Возвращение

-Ну, мы-то не такое большое расстояние преодолели, — вставил слово Виктор, стремясь подавить неловкость.

-В этом доме всегда сохраняли традиции, — пояснил Лёня.

-И я считаю это правильным, — подтвердила женщина.

-Смотря какие, теть Тат. Пить много тоже русская традиция и матом ругаться через каждое слово.

-Любишь ты спорить, — улыбнулась та, — С детства такой. Пить, это уже привнесенное, а что касается мата, то его, строго говоря, русским вообще не назовешь. Это с татаро-монгольского ига пошло...

-Тетя Тата просветит, послушай, — улыбнулся Лёня, обращаясь к Виктору, — она мне уже значения всех матерных слов растолковала. Я, например, не знал, что хер, это всего лишь буква старорусского алфавита.

-Кушай, озорник, — рассмеялась женщина, — потом все расскажешь Виктору, простите, как вас по отчеству?

-Петрович. Да можете просто Виктор, — чуть смутившись, ответил тот.

-Татьяна Викентьевна, очень приятно.

Если бы она при этом протянула руку для поцелуя, Виктор сделал бы это. Ему вдруг неожиданно самому захотелось так сделать, насколько способствовали ситуации ее облик, интонации голоса и вся окружающая обстановка. Мебель, стоявшую на кухне, и ту, что он успел разглядеть через незакрытую дверь комнаты, хоть и нельзя было отнести к антикварной, но и старой назвать язык не поворачивался. Ее хотелось назвать старинной. Как и тарелки, в которые был налит борщ, и всю остальную, стоящую на столе, посуду. Было видно, что эти вещи служат людям не один десяток лет.

-Я еще из этой чашки пил, когда мне пять лет было, — как бы угадав его мысли, сказал Лёня.

-Да. Многие из нее пили, — заметила Татьяна Викентьевна, и на ее лицо набежала тень скорби.

После обеда Татьяна Викентьевна пригласила их в комнату. Обстановка состояла из книжного шкафа, на прогнувшихся от времени и тяжести полках которого, плотно стояли книги, среди которых можно было заметить корешки еще дореволюционных изданий, гардероба, овального стола посредине, кровати и пианино. В углу стояла красивая лампа с изваянием, за столом диван, а под потолком висела люстра из потемневшего от времени редкого металла. Потемнели и высокие потолки, а рисунок с линолеума, покрывавшего пол, был стерт ногами. Выцвели и местами потрескались обои. Похоже, ремонт здесь делался последний раз тоже не один десяток лет назад. Однако все то, что было доступно заботливым женским рукам, выглядело идеально чистым.

-Наша семья, — кивнул Лёня на висящий на стене групповой портрет в рамке, — Угадай тетю Тату.

С портрета на Виктора смотрел молодцеватый мужчина в сюртуке, женщина в платье прошлого века, держащая на коленях младенца, а между ними — трое девушек в опрятных строгих платьях.

-Неужели это Татьяна Викентьевна?— спросил Виктор, указывая взглядом на младенца.

-Как сейчас, вылитая, — засмеялся Лёня.

-Виктор Петрович просто догадался, — улыбнулась та.

-Теть Тат, а давай посмотрим наш семейный альбом.

-Если Виктору Петровичу будет интересно...

-Интересно, интересно, — заверил Лёня.

Татьяна Викентьевна достала из шкафа альбом, и они втроем уселись на диван.

-Это братья и сестры наших бабушки и дедушки, — комментировала она, перелистывая страницы с пожелтевшими от времени фотографиями, — Это сестры мамочки, у бабушки их было трое... Моя мамочка самая младшая... Вот она, только закончив гимназию... А вот на работе, она была сестрой милосердия... Вот муж ее старшей сестры, а вот средней, тети Кати, оба были репрессированы... Тети Катин сынок, Коля, погиб на войне... Это мы гуляем в сухановском парке... Мы каждое лето снимали там дачу неподалеку. Дедушка не захотел строить свою, он вообще был не стяжатель, предпочитал обходиться минимумом...

-А кем он был? — поинтересовался Виктор.

-Простым служащим на фабрике, но бабушка не работала. Она была настоящей хозяйкой, воспитывала детей, вела дом. Хотя сама была почти неграмотной, всем дочерям сумела дать образование, а главное — передала умение вести хозяйство. Научила шить, готовить, растить детей, экономить, при том, что все всегда были сыты...

Морщинистые руки все листали и листали страницы, перед Виктором проходила череда незнакомых лиц, и ему стало казаться, что их всех, таких разных, объединяет что-то неуловимое, дающее основание назвать членами одной семьи. И еще показалось, что это что-то до сих пор витает здесь, в этих стенах. Что оно осталось, несмотря на то, что этих людей уже нет, что эту семью не минуло ничего — ни война, ни репрессии, ни все другие напасти, постоянно сменяющие одна другую. И слово "мамочка" в устах престарелой женщины не звучало юродством.

-Нас здесь одиннадцать человек жило, — рассказывала Татьяна Викентьевна, — Всех мужей мы приняли в семью. Бабушка так решила, а ее слово в доме было законом.

-Где же вы помещались? — поинтересовался Виктор.

Квартира была хоть и в старом доме, но состояла всего из двух небольших смежных комнат.

-Мне тоже это сейчас кажется невероятным, — улыбнулась Татьяна Викентьевна, — Но помещались как-то. Это была наша семья, а наша — значит наша, и никто не роптал.

Она рассказывала, пока не посмотрели все до конца.

-Ну вот, — завершила Татьяна Викентьевна, закрывая альбом, — После смерти бабушки, хозяйкой дома стала тетя Лена, потом мамочка, а теперь, выходит, что я. Хотя, какая из меня хозяйка? Просто больше никого не осталось. Я очень рада, что Лёня вернулся. Так сложилось, что он у нас единственный...

Похоже, она хотела сказать что-то еще, но опустила глаза и предложила:

-Пойдемте пить чай.

Все вместе вышли на кухню. Татьяна Виентьевна полезла в шкаф, и на лице ее отразилось замешательство:

-Ну надо же, про хлеб забыла.

-Я сбегаю, — вызвался Лёня, — Тетя Тата по старинке живет — без хлеба никуда. Я скоро...

Не слушая возражений тетки, он надел куртку и ушел, оставив их одних. Виктор опять ощутил сгладившуюся уже было неловкость.

-Виктор Петрович, — заговорила Татьяна Викентьевна, расставляя на столе вазы с печеньем и конфетами, — извините меня. Так сложилось, что я оказалась в курсе ваших с Лёней отношений. Должна вам со всей откровенностью признаться, что я этого не понимаю и не пойму никогда, но... раз у него... у вас... это проявляется не так, как у других... я не хочу вмешиваться. Я только хочу вас попросить об одном — будьте, пожалуйста, снисходительны к Лёне.

-Если вы настаиваете, Лёня может жить с вами, — сказал Виктор, опустив глаза.

-К сожалению, он предпочитает жить с вами. Буду до конца откровенна, вы производите впечатление серьезного человека, я ожидала увидеть в вас нечто другое, но я не знаю, как у вас... У таких, как вы... Насколько серьезны бывают отношения, если вообще можно поверить в то, что они бывают...

Голос ее задрожал, и было видно, что она вот-вот расплачется. Но Виктор, неожиданно для себя, наоборот, обрел спокойствие. Он понял, что женщина сказала все от души, и вряд ли что-то осталось недосказанным.

-Бывают, — твердо сказал он, — Хотя, до определенного времени, я сам не верил в это.

-Тогда я прошу вас... Умоляю вас, — подняла она на Виктора полные слез глаза, чем-то напомнившие взгляд Лёни, — Не бросайте его.

-Обещаю, — тихо проговорил Виктор.

Некоторое время они в молчании сидели за столом.

-Мне Женя предлагала перебраться в Америку, — заговорила Татьяна Викентьевна, отойдя от предыдущего разговора, — Говорила, что климат здоровый, что меня там подлечат по-настоящему, но я... От могилы мамы, от этих стен, в которых прошла моя жизнь...

Она махнула рукой.

-Мне думается, вам не надо уезжать, — серьезно глядя ей в глаза, сказал Виктор, — Без вас этот дом действительно осиротеет, а это плохо. Когда я слушал вас, смотрел фото, я понял, чего мне больше всего не хватало в жизни. Я не знаю Лёниных родителей, но я понял, кто вложил в него такой заряд любви. Это ваша семья.

-Спасибо вам, — искренне поблагодарила Татьяна Викентьевна, — Я чувствую, вы хороший человек. Берегите Лёню.

В прихожей хлопнула дверь, и на пороге кухни появился улыбающийся Лёня с целлофановым пакетом в руке:

-Заждались?

-Ты, как метеор, — улыбнулась Татьяна Викентьевна, — Чайник только что закипел...

Когда они вышли из гостеприимного дома, уже сгустились зимние сумерки. День был рабочим. Все переулки были забиты машинами и людьми, выходящими из появившихся здесь в последнее время многочисленных офисов. Им не захотелось вливаться в толпу и куда-то торопиться. Настрой, возникший в стенах дома, не отпускал в круговерть суетной жизни. Перейдя через мост, они оказались у стен Новоспасского монастыря. Здесь было сравнительно тихо, если не считать шума от проносящихся по набережной машин, а от ветра закрывали монастырские стены.

-В этом доме всегда было что-то не от мира сего, — рассказывал Лёня, — И меня там всегда любили. Когда был совсем маленький, всегда ждал с нетерпением, когда мы с бабушкой туда поедем. Я и правда, для всех них был единственный. Тетя Тата замужем не была, а про судьбу остальных ты знаешь.

-Культурная женщина, — отозвался Виктор, — А почему так сложилось, что она не была замужем?

-Она очень любила мать, мою бабушку. Так и осталась маменькиной дочкой. С одной стороны умиляет такая преданность, но...

-Да, во всем нужна золотая середина, — согласился Виктор.

-В Америке так не принято. Вырос — живи самостоятельно. Многие дети уезжают учиться в другие штаты. Хотя, есть чисто американская традиция — сохранять комнату, где они выросли, в том виде, какой они ее покинули. Возвращаясь, они опять ощущают себя детьми в родительском доме.

-Хорошая традиция.

-К этому дому у меня было разное отношение. Как в детстве — я говорил, а потом они меня начали раздражать.

-Чем же?

-Да тем, что они живут как бы в другом мире и по своим понятиям. Ходят в церковь, судят обо всем с какой-то наивностью. Сам знаешь, как мы лет в пятнадцать рассуждаем, когда хочется взрослым казаться. Я смеялся над ними, а мама плакала. Сейчас самому противно вспоминать. Потом они стали умирать друг за другом. Старенькие, а со всем сами справлялись. Утешали друг друга, ухаживали за умирающими и ни разу не попросили о помощи. И главное, мне все простили. А я ведь им грубил, насмехался. Теперь я считаю себя членом их семьи, но уже поздно.

Со стороны монастыря послышался колокольный звон.

-Прости, а почему ты говоришь, что не веришь в Бога? — спросил вдруг Лёня, пристально посмотрев на Виктора.

-Потому, что не верю, — твердо ответил он, — В высшую силу верю, потому что многое говорит за то, что она есть. И не какая-то Библия с еврейскими сказками, а реальная жизнь.

-Но это почти то же, что верить в Бога. Ведь Он и есть та самая сила.

-Персонифицированная в конкретной личности?

-Но ведь это не просто личность...

-Малыш, к чему этот разговор? — поморщился Виктор, — Ты что, хочешь меня обратить в православную веру? Или в Америке все верующие?

-В Америке все как-то мирно уживаются, какой бы веры человек не был, в том числе и атеисты. Там даже не принято об этом спрашивать, это дело совести каждого, но, скажем, если кто-то выдвинувший себя в президенты, заявит о том, что он атеист, дело не дойдет до выборов.

-Ну и в чем же здесь равноправие?

-Именно в этом. Как он может защищать права верующих, если он атеист? На чем он присягать будет, если Библия для него ничто? Там вероисповедание — одна из главных составляющих свободы личности, и отрицающий веру, отрицает эту свободу. Там это, если хочешь, элемент человеческой культуры. По воскресеньям каждый идет в свою общину, к Богу, лечить душу, как ходят к врачу лечить тело.

-И ты тоже идешь?

-Да, я ходил.

-И как это уживается в твоем сознании с ориентацией?

-Нормально уживается. Грех — это блуд, а если я такой родился, значит, Бог любит меня таким. В нашей общине к этому терпимо относятся.

-Здесь бы ты такое рассказал, — Виктор кивнул на монастырь, — Тебе бы показали терпимость.

-Так это не Бог, — улыбнулся Лёня, — Это люди, а им свойственно ошибаться. И хуже бывало. И крестовые походы были, и религиозные войны.

-У нас тоже модно было креститься десять лет назад. Прямо валом повалили все. Только что-то незаметно теперь этих верующих, и жизнь добрее не стала. Скорее, наоборот.

-Это личное дело каждого. Прости еще раз, я спросил только потому, что ты стараешься жить по совести, умеешь прощать, не боишься быть непонятым. Мне кажется, ты просто предубежден из-за того, что здесь церковь такая. Если хочешь, почитай Макдауэла, у меня есть дома в русском переводе. Он все предельно ясно объясняет, на уровне элементарной логики.

-Что — все?

-Что то, что описано в Евангелии, было на самом деле. Хотя в молодости был абсолютно уверен, что верить во Христа может только сумасшедший.

-Не надо, Малыш. Макдауэл это Макдауэл, а я — это я. Останемся каждый при своем.

-Само собой. Я думал, просто тебе интересно будет. Ты ж не из тех, у кого тут все застыло.

Лёня выразительно постучал пальцем по лбу.

-Возможно, — улыбнулся Виктор, — Когда захочется, попрошу. Кстати, ты хотел посмотреть и послушать что-то русское народное?

-Я и сейчас хочу.

-Я вчера по "трешке" работал. Когда через центр проезжал, видел афишу ансамбля русской песни и пляски Ленинградского военного округа. Не хочешь сходить?

-А там не военно-патриотические песни петь будут?

-Судя по афише, как раз то, что тебе нравится. И споют и спляшут.

-Тогда идем. А сейчас придем, я для тебя станцую.

-Вдохновение нашло?

-Нашло. И вообще, я рад, что вы нашли общий язык с тетей Татой, что мы так хорошо повидались, что закончилась эта волокита с паспортом, и вообще, что все так хорошо и мы вместе...

-И всегда будем вместе... — тихо проговорил Виктор с неопределенной интонацией.

-Всегда, — повторил Лёня утвердительно.

Проносились машины по набережной, вдали отсвечивала огнями река, чернела внизу гладь пруда, а вокруг не было ни души, и обнявшись, они крепко поцеловали друг друга.

8.

К ДК, в концертном зале которого должен был проходить концерт, они приехали за полчаса до начала. Горели неоновым светом вывески, сверкал свет при входе и в витражах, но перед зданием и у дверей никого не было видно.

-Ну, и где концерт? — спросил Лёня.

-Сейчас узнаем...

Виктор открыл дверь, и они вошли в вестибюль. Касса была закрыта, но справа за барьером сидело трое гардеробщиков. На банкетке у дверей мирно беседовали две служительницы, судя по всему — билетерши.

-Любезные, — обратился к ним Виктор, — Концерт сегодня будет?

-Конечно, — ответила одна из них, — Раздевайтесь и проходите.

-А где билет можно купить?

-Билетов нет, вход свободный, — сухо пояснила вторая, глядя на выражение лица которой, можно было подумать, что этот прискорбный факт стоит ей чего-то с болью оторванного от сердца.

-Приятная неожиданность, — улыбнулся Виктор, — А где зрители?

-Будут, — авторитетно заверила та и с достоинством отвернулась, считая разговор завершенным.