Дилетант

Народу в церкви много. В деревнях всегда так. Все ж друг дружку знают. Небось, доброй половине из тех, кто здесь стоит, Степан был либо двоюродным, либо троюродным, либо кумом, либо сватом.

— Ох, Степан, что ж я без тебя-то делать буду?

-Всегда так — пока люди живы, мы не замечаем, как они нам нужны.

Вспомнилась мать. Перед отъездом зашёл к ней попрощаться. Уезжал-то на неделю ... всего. .... А оказалось, на всю жизнь. ... Она меня перекрестила, повернулась и пошла в дом. Я смотрел в зеркало заднего вида и видел, как она уходит. Худенькие сгорбленные плечи, жиденькие седые волосы забраны резинкой в хвостик....

Ох, что-то дышать тяжело. Что это по щеке?

Сзади тихий шепоток: 'Смотри, барин плачет'.

Мать ни разу мне не приснилась. Снится часто жена, а вот мать — ни разу... Полтора года прошло, как я здесь, а всё не могу перестать думать о тех, кто остался в той жизни. Пока время как-то плохо лечит. Мне физически всего двадцать три года, я бы сейчас о девках бы должен был думать, а смотрю на них как ... В той жизни я не был пуританином, скорее даже наоборот, только возраст чуть меня остепенил, а сейчас смотрю на женщину (а есть, есть в деревне красивые бабы) и невольно сравниваю с женой. И всё...

-Блин, о чём ты думаешь?! Ты же в церкви!

Моросит дождь. Гроб с телом Степана мужики несут на руках. Погост от церкви сравнительно недалеко, но и не близко — между Смородиновкой и Грачёвкой. Это не деревни, это так здесь называются группы домов одного села. Когда-нибудь вон там будет стоять хата моей бабушки.

Рядом со мной идёт Карл Иванович. Может на похороны к другому какому мужику он бы и не пошёл, но раз сам Александр Фёдорович идёт... Наверное для этого времени это картина не типична, а мне всё равно — я хороню ... (что ж это опять в горле за комок), хороню своего Ангела-хранителя...

Все наши потуги с Карлом Ивановичем по поднятию колхоза в передовики сельскохозяйственного производства пока каких-либо особых преференций нам не дали.

Ну, хорошо, хорошо — мои потуги.

Нет, мельница, кстати, не так уж дорого нам (ну, или мне) обошедшаяся, работает, но ... только для внутреннего потребления. Соседские помещики предпочитают возить своё зерно в Карачев. Работает и лесопилка, но опять же — для себя. Правда, это не совсем сельское хозяйство, а, скорее — переработка. Привезли мне 10 голов айрширских коров и трёх бычков, причём не из Голандии, а из Шотландии, но пока непонятно, будет ли из этого прок. Теперь Карл Иванович озабочен заготовкой кормов и постройкой тёплого коровника. Зимы-то у нас посуровее. С курами, по здравому (теперь думаю, что по здравому) рассуждению Карла Ивановича, мы решили пока погодить.

Вот картошка у меня в этом году выросла. Прислал мне Штигиц по весне три мешка. Но это только для себя. Народ здесь картошку не знает и к этим моим закидонам относится с подозрением. ... А как я заставлял лопатой копать под картошку огород, да корешки выбирать, а потом полоть да окучивать....

Дом новый достраивается. Старый я решил под школу отдать. Да, хочу открыть школу для всех деревенских детишек. Пока будет там один преподаватель — батюшка Ануфрий. Он на это даже как-то с радостью согласился. И даже! испросил разрешение на это у своего церковного начальства. Он, оказывается, постоянно докладывает на верх.

— А что ты думал, что ежемесячные, ежеквартальные и годовые отчёты это только изобретения твоего века?

— Всё равно, надо учителя для школы искать. ... И платить ему надо будет... Ох, деньги, деньги, денежки ...

Вот у Штиглица дела идут интереснее. Его нефтеперегонный заводик работает, керосиньчик выпускает. Заключил он договор (или как это сейчас? ..., ну, в общем, подрядился) с питерскими начальниками на поставку его для фонарного освещения. А ещё, купил землю в Курской губернии, несколько участков земли — я ему как-то писал, что там по оврагам должны быть выходы железной руды.

Вся наша процессия походит к погосту. Видна уже свежевырытая могила.

Гроб поставили на принесённые лавки. Батюшка начал читать молитву (значит так, наверное, положено — и в церкви и перед погребением).

Опять в голове крутиться и крутиться: - 'Почему раба? Почему раба?' ... Вот и прошёл ты свой земной путь до конца Степан Кузьмич по деревенскому прозвищу Коренёнок... Если там что-то есть, царствие тебе небесное.... Что-то опять в горле комок проглотить не могу.

Я кинул три горсти земли, отошёл, чтобы не мешать и отвернулся — не хочу смотреть, как закапывают.

Надо же, дождь кончился. Небо, как будто вместе со мной оплакивает Степана.

Мужики сделали холмик над могилой. В ноги поставили крест.

Сейчас пойдем, помянем ... ... новопреставленного раба божьего Степана. ... Охо-хо.

Я вчера приказал столы накрыть под навесом. Хотели вначале просто на пустыре перед баней столы сколотить, но мой личный барометр так разнылся, что понятно было — к дождю.

Бабушка рассказывала, что поместье это в её молодости принадлежала генералу Трепову. Вот не ему ли оно досталось, когда я разорился? ... Хотя нет. Сколько помню, Трепов дворянство получил где-то в 1860-х годах. Я столько не проживу.

— Что ты всё ноешь? В начале, такой оптимист был — вот сейчас на раз-два колхоз поднимем, крестьян из хатёнок в терема переселим, паровоз изобретём, а до Москвы железную дорогу построим. А, как только первые трудности — разнылся. Ещё ничего не упущено. Только полгода как реально что-то делаться стало, а ты уже сопли повесил. Только в сказке репка сама большая пребольшая вырастает, да и ту тянуть надо толпой.

Вот у Крылова всё хорошо. Родители Анны, теперь уже Крыловой, а в девичестве Жемчужниковой, дали таки согласие на их брак. И вот уже месяц, как он счастливый муж. Вместе с женой, будущий великий баснописец получил и две деревеньки там же, в Брянском уезде, которые были её приданым.

Кстати, а ведь это уже отступление от моей той истории. Иван Андреевич Крылов, сколько помню, никогда женат не был!

А вот Габриэль уехал. Не смог я его удержать. Даже мои посулы о том, что мы с ним откроем заводик в Брянске, где он будет полным хозяином, его не остановили. Как компромисс, мы решили, что он всё-таки подумает, над тем, чтобы мы ему сделали новые документы. Мы — это не я и Габриэль, а я и Крылов. ... Нет, ну, подумать обещал, конечно, Габриэль. ... Когда я, прикинул резоны и рассказал суть проблемы Ивану Андреевичу, он, вопреки моим опасениям, отнёсся к авантюре поменять Габриэлю национальность, спокойно и, даже, предложил более простое решение — 'посулы', как он сказал, существуют очень давно и существовать будут до тех пор, пока проблему уже нельзя будет решить с помощью денег ..., то есть всегда. В данном контексте 'посулы' оказались банальной взяткой.

Люди сидят уже за столами. Батюшка ждёт только меня, что бы прочитать молитву. Надо уважить людей, уважить память Степана. Я понимаю, что это выходит за рамки их мировоззрения, но поступать по-другому не хочу. Слишком многим я обязан покойному.

Покойся с миром, Степан Кузьмич...

Я выпил три рюмки и ушёл ...

А ночью мне приснился сон.

Похоронка пришла в октябре сорок второго.

Мать была дома, только подоила козу и занесла из сенец кружку с молоком. Полную литровую кружку молока. Серёжка с маленькой Зинкой сидели за столом. Таня расставляла нехитрую посуду. Тётя Нȧдюшка, жена материного брата, резала хлеб. Её скрюченные артритом руки плохо держали нож, и Таня каждый раз боялась, что она порежется.

Следом за матерью из сеней в дом вошла Наташка-почтальонша, замотанная в шаль по самые глаза. Впрочем, так она ходила всегда.

— Тётка Феня, Вам вот... — Что 'вот' она не договорила. Просто молча протянула матери какую-то жёлтую бумагу.

— Мать поставила кружку на стол. И, не села, а скорее упала на табуретку.

— Что это? — Голос матери был непривычно глухим и каким-то потерянным.

— Вот. — Наташка не могла выговорить название того, что она принесла.

Серёжка выскочил из-за стола и выхватил бумагу.

— Так, так, ... Федосье Андреевне, — Начал читать он. — Ваш сын...

Мать завыла, упала на колени, и так на коленях воя подползла к кровати, обхватила её руками и забилась.

Заревела испуганная Зинка, заголосила Нȧдюшка. Только Таня и Серёжка растерявшись, прижавшись друг к другу, ещё до конца не понимая, что произошло, столбами стояли посреди ГОРЯ!

Я лежу с открытыми глазами. Я осознаю, что лежу с открытыми глазами и смотрю в верх, в темноту. Горе! Я чувствую горе.

То, что я видел, нельзя было назвать сном. Я видел ГОРЕ!

Я знаю, что это было. Мне это рассказывала мать. И та мать, которая была в моём видении или сне, была мне как раз бабушкой. Это она в октябре 42 года получила похоронку на своего старшего сына. Было это не в Навле, а в эвакуации где-то в Саратовской области под городом Энгельсом. Это я и видел.

— Но почему? Почему это мне привиделось? Да так ярко! В таких деталях! Чётко вижу до краёв полную кружку молока. Даже запах. Я чувствовал запах козьего молока. Почему мне это привиделось... или приснилось?

— Но делать-то что-то надо. ...

Глава 9 (1793 январь)

Минуй нас пуще всех печалей

и барский гнев, и барская любовь.

А. С. Грибоедов

— Кто сей егерский поручик, Платон Александрович? — императрица явно разглядывала меня.

— Бог дал женщине ум, Дьявол усмехнулся и наградил сиськами. Теперь её ум никого не интересует.

— Вот что за хрень лезет в голову? Что ты, как идиот, пялишься на декольте Екатерины?

— Это protege Екатерины Романовны, Ваше Величество.

— Разрешите представить Вам моего крестника, Александра Фёдоровича Ржевского, Ваше Величество. — Присев (>кажется, это называется 'книксен') и низко склонив голову, сказала Дашкова. — Я уже имела честь Вам про него рассказывать.

— Да, да, помню, mon cher, это тот герой Измаила? — императрица говорила по-русски с заметным, но небольшим, даже где-то симпатичным, акцентом. — Милый юноша. — В её взгляде я увидел любопытство. И, обернувшись к фрейлине, что-то добавила в полголоса по немецки — Wie aussehen — Я в немецком не силён, но вроде бы что-то про лицо — Но позвольте, мне говорили, что у Вас нет ни ног, ни рук. — Это она уже обратилась ко мне.

— Прошу прощение за дерзость, Ваше Величество. — Я поклонился. — Но молва о том, что я калека несколько преувеличена — у меня нет только ног и пальцев на левой руке, остальное всё цело, поэтому Я (на 'Я' мой голос слегка как бы дрогнул) не калека и не инвалид.

— Ну, ну, мой друг, не обижайтесь, я вовсе не хотела Вас обидеть, я не называла Вас калекой. А?... — Она веером показала на мои ноги.

— Это искусные протезы, Ваше величество, сделанные швейцарским мастером Паули. — То, что Паули не Паули, им (и Екатерине, да и Дашковой тоже) знать не обязательно, зато ссылка на механика иностранца, как мне показалось, при всеобщем русском пиетете перед иностраньщиной — хороший ход, для будущего и Габриэля, в смысле — Жана, и наших с ним планов.

— Ну надо же! Нет, всё-таки какие эти швейцарцы молодцы. А?... Но наш Кулибин, я думаю тоже бы смог. Вы к Ивану Петровичу не обращались?

— Простите, Ваше Величество, но я не знаком с господином Кулибиным, да, если откровенно, и не слышал о нём. — Блин!!!! Это, конечно ложь, уж о Кулибине знают в России все, правда, в моей России. Но мне казалось, что он уже умер — я банально не помню годы жизни Кулибина. А сколько ему сейчас лет, интересно? — Это наш механик?

— Да, это НАШ (она выделила голосом 'Наш') Архимед. — И почему-то взглянула на Дашкову.

— Буду рад с ним познакомиться.

— Однако наш герой за свой подвиг достоин награды. Вы были в реляциях, поданных мне светлейшим князем Потёмкиным ещё два года назад, но так как по известным причинам свой орден не получили, я сама его Вам вручу. — Екатерина подняла правую руку, причём веер из неё куда-то исчез. Тут же фрейлина подала ей на подушечке орден.

— Господин капитан Ржевский, за отменную храбрость и ободрение своим примером подчинённых при штурме неприятельской крепости Измаил награждаю Вас орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-го класса. — И приколола мне орден. — Смею думать, что и впредь Вы будете также преданы и будете ревностно служить Отечеству.

Служу Советскому Союзу! Ага.

Я банально растерялся, я не знаю, что нужно делать.

Засада. Блин, Дашкова не предупредила ..., а может сама не знала?...

Я встал на правое колено и поцеловал Императрице руку. Вставать на колени в протезах было рискованно, со стороны наверное выглядело смешно и неуклюже, но это всё, что показалось мне уместным в эту минуту. Кроме того, это, наверное, было не по уставу, но недовольства, вроде бы, не вызвало. Руку для поцелуя, по крайней мере, не отдёрнули.

— Рад стараться, Ваше Императорское Величество. — Сказал я, вставая. -Только... — Я как бы засмущался. — Я поручик.

Екатерина улыбнулась.

— Капитан. Капитан гвардии. — И опять фрейлине, и опять в полголоса -Sehr ähnlich. Que pensez-vous? — Так, это что-то про похожесть. — Указ о Вашем переводе будет сегодня подписан. Теперь я буду заботиться о Вас.

— Но, Ваше величество, я ...

— Вы же сами сказали, что всё самое главное у Вас цело и Вы не калека.

Нда, знал же, что с ней надо быть очень осторожным. Бабулька-то ещё тот фрукт. Ну и что теперь делать? Все планы коту под хвост. И это 'буду заботится о Вас' как-то двусмысленно прозвучало. С какой такой стати вдруг высочайшая милость?

Я щёлкнул каблуками и кивнул головой.

— Вот интересно, а этот финт уже практикуется среди офицеров? Пока я этого не видел.

— Ну, значит, теперь будет.

— Или Вы уже передумали?

— Буду счастлив служить там, где Вы прикажите, Ваше Величество. И, ещё раз прошу прощения за дерзость, позвольте мне тоже сделать Вам подарок? — Я достал из нагрудного кармана футляр с авторучкой.

— Что это? — В голосе Екатерины послышались нотки любопытства.

— Это вечное перо, Ваше величество. Гусиные перья, коими мы сейчас пользуемся для письма, очень не практичны. Этим же пером можно писать бесконечно. — При этих словах, я открыл футляр.