глазами. И передо мной замелькало ее лицо. Вот она жалуется на рабочих и говорит, что плакала. Вот она с готовностью, хотя ее об этом никто не просил, готовит салаты и жарит яичницу. Вот она сидит на диване, рассказывая что-то, и в темноте волнующе блестят ее глаза, и я глажу ее теплую нежную шейку в этот момент, а она не обращает внимания на мои действия и все рассказывает и рассказывает... А вот ее печальное лицо и рассказ о ее бабке. А вот — ее сообщение что она САМА придет ко мне!

Итак, подумал я, что мы имеем. Во-первых, ничего не понимаю. Скучно ей со мной что ли? Или неинтересно?

В ней, как мне кажется, уживаются два противоречия — общительность и робость, а, возможно, и неуверенность, и страх потери независимости. Мне даже жалко ее стало — в сущности, она одинока, хоть и полно знакомых, но она в своем общении ставит перед всеми ними стенку — они потолкутся возле этой стены и уходят. А ей остаются одни неприятности.

А вообще с ее стороны мое поведение выглядит подозрительно — домой упорно тащу, посматриваю на нее странно, все накормить да напоить пытаюсь, а потом еще требую поцелуев, определенности во встречах — комик одним словом.

И почему-то кажется, что она сегодня не сразу легла спать. Курит поди в это время, переживает, вспоминает наш разговор. В сущности я понял, что за люди ее окружали. Таких, как я, там не было. И все их отношения какие-то несерьезные — за ноги потрясти, как Буратино, приколоть, прибалдеть, стукнуть поварешкой по лбу.

А во-вторых — все-таки какая-то определенность начала проявляться. Она ведь не отказала на завтра. Уже что-то. И самое главное — сама пришла сегодня. И согласилась прийти ко мне завтра!

Но вот почему-то от всего этого мне совершенно не радостно. И даже как-то тревожно. Чего-то не хватает. Но вот чего — никак не пойму. И почему так ноет сердце?

И вот что странно — мне же никогда не нравились курящие девушки! Я же их всегда сторонился! И вдруг на тебе!... Почему так?

И какая-то злость во мне поселилась! Чем-то я был сильно недоволен. Но вот чем? Сам не понимаю. И я мысленно с ней разговариваю, спорю. И в голову лезут разные глупые сцены: Они едут с парнями, я на обочине под дождем. Ира: Давайте подберем? Подобрали. А я не вижу ее в салоне, достаю пистолет. Ну-ка газуй! — командую водителю. И другому парню: Голову на колени! Но потом увидел ее: О, знакомые все лица! Она серьезна, напряжена. — Это, поди, ты остановила, по доброте? — Молчание. — Теперь проклинаешь такое знакомство? — И водителю: Надо догнать одних, сказать им пару слов. — Достаю из чехла автомат. Приладил короткий приклад. Догнали. Резанул очередью по машине. Она вспыхнула. Загорелась. Я Ирине: Смотри и запомни на всю жизнь меня!

И тут я встрепенулся, разгоняя алкогольный туман. Что за бред?! О чем это я?! Какая стрельба?! Какие бандиты? Армию вспомнил? Но вот почему я злюсь на нее? За что? Кто я ей, чтобы на нее злиться? И если подумать — это ведь у нее такой стиль поведения, общительный, независимый — так ведут себя многие красавицы! Вспомни Зотову, Олю. Пойми наконец — она тебе ничего не должна! А ты с нее только требуешь и требуешь. Сидишь, смотришь, получаешь свое и хочешь еще больше, а ведь ничего ей еще не дал!

И я был полностью согласен со всем этим, но от этого мне легче не становилось.

Несмотря на выпитый спирт я снова спал плохо. И не спал в общем-то, а так — проваливался в дрему в промежутках между мыслями об Ирине, мысленными разговорами с ней, спорами, уговорами, глупыми фантазиями в виде боевиков с драками и стрельбой, в борьбе с Василием, Денисом, проводниками железных дорог, и еще с кучей каких-то мужиков — молодых, старых, бородатых, плешивых, стриженных в армейской форме, а также стоящих в поле возле многочисленной колонны бурильных агрегатов.

Глава 8.

Итак, наступило долгожданное воскресенье! Проснулся по армейской привычке, как и в каждое свое утро, в 7:15. Зарядку делать не стал — лень. Позавтракал чаем и бутербродом с колбасой, и почему-то стоя у окна — ведь в такую рань вряд ли Ира пойдет в парикмахерскую! Но все равно — от окна так и не отошел, пока не доел бутерброд. Заправил постель — ведь она может сегодня прийти!

Итак — в понедельник я выхожу на работу. Обещал ведь. Вернее, возвращаюсь после перерыва на армию.

Я нашел свою армейскую тетрадь, в которой я записывал все неисправности компьютера СМ-4 и его внешних устройств, и как они исправлялись — какие микросхемы, диоды, стабилитроны надо было заменить. Эту тетрадь я еще начал в МСУ-70, и в армии она мне очень уж пригодилась. Сэкономила очень много времени. Например, когда вдруг на болгарском внешнем дисководе (емкостью в два мегабайта) загорелась красная лампочка, сигнализирующая об аварии, а тест дисковода ничего не показал, я тогда заглянул в свою тетрадку, и вот оно! — я уже исправлял подобную неисправность! И я молча заменил один транзистор, и дисковод тут же и заработал! На все это у меня ушло всего пара минут, и девочки-командировочные из Харькова, которые отвечали за этот компьютер, смотрели на меня в невероятном восхищении, словно на Иисуса Христа, который сотворил очередное чудо. А ведь они, девочки то есть, все были роскошными украинскими красавицами! В отличии от меня, который к шикарным красавцам никогда не принадлежал — так, просто парень с нашего двора. Впрочем, я отвлекся. За время армии эта тетрадь заметно распухла. А когда я уходил на дембель, мой сменщик, выпускник школы КГБ Серега Дворников, очень просил меня оставить ее ему, так как переписать тетрадку было просто нереально. А ксероксов в свободном обращении тогда у нас не было — впрочем, как и сейчас.

Итак, я бросил в сумку изрядно потрепанную общую тетрадь на 96 листов, положил туда и пробник, который показывает на ножках микросхем, что за сигнал там висит — ноль, единица или поток импульсов. Это приспособление я спаял в армии на двух микросхемах: ЛИ-1, и счетчик импульсов ИЕ-7, разместив их внутри футляра для зубной щетки, и выведя наружу припаянную иголку — которой собственно и надо было тыкаться в ножки микросхем.

Окинул взглядом квартиру — ничего не забыл? И в этот момент прозвенел звонок на входной двери. Мать, наверное, озадаченно подумал я, выходя в прихожую. Открыл дверь, и снова растерялся. Причем очень сильно. На пороге снова стояла Ирина. Снова серьезно-напряженная, словно случилось что.

— Привет, — растерянно выдавил я, отходя в сторонку и снова стесняясь своего вида — старые, вытянутые на коленках спортивки, и такая же старая потертая выцветшая футболка.

— Привет, — кивнула она, входя в квартиру и тут же принявшись раздеваться.

Я ничего не понимал. Молча замер позади нее, ожидая принять на руки ее плащ-пальто, и, наверное, совершенно не удивился бы, если бы кроме пальто она принялась снимать с себя и всю остальную одежду!

Ира молча сняла свою меховую шапку, положила ее на верхнюю полку. Медленно расстегнула все пуговицы пальто. Слегка покосившись, определила, что я нахожусь как раз позади нее, медленно сняла пальто, скинув его мне на руки. Потом нагнулась вниз, расстегивая молнию на сапогах.

Я замер с пальто в руках — нестерпимо сильно захотелось взять ее за бедра. Просто взять и замереть. И больше ничего не делать!

И вот, как какой-то школьник, глупо пялясь на ее бедра, я, словно в тумане, повесил ее пальто на вешалку. Потом, так как она еще не выпрямилась, я зачем-то погладил ее спинку поверх задравшейся кофточки — дотронуться до полоски открывшегося тела я просто не посмел!

Наконец мои мучения закончились — она сняла сапоги, выпрямилась, обернулась ко мне, посмотрев так печально-серьезно, что сердце мое непроизвольно екнуло и забилось еще сильнее.

— Случилось что? — в сильнейшем расстройстве спросил я, обняв ее за талию и слега притянув к себе — исключительно из-за того, чтобы только пожалеть, придать ей сил в еще неведомом несчастье.

— Такое дело, — произнесла она в то время, как ее лицо оказалось совсем близко от моего лица. И в расстройстве за нее, переживая еще неведомое, я невольно, чтобы ее как-то утешить, потянулся к ее губам...

И на этот раз она не отстранилась!!!

И я коснулся своими пересохшими от жуткого волнения губами ее губ. Замер так, еще не веря во все происходящее. Снова коснулся... Она не шевелилась и не отворачивалась. Стояла словно статуя. Только ее руки приподнялись, и она буквально кончиками пальцев коснулась моих плеч. И я взял своими губами ее пухлые и тоже сухие губы и слегка, буквально чуть-чуть, втянул их в себя и помял, чувствуя, как бешено бьется мое сердце, диким стуком отдаваясь во лбу и в висках!

Я бы, конечно, так стоял и стоял, но ведь ей это может не понравиться! И я отпустил ее губы. Отстранился с виноватым видом. Что это за поцелуй, когда губы сухие, как наждачка?! Когда руки висят как плети! Наверняка ведь это ей не понравилось и она просто уступила мне, устав постоянно отворачиваться! Так зачем доставлять ей неудовольствие?

Я убрал руки с ее талии, чувствуя, что ужасно краснею. И почему-то боялся, что она увидит, как бешено пульсируют жилки на моих висках, услышит, как стучит мое сердце!

— Продолжай, — только и сказал я хриплым голосом, старательно отводя глаза в сторону.

— В общем так, — таким же хриплым голосом произнесла она, все еще держа свои руки на моих плечах и буквально мельком заглянув в мои глаза и тут же отвернувшись. — Родители приглашают тебя на сегодня в гости.

И мне тут же стало жарко.

— Говорят, — бесцветным голосом продолжила она, — что им очень интересно посмотреть на того, с кем я сижу до четырех утра.

Я вспотел еще сильнее, чувствуя, как ее невесомые руки жгут мои плечи. Невольно я снова обнял ее за тонкую крепкую талию — но совсем чуть-чуть.

— Такие вот дела, — закончила Ирина, снова посмотрев на меня и зачем-то поиграв пальчиками на моих плечах. — Только не подумай ничего, — поспешно добавила она. — Они просто хотят посмотреть на тебя. И все.

— И во сколько? — только и смог выдавить я — в горле все пересохло, в голове стучало, и вообще чувствовал себя очень уж отвратительно.

— В обед, — ответила она. — Время еще есть.

— Замечательно! — немного наигранно воскликнул я, беря себя в руки. — Значит я смогу тебя пофотографировать!

Она посмотрела на меня взглядом, за которым крылось столько разных забот! Ну да, подумал я, с фотографиями я влез явно не вовремя. Но тут она вдруг чуть заметно кивнула своими длинными ресницами.

— Проходи, располагайся! — обрадовался я, побежав в зал доставать фотоаппарат и вспышку — на всякий случай — хоть у меня и солнечная сторона, но тем не менее...

И пока я готовил аппаратуру, Ирина перед зеркалом тщательно привела себя в порядок — на ее взгляд — поправила прическу, подкрасила губы, подвела брови и ресницы. Потом она аккуратно присела на диван, небрежно откинулась на мягкую спинку, положила ногу на ногу, подтянула платье ближе к коленям.

Я присел перед ней на корточки.

— Наклонись чуть влево, — сказал я. — Подбородок повыше подними... Левую руку положи на спинку дивана... Замри!

Сфотографировал.

Потом я заставлял ее принимать еще всякие разные позы — и стоя у окна, и у зеркала, смотрящая в свое отражение, и на полу в позе лотоса, и небрежно раскинувшись на диване... А когда я предложил ей лечь, она вдруг засмеялась.

— А ну-ка, как там Hегода на снимке?

До меня дошло — в "Литературной газете" была опубликована фотография Натальи Hегода из Плейбоя. И я невольно смутился и покраснел, даже не помышляя предложить ей подобное. Правда мелькнула мысль — а если ее раздеть, но укрыть например только двумя полотенцами?! И, например, она в таком виде готовит себе завтрак на кухне, или расчесывается перед зеркалом, или смотрит телевизор... От этих мыслей я стал пунцовым и ничего этого предлагать, естественно, не стал.

Сделал еще пару снимков на кухне, и она посмотрела на часы.

— Наверное, пора, — неуверенно произнесла Ирина.

Я молча стал сворачивать свою аппаратуру — удлинитель, вспышку, фотоаппарат.

— Приходи завтра, попечатаем фотографии вместе, — в слабой, но такой волнующей надежде предложил я.

— Нет, я не люблю печатать, — покачала она головой. — У меня почему-то снимки в воде после проявителя промываются плохо и желтеют.

— Да я сам буду промывать! — попытался настаивать я, представив, как мы будем сидеть с ней в маленькой темной комнате. Это же такое счастье — невольно касаться ее, поддерживать, помогать! Да и вообще, в темноте, в тусклом свете красной лампы девушки выглядят еще более волнующе-загадочными и прекрасными! Словно в сказке!

Но она снова отрицательно покачала головой, ничего мне не ответив, и я больше не настаивал.

Молча оделись. На этот раз я не стал обнимать ее сзади, сдержался, чтобы не перегибать палку ее терпения.

Тихо вышли на улицу и также тихо направились к ее дому. Я кое-как заставил ее взять меня под руку — ей явно было очень уж неуютно идти со мной при дневном свете. Или просто непривычно. Ведь все это время мы ходили по безлюдным улицам, и в темноте. И вот на тебе — идем при ярком свете и вокруг очень уж много всякого народа!

— Ты не бойся. — вдруг сказала она. — У меня мировые родители. А мама — вообще замечательная! Когда мы с ней идем вдвоем — ее принимают за мою старшую сестру, хотя ей уже тридцать девять. Часто говорят сзади — какие симпатичные сестренки! — Но я, правда, сразу же громко так к ней обращаюсь: Мама!... — И у тех шары на лоб. И мать на меня: Ирка, змея!... — Ирина весело рассмеялась. — А еще у меня тетя есть — на четыре года старше меня. Идем как-то с ней, а позади нас — тоже молодые люди. Мы притормозили, а они не обгоняют. И я тогда к ней, громко так: Тетя Марина!... А она злится!

Ира улыбнулась. Но на этот раз почему-то довольно грустно. Мне тоже было невесело.

— А вчера такой облом, — вдруг сказала она. — Это, оказывается, не ты звонил. Знакомый один звал зайти. Он куртку китайскую продавал. Мать взяла за 300 рублей. Жалко, что большой размер оказался — так бы я ее себе забрала.

И мне стало стыдно, словно меня поймали на месте преступления, словно я подло обманул ее, и вот теперь ей все стало ясно, и я сейчас предстал перед ней совсем в ином свете.

И вот мы подошли к ее подъезду. И ее дом и сам подъезд при дневном свете выглядели совершенно иначе. Мы молча вошли в подъезд. Молча, с каким-то трепетом я поднимался за ней по узкой лестнице, со стенами, как и у меня — снизу наполовину зеленая краска, выше — известка. И все это обшарпано и изрисовано и исписано всяко разно. Ноги плохо слушались меня.

Остановились на четвертом этаже. Она позвонила в крайнюю левую квартиру и сердце мое, и так бешено стучащее, замерло в грудной клетке, обреченно екнуло, а потом застучало с невероятной силой, пытаясь выскочить наружу. В глазах моих вдруг потемнело. В этот момент я даже не подумал о том, что сколько я встречаюсь с девушками, начиная со старших классов, потом — институт, потом — армия, ничего подобного никогда я не испытывал!

За дверью между тем послышались приближающиеся шаги. Сердце стукнуло пару раз, с перебоями, и в испуге постаралось спрятаться где-то внизу, под желудком.

Звякнул замок. Холодный пот покрыл меня с ног до головы. Я замер, не шевелясь, и даже, по-моему, не дыша.

Дверь принялась медленно отворятся, и с каждым ее расширением мне почему-то становилось все хуже и хуже.

Наконец дверь распахнулась и моему испуганному взору предстала женщина — большеглазая, широкоскулая, достаточно молодая, судя по ее улыбке, которой она меня одарила.

— Добрый день, — с трудом, еле слышно выдавил я из себя, теряя последние остатки воли.

— Это моя мама, — со скучающими интонациями произнесла Ирина, первой входя внутрь. — Галина. А это — Михаил.

Мама Ирины снова улыбнулась мне, да так, что стала моложе лет на десять. Сейчас я бы не сказал, что этой женщине тридцать с чем-то лет — сейчас она стала больше похожа на мою ровесницу, ну или чуть-чуть постарше. И вообще, наверное, какое это счастье иметь такую вот тещу, молодую, красивую, сексуальную! — вдруг почему-то подумалось мне и я невольно покраснел, а мама Иры, увидев это, снова мне улыбнулась. И я, тут же потупившись, покраснел еще сильнее.

— Очень приятно, — грудным волнующим голосом произнесла мама Иры, посторонившись. — Проходите, пожалуйста!

И я, на совершенно ватных ногах, с трепетом вошел в этот ужасно волнующий меня мир.

— Раздевайтесь, — еще более волнующе произнесла мама Ирины и, повернувшись ко мне спиной, неторопливо направилась на кухню, да так, что глядя на эту медленно удаляющуюся фигуру, я невольно взмок, ярко представив, как будет выглядеть Ира в этом вот возрасте, когда она приобретет более женственные и более соблазнительные очертания тела и всего своего поведения... Такой взгляд, такая двусмысленная улыбка, и такая походка сведут кого угодно с ума!

Ну да, промелькнуло где-то в самой глубине моего сознания, тебе — двадцать шесть, ее маме — всего тридцать девять. Не было бы Ирины... Впрочем, она ведь замужем! И у меня есть Ира. И вообще, что за глупости лезут мне в голову?!

Ирина, быстренько раздевшись, скрылась в глубине квартиры. В прихожей я остался один. Молча, трясущимися руками, снял куртку, повесил ее на крючок, с трудом найдя место на плотно забитой вешалке. Вязаную шапку засунул в рукав куртки. Снял ботинки. Неуверенно, с внутренним трепетом, шагнул внутрь — ведь это место, где жила Ирина! Где она радовалась и огорчалась! Где она раздевалась на ночь и одевалась с утра! Где она принимала ванну, наверняка долго плескаясь обнаженной!

На пороге в зал я замер, не зная, что мне делать дальше.

Посередине зала стоял большой прямоугольный стол, явно приготовленный для торжества. Для которого? — гулко застучало у меня в голове, ассоциируя со свадебными приготовлениями. Но стол был еще пуст, явно ничего не было готово, никого не было видно, и я совсем уж растерялся и упал духом — почему-то мучительно сильно захотелось схватить свою одежду и быстренько и как можно незаметнее — и это важно! — выскользнуть из квартиры.

Из комнаты слева вышла Ирина. Как-то странно посмотрела на меня.

— Мы рано пришли, — сказала она. — Можешь зайти пока в мою комнату.

Ничего не ответив — просто не было сил — я прошел в ее комнату. Тахта, шифоньер с зеркалом, платья и колготки на спинках стульев.

— Я пойду помогать, — сухим странным тоном произнесла Ирина, словно это была не она. — Ты тут сам пока развлекайся.

И, не зная, что и добавить, она скрылась в дверях, и я остался в полном одиночестве, совсем разбитый, не зная, как к этому событию отнестись — вроде бы это еще один плюс в наших с ней отношениях, но почему тогда у меня на сердце так тревожно? И так неспокойно? Да и, честно говоря, очень уж гадко!

Оставшись в одиночестве — Ирина зачем-то закрыла дверь — я неуверенно огляделся, стоя как дурак посередине. Потом подошел к окну. Вышел на балкон. Посмотрел наверх — деревянный козырек, окрашенный коричневой краской. От перил наружу отходили два длинных железных уголка, между которыми были натянуты веревки для сушки белья. Сейчас на них висели женские трусики. Все одинаковые по виду, все — белые. От нечего делать я пересчитал их. Оказалось всего тринадцать. Посмотрел по сторонам, во двор, вниз и на балкон на третьем этаже — много тумбочек, ящиков и цветов.

— Ну как тебе? — услышал я за спиной напряженный голос Ирины.

И мне стало совсем печально. Из литературы я очень хорошо знал — все, кого начинают сватать загодя, становились почему-то непримиримыми врагами.

— Да вот, любуюсь пейзажем, — тем не менее как можно небрежнее произнес я. — Насчитал тринадцать единиц.

Ира внимательно посмотрела на трусики. Зачем-то тщательно их пересчитала.

— Пойдем, там все готово, — наконец произнесла она.

Ирина по-прежнему была очень уж напряжена, и это ее напряжение также передалось и мне. И я заволновался еще сильнее, а почему — никак не смог себе объяснить. Кивнув, она направилась на выход из комнаты. Я покорно пошел за ней. Вышли в общий коридор. Вошли в зал. Стол был уже накрыт. Возле стола стояла ослепительная мама Ирины и мужчина — явно ее отец — высокий, худощавый, гибкий, смуглый. Он также улыбался, глядя на меня, и от этих доброжелательных взглядов я чувствовал себя очень уж паршиво, словно эти улыбки на наших с Ириной отношениях каким-то невероятным образом ставили жирный крест. Причем — навсегда.

Мужчина протянул мне руку.

— Леонид.

— Михаил, — пожал я в ответ.

— Очень приятно. Присаживаемся, — произнес папа Ирины.

Мы все неловко расселись, гремя деревянными стульями по паркету. Мы с Ирой — словно жених и невеста — по одну сторону стола, родители — напротив нас.

Все были скованы — и мы с Ирой, и ее родители. Чувствовали себя неловко и не скрывали этого. В том числе и я. Пили белое сухое вино, ели прекрасно запеченного судака с овощами на гарнир. Родители осторожно расспрашивали меня — чем занимаюсь, где учился, кто родители, и прочее. Еще более осторожно сделали тонкий намек — не вступаем ли мы в интимные отношения? Но, естественно, очень уж иносказательно и завуалированно. Но я понял и категорически отверг это. По-моему, они мне поверили.

Телефон зазвонил, когда обед подходил к своему завершению. Ира вышла из-за стола, прошла в коридор, взяла трубку, сухо и очень тихо переговорила. Вернулась.

— Ну, мы пожалуй пойдем уже, — несколько натянуто произнесла она.

Родители, явно уставшие от всего этого мероприятия, дружно согласились.

Мы быстренько оделись, обулись, распрощались. Также быстро и молча спустились по лестнице. Я все время шел и думал — какие у нее дальнейшие планы? И в голове торопливо роились разные мысли, одна поспешнее другой, и от этих всех мыслей мне было жарко.

Вышли на улицу. Здесь у подъездной лавочки стояла девушка в коричневой куртке.

— Привет, — поздоровалась с ней Ира. — Что звала?

Знакомить ее со мной Ирина почему-то не стала. Я отошел поодаль, остановился в ожидании, слегка обиженный невниманием. Стою, жду, когда они поболтают и мы с Ириной пойдем дальше. Наверное, ко мне? — в страшном волнении думал я. — Или сначала погуляем, а уж потом — ко мне? Мне по-прежнему было жарко от всех этих мыслей.

— Нас парни позвали на пиво, — произнесла девушка, мельком глянув на меня.

И они вдвоем развернулись и пошли налево от подъезда.

— Пока, — несколько суховато, и даже как-то равнодушно бросила мне Ирина через плечо.

Я растерянно прошел за ними несколько шагов — мне было в ту же сторону — впрочем, с каждым шагом все замедляясь и замедляясь. Потом остановился, тупо глядя в спину удаляющимся девушкам. Голова как-то странно сразу же отупела. В ней что-то громко застучало и загудело, и мыслей никаких не было.

А девушки все удалялись, и я все стоял и смотрел, и в голове все гудело и гудело. И вот они уже дошли до конца дома и, наконец, свернули налево, к автобусной остановке, скрывшись с моих глаз. И я, наконец-то, очнулся. Лицо мое пылало, внутри все тряслось.

Я решительно пошел за ними следом — и дорога домой была в ту же сторону, и универмаг Юбилейный в том же направлении. На углу дома я остановился и осторожно выглянул. Вон они — перешли улицу Столетова и направились через кинотеатр Современник на остановку к Юбилейному. Я дождался, когда они скроются — не знаю, правда, зачем мне это было нужно — и только после этого направился к себе домой. Но войдя в свой двор я вдруг замер, поняв, что в таком своем состоянии мне без водки просто не обойтись, и, значит, снова придется идти за ними следом, так как водка продавалась только в универмаге Юбилейный.

Постояв за жиденькими зимними кустами и дождавшись, когда две высоких девушки скроются за почтой, я неторопливо отправился за ними следом. Подойдя к кинотеатру, я остановился на углу и снова выглянул — они уже прошли площадь перед почтой и спустились к д.к. Гайдара. До них было далековато и вряд ли они бы меня увидели, но на всякий случай я еще подзадержался, и вышел на площадь только тогда, когда девушки стали переходить на светофоре улицу Объединения.

Держась как можно ближе к почте — чтобы меня не видно было от остановки — я потихоньку приблизился к зданию Дома культуры. На углу его снова притормозил, осторожно выглянул, не в силах объяснить самому себе своего поведения. Девушек не было видно, так как на остановке стояли два автобуса, закрывая собой пассажиров. Я подождал, пока автобусы уедут — а то глупо будет, когда я перейду улицу, а они все еще будут стоять! Ведь остановка — впритык со светофором! Под их взглядами я буду ощущать себя полным идиотом — и под равнодушным взглядом ее подруги, и под взглядом самой Ирины. Что мне им сказать? Или сделать вид, что я их не замечаю? Полный идиотизм!

И я дождался, когда все автобусы уедут и остановка очистится для взора — девушек там не было. И я почти бегом, под мигающий зеленый, пересек улицу, пробежался по низу универмага (первый этаж находился ниже уровня тротуара), не обращая внимания на прохожих, и на пульсирующую боль в голове, добежал до самого конца универмага — именно здесь располагался вино-водочный отдел, резко рванул дверь, чуть не выломав ее, под странные взгляды выходящих мужиков, прячущих в карманах бутылки с дешевым портвейном. Окинул взглядом помещение. Очередь.

— Вы последний? — обратился я к ближайшему пареньку.

Он судорожно кивнул. Я встал рядом, по-прежнему не находя себе места, и поэтому постоянно двигаясь под настороженные взгляды ожидающих в очереди — на месте мне почему-то не стоялось. Но мне было не до них. Скорей бы водки — и забыться! — одна только мысль сверлила мне мозг. — Забыть обо всем! О том, что случилось! Представить, что ничего этого не было, и как можно быстрее! А то мозг лопнет. Или кровь закипит в голове. Или еще какая напасть приключится — вон как долбится сердце!

Но очередь продвигалась очень уж медленно. Некоторые мужики обстоятельно о чем-то расспрашивали продавцов, внимательно рассматривали этикетки то одной, то другой бутылки. И мне неимоверно сильно хотелось подойти и дать такому покупателю в ухо, а потом — если начнет подниматься — в бровь или в переносицу. А потом — и пнуть как следует ногой в лицо. Но я стоял на месте, замерев, и только скрипел зубами, сдерживая себя — мужики-то здесь при чем?

Наконец подошла и моя очередь.

— Пшеничной ноль пять, — коротко произнес я, выложив шесть рублей двадцать копеек — без сдачи.

Продавщица в белом халате, небрежно расстегнутом сверху на две пуговицы, как-то странно оглядела меня, усмехнулась и также небрежно, и как-то даже презрительно выставила на прилавок бутылку с бело-желтой этикеткой. Я дождался, когда она пересчитает мои деньги — неприятно, когда тебе в спину кричат — мол, а ну-ка постойте, молодой человек, что-то у вас здесь не сходится! — и все в очереди дружно поворачиваются в твою сторону и все как один глазеют на тебя!

Женщина одним пальцем небрежно пошевелила мою мелочь, молча скинула в свою, загрубевшую от таскания ящиков, ладонь, и я, взяв с прилавка водку, поспешно удалился, торопясь домой — бешеный стук в висках и дикий звон в ушах не давали мне покоя. Я был зол и ничего вокруг себя не видел и не слышал. Окружающий мир как-то померк, расплылся, перестал существовать. Остался только я один — и боль в голове. И эту боль необходимо было затолкать, забить глубоко внутрь... до основания... Иначе не выжить — лопнут мозги, лопнут кровеносные сосуды в голове, лопнет, в конце концов, и сам череп — так мне было плохо.

По дороге заскочил в бакалею, купил на закуску консервов — болгарские маринованные огурчики и лечо. За колбасой была огромаднейшая очередь и я решил обойтись без нее. Прибежал домой. Внутри меня по-прежнему все тряслось.

Быстро разделся, поскидав как попало одежду на пол. Прошел на кухню, торопливо открыл водку, достал из шкафчика бокал, суетливо наполнил его наполовину. Поспешно выпил, с непривычки давясь от такой дозы. Водка, всколыхнув кровь, бурным потоком устремилась к голове, ударила по глазам, по мозгам. Стало гораздо легче. Спокойнее как-то. И сердце уже не пыталось выскочить из груди в своей бешеной скачке, и мысли притормозили, успокоившись и перейдя в вялотекущее русло.

Ну вот, все стало на свои места, — уже более спокойно подумал я, консервным ножом вскрывая железную банку с лечо. А может я просто смешон в своей обиде? И она, поди, с подругами, балдеют, наверное, в душе. Таких ухажеров у них пруд пруди. Выбор есть. Возможно даже презирает меня — мелочь, мол. А может вздохнула с облегчением — мол, отвязался наконец-то — и хорошо, что без резкостей и грубостей обошлось.

Дрожь тела и мыслей прошла, и я уже более твердо сел на табурет, налил еще полбокала водки. Подумал немного. За окончание наших отношений, мысленно произнес я сам себе тост и выпил. На этот раз — уже более спокойно и неторопливо. Поставил бокал на стол, чувствуя, как алкоголь живительно разливается по клеткам мозга, снимая с него тяжкую нагрузку. Не вставая достал из ящика ложку. Закусил лечо.

Наверное, я просто не понравился ее родителям, — с горечью подумалось мне, — И это повлияло на ее отношение ко мне. Или, наоборот, ей не понравился такой вот интерес ее родителей ко мне. Или еще какие-то слова ее родителей, сказанные ими Ирине. Хотя, впрочем, что я ее все время оправдываю?! — возмутился я и снова налил водки.

Подумал, взял банку с огурчиками. Открыл, благо никаких консервных ножей не потребовалось — крышка просто откручивалась, с хлопком. Ложкой цеплять было неудобно и я достал вилку.

Итак, наши отношения продлились всего десять дней, с горечью подумал я. Что же поделать, видать — не судьба. Сейчас моя главная задача — поскорее забыть ее. Что прошло — то прошло. Ну не получилось! А кто сказал, что если ты влюбишься в кого-то, то и он обязательно влюбиться в тебя?! Наверное, полная взаимность, это огромная редкость, и безмерно счастлив тот, кому выпал этот счастливый билет! Впрочем, это все алкоголь... Как говорил один мой знакомый ловелас — облом в любви, это как зубная боль, надо просто напрячься и потерпеть. По его словам двух недель вполне достаточно, чтобы сердечные раны зарубцевались и само сердце огрубело. Ну чтож, мысленно согласился я, две недели пьянки я как-нибудь осилю. Главное — чтобы я действительно перестал думать об Ирине, мысленно разговаривать с ней, постоянно подходить к этому злосчастному окну, удерживаться от нестерпимого желания прийти в ее двор, сесть в сторонке и смотреть на ее окна.

Я снова выпил — без всяких внутренних тостов.

Глава 9.

В общем, не стоит говорить о том, что в понедельник я на работу не пошел — просто был не в состоянии! С утра мучило такое ужасное похмелье!

Как тебя отбрили! — зло думал я, метаясь по квартире как свежепойманный тигр. — Как щенка! Пнули походя. Даже не подумав, что делают тебе больно. И, значит — именно так к тебе все это время она и относились! А я уже размяк, слюни распустил — Ира то, Ира се!.. Идиот! Дебил! Придурок! Так тебе и надо!

Злости моей не было предела. Все во мне кипело, бурлило, пенилось, плавилось. Я был раскален до бела. Так паршиво я себя еще никогда не чувствовал!

Блин! Молодец она... Как она меня опустила — другого слова я не смог подобрать — и хорошо относится, и улыбается, и на тебе... пнула как паршивого котенка! Сходил в гости, называется!

Где та Иринка, от которой я тащился, и встречи с которой ждал, волнуясь?

Такой удар... Я не могу... Ну их всех... Как они крутят — как пацаном... Хватит, все, имей гордость в конце-то концов! Нельзя же так — давать на себе ездить, пинать себя ногами, плевать в лицо, в душу!

А может она ждет моего звонка, чтобы все объяснить? А может, вообще не берет это в голову — подумаешь, мол мелочь — пиво с друзьями, обычное явление, всякое, мол, бывает? — вдруг встряло сердце со своими оправданиями. — Ты все-таки не горячись, не торопись с выводами. Вдруг все было совсем не так, как тебе кажется? Может, ты все не так понял?

А что тут понимать? — с горечью возражал разум. — Все ясно — яснее просто некуда! Нечего пытаться ее оправдать и придумывать ей поступки, которые она не совершала! В этом выразилось все ее отношение ко мне!

И вроде доводы все были разумны, не подкопаешься. Но меня хватало буквально на пару минут, и сердце снова вступало в горячий спор с разумом. И так — все время! Весь день! И это самое ужасное!

И чтобы хоть немного развеяться, прочистить голову, я съездил в "Орбиту" и купил высоковольтный дроссель. Припаял. Включил телевизор — заработал. Вдвоем с Вовкой поставили его на место. Работа хоть немного меня отвлекала от тяжких раздумий. Но как только она закончилась — снова хлынул поток мрачных мыслей — и не спрятаться от них, не скрыться.

И так я кое-как промучился до вечера — ну не пить же с утра или с обеда? — с ворохом сумбурных мыслей, одна другой мрачнее и ужаснее. Потом решительно сходил в "Юбилейный" и снова купил бутылку водки, так как вчерашнюю я почти допил.

Поднимался по лестнице к себе домой, и с площадки четвертого этажа непроизвольно посмотрел вверх — а вдруг она стоит у перил, ждет меня чтобы объясниться, попросить прощения? Но — никого. Размечтался, комик, — только и покривился я, издеваясь над собой.

Она, скорее всего, больше не придет ко мне, думал я, наливая водку. Или придет, если чувствует за собой вину? Но вряд ли. Не чувствует она ничего.

Я выпил.

Впрочем, подожду пару дней, — предательски подумалось мне. — Если не придет — позвоню и скажу: Ничего не хочешь мне сказать? — Нет. А что я должна сказать? — Ну извини, — и повешу трубку. А если придет — буду, как обычно, нормален — не буду говорить, что это наша прощальная встреча и больше мы встречаться не будем — жалости это у нее не вызовет, и раскаяния тоже.

Короче, снова весь вечер никак не мог выкинуть ее из головы, хотя твердо решил — все, конец. Такое с собой обращение нельзя терпеть! Получается, что именно так выглядело ее нормальное ко мне отношение. И оно мне совершенно не подходило — просто оскорбляло! Вновь и вновь убеждал себя — любви нет, и не будет. С Иринкой — все — тупик наших отношений. И ничего нового не предвидится. Она не будет меня целовать, обнимать, прижиматься, говорить, что любит! Никогда! Ну такой это человек!

Но с другой стороны — надо испить чашу до дна, чтобы не было никаких иллюзий на тему: а вдруг, все не так, как я думаю, а вдруг и вышло бы что-либо у нас с ней, может, она относится ко мне не так, как кажется? Чтобы подобных сомнений больше не было.

В общем решил, что буду ждать ее прихода — сама поступила по-свински, сама должна и объясниться. Жаль, если она этого не понимает — что скорее всего, судя по ее манерам. Если не придет — звонить все-таки не буду — гордость-то надо иметь!

Я снова налил водки.

В книгах вот пишут: "Он не звонил ей две недели, измучился весь, но держался!" — и все, коротко и просто. А тут — прошел всего лишь только один день, а как уже тяжело!

А впереди — еще две недели таких мучений!

В общем я снова напился, пытаясь алкоголем выдавить из своей головы ужасную обиду, заглушить всю эту невыносимую боль!

Глава 10.

Впрочем, совесть все-таки надо иметь — ну хоть какую-то — и в среду я вышел на работу. Объяснил главному инженеру участка Бамбурову, что задержался по семейным обстоятельствам. Бамбуров всегда отличался добротой и пониманием, и замечаний делать не стал. Мягко улыбаясь, отправил меня на оформление пропусков на 80-й завод. И я по накатанной отправился на НЗХК — так как самая первая моя командировка в организации МСУ-70, в 1983 году, сразу после распределения, была как раз на этот завод в 10 цех — разворачивать там вычислительный центр. Сейчас, правда, я направлялся в первый цех — для усиления нашей командировочной бригады.

Итак, первый цех — основное производство, вроде как даже обогащение урана. Обязательный белый комбинезон, белые ботинки, белая шапочка, белый намордник, белые перчатки. Ну и еще более обязательные душ или баня перед выходом с завода — вымыть из своих пор радиоактивную пыль, если она туда вдруг попала.

Я занялся обслуживанием компьютеров СМ-1 и Мера-Камак. Осциллограф, паяльник, пробник... ну и Ассемблер с Фортраном. Да и Паскаль на подходе!

А в пятницу меня пригласили на 11-й участок — но только после работы. Намечалась небольшая вечеринка. А это как раз то, что мне было просто жизненно необходимо — пить в одиночестве в пустой квартире почему-то пользы никакой не приносило, ничего не заглушало, а даже наоборот, становилось все хуже и хуже — я осунулся, похудел, ходил исключительно хмурый, разговаривал со всеми коротко и односложно.

Какое все-таки это ужасное состояние — любовь, — со злостью думал я, ремонтируя плату аналоговых датчиков. — Хуже зубной боли. Та хоть быстро проходит. А это уже какой день — и все не отпускает.

И я успокаивал себя — надо потерпеть две недели и все пройдет, как обещали. Но девушка Ира упорно не выходила из головы. И даже наоборот — я думал о ней все больше и больше.

Я пришел в контору заранее. Без десяти пять прошел проходную, пересек территорию УМИАТа и вошел внутрь здания МСУ-70. По желто-зеленой лестнице поднялся на третий этаж — вотчина участка номер одиннадцать. Здесь уже во всю было шумно. Что было непривычно. Во время моей до армейской работы такого здесь никогда не было. Какой однако прогресс за прошедшие два года! Потом я сообразил — "перестройка" же ведь!

Столкнулся с Виктором Фоминых.

— В чем дело? — спросил я его, в то время как он нетерпеливо топтался на месте, стараясь побыстрее ускользнуть от меня. — Зачем меня вызвали?

— Да это все перекомандировочные! — махнул он рукой. — Чье-то день рождения решили отметить!

И он убежал дальше по коридору. Я недоуменно оглянулся — столько лет знакомое мне предприятие вдруг перестало казаться таким — ведь раньше все было очень строго! Я пожал плечами, направляясь в комнату программистов, из которой доносилась громкая музыка. Остановился на пороге. И было от чего... В комнате царил полумрак. Столы для занятий были сдвинуты к стенкам, освобождая центр, где танцевали пары. Причем сами столы уже были заставлены бутылками, стаканами и тарелками. Я вошел внутрь и по армейской привычке тут же сместился в сторону, уходя со света в темноту. Замер, давая глазам привыкнуть.

Присмотрелся.

Парней я почти всех знал. Девчонок — только наполовину. Что меня озадачило. Так как прекрасно помнил, что Брусиловский, тот что заведует набором молодых специалистов, брал исключительно парней, и только холостых, и не обремененных невестами — так как работа была исключительно по командировкам — три месяца в каком-нибудь закрытом городе, потом на две недели возвращаешься в Новосибирск — по закону требуется перекомандировка — и снова на три месяца. Итак — всю жизнь.

Однако! — снова озадачился я, приседая на стул у стены. И тут ко мне подошла девушка.

— Можно вас пригласить на танец? — решительно спросила она тихим волнующим голосом.

Клин клином? — тут же промелькнуло у меня в голове, но я постарался отбросить эту мысль — она то тут причем?

— Пожалуйста, — сказал я вставая и протягивая к ней руки, чтобы обнять ее за талию.

Девушка оглянулась на середину комнаты, как бы предлагая мне сначала переместиться туда. Я взял ее за руку, повел на свободное пространство. Вот интересно, — меланхолично подумалось мне, — что сказал бы бригадир программистов Лебедев, увидев все это? Впрочем, сейчас уже другой год, и он занимает уже совсем другую должность.

Остановились. Я обернулся к девушке. Она с готовностью положила руки мне на плечи. Я обнял ее за талию и мы принялись неторопливо перемещаться по комнате.

— Так это вы и есть тот самый легендарный Ларионов? — вдруг спросила она.

Я слегка озадачился.

— Ларионов — да. Но интересно, в чем моя легендарность? — Я внимательно посмотрел на свою партнершу. — Видите ли, за два года армии я несколько поотстал от жизни участка.

Девушка усмехнулась, странно поглядывая на меня.

— Ну как же, — сказала она. — А Новый год? А женские колготки на мониторе?

И она с огромнейшим интересом посмотрела на меня, загадочно улыбаясь.

Я примерно понял с кем имею дело и во время очередного танцевального "па" я, крепко сжав ее талию, крутанул вокруг совей оси.

— На самом деле здесь ведь все зависит от обоих, — туманно начал я. — Если они смогут договориться между собой, то все у них будет хорошо. А колготки на мониторе — это только результат. И еще неизвестно — какой.

Она снова посмотрела на меня, но больше ничего не сказала. А тут и музыка смолкла и мы разошлись. Я придвинулся к мужикам, благо обсудить было что. Например, откуда так много незамужних женщин? Ведь Борис Брусиловский их категорически не принимал! Да и что за гулянки на секретном предприятии?!

Остановился у ближайшего стола.

— Привет! — поздоровался сидевший на стуле и не принимавший участие в танцах Коля Николаев. — Сто лет тебя не видел!

— Два года и три месяца, — меланхолично ответил я, вспомнив сроки своей службы.

Присел рядом. Пожали друг другу руки. Николай быстренько налил водки в два стакана. Один из них пододвинул ко мне.

— За возвращение, — предложил он.

Я кивнул. Выпили. Он закусил ломтиком колбасы. Я по армейской привычке сначала занюхал черным хлебом.

— Я смотрю — у вас за это время появилось много новых женщин, — сказал я.

— Так это все операторы, — отмахнулся Николай. — Решили, что программисты буду расписывать свои программы на бумаге, а девочки будут быстренько набивать их в файлы. Так, мол, будет гораздо эффективнее. Мол, в это время программист еще какую-нибудь прогу наваяет.

Я в сомнении покачал головой.

— И что? Это действительно ускоряет работу?

Николай только пожал плечами. А тут подошла его жена — Марина. Эту пару единственную взяли вдвоем сразу после института — так как они уже были мужем и женой. Марине нашли работу в конторе участка, а Николай так и мотался по командировкам. Она улыбнулась мне и увела своего мужа на танец.

В общем мы гуляли до десяти часов. И когда уже стали расходиться, получилось так, что я попал в провожатые к той девушке, с которой танцевал свой первый танец — Виктории.

Основной народ выдвинулся на Богдана Хмельницкого — ловить такси или попутки. А я вышел с ней на Объединения. На дороге было совсем пусто и я быстро поймал частника. Он согласился на Сибирскую за червонец. В машине Вика вдруг предложила мне поехать с ней уже в ее компанию — там тоже что-то праздновали. Я не стал возражать — а что дома в пустой квартире делать? А тут хоть какое-то веселье.

— Гурьевская тридцать семь, — тут же сообщила она водителю и тот только понимающе кивнул.

Хоть это было и дальше Сибирской, но он не стал предлагать повысить оплату. Я подумал, что с пустыми руками мне, как постороннему человеку приходить вроде бы неудобно и спросил водителя насчет водки — ведь все магазины работали только до восьми вечера. Она у него была — значит он не просто ехал мимо, а подрабатывал извозом. И он продал бутылку Андроповки — тоже за десять рублей.

Ехали молча — говорить нам с Викторией как бы было пока еще не о чем. Приехали. Поднялись на третий этаж по такой же узкой и темной, как и у меня, лестнице. Остановились у двери, за которой гремела музыка. Вика позвонила, не глядя на меня, и мне показалось, что она не знает, как объяснить мое присутствие возле нее, и от этого так волнуется. Но мне было наплевать. В кармане у меня была бутылка водки, и если что не срастется и с гостями возникнут проблемы — например, какой-нибудь излишне ревнивый ее друг — я спокойно уеду к себе домой. Благо доктор прописал две недели пьянства, и это указание необходимо тщательно выполнять — если хочешь поправиться.

Дверь открылась. На пороге возникла какая-то вертлявая девица. Привет-привет, поздоровались девушки.

Мы вошли. Девица с любопытством посмотрела на меня и убежала. Мы молча разделись, кое-как пристроив одежду на переполненной вешалке. Прошли по коридору, остановившись у дверей в зал. И зал поразил меня полным отсутствием мебели — здесь находились только телевизор на полу у стены и диванчик напротив. И все.

Вика представила меня присутствующим. Я всем мужчинам пожал руки. Выставил водку.

Тут же выпили. Потом я пригласил Вику на танец. И в танце я гладил ее талию, ребра, кончиками больших пальцев касаясь ее груди. Она не возражала. А мне почему-то было скучно и неинтересно. Зачем я здесь? — думалось мне. — Какую роль я играю? Что она хочет от меня? Чтобы было кому проводить ее домой?

Народ в квартире постоянно менялся. Кто-то приходил, кто-то уходил. Поэтому я даже не старался никого запомнить.

В очередной раз прозвенел дверной звонок. С шумом ввалилась очередная компания. И пока я танцевал медленный танец со своей партнершей Викой, и в темноте в танце неторопливо тискал ее маленькую грудь, в зал вошли новые гости. И я с удивлением узнал среди них Светлану.

И когда музыка стихла и все принялись за алкоголь, она тоже узнала меня. Точнее, глаза ее несколько округлились, когда она посмотрела в мою сторону. И я ей кивнул, благо моя подруга убежала к хозяину квартиры на кухню.

— Да, да, — тактично напомнил я. — Я провожал вас с Ларисой почти две недели тому назад.

Она засмеялась. Снова зазвучала музыка. Я кивком, издалека, пригласил ее на танец. Она улыбнулась, также кивая в ответ. Мы приблизились друг к другу. Я обнял ее за талию. Она обняла меня за плечи. Сама прижалась ко мне своей твердой грудью. Положила голову мне на плечо.

— Это судьба, — меланхолично произнес я.

— Что? — спросила она.

— То, что мы уже второй раз сталкиваемся.

Она только улыбнулась. Впрочем, я быстро понял, что говорить-то ничего и не нужно. И я молча танцевал, поглаживая ее талию, спинку и бедра.

В какой-то момент Света вдруг облизнула губы, и я тут же небрежно поинтересовался:

— А как ты относишься к интимной близости?

Она отстранилась. Внимательно посмотрела на меня. И я глаз не отвел, придав лицу выражение как можно невиннее. Света засмеялась.

— Как и все женщины — положительно! — ответила она, и я слегка прижал ее к себе, и, посчитав что уже можно, небрежно погладил ее по твердым ягодицам — она как раз находилась спиной к стене.

Света дышала мне прямо в шею. А я продолжал гладить ее ягодицы, когда никто из танцующих, а также стоявших в дверях и сидевших на диванчике, не могли видеть моих движений. Через пять-шесть тактов я снова наклонился к ее уху.

— А как ты относишься к такой разновидности интима, как оральный?

И она снова отстранилась и снова очень уж внимательно посмотрела на меня. Я спокойно встретил ее взгляд. Мне было просто любопытно, как она себя поведет? Закатит пощечину — просто уйду, — равнодушно подумал я, так как мне здесь было скучно, совсем неинтересно и хотелось домой. Но Света вдруг снова рассмеялась — правда уже несколько натянуто.

— Да тоже, впрочем, положительно, — произнесла она, уже не глядя на меня.

Я меланхолично кивнул, словно барин, разговаривающий со своей рабыней.

— Ну тогда поехали ко мне? — совершенно спокойно предложил я, двигая в танце ее тело и наклоняясь к ее уху.

Она ничего не ответила. Какое-то время мы медленно двигались по комнате — я сжимал ее талию, она держала мои плечи.

Молчит, подумал я. Наверное, оскорбилась. Поди, напряглась. Раздумывает. Сейчас танец закончится и я извинюсь перед ней, подом подойду к Вике, приглашу ее к себе на ночь. И если и она обидится — поеду домой один, купив по дороге водку.

— Поехали, — вдруг услышал я тихий голос Светланы, и не сразу понял, что произошло.

Как-то даже недоуменно посмотрел на нее, в ее обещающие глаза, и до меня наконец дошло.

Полный текст произведения на proza.ru