Домовой, не уловив иронии, лишь отмахнулся.
— Не, это вряд ли. Татары — народец мирный, смирный, трезвый, законопослушный. Ну, побили чурдженей, киданей, хорезмшаха затравили, нашим витязям на Калке врезали по первое число — тридцать первого мая, да по первое июня! — города пожгли, народец в плен забрали, дань назначили. Подумаешь, дело-то житейское! Я, сынок, на варягов более грешу, сволочь они та ещё.
— Честно говоря, я в последнее время тоже их не особо привечаю, — согласился Никита, думая о ковбоях-варягах из-за океана, обложивших Русь авианосными эскадрами. — Люди говорят, они Америку открыли, а весь мир теперь не знает, как её закрыть.
— Брешут твои люди! — снова отмахнулся Домовой. — Всем известно, что Америку открыли братья Ричард и Морис Мак-Дональды, больше известные под прозвищами "Фаст" и "Фуд", наши, кстати, парни, из союзных кельтов. Ну, а после уже понаехало туда индейских гастарбайтеров... Ладно, идём дальше по персоналиям!
Следующей персоной оказался Хлевник. Звать его Архипкой. "Архип — старший над лошадьми", — походя перетолмачил Никита, столь же походя удивляясь тому, что означенный демон похож на Кузьмича как брат-близнец, правда, чуть моложе на вид, покрепче телом и погрязнее рубахой. С другой стороны, чему удивляться?! Трудится, чай, не в офисе высокой культуры обслуживания клиентов... Главная его забота, — пояснил Домовой, — лошади и коровы. С овцами имеет дело редко, а с козами и свиньями — вовсе никогда. Хлевник сопровождает скотину в поле, чистит и холит её, заплетает лошадям гривы и хвосты, поит их, не даёт в обиду. Но этот же демон может оказаться и виновником всех бед, сваливающихся на скотину: вдруг ни с того ни с сего вздумает гонять лошадь по конюшне, отчего она худеет и слабеет; может лишить корову молока.
— С Дворовым вы уже знакомы, — продолжал старшина домовитой нечисти.
— Да уж поручкались, — подтвердил Никита, содрогаясь от воспоминаний о явлении медведя. — По первому впечатлению, вполне достойный муж. Чистоту блюдёт неукоснительно, во дворе порядок. Вот только держал бы он мишку на чём-нибудь более прочном, чем кожаный шнурок.
— Это ещё что! — вздохнул Домовой. — Раньше выводил Аркушу на одних лишь заклинаниях. А как заикаться стал при заговорах, так мы бабай-аги и лишились...
— Значит, Бабы Яги больше нет?! — воскликнула Оленька так, будто жизни без неё себе не представляла.
Демон лишь поморщился в ответ.
— С этой ведьмой что сделается?! Её в печи не сожжёшь, в ступе не растолчёшь, помелом не выметешь! А вот бабай-агу уважаемого...
— Старого господина, — шёпотом перевела с тюркского Гюльнара.
— ...бригадира отделочников из Таджикистана наш Аркуша с удовольствием покушал... Так, не отвлекаемся! — Домовой указал на обнажённого по пояс, хмурого, закопчённого, как скумбрия, мужика с недобрым взглядом, комплекцией напоминавшего Арнольда Шварценеггера. — Это наш кузнец-оружейник Гефест!
— Чувствуется, — уважительно кивнул Никита.
Домовой же перешёл на еле уловимый шёпот.
— Вообще-то его зовут Игнаткой, и с оружием он не в ладах, больше по подковам спец, да и то на уровне подмастерья. В русалку безответно втрескался, так у него с тех пор не только в башке всё перевернулось, но и руки заняли место ног. А те, сам понимаешь, откуда произрастали... Но приходится терпеть, другого нету. Слушай, воевода, а твой гридень...
— Кто-кто? — не понял Никита.
— Ну, телохранитель, оруженосец, младший дружинник, — пояснил Домовой, незаметно кивая на Вовчика. — Он часом не промышляет обработкой металлов?
— Увы, Жихарь свет Кузьмич, увы, он больше по электронике.
— Жаль-жаль! А то, глядишь, и приспособили бы к делу вместо Игнатушки-дурачка, русалкою прельщённого... А чего бы нет?! — воскликнул он, глядя, как саркастически усмехается Никита. — Посуди сам: работа интересная, почёт и уважение, крыша над головой, одёжа, харч от пуза, банька, опять же...
— Да, банька нам с дороги совсем не помешала бы, — в меру наглея, "тонко" намекнул гость.
— Ах, да! — всплеснул руками Домовой. — Что ж это я, недоумок старый, болтаю попусту?! Дорогая! — прокричал он в сторону избы. — Дорогая, подь сюды скоренько!!!
Дорогой оказалась высохшая бабка в обветшалой юбке-понёве, древняя, как первый динозавр, с невероятно длинным носом на морщинистом, цвета жёлчи, лице.
— Чаво орёшь, малахольный?! — проворчала она, тиская в трясущихся руках кудель.
— Как там банька для наших гостей, дорогая? — заискивающе спросил Жихарь Кузьмич.
— Банька им! — фыркнула старуха. — Понаехали тут... Пущай топают, банька готова.
— А попить да пожевать чаво, переодеться..?
— Всё в предбаннике. А свою рухлядь пущай в сенях сложат, апосля разберу да простирну.
— Ай, благодарствую, дорогая, ай уважила! — поклонился Домовой, провожая её в избу.
А потом заговорщицки прошептал, обращаясь к гостям:
— Это кикимора, жена моя, стало быть, гражданская. Звать её Прозерпиной.
— Так ведь кикиморы — болотные существа, — не сдержавшись, бестактно ляпнул Никита.
— Болотные ещё вреднее, — со вздохом признался Домовой. — А с этой ладить можно. Теоретически... Ну, да пёс с нею, с каргой ворчливой! Проходьте в сени, кидайте поклажу свою немудрящую и — прямиком в баньку! Там и бодрящий напиток из чаги прямо с огня, и квасок ледяной, и простынки льняные, и бельишко узорочное. Банник вас приветит, звать его Вадимкой (забиякой, смутьяном, — припомнил значение имени Никита). Милости просим, гости дорогие!
Долго просить их не пришлось — шагали, как на бесплатный фуршет. Правда, на полпути Ольга не преминула бросить ложку дёгтя в их медовое ликование.
— Как-то слишком уж благостно нас принимают. С чего бы это, а? Вымоемся мы, и нас, чистеньких, прямо на стол и подадут.
— Хоть бы сварили перед употреблением, — буркнул Вован, тоже явно встревоженный.
Не осталась в стороне и Гюльнара.
— Овинник печь свою растопит да зажарит наших мужиков на решётке, как барбекю. Нас же с тобой, Оленька, изнасилует кузнец Игнат-Гефест.
— Цветик мой гранатовый, — вмешался Никита, — за Вовчика подписываться не стану, но лично меня, мужа своего гражданского, обзывать "мужиком" не смей! Офицер подразделения СпецНаз, он же топ-менеджер, — не мужик. Мужики, вон, — кивнул на Хлевника, — лошадям хвосты в косички заплетают. Это первое. Во-вторых, раз уж вопрос о горемычной участи каждого из нас будет решаться по половому признаку, а я, как стало известно, не мужик, то меня — чур! — тоже изнасиловать посредством кузнеца.
Машинально помянув Чура, не мужик, но муж осёкся, ожидая появления демона-охранителя. И таки дождался! В голове его вдруг затрезвонил колокольчик и дребезжащий баритон произнёс: "Голосовое сообщение: человек в отставке, следи за базаром! С уважением. Чур"...
Дверной проём в предбанник гостям заступил сморщенный, паршивый, остроносый старикашка в одних лишь грязных, словно желания педофила, портках. Впрочем, канаты мышц навевали мысль о том, что защищать свой пост ветеран будет стойко. Это был явно "приветливый" Банник.
Тоном администратора гостиницы коммунистических времён, грудью закрывшего проституткам доступ к телесам и кошелькам иностранных граждан, демон спросил:
— Расписаны?
— Расписаны, — не колеблясь заверил Никита. — Под хохлому.
И продемонстрировал эмблему ВДВ на левом плече — ошибку молодости, в своё время едва ни ставшую камнем преткновения на пути в "компетентные органы".
Ну, и началось! Выслушивая инструктаж о мерах безопасности и правилах "помойки" в санитарно-оздоровительном заведении, Никита представлял себе Банника то воспитательницей детского сада, то монашкой строгого устава, то замполитом Советской Армии, причём в самой гнусной из ипостасей означенных лиц.
В бане, говоришь, запрещено употребление спиртного? Не вопрос! Две из трёх оставшихся бутылок "Русского стандарта" он передал в дар Жихарю Кузьмичу, а последнюю намеревался лично выставить с утра на опохмелку.
В бане запрещено блудить? Да никто, честно говоря, и не собирался. Им бы смыть языческую грязь!
В бане запрещено разводить открытый огонь? Да, это проблема из проблем! Но, стиснув зубы, как-нибудь перетерпят...
В бане запрещено отправлять естественные надобности? Странно! Люди всю жизнь только этим и занимаются...
В бане запрещено нарушать установленный порядок вещей? Вообще без комментариев.
В бане людям разрешено использовать три "пара", так как четвёртый — для мелкой нечисти? Ну, что ж, вполне достаточно. Первый заход на разогрев тела, во второй поддаёшь воды на каменку и паришься, пока очи не вылезут, третьим закрепляешь это дело, и — спасибочки за процедуры!
Банька, говоришь, она всегда во благо для души и тела? Вот уж кто бы сомневался?!..
Гости навьего мира покинули баню воистину обновлёнными, причём не только телом и душой, но и нарядами. Девушки потрясающе смотрелись в тончайших — и соблазнительно полупрозрачных — льняных рубашках до пят с узорчатой вышивкой по верху и подолу. Да плюс декольте, какого не увидишь на светских балах. Винтажные модели третьего тысячелетия удавились бы от зависти! Лишь кроссовки несколько подпортили эффект. Мужчины тоже облачились сообразно временам и нравам — в штаны и короткие, до середины бёдер, полотняные рубахи. Вован, как и дамы, натянул кроссовки, а вот Никита предпочёл дать ногам отдых, перепоясал немудрящий бойцовский костюм-каратэги длинным рушником и попытался максимально войти в образ несравненного сэнсэя Хидеюки Ашихары, основателя школы жёстких боевых единоборств ашихара-каратэ. При этом заставил себя думать о пути воина бусидо и цветущей сакуре у подножия горы Фудзияма, священной для каждого самурая, мало-мальски уважающего традиции Ямато Ниппон. И додумался до того, как под завистливыми взглядами целого легиона самураев равный Богу император-микадо самолично производит его в князья-сёгуны. Гейши кричат "банзай, Никита-сан!" и в воздух чепчики бросают... Известно ведь, что Никита-сан и в прошлой жизни отличался скромностью, как бегемот — осиной талией...
Между тем над гостевыми талиями нависла нешуточная угроза языческого хлебосольства. В искреннем изумлении оглядывая стол, на котором ни то что яблоку, но даже земляничке негде было упасть, Никита поневоле вспомнил легенду о гостеприимстве древних славян. Кражи в их общинах карались по всей строгости тогдашнего Закона и Порядка — смертью либо усекновением конечности. Лишь в одном случае татьба считалась правомочной и нравственно оправданной — если человек украл для того, чтобы щедро угостить пришельца из других земель. Красивый обычай, не правда ли?! Увы, правда ещё и в том, что пришелец из иных времён попутно вспомнил другую вековечную традицию Руси: ночь усиленно кормить, к утру зарезать...
Пока Жихарь Кузьмич, балагуря с девушками и Вованом, нарезал громадными ломтями ржаной хлеб, Никита осмотрелся в жилом помещении нечисти. Банальная крестьянская изба в северном своём варианте — прямоугольной формы сруб в четыре стены из толстых, лишённых коры сосновых брёвен, уложенных вертикальными рядами-венцами. Нижние венцы имеют продольные выемки, в которых для более плотного прилегания утопают верхние ряды. В этой связи князь-менеджер, не чуждый за последний год строительству и свойствам материалов, подумал, что разумнее было бы долбить канавки, наоборот, по низам верхних рядов, дабы в них не оседала влага — рассадник грибка, причина гниения вечно живого дерева.
— Соображаешь, тёзка мой по батюшке! — отвлёкся от разговора с гостями Домовой, тем самым напомнив, что демоны легко проникают в сознание людей. — Пролетят столетия, и твои предки к этому придут ("предки" и тут же "придут", на вкус тёзки, прозвучало дико, но — увы!). А мы пока что строим так, как видишь. Только долбим канавки по той стороне стволов, которая была обращена к северу, — там годичные кольца расположены чаще, а значит, древесина гораздо плотнее.
— Так для отчёта и запишем... — буркнул в усы Никита и, пользуясь тем, что Домовой снова отвлёкся на его дружину, продолжил осмотр.
Стыки между венцами заложены мхом и промазаны глиной. Между прочим, мох — не только прекрасный теплоизолятор, но и преграда на пути любой инфекции. Дверь между жилой избой и холодными сенями сколочена из досок в виде щита и для пресловутой термоизоляции обтянута лосиной шкурой. Дверной проём среднему человеку по плечо...
— Для нашего роста достаточно, — пояснил коротышка Домовой. — А вот человеку надобно склониться, дабы оказать почёт и уважение истинным хозяевам. Ты уж не обижайся, витязь, коль скажу тебе по совести: вас, людей, порой следует опускать с небес гордыни и тщеславия!
— Это уж как Бог свят, — согласился Никита.
— Между прочим, когда придут времена триединого христианского Бога и присных его, славянам это дело пригодится: входишь в избу — вынужденно поклонись иконам в красном углу! А то забудешь с пьяных глаз и вовек не отмолишься.
Гость попытался ухватить демона за язык.
— А когда эти времена придут?
— Лишь только созреют твои предки, так и времена уж тут как тут, — усмехнулся Домовой. — Минут через пять, от силы десять...
До поры духовного созревания пращуров красный угол избы — по диагонали от печи — красовался живописным ликом Жихаря свет (нет, скорее "темень") Кузьмича и женщины, в которой Никитушка, благо, не обделён фантазией, признал его гражданскую жену, кикимору Прозерпину. А что, лет пятьсот назад была очень даже ничего себе! Означенная кикимора восседала на лавке у русской печи, сразу справа от входа в избу, и деловито управлялась с прялкой и веретеном, не забывая эпизодически бросать вроде бы в никуда язвительные замечания насчёт "понаехало дармоедов!"...
Между тем за дармовым угощением дело не стало. Закончив наконец манипуляции с хлебом из кислого ржаного теста, Домовой устроился под своим образом на лавке во главе стола и указал места пришельцам: Никите — с почётом, по правую руку, Вовчику — по левую, на приставной скамье, дамам — подле своих кавалеров. Перво-наперво каждый в торжественной обстановке получил от него свою долю хлеба, который, известно, всему голова, и кубок с хмельным мёдом. Трудно сказать, приняты ли у домашней нечисти заздравные тосты — даже маленькие тостики, вроде "За ВДВ!", — потому Никита свой устав в чужом монастыре вводить не стал, лишь с поклоном поднял чару в ответ на аналогичный жест хозяина. Правда, ему послышалось при этом, как Домовой буркнул: "Прозит!"... Но мизинца в этот раз на отсечение не дал бы. Да и вообще, какая разница, кто там что ляпнул?! Никитушке было не до того — он жевал вожделенный хлебушек!
Жихарь Кузьмич дал ему по-отечески добрый совет:
— Ты бы, витязь, ушицы с дороги откушал, оно всяко полегче для желудка будет. Вот, гляди, уха на бульоне из утки, вот — на лосиных рёбрышках.
— Что-то, Никуся, наш хозяин "гонит"! — прошептала ему на ухо Гюльнара. — Уха, насколько я знаю, рыбный суп.
— Рыбным супом, Граната Ренатовна, — отомстил за "Никусю" гражданский супруг, — уха сделалась тогда, когда ваши монголо-татарские предки сожрали всё, вплоть до рогов с копытами, древнерусское сухопутное зверьё...
