Возвращение

Александр Соколов

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Произведение содержит гей-тематику.

Уважаемый читатель.

Если Вас привлекают эротические моменты в подобных произведениях, должен вас огорчить. Они здесь есть, поскольку есть в жизни, но их не так много, чтобы стоило ради этого читать такую большую повесть. Меня больше интересуют мысли и чувства героев на непростом пути обретения друг друга, мира и согласия с самим собой. Прошу простить, если они не окажутся созвучными Вашим собственным, поскольку каждому человеку свойственно свое мироощущение и каждое имеет право на существование.

Также убедительно прошу Вас воздержаться от прочтения, если Вы пока еще не достигли совершеннолетия.

С уважением.

Автор.

1.

В Лос-Анджелес пришло утро.

С океана веял легкий бриз, и слышались крики чаек. Лучи восходящего солнца играли бликами на поверхности воды, озаряя лица людей, вышедших на берег начать здесь свой очередной день. Их было много, и чем выше поднималось солнце, тем количество их увеличивалось. Кто-то занимался йогой или гимнастикой на прибрежном песке, кто-то совершал утреннюю пробежку вдоль берега, кто-то катался на велосипеде или на роликах. Находились даже такие родители, что бежали, толкая перед собой детские коляски.

Елена Павловна сидела у открытого окна, глядя в сторону океана. С этой тихой улочки его не было видно. Но она просыпалась каждое утро в этот час и вспоминала, как еще совсем недавно они с Гришей садились в машину, доезжали до побережья и вливались в эту жизнерадостную толпу, многим из которой было, как и им, уже за семьдесят.

Но разве думалось об этом, видя приветливые улыбки и счастливые глаза? Ведь именно такой и должна быть старость — бодрой, оптимистичной, с утренними пробежками под шум прибоя и крики чаек.

Почти всегда их спутниками была супружеская чета Миллер. Они приветствовали друг друга жестами и возгласами, заметив издалека, а, сойдясь, бежали уже в одну сторону вместе. Елена Павловна успевала на бегу обсудить с Самантой все новости, пока их супруги делали то же самое. Так начинался день. Так начиналось превеликое множество дней с тех пор, когда она оказалась в Америке...

Решение пришло спонтанно. Тогда уезжали многие. Перестройка открыла шлюзы, сдерживающие потоки информации, а новые способы идеологического противостояния еще не вступили в силу. Этот поток увлек многих в разные стороны, и кого-то очень далеко.

Никогда не помышлявший о таком решении, ее муж Гриша, вдруг, однажды вечером, сложив прочитанную газету, сказал:

-Слушай, мать. Надоело мне все. Мало мы с тобой отгорбатили на эту систему? Оправдали сполна заботу партии и правительства. На заслуженном теперь, как говорят, отдыхе. Давай проведем его действительно заслуженно...

Елена Павловна растерялась. Мало того, что она никогда раньше таких слов от Гриши не слышала, самой думать об этом всерьез ей никогда не приходило в голову.

-Ну, что ты такое говоришь? — отмахнулась она, — Были бы мы молодыми, еще куда ни шло. Подумай сам, кому мы там нужны?

-Кому мы здесь с тобой нужны? Подумай сама ТЫ, что нас ждет?

Он стал приводить примеры ужасной старости родных и соседей. Елена Павловна слушала, охваченная противоречивыми чувствами. Не согласиться с тем, что говорил Гриша, она не могла, поскольку сама все знала, но разом бросить все привычное и устремиться в неизвестность?

-Гриша, ну представь сам, что нас ждет там практически? Приехали, а вокруг чужие люди, чужая страна, чужой язык, все чужое...

-Практически? — перебил муж, — А практически будет то же солнце над головой и та же земля под ногами. Только на земле будет нечто другое, благодаря чему, мы сможем быть уверены в своем завтрашнем дне. Мы собираемся там карьеру делать? Миллионерами становиться? Баллотироваться?

Она еще в тот момент не могла до конца поверить, что тот говорит серьезно. Однако все дальнейшее показало, что Гриша взялся за дело конкретно, и уже через три месяца в ее руках оказался загранпаспорт с американской визой.

Их многие отговаривали. Круг друзей и знакомых раскололся пополам. Одни горячо одобряли их выбор и говорили, что сами хотели так поступить, да вот то-то и то-то никак не позволяет, другие клеймили позором и предрекали все возможные и невозможные страдания на чужбине. Однако последние, как она заметила, только утверждали Гришу в принятом решении.

Елена Павловна поступила так, как привыкла поступать всю их совместную жизнь — положилась во всем на мужа. Единственное, о ком болела душа, так это о дочери. Та только что закончила институт, вышла замуж, родила сына, и очевидно, унаследовала от матери свойство не перечить мужу. А у того были далеко идущие планы, которые он уже начал осуществлять.

-Поезжайте, — уверенно сказал зять, — но на то, что мы с Татьяной последуем за вами, не рассчитывайте. Можете за нее не беспокоиться. Я сделаю все, чтобы моя жена и дети имели все. Но имели здесь, на своей родине. Тем более, что сейчас тут для этого самое подходящее время. Деньги валяются пачками прямо под ногами. Надо только не полениться нагнуться, чтобы их поднять...

И он не ленился. Собирали чемоданы все вместе. Она с Гришей за океан, а дочь с мужем — в Москву, где зять уже купил землю и строил благоустроенный коттедж недалеко от города.

Таня сдержанно отнеслась к решению родителей:

-Зря вы все это затеяли, — сказала она, опустив глаза, — У Руслана большие связи, мы бы и вас за собой перетащили. Москва — это тоже другое государство...

-Дай вам Бог, — отрубил Гриша, — Мы от тебя не отрекаемся и всегда придем на помощь, если твой Руслан опалит крылья. Не подумай, что желаю вам этого, но я тоже когда-то взлетал довольно высоко...

Единственный, кто был искренне доволен, так это их четырехлетний внук:

-Вы будете моими американскими бабушкой и дедушкой? — восторженно восклицал он, по-детски радуясь такому необычному обретению.

Первое время на американской земле Елену Павловну не покидало ощущение какой-то раздвоенности. Ее постоянно преследовало чувство вины перед близкими за то, что она их бросила. Ей казалось, что с ними непременно должно что-то случиться, и она не сможет помочь. Телефон, а позднее Интернет, стали единственными ниточками, связывающими ее с теми, печалью и радостью кого она жила.

Елена Павловна сторонилась соседей, ей не нужны были барбекю и пати, ей хотелось только спать. Почему-то здесь именно эта потребность вылезла на первый план и стала такой насущной, как будто она не успела насладиться ею всю прожитую жизнь.

Потом появились первые русские подруги. Обрела она их в колледже, где изучала незнакомый ей доселе английский. Они делились друг с другом наболевшим, понятным и пережитым только ими, и вряд ли кто-либо еще в мире мог бы их понять.

Были совместные прогулки, был океан, к которому она ощутила горячую привязанность, и как-то совсем незаметно стало нормой не влезать на девять месяцев в теплую одежду. Покупалась масса другой одежды, львиная доля которой потом отсылалась в Россию. Радостные голоса в телефонной трубке дочери и внука, после получения очередной посылки, создавали у Елены Павловны чувство выполненного долга, и она все больше убеждалась в справедливости слов мужа, что для того, чтобы просто жить, в Америке есть все условия.

У нее настала вторая молодость. Каждое утро они с Гришей встречали на берегу океана. Сначала совершали бодрящую пробежку, а потом неторопливо прохаживались по берегу, погружая ноги в теплую соленую воду. Возвращались, взявшись за руки, как молодые влюбленные. Как молодые гонялись друг за другом на новеньких автомобилях, путешествовали, посетив множество интересных и красивых мест.

-Ну что, мать? — спросил как-то Гриша, — Жили бы мы с тобой так в России? Ты все еще сомневаешься в правильности выбора?

-Гриш, за Таню душа болит, — ответила она, — Если бы они с нами были...

-Насильно мил не будешь, — вздохнул тот, — Нравится жить в тюрьме, пусть живут.

Несколько раз они путешествовали по Европе, а спустя восемь лет, все-таки решились проведать дочь и внука. Те все это время вполне удовлетворялись подарками, и ни сами не напрашивались в гости, ни к себе не приглашали.

После долгого отсутствия, Москва настолько поразила Елену Павловну, что ей показалось, она видит ее впервые. Попали они в самый пик дороговизны, постперестроечной нищеты и беспредела. Однако нищета одних, успешно сочеталась с расцветом других. Зять с гордостью показывал только что приобретенную квартиру, возил в коттедж за город, с которого началось их "покорение" Москвы.

-Ну и что? — усмехнулся он, развалившись за рулем Мерседеса, мчавшего их по Рублево-Успенскому шоссе, — Не хуже, чем у вас в Америке?

Елена Павловна промолчала. Она почувствовала, что ее впечатления от вездесущей грязи, от колючих взглядов прохожих, от озлобленности, прорывающейся в людях на каждом шагу и от всего другого, что бросилось ей в глаза по ту сторону заборов с охраной, за которыми протекала жизнь ее близких, прозвучат сейчас полным бредом в ушах этого человека.

"Да и поймет ли он вообще, о чем речь? — задала она вопрос сама себе, — Они, наверное, и улиц-то не посещают..."

Как бы в ответ на ее мысли, зять сказал:

-От домработницы мы, правда, отказались, Танюше приходится самой управляться. Но это временно. Да и не тяжело ей. Все, что надо, нам привозят. Но от повара при моем аппетите, она сказала, ни за что не откажется...

Он самодовольно захохотал.

-А ведь вспомните, Елена Павловна, — продолжал зять, — кем я был десять лет назад, когда мы с Таней познакомились? Голь нижегородская. Остался бы там, спился бы, как отец. Это Москва! Да еще малость сообразительности. Ваша Америка мне для этого не нужна...

"Это уж точно, — подумала она, глядя на Rolex на его запястье и пальцы, унизанные золотыми перстнями, — Хотя, мне ли его осуждать? Что мы с Гришей сами сделали для страны, которая обеспечила нам достойную старость? Приехали и пользуемся всем, что создано другими, как трутни. А этой отдали всю жизнь, силу, здоровье и энергию, чтобы теперь такая вот голь потребляла все блага, снисходительно посмеиваясь над теми, кто им все это дал..."

С тяжелым сердцем покидали они с Гришей детей, хотя за них нужно было только радоваться. Единственно, кто утешил Елену Павловну, был двенадцатилетний внук. В его глазах пока еще не было того, что было у зятя и появилось у дочери.

-Присылайте Лешу учиться к нам, — предложила она.

-Зачем мы будем вас обременять? Мы достаточно обеспечены, — снисходительно поморщился зять, — Есть специальные программы. Он у нас в Англии учиться будет...

Елена Павловна поняла, что они с Гришей в этом доме просто гости. Причем, даже не такие нужные и желанные, как, очевидно, бывающие здесь другие...

Этот визит остался единственным, когда она видела близких воочию. Все последующее общение происходило по Скайпу и вполне удовлетворяло всех. Леша, правда, навестил их через десять лет, совершая свадебное путешествие со своей молодой невестой, но останавливались они в отеле. Их с Гришей "one bed room" показался им непрезентабельным.

-Жаль, бабуль, что вы уехали, — сказал он при прощании, — Мы сейчас новый коттедж построили, старый вам бы отдали. Что бы вам еще с дедом было нужно?

"А ведь действительно — что? Зато были бы рядом." — с грустью подумалось ей тогда.

-Не думай о них, мать, — сказал Гриша, — Они всем довольны, мы всем довольны, радоваться надо. А то, что друг другу не нужны стали... Хуже было бы, если бы нас куском хлеба попрекали.

Елена Павловна согласилась с мужем, как соглашалась всегда. И все остальное у них здесь было как всегда. Не было только постоянных житейских трудностей и неуверенности в завтрашнем дне.

Чтобы окончательно привести в порядок свой образ жизни, Елена Павловна стала частным образом давать уроки музыки, а Гриша помогать ухаживать за садом соседу. И не потому, что они нуждались в деньгах. Просто они привыкли всегда что-то делать, и праздная жизнь не могла быть для них счастливой.

Так пролетели еще десять лет.

Смерть Гриши выбила из-под ног Елены Павловны почву. Вернулись те чувства, которые владели ей, когда она впервые попала сюда. Все вдруг стало чужим, потеряло свою привлекательность и опять жутко захотелось спать. Спать день и ночь. Просыпаться, чтобы справить естественные надобности, поесть и опять заснуть.

Дети на похороны не приехали. Единственно, с кем она могла хоть как-то разделить свое горе, была эмигрантка Ольга с чем-то похожей судьбой. Та тоже приехала сюда пенсионеркой, но только вдовой, едва похоронив четвертого мужа.

-Подруг, кончай сопли на клубок наматывать, — со свойственной ей беспардонностью заявила та, уже основательно расслабившись, когда они по русскому обычаю встретились помянуть на сороковой день Гришу, — Грише твоему, пусть земля ему будет пухом, теперь не поможешь. Ты себя пожалей! Одна, одна... Да лучшие годы моей жизни — это те, что я прожила одна! Сама себе хозяйка, никому не угождать, ни от кого не зависеть. Тебе развлекухи мало? Я за тебя возьмусь, вот увидишь...

И она бралась. Не оставляли и другие. Только это мало утешало Елену Павловну. Она чувствовала, что с уходом Гриши, от нее ушло самое главное, чем она жила всю жизнь — быть кому-то нужной.

На некоторое время спасательным кругом стали ее ученики, но и это скоро ушло, поскольку здоровье все чаще стало напоминать о том, что она основательно подзабыла, оказавшись здесь — о возрасте. Спустя несколько лет, занятия пришлось оставить.

Американская медицина не оправдала надежд, которые она на нее возлагала. А может быть, настал момент, когда любая медицина уже бессильна. Сначала Елене Павловне стало трудно совершать поездки на автомобиле, а потом уже и ходить. Болезнь развивалась стремительно и неумолимо. Вот уже она без посторонней помощи не смогла выходить из дома, и это место у окна стало ее постоянным местом созерцания и раздумий.

Она смотрела на пальмы, на ровные чистые улицы, на аккуратно подстриженные кустарники и цветочные клумбы, а в глазах возникали покосившиеся неровные дощатые заборы родной деревни. Елена Павловна готова была все отдать только за то, чтобы хотя бы еще раз увидеть крутой откос к маленькой речушке, по которому девчонкой сбегала босиком летом и съезжала на санках зимой. Чтобы прибежать с морозца в натопленную избу и напиться горячего чая с малиновым вареньем. Чтобы бабушка почитала на ночь сказку, и она долго лежала, укрывшись стареньким заплатанным одеялом, прислушиваясь к ветру за окном, в завываниях которого ей слышались таинственные голоса сказочных персонажей.

"Неужели? — с мучительной тоской думалось ей, — Неужели это никогда не повторится?"

По щекам текли слезы, а воспоминания продолжали приходить и приходить, отзываясь тяжкой душевной мукой. Они мелькали в сознании, как кадры кинохроники...

Город Горький, где она училась в институте и где когда-то встретила Гришу. Их маленькая комнатка в старом доме возле Канавинского рынка и новая квартира в Сормово, где родилась Танюша. Этот знакомый до каждого камешка город... Покровка и Казанский съезд, набережная и Бурлацкая слободка, длиннющие мосты и кремль на вершине волжского откоса. Памятник Чкалову, откуда открывался вид на Волгу, завораживающий необъятной ширью русских просторов...

А слезы все текли и текли.

-Увидеть... Увидеть... — беззвучно шептали ее губы, — Увидеть, и тогда умереть...

Самое большее, что желала себе в такие минуты Елена Павловна, это умереть на той земле, где родилась.

Сегодня стало очевидно, что этот момент не за горами.

Медсестра, что приходила утром осматривать и мерить давление, вчера сказала, что по результатам анализов ей необходима госпитализация для срочной операции. Приходивший сегодня врач подтвердил это. Он еще что-то много говорил на так и не ставшим для нее родным языке. Несмотря на все усилия, через два десятка лет он так и остался у нее на "магазинном" уровне.

-Вам не о чем беспокоиться, — заверила с улыбкой сестра, — Вы пенсионерка...

Она это знала и не беспокоилась. Но какая медицинская страховка способна покрыть душевную боль?

Раздался знакомый стук в дверь. Это пришел работник из социальной службы.

-Здравствуйте, — возник на пороге подтянутый улыбающийся мужчина лет сорока, — Как наши дела?

Мужчина был тоже русским. Он ходил к ней уже почти десять лет, и каждое его появление было маленькой радостью. Даже свойственная здесь абсолютно всем, улыбка на его лице выглядела как-то искренне и душевно.

-Здравствуйте, Виктор, — ответила Елена Павловна, промокнув слезы, — Спасибо, хорошо. Как вы?

Так здесь было принято.

"I`m fine. Thank you. And you?"

"Very well. Thanks..."

Даже, если у тебя кто-то умер, "I am fine". Разве может быть иначе? Хотя, с другой стороны, кто, действительно, может в таком случае помочь? Кто способен проникнуться твоим горем, как своим собственным? А, стало быть, зачем кому-то это знать? Наверное, так правильнее...

-Что будем кушать? — осведомился тот, подходя к плите и открывая холодильник.

Виктор всегда приносил в дом уверенность своими свободными и в то же время корректными манерами, и умел все сделать так, что из его рук было приятно принимать помощь.

"Вы своим делом в жизни занимаетесь, Виктор", — сказал ему Гриша, когда тот впервые появился в их доме.

И сейчас она могла бы сказать то же самое. Виктор ничуть не изменился за эти годы, как и их отношения, оставшиеся на том же вежливо-корректном уровне.

Виктор бросил взгляд на стоящее в углу кресло на колесах — ходить по улице ногами Елена Павловна уже не могла.

-Давайте покушаем и отправимся на прогулку. Саманта ждет вас на углу Санта Моники,— с улыбкой сказал он, — Я заверил, что мы прибудем через полчаса.

Елена Павловна равнодушно позавтракала. Наверное, что-то насторожило Виктора в ее поведении, потому что его взгляд выразил озабоченность:

-У нас что-то не в порядке?

-Виктор... — обратилась к нему Елена Павловна, и голос ее дрогнул.

-Какие проблемы? — вежливо поинтересовался тот.

-Проблема одна... Я отжила свой век.

Слова сорвались помимо ее воли, и она поспешила сладить оплошность:

-Я понимаю, в ваши обязанности не входит утешать меня, но... Поймите меня правильно. Мне просто больше не с кем...

Губы ее задрожали, и она уже не могла сдержать слез.

-Не стесняйтесь, я вас охотно выслушаю, — сказал Виктор, придвигая стул и усаживаясь рядом, — Откуда у вас такая уверенность?

-Приходил врач... Анализы, операция... Я же все понимаю сама.

-Ну, не следует делать таких скоропалительных выводов и впадать в уныние...

-Виктор, мне не это страшно, — перебила его Елена Павловна, — Когда-то это должно случиться, да и жизнь после смерти Гриши стала мне не в радость. Наверное, так будет лучше. Мне тяжело умирать одной на чужбине.

-У вас есть дети?

-Есть. И дочь и внук, а теперь уже и правнук, которого я никогда не видела, кроме как по Скайпу, и не увижу.

-А вы сообщили им о том, что сказал врач?

-Мне кажется, это незачем. Они не приедут. И виновата в этом я сама. Не надо было бросать их.

-Вы оставили их в трудную минуту?

-Так сказать нельзя. Мы с Гришей предлагали им перебраться к нам, но они предпочли остаться в России.

-Вольному воля, — пожал плечами Виктор, — В чем же вы видите свою вину?

-Не знаю. Но мне кажется, я не должна была так поступать. Если сейчас вернуться в прошлое...

-В прошлое возвращаться не надо, — мягко, но уверенно перебил Виктор, — Хотя бы потому, что оно никогда не будет таким, каким вы его помните. А что касается вашего чувства вины, то есть хорошее средство — покаяние.

-Что вы под этим подразумеваете?

-Искренне покаяться, признать свою неправоту перед собой и перед Богом.

-Но я не хожу в церковь... Даже здесь не приобщилась, хотя делала попытки. И это тоже угнетает меня.

-А что вам помешало приобщиться?

-Пошли мы с Гришей в православную церковь, — Елена Павловна назвала адрес, — Но попали в такую атмосферу, как будто не уезжали... Чем больше я туда ходила, тем больше задавалась только одним вопросом — зачем эти люди сюда приехали?

-Ну, этот приход не единственный, — возразил Виктор, — В Америке много церквей и общин всех возможных конфессий, это не главное. Главное — не чувствовать себя отвергнутой Богом. А Он не отвергает никого, приходящего к Нему, на каком бы этапе жизни это ни произошло. Если хотите, я отвезу вас в субботу на исповедь в свой приход. Я подготовлю батюшку, расскажу о вас, а вы подготовьтесь сами.

-Как?

-Расскажите все, в чем чувствуете себя виноватой. Все-все. И помните при этом, что рассказываете не священнику, а Богу.

-Может быть, вы...

-Я вас охотно выслушаю просто, как человек, — мягко улыбнувшись, сказал Виктор, беря ее за руку и одновременно выключая другой рукой телефон,— Одно другого не исключает и не заменяет. Только каяться передо мной не надо, я не достоин этого...

Саманта так и не дождалась в тот день своей подруги, поскольку разговор Виктора с Еленой Павловной затянулся до обеда.

-Я не вижу вашей вины перед дочерью и внуками, — сказал Виктор, разогревая обед, — Вы сделали свой выбор, а они свой. А что касается вашего отчуждения... Мне думается, оно возникло бы в любом случае, поскольку к этому были причины, как с их, так, конечно, и с вашей стороны. Мой вам совет, попросите прощения у дочери. Может быть, когда-нибудь и у нее возникнет такое желание. Печально, что близкие люди оказываются так далеки друг от друга. Я имею в виду не расстояние в милях.

-Спасибо вам, — искренне сказала Елена Павловна.

-Не за что, — отозвался Виктор, — Ведь иногда бывает нужнее всего, чтобы тебя просто услышали.

-Виктор, — поколебавшись, обратилась к нему Елена Павловна, — Простите меня, и если хотите, не отвечайте. Но вы тоже русский, и как я почувствовала, очень душевный человек. У вас есть семья, дети?

-К сожалению, нет, — сдержанно ответил Виктор.

-И вы никогда не были женаты? Простите, что я так беспардонно расспрашиваю, но...

-Я понимаю, что вы это делаете, сопоставляя со своей судьбой, — перебил ее Виктор, — Нет. Так сложилось, что не был.

-А родители живы? Вы приехали сюда с ними?

-Нет. Отца я похоронил еще в ранней молодости, задолго до приезда, а мама скончалась не так давно, но она оставалась в России.

-Она там, а вы... У вас что-то случилось, что вас вынудило покинуть родину?

-В двух словах не скажешь, но это решение далось мне не просто.

-Простите, я задаю бестактные вопросы. И вы... Вы здесь совсем один?

-Не совсем...

Виктор внимательно посмотрел на Елену Павловну, как бы что-то решая про себя:

-Я мог бы вам рассказать подробно, только... не совсем уверен, что это нужно, и что вы меня поймете.

-Простите меня еще раз, но я не из любопытства спрашиваю. Мне захотелось сравнить это со своими чувствами...

-Ну что же, могу с вами поделиться. Хотя то, что вы услышите, вряд ли окажется для вас сравнимым, — подумав, ответил Виктор, — И вряд ли после этого вы будете воспринимать меня так, как раньше. Но если вы настаиваете... Только, давайте сначала закончим обед.

2.

Москва засыпала.

Виктор любил работать поздние "вечёрки". Сова по натуре, он любил подольше поспать, да и работать ночью было значительно легче. Развоз вечернего "давильника" занимал один оборот, после чего пассажиров в вагоне почти не было.

Припозднившиеся привыкли и к долгому ожиданию, и к изменению маршрутов, поскольку многие трамваи уже спешили в депо, да и усталость минувшего дня делала их более спокойными. Правда, попадались пьяные, но Виктор умел договариваться с такими легче, чем с качающими права, как он их называл про себя, "интеллигентами от слова телега" или "пролетариями с выражением лица".

На Семеновской вошли пятеро и так же дружно покинули вагон на Фортунатовской. Виктор тронулся и сладко потянулся — от конечной было ехать уже в депо.

Подъезжая к разворотному кольцу, он глянул на часы, отметив восемь минут нагона. Стало быть, минут пятнадцать может постоять — везти в депо большой нагон было чревато рапортом, да и отправляться раньше, учитывая, что его трамвай сегодня последний, Виктор не хотел. Зачем? Чем сидеть в прокуренной диспетчерской, ожидая ночной развозки по домам, лучше постоять здесь, в лесу, куда почти не долетал шум большого города.

Виктор заехал на кольцо и остановился сразу на остановке под посадку. Сажать в час ночи было все равно некого. Он не стал выключать управление, как требовала инструкция, поскольку вероятность появления ревизора равнялась даже не нулю, а некоему числу со знаком минус, и ступил на заснеженную землю.

Виктор любил это место. Особенно весной. Рельсы очерчивали петлю на окраине большого парка. Вокруг стояли могучие деревья, сверкали капли росы на траве, пели птицы, пробивались сквозь кроны лучи только взошедшего солнца, и на душе становилось спокойно и радостно. Казалось, он встал сегодня в половине третьего ночи и приехал сюда не по обязанности, а чтобы не пропустить этот рассвет. И пусть не выспался, пусть встанет с этого кресла через десять часов с гудящей от напряжения головой, пусть нахамят пассажиры, пусть потреплют нервы ревизоры, пусть будут стычки с диспетчером, пусть будет все, что будет. Он ложился на траву и смотрел в чистое небо, заряжаясь защитной энергией на весь свой суетный и нервный рабочий день.

Но сейчас земля была покрыта снегом, а тишину нарушал только гул ветра в обнаженных стволах, да едва различимый отсюда шум от проходящей за парком дороги.

Прогремел по линии "закрывающий" от кольца на Шестнадцатой парковой. Виктору следовало отправиться раньше него, но он не торопился. Нагон свой он и так привезет, а поедет попозже, может, подхватит кого-нибудь, потерявшего надежду дождаться последнего трамвая.

Неожиданно послышались отдаленные звуки из глубины темного парка. Виктор прислушался. До его слуха донеслись голоса, треск ломаемых веток и скрип снега. Звуки нарастали. Без сомнения, кто-то приближался к его одиноко стоящему среди леса ярко освещенному вагону. И этот кто-то был не один...

"Может, рвануть от греха?" — подумал Виктор, но было уже поздно.

Из парка на линию вышли гуськом четверо подростков. Они огляделись по сторонам и бегом бросились к стоящему трамваю. Виктор успел отойти от вагона довольно далеко и решил сначала понаблюдать. Он понимал, что встреча неизбежна, но хотел догадаться, что его ждет.

Подростки подбежали к вагону и залезли внутрь. Один сунулся в кабину водителя, и не обнаружив там никого, что-то сказал остальным. Они сгрудились возле нее все, а самый смелый уселся на водительское место.

Виктор вздохнул и направился к вагону. Это было самое неприятное изо всего, что могло быть. От таких можно было ждать что угодно. Не испытавшие еще в жизни ни страданий, ни боли и лишенные чувства любви, способны на самую страшную жестокость. Виктор пошел готовый ко всему. На помощь среди ночного леса надеяться было тщетно. Главное в таких ситуациях, взять сразу верный тон и не показать, что чего-то боишься...

-Может, вместо меня поедешь? — спокойно спросил он, останавливаясь перед открытой дверью.

Подростки, как по команде, повернули головы. Им было лет по шестнадцать-семнадцать. Слегка замутненные хмелем глаза смотрели злобно и настороженно.

-Могу... — протянул тот, что сидел на водительском месте.

-Можешь? — усмехнулся Виктор.

-Не, шеф, а чё за дела-то? — задиристо проговорил второй слегка заплетающимся языком, — Чё не едем-то?

-Время выйдет и поедем, — как о само собой разумеющемся сказал Виктор и не спеша взглянул на часы, — Если торопитесь, тут метро недалеко. Вприпрыжку еще успеете...

-А мы доехать хотим до метро, — сказал тот, что сидел в кабине.

Двое других молчали, но по глазам было видно, что достаточно маленькой искорки, чтобы переполняющая их неокрепшие души злоба, вырвалась наружу ярким пламенем. К тому же, было заметно, что все четверо возбуждены чем-то помимо спиртного.

-Хозяин — барин... — пожал плечами Виктор.

Он поднялся в вагон и шагнул в кабину.

-Ты встань-ка, — спокойно, но твердо сказал он сидящему на водительском месте, — У меня это, наверное, все-таки лучше получится...

Парень лениво поднялся и шагнул в вагон. Виктор сел на свое место, закрыл двери и тронулся. Все четверо продолжали стоять в дверях кабины, но он спокойно занимался своим делом, как бы не замечая их. Вот и поворот под Окружной мост, дальше линия шла по освещенной улице.

"Здесь в случае чего уже будет легче" — подумал Виктор и бросил взгляд в зеркало на ребят.

Они о чем-то шептались, подозрительно косясь на него.

-Слышь, шеф, — грубовато обратился к нему второй, судя по манерам — негласный лидер, — Ты только поосторожнее будь насчет ментов. А то...

-Каких ментов? — перебил его Виктор, — Где ты их видишь?

-Я говорю, если спрашивать про нас будут. Скажешь, никого не видел. Понял? А то мы тебя найдем в случае чего...

-А чего им про вас спрашивать-то? — поинтересовался Виктор, как бы не расслышав последней фразы.

-Много будешь знать, скоро состаришься, — последовал ответ с многозначительными интонациями.

-Да больно нужно мне, — отмахнулся Виктор, — Наше дело не рожать. Сунул, вынул и бежать... Семеновская. Метро там...

Он остановил вагон и открыл дверь.

Парни вышли на улицу.

-Смотри, я тебя предупредил, — напомнил лидер, исподлобья смотря на Виктора и демонстративно поигрывая чем-то массивным в кармане куртки.

Виктор ничего не ответил и тронул вагон, на ходу закрывая дверь. Он снизил скорость под стрелку и уже успел нажать кнопку, чтобы перевести ее по маршруту, но у самого пера, неожиданно сам для себя, дал по тормозам и схватил ломик. Переведя стрелку вручную, Виктор вскочил в кабину, и крутанувшись через кольцо по Малой Семеновской, погнал вагон обратно.

Пассажиров на остановках уже не было, и он довольно быстро оказался на кольце.

Поставив вагон за кустарниками в самой темной части, Виктор выключил свет, закрыл кабину и отправился к тому месту, где выбрались из леса парни.

Нашел он его быстро. Те перли напролом, а не по дороге, и тропинка следов ярко выделялась в лунном свете на фоне чернеющего леса. Вскоре впереди показались огни освещенной аллеи. Следы вывели Виктора прямо на нее.

Аллея была совершенно пуста, стояли лишь засыпанные снегом скамейки. Здесь снег был притоптан, и определить, откуда пришли парни, было невозможно.

Виктор прошел метров двести в одну сторону, в другую, но не обнаружил ничего, что могло бы привлечь внимание. Он остановился и взглянул на часы. Стрелка уже перевалила за полвторого.

"Ничего не поделаешь, надо ехать" — подумал он и направился искать место, где вышел на аллею.

Виктор не запомнил ориентира и поэтому внимательно глядел под ноги, надеясь увидеть свои следы в сугробе, тянувшемся вдоль аллеи. Вот, кажется, и они. Он нагнулся, чтобы получше разглядеть, и увидел то, чего не заметил, когда выходил из леса. На утоптанном снегу, слабо освещенным светом стоящего в отдалении фонаря, выделялись капли крови.

Виктор еще раз огляделся. Напротив темнела запорошенная снегом скамейка. Не видя рядом ничего другого, на что еще можно было обратить внимание, он подошел и заглянул за нее, сразу поняв, что сделал это не напрасно. Между сугробом и скамейкой на снегу лежал человек. Он лежал так, что заметить его с аллеи было практически невозможно. Снег вокруг был тоже испачкан кровью.

Дело принимало нешуточный оборот, и Виктор уже успел обругать себя последними словами за то, что ввязался в него. Однако наклонился над лежащим и нащупал пульс. Человек пошевелился и слабо застонал. Решив, что теперь уже терять нечего, и во всем положившись на судьбу, Виктор взял его за плечи и выволок на свет.

Это был молодой парень лет двадцати. Лицо его было окровавлено, а глаза смотрели с испугом.

-Живой?— спросил Виктор, наклоняясь.

Парень молчал, не отводя взгляда.

-Встать можешь?

Парень сделал попытку подняться, но тут же застонал и опять повалился на снег.

-Ну-ка, давай, давай, — Виктор взял его за плечи, — Замерзнешь здесь до утра к бениной матери...

Ему удалось поднять парня, но тот тут же повалился на скамейку, вытянув вперед ноги.

В свете фонаря Виктор рассмотрел его. У парня было красивое лицо, из-под съехавшей на затылок вязаной шапки выбивались светлые, чуть вьющиеся, волосы. Под расстегнутой и разорванной на плече добротной кожаной курткой виднелся красивый шерстяной свитер, длинные ноги были обуты в остроносые сапоги, поверх коротких голенищ которых виделись белые носки, а из-под джинсов торчали тоже белые трусы с надписью Сalvin Clein по широкой резинке.

Виктор вспомнил, как ему рассказывал однажды подгулявший пассажир милиционер, что найдя неопознанный труп, они в первую очередь смотрят, какие на нем трусы, чтобы определить круг розыска. Следуя этой логике, парня надо было отнести к иностранцам или к фарцовщикам, поскольку ни на ком раньше Виктор таких трусов не видел. Да и в магазинах они тогда еще не продавались, а отличать кооперативную "фирму" от настоящей, он умел.

-Да... Сильно они тебя, — проговорил Виктор, оглядывая парня, — Четверо малолеток?

Парень молчал, все так же глядя на него ничего не выражающим взглядом.

Виктор нагнулся, и зачерпнув ладонью горсть снега, начал отмывать окровавленное лицо парня. Верхняя распухшая губа продолжала кровоточить.

-Вставай, — скомандовал Виктор, — Вставай и пошли.

Парень послушно зашевелился. Виктор закинул его руку себе на плечо, и пошатываясь, они побрели по тропинке к стоящему на кольце трамваю. Парень молчал и ни о чем не спрашивал. Он только постанывал немного, и чувствовалось, что каждый шаг дается ему с трудом.

Вот и замерший на кольце темный вагон. Виктор ногой распахнул заднюю дверь и усадил парня в угол. Потом включил свет, принес из кабины аптечку и еще раз промыл ему лицо, заклеив пластырем кровоточащую губу. Парень позволял все это делать, ничего не говоря и безучастно смотря перед собой.

-Ну, держись, — сказал Виктор, посмотрев на часы, — полетим со скоростью звука...

Он сел за управление, выехал с кольца и безжалостно втопил до пола ходовую педаль контроллера. Виктор мчался, притормаживая лишь на кривых и у светофоров, продолжавших свой монотонный труд на пустых заснеженных улицах. У Семеновской он заметил бегущих к остановке троих людей — мужчину с женщиной лет сорока и парня.

"Хоть всю ночь напролет езди и будешь кого-то возить", — подумал Виктор, но все-таки затормозил.

-Спасибо, водитель, — сказала женщина, залезая в вагон, — Думали такси остановить, а тут вы, откуда ни возьмись...

-Куда вам? — перебил ее Виктор.

-До Новых домов.

-Тогда через Соколинку поеду. Я отработал, вагон идет в депо.

-Давай, жми, — согласился мужик.

-А вам? — спросил Виктор парня.

-До Сортировки вообще-то, — отозвался тот, — Но поезжайте, я там лучше пройду остановку. Через Соколинку скорее будет...

"Только бы нигде пути не ремонтировали", — думал Виктор, внимательно глядя на стремительно несущиеся под вагон рельсы незнакомой линии.

Не забывал он и поглядывать в зеркало на окровавленного парня. Тот сидел, прикрыв глаза, и его тело раскачивалось в такт бросаемого из стороны в сторону от большой скорости вагона.

-Вот это да, — восхищенно сказал мужик, выходя на Авиамоторной, — Что бы вы и днем так ездили...

На Абельмановской не сработала стрелка. Виктор вышел перевести ее вручную и заметил бегущих от ресторана троих подвыпивших кавказцев.

-Куда, куда?! — закричал он им, — Это не такси, это трамвай. Вы что, не видите?

-Слушай, дарагой, — заговорил кавказец, обдавая его запахом перегара, — Прашу тэбя, как друга, довези до Павелецкого вокзала! У мэня сегодня праздник. Это вот мои друзья...

-Садитесь, — кивнул Виктор, поскольку другой дороги до депо, кроме как мимо Павелецкого, все равно не было.

Но кавказец истолковал его сговорчивость по-своему.

-Спасибо тэбе, дарагой! — воскликнул он, кладя на пульт пятьдесят рублей.

"Щедро, — усмехнулся про себя Виктор, не пускаясь в объяснения, — Как награда мне в утешение..."

Всю дорогу кавказцы продолжали громко разговаривать на своем языке, поминутно хохоча при этом.

Вот и Павелецкий.

-Выходим, — крикнул Виктор, высунувшись из кабины.

-Спасибо, дарагой! — воскликнул тот, что отблагодарил, подходя к кабине, — У тэбя там сзади какой-то савсэм уставший сидит. Помочь не надо разобраться?

-Не надо, он смирный, — улыбнулся Виктор.

Не доезжая остановки до депо, Виктор остановил вагон и подошел к парню:

-Выходи. В депо с тобой заезжать нельзя.

Тот поднял свой безучастный взгляд. Виктор опять, как в лесу, закинул его руку себе на плечо и выволок на улицу, усадив на ступеньки крыльца закрытого уже магазина.

-Где тебя носило? — набросилась на Виктора составительница, — Все уже заехали давно, тебя одного ждем...

-От Семеновской движение закрывал...

-Ты через Рязань от Семеновской ехал?

-Вагон исправный, куда?— не вдаваясь в объяснения, спросил Виктор.

-Оставляй здесь, без тебя поставим. Вся выгонка уже прошла. Исправный... В следующий раз рапорт напишу, будешь знать. Попробуй мне заедь теперь раньше времени...

Виктор пошел в диспетчерскую.

-Я уже искать тебя хотела, — сказала диспетчер, принимая путевку.

-На Ильича пантограф на крючок сел под мостом, — ответил Виктор, — Барабан заклинило, полчаса волохался...

-Заявку написал?

-Исправный, сам все сделал.

-Почему не позвонил?

-Тогда бы я утром приехал. Развозка ушла?

-А что, тебя должны были ждать до посинения?

-Могли бы и подождать.

-В следующий раз звонить будешь! Еще недоволен...

Виктор вышел на улицу и дошел до остановки, где оставил парня. Тот все также сидел на ступеньках, обмякнув телом и уткнув голову в колени.

Заметив приближающееся такси, Виктор вскинул руку.

-Куда? — спросил, притормаживая, водитель.

Виктор назвал адрес.

-Сколько? — последовал вопрос, несмотря на то, что такси было государственным.

-Пятьдесят, — щедро возвестил Виктор.

-Садись, — раздалось радушное приглашение.

Виктор подошел и поднял парня со ступенек.

-С ним не поеду, — послышался голос из машины.

-Он не пьяный и я за него отвечаю, — твердо сказал Виктор, по-хозяйски распахивая заднюю дверь.

Водитель недовольно крякнул, но позволил усадить парня:

-Пусть только наблюет мне здесь...

-Не наблюет. Поехали, — отрезал Виктор.

Всю дорогу все трое молчали.

Возле дома Виктор вытащил парня. Тот уже обрел способность идти самостоятельно, сильно хромая и пошатываясь при этом.

-Раздевайся, — приказал Виктор, когда они вошли в квартиру.

Пока парень медленными неловкими движениями, постанывая, снимал с себя одежду, Виктор постелил на диван чистую простынь, положил подушку и вытащил из шкафа запасное одеяло. Когда он вышел в коридор, парень стоял в одних узких белых трусах с надписью Сalvin Clein. Его стройное тело было так же красиво, как и лицо. Парень недоуменно смотрел на Виктора. Казалось, он не понимал, как здесь очутился и что его ждет.

-Иди сюда, — сказал Виктор, подводя его за плечо к дивану.

Парень послушно подошел.

-Ложись.

Тот послушно лег на бок, слегка согнув колени. Виктор прикрыл его одеялом и выключил свет.

-Спим, — завершил он, ложась на свою кровать.

Ночь прошла неспокойно. Утомленный работой и происшедшим, Виктор мгновенно уснул, но несколько раз просыпался от стонов, доносящихся с дивана. Один раз он даже встал, включил свет и подошел к лежащему парню.

-Ты как? — спросил он, — Совсем плохой? Может, скорую вызвать?

Парень молчал, и по глазам его нельзя было понять, что он хочет.

-Горе мне с тобой, — проворчал Виктор, опять укладываясь, — Позови, если что...

Он уснул крепко, лишь когда в доме напротив стали зажигаться окна.

На работу было идти опять в вечерку, и Виктор позволил себе поваляться в постели до половины второго. Парень тоже спал.

Наконец Виктор встал, принял душ и отправился на кухню разогревать обед. Уже успел вскипеть чайник, когда из комнаты донесся стон. Виктор подошел к двери и заглянул туда. Парень лежал на полу рядом с диваном. Очевидно, он попытался встать, но не смог удержаться на ногах.

-Здрасьте, пожрамши, — проговорил Виктор, подходя, — Куда тебя понесло? Позвать не мог?

Парень поднял него внимательный взгляд.

-Ты говорить можешь? Что ты все время молчишь?

-Могу, — тихо ответил тот.

-Ну? Куда тебе надо? Поссать захотел?

Парень нагнул голову, уставившись в пол.

-Давай, помогу, — наклонился Виктор, поднимая его за плечи.

Тот опять застонал. Видя, что ноги не держат парня в буквальном смысле слова, он взял его, как ребенка, на руки — одной рукой за шею, а другой под коленки, и отнес в ванную, именовавшуюся совмещенным санузлом, усадив на унитаз:

-Ну вот. Полдела сделано, как сказал еврей, забрасывая чемодан в уходящий поезд. Сам справишься?

Парень кивнул и опустил голову.

-Давай. Постучишь, приду за тобой...

Виктор вернулся на кухню, и завтракая и обедая сразу, услышал, как в ванной зашумела вода.

Он уже закончил есть, когда послышался стук. Виктор подошел и открыл дверь ванной.

Парень сидел в той же позе, как он его оставил, однако тело его источало запах шампуня, а аккуратно причесанные волосы были влажными. Очевидно, тот сумел совершить над собой утренний туалет в полном объеме.

-Ну, что? — спросил Виктор, — Обратно в койку или поешь за столом?

Парень поднял голову, и глядя на Виктора внимательным взглядом, спросил:

-Ты кто?

-Кое-кто. В кожаном пальто. Слыхал про такого?

Парень молча продолжал смотреть на него.

-Тебе кости вчера ночью пересчитали в Измайловском парке и за лавку засунули, чтобы ты, наверное, до утра дуба врезал. Это-то хоть помнишь?

Парень опустил голову:

-Как я здесь очутился?

-Своими ногами пришел, как ни странно.

-Ты меня притащил?

-Ну, прости, что не дал скопытиться. Больше не буду.

-Ты... Что тебя побудило это сделать?

-Если я тебе не нравлюсь, застрелись — и я исправлюсь. Понял? Жрать будешь?

-Я бы попил и полежал.

-Пошли, чудо в перьях...

Виктор опять взял его на руки и отнес на диван.

-Мне сейчас на работу уходить до поздней ночи, — сказал он, расставляя на придвинутой к дивану табуретке принесенные из кухни остывший чайник, кружку и бутерброды, — Лежи, прочухивайся, раз живой остался. Завтра я выходной — врача вызовем.

-Не надо, — отозвался парень, — Телефон у тебя есть?

Виктор принес еще одну табуретку и поставил на нее телефон.

-Ну, давай, увидимся ночью, — сказал он, одевшись, — Извини, работа такая. Не скучай, смотри зомбоящик...

В депо Виктор приехал почти за час до смены, но увидев толпящихся возле диспетчерской водителей, безошибочно определил, что напрасно.

-Вагонов нет? — спросил он курившего возле ворот Женьку Дробышева.

-Как всегда, — отмахнулся тот, прибавив витиеватое ругательство.

Это повторялось изо дня в день. Отсутствие исправных вагонов в необходимом количестве приводило к срыву вечернего выпуска. При этом, депо всячески старалось это скрыть, предоставляя липовую отчетность, поскольку за недовыпуск подвижного состава отвечало перед Управлением. Самый стабильный способ состоял в том, что вагоны получали лишь те водители, рабочие рейсы которых начинались от конечной остановки маршрута, где находилась диспетчерская, подчиняющаяся не депо, а службе движения. Те же, которым, согласно расписанию, предстояло приехать к диспетчеру от оборотного кольца, где такого контроля нет, сидели в депо, ожидая, что за это время отремонтируют какой-нибудь неисправный вагон.

Отметившись и взяв расписание, Виктор понадеялся, что ему сидеть не придется, поскольку предстояло начинать работу от диспетчерской, но тщетно. Полистав протянутую мастером книгу поезда и прочитав не устраненные заявки предыдущего водителя, он вопросительно посмотрел на него.

-Ну да... — поморщился тот, — Доедь как-нибудь, отметься и заезжай по-тихому возвратом за счет Семеновской. Я подберу тебе хороший вагон...

Плюнув и выругавшись про себя, Виктор отправился принимать вагон, который "не стоит на уклоне", "рвет и тормозится при снятии с ходовой педали", у которого "без конца пропадает электротормоз", не говоря уже о том, что "почти на каждой остановке слетает с ролика средняя дверь".

Бороться было бесполезно. Отказавшись выезжать, он "подставит" диспетчера депо и мастера по выпуску с бригадой слесарей в придачу. То есть тех, от кого непосредственно зависит по работе, и которые, конечно же, ему потом это припомнят. Плюс — накажет сам себя рублем, поскольку не получит оплаты за выполненный рейс, а за простой начислят копейки.

Доехав кое-как до диспетчерской на неисправном вагоне, принимая при этом брань от пассажиров за рывки и толчки при движении, Виктор приехал без посадки обратно. Мастер свое обещание выполнил — его ждала новенькая двухвагонная "система", только что отработавшая "перерывный" выход на другом маршруте.

Виктор расположился в кабине и взглянул на часы. Его маршрут был тогда самым протяженным в Москве, оборот занимал больше трех часов. По диспетчерским отчетам он был в пути, и торопиться было некуда. Лишь бы нигде не брали "цепочку" ревизоры. В этом случае, вина за невыполненный рейс всецело относилась за счет водителя, с полным лишением месячной премии, составляющей основную часть заработка.

Виктор зашел в диспетчерскую и попросил разрешения позвонить. Он набрал свой домашний номер.

Долгое время трубку не поднимали, а потом воцарилось молчание.

-Але, — подал первым голос Виктор, — Але, але...

-Да, — послышался тихий голос на другом конце провода.

-Привет. Это я.

-Да, — последовал такой же ответ.

-Как ты там?

-Ты можешь сказать, на какой улице я сейчас нахожусь? — вопросом на вопрос ответил голос.

-На Днепропетровской. А зачем тебе?

-А дом, квартира какая?

Виктор назвал полный адрес и снова спросил:

-Зачем тебе? Жди меня. Буду полтретьего ночи.

-Спасибо, — прозвучал тихий ответ и в трубке послышались гудки отбоя.

Виктор положил трубку.

-Что, теплую койку зарезервировал на ночь? — оскалился стоящий рядом и проверяющий вагонную аптечку Женька.

-Дробышев, трусы себе купи смирительные, — бросил через плечо Виктор, и кивнув на аптечку, добавил, — Не ройся, противозачаточных нету...

Он пошел в буфет, не спеша выпил кофе и направился к своему трамваю. По расписанию он уже проехал Павелецкий, и пора было выезжать, чтобы прибыть к диспетчеру конечной станции точно по расписанию с чистыми глазами и чувством долга на лице .

За счет вынужденного обмана прошла почти половина смены, и прокатиться ему пришлось из конца в конец только раз.

Приехав на Измайловское кольцо, Виктор отчетливо, до мелочей, припомнил вчерашнее. Он даже прошел до сохранившейся вереницы следов на снегу.

"Что тебя побудило это сделать?" — вспомнились ему слова парня и его пристальный пытливый взгляд.

А и правда, что? Птичка на голову хакнула?

На этот вопрос Виктор ответить себе не мог.

Он вздохнул, и дождавшись, когда пройдет закрывающий от Шестнадцатой парковой, поехал в депо. Не успевший еще развалиться от езды по подобным стиральной доске рельсам, воде, снегу и грязи, новый чехословацкий вагон резво набирал скорость и плавно останавливался. Не "слетали с роликов" двери, не возникало неожиданных рывков, и на уклонах не приходилось выжимать до упора тормозную педаль, удерживая вагон лишь силою рельсовых "башмаков". Редкие пассажиры отвечали на вопрос выглядывавшего из кабины Виктора, до какой остановки им ехать, и остальные он проезжал мимо. Да здравствуют поздние вечерки!

Вот и депо. Вот и ночная развозка. Вот и его дом.

Виктор вошел в квартиру, и не раздеваясь, сразу же заглянул в комнату. Все было так, как он оставил днем. Застеленный бельем диван, возле — табуретки с телефоном и чайником, а на диване...

На диване никого не было. Странный гость исчез.

3.

В тот день Виктор неожиданно закончил работу раньше. Ему предстояло еще совершить полный оборот, и уже от диспетчерской ехать в депо, когда, не проехав и трети маршрута, он заметил в зеркало выскочившую из второго вагона молодящуюся пенсионерку лет семидесяти, поспешно засеменившую вперед.

-Водитель! Водитель! — послышался с улицы ее визгливо-возмущенный голос.

Виктор задержал отправление. Подойдя к кабине и встав в повелительную позу напротив открытой двери, пенсионерка выставила руку с шевелящимся указательным пальцем:

-А ну-ка пойдемте со мной во второй вагон!

Воздержавшись вступать в переговоры, Виктор вышел на улицу и спокойно направился ко второму вагону. Убедиться, все ли там в порядке, он все равно был обязан, а спрашивать что-либо у ведущей себя подобным образом особы, он не считал для себя приемлемым.

-Это такое безобразие! Такое безобразие, что просто уму непостижимо, — продолжала верещать та, перебирая тоненькими ножками в изящных ботах,— Как ваша фамилия? Я запишу номер и сейчас же в ваш парк позвоню. Я в Моссовет позвоню!

Виктор поднялся в вагон, и его взору предстала свеженаваленная посреди салона куча дерьма.

-Вы видите, что у вас делается?! — воскликнула пенсионерка.

-По-моему, это у вас, — твердо ответил он с невозмутимым лицом.

-Что?! — буквально задохнулась та.

-Покиньте вагон, — сказал Виктор и повысил голос, обращаясь к остальным, — Вагон дальше не пойдет, ваши билеты действительны на следующий.

Перспектива выходить на мороз и стоять на ветру в ожидании другого трамвая, очевидно, присутствующих вдохновляла меньше, чем ехать дальше в несколько экстравагантных условиях.

Послышались недовольные возгласы:

-Безобразие...

-Мы сорок минут ждали...

-Творят, что хотят, над людьми...

-Лимита понаехала... Им только дай поиздеваться над москвичами...

-Мы будем писать коллективную жалобу! — заверила пенсионерка.

-Можете звонить и писать куда угодно, — громко и членораздельно сказал Виктор, — а сейчас будем делать так, как скажет водитель. Вагон идет без посадки в депо. Это возврат по эксплуатации...

И уже совсем другим, не терпящим возражений голосом, рявкнул:

-Покинули все вагон! Никуда не поеду!

Выйдя на улицу и дождавшись, пока все выйдут, он рывком ноги захлопнул дверь и направился в кабину, не слушая несущейся вслед ругани.

Виктор развернулся на ближайшем кольце, позвонил из автомата диспетчеру, и получив добро на возврат, поехал в депо.

Происшедшее не показалось ему чем-то вопиющим. За три года, что работал водителем, он был свидетелем и не такого. Случалось разнимать драки, особенно вечером, когда разъезжался по домам припозднившийся подвыпивший пролетариат, доводилось утешать описанную во втором вагоне с ног до головы группой подростков женщину, приходилось лицезреть совершенно голую девицу с подбитым глазом, выскочившую рано утром из придорожных кустов, и выгонять из ночного вагона мастурбирующего эксгибициониста. Сейчас лишь удивляло немного то, что это произошло днем, когда трамвай отнюдь не был пустым.

Выезжать вновь уже не имело смысла, и Виктор, сдав путевку, поехал домой. Предстояло два выходных, и он уже построил планы: завтра управиться с домашними делами и покататься на лыжах, благо, чтобы дойти до леса, нужно было лишь перейти улицу, а на другой день — навестить мать. Однако то, что ждало Виктора на подходе к дому, в планы не входило...

С той памятной ночи уже минул почти месяц, и Виктор начал забывать происшедшее. Он тогда проверил все-таки, на месте ли ценности и вещи, но гость исчез, не прикоснувшись ни к чему, в том числе даже к приготовленным для него бутербродам...

-Привет... — растерянно протянул Виктор, оглядывая его уже при дневном свете.

Та же вязаная шапка с выбивающейся из-под нее русой прядью, те же фирменные джинсы, те же остроносые ботинки... Куртка другая, но тоже не менее добротная, из-под которой выглядывал другой, но тоже красивый свитер. И те же внимательные серые глаза на красивом, с тонкими чертами, лице.

-Прости, что потревожил, — сказал парень, — Я уезжаю послезавтра, но не мог улететь, не повидав тебя. Так получилось, что ты спас мне жизнь.

-Да брось ты, — отмахнулся Виктор, — Натура такая. Вечно ищу приключений на свою задницу. Может, ты и не замерз бы вовсе.

-Нет, — спокойно, но твердо возразил парень, — Мне сделали операцию. Пролежи я всю ночь в парке — было бы поздно. Так сказал врач.

-Операцию? — переспросил Виктор, — Какую?

-Не будем о грустном. Я просто хотел, чтобы ты знал.

Они помолчали.

-Ну, пойдем ко мне, что ли? — предложил, наконец, Виктор, — В ногах правды нет, как сказал Соломон, натягивая гондон на свечку...

-Твой имидж? — губы парня тронула едва заметная улыбка.

-Что именно?

-Эти словечки, приговорки...

-Шокируют?

-Просто мне показалось, что ты не такой, каким хочешь казаться.

Виктор пристально посмотрел в глаза парня:

-Откуда ты такой проницательный взялся?

-Издалека. Приглашаешь?

Он вопросительно посмотрел на Виктора.

-Конечно же. Идем...

Они двинулись к дому.

-Прости, что я тогда так неожиданно исчез, — сказал парень.

-Ладно, проехали, — ответил Виктор, распахивая дверь,— Кто это тебя тогда так, если не секрет?

-Не будем об этом, — слегка поморщился парень, — Главное, благодаря тебе, я живой.

Они поднялись на лифте и вошли в квартиру.

-Как тебя зовут-то, хоть скажи, — поинтересовался Виктор, раздеваясь.

-Лео. Леонид. Ты можешь называть Лёня, — ответил парень, снимая куртку.

-Виктор. Можешь Витя, в папы тебе еще не гожусь...

Они обменялись рукопожатием.

-Разувайся, вон тапки, и проходи на кухню. Я сейчас, — сказал Виктор, заходя в комнату.

-Вить... — замялся Лёня и вытащил из внутреннего кармана куртки плоскую бутылку Смирновской, — Ты извини. Глупо, конечно. Слишком малая плата за жизнь, но взял на всякий случай... Если пригласишь, чтобы не являться с пустыми руками. Как в России принято.

Виктор безошибочно определил, что водка куплена в валютном магазине.

Под сапогами опять обнаружились чистые белые носки, а когда Лёня нагнулся, чтобы снять обувь, из под джинсов выглянули те же самые белые трусики Сalvin Clain.

"Кто же он все-таки такой?" — с любопытством подумал Виктор.

Он поставил на стол бутылку и полез в холодильник. Банка шпрот, язык в желе, колбаса, сыр... Кое-что нашлось. Его самого вполне устроит квашеная капуста. Вот только на горячее, кроме яичницы, предложить нечего.

-Извини, гостей не ждал, — обратился Виктор к вошедшему на кухню Лёне.

-О чем ты говоришь? Разве это так важно?

-Щей могу еще нагреть. Кислых. Хочешь?

-С удовольствием. Когда летел сюда, мечтал о домашних кислых щах.

-А там, откуда летел, их не варят?

-Ты удивишься, но действительно не варят, — улыбнулся Лёня, — Там вообще все по-другому.

Приветливая улыбка не сходила с его лица. Причем улыбались не только губы, но и глаза, и это придавало лицу обаяние.

-Присаживайся, — кивнул Виктор на табуретку, — Где там-то, если не секрет?

-В Америке.

-Так ты американец? То-то труселя у тебя фирмовые, я еще первый раз заметил.

-У вас по это труселям определяют?— улыбнулся Лёня.

-Как ни смешно, но представь себе — да. Мне об этом один мент говорил. Сверху одеться каждый может как угодно, а труселя сразу выдадут, кто есть ху, как говорил первый и последний президент Советского союза.

-Да, я слышал, меня тогда это тоже рассмешило...

-Меня рассмешило, когда его начали цитировать. Хотя, все это было бы очень смешно, если бы не было так печально. Заметил? Исправляюсь в цитатах.

-Будь самим собой, я тебя воспринимаю таким, какой ты есть.

-Спасибо. Не только по труселям видно, что цивилизованный человек.

Он закончил приготовления и уселся напротив Лёни, разливая водку:

-Ну, давай, за твое возвращение к жизни.

Они чокнулись, и Виктор опрокинул стопку в рот. Лёня, отпив половину, поставил свою на стол. Водка была действительно хорошая. Виктор даже не поморщился, как бывало с ним всегда. Сколько ни приходилось ему ее пить, отделаться от этой привычки, негативно воспринимаемой окружающими, он не мог.

"Научись пить, — сказал ему еще в студенческие годы один приятель, — На тебя смотреть — весь кайф пропадает. Как будто отраву в себя вливаешь..."

Что делать? Может, подсознательно, Виктор и в самом деле пил ее, как горькое лекарство, ради того состояния, что наступало потом.

-Ты только извини, если я быстро вырублюсь. Очень устал после работы. Встал сегодня в половине третьего ночи, — сказал он, жуя капусту.

-Что у тебя за работа такая?— поинтересовался Лёня, беря в руки бокал с Фантой.

-Будто не знаешь? Или ты, в самом деле, ничего не помнишь?

-Смутно. Как били — помню, потом куда-то тащили. Трамвай помню, такси. А потом, как зашли сюда, и ты сказал: "Раздевайся".

-Да... — покачал головой Виктор, — Я, наверное, действительно поверю в то, что спас тебе жизнь. Ну, а кто вел этот трамвай, кто тебя из-под скамейки вытаскивал, кто дотащил до трамвая, совсем отрезало?

-Так ты водителем трамвая работаешь? — догадался Лёня.

В его глазах не промелькнуло никакого удивления или пренебрежения, как часто бывало при этом известии у незнакомых людей. Виктор и сам понимал, что белый халат и подобострастное обращение по имени отчеству, что было совсем недавно, шли ему больше, нежели его теперешнее положение, но на вопросы, что его заставило так резко изменить судьбу, отвечал уклончиво. Он знал, что по этому поводу в депо ходит немало кривотолков. "Трудовая" с записью о занимаемой должности заместителя директора гастронома, лежала в отделе кадров, а депо — это большая деревня.

Отец Виктора был директором одного из престижных ресторанов, и этот факт постоянно играл в его жизни не последнюю роль. Ощущаться это стало еще в средней школе, особенно, после того, как директриса отпраздновала там свадьбу своей дочери. Ее покровительственное отношение к Витьке стало предметом жгучей зависти не только одноклассников, но и кое-кого из учителей, что стало причиной его отчужденности в коллективе.

Витька остро переживал это. Постоянные намеки со стороны школьных приятелей, что уж ему-то непременно что-то купят и достанут, а позднее, что устроят в любой институт, стали, что называется, доставать. А насмешки типа того, что его папе конвертик принесут, и денежки найдутся, заставляли бледнеть и сжимать кулаки.

-Откуда вы знаете? Вы, что ли, ему несете? — однажды в запальчивости воскликнул он.

-Землянский, не строй из себя ц...лку после третьего аборта, — жеманно поводя плечиком, проговорила Любка Цыганова, -Моя мать сама буфетчицей работает и каждый месяц относит по сто рублей директору столовой за место. А уж твоему-то, небось, побольше несут, раз он директор такого ресторана...

Кто зубоскалил, кто смотрел с завистью, кто стремился подстроить каверзу, а кто и ударить, а Витька с горечью сожалел об ушедшем времени, когда они еще не были друг для друга чьими-то детьми.

Однажды вечером, все сдерживаемое по отношению к отцу, прорвалось у него резкой репликой с упоминанием пресловутой сотни.

Отец удивленно вскинул брови и внимательно посмотрел на него. Витька умолк и уставился в стол — он побаивался отца. Одни начальственные самоуверенные манеры того внушали подсознательный страх, а на что отец был способен в гневе, Витька знал.

Однако сейчас тот повел себя иначе. Он сел напротив Витьки, и пожалуй, впервые обратился к нему на равных:

-Ну-ну. Интересно. Продолжай. Ты хочешь сказать, что твой отец жулик?

Витька молчал.

-Молчишь? Это хорошо. Стало быть, не совсем еще сволочь, — спокойно сказал отец, — А ты откажись. Откажись от всего, чем ты пользуешься в этом доме, если считаешь, что это приобретено на ворованные деньги. В детстве ты не выбирал, что есть, во что быть одетым и где проводить каникулы. Это решали мы с матерью, хотя ты ни разу не выразил желание быть отправленным на три смены в пионерский лагерь. Благоустроенная подмосковная дача и черноморское побережье тебя устраивали, очевидно, больше. Но сейчас ты уже достаточно взрослый, чтобы принять решение, скажем, отказаться от мопеда, от импортного магнитофона со своей идиотской светомузыкой, от куртки, в которой ты не ходишь в школу из опасения, что ее там украдут, от многого другого. Сумеешь сам себя поставить на ноги, буду только рад. Я сумел. Я поклялся в этом, будучи вдвое моложе, чем ты сейчас, когда в войну, сбитыми в кровь пальцами, вместе с матерью выковыривал из-под снега мороженую картошку. Поклялся, что мои дети не будут никогда ни в чем нуждаться. Заметь, не я сам, а мои дети! И я этого добился. Ты не можешь сказать, что это не так. Ни ты, ни твоя сестра, ни мать, которая предпочитает всю жизнь возиться со своей школотой. Пусть возится, благородная профессия — это не так плохо. Я существую для того, чтобы это было возможно. Я выполнил свою клятву. Как мог, не прибегая ни к чьей помощи. Исходя из того, что мне дано: своих возможностей и реалий общества, в котором живу. Да-да! Родился, жил и живу, а я не выбирал, где родиться. Сам видел, как во Франции хозяин магазина мыл витрину и тротуар с шампунем. Но у нас так не будет никогда. У нас не идут к психологу, когда на душе погано, а берут поллитровку и напиваются с соседом. У нас ходят утверждать свои интересы не с определением суда и адвокатом, а с взяткой в кармане. И считают это правильным и надежным. Что, виновата система, как сейчас стало модно говорить? А попробуй тот директор не принять у твоей буфетчицы эту сотню. Да она не уснет! А утром уволится и пойдет к тому, кто примет. Ей проще принести сто рублей, при окладе шестьдесят семь пятьдесят, чем директору, который, если проработал на этой должности хотя бы три года, то его можно сажать. Вот и подумай, жертвы мы этой системы или ее порождение. Ты что-то хочешь изменить? Приставить кому-то свою голову? Смотри, не потеряй ее при этом...

Витька сидел абсолютно подавленный и не знал, что думать. Так отец не разговаривал с ним никогда. А главное — он был в шоке от беспощадной правды, открытой ему отцом, в свете которой, все обидные слова сверстников и его собственные понятия, стали выглядеть "горшковым" максимализмом.

-Хорошо рассуждать, когда у тебя абсолютный нуль во всем, а за спиной родительский холодильник. Поговорим, когда будет свой, — завершил отец.

Витька не стал больше возвращаться к разговору. После школы он поступил в Плехановский. Точнее, поступил — это громко сказано. Сходил на экзамены.

-Диплом-то хоть будешь защищать, или из папиных рук получишь? — с плохо скрываемой злобой поинтересовался встреченный на улице одноклассник.

Витька не удостоил его ответом и пошел своей дорогой.

"Прав, во всем ты прав, папа, — подумал он, — Мы не жертвы этой системы, мы ее порождение..."

Сразу же после получения Виктором диплома, отец безапелляционно заявил:

-Отдыхать не будешь, не очень ты перетрудился. Завтра идем оформляться на работу. Пойдешь заместителем к Евграфову.

И добавил, как бы мысля вслух:

-Должности не для тебя, поскольку дитя, а при должности проживешь...

Евграфов, по прозвищу Граф, был директором крупного гастронома и одним из наиболее частых гостей в их доме. Надо сказать, он очень соответствовал своему прозвищу. Высокий, широкоплечий, с немного выпирающим животом, придававшим его статной фигуре достойную солидность, он обладал внушительными и где-то даже аристократическими манерами. Мать буквально преображалась при его появлении и всегда стремилась вложить в угощение весь талант хозяйки. Граф отпускал достойные комплименты по этому поводу и долго засиживался за столом, пыхтя своей трубкой. И говорил красиво и умно, и в эти вечера в их доме звучали стихи. Потом они удалялись с отцом в кабинет, и о чем говорили там, никто не слышал.

Граф встретил Виктора радушно:

-Рад видеть достойное пополнение в лице Землянского младшего, — расплылся он в покровительственной улыбке, приподнимаясь с кресла.

Нависнув массивной фигурой над столом, Граф протянул Виктору широкую сильную ладонь с наманикюренными ногтями:

-Уверен, сработаемся.

У себя в кабинете он держался по-деловому.

-Присаживайся, — сделал Граф широкий жест в сторону стоящего у стола кресла, и тут же заговорил:

-Что такое заместитель директора? Это работающий директор. Человек, от которого зависит все. Директор решает, директор отвечает, а заместитель осуществляет. Ты осознаешь свою роль?

Виктор сдержанно кивнул.

-Верочка, загляни, — обронил Граф, нажав кнопку селектора, и в дверях кабинета моментально возникла девица в фирменных джинсах.

-Вот, познакомься, наш новый зам, Виктор Петрович. Возьми его под свое покровительство...

Девица улыбнулась и окинула Виктора оценивающим взглядом.

-Веди в курс, покажи все, а ты, — повернул Граф голову к Виктору, — вникни хозяйским взглядом. Обрати внимание на персонал, он нам доставляет...

Граф слегка поморщился и обратился к сидящей все это время в молчании у окна женщине средних лет в накрахмаленном белом халате:

-А что, Яна Григорьевна, не поручить ли нам ему работу с молодежью? Ее у нас хватает, глаз да глаз нужен. Дисциплина, культура обслуживания... Дел невпроворот, пусть дерзает.

Женщина кивнула головой, слегка приподняв уголки губ в вежливой улыбке:

-Стоит подумать.

-Это наш главный бухгалтер, — представил ее Граф Виктору, — Человек энергичный, знающий. И вообще у нас коллектив слаженный. Заведующие — все люди опытные, ответственные, со мной не один год. Так что, можешь смело все подписывать, что они подписали. Твое главное дело — дисциплина. Гоняй этих архаровцев в хвост и в гриву, а будут недовольны — уволю любого. Только фамилию назови, даже разбираться не стану. В моей поддержке можешь не сомневаться...

Выходя из кабинета вслед за Верочкой, он услышал приглушенный голос главбуха с почтительными интонациями:

-Петра Иннокентича сынок? Похож...

Свое положение при Графе Виктор осознал довольно быстро. Он просто подписывал, что надо и где надо, и исполнял обязанности цербера над молодыми продавцами. Зная, что он сын Землянского и пользуется покровительством Графа, те вытягивались в струнку, когда он проходил по торговому залу. Все, что иногда доходило до его понимания, но не касалось самого, он научился не замечать. Уроки, полученные от отца, стали находить свое реальное воплощение. Виктор вполне свыкся со своей ролью быть "при должности", а отношение окружающих льстило его неокрепшему сознанию.

Неизвестно, как сложилась бы его судьба дальше, если бы не постигшее семью непоправимое горе. Оно пришло внезапно и разом изменило все.

-Что-то у меня под ребром покалывать стало, — сказал как-то за ужином отец, слегка поморщившись, — Болит и болит...

-Позвони Сивкову, пусть посмотрит, — озабоченно посоветовала мать, — Здоровьем не шутят.

-Лучше я позвоню Фишману и махну на пару недель в теплые края, — подумав, решил отец, — Невралгия, наверное. Ты же знаешь, как я плохо переношу эту мерзлятину. Не под пальмами живем...

Он уехал, но по возвращении боль не прошла, а общее состояние резко ухудшилось. По настоянию матери отец пошел-таки к Сивкову, вернулся озабоченный и сказал, что ему надо лечь на обследование. Результат обследования Сивков предпочел сообщить по телефону матери, призвав ее при этом "крепиться и воспринять все спокойно".

-Неужели? Ну, неужели нельзя ничего сделать?! — зарыдала та, — Мы заплатим любые деньги...

-Любезная моя, с деньгами можно купить врача, но не здоровье, кровь, но не жизнь, — ответило китайской мудростью светило медицины, — Будем делать все возможное, но вам могу сказать, без передачи Петру Иннокентьевичу, что метастазы уже достигли мозга...

Спокойный и размеренный уклад жизни в их доме исчез в одночасье. Сменяли друг друга сиделки, приходили и уходили врачи, ежедневно отца куда-то увозили и привозили, но все было тщетно. Каждый прожитый отцом день, безвозвратно уносил с собой частичку его жизни. Сначала он стал плохо видеть, потом слышать, потом ему стало трудно передвигаться, и было трудно поверить, что еще два месяца назад этот человек смеялся, шутил, и выглядел полным жизни и энергии.

Сивков предлагал поместить его в "кремлевку", но мать отказалась, сказав, что будет рядом до последнего вздоха.

Виктор переживал очень сильно. Глядя на беспомощного, разом ставшего пожилым, человека, Виктор внезапно ощутил горячую любовь к нему. Наверное, он любил его всегда, но чувства не находили воплощения. Строгость, неприступность, начальственные манеры и гордыня отца не давали возможности им проявиться. А теперь, когда все это исчезло, и перед ним был слабый беспомощный человек, Виктору стало казаться, что он готов сидеть рядом с постелью всю оставшуюся жизнь, справляя неприятные обязанности по уходу, лишь бы только тот не умирал.

Единственно, кто сохранял спокойствие в их доме, была любимица отца — его младшая сестра.

Однажды, возвращаясь с работы, Виктор столкнулся в подъезде с выходящим из лифта священником в рясе, а зайдя в квартиру, почувствовал запах ладана.

-Попа вызывали, — подтвердила его догадку сестра, — Батя исповедоваться решил...

"Это уже все", — подумал Виктор.

Он не помнил случая, чтобы отец хоть раз в жизни упомянул о Боге.

После исповеди отцу стало заметно легче, на его помертвевших губах временами стала появляться улыбка. Виктор даже засомневался в трагическом прогнозе, но ненадолго. На следующий день отец впал в кому, а еще через день его не стало.

Был гроб колода и масса венков. Были пышные похороны и длинные речи. Была куча цветов и поминки с ломящимися от яств столами. Не было только отца. И это было навсегда.

Прошли девять дней, сорок. В доме ничего не изменилось, но Виктор не мог отделаться от ощущения, что дом осиротел. Не стало постоянных звонков и переговоров, которые отец вел, унеся телефон в кабинет и плотно прикрыв дверь, не стало визитов "друзей и коллег по работе".

Граф каждый день не упускал возможность сказать Виктору пару слов в утешение. Он предложил ему даже оплачиваемый отпуск и заграничную поездку, но Виктор отказался. Зачем это все? Смерть отца заставила его посмотреть совсем другими глазами на сам факт человеческой жизни. Все, что радовало или печалило его еще месяц назад, стало казаться пустяками, и все чаще и чаще он становился задумчивым...

Первой пришла в себя сестра, потребовавшая размена квартиры и свою долю наследства. Мать ударилась в слезы, но никакие укоры на ту не подействовали.

-Я требую свое, и не хочу, чтобы мои дети в чем-нибудь нуждались, — заявила она.

"Это же говорил отец, — вспомнилось Виктору, — Бедный, бедный папка..."

Разница была лишь в том, что тот на это потратил жизнь, а сестра "требовала свое" просто за факт собственного существования. Причем, все сразу и без остатка.

Между ней и матерью началось длительное выяснение отношений с тенденцией перерастания в тяжбу. Пока мог, Виктор сохранял нейтралитет, но настал день, когда бесконечные склоки в доме вывели его из себя.

-Хватит! — рявкнул он, когда, вернувшись с работы, стал свидетелем очередного скандала, — Еще года не прошло, а вы уже готовы растерзать друг друга! Видел бы он сейчас, для кого жил!

Окрик подействовал, воцарилась тишина, а Виктор, сев за стол на отцовское место, твердо сказал:

-Своего тут у нас ни у кого ничего нет. Все это отца, поскольку только он создал все это своим горбом! Делайте, что хотите, а меня оставьте в покое. Я переезжаю в квартиру бабушки, на что имею полное право, поскольку вы прописали меня туда еще до ее смерти, чтобы сохранить за собой. Надеюсь, при том, что оставил отец, плата, за которую вы ее сдаете, не станет для вас ощутимой потерей...

Так Виктор поменял место жительства, а еще через год пришлось менять и работу. Точнее, поведи он себя по-другому, может, и не пришлось бы. Граф не оставил бы вниманием сына умершего "друга и компаньона по бизнесу", но Виктор после смерти отца на многое стал смотреть по-другому. Да и отношение к нему, как он почувствовал, стало другим. Он оставался сыном Землянского, но уже не самого Землянского, а только лишь его тени. А что дальше будет больше, постигнув предлагаемую систему ценностей, Виктор был уверен.

Оградив себя от притязаний матери и сестры, он неожиданно почувствовал то, что, как он понял, не доставало ему всю жизнь — свободу. Это же невольно перенеслось на служебные обязанности, и когда Графу потребовалось отдать под суд молоденькую продавщицу из овощного, Виктор неожиданно для всех и самого себя, выступил против.

Что его заставило так поступить? Виктор не задумывался. Ему просто неожиданно стало жаль эту наивную деревенскую дурёху, мать-одиночку, которую, к тому же, по имеющимся у него сведениям, просто "подставляли". Ему показалось, что не будь он сыном Землянского, а приди вот так, с улицы, работать продавцом, его ждала бы та же участь. Взгляд Графа, когда он отказался подписать требуемую бумагу, Виктор запомнил на всю жизнь. Однако действий никаких не последовало, продавщица ушла "по собственному желанию".

После этого случая, Виктор стал ощущать, что на него в магазине смотрят, как на пустое место. Граф был подчеркнуто вежлив, но от прежнего расположения не осталось и следа. Все чаще Виктору стали приходить мысли, что благополучнее ему было бы убраться, как говорят, по добру — по здорову. Он уже знал, что такие вещи не проходят бесследно, и когда-нибудь это может "аукнуться", а на помощь отца с того света рассчитывать не приходилось.

Ускорил дело звонок приятеля отца — Виктор перестал даже мысленно употреблять слово "друг", когда имел в виду тех, с кем был связан отец по работе — унаследовавший от него должность в ресторане. Тот позвонил ему домой и обронил только несколько слов:

-Заедь ко мне на днях...

Когда Виктор приехал и вошел к нему в кабинет, директор посмотрел на него таким же холодным, оценивающим взглядом, как когда-то Верочка в кабинете у Графа, и предложил пройти в зал.

Они сели за столик, и моментально было подано нечто, чтобы он не выглядел пустым. Поговорили о здоровье Викторовой матери, об установке памятника на могиле отца, о политике, о погоде. Только лишь в конце беседы, когда все уже было съедено и выпито, наклонившись поближе к Виктору, директор тихо проговорил:

-Тебе бы лучше исчезнуть на какое-то время . А еще лучше, совсем...

-Как — совсем? — Виктор даже вздрогнул при этих словах.

-Ты не так понял, — усмехнулся одними глазами тот, — Совсем, это сменить на время сферу деятельности. И чем дальше от нашей, тем лучше. Граф пока еще ничего не знает, но его в ближайшее время ждут большие проблемы, а сидеть он не любит. Я знаю, что он очень сердит на тебя, а ты — реальная фигура, на которую можно перевести стрелку. Формально — ты его зам. Молодой, неопытный, работаешь не так долго. Много не дадут... Ну, сам понимаешь.

Виктор подавленно молчал, как тогда, при первом откровенном разговоре с отцом. Только на сей раз, правда была еще более беспощадной.

-Ну ладно, рад был тебя видеть, — поднимаясь с места, громко сказал директор, протягивая Виктору руку, — Насчет памятника не беспокойся. Если сделаешь быстро и сразу, пока погода еще не испортилась, все будет в порядке. Мне ни о каких трудностях неизвестно.

Виктор пошел к выходу, отлично поняв смысл последней фразы. На душе было так пакостно, как, наверное, не бывало никогда.

"А может, это к лучшему? — подумалось ему, — Может, я когда-нибудь буду благодарить судьбу за то, что так случилось? А может, и впрямь, есть какая-то высшая сила, оберегающая кого-то, а кому-то воздающая то, что он заслужил? Ведь нет ни одного человека, который не сделал бы в жизни хоть раз какой-то подлости, как и нет того, кого ни разу не постигло бы какое-то несчастье. Только связь иногда заметна не сразу. Может, просто не стоит противиться этой силе?"

На следующий день Виктор подал заявление об уходе. Ему не надо было врать и изворачиваться — он в самом деле не знал, куда пойдет работать. Он уходил в никуда и был почему-то спокоен. И мало кто, наверное, мог предположить, в том числе в тот момент и сам Виктор, что он станет водителем трамвая...

Обо всем этом он рассказал, ощутив вдруг неожиданное расположение и доверие к Лёне. Тот слушал внимательно, почти молча, но Виктор чувствовал, что его слова не воспринимаются равнодушно.

-Ну, а ты? Как ты оказался в Америке? — осмелился он, наконец, задать вопрос, — Ты какой-то другой, я вижу, только не уверяй меня, что там родился.

-И не думаю, — улыбнулся Лёня, — Я русский, родился в Москве, и родители мои русские. Им предложили работу там четыре года назад, и я уехал с ними.

-Четыре года... И у меня уже почти четыре года другая жизнь. Но у тебя, видно, еще более другая, чем у меня.

-Я мог остаться здесь, я тогда только поступил в институт, — продолжал Леня, — Поехал просто посмотреть Америку. Думал, что вернусь, буду учиться и жить у бабушки, но... Так получилось, что остался.

-Правильно сделал, — твердо сказал Виктор.

-Ты прав, — задумчиво проговорил Леня, и пожалуй впервые за весь вечер, улыбка в его глазах погасла, а лицо на какой-то момент стало скорбным, — Только понял я это лишь сейчас.

-Что понял?

-То, что поступил тогда правильно.

Лёня поднял на Виктора, ставший глубоким, взгляд больших серых глаз:

-Я хотел вернуться. Шок от американской жизни прошел, и открылось многое, из-за чего я стал ощущать себя там чужим. Мы уехали в девяносто пятом. В то, что Россия, наконец, станет другой, тогда уже мало кто верил, а я продолжал. Я вырос с этой верой. В девяносто первом мне было тринадцать, и если бы ты знал, как мне хотелось тогда оказаться там, возле Белого дома! Тогда под танками погибло трое парней... Мне казалось, окажись я там, я мог бы быть четвертым...

-Я был там, — мрачно вставил Виктор.

-Правда же, это было незабываемо?

-Тогда мне тоже так казалось, но сейчас я об этом никому не рассказываю. И сам стараюсь не вспоминать...

Рука Виктора самопроизвольно потянулась к бутылке, и он с сожалением обнаружил, что она пуста.

-А вообще, — сказал Виктор, ставя бутылку на пол, — сейчас все это мне представляется каким-то глупым фарсом и кажется, что достаточно было хотя бы одного холостого выстрела из танка поверх голов этой ликующей толпы, чтобы она в ужасе разбежалась. Но танки были двумя годами позже. На этом кончились и иллюзии. У меня, по крайней мере.

-А у меня, когда приехал сейчас, — опустил голову Лёня.

-Понимаю, если тебя так встретили...

-Ты имеешь в виду драку? Дело даже не в ней.

-Было еще что-то похуже того, что ты чуть не потерял жизнь?

-Жизнь я, благодаря тебе, не потерял, но я потерял родину. И потерял навсегда. А это очень горько осознавать.

-Ну, а если без патетики? — поинтересовался Виктор.

-Ты понимаешь, хоть я и жил в Америке, но продолжал считать себя русским. Я гордился и горжусь русской культурой, наукой, всем тем, что дала Россия миру. Я рассказывал моему другу, с которым прилетел сюда, о русских обычаях. Говорил, что здесь добрые, отзывчивые и душевные люди. Я заразил его своей любовью к России. А сейчас мне за себя стыдно...

-Ничего особенного, — сказал Виктор, — Наверное, ты вырос в культурной семье, и тебе сумели дать подобающее воспитание. Твоя жизнь проходила среди людей определенного круга, а сейчас тебе пришлось столкнуться с ней во всем ее естестве. Я тоже тебе скажу, что не имел представления, среди кого я живу, пока не начал работать водителем. А ведь до этого работал в торговле, это тоже не "дую спик инглишь" и не "миль пардон". Ходил сам не свой первое время, а теперь смирился и решил, что перестану уважать себя, если начну смотреть на весь мир сквозь призму трамвайной кабины. И ты не смотри так мрачно, есть и в России нормальные люди.

-Я не говорю, что их нет, — возразил Лёня, — но я понял, что уже не смогу принять общепринятую норму, хотя вырос здесь.

-О какой норме речь?

-О той, какая здесь считается приемлемой — драки, наглость, лень, зависть. И не думай, что во мне говорит личная обида. Мне сразу стало не по себе, как только мы прилетели в Ленинград, оттого, какие у всех вокруг хмурые неприветливые лица, как все огрызаются и хамят друг другу. На третий день я уже сказал сам себе — если тебя ни разу не обхамили, то день прожит удачно.

-Вы прилетели в Ленинград? — переспросил Виктор.

-Да. Мой друг скульптор. В Академии художеств учится его приятель, он тоже хотел поступить туда. Теперь не хочет.

-В шоке?

-Сначала нет. Пока ходили в Эрмитаж, в Русский музей, в Петропавловку — был в восторге, а как сели в трамвай на Гражданке, сразу поняли, куда приехали. Да еще эта вечеринка студенческая. Я ему рассказывал о широте русской души, а тут тупые наглые парни, упившиеся вульгарные девицы, которые стали на нем виснуть гроздьями и шипеть друг на друга, когда узнали, что он из Америки. Теперь он упрекает меня, зачем я ему врал?

Виктор молчал, не зная, что возразить.

-И самое главное — все ненавидят богатых, а сами во сне только и видят, как разбогатеть. Как будто я в Америке не встречал богатых людей. Да он по улице пройдет рядом с тобой, и ты не отличишь — он одет как все. Он потому и богатый, что знает цену деньгам, и они достались ему трудом. А здесь — золотая цепь на шее, часы, бриллианты, машина в полдороги, и взгляд на окружающих, как на нелюдь. Противно это все...

Виктор посмотрел в глаза Лёне и вдруг почувствовал, что ему хочется обнять этого чистого сердцем парня, не приемлющего всего того, что и ему самому было отвратительно, но никому раньше он не мог об этом сказать. Виктору показалось, что ему больше всего в жизни не хватало именно такого друга. А может, водка во всем виновата? Водка и этот обоюдный "душевный стриптиз"? Он не чувствовал ни усталости после рабочего дня, ни желания уснуть, хотя за окном уже стемнело. Желание было одно — говорить, говорить и говорить, смотреть в эти чистые глаза и чувствовать, что тебя понимают.

-Лёнь, — проговорил Виктор, придвигаясь поближе и обнимая его за плечи, — Прошу, оставайся таким, какой ты есть. Уезжай в свою Америку и будь там счастлив. Какая разница, кто и где родился? Каждый должен быть там, где ему хорошо, где ему все по сердцу — порядки, понятия, образ жизни, законы, я не знаю что еще... Я убедился в одном — найти близкую, родную человеческую душу, можно везде. Я рад, что мы нашли друг друга...

Лёня пристально неотрывно смотрел в глаза Виктора, пока тот говорил, а потом положил свою руку поверх его. Они соприкоснулись лбами, и их объятие обоюдно стало крепким.

-Ты голубой? — тихо спросил Леня.

4.

Вопрос, произнесенный тихим нежным голосом, показался Виктору громом, а молния ударила куда-то вглубь, заставив его содрогнуться всем существом. Он почувствовал, что, наверное, вся кровь, что была в его теле, ударила в лицо.

Виктор резко сбросил лежащую на плече руку и ударил кулаками по столу, вперив взгляд в пол.

-Ну, спасибо тебе, — выдавил он из себя хриплым голосом, когда почувствовал способность говорить, — Это твоя благодарность за то, что я спас тебе жизнь?!

Лёнины глаза продолжали смотреть на него, а на лице отразилось полное недоумение.

-Так ты меня отблагодарил, да?! — поднимая полный гнева взгляд, во весь голос рявкнул Виктор.

-Прости, — в замешательстве проговорил Лёня, — Я тебе ничего плохого не сказал, почему ты так...

-Плохого?! — перебил Виктор, — Или, может, это в твоей Америке считается за благодетель?!

-Причем тут Америка? Если нет, то...

-Пошел вон! — уже тише, но со всей ненавистью, на которую был способен, проговорил Виктор, опять уставившись в пол.

Лёня встал и недоуменно посмотрел на Виктора:

-Мне уйти?

-Вон! — с теми же интонациями повторил Виктор, — Не забыл еще, что это по-русски означает?

Лёня молча вышел в прихожую и стал одеваться. Виктор встал, вышел следом, отомкнул замок на входной двери и ждал с выражением лица палача, сожалеющего, что нет топора, коим бы он мог размозжить ему череп.

-Прости меня, пожалуйста. Видит Бог, я не хотел тебя обидеть, — тихо сказал Лёня и вышел.

Виктор захлопнул дверь так, что с потолка упал кусок штукатурки, вошел в комнату, и упав на кровать, зарыдал. Он рыдал от потери того, что так неожиданно обрел в этом парне, от непоправимости содеянного и от омерзения к самому себе. И самое главное, он не мог понять, где, когда и в чем он допустил ошибку? Ведь Лёня "расколол" его. Лёня сказал правду. Но это была та самая страшная правда, которую Виктор всеми силами скрывал всю жизнь. Скрывал не только от окружающих. Скрывал от самого себя. Но последнее было тщетно...

Он чувствовал это с раннего детства, когда не знал даже, что и как называется, и как должно быть. Его тянуло теребить свою письку, глядя на борющихся мальчишек, и смотреть, как они писают. Позднее — подглядывать, как они переодеваются в бассейне или на уроке физкультуры, а лет в десять произошло и нечто большее, послужившее ему уроком на всю жизнь...

Это произошло летом на даче.

Сережка Баблак стал предметом тайного восторга Витьки с первого взгляда. Сначала он начал тихо восхищаться его озорством и дерзостью в мальчишеских проделках. Сережка мог запросто залезть на высокое дерево, игнорируя вопли взрослых об опасности, прыгнуть с крутого откоса на пруду, где они купались, спрятаться дальше всех при игре в прятки и бегом обогнать водившего, когда тот его найдет, выручив команду "за всех". Он бегал быстрее всех, плавал лучше всех, лазал лучше всех и лучше всех матерился вполголоса, когда рядом не было взрослых.

"Не ребенок, а наказание!" — горько восклицала его мать, наслушавшись жалоб от соседок и дачниц, под их сочувственные вздохи и покачивания головой.

Растила она его без отца и не вылезала из больницы, где работала медсестрой, беря многочисленные подработки, чтобы на мизерную зарплату прокормить и одеть сына, на котором, по ее выражению, "все горело огнем".

Витьку тянуло к Сережке всем существом, как, пожалуй, ни к одному сверстнику раньше. Он не осмеливался, да и не мог повторить Сережкиных проделок, ему нравилось просто смотреть на него. И еще, нравилось бороться с ним. При этом Витька испытывал ощущение, которого не бывало, когда он делал это с другими мальчишками. Где-то в глубине начинало, как будто что-то приятно щекотать, и хотелось ощущать Сережкино тело еще сильнее.

Все началось теплым вечером, когда они отправились большой компанией в лесок под надзором подслеповатой Игоряшкиной бабушки. Сначала играли в мяч на поляне — и "вышибалы", и в "картошку". Потом, когда бабушка уселась на пенек поболтать со встреченной на тропинке приятельницей, а девчонки сгрудились в кучу, обсуждая свои девчоночьи дела, они впятером с Игоряшкой, Лешкой, Володькой и Сережкой уселись на поваленное дерево, тоже поглощенные разговором. И в этот момент Лешке захотелось пописать. Он не стал отходить в сторону, а сделал это при всех, приподняв слегка широкую штанину шорт, и не замочив ее при этом, что вызвало смех всей компании.

-Уметь надо, — заключил Лешка, подмигнув им.

-Леха конспиратор, — улыбаясь, сказал Володька, — никому свой писюн не показывает.

-Подумаешь... Я кому хочешь покажу, — протянул Сережка и сделал то, что Витька потом не мог забыть.

Он встал перед ними, спустил до щиколоток спортивки вместе с трусами и задергал низом туловища, тряся своими принадлежностями. Ребята покатились со смеху, а Лешка даже завизжал от восторга.

-Мальчики! — послышался с поляны оклик Игоряшкиной бабушки с воспитательными интонациями в голосе.

-Все нормально, мы здесь! — ответил за всех Игоряшка.

-Идите сюда. Что вы там делаете?

-Мы играем, ба...

А дальше началась действительно "игра". Убедившись, что их за деревьями не видно, Сережка опять спустил штаны, и воображая себя эстрадным певцом, запел театральным шепотом. Одну руку он держал на отлете, как на грифе гитары, а другой теребил свои принадлежности.

Всеобщему восторгу не было предела. Они только старались не хохотать громко, чтобы не привлечь внимание бабушки. С Витькой творилось что-то странное. От волнения у него даже закружилась голова. Забыв обо всем, он, как завороженный, во все глаза смотрел на Сережку, сам не понимая, что с ним происходит. Тот перехватил Витькин взгляд и посмотрел ему между ног.

-Какой большой! — воскликнул Сережка, — Во, у Витька х...ще!

Все, как один, повернули головы. Спортивки у Витьки предательски оттопыривались. Он почувствовал, что краснеет, как застигнутый за чем-то очень постыдным, но обстановку неожиданно разрядил тихий Игоряшка.

-Смотрите! — воскликнул он, вставая на ноги и доставая из шортов свой напрягшийся член.

Он стоял, нервно переступая ногами и ловя восторженно горящим взглядом глаза ребят, рассматривающих его член, поворачиваясь к каждому и без конца повторяя с таким возбуждением, как будто переступил какую-то страшную черту:

-Смотрите! Смотрите! Смотрите все...

Неизвестно, чем бы закончились эти забавы в лесных сумерках, если бы не строгий окрик его бабушки:

-Мальчики! Мальчики, пора домой!

Они поспешили к полянке и шумной гурьбой двинулись к дачному поселку, моментально забыв обо всем. Лишь только Витька не мог забыть, и всю дорогу шел за спиной Сережки, неотрывно смотря на него и борясь с желанием прикоснуться. Не мог забыть и весь оставшийся вечер, а когда лег спать, начал вспоминать во всех подробностях Сережкин "номер", чувствуя свою впервые так твердо напрягшуюся плоть, которую при этом хотелось трогать...

Утром, едва проснувшись и позавтракав, Витька устремился на улицу. Он был томим одним желанием — увидеть Сережку. Что будет и как, он не хотел думать. Лишь бы увидеть...

Над поселком висел зной летнего дня. Работающие дачники уехали в город, хозяева занимались своими делами, а бабушки, очевидно, кормили своих чад или выгуливали их на участках, спасая под садовыми деревьями от палящих лучей стоящего в зените солнца. Улица была пуста.

Витька дошел до угла и ноги сами повели его к Сережкиному дому. Вот и он. Витька прислушался. Послышалось слабое бряканье цепи Дружка, но больше ни один звук не нарушал тишины, кроме стрекота кузнечиков.

Витька сложил губы и свистнул условным тройным свистом. Ответом был лай Дружка. Витька подождал и свистнул еще. Но на этот раз и Дружок успокоился, воцарилась тишина. Витька с отчаянием стал свистеть еще и еще. Со стороны дома послышался шум, в ветвях кустов сирени мелькнула Сережкина голова, и Витька почувствовал, как у него часто забилось сердце.

-Здорово! — крикнул Сережка, заметив его у калитки.

Он подошел, распахнул ее, протягивая руку и осматриваясь при этом по сторонам. Он, очевидно, ожидал увидеть кого-то еще, поскольку Витька никогда раньше не приходил за ним один. Острая потребность в Сережке возникала тогда, когда что-то замышлялось, и компании был необходим в его лице лидер. Но сейчас никого не было, и Витька не знал, чем объяснить свое появление.

-Привет, — ответил он на рукопожатие.

Сережка вопросительно посмотрел на него.

-Когда выйдешь? — не зная, что спросить еще, задал вопрос Витька.

-Надо в сарае клетку доделать, мамка кур в воскресенье привезет, — ответил Сережка, — А что?

-Да ничего, — неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал Витька, — Я просто так зашел.

Сережка внимательно посмотрел на него. Витька рассматривал забор, чтобы ненароком не выдать себя взглядом — вчерашние чувства, при виде Сережки, вновь овладели им.

-Пошли, покажу, какой я себе наблюдательный пункт в сарае устроил, — сказал Сережка.

Они прошли мимо дома с привязанным около конуры Дружком, отозвавшимся радостным повизгиванием при их приближении, и подошли к сараю, возвышающемуся около изгороди соседнего участка. Сережка приставил лестницу к дверце под крышей и стал ловко карабкаться. Витька прошелся по его фигуре вожделенным взглядом, невольно задержав его на выбившихся из-под спортивок трусах, за которыми проглядывал маленький кусочек незагорелого в определенной части тела. Чтобы не выдать себя, Витька незаметно запустил руку себе в штаны и прижал возбужденный член к животу резинкой трусов, а потом стал подниматься следом.

На чердаке было душно и пахло пылью.

-Иди осторожнее, — предупредил Сережка, — доски гнилые. Наступай на балки, они прочные...

У маленького окошка с противоположной стороны, стояла старая раскладушка, поверх которой лежали фанера и рваный матрас, а перед окошком на проволоке была прикручена настоящая подзорная труба.

-Гляди, — сказал Сережка, ложась на матрас и припадая глазом к трубе, — Всю улицу видать, и что за заборами...

Витька лег рядом и тоже посмотрел в трубу. По улице шла, прихрамывая, старенькая Анна Дмитриевна, отправившаяся, очевидно, на станцию за покупками. В трубу она была видна так близко, что можно было даже рассмотреть большую черную родинку на ее щеке.

-Классно, — сказал Витька.

-И за заборами можно все рассмотреть...

На лицо Витьки набежала лукавая улыбка:

-Я вчера видел, как у Кольцовых бабка в саду ссала, а потом возле песочницы Альма с Джеком е...лись.

Витька почувствовал, как его тело охватила мелкая дрожь.

-Прям, как в телевизоре, — тихонько засмеялся Сережка, приподнимая средний палец на руке, — У Джека такой чичирушек красный...

Лежа рядом, они встретились взглядами лицом к лицу, и Сережка почему-то запнулся. В его глазах промелькнула растерянность тут же сменившаяся озорным блеском. Витьке показалось, что они вспомнили об одном и том же — вчерашних забавах в лесу. Сережка засмеялся, вскочил на ноги, и как вчера, спустил спортивки с трусами, У Витьки захватило дух. Сережка подергал и передом, и попкой, а в заключение обильно пописал на пол прямо перед его лицом. При этом он ничего не придерживал руками и не облил ног. Витька перекатывался по матрасу, исходя восторженным смехом и наблюдая, как Сережкин член на глазах увеличивается в размерах.

-Покажи свой, — попросил Сережка, и Витька с замиранием сердца встал, резким движением сдернув вниз штаны.

-Как антенна, — засмеялся Сережка, подходя вплотную.

Он обхватил свой член ладонью и начал водить по стволу.

-Что ты делаешь? — спросил Витька, пытаясь повторить.

-Дрочу, — ответил Сережка, блаженно закатывая глаза.

-Тебе не больно?

-Наоборот, приятно.

-А мне больно...

-Он у тебя еще не раздроченный, — авторитетно заключил Сережка, — Залупляется плохо. Дай...

Он протянул руку, и крепко обхватив ладонью Витькин член, дернул кожицу так, что головка открылась целиком. Витька вскрикнул от острой боли и присел.

-Да не боись ты, — покровительственно сказал Сережка, — Тебе дрочить надо почаще.

Витька смотрел на него снизу, сидя на корточках, и был переполнен желанием почувствовать приятеля всем телом. Он вскочил, обнял Сережку и они, не натягивая штанов, со смехом повалились на матрас.

Сережка залез на лежащего на спине Витьку и начал резко двигать низом туловища.

-Е..усь! — воскликнул он, часто глубоко дыша.

Витька, лежа на спине, начал повторять его движения и вдруг почувствовал, как внизу живота у него возникает непонятная боль. На какой-то миг она испугала его, но боль была приятной и не отпускала, заставляя делать телодвижения еще быстрей и энергичнее.

-Е...усь... — прошептал он пересохшими губами, и с ним произошло что-то странное.

Витька вскрикнул от неизведанного ощущения и разом обмяк, а Сережка продолжал, пока, судя по всему, не испытал того же.

Витька почувствовал на своем животе что-то липкое и ощутил незнакомый запах.

-Что это? — побледнев, испуганно спросил Витька.

-Кончили оба, — спокойно ответил Сережка.

-Как это? — непонимающе уставился на него Витька.

-Как, как... — передразнил его Сережка, — Никогда не кончал еще?

-Нет, — признался Витька, отводя взгляд.

-А я уже, — с нотками превосходства сказал Сережка, — Дрочу, дрочу один раз, а у меня как брызнет... Прямо на подушку.

Он тихонько засмеялся, и Витька, приходя в себя, несмело улыбнулся в ответ.

-Ладно, пошли вниз, скоро мамка на обед придет, а я еще ничего не сделал, — сказал Сережка, вставая, и как ни в чем не бывало, натягивая штаны.

Они спустились на землю.

-Только помалкивай про мой пункт, — сказал Сережка, — Я тебе одному сказал.

-Никому не скажу, — пообещал Витька.

-Приходи вечером, вместе смотреть будем. Вечером интереснее, народу много.

-Приду.

Сережка убрал лестницу и проводил Витьку до калитки.

-Слышь, — улыбнулся он, — Я тащусь, как Игоряшка вчера показывал. Смотрите... Смотрите... Смотрите все...

Сережка смешно передразнил, изображая дрожащие ноги и голос.

-Знаешь, мне кажется, он пидор, — наклонившись к Витькиному уху, прошептал он и спросил, — Знаешь, что это такое?

Витька было знакомо это слово, но что оно означает, он не знал. Догадывался только, что что-то очень плохое, поскольку слышал его только в оскорбительных формах.

-Это когда пацан с пацаном е..тся, — не дожидаясь ответа, просветил Сережка.

"Как мы с тобой сегодня?" — спросил Витька.

Спросил мысленно, не решившись произнести вслух, но почему-то твердо уяснив себе в тот момент, кто он такой есть.

Этим забавам они предавались с Сережкой почти неделю.

-На наблюдательный? — спрашивал Витька, и Сережка, лукаво улыбаясь, вел его в сарай.

Они по очереди припадали к трубе, рассматривая знакомых девчонок и мастурбируя при этом.

-Кто? — азартно спрашивал Сережка, толкая смотрящего в трубу Витьку и не переставая теребить свой член, — Анька? Светка? Наташка маленькая?

А Витька делал вид, что поглощен зрелищем, сам при этом упиваясь ощущением рядом Сережки за этим занятием...

Закончилось все самым неожиданным образом. Однажды, когда Витька, предвкушая очередной вечер на чердаке, подмигнул Сережке с обычным вопросом: "На наблюдательный?", тот как-то странно посмотрел на него и резко ответил:

-Да пошел ты. С тобой пидором станешь.

Сережка пошел по направлению к игравшим в мяч девчонкам, а отойдя, обернулся, и презрительно посмотрев на него, добавил:

-У тебя одно на уме. Игоряшке предложи, он не откажется.

А про Игоряшку уже поползли какие-то мерзкие слухи. Точнее, вслух, как раз, никто ничего не говорил — все только странно переглядывались и брезгливо ухмылялись, а многие стали избегать его компании. И еще заметили, что он постоянно вертится возле больших парней Димки и Толика. Те жили друг напротив друга в конце улицы и оба увлекались авиамоделизмом. Обоим было по шестнадцать, и естественно, иметь дело с такой мелкотой, как они, те считали ниже своего достоинства. То, что они стали привечать Игоряшку, не ускользнуло от всеобщего внимания, особенно встревожив его бабушку. Однако, познакомившись с ребятами поближе и узнав об их увлечении, она успокоилась. Бабушка даже обрадовалась, что они смогут привить драгоценному внуку интерес к такому полезному, с позиции "отвлечения от улицы", делу. Они сама сходила и удостоверилась своими глазами, как тот увлеченно помогает строить модели.

Однако непоседливый Володька, подкравшись однажды через соседний участок к сараю, возле которого возились ребята со своими самолетами, подсмотрел, какую "модель" изображал Игоряшка, стоя на четвереньках перед Димкой и Толиком, и по очереди беря в рот их возбужденные члены. Отойдя от шока, в который повергло его невиданное ранее зрелище, Володька не стал никому ничего рассказывать, а проявив усвоенную, очевидно, от взрослых смекалку и практичность, стал шантажировать Игоряшку. Сначала тот выносил ему пирожные и конфеты. Потом Володькин аппетит возрос и перешел на понравившиеся игрушки. Игоряшка послушно выполнял все требования, допуская обращение с собой со стороны Володьки, как с рабом. Тот во всеуслышание обзывал его всякими обидными прозвищами и даже заставлял публично завязывать ему шнурки на кедах. Дома пропажи игрушек он объяснял тем, что потерял.

Понятно, это не могло продолжаться долго. Бдительная бабушка, обеспокоенная такой неожиданной растерянностью внука, начала проводить расследование по каждому случаю. Увидев однажды сквозь забор участка, где жил Володька, "потерянную" игрушечную машину, она явилась к его родителям и заявила о дурных наклонностях их сына.

Тяжелый на руку Володькин отец военный, не искушенный в вопросах педагогики, разобрался с сыном фельдфебельским методом, устроив допрос с пристрастием, в результате которого, рыдающее чадо выложило все, как есть, со всеми пикантными подробностями.

Эта вопиющая новость, передаваемая шепотом из уст в ухо, стала главным событием сезона в дачном поселке. Четыре семьи начали выяснение отношений на тему, чей ребенок лучше? О том, что кто-то мог стать инициатором происшедшего, вопрос не стоял ни коем образом, а поскольку, кроме четверых, никто больше замешан не был, дело явно зашло в тупик.

Главенствующая роль принадлежала Игоряшкиной бабушке. Хоть она и приезжала на дачу, принадлежавшую зятю, всего на три месяца, но была членом всевозможных советов, комитетов и других общественных организаций поселка. Понятно, что когда речь зашла о "надругательстве над ребенком", который был вдобавок ее внуком, активность бабушки возросла неимоверно. К даче потянулся поток "общественности" со всех прилегающих улиц и даже более отдаленных, жаждущей услышать подробности и не остаться в стороне от такого вопиющего факта. Дело закончилось тем, что все четыре семьи уехали, не дожидаясь окончания сезона, с намерением продолжить "выяснение истины" в Москве, с привлечением школьных, партийных, комсомольских и общественных организаций.

Впечатление, которое произвело на Витьку все происшедшее, было страшным. Он содрогался от сознания, что стоял на волосок от несчастного Игоряшки. От одной только мысли, что сейчас также обсуждали бы его, у него все холодело внутри. Вечер, когда он плакал, забившись в угол сада, после резкой и обидной отповеди Сережки, стал казаться ему самым счастливым в его жизни, а сам он дал себе клятву, что никогда больше не будет делать ничего подобного. Сережкины пристально-испытующие взгляды в его сторону, когда они вполголоса обсуждали эту новость в своей компании, наполняли его душу трепетным ужасом, и он разражался такой искренней бранью, что Наташка маленькая даже удивилась:

-Чего ты так разозлился? Что тебе Игоряшка плохого сделал?

-Да я его по стене размажу, расплющу, если он ко мне подойдет. Гад, пидор, урод!

-Дурак ты...— пожала плечиками та, — Прям трясется весь. Можно подумать, что он тебя заставлял это делать...

Подсознательный страх, что о нем кто-то может догадаться "про это", преследовал Витьку всю юность. А природа, вопреки всему, требовала своего. Он постоянно ловил себя на том, что его томит желание, и становился от этого нервным и раздражительным, что находило реальный выход в ненависти к таким людям. Когда становилось совсем невтерпеж, он шел в ванную, где, сжав зубы от злости, проделывал над собой то, за что презирал сам себя. После этого становилось еще противнее и сами собой сжимались кулаки, чтобы выместить злобу на каком-нибудь "пидоре".

На третьем курсе он так и сделал, когда в свете "демократических перемен" и отмены 121 статьи, один однокурсник посмел открыто заявить о своей сексуальной ориентации. Хотя лично к Виктору тот не имел никаких притязаний, он избил его так, что если бы не папа, его бы запросто отчислили из института. Он набросился на него прямо в аудитории, доведенный до отчаяния тем, что тот смеет выставлять напоказ то, что он сам о себе был вынужден скрывать.

Так было и все последующее время. К женщинам Виктор никакого интереса не испытывал и счел благоразумным надеть на себя маску ушлого циника — наблюдателя, снисходительно принимающего окружающих, но не допускающего никого в свой мир. Это сразу каким-то образом и понял Лёня...

Но сейчас Виктор рыдал не от ненависти. Он рыдал от жалости к самому себе. В памяти всплыли внимательные проникновенные глаза Лёни и его тихий голос:

" Что тебя побудило сделать это?"

" Мне показалось, что ты не такой, каким хочешь казаться..."

" Я же тебе ничего плохого не сказал..."

" Мне уйти?"

Виктор вспоминал, и хотелось плакать еще сильнее. Сколько еще он будет жить под этой маской? Сколько будет бояться? Сколько будет страдать от омерзения к самому себе? Он же не носит в кармане бессмертия. На примере отца он знает, как может оборваться в одночасье человеческая жизнь...

Виктор поднялся с постели и стал одеваться. Он выскочил на улицу и направился к Днепропетровской. Заметно потеплело. Повалил крупными хлопьями пушистый снег, и все окружающее ослепляло чистотой. Улица была пуста, только чернели на проезжей части следы колес проехавших недавно машин. Автобусных протекторов заметно не было. Виктор не посмотрел на часы, когда выходил, и не знал, ходят ли еще автобусы. Он повернулся и пошел в обратную сторону, на другую улицу, где полегала трамвайная линия. Он шел, не имея никакой надежды.

Вот и она. Здесь, несмотря на поздний час, проносились машины, автобусы с темными окнами спешили в парк. Со стороны центра показался запоздалый трамвай, и Виктор поспешил отойти за павильон, чтобы водитель не увидел его, поскольку проходящие здесь маршруты обслуживались депо, в котором он работал.

"Стало быть, ходят еще, — грустно подумал Виктор,— Наверняка уехал. Не на трамвае, так на такси".

И тут, за отошедшим с остановки трамваем, он увидел на противоположной стороне знакомую фигуру. Из-за пригорка у Красного Маяка показались огни встречного вагона. Уже невзирая на возможность быть узнанным, Виктор кинулся через дорогу. Лёня стоял спиной и не заметил его приближения. Он только вздрогнул, когда Виктор, подойдя сзади, хлопнул его по плечу.

Подъезжающий трамвай перемигул светом фар — водитель узнал Виктора, но тот даже не посмотрел, кто это, лишь приподняв руку в приветственном жесте. Он смотрел в глаза Лёни.

-Пойдем... Пойдем отсюда, — тихо сказал Виктор, увлекая его за плечо от остановки и махнув рукой около открытой двери, чтобы водитель не ждал.

Коротко брякнув звонком в знак приветствия, водитель закрыл двери и тронулся, оставив их стоящими вдвоем посреди улицы.

-Прости меня, — так же тихо проговорил Виктор и крепко обнял Лёню, — Прости, я идиот...

-За что мне тебя прощать? — спокойно спросил Лёня, — Я сам тебя обидел. Но я не думал, что ты так это воспримешь. Я, наверное, забыл в тот момент, где я...

-Прошу, пойдем и все забудем, — с мольбой в голосе сказал Виктор, — Пусть у нас опять все будет так, как было. Ты говоришь, я спас тебе жизнь? Спаси меня от самого себя...

5.

Виктор проснулся, когда за окном начали сгущаться сумерки. Он потерял счет времени. Он попытался сосредоточиться и вспомнить, когда ему опять идти на работу, но не смог. Он даже не мог вспомнить, когда его свалил-таки мертвый сон — вчера или уже сегодня. Рядом лежал Лёня. Он едва слышно сладко посапывал во сне, а его русые слегка вьющиеся волосы разметались по подушке.

Виктор приподнялся на локте и стал разглядывать спящего, переполняясь нежностью. Потом лег и провел под одеялом рукой по Лёниному телу. Стройные ноги, острые коленки, бугорок под трусиками, живот, грудь, шея... У Виктора закружилась голова. Он слегка прижался боком к Лёне, вдыхая его запах, и мягко положил руку на этот бугорок, не отводя взгляда от лица. Лёня перестал посапывать, но глаз не открывал. Лишь чуть заметно вздрогнули уголки губ. Виктор начал слегка поглаживать его трусики, и почувствовал, как под ними начинает оживать, наливаясь, плоть.

Леня сладко потянулся под одеялом и с улыбкой скосил на Виктора открывшийся левый глаз:

-С добрым утром.

-А сейчас утро?

Лёня приподнял голову и посмотрел на окно.

-Тогда добрый вечер. Или, как ты выражаешься? Здрасьте, пожрамши?

-Не надо, — слегка поморщился Виктор, — Когда мы вдвоем, мне не хочется так выражаться.

А они были вдвоем. И это было у Виктора впервые. Никогда раньше, за все прожитые тридцать лет, он не допускал даже мысли, что у него может быть так...

Они молча дошли до дома от трамвайной остановки и молча вошли в квартиру. Леня стоял и смотрел на Виктора взглядом, который напомнил ему тот вечер, когда он притащил его к себе после драки.

"Пойдем" — сказал он ему тогда, и уложил на диван.

И сейчас Виктор не нашел никакого другого слова:

-Пойдем...

И сколько страха, отчаяния, внутренней борьбы, желания и надежды было вложено в это короткое слово, мог почувствовать только Лёня.

-Пойдем, — как эхо, еле слышно отозвался он.

Они вошли в комнату, и Лёня стал раздеваться, аккуратно складывая на стул каждую вещь. Вот он уже стоял перед Виктором, как в тот день, в одних белых трусиках и носках, во всей красоте своего стройного тела, как бы мерцающего из темноты в отраженном, проникающем из прихожей, свете.

Дрожащими руками Виктор стал расстегивать на себе одежду. Его тело била мелкая нервная дрожь, он слышал, как стучит его сердце. Вот он тоже остался в одних трусах и носках. Лёня приблизился к нему, прижавшись низом туловища, и Виктор ощутил две напрягшиеся плоти, разделяемые только тоненькой материей трусов. Лёня нежно провел руками по его спине и крепко обнял, сомкнув их на шее. Теперь Виктор ощущал все его тело своим, и не мог пошевелиться.

-Дрожишь? — тихо прошептал Лёня, но так, что невозможно было обидеться или смутиться, — Не бойся.

Он оторвался от Виктора, щелкнул выключателем висевшего над диваном бра, лег на спину, плавно поднял вверх длинные стройные ноги и снял трусики, которые порхающей птицей пролетели мимо лица остолбеневшего Виктора, опустившись на ковер. Чуть согнув ноги, Лёня положил их на диван, широко разведя колени, и раскрывая объятия рук, прошептал:

-Иди ко мне...

Виктор продолжал стоять, любуясь обнаженным телом Лени и не чувствуя в себе сил тронуться с места.

-Иди же, — опять послышался тихий ласковый голос, и Виктор шагнул к дивану, с громким стоном проваливаясь в тянущий его омут...

Ушло все — комната, окружающая обстановка, мысли, волнения, страх. Все чувства переполняло одно — это красивое сильное тело, этот тихий ласковый голос и эти бездонные, мерцающие в свете бра, глаза. Он утопал в неизведанных ощущениях, захлебываясь от любви и нежности к этому существу, разом сломавшему все представления, которыми он жил раньше.

Виктор не отдавал себе отчета, что делает, и только все тот же тихий ласковый голос помогал ему:

-Не надо так сильно... Ты делаешь мне больно... Не спеши... Вот так...

Они обнимались, становясь единым переплетением тел, отрывались, смотрели друг на друга и снова падали в объятия, пока у обоих одновременно не произошло то, что когда-то случилось у Виктора впервые на чердаке Сережкиного сарая тем памятным летом.

Лёня сел и откинулся на спинку дивана. Его согнутые колени были широко расставлены, а глаза смотрели на Виктора ласково и блаженно. Он не стыдился и позволял себя рассматривать.

-Кушать хочешь? — заботливо поинтересовался Виктор.

-Не мешало бы...

Они поднялись с дивана, и абсолютно голые пошли на кухню.

-Зайдем сюда, — сказал Лёня, открывая дверь ванной.

Он включил душ, отрегулировал воду, и они оба залезли в ванну. Лёня заботливо смыл с их тел следы страсти. От его прикосновений Виктор опять почувствовал возбуждение. Он опять обнял и прижал к его себе.

-Мы кушать идем, — тихонько рассмеялся Лёня, нежно отстраняя его, — У нас все еще впереди... Ты же хочешь?

-Что? — не понял Виктор.

-Все. По полной программе.

-Да... — выдохнул Виктор раньше, чем успел подумать.

-Смазка у тебя есть? — поинтересовался Лёня.

Виктор оказался в замешательстве.

-Вазелин хотя бы найдется? Так тебе будет больно.

-Найдется. Должен найтись. Там, в аптечке, в коридоре, в шкафу.

-Я посмотрю, а ты иди сюда, сядь...

Лёня указал взглядом на край ванны, и когда Виктор сел, направил струю, продолжавшую бить из душа, на его попку, слегка прижав.

-Помой все внутри. Я потом тоже так сделаю...

Он вышел, а Виктор остался осваивать неведомые приготовления. Едва он успел смыть последствия, как вошел Лёня с баночкой вазелина в руке:

-Иди на кухню, теперь я...

Виктор достал из холодильника все, что в нем было съестного, присовокупив имевшуюся в запасе бутылку водки.

-Прости, я не могу так много пить, — с долей неловкости сказал Лёня, входя на кухню.

-У меня просто нет ничего другого, — развел руками Виктор, — Не знаю, как ты, я уже абсолютно трезвый.

-Лед и Фанта у тебя еще есть?

-Да, конечно.

Виктор с готовностью достал из холодильника то и другое.

Леня насыпал в свой бокал льда, залил его Фантой, помешал и добавил немного водки.

-Не обидишься, если я буду так?

-Коктейль? — улыбнулся Виктор.

-За неимением. Коктейль — это нечто другое.

-Сыну ли директора ресторана не знать, что такое коктейль? Давай, я себе тоже сделаю так. На безрыбье, как говорится, и сам раком встанешь. Ой, прости...

-Прощаю, — улыбнулся Лёня, — Давай?

Они чокнулись, и немного отпив, поставили бокалы на стол.

-Презервативов у тебя, конечно, тоже нет? — спросил Лёня и, не дожидаясь ответа, заверил, — Не переживай, я проверялся перед отлетом, а тебе, наверное, негде было заразиться...

Эти слова резанули Виктора по живому. Не те, что ему негде было заразиться, а именно эти: "Я проверялся". Раньше ему не приходило в голову об этом подумать, а сейчас стало горько. Но ведь так и должно было быть. Неужели он надеялся, что он у Лени первый? Кажется, тот понял, о чем он думает:

-Ну ты же, наверное, и не думал, что ты у меня первый?

-Нет. Не думал, — сказал Виктор, избегая поворачиваться лицом к Лене, поскольку заметил, что его глаза наполнились слезами, — Все нормально, Малыш.

И еще он почувствовал, как внутри начинает подниматься злоба по отношению к самому себе:

"Раскатал губы, дурак. Вообразил, что он твой навеки? А он уедет завтра в свою Америку, где у него целая шобла таких, и будет им рассказывать о приключениях на своей исторической родине. А ты дрочи и вспоминай, как тебя лишил девственности красивый мальчик. Зачем вообще это было нужно? Жил бы себе, как жил. Зачем ты побежал за ним?"

Виктору вдруг стало жаль себя. Как бывает в детстве, когда дали подержать в руках игрушку, о которой мечтал всю жизнь, и тут же отобрали. Ну почему он такой? Почему не может жить с женщинами, как все? Иметь семью, детей, ощущать себя нормальным человеком? Чем он провинился и перед кем, что должен нести всю жизнь эту муку?

Виктор поднял взгляд на притихшего Лёню и заметил, как по щекам того текут слезы. Весь гнев моментально испарился, уступив место другому чувству:

-Ты чего? — спросил он, придвигаясь и обнимая его.

Лёня сначала сделал попытку уклониться, но неожиданно, уткнулся Виктору в плечо и заплакал по-настоящему.

-Перестань, все нормально. Уедешь, я буду тебя вспоминать. Мне так хорошо никогда еще не было, — говорил Виктор, гладя его по волосам.

-Замолчи, — прошептал Лёня, — Замолчи, пожалуйста, ты не то говоришь. Ведь ты подумал, что я вот так с каждым? Что мне это ничего не стоит, что у меня веселая жизнь? А на самом деле... Ты не знаешь, как мне одиноко. Меня никто не любит. Ни один человек на земле.

-Как, не любит? А родители? А бабушка?

-Бабушка умерла в прошлом году, а я даже не прилетел с ней проститься. Она меня действительно любила и хотела, чтобы я с ней остался. Родители считают меня своим горем. Осталась только тетка, ее старшая дочь. Она единственная, кто не отвернулся от меня, когда узнала, что я гей. Она тоже не понимает этого, но она меня жалеет. У нее нет своих детей, и я для нее всегда был дороже, чем для матери. Но она здесь, а я улетаю с Кевином.

-Кто это?

-Мой бойфренд, с которым я прилетел сюда. Я тебе не говорил разве?

-Ты говорил о студенте скульпторе, но не упоминал, что он твой бойфренд.

-Потому, что он не мой, хоть и считает меня своим. Я ему нужен, как украшение, как вещь, как его сексуальная принадлежность, хотя у него и помимо меня их хватает. Он их меняет чуть ли ни каждую неделю, а меня держит для утешения, когда бросает очередного. Он же звезда. Им должны все восхищаться, он без этого не может. Я сначала был на седьмом небе, когда мы познакомились. И от него самого, и от того, какой он в постели. Меня полюбил такой парень! Только очень быстро понял, что это не он меня, а я его полюбил. Я готов был для него на все, но каждый раз убеждался, что ему это не нужно. Ему вообще ничего не нужно, кроме как ублажать себя. Никуда, кроме клубов, мы с ним не ходили, а там он вел себя так, что мне лучше было бы это не видеть. Да и вообще, это не для меня. Мне понравилось там только в первый раз, а потом стали противны эти развлечения в поисках секса. Сколько потом было пролито слез. Особенно, когда про меня все открылось родителям, и мы стали чужими людьми.

-Как открылось?

-Какая разница — как? Факт, что открылось. Мать плакала несколько дней и упрекала отца за то, что он мы оказались в Америке. Она считает, что это Америка сделала меня геем, а теперь сделает наркоманом, и еще не знаю кем. Я дома инородное тело. С матерью мы еще как-то общаемся, хотя она в каждом моем шаге видит только воображаемые порочные наклонности, а отец меня вообще не замечает. Мне кажется, он комплексует, что от него родился такой сын. Вот такая у меня там жизнь. Я летел с тайной надеждой остаться здесь, встретить настоящего друга, а вместо любви чуть не нашел гибель. Прости, я не должен был тебе рассказывать... Но я... Мне нужно кому-то рассказать. В Америке меня не поймут.

-То, что ты чуть не нашел гибель, связано с твоими поисками любви? — спросил Виктор, когда он затих, — Если не хочешь, не отвечай.

-Я купил рекламу, где печатаются такие объявления, и позвонил по самому, как мне показалось, душевному. Его опубликовал уверенный в себе, состоявшийся человек тридцати лет. Мне стало тревожно, когда на встречу пришел совсем молодой парень, но он сказал, что тот человек сам на встречи не ходит, а он проводит меня к нему. Всю дорогу твердил, какой тот богатый и как мне повезло. Когда вошли в парк, мне стало не по себе, а когда нас стали догонять еще трое, я обо всем догадался, но было уже поздно. Надо было уйти еще от метро, но я...

-Как выглядел тот, что с тобой встречался? — перебил Виктор, — Лет семнадцать, высокий, широкоплечий, круглолицый, смотрит исподлобья?

-Да. Откуда ты знаешь?

-Они ехали в моем трамвае. Все четверо. И этот грозил мне, чтобы я ничего не говорил про них, если спросят. Я довез их до метро, а потом развернулся и приехал туда, где они садились. Прошел по их следам. Ну... Остальное ты знаешь.

-Так ты... Ты специально возвращался? Зачем? Почему ты не сообщил в полицию? Ты испугался их угроз? У нас...

-У вас — не у нас, — опять перебил Виктор.

-Но тебя же самого могли обвинить.

-Могли. Ну, а потом? Потом, когда я ушел на работу? Куда ты исчез?

-Мне было очень плохо. Когда ты позвонил и назвал адрес, я позвонил Кевину. Они же все вытащили у меня из карманов. Хорошо, что документы были в гостинице, с собой одна визитка. Он приехал за мной, я дополз открыть дверь, а в такси потерял сознание. Водитель привез меня в какую-то больницу, но там посмотрели документы, страховку, и на скорой отвезли в другую. Там сразу поместили в реанимацию. Вот и все.

От всплеска гнева у Виктора не осталось следа. Он смотрел на Лёню, и его охватывало чувство сопричастности всем его несчастьям. Ему хотелось обнять, прижать к себе этого доброго, запутавшегося в жизни парня с уверенными манерами и постоянной улыбкой на губах, за которой пряталось человеческое горе.

-Малыш, ты, кажется, хотел отведать кислых щей? — улыбнулся Виктор.

Лицо Лёни слабо озарилось той самой улыбкой, что придавала ему обаяние:

-Хотел.

Виктор достал из холодильника кастрюлю и поставил ее на плиту.

-Но проблем.

-Thank you very much, — на чистом английском ответил Лёня, — you're a true friend.

-А true boyfriend?

-My darling, — нежно сказал Лёня.

-Ты тоже мой дарлинг, — ответил Виктор, и их губы слились в долгом поцелуе.

Он налил и поставил перед Лёней тарелку подогревшихся щей.

-Я сейчас буду плохо себя вести, — возвестил тот, вдохнув их аромат.

-Веди, — подмигнул ему Виктор.

Он глядел, как Лёня с аппетитом поглощает щи, и чувствовал себя счастливым просто оттого, что сидит рядом.

-Давай, — поднял он бокал, когда тарелка опустела, — Давай за эту ночь, что свела нас за этим столом и за то, что я тогда, на Семеновской, перевел стрелку...

-Пойдем, — полувопросительно — полуутвердительно произнес Лёня, вставая из-за стола, и они, обнявшись, пошли в комнату.

-Ложись, — сказал Виктор, когда подошли к дивану.

Ему опять захотелось увидеть Леню в той позе, когда он впервые предстал перед ним обнаженным. Тот угадал его желание, ложась и разводя согнутые в коленях ноги:

-Иди ко мне...

Они долго целовались, не переставая ласкать друг друга. Рука Лени потянулась к коробочке с вазелином, и Виктор понял, что ему сейчас предстоит...

Лёня все сделал сам, направив его член себе в попку. Они оба сладко застонали, по телу Лени пробежала судорога и он, сдержав стон уже от боли, проговорил:

-Не надо... Я сам все сделаю... Тебе будет приятно... Нам обоим будет приятно...

Лёня стал делать плавные, но энергичные телодвижения, не отрывая взгляда от его глаз. Это приводило Виктора в состояние, когда забываешь обо всем. При этом он буквально утопал в этих чистых глазах, смотревших в глубину его души. Почувствовав приближение вожделенного момента, он сделал над собой усилие, чтобы задержать, продлить хотя бы еще чуть-чуть... Это произошло так, как не было еще ни разу в жизни. Он понял, что не знал раньше, что это такое.

Виктор обмяк и повалился на грудь Лёне, услышав, как часто стучит у того сердце.

-Пошли в душ? — тихо спросил он.

Лёня слегка зажмурил глаза в знак согласия.

Когда они встали под душ, Лёня, мягко водя рукой по животу Виктора, спросил:

-Почему ты не сбриваешь волосы? Смотри, как у меня красиво...

У Лёни промежность была аккуратно выбрита, а оставленная над самым членом аккуратная короткая челочка треугольной формы пикантно украшала и без того красивое тело.

-Некоторые даже в виде рисунка делают, — продолжал тот, — И потом, волосы держат запах, да и вообще это негигиенично.

-Просвещай меня, — улыбнулся Виктор, — Считай, что я только из леса вышел.

-Не обижайся, я...

-Я не думаю обижаться. Я называю вещи своими именами и на все смотрю реально, как говорил мой батя.

-А хочешь, я тебя подстригу? — в глазах Лёни зажегся озорной огонек.

-Давай, сохраню на память.

-Тащи ножницы поострей и станок.

Лёня выключил душ и стал наполнять ванну.

-Как тебе сделать? — спросил он, когда Виктор появился со всем необходимым.

-Как себе. Такую же челочку.

Пока наполнялась ванна, Леня аккуратно состриг волосы и бритвой легонько наметил контур.

-Залезай, — скомандовал он, шагая в ванну.

Они уселись друг против друга, переплетя ноги, и Лёня начал аккуратно выбривать ему волосы. Виктор смотрел, как под тонкими длинными пальцами преображается его интимное место, и помимо страсти, переполнялся нежностью к Лёне.

-Встань рачком, — попросил Лёня, выпрямляясь.

Виктор заметил его возбужденное состояние и сам пребывал в таком же, как только Лёнины пальцы дотронулись до его плоти. Он посмотрел ему в глаза, и тот опять понял его без слов:

-Сначала закончим дело, совсем немного осталось.

Он подчинился, и с упоением ощущал, как станок скользит вокруг его анального отверстия, по мошонке, а Лёнины пальцы мягко ее оттягивают.

-Ну, вот и все, — сказал тот, — Теперь ты денди.

-Спасибо тебе, Малыш, — сказал Виктор, целуя его в губы, — Ты возвратил меня к жизни.

-Это еще не возвращение, — с улыбкой и нотками грусти в голосе, ответил Лёня, — Возвращение, это когда навсегда.

Они вылезли из ванны и повалились на диван, не выпуская друг друга из объятий. Виктор чувствовал, что Лёнины пальцы все чаще ласкают его отверстие, вот он уже потянулся за вазелином... Виктор хотел перевернуться на спину, но Лёня остановил:

-Не надо, тебе будет больно. Лежи спокойно на животе и наслаждайся. Я все сделаю сам...

Его пальцы скользили вокруг отверстия, временами забираясь внутрь, отчего тело Виктора покрывалось сладостной дрожью. И вот он почувствовал, как в него начинает входить что-то делающееся все больше и больше, безжалостно раздирая при этом плоть. Виктор сделал над собой усилие, чтобы не застонать, но боль становилась все острее. На какой-то момент в душу Виктора закрался страх. Казалось, это что-то разорвет на части его тонкую плоть.

-Потерпи... Потерпи немножко, сейчас будет приятно, — донесся откуда-то до него шепот, заставивший воспринять все происходящее иначе.

Это был шепот его Малыша. Разве может он ему сделать плохо? И Виктор сделал встречное движение, чтобы ощутить проникновение как можно глубже. Теперь ему не было страшно, он хотел это ощущать...

-Малыш, — в упоении простонал он, падая головой на подушку, и опять почувствовал, на сей раз спиной, частое биение ставшего дорогим ему сердца.

Они опять сходили в душ, и расслабленные, повалились на диван, обняв друг друга. За окнами брезжил серый зимний рассвет.

-Давай поспим, — успел прошептать Виктор прежде, чем крепкий сон, не испытываемый им уже более суток, разом охватил его.

И вот теперь это нелепое "утро" их пробуждения, случившееся в вечерние сумерки...

-В душ идешь? — спросил Лёня.

-Иди, я полежу еще...

В ванной зашумела вода, а Виктор, сориентировавшись, наконец, во времени, подошел к висевшему на стенке календарю и поставил маркером две галочки, одну из которых обвел в кружок, а над следующим днем написал "14-00". Это было время, когда ему предстояло пока еще послезавтра выйти на работу.

-Чем занимаешься?

Лёня стоял голышом в дверях, расчесывая волосы.

-Отмечаю, когда мне на работу, а то время куда-то сместилось. Проснулись, а уже свет пора зажигать.

Леня щелкнул выключателем, и под потолком вспыхнула люстра, ярко осветив комнату.

-Не надо, — поморщился Виктор, — Включи бра, так уютнее.

Лёня подчинился, и выходя из комнаты, заметил:

-А ты бы смог жить на Западе.

-Ты находишь?

-Уважаешь закон, не идешь на сделки с совестью, работать не считаешь, как тут говорят, "в падлу", обладаешь чувством ответственности...

-Я даже помню о том, что тебе завтра уезжать, — вставил Виктор, сам заметив при этом, как у него дрогнул голос, — Во сколько самолет?

-Не надо, — твердо сказал Лёня, — Прошу, ни слова больше. Эту ночь я у тебя.

-Тогда пошли завтракать, — потеплевшим голосом предложил Виктор.

-Иди в душ, я приготовлю.

-Только если яичницу, мы за ночь все съели.

Когда Виктор вышел из ванной, на столе уже стояли тарелки с красиво уложенной яичницей глазуньей.

-Весь десяток поджарил?

-Надо силы восполнять, — улыбнулся Лёня, — Сейчас покушаем и сходим в магазин.

-Да я схожу, — сказал Виктор.

-Нет, сегодня я тебя угощать буду. У нас в Америке так.

-Ты пока не в Америке.

Лёня вытащил из холодильника лед и опять сделал свой импровизированный "коктейль".

-Никогда раньше столько не пил, — покачал головой он, — но с хорошим человеком чего не сотворишь...

-Ну что, собираемся в магазин? — спросил Виктор.

Лицо Лёни стало серьезным. Он взглянул на часы, и о чем-то подумав, сказал:

-Можно, я позвоню от тебя Кевину? Позже могу не застать, он скучать не любит.

-Звони, — мрачно ответил Виктор.

То, что идут последние часы его счастья, опять напомнило о себе.

Лёня ушел в комнату, и Виктор плотно прикрыл за ним обе двери. Скоро сквозь них послышался голос Лёни, заговорившего по-английски.

Виктор подошел к окну. На улице опять повалил пушистый снег. Как вчера. Или позавчера... Он безучастно смотрел на падающие снежинки, которые, казалось, залетали через стекло в его душу и кружили там, наполняя ее леденящим холодом.

Виктор не помнит, сколько простоял так, уйдя в созерцание метели и слыша сквозь закрытые двери слабые отголоски Лёниного голоса. Вывела его из этого состояния только воцарившаяся в квартире тишина. Раздавались слабые звуки и шорохи с улицы, из соседних квартир, но Лёниного голоса слышно не было.

Не включая света, Виктор дошел до комнаты, и приоткрыв дверь, заглянул в щель.

-Стучаться надо.

Лёня сидел на кресле возле телефона и в упор смотрел на него. Глаза его не улыбались. Казалось, за ними протекала глубокая тяжелая дума, и протекала давно.

-Извини, — в замешательстве проговорил Виктор, подаваясь обратно в коридор.

-Витя, — остановил его голос из комнаты.

Виктор вернулся и посмотрел на Лёню. Глаза того сохраняли все ту же трагическую задумчивость.

-Витя, — тихо проговорил он, — Как ты отнесешься к тому, если я не полечу в Америку?

Виктор вздрогнул и пристально посмотрел на него.

-Ты не будешь против, если я останусь с тобой?

6.

Всю дорогу они молчали.

Выйдя из дома, Виктор показал Лёне автобусные остановки неподалеку, объяснив, куда и на каком номере можно доехать. Называл и магазины, мимо которых они проезжали. Лёня кивал головой, на его губах застыла приветливая полуулыбка, но глаза сохраняли скорбную задумчивость.

"Как бы не повторилась прежняя история, если он будет так улыбаться всем встречным", — озабоченно подумал Виктор.

И еще он заметил, что на Лёне задерживают взгляд многие девушки, особенно, когда спустились в метро. Что говорить, парень он был отменно красивый, а эта улыбка невольно выделяла его из толпы неприветливых лиц вокруг. Виктор поймал себя на мысли, что начинает ощущать ответственность за Лёню и тревогу за себя, в связи с тем, что такой парень не сможет не стать объектом пристального внимания окружающих, как бы ни сложилась его судьба.

Он почувствовал эту ответственность сразу, как только произнес в ответ на вопрос Лёни:

-Да...

Ответ сорвался с губ сам собой. Он не мог быть другим, хотя к такому повороту событий Виктор готов не был. Он мог об этом лишь мечтать, да и то, разве что в сослагательном наклонении. То, что это может быть на самом деле, не укладывалось в сознании даже в мечтах и до сих пор не верилось, что вот так просто, в один час, может измениться судьба.

Так они доехали до центра, погруженные каждый в свои думы. Вот и гостиница.

-Подожди меня здесь, — попросил Лёня, — Я скоро...

Он исчез за стеклянными дверями, а Виктор стал расхаживать взад — вперед по тротуару, охваченный тревожным чувством неясности своей дальнейшей судьбы.

Лёня появился действительно скоро. За спиной у него был рюкзак, на плече — вместительная дорожная сумка, а в руке — ручка большого чемодана на колесиках.

-Ну, у тебя и вещей, — покачал головой Виктор.

-Я половину тебе подарю, — улыбнулся Лёня, — Я же не знал, сколько пробуду здесь, а у нас не принято два дня ходить в одном и том же. Если придешь куда-то, в чем вчера, подумают, что ты не ночевал дома...

-И что?

-Ничего. Никто ничего не спросит и не скажет, но подумают непременно.

-Да... Все с точностью до наоборот.

-Я не нахожу, что это плохо, когда никто не лезет в твою личную жизнь.

-Я тоже. Поэтому и не спрашиваю, как ты расстался со своим бойфрендом, — улыбнулся Виктор.

-И не спрашивай, — улыбнулся в ответ Лёня, — Я не оправдываю себя... Я только не понимаю, почему люди так любят видеть в другом именно те недостатки, которыми обладают сами?

-Я это тоже заметил. И еще стал замечать, что потом сами страдают от того, от чего заставляли страдать других.

-Бог наказывает?

-В Бога не верю, но то, что есть высшая справедливая сила — определенно. Ловим такси?

-Да. Я уже знаю, что у вас его действительно ловят, — улыбнулся Лёня.

-Теперь уже у нас, — поправил Виктор, вскидывая руку.

Машина остановилась быстро. Чтобы не вступать в лишние переговоры, Виктор прямо с улицы через опущенное стекло назвал адрес, прибавив магическое словечко "пятьдесят".

Эта привычка прочно вошла в его быт с тех времен, когда, не имея возможности потратить заработанные деньги на что-то существенное без того, чтобы не прибегать к специфическим взаимоотношениям, он сделал для себя максимально комфортной хотя бы повседневную жизнь. Обладая правом бесплатного проезда на общественном транспорте, Виктор практически ее не использовал, а пачка специально наменянных пятидесятирублевок прочно заняла место в нагрудном кармане. За пятьдесят везли все — и таксисты, и "бомбилы" частники. А у Виктора всегда было пятьдесят — что в центр города, что до ближайшего универсама, и его единственное слово всегда было первым и последним. Менялась только цифра, согласно законам времени. Сначала было пять, потом десять, а теперь вот стало пятьдесят...

-Ну вот, ты и дома, — сказал Виктор, когда они поднимались в лифте.

Лицо Лёни озарилось грустной улыбкой. Похоже, он сам еще до конца не осмыслил своего решения.

-Не грустите, мистер, — подбодрил Виктор, — Исполнилась ваша мечта оказаться на исторической родине.

-Это только благодаря тебе, — поднял на него взгляд Лёня, — Ты меня вернул.

-А ты — меня. К самому себе. Я ощущаю себя рядом с тобой другим человеком.

Они вошли квартиру и сложили вещи.

-Разбирать позже будем, — сказал Виктор, — Пошли сразу в магазин, а то нечем отпраздновать твое возвращение.

-Опять пить, — засмеялся Лёня, — Узнаю родину.

-А в Америке не пьют?

-Пьют очень часто и помногу, но... как-то по-другому. Не напиваются при этом.

-Мы тоже не будем напиваться. Пойдем в коммерческий, там наверняка есть шампанское, наберем побольше, нальем в ванну и будем купаться...

В магазине Леня решительно отстранил Виктора и от продуктов, и от кассы. И дома накрывать на стол стал сам, сказав, что сегодня его день, и он хочет сделать ему приятное.

-Вик, посмотри пока телевизор, — улыбнулся Лёня, — Или поставь какую-нибудь музыку для ауры...

-Слушаюсь, мистер, — тоже улыбнулся Виктор и переспросил, — Как ты меня назвал?

-На американский манер. Хотя... — Леня задумался, — Тебе больше пойдет Вил.

-Ты хотел сказать Вилли?

-Нет. Вилли — это шлем, а Вил — сокращенное от Вилсон — желанный, сын желания.

-Зови, если хочешь, — великодушно разрешил Виктор, — А мне как тебя называть?

-Называй, как уже называешь...

-Как? Лео?

-Ты меня называл Малыш...

-Немножко не в тему, — усмехнулся Виктор, — Я не настолько тебя старше.

-Какая разница? У тебя это душевно получается. Меня так мама называла в детстве, когда мы с ней еще были родными, — голос Лёни слегка дрогнул.

-Малыш, не грусти, — Виктор обнял и поцеловал его в щеку, — Эти времена вернутся. Вот увидишь. Все вернется, если мы сами хотим этого возвращения.

Виктор вошел в комнату и остановился возле магнитофона.

-Ты что предпочитаешь из музыки? — спросил он громко, чтобы было слышно на кухне.

-Что-нибудь русское, только не попсу.

-Русское народное? А ведь не поставлю, поскольку нет.

-Удивительно. У нас кантри самый популярный жанр после попсы, а в России почему-то свое народное никто не любит.

-Зато о своей "русскости" становится модно кричать, — заметил Виктор, — Что только они под этим подразумевают?

-Шансон тогда какой-нибудь, только без мата.

Виктор поставил кассету Вилли Токарева:

...Я тут в Америке уже четыре года,

Пожил во всех её известных городах,

Мне не понять её свободного народа,

Меня преследует за будущее страх...

-Это как раз будет в тему, — улыбнулся он, возвращаясь на кухню.

Стол уже был накрыт, и Виктор хлопнул пробкой.

-Давай, за твое возвращение, — поднял он бокал, — И чтобы оно было навсегда, как ты хотел.

Звон сомкнувшихся бокалов завершил тост.

Лёня отхлебнул шампанского и задумчиво проговорил:

-Бывает же такое...

-Что ты имеешь в виду?

-Свершилось то, о чем я мечтал. Причем тогда, когда я чуть не распрощался с жизнью...

-Будем считать, что ты с ней распрощался, — улыбнулся Виктор, — С той, своей прежней жизнью. Как и я со своей. Пусть не так ужасно, как ты, но тоже распрощался, благодаря тебе...

-А я, благодаря тебе, остался жив.

-И самое главное — мы нашли друг друга. Еще три дня назад я не поверил бы, что так просто может измениться жизнь.

-А я, что так запросто смогу принять такое решение...

-Мы оба приняли его по велению сердца. Давай, за то, чтобы эта, новая жизнь, была у нас обоих счастливой.

Виктор вновь наполнил бокалы, они отхлебнули и долго-долго целовались...

...На Дерибасовской я пивом торговал,

И очень скромно потихоньку воровал.

Я жил в Одессе, пиво всем не доливая,

А здесь, чтоб жить, я всем переливаю...

-доносился из комнаты голос Вилли Токарева

-Вил, скажи, если можешь, — поинтересовался Лёня, — Вот твой отец был директором ресторана. Ведь он сам коньяк не разбавлял, откуда у него такие деньги, если, как ты говоришь...

-Малыш, не будь наивным, — перебил Виктор, — Так судит большинство, кто не знает сути. А ее может знать только тот, кто поварился в этом котле хотя бы какое-то время. Обвесами и обсчетами дачу не построишь, а сесть за сорок копеек можно запросто...

Виктору вспомнилось растерянное лицо несчастной продавщицы.

-...Могу привести любой пример, как это делается, — продолжил он, — Точнее — делалось тогда, сейчас я от этого далек. Но, только один. Потому что, прости, мне неприятно об этом говорить. Представь, что ты директор овощной базы, а я — магазина. Пришел к тебе вагон картошки прямо с поля. Чистая, крупная уродилась, это бывает, и ты ее еще сгноить не успел. Звонишь мне — примешь три тонны? Я говорю — приму. Ты отгружаешь машину, по всей форме оформляешь накладные, только в кузове там будет не три тонны, а полторы. А за другие полторы, ты пришлешь мне наличные деньги в конвертике. Может, даже с этим же шофером, если он в деле. И я из них не возьму себе ни копейки. Я тут же внесу их в кассу. И чеки пробью. Ты скажешь — в чем же смысл? А в том, что эти полторы тонны ты отправишь на рынок, где они будут проданы не по десять копеек за килограмм, а на рубль три кило. И сколько этих кило в полутора тоннах? Прикинь сам, сколько получится хотя бы с одной машины. Конечно, не все нам с тобой. Надо, как говорят, "отстегнуть" и тем, кто с нами, и тем, кто повыше нас, но даже при этом будем довольны. А если учесть, что это не единичный случай, а отработанная система, такой поток потечет в твой карман, что считать лень станет.

-Интересно, — задумчиво сказал Лёня, — Действительно, так просто, а сам не догадаешься. У меня были богатые друзья в Америке, но они, если не сами, то их родители, получили свое богатство честно. По крайней мере те, которых я знал. Может, есть и другие, я не говорю за всех, но то, что там можно заработать честно, это факт.

-Здесь честно даже водителем трамвая не заработаешь, — ответил Виктор, и рассказал про уловки и обман, к которому был вынужден прибегать, чтобы сохранить свои заработанные деньги.

Все это было не то, о чем ему сейчас хотелось говорить, и Виктор попытался увести разговор от неприятных тем. Скоро они уже предавались воспоминаниям детства.

-Я тебя обязательно с теткой познакомлю, — говорил слегка захмелевший Лёня, — Пусть хоть один человек знает про нас все. Вот увидишь, ты ей понравишься, и она все поймет.

-Посмотрим, — сдержанно ответил Виктор и добавил, — Разве мало того, что мы понимаем друг друга? Давай жить по-американски. Ты же говоришь, что там не принято спрашивать никого о личной жизни? Чем больше тебя слушаю, тем больше проникаюсь уважением к Америке. У нас о ней говорят совсем другое. Давай создадим свою маленькую Америку в этой квартире и никого сюда не пустим? Поднимешь меня до цивильного уровня?

-Я сам еще не поднялся...

-Хотя бы до своего. Отношения бывают крепкими, когда кто-то ведет, кто-то кого-то поднимает...

Оба уже основательно захмелели, и снова потянуло на близость. Они в обнимку вошли в комнату, но Леня вдруг подошел к магнитофону и стал перебирать лежащие на столике кассеты. Кажется, он искал что-то, пока уверенным движением не вытащил одну.

-Поставь вот это, — попросил Леня, — Сейчас увидишь, что я могу. Американские гей клубы не прошли для меня даром...

Виктор поставил кассету Морриконе.

-Садись, — легонько подтолкнул его Лёня к креслу, — Это мой подарок тебе.

Заиграла тема из фильма Профессионал. Виктор не был искушен в искусстве танца. Его водили со школой несколько раз на балет, но действо, происходящее на сцене, как и музыка, существовали где-то в другом пространстве от их шушукающегося и тихо веселящегося зала. Так что, самое большее, что дало ему представление о пластике движений и выразительности человеческого тела, были концертные номера, увиденные по телевизору. Но то, что стало происходить на его глазах, буквально потрясло его.

Виктор с первого взгляда был покорен Лёниным телом, но только сейчас он увидел его подлинную красоту. Это открывалось постепенно. Сначала Лёня просто двигался под музыку так, что казалось, она сама ведет его за собой. При этом он сумел почти незаметно раздеться, оставшись в одних носках и своих неизменных белых трусиках. Но вот музыка стала набирать силу, и Лёнино тело задвигалось, источая невидимую энергию и само при этом растворяясь в ней. Мелодия вела его в этом вихре, а плавные, но энергичные движения создавали удивительный образ, завораживающий до головокружения. Это был уже не он, а какая-то бушующая страсть, заключенная в музыку и тело. Виктор почувствовал, что его глаза наполнились слезами от возникшего сопереживания чему-то, что он сам не мог себе объяснить. В конце третьего проведения Лёня опустился на спину, едва заметным движением избавился от трусиков и предстал перед ним, медленно вырастая в полный рост обнаженным, застыв в заключительной позе, подчеркивающей всю красоту его тела.

Заиграла следующая мелодия, но Виктор остановил магнитофон. Он не мог отойти от увиденного.

Лёня подошел и присел к нему на колени. Он тяжело дышал, а его тело было покрыто потом. Виктор смотрел на него и видел как бы в первый раз. Это был не Леня, это было нечто, вместившее в себя что-то недосягаемое.

-Малыш, у тебя талант, — проговорил, наконец, Виктор.

-Этот танец мы когда-то исполняли с Кевином на конкурсе и заняли первое место, — тихо сказал Лёня, — С тех пор я никогда не танцевал его, потому что он стал для меня олицетворением одиночества. Только сейчас мне вновь захотелось исполнить его для тебя.

-Спасибо, Малыш, — растроганно сказал Виктор, — Таких подарков мне еще никто никогда не делал.

Лёня приблизился, и их губы слились в глубоком поцелуе. Виктор ласкал его стройное тело, и сердце замирало от восторга, как от прикосновений к чему-то фантастическому и непостижимому.

-Малыш, но ведь любой так не станцует. Признайся, ты учился где-то? — спросил Виктор, когда они оторвались друг от друга.

-Пять лет хореографического училища, — тихо ответил Лёня, — Но это все в далеком прошлом.

-Так возвращайся! У тебя же настоящий талант.

-Все это не так просто, Вил, — грустно улыбнулся Лёня, — Ты не знаешь, что такое быть профессиональным танцором. Это не работа, это образ жизни. Я бы даже сказал — служение. Надо постоянно изнурять себя, сидеть на диете и танцевать, танцевать и танцевать. Спроси любого артиста балета, сколько он сил кладет с самого утра, чтобы вечером выйти на сцену. А иначе — он просто не станцует.

Лёня встал, и немного размяв мускулы, улыбнулся, становясь опять самим собой:

-Продолжим наш ужин? Я только ополоснусь...

Виктор вернулся на кухню, и пока в ванной шумела вода, налил и опустошил залпом бокал шампанского. Он все еще не мог придти в себя от увиденного.

-Ты говоришь, что танцевал с Кевином? — спросил Виктор, когда на кухне появился Лёня, — Он тоже умеет так танцевать?

-Ничуть, — улыбнулся Лёня, — Его роль заключалась просто стоять, плавно меняя несколько поз, пока я исполняю танец вокруг него, выражая тем самым свою любовь. Только в самом конце он ее принимает. Эти движения я ему поставил, хотя мне это стоило немалого труда.

-Почему же ты забросил это дело?

-Почему ты забросил дело своего отца? — вопросом на вопрос ответил Лёня, — Вот и я почувствовал, что это не для меня. Я могу так танцевать, только когда иду от себя, а входить в чужой образ у меня не получается. Точнее — получается, но не так. А таких и без меня тысячи. К тому же, я понял, что танцевать то и как хочу, мне не дадут, а стало быть, не стоит этого делать вообще.

-А твой отец тоже танцует?

-Балетмейстер. Он преподает в балетной школе у своего друга. А помог нам перебраться в Америку их третий общий друг, артист, довольно известный, — Лёня назвал фамилию, — Он многим помог оказаться там...

-А мама?

-Мама тоже работала в театре, только драматическом. Редактором, потом завлитом. А тетя закончила биологический, защитила диссертацию. Я тоже поступил на биофак по ее стопам, когда окончательно решил, что покончил с балетом. Отец еще тогда обиделся на меня — он мечтал, что я продолжу его дело, а теперь...

-Давай выпьем, — поднял бокал Виктор, — За тебя, за твой талант. И все-таки мне бы не хотелось, чтобы он пропал...

-Он не пропадет, — с улыбкой ответил Лёня, отхлебнув, — Я буду танцевать для тебя каждый вечер. Я еще тебя научу, вот увидишь.

Они еще долго сидели, пока не опустели две бутылки шампанского, и не было почти все съедено. Чемодан и сумки так и остались не разобранными...

Проснувшись, как и накануне, к вечеру следующего дня, Виктор посмотрел на календарь и определил, что завтра в два часа дня ему идти на работу. Стало быть, пить больше нельзя. Он перевел взгляд на спящего Лёню и стал тихонько гладить его по волосам, стараясь не разбудить. Потом опустил руку под одеяло, но Лёня неожиданно улыбнулся и открыл, прищурив, один глаз.

-Застал на месте преступления, — сказал он, хватая его за руку, — Преступник приговаривается к экзекуции через задний проход...

С дивана они поднялись уже в вечерних сумерках.

-Мне завтра на работу, — сказал Виктор.

-А я съезжу к тетке, обрадую ее своим возвращением, — ответил Лёня, — А потом, обещай мне, что поедем вместе. Я обязательно хочу ее с тобой познакомить.

-Обещаю, если ты считаешь, что так будет лучше.

-Вы понравитесь друг другу. Это же так здорово, когда не надо врать.

-Договорились. А сейчас пойдем, погуляем. Я покажу тебе окрестности.

-Ты мне уже вчера все показал.

-Это была деловая часть, а сегодня сходим в лес. Жаль, что у тебя лыж нет, а то бы покатались.

-У нас самая низкая температура в году пятьдесят градусов. Это где-то плюс десять по Цельсию. Хотя, покататься на лыжах можно. Только надо в горы подниматься. Многие так и делают, у кого ностальгия, но я...— развел руками Лёня, — Я человек теплолюбивый.

Когда они вышли на улицу, уже стемнело. Черная громада леса предстала перед ними сразу, как только перешли дорогу и прошли мимо неврологического санатория. Здесь заканчивалось уличное освещение, и дальше было совсем темно.

-Страшно? — просил Виктор.

-Я, кажется, отвык в Америке от того, что такое страшно, — улыбнулся Лёня.

-И поплатился за это, — завершил Виктор.

Все вокруг как нельзя напоминало ту ночь на окраине парка. Так же темно, так же гудит ветер в стволах деревьев... Виктор взглянул на идущего рядом Лёню. Неужели это его он вытаскивал из-за засыпанной снегом скамейки, тащил на себе к трамваю, отмывал с лица кровь? Мог ли он тогда предположить, что это так для него обернется?

-Тебе не холодно? — заботливо спросил Виктор.

-Я свитер одел, — ответил Лёня, — Сейчас придем, надо вещи разобрать. Если что понравится — носи, мы с тобой одного роста.

-А с документами у тебя что?

-Паспорт российский, Грин карта... Что ты имеешь в виду?

-Паспорт-то менять надо, он у тебя просрочен наверняка.

-Поменяю. Это где?

-Там, где ты был прописан. Надо обратиться в паспортный стол.

-Тогда знаю. Помню, точнее...

-Боюсь, это окажется не так просто, — покачал головой Виктор

-Почему? Российского гражданства меня же никто не лишал. Да и прописку теперь отменили, я читал.

-Ничего у нас не отменили. Просто теперь она регистрацией называется.

-Так это ее проверяют полицейские на улицах?

-Уже заметил? И у тебя проверить могут.

-Видел, но не понял, что это? У нас — раз впустили человека в страну, он имеет право перемещаться куда угодно, только обязан закон соблюдать...

-А у нас, как видишь, иначе. Не грусти и ничему не удивляйся. Я тебя пропишу.

-Да меня тетка пропишет. Она сказала, что свою квартиру мне подарит, — потеплевшим голосом сказал Лёня, — Она мне все подарит, сам увидишь, как она меня любит. Ты не обращай внимания, когда приедешь — она немного странная, но очень добрая.

-Все мы странные, каждый по-своему...

Так, разговаривая, они незаметно дошли до конца леса, и за стволами деревьев показались городские огни.

-Ну вот, — сказал Виктор, — пришли в Ясенево. Обратно?

-Веди, я все равно тут ничего не знаю.

-Обратную дорогу не запомнил?

-Через лес по дорожке все время прямо, чего тут запоминать?

-Вот заведу тебя сейчас в лес и изнасилую...

-Кто кого? — засмеялся Лёня.

Они затеяли возню посреди дороги, благо вокруг никого не было, а потом, отбежав на полянку, стали гоняться друг за другом по колено в снегу, резвясь, как дети, и пуляя друг в друга снежками. Виктор, наконец, догнал Лёню, и они со смехом повалились в снег, тяжело дыша.

-Классно, — восторженно сказал Лёня, лежа на спине и смотря в звездное зимнее небо, — С раннего детства такого не было...

Виктор не выдержал и припал к его губам. Он ласкал своего Малыша леденеющими от растаявшего на них снега руками, ощущал под собой его тело, чувствуя сквозь джинсы возбужденную плоть.

-Вил, — тихонько сказал Лёня, — А давай, сейчас...

-Что? — не понял он.

-Сейчас, здесь, в снегу...

-Очумел? Задница отмерзнет...

-Зато как классно! Это запомнится на всю жизнь. Россия, ночь, черные деревья, белый снег, это звездное небо и ты...

-Эх ты, цивильный человек. Без чистого белья, без душа...

-Это еще будет много раз. Я хочу сейчас.

-Озорник, — нежно проговорил Виктор, расстегивая ему и себе ремни на джинсах.

Твердая живая плоть под материей так манила его, что, добравшись до трусиков, он не выдержал и прижался к ним щекой, вдыхая на морозном воздухе сквозь аромат свежего белья слабый специфически мужской запах.

Виктор зарывался головой все глубже и уже не замечал ни холода, ни растаявшего на руках снега. Он приспустил трусики, и его губы ощутили эту желанную плоть. Виктор буквально впился в нее, стремясь насладиться до тошноты. Леня блаженно постанывал и гладил его холодными пальцами по голове, по шее, забираясь под одежду, но это только усугубляло ощущения.

Они повалились в снег и в упоении целовались. Потом Леня устремился головой к его промежности, и Виктор почувствовал его губы там, где все окаменело от желания. Он застонал, и перекатившись на бок, обхватил тело Лени. Он затащил его на себя, и спустив джинсы до колен, припал губами к его попке, яичкам, члену. Теперь они делали это друг другу одновременно. Одновременно произошло и то, что бывает в конце. И ни снег, ни легкий морозец не смогли охладить их страсти...

Обнявшись, они медленно брели по дорожке через заснеженный лес.

-У меня, между прочим, в этом году отпуск летом, — вспомнил Виктор.

-Как — в этом году? — не понял Лёня.

-Там, где я работаю, это бывает раз в три года.

-Поедем путешествовать, — загорелся Лёня, — Поедем в Америку... Хотя нет, туда еще успеем в любой момент. Поедем в Европу. Я еще не был в Италии, в Париже, в Испании...

-Я вообще ни разу за границей не был.

-Так поехали! Денег заработаем.

-А кем ты собираешься работать?

-Кем угодно. У нас это в порядке вещей. Папа, я говорил, кем работает, а мама ухаживает за престарелыми. Это государственная работа, ей платят сто долларов в день. А я, когда учился, работал на бензоколонке.

-На кого ты учился?

-У нас не на кого-то учатся, а каждый сам выбирает, что он хочет изучать для будущей карьеры. Я, например, взял язык и информационные технологии. Это очень перспективно. До вас еще не дошло, но поверь — будущее за компьютерами. От этого никуда не денешься, век требует.

-Начинает доходить, — возразил Виктор, — Кое у кого компьютеры уже дома есть. Даже в школах основы информатики преподавать начали.

-Это же прекрасно. Значит, я смогу найти работу...— начал Лёня, но взглянув в лицо Виктора, осекся, — Конечно, я не знаю всего, что знаешь ты... Но, в конце концов, у вас там, в трамвайном парке, наверное, тоже можно кем-то работать. Мыл же я машины...

-Не сможешь ты здесь работать ни в трамвайном парке, ни на заправке, — мягко, но уверенно сказал Виктор, — Но, в конце концов, я работаю, и пока еще неплохо зарабатываю, если не сравнивать с кооператорами. Ты сможешь учиться...

-Прости, я не стану жить за твой счет.

-Не будешь ты жить за мой счет, не переживай, — улыбнулся Виктор.

Вернувшись домой, они приняли горячий душ, попили чаю и занялись разборкой вещей, которых оказалось немало. Это затянулось до поздней ночи еще и потому, что многие из них Лёня просил Виктора примерять. Дело закончилось тем, что Лёня подарил Виктору больше половины, требуя, чтобы он их непременно носил постоянно. Особенно такие же, как у него, белые трусы и носки. Он собственноручно надел их на Виктора, и они долго гляделись в зеркало, стоя в обнимку.

-Теперь мы с тобой голубые братья, — улыбнулся Лёня.

-Я не такой красивый и стройный, как ты. И лицо, и повадки грубее...

-Для меня ты самый красивый и самый желанный.

-Чтобы ты так говорил всегда, — с надеждой проговорил Виктор.

Когда он на следующий день шел на работу, ему казалось, что прошла целая вечность. Он как бы видел все впервые — депо, коллег по работе, улицы, прохожих. Последний раз отсюда уходил не он, а какой-то другой человек...

-Ты что, наследство получил? — спросила Нинка Коровина с их маршрута.

-С чего ты взяла?

-Светишься весь...

-И лыбится постоянно, прям так и хочется в морду дать, — добавила Верка Пантюхина с чертановской линии, — Погулял, наверное, хорошо — отойти не может. Его позавчера Славка Верещагин среди ночи с каким-то пьяным парнем посреди Чертановской видел. Небось, кошачью свадьбу устроили.

-Один живет во всей квартире, — недобро взглянув исподлобья, проговорила пожилая Савчукова из подвижного состава, — Пусть веселится. Потом локти кусать будет, когда на старости лет воды подать будет некому.

-Тебе, я смотрю, хорошо подают, коль стрелки долбишь на восьмом десятке, — бросил через плечо Виктор, выходя из диспетчерской.

Слухи о том, что его видели позапрошлой ночью на улице, очевидно, уже обошли все депо, поскольку на путевке синел свежий, поставленный диспетчером, штамп "На медосмотр". И в медсанчасти не ограничились измерением давления, а предложили подуть в трубку.

Но ни это, ничто другое не имело для Виктора никакого значения. Его мысли были с Лёней, который отправился навещать тетку, и он не видел недобрых взглядов пассажиров, не слышал грубости, не замечал ничего того, что всегда раздражало. Он только лишь с удвоенной энергией фарил в ответ на приветствия встречных водителей, и лицо его само собой расплывалось в блаженной улыбке.

7.

Рассказывая о визите к тетке, Лёня сиял от радости.

Когда Виктор вернулся с работы, он уже крепко спал, и Виктор тихонько, чтобы не потревожить, принял душ и скользнул под одеяло, ощутив приятно волнующее тепло любимого тела.

"Сколько лет я ложился в холодную постель?" — с горечью подумалось ему при этом.

И вот теперь они сидели за столом, завтракая и обедая одновременно.

-Ты не представляешь, как она обрадовалась. Кинулась звонить матери, но я остановил ее, потому что в Лос-Анджелесе еще было слишком рано, — рассказывал Лёня.

-А сам позвонил потом?

-Позвонил. Мама тоже обрадовалась. Ну, понятно, почему. И еще наказала не бросать Таню. Тетю Тату, как я называл ее в детстве.

-Сколько ей лет?

-Она старше мамы на шесть лет. В позапрошлом году на пенсию вышла.

-Тогда еще рано говорить об этом. Хотя, как знать?

-Но квартиру она приватизировала и хочет завещать мне. Мы сегодня идем с ней насчет прописки.

-Вот и хорошо. Приду — расскажешь.

-Ты придешь опять так поздно?

-Скорее, рано.

-Я тебя вчера ждал, ждал, но не выдержал и уснул.

-Не мучь себя, ложись вовремя. Я тебя не потревожил, когда вернулся?

-Я даже не почувствовал. Ложился один, просыпаюсь — мой darling рядом...

Они вместе вышли из дома и вместе доехали на автобусе до метро.

-Мог бы довезти тебя до твоей тети Таты, — сказал Виктор, когда они спускались по эскалатору, — Мой маршрут проходит в тех краях.

-Поехали, — охотно согласился Лёня, — Посмотрю, как ты рулишь.

-Долго. Мне еще на конечную приехать надо, дождаться смены...

-А тебе кондуктор не требуется? — улыбнулся Лёня, — Я бы пошел к тебе кондуктором.

-В самом деле, пошел бы? — улыбнулся в ответ Виктор.

-Да кем угодно пошел бы, лишь бы с тобой все время быть.

Лёня сказал это в шутку, но было в этот момент в его интонациях и в глазах что-то такое, что неожиданно заставило Виктора подумать: "За что мне такое счастье?"

-Удачи, Малыш, — прошептал он, слегка наклоняясь к Лёне, когда выходил из вагона на Нахимовском проспекте.

-И тебе, — отозвался тот, -Ровной дороги и чтобы никто тебе не испортил настроения.

Когда Виктор вернулся домой после работы и хотел, как вчера, осторожно прокрасться в ванную, в комнате неожиданно вспыхнул свет.

-Чего ты? Спи, — прошептал Виктор, заглянув в комнату, но Лёня уже вставал, — Как сходил?

-Ты понимаешь, я не знаю, что мне делать? — заговорил Лёня, стоя взъерошенный посреди комнаты в одних трусах.

Его вид выражал полную растерянность.

-Мы пришли, отстояли очередь, тетка написала заявление, я подал паспорт, сказал, что мне нужно его поменять, а мне учинили такой допрос, что жутко стало. У нас тоже страшный бюрократизм, но чтобы так... Тетка заплакала, когда мы вышли на улицу.

-Ну и что, в конечном счете, тебе сказали?

-Да ничего. Наговорили столько всего, что... Подожди...

Лёня взял в руки лежащие на стуле аккуратно сложенные джинсы и вытащил из кармана листок бумаги:

-Вот, я записал. Так не запомнить. Тут столько всего требуется...

Не раздеваясь, Виктор взял листок и пробежал глазами.

-Ну, это ладно, — говорил Лёня, стоя рядом и тыкая в него пальцем, — А вот это где взять? В Америку лететь?

Виктор сложил листок пополам и задумался.

После того, как он покинул родительский дом, прошло четыре года. Их прежнего дома, как такового, уже не существовало. Сестра настояла на размене и обживала теперь новую квартиру. Виктор не стремился поддерживать с ней отношения, но та недавно позвонила ему сама с весьма неожиданным предложением — пойти к ней работать.

Делая упор при разделе наследства с матерью на заботу о своих будущих детях, обзаводиться ими, тем не менее, она не торопилась. Создав подобие семьи с каким-то то ли кооператором, то ли бандитом, она не стала не только заводить детей, но даже объединять имущество и регистрировать отношения. Не желая, очевидно, терять независимость во всем остальном и используя новые возможности, предоставленные временем, сестра решила завести собственное дело, открыв цех по производству пельменей.

Надо сказать, подошла со всей ответственностью — арендовала помещение, завезла новейшее оборудование, лично беседовала с каждым принимаемым на работу, придирчиво изучая трудовые книжки и наводя справки. Принимала только опытных работников с чистым послужным списком. Установив для всех не то чтобы очень большие, но значительно превышающие государственные, оклады, обеспечила бесплатные обеды и неограниченный в потреблении чайно-кофейный стол в течение всей смены. Помимо этого, каждому разрешала уносить домой по килограмму готовых пельменей в день, не считая брака, а раз в неделю снабжала вырезкой по закупочной цене.

При всем перечисленном, нельзя сказать, что условия работы на ее предприятии были такие уж плохие, но "опыт" оказался, очевидно, сильнее. Спустя месяц она потеряла троих партнеров, отказавшихся от ее продукции. Как удалось выяснить, работники — либо, сочтя, что недобирают с "сопливой капиталистки", либо просто не представляя себе, как можно работать на пищевом предприятии, ничего не украв, начали лить в фарш в воду. Раздосадованная сестра уволила всех чохом и решила начать все с "чистого листа". По совету как бы мужа, она набрала "с улицы" мальчишек, еще не испорченных системой. Надев халат, лично учила их работать, надеясь вложить в каждого все то, что сделает ее предприятие процветающим.

Дело шло неплохо, пока в первом этаже здания, где на втором помещался ее цех, разорившееся кафе не сменил молодежный досуговый центр. В первую же дискотечную ночь воспитанные сестрой мальчики отправились поглядеть, что там творится, да так и остались до утра, нагрузившись при этом горячительными напитками и накурившись до того, что двое не нашли сил уйти домой, завалившись спать за полу в цехе. Их она и обнаружила, придя утром на работу, вкупе с погубленной продукцией всего предыдущего дня, оставшейся не замороженной. Оправившись от шока и выгнав всех до единого, она стала обзванивать родственников и знакомых из числа тех, кого знала сама. Первый, кому она позвонила, был брат, честности которого "на грани шизофрении", как она утверждала, ей вдруг стало не хватать, как воздуха.

Виктор не пошел к ней работать, однако порекомендовал двоих человек, за которых она потом его искренне благодарила, предлагая взамен свою помощь "в любых проблемах". И сейчас Виктор решил этим воспользоваться, поскольку понял, что без взятки Лёнин вопрос все равно не решить.

Успокоив и крепко обняв его в постели, Виктор уснул, а наутро позвонил сестре. Та поняла с полуслова и заверила, что проблем не будет.

-Я тебе перезвоню через полчаса, — завершила она разговор.

Минут через двадцать телефон действительно зазвонил, и сестра продиктовала номер, озвучив стоимость услуги в условных единицах:

-...Не мне, естественно, а тому, от кого это зависит.

Поблагодарив, Виктор тут же набрал номер, и назвав условное слово, получил адрес, по которому надлежало придти сегодня после семи вечера. Немного удивившись, что адрес был не учреждения, а квартиры, Виктор подтвердил, что придет, но не он, а человек, которому нужен паспорт.

-Ну вот, — возвестил он вернувшемуся из магазина Лёне, — будет у тебя новый паспорт.

-Правда? — обрадовано улыбнулся тот, но узнав, что для этого следует сделать, сник.

-Вил, мне это все не нравится, — сказал Лёня, — Почему я, чтобы получить то, что мне полагается по закону, должен платить, да еще непонятно кому, да еще столько? Это даже не мне нужно, речь идет об обмене государственного документа.

-Малыш, давай поговорим спокойно, — как можно мягче и убедительнее заговорил Виктор, поняв, что первое испытание их отношений не заставило себя ждать, — Скажи, ты готов реально собирать эти справки? Да и после этого, нет никакой гарантии, что от тебя не потребуют еще что-то, чтобы, в конечном счете, получить именно это. Я понимаю, что все это гадко, мерзко, противно, но пойми — здесь так. В свой дом мы можем чего-то не пустить, но не пустить в общество, в котором живем, не в наших силах. Я знаю, что там, откуда ты приехал, не так...

-Да и там было так! — воскликнул Лёня, и Виктор поразился, как изменились его глаза и выражение лица, — И там было рабство! И там была гражданская война, депрессия, и чего только не было! И там два, а то и одно поколение назад, давало взятки. Но там это исчезло, потому что каждый стремился сделать лучше для себя, для всех, для своей страны. Каждый жил и живет верой, что завтра должно быть лучше, чем сегодня, а сегодня, чем вчера. А если все валить на власть, а самому поступать так, то ничего не изменится. Ни один злодей не сможет ничего сделать, если не будет тех, кто станет это поддерживать. Сталин у вас теперь во всем виноват? Четыре миллиона доносов написал не Сталин...

Лёня поставил сумку с продуктами на табурет и ушел в комнату. Виктор сидел в подавленном состоянии и вспоминал свой разговор с отцом, когда впервые в жизни осмелился бросить тому обвинения. Теперь он в таком положении оказался сам. Но отец тогда сумел найти какие-то слова, а он, судя по всему, не смог. Виктором овладело состояние полной безысходности. Машинально он взял сумку и начал разбирать продукты. Разложив все по полкам в холодильнике и в шкафу, он вздохнул и пошел в комнату. Лёня сидел в кресле и смотрел перед собой. Выражение его лица сейчас напоминало то, что было после разговора с Кевином.

-Малыш, — сказал Виктор, подсаживаясь на кресло и обнимая его, — ты во всем прав. Мы заслужили такую жизнь и такую страну. Ты знаешь сам, как я отношусь к этому. Моя судьба тому свидетель. Но я верю, что ты сделаешь это ради меня. Ради того, чтобы мы могли быть вместе. Ради тетки, которая тебя любит. Главное, чтобы мы сами так не поступали. А я уверен, что ни ты, ни я никогда в жизни этого не сделаем.

Виктор встал и пошел на кухню накрывать стол.

-Иди обедать, — позвал он, когда все было готово.

Обед прошел в молчании.

-Смотри, — сказал Виктор, кладя перед ним бумажку с адресом и телефоном, — Найдешь этот дом. Это недалеко от Даниловского рынка, где троллейбусное кольцо "десятки". Позвонишь в дверь, спросишь Владимира Алексеевича, передашь ему заявление тетки, свое, свой паспорт, фотографии и вот это...

Он положил на стол запечатанный конверт.

-Если что, вот телефон, позвонишь, скажешь, что ты от Екатерины Петровны. Прости, что покидаю тебя, мне нужно на работу. Я позвоню тебе с линии поле десяти вечера. Там тебе надо быть после семи. Сделай это, Малыш.

Оставив Лёню неподвижно сидящим за столом, Виктор начал одеваться.

-Я ухожу...

Лёня встал, вышел в прихожую и с горечью в слегка повлажневших глазах посмотрел на него.

-Прости меня, — тихо сказал он, целуя Виктора в губы.

Сегодня лицо Виктора не светилось радостью. Откатав два рейса, он вышел на остановке у Севастопольского проспекта, и невзирая на недоуменные лица пассажиров, направился к уличному телефону.

-Да, — послышался из трубки голос, напомнивший ему тот, что он слышал в тот день, когда, вернувшись домой, нашел диван пустым.

Виктору почему-то вдруг показалось, что сегодня может произойти то же самое, и от этой мысли у него даже задрожали руки.

-Это я. Сходил?

-Да, — коротко ответил Лёня.

-Передал?

-Да. Он сказал, что двадцатого я могу получить паспорт в милиции.

-Понятно. Отдыхай. Я приду как всегда.

Виктор повесил трубку и поспешил к вагону, позади которого уже названивал догнавший его трамвай другого маршрута.

Двадцатого у Виктора был выходной, и они, позавтракав, отправились за паспортом, а оттуда к Лёниной тетке. Виктор поехал вопреки своему желанию. Мысль о том, что пожилой человек, воспитанный в других традициях, будет невольно рассматривать его через какую-то призму, не доставляла радости.

В милиции Лёня пробыл недолго, и выйдя, помахал перед ним в воздухе новым паспортом.

-Поздравляю, — улыбнулся Виктор.

Старый дом в переулках Замоскворечья, к которому привел его Лёня, своими пятью этажами мог потягаться по высоте с современным девятиэтажным. Подъезд с широкой лестницей и высокие массивные двери навевали мысли о чем-то давно ушедшем. И облик пожилой женщины, открывшей им дверь, напомнил о том же. При виде Лёни ее глаза засветились теплом, а лицо озарилось улыбкой. На Виктора она посмотрела сдержанно, и после обмена приветствиями, тут же отвела взгляд.

-Ну, как ты? Как дела? — спросила она Лёню.

-Все в порядке, теть Тат, — он достал и показал ей паспорт, — Вот прописка. Спасибо Вилу, избавил от хождений по мукам.

-Мы вам очень признательны, — вежливо улыбнулась Виктору женщина.

-Всегда рад помочь хорошим людям, — с такой же вежливой сдержанностью ответил он.

-Проходите, — она сделала жест в сторону кухни, откуда уже пахло чем-то вкусным.

Они разделись и уселись за стол. Женщина поставила перед Лёней тарелку борща с лежащим в ней большим куском мяса, и стала наливать такую же Виктору.

-Тетя Тата всегда в первую очередь обедом кормит, — с улыбкой заметил Лёня.

-Так было принято на Руси, — отозвалась та, — А знаете, почему? Россия большая, и пока человек, идя в гости, преодолевал расстояние, он успевал проголодаться.

-Ну, мы-то не такое большое расстояние преодолели, — вставил слово Виктор, стремясь подавить неловкость.

-В этом доме всегда сохраняли традиции, — пояснил Лёня.

-И я считаю это правильным, — подтвердила женщина.

-Смотря какие, теть Тат. Пить много тоже русская традиция и матом ругаться через каждое слово.

-Любишь ты спорить, — улыбнулась та, — С детства такой. Пить, это уже привнесенное, а что касается мата, то его, строго говоря, русским вообще не назовешь. Это с татаро-монгольского ига пошло...

-Тетя Тата просветит, послушай, — улыбнулся Лёня, обращаясь к Виктору, — она мне уже значения всех матерных слов растолковала. Я, например, не знал, что хер, это всего лишь буква старорусского алфавита.

-Кушай, озорник, — рассмеялась женщина, — потом все расскажешь Виктору, простите, как вас по отчеству?

-Петрович. Да можете просто Виктор, — чуть смутившись, ответил тот.

-Татьяна Викентьевна, очень приятно.

Если бы она при этом протянула руку для поцелуя, Виктор сделал бы это. Ему вдруг неожиданно самому захотелось так сделать, насколько способствовали ситуации ее облик, интонации голоса и вся окружающая обстановка. Мебель, стоявшую на кухне, и ту, что он успел разглядеть через незакрытую дверь комнаты, хоть и нельзя было отнести к антикварной, но и старой назвать язык не поворачивался. Ее хотелось назвать старинной. Как и тарелки, в которые был налит борщ, и всю остальную, стоящую на столе, посуду. Было видно, что эти вещи служат людям не один десяток лет.

-Я еще из этой чашки пил, когда мне пять лет было, — как бы угадав его мысли, сказал Лёня.

-Да. Многие из нее пили, — заметила Татьяна Викентьевна, и на ее лицо набежала тень скорби.

После обеда Татьяна Викентьевна пригласила их в комнату. Обстановка состояла из книжного шкафа, на прогнувшихся от времени и тяжести полках которого, плотно стояли книги, среди которых можно было заметить корешки еще дореволюционных изданий, гардероба, овального стола посредине, кровати и пианино. В углу стояла красивая лампа с изваянием, за столом диван, а под потолком висела люстра из потемневшего от времени редкого металла. Потемнели и высокие потолки, а рисунок с линолеума, покрывавшего пол, был стерт ногами. Выцвели и местами потрескались обои. Похоже, ремонт здесь делался последний раз тоже не один десяток лет назад. Однако все то, что было доступно заботливым женским рукам, выглядело идеально чистым.

-Наша семья, — кивнул Лёня на висящий на стене групповой портрет в рамке, — Угадай тетю Тату.

С портрета на Виктора смотрел молодцеватый мужчина в сюртуке, женщина в платье прошлого века, держащая на коленях младенца, а между ними — трое девушек в опрятных строгих платьях.

-Неужели это Татьяна Викентьевна?— спросил Виктор, указывая взглядом на младенца.

-Как сейчас, вылитая, — засмеялся Лёня.

-Виктор Петрович просто догадался, — улыбнулась та.

-Теть Тат, а давай посмотрим наш семейный альбом.

-Если Виктору Петровичу будет интересно...

-Интересно, интересно, — заверил Лёня.

Татьяна Викентьевна достала из шкафа альбом, и они втроем уселись на диван.

-Это братья и сестры наших бабушки и дедушки, — комментировала она, перелистывая страницы с пожелтевшими от времени фотографиями, — Это сестры мамочки, у бабушки их было трое... Моя мамочка самая младшая... Вот она, только закончив гимназию... А вот на работе, она была сестрой милосердия... Вот муж ее старшей сестры, а вот средней, тети Кати, оба были репрессированы... Тети Катин сынок, Коля, погиб на войне... Это мы гуляем в сухановском парке... Мы каждое лето снимали там дачу неподалеку. Дедушка не захотел строить свою, он вообще был не стяжатель, предпочитал обходиться минимумом...

-А кем он был? — поинтересовался Виктор.

-Простым служащим на фабрике, но бабушка не работала. Она была настоящей хозяйкой, воспитывала детей, вела дом. Хотя сама была почти неграмотной, всем дочерям сумела дать образование, а главное — передала умение вести хозяйство. Научила шить, готовить, растить детей, экономить, при том, что все всегда были сыты...

Морщинистые руки все листали и листали страницы, перед Виктором проходила череда незнакомых лиц, и ему стало казаться, что их всех, таких разных, объединяет что-то неуловимое, дающее основание назвать членами одной семьи. И еще показалось, что это что-то до сих пор витает здесь, в этих стенах. Что оно осталось, несмотря на то, что этих людей уже нет, что эту семью не минуло ничего — ни война, ни репрессии, ни все другие напасти, постоянно сменяющие одна другую. И слово "мамочка" в устах престарелой женщины не звучало юродством.

-Нас здесь одиннадцать человек жило, — рассказывала Татьяна Викентьевна, — Всех мужей мы приняли в семью. Бабушка так решила, а ее слово в доме было законом.

-Где же вы помещались? — поинтересовался Виктор.

Квартира была хоть и в старом доме, но состояла всего из двух небольших смежных комнат.

-Мне тоже это сейчас кажется невероятным, — улыбнулась Татьяна Викентьевна, — Но помещались как-то. Это была наша семья, а наша — значит наша, и никто не роптал.

Она рассказывала, пока не посмотрели все до конца.

-Ну вот, — завершила Татьяна Викентьевна, закрывая альбом, — После смерти бабушки, хозяйкой дома стала тетя Лена, потом мамочка, а теперь, выходит, что я. Хотя, какая из меня хозяйка? Просто больше никого не осталось. Я очень рада, что Лёня вернулся. Так сложилось, что он у нас единственный...

Похоже, она хотела сказать что-то еще, но опустила глаза и предложила:

-Пойдемте пить чай.

Все вместе вышли на кухню. Татьяна Виентьевна полезла в шкаф, и на лице ее отразилось замешательство:

-Ну надо же, про хлеб забыла.

-Я сбегаю, — вызвался Лёня, — Тетя Тата по старинке живет — без хлеба никуда. Я скоро...

Не слушая возражений тетки, он надел куртку и ушел, оставив их одних. Виктор опять ощутил сгладившуюся уже было неловкость.

-Виктор Петрович, — заговорила Татьяна Викентьевна, расставляя на столе вазы с печеньем и конфетами, — извините меня. Так сложилось, что я оказалась в курсе ваших с Лёней отношений. Должна вам со всей откровенностью признаться, что я этого не понимаю и не пойму никогда, но... раз у него... у вас... это проявляется не так, как у других... я не хочу вмешиваться. Я только хочу вас попросить об одном — будьте, пожалуйста, снисходительны к Лёне.

-Если вы настаиваете, Лёня может жить с вами, — сказал Виктор, опустив глаза.

-К сожалению, он предпочитает жить с вами. Буду до конца откровенна, вы производите впечатление серьезного человека, я ожидала увидеть в вас нечто другое, но я не знаю, как у вас... У таких, как вы... Насколько серьезны бывают отношения, если вообще можно поверить в то, что они бывают...

Голос ее задрожал, и было видно, что она вот-вот расплачется. Но Виктор, неожиданно для себя, наоборот, обрел спокойствие. Он понял, что женщина сказала все от души, и вряд ли что-то осталось недосказанным.

-Бывают, — твердо сказал он, — Хотя, до определенного времени, я сам не верил в это.

-Тогда я прошу вас... Умоляю вас, — подняла она на Виктора полные слез глаза, чем-то напомнившие взгляд Лёни, — Не бросайте его.

-Обещаю, — тихо проговорил Виктор.

Некоторое время они в молчании сидели за столом.

-Мне Женя предлагала перебраться в Америку, — заговорила Татьяна Викентьевна, отойдя от предыдущего разговора, — Говорила, что климат здоровый, что меня там подлечат по-настоящему, но я... От могилы мамы, от этих стен, в которых прошла моя жизнь...

Она махнула рукой.

-Мне думается, вам не надо уезжать, — серьезно глядя ей в глаза, сказал Виктор, — Без вас этот дом действительно осиротеет, а это плохо. Когда я слушал вас, смотрел фото, я понял, чего мне больше всего не хватало в жизни. Я не знаю Лёниных родителей, но я понял, кто вложил в него такой заряд любви. Это ваша семья.

-Спасибо вам, — искренне поблагодарила Татьяна Викентьевна, — Я чувствую, вы хороший человек. Берегите Лёню.

В прихожей хлопнула дверь, и на пороге кухни появился улыбающийся Лёня с целлофановым пакетом в руке:

-Заждались?

-Ты, как метеор, — улыбнулась Татьяна Викентьевна, — Чайник только что закипел...

Когда они вышли из гостеприимного дома, уже сгустились зимние сумерки. День был рабочим. Все переулки были забиты машинами и людьми, выходящими из появившихся здесь в последнее время многочисленных офисов. Им не захотелось вливаться в толпу и куда-то торопиться. Настрой, возникший в стенах дома, не отпускал в круговерть суетной жизни. Перейдя через мост, они оказались у стен Новоспасского монастыря. Здесь было сравнительно тихо, если не считать шума от проносящихся по набережной машин, а от ветра закрывали монастырские стены.

-В этом доме всегда было что-то не от мира сего, — рассказывал Лёня, — И меня там всегда любили. Когда был совсем маленький, всегда ждал с нетерпением, когда мы с бабушкой туда поедем. Я и правда, для всех них был единственный. Тетя Тата замужем не была, а про судьбу остальных ты знаешь.

-Культурная женщина, — отозвался Виктор, — А почему так сложилось, что она не была замужем?

-Она очень любила мать, мою бабушку. Так и осталась маменькиной дочкой. С одной стороны умиляет такая преданность, но...

-Да, во всем нужна золотая середина, — согласился Виктор.

-В Америке так не принято. Вырос — живи самостоятельно. Многие дети уезжают учиться в другие штаты. Хотя, есть чисто американская традиция — сохранять комнату, где они выросли, в том виде, какой они ее покинули. Возвращаясь, они опять ощущают себя детьми в родительском доме.

-Хорошая традиция.

-К этому дому у меня было разное отношение. Как в детстве — я говорил, а потом они меня начали раздражать.

-Чем же?

-Да тем, что они живут как бы в другом мире и по своим понятиям. Ходят в церковь, судят обо всем с какой-то наивностью. Сам знаешь, как мы лет в пятнадцать рассуждаем, когда хочется взрослым казаться. Я смеялся над ними, а мама плакала. Сейчас самому противно вспоминать. Потом они стали умирать друг за другом. Старенькие, а со всем сами справлялись. Утешали друг друга, ухаживали за умирающими и ни разу не попросили о помощи. И главное, мне все простили. А я ведь им грубил, насмехался. Теперь я считаю себя членом их семьи, но уже поздно.

Со стороны монастыря послышался колокольный звон.

-Прости, а почему ты говоришь, что не веришь в Бога? — спросил вдруг Лёня, пристально посмотрев на Виктора.

-Потому, что не верю, — твердо ответил он, — В высшую силу верю, потому что многое говорит за то, что она есть. И не какая-то Библия с еврейскими сказками, а реальная жизнь.

-Но это почти то же, что верить в Бога. Ведь Он и есть та самая сила.

-Персонифицированная в конкретной личности?

-Но ведь это не просто личность...

-Малыш, к чему этот разговор? — поморщился Виктор, — Ты что, хочешь меня обратить в православную веру? Или в Америке все верующие?

-В Америке все как-то мирно уживаются, какой бы веры человек не был, в том числе и атеисты. Там даже не принято об этом спрашивать, это дело совести каждого, но, скажем, если кто-то выдвинувший себя в президенты, заявит о том, что он атеист, дело не дойдет до выборов.

-Ну и в чем же здесь равноправие?

-Именно в этом. Как он может защищать права верующих, если он атеист? На чем он присягать будет, если Библия для него ничто? Там вероисповедание — одна из главных составляющих свободы личности, и отрицающий веру, отрицает эту свободу. Там это, если хочешь, элемент человеческой культуры. По воскресеньям каждый идет в свою общину, к Богу, лечить душу, как ходят к врачу лечить тело.

-И ты тоже идешь?

-Да, я ходил.

-И как это уживается в твоем сознании с ориентацией?

-Нормально уживается. Грех — это блуд, а если я такой родился, значит, Бог любит меня таким. В нашей общине к этому терпимо относятся.

-Здесь бы ты такое рассказал, — Виктор кивнул на монастырь, — Тебе бы показали терпимость.

-Так это не Бог, — улыбнулся Лёня, — Это люди, а им свойственно ошибаться. И хуже бывало. И крестовые походы были, и религиозные войны.

-У нас тоже модно было креститься десять лет назад. Прямо валом повалили все. Только что-то незаметно теперь этих верующих, и жизнь добрее не стала. Скорее, наоборот.

-Это личное дело каждого. Прости еще раз, я спросил только потому, что ты стараешься жить по совести, умеешь прощать, не боишься быть непонятым. Мне кажется, ты просто предубежден из-за того, что здесь церковь такая. Если хочешь, почитай Макдауэла, у меня есть дома в русском переводе. Он все предельно ясно объясняет, на уровне элементарной логики.

-Что — все?

-Что то, что описано в Евангелии, было на самом деле. Хотя в молодости был абсолютно уверен, что верить во Христа может только сумасшедший.

-Не надо, Малыш. Макдауэл это Макдауэл, а я — это я. Останемся каждый при своем.

-Само собой. Я думал, просто тебе интересно будет. Ты ж не из тех, у кого тут все застыло.

Лёня выразительно постучал пальцем по лбу.

-Возможно, — улыбнулся Виктор, — Когда захочется, попрошу. Кстати, ты хотел посмотреть и послушать что-то русское народное?

-Я и сейчас хочу.

-Я вчера по "трешке" работал. Когда через центр проезжал, видел афишу ансамбля русской песни и пляски Ленинградского военного округа. Не хочешь сходить?

-А там не военно-патриотические песни петь будут?

-Судя по афише, как раз то, что тебе нравится. И споют и спляшут.

-Тогда идем. А сейчас придем, я для тебя станцую.

-Вдохновение нашло?

-Нашло. И вообще, я рад, что вы нашли общий язык с тетей Татой, что мы так хорошо повидались, что закончилась эта волокита с паспортом, и вообще, что все так хорошо и мы вместе...

-И всегда будем вместе... — тихо проговорил Виктор с неопределенной интонацией.

-Всегда, — повторил Лёня утвердительно.

Проносились машины по набережной, вдали отсвечивала огнями река, чернела внизу гладь пруда, а вокруг не было ни души, и обнявшись, они крепко поцеловали друг друга.

8.

К ДК, в концертном зале которого должен был проходить концерт, они приехали за полчаса до начала. Горели неоновым светом вывески, сверкал свет при входе и в витражах, но перед зданием и у дверей никого не было видно.

-Ну, и где концерт? — спросил Лёня.

-Сейчас узнаем...

Виктор открыл дверь, и они вошли в вестибюль. Касса была закрыта, но справа за барьером сидело трое гардеробщиков. На банкетке у дверей мирно беседовали две служительницы, судя по всему — билетерши.

-Любезные, — обратился к ним Виктор, — Концерт сегодня будет?

-Конечно, — ответила одна из них, — Раздевайтесь и проходите.

-А где билет можно купить?

-Билетов нет, вход свободный, — сухо пояснила вторая, глядя на выражение лица которой, можно было подумать, что этот прискорбный факт стоит ей чего-то с болью оторванного от сердца.

-Приятная неожиданность, — улыбнулся Виктор, — А где зрители?

-Будут, — авторитетно заверила та и с достоинством отвернулась, считая разговор завершенным.

-Последний вопрос в этом сезоне, — не отставал Виктор, — А буфет у вас есть?

-Нет буфета, ребята. Закрыт буфет, — ответила за нее первая, поскольку вторая сидела, как изваяние, гордо подняв седую голову.

Они подошли к гардеробу. Пожилая гардеробщица, явно недовольная тем, что они остановили выбор на ней, покосившись на своих коллег, которые вперив взгляд в пространство, сохраняли монументальную неподвижность, соблаговолила с кряхтением подняться и сгрести одним движением руки их куртки, швырнув на барьер зазвеневшие при этом металлические номерки.

-Почему они все здесь такие? — недоуменно проговорил Лёня, когда они прошли в абсолютно пустое фойе.

-Кто и где?

-Да все и везде. Билетеры, кассиры, продавцы — все кто работает с людьми. Как будто не они для тебя, а ты для них существуешь. Смотрят так, что брать ничего из их рук не хочется. Прям какой-то штамп комплекса угнетенного гегемона на лице.

-Они на нас так смотрят, а мы на них. Менталитет, — пожал плечами Виктор, — Я, например, каждому говорю, пожалуйста, когда продаю талоны, а спасибо в ответ услышу, дай Бог, от одного из десяти.

-Ужасно живете, — с горечью сказал Лёня.

-Я уже научился этого не замечать, — улыбнулся Виктор, — Достаточно уяснить себе, что им неоткуда быть другими, и начинаешь относиться ко всему снисходительно. И вообще, запомни золотое правило — не делай ничего в расчете на благодарность, тогда никогда не будет обидно.

Они прошлись взад — вперед по фойе. Виктор взглянул на часы:

-Мы с тобой единственными зрителями будем? Во сколько начало? Может, в семь тридцать?

Как бы в ответ на его вопрос, с улицы послышался шум, и на площадку перед зданием ДК въехало три интуристовских автобуса, из которых стали выходить люди, направляющиеся к входу. В гардеробе и в фойе сразу стало шумно, послышалась иностранная речь.

-Мы на международный прием попали? — засмеялся Лёня.

-Не иначе, — улыбнулся в ответ Виктор.

А автобусы продолжали подъезжать, публики прибавлялась, и зовущий к началу концерта звонок, уже был трудно различим в многоголосом шуме.

Они уселись у прохода в середине зала. От улыбчивых лиц вокруг и раскрепощенной манеры речи сразу поднялось настроение.

-Кроме нас, хоть один русский в зале есть? — полюбопытствовал, оглядываясь, Лёня.

-И не один, — заверил его Виктор.

-Где ты их видишь?

-Я не вижу, я знаю. А гиды переводчики? Да и Ванек переодетых, небось, порядком.

Леня тихонько засмеялся:

-Любишь ты правду в глаза пороть.

-Малыш, если я что и унаследовал от своего крутого бати, так это его трезвый взгляд на жизнь.

В зале начал медленно гаснуть свет, а сцена засветилась яркими огнями. Виктор пошел на этот концерт исключительно ради Лёни, будучи уверенным, что он не доставит ему никакого удовольствия. Однако, с первого номера, понял, что просто не знает, что это такое. Он смотрел на сцену и не понимал, как он не открыл для себя этого раньше? Его буквально покоряли отточенные движения исполнителей и музыкальные переборы, затрагивающие что-то внутри. Красочные костюмы дополняли национальный колорит. Это надо было видеть и слышать воочию. Виктор смотрел на мелькающие в ритме озорной пляски ноги, следил за движенями танцоров и был охвачен восторгом. В его воображении возникала широта полей и красота родной природы, сочетающаяся с щедростью и размахом русской души, способной проникнуться болью и радостью ближнего.

"А ведь это наше, — думал он, — Наше и только наше. Такого нет нигде больше на земле!"

Но в еще больший восторг приводило происходящее на сцене Лёню, который, кажется, пропускал все видимое и слышимое через себя. После каждого номера, он начинал что-то говорить Виктору, пересыпая речь профессиональными терминами, в коих тот ничего не понимал, лишь кивая в ответ и улыбаясь.

Но больше всего был поражен Виктор тем, как воспринимали выступление зрители. Иностранцы буквально овацией провожали каждый номер. Концерт закончился тем, что весь зал в единодушном порыве встал со своих мест и с криками: "Браво!" аплодировал, подняв руки над головой, пока не было повторно исполнено три финальных номера. Это был воистину триумф народного искусства, понимаемого и восторженно принимаемого всеми, независимо от национальностей, поскольку оно было подлинное. Оно было настоящее, принадлежащее всем, и при этом русское и ничье больше.

-Вил, спасибо тебе за этот вечер, — от души сказал Леня, когда они стояли на эскалаторе, спускаясь в метро.

-Грустно только, что из обычных зрителей мы с тобой были единственные русские при открытых настежь дверях.

-Так где же они все?

-На митингах, очевидно, Россия для русских, — горько улыбнулся Виктор, — А ты знаешь, над чем я сейчас задумался? Как за этой бесовщиной невозвратно уходит все истинно русское. Жить, как твои родственники, одной большой семьей — это чисто русская традиция. А где ты видел, чтобы сейчас так жили? То, что мы сегодня видели, это тоже русское, а кому это интересно? Кислые щи, которые тебе так хотелось, а это тоже русское, ты сумел отведать только у меня дома. И так во всем. А русским стали называть совсем другое. Хотя национальными-то и являются как раз язык, культура, традиции, кухня.

-Конечно, — горячо поддержал Лёня, — Возьми хотя бы индийское кино. Шедевры? Но эти фильмы смотрит весь мир. При всей их наивности они содержат то, чего нет ни в каких других. Их всегда будут смотреть.

-А ведь уже выросло целое поколение с извращенным национальным самосознанием.

-Наверное, так проще управлять людьми. Жаль, что люди сами не хотят становиться лучше, а только ненавидят.

-Чтобы любить свое, не надо ненавидеть чужое. В том-то и дело, наверное, что любви-то, как раз, и нет...

Снизу послышался шум подходящего поезда, и они устремились бегом по ступенькам. И опять Виктор заметил пристальные взгляды пассажиров в их сторону. Хотя сегодня они, наверное, оба выделялись среди мрачной массы своими просветленными лицами.

Выйдя из метро, они не стали ждать автобуса, а пошли до дома пешком.

-Ты заметил, как потеплело сегодня? — спросил Виктор.

-Заметил. И солнышко днем стало припекать...

-Весна наступает.

-Как пролетело время, — задумчиво проговорил Лёня, — Хотя мне почему-то иногда кажется, что мы знакомы с тобой всю жизнь.

-А мне, что я проснулся после долгой спячки.

-А ведь мы могли и не встретить друг друга, не приди я на ту встречу и не избей меня до полусмерти малолетки.

-А я — попади в тот день на другой выход, на другой маршрут, или не поверни назад от Семеновской.

-Опять все упирается в высшую силу, — улыбнулся Лёня.

-И хоть мы по-разному ее чувствуем, это не мешает нам любить друг друга,— завершил Виктор, — Стало быть, любовь покрывает все и в ней эта высшая сила.

Наконец, они добрались до дома.

-Я сегодня буду для тебя танцевать,— сняв куртку и тут же повиснув на Викторе, сказал Лёня.

-Всю ночь?

-И весь день.

-Голенький?

-Абсолютно.

Виктор отнес его в комнату, и Лёня начал раздеваться.

-Морриконе? — спросил Виктор, включая магнитофон.

-Разденься тоже, — попросил Лёня.

-И что я буду делать? — поинтересовался Виктор, раздевшись до белых, подаренных Лёней, трусов.

-Иди сюда, — он вывел его на середину комнаты и уверенными жестами поставил его руки и ноги в требуемую позу, — Стой так...

Лёня начал исполнять тот самый танец, который танцевал для него в первый раз. Но сейчас Виктор наблюдал его не со стороны, а являлся участником, видя устремленные на него, полные любви, глаза. Лёня кружился то приближаясь вплотную, то удаляясь. Несколько раз он переставлял положение его рук и ног, снова кружился, и не было конца этому завораживающему, заставляющему забыть обо всем, вихрю чувств, воплощенных в музыку и движение.

-Ты пластичен и музыку чувствуешь, — сказал Лёня, тяжело дыша, когда танец закончился, — Я научу тебя, и мы будем танцевать его вместе.

Вместо ответа, Виктор поднял его, обнаженного, на руки и отнес на диван, положив на спину. В глазах у Лёни вспыхнули озорные огоньки, и он принял его любимую позу, широко расставив согнутые в коленях ноги и раскрыв объятия...

На следующей неделе Лёня купил рекламную газету, вознамерившись заняться вплотную поиском работы.

-Масса предложений, — оптимистично сказал он, показывая Виктору отчеркнутые объявления, — Ты прав, у вас компьютеризация идет полным ходом.

Виктор ничего не ответил, углубившись в чтение, а потом, взяв маркер, проставил на большинстве крест. Лёня недоуменно посмотрел на него.

-По этим не звони — пирамиды.

-Какие пирамиды? Тут же написано...

-У меня на сарае написано... слово из трех букв, а в сарае дрова лежат. Разводилово чистой воды. Поинтересуйся этим, этим и этим. Да, и вот здесь может получиться. Прости, что так резко говорю, но мне не хочется, чтобы ты лишний раз огорчался и тратил время зря.

-Да... — протянул Лёня, — Спасибо, конечно. Завтра начну звонить.

Назавтра он радостно сообщил, что его пригласили на собеседование сразу в четыре фирмы.

-Удачи, Малыш, — пожелал Виктор, целуя его, как всегда, перед уходом на работу в три часа ночи.

Когда он вернулся домой, Лёни еще не было. Утренние смены давались Виктору трудно. Лечь спать раньше одиннадцати вечера не получалось, а через четыре часа уже надо было просыпаться. После девяти утра, особенно в зимнее время, когда над городом зависал холодный рассвет, а пассажиров было мало, и отпущенное по графику время приходилось растягивать, тащась по рельсам еле-еле, его начинало неудержимо клонить в сон. Виктору приходилось делать над собой всевозможные усилия из осознания, чем это может быть чревато. Потом был короткий обед и последний рейс перед сменой, придя домой после которой, он ложился на кровать и буквально отключался хотя бы на час. Так было и в этот раз.

Едва Виктор проснулся и для бодрости принял душ, пришел Лёня. Лишь взглянув в его лицо, Виктор понял, что объективная реальность второй раз вторгалась в их "маленькую Америку". Разговор начался сразу, как сели обедать.

-Я не могу понять одного, — задумчиво сказал Лёня, — Откуда здесь вообще что-то берется? У меня сложилось впечатление, что все заняты решением только одной проблемы — добыванием денег. Кто как может. Просто вымогают всем, чем можно и нельзя, а если кто-то что-то и предлагает взамен, то ему глубоко наплевать, что получится в результате, лишь бы получить свое. Может, я не так все понимаю, может я ку-ку?

Лёня вопросительно посмотрел на Виктора.

-Почти в точку, — усмехнулся тот, — Ну, а конкретно?

-Конкретно, в двух местах на меня посмотрели, как на засланного агента ЦРУ, а в третьем предложили работать без договора с испытательным сроком, во время которого меня могут уволить безо всякого обоснования. Причем, платить обещали только процент от принесенной прибыли. А каким образом я ее буду приносить, их не волнует. Звонить по рекламе, давать объявления или клеить их на столбах. Как можно так работать?

-Ну, а в четвертом месте?

-А в четвертом надо распространять и устанавливать компьютерные программы. Здесь со мной согласились подписать контракт, но когда я посмотрел, что за программы, то понял, что это криминал. Такими программами пользоваться нельзя.

-Почему?

-Они не имеют лицензий.

Как ни печальна была ситуация, Виктор не смог сдержать улыбки.

-Тебе смешно? — вскинулся Лёня, — Вот и они там все засмеялись. А я не понимаю, что тут смешного?

-Это у вас криминал, а здесь это норма.

-Но ведь это же подрывает экономику, это ведет...

-Малыш, прости, что перебиваю, ты опять абсолютно прав, но здесь так живут. Здесь хотят жить так. Прими, как должное. И что ты думаешь делать?

-Я не знаю. У меня есть еще подбор объявлений, но я уже не уверен, стоит ли звонить? Ведь я имею образование, основательную подготовку по этой специальности в более прогрессивной стране, где эти технологии уже освоены, от меня может быть большая отдача, я готов работать, а получается, что это все никому не нужно.

-Ты говорил, что согласен на любую работу? — уточнил Виктор.

-Если это не криминал и если есть гарантия со стороны работодателя.

-Ну, гарантии здесь тебе не даст даже страховой полис. Однако попробуем. Хотя бы, как временный вариант...

Виктор вошел в комнату, и прикрыв за собой дверь, набрал телефон всемогущей сестры. Как ни презирал он себя, что обращается уже второй раз, другого беспроигрышного варианта у него не было.

Разговор, как и в прошлый раз, не занял много времени.

-Значит так, — сказал Виктор, возвращаясь на кухню, — предложение такое. Работу будем искать не по газете, но это дело не одного дня. А пока предлагаю тебе поработать в пищевом цехе. Работа простая, спокойная — замораживать пельмени. Ночь через ночь. Зарплата не ахти, но на уровне госслужащего среднего ранга. А вот гарантия одна — мое твердое слово. Советую согласиться. Днем будешь свободен, можно еще где-то работать или учиться. Насчет работы по специальности, пробный шар тоже уже запущен. Принимается?

-Я не знаю, я ... crazy, — потряс головой Лёня, но его глаза загорелись благодарностью, — Ты лучше знаешь, Вил. Если считаешь, что так надо, я согласен.

-Тогда завтра днем поедешь по этому адресу, — Виктор положил на стол бумажку, — Поднимешься на второй этаж и спросишь Екатерину Петровну. Если спросит, откуда ты меня знаешь, а она наверняка поинтересуется, ты — племянник одной очень уважаемой мною женщины. Все остальное — правда, как, впрочем, и это тоже. Фамилии, имена и факты биографий подлинные. Маленькая деталь, касающаяся нас двоих, а также тот факт, что мы живем вместе, разглашению не подлежит. Инструктаж ясен?

-Ясен, шеф, — улыбнулся Лёня, — ЦРУ отдыхает.

-Пойдем... — улыбнулся в ответ Виктор.

-Пойдем... — как эхо откликнулся Лёня.

9.

Весна вступала в права. Вот уже и день вошел в светлую фазу, и температура перескочила нулевой рубеж. Дороги покрылись непролазными грязными лужами, в трамваях заливало моторы. Редкий день обходился, чтобы Виктору никого не приходилось буксировать, или не тащили буксиром его самого, но ничто не могло испортить ему настроения.

Лёня каждую вторую ночь отправлялся замораживать пельмени, а вернувшись, отсыпался полдня. Часто к нему присоединялся и возвратившийся после утренней смены Виктор. Зато вечером они, как правило, куда-нибудь отправлялись. Лёня восстановил отношения с несколькими приятелями, с которыми когда-то учился, ставшими теперь артистами, и с контрамарками проблем не было. Иногда им доставались приглашения на генеральные репетиции и предпремьерные прогоны, где царила специфическая атмосфера. Несколько раз ходили на дни рождения. Хотя Виктор не принадлежал к "бомонду" и не был искушен в тонкостях искусства, находить общий язык получалось. Правда, он предпочитал умалчивать о том, где и кем работает. Виктор чувствовал, что благодаря Лёне его духовная жизнь заметно обогатилась. Реалии для него стали существовать где-то по ту сторону кабины и в отражении посадочного зеркала, а пассажиры казались людьми из другого мира. Да и вообще, он все чаще стал подумывать о смене профессии, насколько и окружение, и то, с чем ему приходилось иметь дело на работе, перестало вписываться в его внутренний мир.

Их быт стал наполняться атрибутами времени. На день рождения Виктора Лёня подарил ему мобильный телефон, а тот ему, в свою очередь, компьютер, хотя подарками пользовались сообща. Да и вообще у них все было общее — от одежды до еды, а текущие расходы делились на двоих как бы сами собой. Виктору еще ни с одним человеком не приходилось так легко, как с Лёней. Навещали и Татьяну Викентьевну, которая всегда принимала их радушно. К Виктору она уже не относилась с предубеждением. Лёня заметил, что отношения с родителями, судя по письмам и переговорам, у него значительно потеплели, и предполагал, что это влияние тетки.

Скоро для Лёни поступило предложение работы по специальности от как бы мужа Викторовой сестры, заинтересовавшегося его познаниями в области информационных технологий. По достоинству оценив их, он предложил хороший заработок. Однако, проработал Лёня у него недолго, поскольку, как он объяснил Виктору, он, возможно, и тянет на хакера, но крэкером становиться не желает.

Виктор обеспокоился, как бы он не потерял в связи с этим и другую работу, но сестра, унаследовав отцовский характер, успокоила, сказав, что ее Лёня вполне устраивает, а больше ей никто не указ.

Вопрос о работе неожиданно решился сам собой. Лёниным сменщиком в пельменном цехе был пожилой учитель истории из соседней школы. Долгое время будучи знакомы лишь заочно, поскольку работали каждый в свою ночь, они однажды сошлись вместе по какой-то производственной необходимости и с первого взгляда понравились друг другу. Лёня обрел в лице учителя интересного собеседника, а тот — источник непредвзятой информации, которая его интересовала. Причем, он проникся такой симпатией к Лёне, что пообещал устроить его с сентября в свою школу преподавателем информатики, что бы это не стоило.

-Но ты в курсе, что в школе будешь получать весьма скромно? — поинтересовался Виктор, когда тот поделился с ним этой радостной вестью.

-Вил, я уже усвоил, что в России, если честно, значит — мизер, и отношусь к этому, как ты учил. В конце концов, за все в жизни надо платить. Вопрос в другом — до сентября еще три месяца...

-Отдохни, — улыбнулся Виктор, — Я поработаю из выходного побольше, а в свободные дни будем вместе выбираться на природу, попутешествуем по Подмосковью.

-Я покажу тебе места, где вырос, — оживился Лёня.

-А я тебе. Может, где-то наши пути и пересекутся...

-Жаль, у нас нет машины.

-Осилим, это становится доступным, а пока обойдемся скотовозкой.

-Чем? — не понял Лёня.

-Я так электрички называю. Убедишься, что это недалеко от истины.

Так прошло лето. Они побывали в дачном поселке, где прошло детство Виктора. Дача теперь принадлежала сестре, но хозяйничать продолжала мама. Виктор познакомил ее с Леней, представив, как и сестре, племянником уважаемой им женщины. Мама угостила их обедом, стала рассказывать о соседях. Виктор давно тут не был, и послушать было интересно, особенно о своих бывших приятелях, но сведения были самые скудные.

Игоряшка больше не появлялся здесь после того лета, как и его бабушка, поскольку зять продал дачу. Володька по стопам отца стал военным, Лешка закончил МИМО и стажировался где-то за границей.

-А Сережка как? — поинтересовался Виктор.

-Сидит, — ответила мама, — Ты же помнишь, что это был за ребенок? Мать его жаль. Из последних сил растила, душу вкладывала.

-За что?

-Ограбил и изнасиловал кого-то. Причем, — мама понизила голос, — сделал это на глазах малолеток, а те стояли вокруг и смотрели, раскрыв глаза,

Виктору невольно вспомнились их забавы с Сережкой на чердаке, и сразу стало тяжело на душе. Вспомнились и обидные Сережкины слова:

"У тебя одно на уме... С тобой пидором станешь..."

"Теперь станет", — подумал он, зная, какая судьба на зоне у тех, кто осужден по этой статье.

И опять ему подумалось, как часто люди оказываются жертвами того, что предрекают другим.

-В общем, кого пристроили родители, те более менее, а остальные — сам видишь как, — завершила рассказ мама, — Как Наташа Иванюк. Ночная бабочка теперь...

Съездили на Николину гору, где раньше была дача у Лёниных родителей, проведя весь день на берегу Москвы реки. Но больше всего им понравилось место в окрестностях Звенигорода, куда они повадились ездить каждую неделю. Пологий, поросший травой берег спускался к быстрой и довольно широкой реке. От станции ходил автобус, но они им не пользовались. Прогулка через лес с напоенным хвойным ароматом воздухом как бы предваряла и завершала каждую поездку. Приезжали рано, досыпая после работы в электричке. Загружались в магазине возле шоссе едой и напитками, а потом, спустившись с крутого откоса к речке, валялись весь день на траве, нежась под лучами жаркого солнца. В рабочие дни народа вокруг почти не было, лишь ближе к вечеру появлялись прогуливающиеся вдоль берега больные из близлежащей больницы.

Они плескались в воде, а потом переходили вброд на противоположный берег, где простиралось большое, поросшее высокой травой, поле. Тут вообще не было ни души, а каждый приближающийся прохожий был виден за километр, как на ладони. И здесь они давали волю своей страсти, а потом брели вдоль берега, даже не надевая плавок, если на горизонте никого не было видно. Один раз зашли в видневшийся на пригорке километрах в двух лес и долго бродили там голышом, ощущая единение с природой.

-Может, вернемся? — спросил Виктор, когда забрели довольно далеко.

-Пойдем дальше, — не унимался Лёня.

-А если наши вещи украдут?

-Бог убережет, не украдут, а не убережет, никто не убережет. Поедем в Москву так... — он слегка прогнулся, — Представляешь, если так зайдем в электричку?

-Озорник, — обнимая его, отозвался Виктор.

Они предались страсти прямо на земле, и это было уже не впервые.

-Мы с тобой стали первобытными людьми, — засмеялся Лёня, поднимаясь, — Идем по дороге, захотелось, встали рачком, пофакались, пошли дальше...

Они вернулись на свое место почти к вечеру, сильно проголодавшись. Вещи оказались целы.

-Уезжать не хочется. Почему мы не живем здесь все время и не целый год лето? — мечтательно проговорил Лёня.

-Да, лето у нас короткое, — отозвался Виктор, — А знаешь, я не согласен с твоей тетей, что пьянство на Руси — это привнесенное. По-моему, это заложено укладом крестьянской жизни. Единственное короткое время, когда можно почувствовать жизнь, мужик вкалывал, а весь год валялся на печи. Как тут не сопьешься?

-Нет, Вил, — не согласился Лёня, — Нельзя оправдываться прошлым, надо всегда стремиться к лучшему. Самоуважения здесь людям не хватает.

Ездили они и на канал, и на водохранилища, а то и просто на пару часов уходили в лес рядом с домом, прихватив подстилку и влажное полотенце.

Наконец, настал день, когда самолет унес их на берега Средиземного моря. Виктор вспомнил как, впервые услышав это название в раннем детстве, стал допытываться у бабушки, что это такое? Ему не представлялось, как море может быть посреди земли.

"Вырастишь, съездишь и посмотришь", — ответила бабушка.

И вот оно плескалось у его ног. Виктор наконец-то увидел воочию заграницу и первое, что поразило его, были открытые улыбающиеся лица. Он заметил, что и на его устах, как у Лёни, появилась постоянная улыбка. Он почувствовал полное раскрепощение и желание быть самим собой, почему-то будучи уверенным, что здесь его не поймут превратно.

Из окна номера их отеля с одной стороны просматривалось море, а с другой они каждый вечер наблюдали, как садилось за горы солнце. Прямо под балконом располагался бассейн с морской водой, джакузи и каскадами, который они непременно посещали два раза в день, не считая морских купаний. Они ездили на экскурсии, посетили музей Сальвадора Дали, где Виктор, не искушенный в изобразительном искусстве, вдруг неожиданно для самого себя застывал перед каким-нибудь полотном, охваченный неизвестно откуда появившимся чувством и воспоминаниями, казалось бы ничем не связанными с тем, что там было изображено. Да и изображено-то было непонятно что.

-Сам Дали никогда не объяснял смысл своих картин, — сказал Лёня, — Он говорил, что каждый должен видеть в них то, что видит.

Виктор не мог словами рассказать, что увидел он, но что внутри все замирало, это был факт. И еще он подумал, как много ему на четвертом десятке лет недоступно, прошло мимо него, и как преступно убивать жизнь, заботясь только лишь о насущном.

Несколько раз они садились на электричку, проходящую мимо их отеля, которая, почти бесшумно скользя по рельсам, мчалась по побережью, а потом ныряла в метро. Они выходили прямо в центре Барселоны и отправлялись в путешествие по городу. Гуляли в парке, наслаждаясь творениями Гауди, восхищались его неповторимым собором и до темноты бродили по таинственным улочкам готического квартала. Вечерами гуляли по набережной их курортного района, катались на велосипедах, смотрели на танцующих возле отелей людей, зайдя напоследок в свое любимое кафе под открытым небом, выпить неизменный коктейль.

Лёня сразу обратил на себя внимание женской части отдыхающих, особенно после того, как исполнил фламенко на танцевальном вечере возле бассейна. Таких аплодисментов кроме него не удостоился никто. Даже профессиональные артисты, что вели шоу, смотрели с интересом. Однако сам Лёня воспринимал свою популярность спокойно, лишь одаривая каждого, кто хотел заговорить с ним, своей лучезарной улыбкой и вниманием, с той же улыбкой уходя от попыток завязать более тесные отношения, что получалось у него абсолютно естественно. Он вообще был своим на этом празднике жизни, который Виктор воспринимал, все-таки, как гость.

Соотечественники, которых здесь тоже отдыхало немало, выделялись не только речью, но и еще чем-то, что было у них в глазах. Это позволяло Виктору безошибочно определять их на улице, но он почему-то не чувствовал желания отождествлять себя с ними. Его буквально покорила группа немецких бабушек и дедушек, поселившаяся спустя несколько дней после их приезда. Группа состояла из девяти человек, четверо из которых составляли супружеские пары. Всем было уже, наверное, за семьдесят, однако их жизнелюбию и задору можно было позавидовать. Они ходили вместе повсюду — в ресторан, на море, в бассейн, постоянно о чем-то громко, но не крикливо, беседуя друг с другом. Наряды менялись каждый день и каждый вечер. Причем, не только одежда, но и соответствующие аксессуары, и ювелирные украшения. Отдыхая, бабушки не забывали пополнять гардероб, как правило, демонстрируя друг другу обновы в ресторане за завтраком. Вечером их постоянное место было возле бассейна на танцевальном шоу. Одни сидели с бокалом легкого вина в руке, наблюдая, а другие так лихо отплясывали на подиуме, что становилось весело, только лишь взглянув на них.

Виктор вспомнил Татьяну Викентьевну, маму, соседей по дому в таком же возрасте, и у него невольно защемило сердце. Он отогнал эти воспоминания, почувствовав, что если дойдет в них до трамвайного депо, то у него потекут слезы.

-Как ты думаешь, они из очень богатых? — спросил он однажды Лёню.

-Не думаю, — пожал плечами тот, — В Америке они тоже так веселятся. Пенсия в тысячу долларов при реальной социальной поддержке позволяет. Да и кого там можно удивить богатством, если число миллионеров давно перевалило за миллион?

"Да, — подумал про себя Виктор, — В России так не будет никогда, уже хотя бы только поэтому..."

Но сейчас не хотелось думать ни о чем мрачном. Он был просто счастлив тем, что оказался здесь и разделяет эту радость. И еще он понял, что это был самый счастливый отдых в его жизни хотя бы потому, что рядом был любимый человек. Две недели показались одним мигом, и вот опять самолет и Москва, встретившая хмурыми неприветливыми лицами. Перепад был настолько ощутимым, что Виктору не хотелось смотреть по сторонам. Всю дорогу от аэропорта — сначала в электричке, а потом в метро, он глядел в пол, вспоминая Барселону.

Радость не покинула их по возвращении — на следующий день позвонил учитель и сказал, что Лёню ждут в школе.

Прошло около двух недель. В тот сентябрьский день, как будто вернулось лето. Температура поднялась почти до двадцати пяти, а в по-осеннему прозрачном небе ярко светило солнце.

Виктор рано закончил вечернюю смену и оказался дома еще до полуночи.

-Еще не спишь? — спросил он Лёню, сидящего за компьютером.

-Надо доделать к завтрашним урокам кое-что, — отозвался тот.

-Ужинал?

-Я чаю с тобой попью...

Виктор переоделся, принял душ, засунул в микроволновку тарелку с ужином, включил чайник и вернулся в комнату.

-Все, — улыбнулся Лёня, — Сейчас только по форумам пробегусь...

Неожиданно он замолк на полуслове и уставился в монитор.

-Что ты там увидел? — спросил, подходя, Виктор.

-Какой-то бред... — пробормотал Лёня, — Катастрофа... Приезжайте к нам в Печатники... Рухнул целый дом...

-Не обращай внимания, — сказал Виктор, — Кому-то пошутить захотелось среди ночи. Пошли, все готово.

Они вышли на кухню.

-Как успехи? — поинтересовался Виктор, — Ученики не достали?

-Они меня постоянно достают, — улыбнулся Лёня, — Мне повезло. Мой предмет, пожалуй, единственный, который их на самом деле интересует.

-Ну, так это им в новинку. Да и на самом деле интересно, по себе знаю.

-Ну уж тебя-то я научу. Ты у меня хакером станешь.

Поужинали быстро, и Виктор начал мыть посуду.

-Не засиживайся. Я отосплюсь, а тебе завтра на работу, и в ночь потом еще пельмени замораживать, — сказал он в спину выходящему из кухни Лёне.

Но буквально через минуту услышал его взволнованный голос:

-Поди сюда.

-Сейчас, — отозвался Виктор.

-Иди срочно!

Войдя в комнату, он увидел, как Леня с напряжением щелкает мышкой, уставившись в монитор:

-Это правда. Посмотри...

На мониторе мелькали слайды с места происшествия: разорванный пополам девятиэтажный дом, середина которого была превращена в груду строительного мусора.

-Где? — спросил Виктор.

-Улица Гурьянова.

-Печатники. Значит, правда. Когда?

-Час назад. Чудовищно. Там же под обломками люди... В чем они виноваты? Как так можно?

Виктор молчал. Он отдавал себе отчет, что все, что он мог сказать, будет сейчас неуместно. Да и от одной мысли, что так же могло произойти здесь и сейчас, становилось жутко.

-Джихад? — спросил Лёня, придя в себя.

-Скорее всего. Продолжение Волгодонска. Докатилось и до Москвы.

-Что же будет дальше? Почему все молчат? Почему ничего не делает правительство?

Виктор не узнавал всегда спокойного и улыбчивого лица Лёни.

-Не горячись, Малыш. Ты не в Калифорнии. Здесь все иначе.

-Как — иначе?! Как вообще могло случиться такое? Здесь нет спецслужб? Нет полиции? Ведь взрывчатка не сама собой там материализовалась. Ее привезли и заложили. Полтонны, не меньше. И этого никто не видел?

-Могли привезти под видом сахара или картошки. А того, кто призван проверять, можно запросто купить за мешок этой же самой картошки. Сейчас каждый угол в любом подвале сдается за деньги.

-Деньги, деньги! Только и слышишь про деньги! — воскликнул Лёня, — Здесь все решают только одни деньги.

-А что ты хочешь от тех, кто всю жизнь выкарабкивается из нищеты?! — тоже повысил голос Виктор, но тут же переменил тон — Давай, не будем. Подумаем лучше о тех, кто там, под обломками. И что нас может ждать каждую минуту...

Леня щелкнул мышкой, и на мониторе возникла телевизионная студия. Дикторша озвучивала подробности:

-Взрыв прогремел в двадцать три часа пятьдесят девять минут по московскому времени... Полностью уничтожены два подъезда жилого дома... Взрывной волной были деформированы конструкции соседнего... Количество жертв пока определить не представляется возможным... Мощность взрывного устройства по предварительным данным равняется приблизительно тремстам килограммам в тротиловом эквиваленте... На место происшествия выехали...

-Выключи, — сказал Виктор, — Очень интересно, кто там выехал...

В эту ночь они уснули лишь под утро, потрясенные происшедшим.

Наутро Лёня ушел в школу, а Виктор решил еще поспать перед работой.

-Держи себя в руках. Не говори ничего лишнего ученикам, — напутствовал его Виктор.

Весь день он прислушивался к разговорам пассажиров, но о происшедшем услышал только несколько фраз, и то в виде площадной брани в адрес Ельцина. Не было ни скорби, ни даже панических настроений. Народ воспринял новость со свойственным ему хладнокровием.

Лицо Лёни, когда они сошлись за обедом на следующий день, несло на себе печать скорбной задумчивости.

-Я не хочу об этом говорить, Вил, — ответил он, когда Виктор спросил о том, как было воспринято трагическое известие в школе, — Скажу одно, если это так воспринимает молодое поколение, у этой страны нет будущего...

Понедельник у Виктора был выходной, а Леню в школе ожидало только два урока. Они собирались съездить в Останкино, но утро принесло очередную новость. Еще один взрыв. Теперь уже совсем рядом — на развилке Каширского шоссе.

-Следующий — наш? — с легким вызовом задал риторический вопрос Лёня, глядя на Виктора повзрослевшими лет на десять глазами.

-Ни от чего нельзя зарекаться, Малыш, — так же серьезно ответил Виктор, — По сути дела, государство ведет войну, и ее отголоски неминуемы.

-Чечня?

-Правды мы с тобой никогда не узнаем. А если и узнаем, то не скоро и не из газет. Мне начинает казаться, что главная причина всех бед в том, что в нашем обществе все имеет цену, кроме человеческой жизни. Поэтому и твои ученики такие. Они видят и воспринимают все, как есть.

В Останкино они в этот день не поехали, а отправились на развилку.Виктору было знакомо это место, он проезжал его много раз, когда попадал на маршруты, проходящие здесь. И вид горы битого кирпича на месте, где Ра ньше стоял высокий дом, возле которого играли дети, где светились мирным светом окна, поверг его в шок. Близко подойти они не смогли, но и из-за оцепления можно было рассмотреть все достаточно хорошо. Из-под обломков были видны фрагменты стен, оклеенных разными обоями. За каждой из них протекала жизнь — кто-то рождался, а кто-то умирал. В каждой сорились и мирились, плакали и смеялись, к чему-то стремились, строили какие-то планы... И вот один миг — и все. Только увидев воочию, Виктор осмыслил трагедию не одной, а по меньшей мере, сотни человеческих жизней...

"А ведь кто-то не сумел придти домой сегодня ночью, — неожиданно подумалось ему,— Был на работе, засиделся в гостях... У кого-то, возможно, не оказалось денег на такси, и он мерз всю ночь на улице, проклиная судьбу... А в результате остался жив. А кто-то, наоборот, остался ночевать здесь, хотя ему должно было быть совсем в другом месте..."

Они еще долго стояли молча, думая каждый о своем.

-Пошли, Малыш, — сказал, наконец, Виктор, — Слезами делу не поможешь.

Похолодало, и стал сыпать мелкий дождь, как будто сразу пришла осень.

В молчании они вернулись домой и сели ужинать.

-Помянем погибших? — спросил Виктор.

-Давай, — согласился Лёня.

Виктор достал всегда имевшуюся в холодильнике про запас бутылку водки, налил две стопки, и они молча выпили.

-Спаси, Господи, их души, — тихо проговорил Лёня.

-Малыш, после ужина дай мне почитать твоего Макдонала, — попросил Виктор.

-Макдауэла, — так же тихо, без тени улыбки, поправил Леня.

10.

Незаметно подошел новый год.

Выбираться в свет они стали реже. Много времени отнимала работа, да и кроме нее нашлись занятия. Лёня всерьез взялся обучать Виктора компьютеру и попутно английскому.

-Тебе обязательно нужно овладеть, — убеждал он Виктора, — За границей без этого ни шагу.

-В этом я уже убедился в Испании, — согласился тот.

Занимались путем чистой практики буквально на каждом шагу. Лёня неожиданно переходил в разговоре на английский, а потом спрашивал:

-Что я сейчас сказал?

Или перебивал Виктора:

-Скажи это по-английски.

И хотя это были простейшие фразы, практика начала приносить плоды.

-Речь на восемьдесят процентов состоит из таких фраз, — говорил Лёня, — Научишься понимать их и произносить, все пойдет как по маслу. Нас же в раннем детстве никто специально не учил. От восприятия на слух заговорили. Так и у тебя будет, не сомневайся.

На работе Лёня пользовался повышенным вниманием, особенно молодой части женского коллектива, что осложняло ему жизнь.

Наиболее настырной оказалась химичка, которая, как передали Лёне, завила все открытым текстом, что он от нее без ума, а остальное она сделает сама, и самое позднее — летом, они поженятся. Будучи уверена в себе, она открыто делала гадости всем, кого ловила даже на улыбках Лёне. А поскольку он улыбался абсолютно всем, хлопот у нее хватало. Этим, однако, ее притязания не ограничивались. Однажды, заболев, она позвонила в школу и потребовала, чтобы кто-нибудь навестил ее. Каким-то образом, это поручение досталось именно Лёне. Купив после работы пакет фруктов, он явился к ней домой и остолбенел, когда больная открыла ему дверь в пеньюаре. После светской беседы за чашкой чая, на которой она присутствовала все в том же облачении, принимая соблазнительные позы, коллега просто-таки набросилась на Лёню, когда он поднялся из-за стола, начав целовать его взасос.

-И как ты это воспринял? — спросил Виктор, не в силах побороть усмешку, когда Лёня это ему рассказывал.

-Как? Я был в шоке от такой наглости. Стоял, как столб и ждал, когда это кончится.

-Да, опозорил ты мужеский чин, — усмехнувшись, покачал головой Виктор, — В ее глазах, по крайней мере.

Гораздо больше обеспокоило Виктора то, что однажды Лёня сказал:

-Ты знаешь, по-моему, на меня парень один запал.

-Учитель?

-Да нет, ученик. Евстропов из одиннадцатого Б.

-Почему ты так решил? Он тебе объяснился?

-Объясняются мне девчонки в письменном виде. Не успеваю стирать файлы. Как и их мат в отношении друг к другу.

-А здесь что?

-Сам не знаю. Говорит, что ему многое не понятно, просит объяснить, а я чувствую, что только ищет повод остаться со мной наедине. Вчера провожал до автобуса. Все чего-то рассказывал, развлекал и с лица пал, когда я с ним твердо попрощался на остановке. Может, надеялся, что куда-нибудь приглашу?

-Смотри, не проколись, — покачал головой Виктор, — Ты ему повода не давал?

-Ты что? — вскинулся Лёня.

-Как он вообще-то?

-Самый обыкновенный, из неполной семьи, ученик слабый, держится особняком. Над ним не издеваются, но и дружбы особой ни с кем не водит.

-Косвенные признаки налицо, — подытожил Виктор, — Будь осторожен.

Новый год решили встретить вдвоем дома. Виктор купил и украсил елку. Елочные игрушки входили в минимум, взятый им с собой из родительского дома, и сейчас навеяли добрые воспоминания. Ему вспомнилось детство и самый любимый в те годы праздник. Да и у него ли одного он был самым любимым? Конечно, кто-то ходил на парады и демонстрации, но поголовная масса народа воспринимала седьмое ноября как лишний выходной день, когда можно было съездить в гости, а на первое мая отправлялась на загородные участки сажать картошку. Но Новый год любили все. Тут не было политической подоплеки. Это был воистину народный праздник, который праздновали не потому, что так надо, а потому, что действительно хотелось чего-то нового и светлого в жизни, и каждый связывал эти надежды с его приходом.

Виктору неожиданно подумалось, что, как это не странно звучит, но в советское время общество больше тяготело к общечеловеческим ценностям. Весь идиотизм лозунга: "Нам строить коммунизм, нам жить при коммунизме", осмыслился позднее, а тогда, в детстве, вселял лишь стремление к лучшему, и это было нормально. А девиз: "Догнать и перегнать Америку" подразумевал, что есть, что догонять.

"Каждый жил и живет верой, что завтра должно быть лучше, чем сегодня, а сегодня, чем вчера", — говорил Лёня об Америке.

И в Советском союзе утверждалось то же самое.

В этот раз первым новогодним сюрпризом для всех стало смещение Ельцина.

-Вот видишь, все стало проще, — прокомментировал Виктор, — Ни путча тебе, ни "удовлетворения просьбы по состоянию здоровья". Наигрались в демократию, все возвращается на круги своя.

-Неужели Россия так и будет ходить по замкнутому кругу? — с горечью проговорил Лёня.

-Все попытки осчастливить кого-то насильно, сам знаешь, к чему приводили. А обрести желание разорвать этот круг, имея чисто умозрительные представления о том, что находится за его пределами, трудно.

-Почему трудно? Сейчас уже не то время. Есть Интернет, есть множество источников информации, где это можно найти...

-Но есть и желание искать то, что хочется найти, исходя из собственных убеждений. И есть призванные формировать эти убеждения. Ты знаешь, кого Гитлер намеревался первым расстрелять собственноручно, как только захватит Москву?

-Сталина?

-Нет. Представь себе, диктора Левитана...

Новогодняя ночь была у Виктора рабочей, и под звон курантов он заехал в депо.

-Принимайте. Исправный, — крикнул он, приоткрыв дверь в будку составителей, — С новым годом.

-И тебя. Первый ты у нас в новом году, — улыбнулась пожилая подвижница, выходя из будки со стрелочным ломиком.

-Наверное, весь год везти будет, коль на колесах встретил, — улыбнулся ей в ответ Виктор.

Дома сверкала огнями елка, в ее огнях мерцал праздничный стол. Виктор помыл руки и прошел в комнату. Лёня уже успел наполнить бокалы. Они чокнулись и выпили, опять поцеловавшись.

-Прошлый новый год я не отмечал, специально вызвался работать, — сказал Виктор, — И позапрошлый тоже. Не хотелось ни сидеть в одиночестве, ни встречать его с кем попало.

-Я прошлый и вспоминать не хочу, — ответил Лёня, — Мы прилетели с Кевином в Ленинград как раз накануне, праздновали в студенческой общаге, я тебе рассказывал, что там было. Ну, а что потом в Москве случилось, ты знаешь. Мне не верится даже, что прошел всего год. Мне кажется, мы с тобой знаем друг друга всю жизнь. Я просто был в отъезде, а теперь вернулся.

-И я вернулся, хоть никуда не уезжал. Вернулся к самому себе. К тому, которого потерял еще в детстве. Давай, за возвращение.

Рука Виктора потянулась к бутылке.

-Покушаем? — улыбнулся Лёня после того, как они выпили, — У нас с тобой еще много добрых слов друг для друга, и вся ночь впереди.

-Ты будешь танцевать?

-Обязательно. Я буду танцевать для тебя всю ночь.

И он танцевал. И они падали в объятиях на диван, а то и прямо на ковер, и любили, любили друг друга...

Вернувшись из школы в один из дней новогодних каникул, Лёня неожиданно сказал Виктору:

-Я сегодня был в гостях у Николая Александровича, познакомился с его женой и дочерью. Она сказала, что в фирму, где она работает, нужен менеджер. Я подумал о тебе.

-Что за фирма? — поинтересовался Виктор.

-Сервисная. Занимаются оргтехникой.

-Компьютерами торгуют?

-Не совсем. Торгуют они в основном копировальной техникой, но у них и ремонт, и обслуживание. Я уже замолвил о тебе словечко. Думаю, ты справишься. Сужу по тому, как ты быстро освоил компьютер.

-Учитель у меня такой, — улыбнулся Виктор.

-Я, как учитель, и говорю...

Намерения сменить работу появились у Виктора давно и изрядно окрепли за все последующее время. Поэтому, в первый же выходной он позвонил дочери Николая Александровича и отправился на собеседование.

Фирма занимала небольшое помещение в офисном центре. Вика, так звали девушку, встретила его в общем холле на первом этаже.

-Таким вас и представляла почему-то, — улыбнулась она,— Леонид мне о вас подробно рассказывал.

-Что именно? — удивленно вскинул брови Виктор.

-Что вы работали директором магазина...

-Заместителем, — поправил он.

-Да, простите, я перепутала. Что вы ответственный человек, и главное — честный.

Виктор неопределенно пожал плечами.

Вика подробно рассказала о том, чем занимается фирма, и как строится работа.

-Если вас устраивает, я готова представить вас директору. Их у нас двое — муж и жена. Официально муж, Эдик, но все дела в руках у Наташи. Она человек несколько специфический, но работать с ней можно. Коллектив небольшой — три техника, инженер — они занимаются ремонтом, бухгалтер, два менеджера, вы будете третьим вместо Лиды, она уходит в декрет, ну и курьеры. В основной массе — студенты, но тоже ребята исполнительные. Наташа никого не берет с улицы...

-Наташу не смутит, что я работаю водителем трамвая?

-Может, у вас были причины так поступить. Человека видно, да и Лёня о вас отзывался с большой теплотой. Мой папа его хорошо знает, а уж он-то умеет разбираться в людях.

-Я готов, — ответил Виктор, — Когда мне придти?

-Паспорт и диплом при вас? — поинтересовалась Вика.

-Захватил.

-Тогда можно прямо сейчас, пойдемте.

Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшое помещение. Одна стена почти целиком представляла собой окно, возле которого стояли три стола с компьютерами, а правую занимал стеклянный витраж, тесно уставленный расходными материалами к оргтехнике. Левый угол был отгорожен прозрачной перегородкой, за которой виднелось еще три стола, за двумя из которых сидели девушка и молодой человек.

-Это наш основной офис, здесь мы принимаем клиентов. Там, — Вика кивнула на перегородку, — наше руководство. Еще есть мастерская, бухгалтерия и кухня, где мы кушаем. Внизу есть столовая, но мы предпочитаем приносить еду из дома. Чайник и микроволновка там есть.

Вика постучала в стеклянную дверь, и сидящие за перегородкой подняли головы.

-Наташа, это...

-Я уже поняла, — перебила та, поднимаясь с места, — Виктор Петрович? Наталья, очень приятно.

В ней явно ощущалась деловая хватка и прямолинейность.

-Это Эдуард, наш директор, — представила она мужа, и тот, приподнявшись, обменялся с Виктором рукопожатием, опять возвращаясь к работе.

Похоже, директором по сути была, действительно, его жена.

-Я слышала о вас уже от Вики, — деловым тоном начала та, — Мне хотелось бы взглянуть на ваш диплом и трудовую книжку.

-Диплом пожалуйста, — протянул с готовностью Виктор, — а вот с трудовой книжкой трудность. Я в настоящий момент работаю. Могу попросить копию...

-Где? — перебила Наталья.

-В трамвайном депо. Водитель второго класса.

Лицо Натальи выразило легкое удивление, бросил косой любопытный взгляд и Эдуард.

-Плехановский закончили? — уважительно спросила Наталья, и удивление на лице стало явным, а в глазах возникла настороженность.

-Да. После окончания работал заместителем директора магазина...

Виктор коротко изложил то, что ему приходилось делать, дав почувствовать свое знание специфики торговли. Как он мог предположить по взгляду Натальи, это возымело действие, но настороженность не исчезла.

-Извините, а чем было вызвано ваше решение о смене деятельности?

-Мне стало известно о готовящейся реорганизации, которая меня не вполне устраивала, и я решил временно сменить работу, — ответил Виктор, — Биография у меня чистая. Не был, не состоял, не привлекался.

-Поступим так...

Наталья поднялась с места, достала из шкафа несколько листов, и протягивая их Виктору, сказала:

-Заполните анкету, напишите свою автобиографию самым подробным образом и принесите все-таки копию трудовой книжки. Компьютером владеете?

-Да.

-Курсы заканчивали?

-Нет. Овладел самостоятельно.

-В трамвайном депо? — в интонациях ее голоса проскочили саркастические нотки.

-Брал уроки у хорошего преподавателя.

-Чудо преподаватель, — вставила молчавшая все время Вика.

Наталья бросила в ее сторону острый взгляд и строго сказала:

-Отведи Виктора Петровича на кухню и снабди всем необходимым. Потом принесешь мне все вместе с ксерокопиями паспорта и диплома. Ты позвонила клиенту, к которому вчера ездил Роман?

-Сейчас позвоню...

-Это надо было сделать еще час назад.

-Я факс не могла отправить...

-Отправлять факсы по межгороду будешь учиться в нерабочее время, а сейчас это могла бы сделать Лена. И с заказом Роскомимущества — что?

-Все в порядке. Олег отправил с курьером.

-Держи на контроле, — сказала Наталья и перевела взгляд на Виктора, как бы возвращаясь к прерванному разговору, — Пока у нас на этой должности человек работает, вакансия откроется через месяц. Я буду иметь вас в виду наряду с другими соискателями. Это все, что я могу вам обещать. До свидания.

Попрощавшись, Виктор вышел из кабинета. Осадок от разговора остался неприятный.

'А нужно ли мне все это? — подумал он, — Чем лучше эта особа нашей замши по эксплуатации? И манеры и риторика один к одному, разве что язык подвешен лучше...'

Но заполнять бумаги все-таки сел.

-Я вам говорила, Наташа специфический человек, — проговорила, понизив голос, Вика, когда он уселся за стол, — Но людей она видит, и вами заинтересовалась. Иначе она отказала бы сразу, я ее знаю...

'А ведь когда-то мне казалось, что все так потому, что на руководящих должностях сидят пенсионеры с застывшими лбами, — размышлял Виктор, спускаясь по лестнице, — А поставь молодых, энергичных, предприимчивых — все будет иначе. Вот молодая, образованная и что? Не в возрасте, выходит, и не в образовании дело. Культура чувств, уровень, менталитет — вот что отделяет нас от цивилизованного мира, и пока будет существовать такая преемственность, ничего не изменится...'

Однако, в начале мая Виктор сделал по своему маршруту последний рейс.

-Поздравляю, — улыбнулся Лёня, когда он сообщил ему об этом.

-Правда, отпуск у меня теперь будет не раньше ноября.

-Зато вечерами будем вместе, и на выходных.

-Поехать никуда не сможем.

-Будем ездить в Звенигород, да и по Золотому кольцу двухдневные туры есть, а за границу поедем следующим летом, — сказал Лёня и добавил, — Я бы тогда к родителям в Америку слетал. Не соскучишься без меня месяц, другой?

-Соскучусь, — грустно ответил Виктор, — Но, поезжай. Зарядись оптимизмом.

-Мне тоже будет тебя не доставать, — голос Лёни погрустнел, — Но, с другой стороны, это будет нам обоим на пользу. Иногда надо поскучать, а то, при постоянном общении, как ни относись друг к другу, возникают внутренние неприятные моменты.

-По-моему, у нас с тобой за полтора года они не возникли, — пожал плечами Виктор.

-А скажи честно, тебя не раздражает никогда, что я с тобой во всем соглашаюсь?

-Во-первых, не всегда. Ты иногда резкий бываешь.— Хотя потом, и правда, отходишь. Возможно, будь кто-то другой на твоем месте...

-Опять выходит, что любовь покрывает все? Ты прочитал Макдауэла?

-Да. Спасибо тебе огромное.

-И как насчет 'персонализации'? Ничего в твоем мировосприятии не поменялось?

-Потом когда-нибудь поговорим, — уклончиво ответил Виктор, — А еще чего-нибудь у тебя нет? Евангелия, например?

-Есть...

Лёня достал книгу.

-Вот полный текст Нового завета и Псалтири на русском языке. Возьми. Возьми совсем, дарю. И Макдауэла возьми.

-Ты мне все готов подарить, — улыбнулся Виктор.

-И самого себя, — раскрывая объятия, улыбнулся в ответ Лёня.

Теперь рабочий день Виктора проходил за компьютером и на телефоне.

Как по секрету сообщила ему Вика, Наталья все-таки не жаждала его приглашать, но двое предпочтенных кандидатов не проработали и трех дней. Девушка, при наличии красного диплома, попросту говоря, не могла связать двух слов в общении по телефону, а у юноши с первого дня обнаружилась масса амбиций.

Рабочее место Виктора находилось за перегородкой, бок о бок с Эдиком, а за третьим столом постоянно сменяли друг друга Наталья и бухгалтер, приходившая что-то сделать на компьютере. Эдик, как правило, с утра сидел часа два за столом, погруженный в финансовые документы, после чего исчезал на полдня, уезжая в банк, а по приезде опять брался за документы. Работа Виктора заключалась в ответах на телефонные звонки по рекламным объявлениям, что делали и двое других менеджеров, сидящих по другую сторону перегородки, но они, при этом, еще принимали клиентов и не всегда могли реагировать оперативно. В такие моменты все ложилось на Виктора, едва успевавшего хватать попеременно звонящие трубки. Наталья, если находилась рядом, моментально приходила на помощь.

-Копия Сервис, здравствуйте... — постоянно звучал над ухом Виктора, ведущего переговоры по другому телефону, ее поставленный голос, — К сожалению, в настоящий момент в наличии нет, но можем поставить на заказ. Какая модель вашего принтера? Тогда мы можем предложить вам совместимый картридж по более низкой цене...

Хотя, главным условием работы в своей фирме Наталья считала поголовное высшее образование, Виктор пришел к выводу, что его наличие здесь вовсе не обязательно. Нужно было просто быть грамотным, обладать навыками общения, хорошо ориентироваться в номенклатуре товаров и уметь быстро производить вычисления, на ходу находя оптимальный вариант. А требования к нему были предельно просты и понятны даже первокласснику — купить подешевле, а продать подороже.

Первый день Виктору пришлось трудно, однако деятельная помощь Натальи и знание компьютера, которое дал ему Лёня, сделали свое дело. Помогло и то, что здесь потребовалось свойственное Виктору органически предупредительное отношение к клиентам, корректное ведение переговоров. На прежней работе так относиться к пассажирам он просто не мог, поскольку, чем вежливее были интонации его голоса, тем агрессивнее становились они.

-Для первого дня вы очень неплохо справились, — констатировала вечером Наталья своим бесстрастным голосом, — Но в ваши обязанности входят не только консультации по телефону. Вам нужно следить за наличием расходных материалов на складе и своевременно пополнять. Складом занимается Лена, но у вас должна быть ясная картина, какая там дислокация. Если поступает вопрос, касающийся ремонта, немедленно переключайте вызов на Краснопольского. И постарайтесь меньше занимать телефон, отвечать четче. Конечно, не так — ремонтируем, и бросать трубку, но помнить о том, что реклама стоит денег, и каждый не дозвонившийся клиент — это недополученные деньги. Но, я думаю, вы справитесь.

Она все-таки одарила его напоследок деловой улыбкой.

'Деньги, деньги, одни только деньги,— улыбнулся мысленно Виктор, спускаясь по лестнице, — Утверждается, что в них счастье. Только найдется ли хоть один счастливый человек, который скажет, что ему хватает денег?'

Виктор понял, почему все приносили пищу с собой. Официальное время, отпускаемое на обед, составляло всего полчаса, использовать которые, каждый мог на свое усмотрение. Либо сразу, либо разбивая, хоть по пять минут, в те моменты, когда в офисе не было клиентов или срочной работы. Виктор предпочитал брать три раза по десять минут, на которые его подменяла Наталья.

Но, не все было так ужасно. Создавалось даже впечатление внимания к людям. Было принято дарить сувениры за счет фирмы на день рождения каждому сотруднику, причем не обходили даже курьеров-совместителей, а если кто-то выражал желание отметить его в кругу коллег, после рабочего дня в мастерской накрывался стол. Разрешалось в пределах разумного спиртное, и все усаживались в один круг, включая Наталью и Эдика. Причем, здесь они вели себя абсолютно раскрепощено, а на праздники приглашали всех желающих к себе на дачу.

Вспоминая свою прежнюю работу, Виктор ощущал, насколько по-разному воспринимается одна и та же жизнь с позиций разных кругов общения. Ему было приятно, что здесь нет постоянной грубости, мата, как на прежнем месте. Но все-таки иногда что-то щемило в душе, когда вспоминал, как пять лет изо дня в день шел на работу по спящему городу. И по росе на газонах, и по осенней распутице, и по зимней пороше. Да и толпа спрессованных в салоне людей, теперь стала для него не чем-то наблюдаемым со стороны, а тем, что ежедневно ощущали его плечи.

-Как в школе?— спросил он как-то Лёню за ужином,— Химичка успокоилась?

-Сменила тактику, — улыбнулся тот, — Теперь всем говорит, что у меня там совсем не то, что ей нужно. Может, надеется, что я захочу опровергнуть?

-Отвергнутая женщина еще не то может, не реагируй.

-И не думаю. Да и вообще — ее вся школа знает. В позапрошлом году из-за таких же притязаний один молодой преподаватель был вынужден уйти в другую, на противоположном конце города. Говорят, она его и там доставала, пока на меня не переключилась.

-А как твой Евстропов?

-Мрак, — покачал головой Лёня,— Вчера подошел и говорит: "На следующей неделе ваш последний урок, неужели мы больше никогда не увидимся?" Представляешь?

-Представляю, — покачал головой Виктор, — Никто не слышал и не видел, надеюсь?

-Нет, рядом никого не было.

-Вот это меня беспокоит. Как бы он не выкинул чего.

-Ничего, осталось две недели...

Пролетели и они, и Лёня начал собираться в Америку. Свои вещи он оставлял, но набрался полный чемодан подарков, и решено было заказать в аэропорт такси. Проводов устраивать не стали.

-Отметим лучше твое возвращение, — предложил Виктор.

-Знаешь, — задумчиво сказал Лёня, — Мне почему-то кажется, что оно еще не состоялось. То самое, что бывает навсегда. У меня такое ощущение, что я все бегу, бегу и куда-нибудь обязательно не успею.

-Да что это с тобой? Ты же, вроде, уже прибежал.

-Мне тоже так казалось... Но сейчас лечу с ощущением, что домой, а единственные два человека, с которыми жаль расставаться — это ты и тетка. Там у меня таких людей нет.

-Ну, вот видишь...

-Именно. Дом там, вы здесь, а я над океаном все бегу и бегу...

Через открытое окно донесся шум подъезжающей машины.

-Может, такси? — забеспокоился Лёня.

Он встал, подошел к окну, посмотрел вниз и сразу отпрянул назад:

-Или я сошел с ума, или там, внизу, Евстропов.

Лёнино лицо выражало полную растерянность. Виктор подошел и посмотрел в окно. На газоне против их окон стоял парень с немного длинными вьющимися волосами в яркой синей футболке.

-А ты знаешь, ведь я его уже видел здесь, — сказал Виктор, — Знакомая футболочка.

-Но он живет совсем в другом районе, как он здесь очутился?

-Я догадываюсь...

-Но, как он узнал адрес? — недоумевал Лёня.

-Думаю, что не в школьной канцелярии. Да там, кстати, и другой. Следил за тобой, по всей видимости.

Виктор подошел к окну, отдернул тюль, распахнул его настежь, и в упор посмотрел на парня. Тот вскинул голову, и Виктор увидел глядящие на него с ненавистью маленькие черные глаза.

-Точно, он, — прошептал выглядывающий в щель между занавесками Лёня.

Парень повернулся и поспешно зашагал прочь.

-Да, Леонид Васильевич, — улыбнулся Виктор, — Факт растления налицо. Сушите сухари.

Лёня слабо улыбнулся, но глаза при этом смотрели серьезно.

-Вил, смешного мало. Ведь и это не докажешь, в случае чего. Здесь не станешь требовать возможности говорить только в присутствии адвоката...

-Не переживай, лети спокойно, — уверил его Виктор, обнимая за плечи, — Я, скорее, сделаю достоянием гласности наши отношения, чем дам тебя опорочить.

Зазвонил телефон — возвещало о себе прибывающее такси. В аэропорт они приехали достаточно рано, и хватило еще времени посидеть в кафе.

-Выходи в Интернет каждый день, — в который раз напоминал Лёня, — Выходи вечером, у нас в это время утро.

-Я уже закладку сделал, чатиться будем до посинения каждый день, — улыбался Виктор.

-Вил, и еще. Прошу, не бросай тетю Тату в случае чего.

-Она мне все время наказывает то же самое в отношении тебя. Прям, как навеки прощаемся...

-Я вернусь, Вил. Вернусь непременно, — заверил его Лёня, глядя преданными глазами, — Только жди.

-Я дождусь.

Объявили регистрацию на нужный рейс, и они поднялись из-за столика. Виктор проводил Лёню до зоны паспортного контроля и подождал, пока тот не исчез за перегородкой. Он не уехал сразу, а проследил за посадкой и дождался взлета. Когда самолет оторвался от посадочной полосы, Виктор вдруг, сам неожиданно для самого себя, глядя на него, перекрестил воздух.

Домой он добрался уже в сумерках. Виктор обогнул по дорожке свой дом и замер на месте. Возле подъезда стоял Евстропов.

11.

Виктор сначала подумал, что обознался. Тот стоял к нему спиной, а поверх знакомой футболки была накинута на плечи выцветшая фиолетовая ветровка. Но вот сверкнул через плечо острый взгляд черных глаз, и сомнения рассеялись. Евстропов повернулся и быстро пошел в противоположную сторону.

-Евстропов! — громко воскликнул Виктор, — Евстропов, подожди.

Парень остановился. То ли его остановила неожиданно прозвучавшая во весь голос его фамилия, то ли то, что Виктор был все-таки старше, то ли еще что, но он позволил ему подойти к себе.

-Пойдем, — коротко хлопнув его по плечу, сказал Виктор, увлекая от дома на детскую площадку, — Пойдем, поговорить надо...

Они уселись на лавочку. Евстропов молчал, хмуро уставившись в землю перед собой, и Виктор не знал, как начать разговор.

-Ну, давай познакомимся, — сказал он, протягивая руку, — Я Виктор, а как тебя называть прикажешь?

Не поворачивая головы, Евстропов, поколебавшись, протянул Виктору потную тонкую ладонь, не потрудившись ответить на рукопожатие:

-Дима.

-Зря ждешь, — сказал Виктор, — Он не придет. Он уехал надолго. И вообще, он здесь не живет.

Губы Димы скривила злая презрительная усмешка:

-Он живет здесь и с вами.

Тон, каким было это произнесено, не оставлял сомнений, что парню известно если не абсолютно все, то очень многое, и в слово 'живете' он вкладывал далеко не однозначный смысл. Виктор понял, что отказываться или оправдываться сейчас — значит только подтвердить очевидное и полностью обезоружить себя.

-Допустим, — сказал он, — И что? Хочешь к нам третьим?

-Хочу, — слегка вызывающе ответил Дима.

-Ничего не выйдет, — отрубил Виктор.

-Почему? Он мне больше не учитель, я почти совершеннолетний, и я никому не расскажу.

'Однако, они стали другими, — подумал Виктор, — Я бы в его возрасте не осмелился так откровенно вести разговор'.

-Дело не в этом.

-А в чем? — Дима бросил на него через плечо все такой же короткий колючий взгляд, — Вам очень помешаю? Или боитесь, что отобью?

'Как он, однако, смел, — удивился Виктор, — И нагл, к тому же'.

-Не боюсь. Я просто не желаю делить его с тобой, — твердо проговорил Виктор, — Мы с Леонидом Васильевичем не просто живем, мы любим друг друга, если тебе это о чем-нибудь говорит.

Вместо ответа Дима полез в карман, вытащил пачку сигарет и закурил.

-А если я его тоже полюбил? — с вызовом спросил он, выпустив длинную струю дыма, — Если вот так — увидел и понял, что мое?

-А если я увидел на улице в витрине что-то и понял, что мое? Должен разбить ее и забрать? Если у кого-то что-то увидел и тоже понял — мое, убить его и взять это себе? К тому же, Лёня — не вещь. Или для тебя это не играет роли?

Дима молча курил, так же резко выпуская дым. Виктор оглядел его длинноватые немытые вьющиеся волосы, потрепанную ветровку, потертые и кое-где рваные джинсы, растоптанные кроссовки, и неожиданно ощутил жалость к этому парню.

-Так что, бросай свои притязания, — уже мягче, но убедительно сказал он, — Тем более, что до осени ты его точно не увидишь.

Дима бросил окурок, но не уходил. Некоторое время они сидели молча.

-Если бы ты не был таким одержимым, ты бы смог стать нашим другом, — сказал, наконец, Виктор, — Не третьим, а просто другом. Это иногда бывает нужнее секса, но тебе, судя по всему, этого не понять.

Дима встал, и не прощаясь, пошел. Сделав несколько шагов, он обернулся:

-Шторы задергивайте, когда танцуете голые, а то, с той крыши, — он кивнул на трансформаторную подстанцию недалеко от дома, — ночью в бинокль все, как на ладони, видно, если свет в комнате горит.

Дима отвернулся, и уже не оборачиваясь, пошел в сторону Чертановской улицы.

На улице стало совсем темно, а Виктор все сидел, обдумывая происшедшее. Точнее, он не знал, что думать, и чем это может обернуться. Наконец, он встал и направился к дому. Войдя в квартиру, первым делом подошел к окну комнаты и посмотрел на крышу подстанции. Слова Димы находили реальное подтверждение. Виктор даже содрогнулся, представив, как тот в бинокль наблюдал за ними.

Утром, перед уходом на работу, Виктор прочитал первое послание от Лёни с другого континента. Тот сообщал, что благополучно долетел, передавал привет от родителей и особую благодарность от мамы за внимание к ее сестре. Сообщение завершало пожелание счастливого дня, признание в любви и напоминание, что будет ждать его в чате вечером, то есть, по-американски, утром. У Виктора потеплело на душе, а вчерашние неприятности сразу ушли куда-то, и не хотелось о них думать. Вернувшись с работы, он целый вечер просидел за компьютером, общаясь с Лёней, но о визите Евстропова ничего сообщать не стал.

Так было и на следующий день. Это виртуальное общение стало естественной потребностью и помогало переносить разлуку. Однажды Лёня попросил разрешения показать родителям его фото, на что Виктор ответил фразой:

'Показывай и рассказывай все, что считаешь нужным. Я тебе верю, и ты знаешь, как лучше'.

Стояло жаркое солнечное лето. В рабочие дни Виктор только спал, работал и общался с Лёней, поскольку ни на что другое сил и времени не хватало. Неожиданно он установил, что на этой работе устает не меньше, чем на прежней, и что 'работать языком', оказывается, не так легко. Но в выходные всегда куда-то выбирался. Один раз проводил Татьяну Викентьевну на кладбище к ее маме, дважды навестил свою, и наконец, решил поехать на их с Лёней место под Звенигород, чтобы открыть свой купальный сезон.

Накануне вечером в квартире раздался телефонный звонок. Виктор поднял трубку. Ответом было молчание.

-Ну, молчите, — равнодушно произнес он, кладя ее на аппарат.

Спустя полчаса телефон зазвонил снова.

-Я слушаю вас, — отозвался Виктор.

Трубка опять молчала.

-Ну, что же вы звоните и молчите? Хоть бы мяукнули что ли...

-Скоро Леонид Васильевич вернется? — последовал вопрос хмурым неприветливым тоном.

-Здравствуй, Дима, — спокойно ответил Виктор, — Нет, еще не скоро. Не раньше конца августа. Что-то ему передать, когда позвонит?

В трубке опять воцарилось молчание, а потом прозвучало все тем же голосом:

-Обойдусь.

Виктор вспомнил этого ершистого парня, нервно курящего на скамейке, и опять в нем проснулась жалость.

-Знаешь, я завтра на речку собрался, — вдруг, неожиданно для самого себя, сказал Виктор, — Не хочешь компанию составить?

На этот раз молчание затянулось, слышны были треск и шорохи, но гудков отбоя не возникало.

-Приставать будете?— послышалось наконец.

-Дурак, — непроизвольно вырвалось у Виктора, и он уже занес руку с зажатой в ней трубкой, чтобы положить на аппарат, но в последний момент опять поднес к уху:

-Если надумаешь, завтра, на выходе из метро Фили, в половине десятого утра, — сказал он, даже не убедившись, что его слушают, и дал отбой.

"Зачем я это сделал? — тут же с сожалением подумал Виктор, — Когда у меня язык перестанет работать раньше головы?"

И еще подумал, что давно пора все рассказать Лёне, но вступив в привычный диалог в чате, опять не решился портить ему настроение.

Выходя на следующий день, по дороге на речку, из метро, Виктор бросил взгляд на людей, и был немало удивлен, увидев Диму. Тот стоял, прислонившись к стене, упершись в нее сзади согнутой в коленке ногой, и курил, поглядывая по сторонам. Заметив Виктора, он бросил окурок, подошел и молча протянул ему в ответ, как в прошлый раз, ладонь, позволив ее пожать.

-Привет, — чуть растерянно протянул Виктор, — Не думал, что ты придешь...

-До какой станции едем? — хмуро спросил Дима, направляясь к платформе.

-До Звенигорода, — ответил Виктор.

В электричке Дима независимо уселся напротив него и стал молча смотреть в окно.

-Я почитаю? — спросил Виктор, испытывая некоторую неловкость от молчания.

Дима равнодушно пожал плечами. Он вообще держал себя так, как будто они чисто случайно оказались рядом, и едут каждый по своим делам. Он только спросил, когда за Голицыном вагон почти опустел:

-Далеко еще?

-Три остановки, — отозвался Виктор, не отрываясь от книги.

Когда электричка подошла к перрону конечной станции, Дима, ни слова не говоря, встал и пошел к выходу. Он вышел из вагона, закурил и повел головой по сторонам. Виктор вышел следом за ним.

-Куда теперь? — спросил Дима.

-До места километра три, — ответил Виктор, — Можем на автобусе, можем пешком через лесок. Ты как предпочитаешь?

-Пойдемте пешком, — сказал Дима.

Они спустились с платформы и направились в сторону речки.

-Слушай, говори мне ты, — предложил Виктор, когда они шли по лесной тропинке,— Я тебя на пятнадцать лет старше, факт, но все-таки в отцы тебе еще не гожусь...

-Годишься, — отозвался Дима, глядя перед собой, — Мечтал о таком папике...

По интонациям голоса было невозможно понять, смеется он или говорит серьезно.

-Что за местность? — спросил Дима, когда они вышли на шоссе, ведущее в Поречье.

-Окрестности Звенигорода, — ответил Виктор.

-А сам город где?

-В другой стороне. За Москва рекой.

-Покажешь?

-Не сегодня. Это километров пять.

-Слабо тачку купить? Покатал бы...

-Ну и наглец ты, Дима, — сказал Виктор, — Я еще в прошлый раз заметил.

-Не увиливай. Слабо?

Он продолжал говорить все с той же невыразительной интонацией и ни разу не улыбнулся.

-Пока слабо, — спокойно ответил Виктор, — Но думаю, через год мы с Лёней осилим.

При упоминании о Лёне, в лице Димы что-то неуловимо изменилось, но опять было трудно понять, что.

-Вы с ним тоже сюда приезжали? — спросил он.

-Да. Мы очень любим это место.

-Что он тебе говорил про меня?

Виктор постарался уйти от ответа:

-Почему ты решил, что говорил?

-А фамилию мою, откуда знаешь?

-Он узнал тебя, когда ты под окном стоял, и удивился, что ты здесь делаешь?

-Так уж и удивился?

Губы Димы опять скривила зловеще-презрительная усмешка.

-Извини, Дим, про это я буду говорить только в его присутствии.

-В самом деле такой благородный или вые...шься?

-Прими меня таким, какой я есть, и я тебя приму без целлофана, — твердо ответил Виктор.

-Посмотрим... — все с той же интонацией отозвался Дима.

Так, незаметно, они поднялись в гору и оказались на территории поселка.

-Речка там, — кивнул Виктор влево, — Сначала зайдем в магазин.

-Пива возьми побольше и сигарет.

-Не рано тебе?

-Мне до восемнадцати с гулькин х.. осталось, ё...ный в спину. Жаба душит, так и скажи.

-Кончай хамить, — беззлобно сказал Виктор.

Пока Виктор выбирал продукты, Дима вытащил двухлитровую баклашку крепкого пива.

-Так дешевле, — пояснил он, — Две берем?

-Поставь на место эту гадость, — строго сказал Виктор, — Кажется, я угощаю?

-Так угощай, — недовольно ответил тот, ставя бутылку.

Виктор снял с полки четыре стеклянных бутылки Балтики.

-Х..ли тут пить? Ни голове, ни в жопе, — прокомментировал Дима.

-Димон, кончай материться через каждое слово, — мягко, но настойчиво, сказал Виктор, — Я это умею лучше тебя, а ты хоть слово от меня слышал?

-Стремаешься меня, — уверенно сказал Дима, — А сам говоришь — без целлофана. Я вот без целлофана.

-Я не стремаюсь, а считаю, что такие слова надо говорить либо к месту, либо не говорить вообще.

-Ладно, воспитал. Пошли.

Виктор расплатился, они вышли из магазина и зашагали через поселок. За домами начинался крутой, поросший лесом откос, с которого, за кронами сосен, им открылась сверкающая на солнце гладь реки.

-Красиво? — спросил Виктор.

-Пи...дато жить не зае...шься.

-Дим, я для тебя ничего не значу? — спокойно, даже с долей любопытства, поинтересовался Виктор.

-Ладно, не буду. Как ты меня назвал в магазине?

-Не помню. Я тебя, кажется, по имени все время называю. Это ты со мной на местоимениях.

-Ты сказал — Димон.

-Тебе не нравится?

-Меня все так зовут, придумай что-нибудь свое.

-Зачем? Это свойственно при других отношениях.

-А с Лёней вы как друг друга зовете?

-Зовем, — твердо ответил Виктор

-Опять, только при нем скажешь?

-Это наше с ним дело, и ничье больше.

-Ладно. Я буду тебя звать Витек, ничего?

-Не совсем, но зови, если хочешь.

-Ах, Витек ты мой Витек. Пое..., -Дима запнулся, — Посношался и утек. Видишь? Исправляюсь.

-И нравится тебе быть таким?

-Зато без целлофана.

Они вышли на пологий зеленый берег, и Виктор расстелил подстилку на их любимом с Лёней месте. И опять оттого, что рядом сейчас не Лёня, а этот наглый, тихо издевающийся над ним шалопай, у него защемило где-то внутри.

-Чего задумался? Падай, хлебнем пивка, — сказал Дима, скидывая футболку и джинсы, под которыми обнаружились черные трусики-плавки с широкой, растянувшейся и загнувшейся от этого, резинкой "под фирму".

Виктор протянул ему бутылку пива и стал раздеваться.

-Ну. В этих и танцуете, — кивнул Дима, узнав на нем белые, такие же, как у Лёни, трусы.

-Отвернись, я надену плавки.

-Чё? — сощурился Дима, — Можно подумать, я не видел, какой он у тебя.

'А ведь и правда, видел', — горько усмехнулся про себя Виктор и уже без стеснения переоделся у него на глазах.

В субботний день берег нельзя было назвать безлюдным. Однако метрах в ста от них никого не было, а высокая трава создавала хорошее убежище, и казалось, что они одни.

Виктор взял бутылку и лег рядом с Димой. Некоторое время они молчали, греясь на солнце и потягивая холодное пиво. Дима чередовал каждый глоток с затяжкой сигаретой.

-Макнемся? — предложил Дима, когда бутылки опустели.

Они подошли к речке. Дима шагнул в воду, поежился и сразу же бултыхнулся в полный рост, обдав Виктора брызгами.

-Тихо ты! — воскликнул он, и ему ничего не оставалось, как нырнуть следом.

Дима встал на ноги и двинулся на середину.

-Она чё, вся такая мелкая? — спросил он.

-Ямы есть кое-где, но перейти вброд можно.

-Ни фига... А с виду — зачетная речка.

-А так что, не зачетная? Видишь, какое течение?

-Да, течение классное.

Дима опять бултыхнулся в воду. Он плескался, выпрыгивая и снова ныряя. Выныривая, фыркал, как тюлень, и размашисто греб руками, оставаясь при этом на одном месте. Виктор смотрел на него и не мог сердиться. Его охватили совсем другие чувства по отношению к этому маленькому наглецу, и пожалуй, впервые в жизни он пожалел, что у него нет своих детей.

-Интересно, а получалось у кого-нибудь здесь утонуть? — спросил Дима.

-И не у одного, — ответил Виктор, наслушавшись краем уха разговоров местных жителей на берегу.

-По пьяни, — безапелляционно заключил Дима.

Наплескавшись, они выбрались на берег. Дима опять закурил и потянулся к пиву.

-Поешь чего-нибудь, — предложил Виктор, открывая нарезки, — а то только пьешь да куришь.

-Шашлычку бы горяченького, — мечтательно протянул Дима, засовывая в рот кусок колбасы.

-На такой жаре?

-Ну и что? Все равно зае... — он запнулся, наткнувшись на многозначительный взгляд Виктора, — Ну, не сказал же...

-Димон, а вы в школе вот так друг с другом и материтесь через каждое слово?

-А то. Не все, правда. Некоторые только, когда разозлятся, или как ты, к месту. Перекинемся?

Он вытащил из кармана колоду замызганных карт.

-В азартные не буду, — твердо ответил Виктор.

-Зачем? В дурачка...

-Сдавай.

Они начали играть. Дима оставался равнодушным и к выигрышам, и к проигрышам, не меняя своего невыразительного тона.

-Пиво забродило, — сказал он, закончив очередную игру, и встав во весь рост, спокойно помочился на глазах у Виктора и всего берега.

-Мало пива взяли, — добавил Дима, демонстративно тряхнув несколько раз членом, прежде, чем запихнуть его обратно в трусы, — Денег дашь, я сбегаю. Хочешь?

-Только баклашку свою не бери, — отозвался Виктор, доставая кошелек, — Еще столько же и того же.

Дима без стеснения снял мокрые трусы и натянул на голое тело джинсы.

-Жди, я скоро, — сказал он, засовывая босые ноги в кроссовки.

Вернулся Дима, и правда, скоро, положив на подстилку четыре бутылки:

-Холодненькое. Из самой глубины вытащил. На...

Он высыпал на подстилку сдачу.

-Возьми на сигареты, — великодушно разрешил Виктор.

-Мерси.

Дима ловко сгреб деньги и опять предложил 'макнуться'.

-Я схожу на тот берег, с тарзанки попрыгаю, — сказал он, показывая на прыгающих с противоположного крутого берега ребят. Виктор кивнул, и очень скоро Димин мат стал разноситься по водной глади уже с того берега вместе со звонкими голосами мальчишек.

'Дитя улицы, — подумал Виктор со смешанным чувством жалости и симпатии, — Дитя своего времени и своей страны'.

Напрыгавшись вдоволь, Дима вернулся и снова потянулся к пиву:

-Классно... Правда, долбануться конкретно можно. Мелко. В картишки?

Они поиграли и опять пошли купаться.

-Дашь с плеч понырять? — стрельнув на Виктора испытующим взглядом, спросил Дима.

Виктор кивнул и присел, погрузившись в воду до подбородка. Дима вскарабкался к нему на плечи, и держась за голову, крикнул:

-На старт!

Виктор резко распрямил ноги, и Димино тело, промелькнув в воздухе, бултыхнулось в воду. Он вынырнул, и пожалуй, в первый раз слегка улыбнулся Виктору:

-Я же "на старт" сказал. Фигли ты меня раньше времени подкинул?

-Давай еще раз, — улыбнулся в ответ Виктор.

Нанырявшись вдоволь, Дима направился к противоположному берегу.

-На тарзанку пошел? — спросил Виктор.

-Идем, по полю побегаем, — с неопределенными интонациями отозвался Дима.

Перейдя речку вброд, они вылезли на берег, и Дима припустил трусцой по откосу вверх.

-Давай, до того кустика, — сказал он, когда они выбрались на поле.

Виктор кивнул, и они кинулись наперегонки. Дима бежал быстро, но в самом конце Виктор все-таки обогнал его на пару метров.

-Силен, папик, — проговорил Дима, тяжело дыша.

-Куришь много, — ответил Виктор, — оттого и дыхалка слабая.

-Да ладно, — отмахнулся тот, — Один я курю? Побежали обратно.

Они рванули в обратную сторону, и Виктор снова прибежал первым.

-Опять дыхание подвело? — улыбнулся Виктор.

-Всякое дыхание любит пихание, — ответил Дима, кротко стрельнув на него своими черными глазами.

От быстрого бега у него съехали трусы, обнажив часть задницы и волос ниже живота, но он не замечал этого, или делал вид, что не замечает.

Однако Виктор никак не отреагировал.

-На свой берег? — спросил он.

Дима опять бросил испытующий взгляд и стал неохотно спускаться вниз.

Они опять перешли речку вброд, вернулись к месту привала, прикончили остатки еды, и Виктор, вопреки себе, не смог отказать, когда Дима еще раз вызвался сбегать за пивом. Так пролежали они на берегу до позднего вечера, купаясь, играя в карты и болтая о пустяках. По порозовевшим щекам Димы и развязности жестов было заметно, что пиво на него подействовало. Виктора он не стеснялся совершенно, мочась при нем, почесываясь, где придется, и валяясь в полуспущенных трусах. Но Виктор не акцентировал на этом внимания, и каждый раз отводил глаза при особо бесстыжих выходках. Домой отправились с последней электричкой.

Несмотря на поздний час, было еще совсем светло. Ведь стоял июнь с самыми короткими ночами. Придя на станцию, долго шли вдоль состава, пока Дима не остановил выбор на абсолютно пустом вагоне.

-Нам, вообще-то, вперед, — заметил Виктор.

-Пошли сюда, не люблю маргиналов рядом.

-Сам-то кто? — усмехнулся Виктор, — Надо же, какие слова знает...

-Да ладно, я оттянуться маленько хочу...

Что он имел в виду, Виктор понял, когда электричка тронулась. Дима сначала встал на сидение ногами и высунулся по пояс в открытое окно, а потом закинул на перекладину согнутую в колене ногу, и не успел Виктор моргнуть глазом, как перевалился за окно всем телом, оказавшись висящим снаружи поезда.

-Обалдел?! Что ты делаешь? — вскочил он с места, инстинктивно хватая Диму за плечи и пытаясь затащить обратно в вагон.

-Не боись, — спокойно ответил Дима, и в его колючих черных глазах мелькнула лукавая усмешка, — Не впервой. Остановочку только прокачусь...

Видя, что ничего не поделать, Виктор сел и стал смотреть на него. А тот 'летел', упершись кроссовками в низ стекла, цепко держась вытянутой рукой за окно, а другую открыв в объятии бьющему в лицо ветру. К счастью, перегон оказался небольшим, и как только электричка начала тормозить, Дима выполнил обещание, залезая обратно в вагон.

-Испугался? — спросил он, садясь напротив, и Виктор впервые заметил, как на Димином лице заиграла улыбка.

Его волосы оставались взлохмаченными ветром, а глядящие на него, всегда колючие, а сейчас ставшие по-детски озорными глаза, смеялись. Виктор смотрел на этого отчаянного сорванца, и заражаясь его восторгом, прощал ему все за эту улыбку и за то, что тот не потерял желания радоваться жизни. Пусть так, как умел, если ему неоткуда было быть другим.

-Витек, скажи, ты мудак? — вдруг беззлобно спросил Дима, ловя его взгляд.

-Что? — опешил Виктор и твердо ответил, — Тебе это прощается в первый и последний раз. И только потому, что ты пьян.

-Да я не хочу тебя обидеть, мне понять охота, — заговорил Дима опять в своей манере, разве что более эмоционально, — Ведь ты же хочешь меня. В воде меня разглядывал, сейчас от меня торчишь. Я к тебе и так, и так весь день. Жду, когда ты приставать начнешь, а ты только любуешься мной, как сосной на картине Шишкина. Тебе открытым текстом сказать надо? Я тебе дам!. Хочешь, прям щас? Е...и меня здесь! Я презик захватил. Хочешь?

Он схватился за ремень на джинсах.

-Сядь, — резко сказал Виктор.

-Тогда зачем ты меня позвал? На дорогу, на пиво тратился? Стремаешься, что Лёня узнает, или, что мне еще два месяца до восемнадцати? Трус ты, папик...

-Тебе плохо было весь день? — пристально глядя ему в глаза, спросил Виктор.

-Да нормально все было...

-Тогда оставь при себе все остальное. Я не собираюсь говорить с тобой о чувствах, которые ты никогда не испытывал. Можешь считать, что трус. А насчет Лёни, я тебя предупредил.

Виктор сел ровно и стал молча смотреть в окно. Дима встал, и подтянув спадающие джинсы, вышел в тамбур. Виктору было все равно, вернется он или нет. Он испытывал горькую обиду на себя за свои чувства.

'Мудак ты и есть, — сказал он сам себе, — Из хама не сделаешь пана. Так и будет болтаться всю жизнь, как забытая в жопе клизма, пока не сопьется, не подхватит СПИД, или не сядет, как еще один такой же, которым ты тоже восторгался в детстве...'

В Голицыне в вагон вошло много народа, и среди них оказался Дима. Он молча сел на свое место и прикрыл глаза, задремав, или притворяясь спящим. Виктор продолжал смотреть в окно. На землю, наконец, спустились сумерки. После Одинцова в вагоне зажегся свет, а к Москве подъехали уже в полной темноте за окнами. Когда электричка стала тормозить в Филях, Виктор встал, и не глядя на Диму, пошел к выходу. Тот поднялся следом, а оказавшись на платформе, как ни в чем не бывало, пошел рядом. Они молча дошли до метро, и войдя, расстались — ехать было в разные стороны.

-До свидания, — протянул руку Виктор и впервые ощутил крепкое рукопожатие со стороны Димы.

-До свидания,— ответил тот и прибавил, — Прости меня. Мудак — я.

Сказано это было все тем же тоном, лишь в последних словах послышались слабые, но искрение нотки.

Добравшись до дома, Виктор, не заходя в ванную, устремился к компьютеру. Зеленая иконка возле ника Лёни в чате была тем, что он хотел видеть больше всего. После обмена новостями и ничего не значащими, но желанными для обоих фразами, Виктор решился все-таки рассказать о Евстропове. Он не хотел, чтобы между ним и Лёней была какая-то недоговоренность. Ему даже захотелось позвонить и рассказать все словами, но охваченный порывом, он, не откладывая, написал, что тот опять приходил, что он выследил их в бинокль с крыши, все знает, и в открытую напрашивается третьим.

Лёня долго молчал. Очевидно, новость подействовала ошеломляюще.

'Что ты ответил ему?' — наконец отозвался Лёня.

'Отпираться было бесполезно. Сказал открытым текстом, что мы любим друг друга, и он будет лишним', — написал Виктор.

'А он?'

'Трудно сказать. Шантажировать не собирается, но не отстает. Вчера опять звонил, спрашивал, когда ты приедешь? Говорил, что полюбил тебя. Какой-то бред'.

'Как он узнал телефон? Почему он с тобой так откровенен?' — моментально пришел пост.

'Телефон можно пробить по адресу, ты сам знаешь'.

'Почему он с тобой так откровенен?' — опять молниеносно продублировал Лёня.

'Я попытался подружиться с ним', — не нашел ничего лучшего ответить Виктор.

'Каким образом?'

'Позвал с собой на речку, разговорил, дал почувствовать, что верю ему'

Виктор клацал по клавишам и понимал, что строки выходят какие-то не такие, что не так надо это все объяснить, но палец машинально нажал Enter.

'Ты ездил с ним на речку?'

Виктор почувствовал, что допустил непростительную оплошность.

'Ты ездил с ним на речку?'

Виктор сосредоточился и начал писать подробный обстоятельный ответ, но когда ударил Enter, сообщение не ушло — возле Лёниного ника светилась красная иконка.

12.

-Виктор Петрович, будьте повнимательней, пожалуйста, — вывел его из задумчивости голос Натальи, — Вы не знаете разницу между тонером и девелопером? Что это такое?

Она положила перед ним на стол документ и добавила:

-Уж от вас я такого не ожидала.

-Простите, исправлюсь, — машинально ответил Виктор.

-Исправление будет отнесено за ваш счет, — бесстрастно объявила та, — Я повторную поездку курьера оплачивать не собираюсь, как и стоимость расходного материала, если он окажется невостребованным.

Уже третий день Виктор ходил подавленный после того злосчастного вечера. Когда он увидел, что Леня вышел из сети не попрощавшись, схватил телефон, и невзирая на дороговизну международных переговоров, начал звонить, но автоответчик всякий раз приятным женским голосом информировал, что телефон вызываемого абонента выключен.

В ту ночь Виктор долго не мог заснуть, проклиная на чем свет себя за эту фразу, за эту поездку и за все, что можно и нельзя. Каждый вечер и каждое утро он с надеждой смотрел в монитор, но иконка не меняла своего цвета, и у Виктора возникало ощущение, что она дала красный свет всей его жизни.

Так прошла неделя.

В субботу зазвонил телефон, и Виктор услышал голос, который ему хотелось слышать меньше всего:

-Это Димон. Поехали на речку, — без приветствий и предисловий возвестил он в своей невыразительной манере.

-Ты в окно смотришь? Какая сегодня речка? — отозвался Виктор и заметил, что его голос прозвучал почти также.

Похолодало, а за окном сгустились серые тучи, грозившиеся обернуться дождем.

-Все равно. Поедем куда-нибудь. Посидим на природе, пивка попьем.

-А ты спросил, хочется мне этого?

-Не хошь, как хошь, — безучастность голоса была непоколебимой, — Лёня не звонил?

-Нет.

-Ну ладно...

-Постой, — остановил его Виктор.

Он не хотел его видеть, но эта неделя так явно давшего о себе знать одиночества, что называется, доконала Виктора. Больше оставаться один на один с собой он не мог.

-Чё?

-Ты где сейчас?

-В автобусе катаюсь, нехер делать.

-В каком автобусе?

-В шестьсот восемьдесят восьмом.

-Куда он идет?

-А фиг его знает...

Виктор услышал шум улицы и еле различимый вопрос, обращенный явно не к нему: 'А вы не скажете, до какой остановки он идет?'

-До Юго-западной, — возвестил Дима спустя какое-то время.

-Жди меня там, как сойдешь, на остановке.

Он вышел из дома, и где-то менее чем через час, оказался на Юго-западной.

Еще подходя, он издалека заметил знакомую фигуру в выцветшей фиолетовой ветровке, под которой проглядывала все та же ярко синяя футболка.

'Интересно, у его есть еще какие-нибудь вещи?' — подумалось Виктору.

Дима тоже заметил его и пошел навстречу.

-Здорово, — на сей раз, первый протянул он руку.

-Привет, — ответил Виктор, отвечая на рукопожатие.

-Куда пойдем?

-Ты хотел на природу.

-Куда? Веди, я не знаю.

-Поехали во Внуково, — предложил Виктор, заметив подъезжающий автобус.

Диме было, судя по всему, все равно, и они побежали к остановке.

Автобус мягко катил по Киевскому шоссе. Они сидели в самом конце салона и молча смотрели в окно.

'Зачем я это делаю? — размышлял Виктор, — Еду с почти что пацаном, с которым не имею ничего общего, опять поить его пивом и выслушивать оскорбления...'

Вот и аэропорт. Они сошли на остановку раньше и направились по центральной улице поселка.

-Ну, и где природа? — спросил Дима.

-Будет, — заверил Виктор.

-Затаримся здесь?

Дима кивнул на магазин, и Виктор молча свернул с дороги. Он попросил сразу восемь бутылок — сегодня ему самому хотелось немного захмелеть.

-Щедро, — оценил Дима, — Чипсов еще возьми и сигарет.

Нагруженные двумя пакетами, они продолжили путь.

-Смотри, — вдруг сказал Дима.

За последним домом поселка прямо над дорогой промелькнул низколетящий самолет.

-Здесь полоса, — пояснил Виктор.

-Так низко летит...

В голосе Димы послышались живые нотки, он даже убыстрил шаги, стремясь поскорее оказаться там. Едва они прошли последний дом, как прямо перед ними оказался идущий на посадку авиалайнер. Глаза Димы загорелись восторгом:

-Класс. Давай постоим прямо под ними. Я так близко ни разу не видел.

Виктор усмехнулся и поставил пакет на землю. В небе сам по себе откуда-то возник силуэт следующего самолета.

-Один за другим идут, — проговорил Дима, глядя во все глаза на увеличивающийся в размерах самолет, пролетевший прямо над их головами, — Кажется, палкой достать можно.

Сейчас его лицо не имело грубого насмешливого выражения, и к Виктору опять вернулись те же мысли, что и на речке:

'А был бы этот олух моим сыном, радовался бы я, или печалился?'

И глядя на ставшее по-детски просветленным лицо Димы, восторженно горящими глазами встречающего очередной лайнер, однозначно решил, что был бы счастлив. И еще более счастлив, если бы сумел сделать так, чтобы это лицо никогда не становилось таким, каким было всегда.

Они стояли там долго, а самолеты все шли и шли. Дима, похоже, забыл про пиво. Он даже не курил сейчас, он был в небе.

-Димон, пошли, — сказал, наконец, Виктор, — Так мы здесь до вечера простоим.

Дима поднял с земли пакет и двинулся за ним, выглядывая очередной самолет.

-Они здесь так каждый день летают? — спросил он.

-Есть другая полоса, вдоль Киевки, этой они не всегда пользуются и не всегда с этой стороны, — ответил Виктор, — От направления ветра зависит или еще от чего. В авиации свои правила.

-Да я знаю, я с детства мечтал быть летчиком, — неожиданно признался Дима.

-Будь, кто тебе мешает? Поступай в летное.

-А где это?

-Могу пробить по Интернету.

-А у вас дома компьютер есть?

-Есть.

-Я зайду к тебе...— полувопросительно полуутвердительно сказал Дима.

-Прости, ты же знаешь, что я живу не один, — ответил Виктор, — Приедет Лёня — пожалуйста, если он согласится.

Дима сник от такого ответа, и некоторое время они шли молча.

Пройдя деревню, свернули на железнодорожную ветку.

-Ну, вот и природа, — сказал Виктор.

-Падаем?

-Пошли подальше, за ручьем упадем.

-Назад далеко идти будет.

-Мы пойдем вперед. Тут в трех километрах станция, вернемся на электричке. В окно только больше не выпрыгивай.

-Испугался? — улыбнулся Дима.

-Конечно. А если бы ты разбился?

-Держись крепче и не разобьешься, зато какой кайф!

-Отчаянный ты малый, — покачал головой Виктор, — Неужели совсем жизнью не дорожишь?

-Так я чувствовать должен, что живу. Если я какой-то кайф за день поймал, значит, день прожит не зря. Иначе — зачем вообще жить?

-Только получать? А дать что-то, желания нет?

-Что ж я, мудак что ли? — губы Димы опять скривила злая презрительная усмешка, — Мне кто-нибудь что-то даст вот так?

-Ты просто других людей не встречал, — сказал Виктор.

-Да нет их, других, — убежденно ответил Дима, — Кто они, другие? Исусики там всякие? Так только притворяются, потому что слабаки. Был у нас такой в классе, его все чморили. А куда ему деваться, если дай ему по лбу — и уши отвалятся? Человек человеку волк, понял?

-И нравится тебе жить по волчьим законам? — поинтересовался Виктор.

-Все так живут.

-А счастливы они, твои все? Ты хочешь быть таким же счастливым?

-Попробуй быть не как все, — жестоко усмехнулся Дима, — Тебя живо обломают.

-А что же ты не обламываешься?

-Чего, я не обламываюсь?

-А того. Ты же не как все. Ты гей. Пойди к своим всем и признайся. Сразу огребешь, сам знаешь чего.

-Так на фига говорить-то?

-Выходит, только говорить не хочешь, а сам все равно хочешь быть не как все? Вот и я тоже. И не только по части секса, но и во всем остальном, что бы твои все обо мне ни думали.

Они перешли по шпалам ручей и уселись на поваленном дереве, на краю леса. Виктор достал по бутылке пива и открыл пакет с чипсами. Дима довольно захрустел.

-Никогда не огребал за то, что ты не как все? — поинтересовался Виктор.

-Бывало, — неохотно признался Дима.

-Где ты вообще-то их находишь?

-Где, где? В гнезде. Плешка, клубы есть, но я, в основном, на сайтах знакомлюсь.

-У тебя же нет компьютера.

-У... — Дима, очевидно, хотел назвать чью-то фамилию, но вовремя сдержался, — У одного парня есть. Мы с ним вместе ищем.

-А между собой у вас ничего? Друзья, все друг про друга знаете. Тогда бы и искать не надо было.

-Да пошел он, — поморщился Дима, — Таких друзей — за х..., и в музей. От него никакого кайфа. Ему лишь бы подергаться.

-Опять тебе кайф подавай, — улыбнулся Виктор.

-Ну, а как же? Я потому, с кем постарше малость, и люблю, — метнул Дима на него чуть лукавый взгляд.

-От Лёни, например, тебе был бы кайф?

-Да и от тебя тоже. Я тебя рассмотрел на речке. Но ты какой-то... И правда, не как все, хотя и на слабака не похож. Да мне пох..., какой ты. С тобой пи..дить интересно.

-Опять материшься?

-Да ладно, уже слова сказать нельзя, — Дима вытащил из пакета еще по бутылке, — Я ж не ругаюсь при тебе почти.

Дима опять закурил. Хмелел от пива он быстро — уже слегка порозовели щеки, и манера разговора стала развязнее.

-Эх, раз пошла такая пьянка, — сказал Дима, — скажу тебе честно. На Лёню я запал конкретно, и бля буду, если мы не потрахаемся все втроем, когда он приедет, раз у вас такая любовь, что вы друг без друга не можете. Я ж когда увидел, как он танцует, чуть без рук не обкончался.

-И часто ты за нами наблюдал?

-Три раза удалось поймать. Приезжал почти каждый вечер, но вас не угадаешь, когда вы вместе будете. Я иногда до двенадцати ночи ждал, а тебя все не было.

-У меня работа была другая, — пояснил Виктор и спросил, — А дома тебе не попадало за такие поздние отлучки?

-От кого? Отца нет, а мать... — он махнул рукой и глубоко затянулся, выпустив далеко струю дыма, — Матери я нужен, как поросячий х.. на ужин. Я ей только ё...рей водить мешаю.

Прозвучало это из уст Димы так просто и поэтому так чудовищно, что Виктор даже не отреагировал на матерные слова.

-Бля буду, отслужу в армии и буду в летное поступать, — твердо сказал Дима, — Ты узнай там, где чего и как. Поможешь?

И столько человеческой надежды промелькнуло в наглых и хулиганских черных глазах, что у Виктора внутри что-то дрогнуло.

-Помогу, Димон, — серьезно ответил он, — Правильное решение. Только ты про то, чтобы втроем потрахаться, забудь раз и навсегда.

-Почему?! — искренне удивился Дима, — Я клянусь тебе, никто не узнает. Е...те меня в два смычка во все дыхательные и пихательные до потери пульса, порвите мне сраку на восемь частей, я только кайфовать буду!

От такого монолога еще, по сути, не начинавшего жить пацана, у Виктора сжалось сердце.

-Димон, прекрати! — мучительно проговорил, почти простонал он, — Неужели ты и впрямь такой?

-Какой?

-Для тебя не существует никакого воплощения любви, кроме порванной сраки? Да не будет этого никогда! И не потому, что мы боимся, что ты проболтаешься, а потому, что мы любим друг друга, а ты на нас запал, как ты совершенно правильно говоришь.

-Да в чем разница?! Х..ли ты мне мозги е..шь?!

Щеки Димы покраснели, а глаза горели огнем. Он уже почти кричал, и дело было не в выпитом пиве.

-А в том, что ты получаешь кайф, когда получаешь его от кого-то, а мы, когда стремимся доставить этот кайф другому, если тебе так понятнее. Поэтому вместе нам никогда не будет кайфово! Ты такого кайфа не испытывал и не испытаешь никогда, если будешь так думать дальше!

Виктор не заметил, как и сам перешел на повышенный тон.

На поляне воцарилось молчание. Некоторое время они сидели, каждый глядя перед собой.

-Так что, можешь считать, что я мудак, но кайф поищи в другом месте, — тихо сказал Виктор, — Хотя и этого тебе делать не советую. Это может очень нехорошо кончиться однажды.

-СПИДом? — так же тихо спросил Дима и заверил,— Я без презика не трахаюсь.

-Хуже. Ты можешь запросто потерять здоровье, а то и жизнь, — задумчиво проговорил Виктор, и вдруг взял его крепко за локоть:

-На тебя можно положиться? Не проболтаешься никогда, что я тебе это рассказал?

Дима даже не удостоил его ответом, лишь негодующе посмотрев в глаза.

-Тогда послушай, как мы познакомились с Лёней...

Виктор начал подробно рассказывать, и в его памяти опять возник заснеженный лес, одинокий трамвай на разворотном кольце, вереница выпивших подростков и лежащий за скамейкой окровавленный человек...

Он рассказывал все. Вспоминал выворачивающие душу подробности и видел, как у Димы бледнеют щеки, а пальцы собираются в кулаки.

-...А ведь он пришел на встречу в поисках своего счастья, пусть для тебя будет кайфа, и не хотел ни у кого ничего отнять или сделать кому-то плохо, — завершил Виктор.

-Суки, — прохрипел Дима полным ненависти голосом, — Да я их за Леню...Ты не знаешь, что это за препод, что за чел, ты у него не учился. Из всех своих учителей я буду всю жизнь помнить только его! На каком маршруте ты работал? Я их найду!

-Димон, уймись. Прошло уже два года. Извлеки лучше урок для себя. А еще лучше, просто живи и не думай об этом. Иди в армию, поступай в летное, мы тебе постараемся помочь, а про секс... Про секс не думай постоянно. Встретишь и ты своего Лёню, и будете жить, как все люди, с одной маленькой поправочкой, касающейся только вас двоих. Если, конечно, никто не выследит вас с биноклем под окном и не полезет в постель третьим. Давай еще по одной. У нас там осталось?

-Как раз по одной, — ответил Дима, — Но... Ты на станции еще возьмешь?

-Димка, смотри, хроником не стань, — улыбнулся Виктор, — Тогда про летное забудь. Там, знаешь, какое здоровье нужно? А ты еще свой неокрепший растущий организм спиртуешь.

-Это ж не спирт, — тоже улыбнулся Дима.

-Да ты уже, небось, и спирт пробовал?

-Спирт — нет, а водяру доводилось, — признался Дима, — Мы с Саньком, дружбан мой, тогда так нап..дюрились, я его еле до дома доволок, хотя и сам был...

Дима заулыбался, очевидно, вспомнив что-то.

-Сколько ж лет-то тебе было? — поинтересовался Виктор.

-А х.. его знает... Тринадцать, наверное. Мы тоже с ним на речку поехали, а там пацаны, чуть постарше нас, портвейн бухали. Ну, мы посмотрели на них, и тоже захотелось. Пошли в магазин, попросили мужика нам взять, а тот по пьяни не врубился, водку вынес. Чё делать-то? Начали ее х...чить. Сначала ничего, а потом так по шарам дало... До станции не дошли, завалились в кусты, продрыхли до вечера. Санек потом еще в электричке блевал...

Виктор слушал омерзительную правду и ему хотелось отхлестать по еще пухлым губам несчастного оболтуса, не нужного собственной матери, но затронувшего что-то в его сердце.

-Чё ты, Витек? — запнулся Дима, поймав его взгляд, — Обижаешься, что я опять матом ругаюсь?

Он допил последнее пиво, и впервые за все время их знакомства, расхохотался в голос, далеко запрокидывая назад свою голову с длинными вьющимися волосами:

-Бл...ь, ну можно я буду ругаться? Е..ный по голове... Мне просто по кайфу... Мудаки все, мудаки! — заорал он нараспев во весь голос.

-Ну, ты даешь, будущий летчик, — невольно улыбнулся Виктор, обнимая его за плечи и зажимая ладонью рот.

-Мудаки все, мудаки! — опять закричал Дима, оторвав руками его ладонь ото рта.

Виктор встряхнул его, и прижав к себе, заглянул в ставшие вдруг лукавыми и добрыми одновременно, всегда цинично-насмешливые глаза:

-Пошли на станцию.

-На какую? Пиз..юки сортировочные?

-Ново-е...уново. Вставай.

-Пи..ец! — опять восторженно расхохотался Дима, — Мне так по кайфу никогда не было. Я сам не знаю, чё со мной сегодня... Я тоже не такой... И пошли все на х... На х...! На х...!!! Я, как ты...

-Пошли, — перебил Виктор, поднимаясь — Кончай материться и орать.

-Ну, ща... Поссать-то дай, — проговорил Дима, поднимаясь, расстегивая и спуская до колен джинсы.

-Только прелести мне свои не показывай, я уже на речке видел, — ответил Виктор, встав к нему спиной за той же надобностью.

-Витёк, ну неужели ты такой непробиваемый? Тебе пацана молодого не хочется поиметь? Ну, не бывает же так!

-Делай свое дело и пошли, — спокойно сказал Виктор, застегивая джинсы и трогаясь в сторону железнодорожной ветки.

По дороге Дима продолжал дурачиться, материться, нести глупости, но Виктор терпел, понимая, что это своеобразный выход наружу радостного состояния его души, за неимением других форм воплощения.

Когда показались дома поселка с проходящей за ними линией железной дороги, Дима умолк.

-Это какая дорога? — спросил он.

-Киевская.

-Тогда мне до Матвеевской, а тебе?

-До вокзала.

Они долго ждали электричку, и когда она, наконец, пришла, веселье уже кончилось.

-Димон, — серьезно обратился Виктор, когда они ехали в полупустом вагоне, — Я не знаю, должен ли я это говорить тебе, но мне очень тяжело сейчас.

-Почему? — вскинул на него внимательный взгляд Дима.

-Я написал Лёне о нашей первой встрече. Все рассказал. Что ты выследил нас... И вообще — все, как есть. В том числе, что мы ездили с тобой на речку...

-И как я приставал к тебе в электричке? — резко спросил Дима.

-Нет. Это ты сам расскажешь, если сочтешь нужным, а если нет, все умрет между нами. Дело не в этом. Он подумал, наверное, про нас...

-Я все понял. Дай мне его телефон.

-Он уже неделю не включает телефон и не выходит в чат. Я пробиваю несколько раз в день.

-Дай телефон, я дозвонюсь!— воскликнул Дима так, что немногочисленные пассажиры повернули на них головы.

-Не кричи, — попросил Виктор, — Я хотел тебя попросить только об одном. Когда вы встретитесь, расскажи все, как есть.

-Да я...— хотел что-то сказать Дима.

-Это все, — твердо перебил Виктор, — Это самое большее, что ты можешь сделать. На все остальное воля Божья.

-Ты еще и в Бога веришь?

-Не обращай внимания, — отвел глаза Виктор, — Это к слову. Сделаешь?

Вместо ответа тот протянул руку, и Виктор ощутил крепкое рукопожатие.

-Не сомневайся во мне, — твердо сказал Дима.

'Матвеевское, следующая станция Москва сортировочная', — послышалось из динамика.

Дима встал с места.

-Он уволился из школы? — спросил он.

-Нет. Он в отпуске.

-Не сомневайся во мне, — повторил Дима и бегом бросился к выходу, поскольку электричка уже зашипела, выпуская из дверей сжатый воздух.

Когда Виктор ужинал, вспоминая прошедший день, мобильник заиграл марш Мендельсона. Он не поверил своим ушам.

-Але, — выдохнул он в трубку.

-Вил? Вил, прости меня, если сможешь. У меня срыв был... Crazy... Я вообразил себе невесть что. Пойми, я очень боюсь потерять тебя...

Лёня говорил еще что-то, но Виктор не слышал. Он слышал только лишь голос и готов был слушать его бесконечно.

-Вил, как ты? Что у тебя? Расскажи...

-Успокоился? — улыбнулся Виктор, — У меня огромная радость сегодня, как на небесах о кающемся грешнике.

-Какая радость?

-Такая, что слышу тебя, и что ты все понял.

-Прости, Вил, — в голосе Лени послышались слезы.

-Малыш, разве я могу на тебя сердиться? — Виктор почувствовал, что у него тоже слегка повлажнели глаза.

-Вил, правда, не сердишься?

-Рассержусь, если ты не перестанешь плакать.

-Когда ты мне не ответил, я подумал...

-Как — не ответил? Ты звонишь не первый раз?

-Третий. Ты разве не слышал?

-Извини, я уходил из дома и не захватил телефон.

-А где ты был?

-Пил пиво с Евстроповым, — как можно спокойнее сказал Виктор, — И по-моему, мне удалось, наконец, внести ясность. По крайней мере, мне показалось, что он все понял.

В трубке стояла тишина.

-Он тебе сам все расскажет, когда вернется, — продолжал Виктор, — Я не хочу тебе врать и что-то скрывать. Я хочу, чтобы ты мне верил.

-Я верю тебе, — наконец, тихо ответил Леня.

-Он сказал, что ты единственный учитель, которого он будет помнить всю жизнь, и вообще, только о тебе я услышал такое, что говорит о его способности пожертвовать собой ради другого. В остальном — это отброс. Он напрашивался домой поиграть на компьютере, но я сказал, что это возможно только после твоего возвращения и с твоего согласия.

-Как он это воспринял? — в голосе Лени возник слабый интерес.

-Обиделся, но потом отошел. Прости, я тоже crazy, но мне показалось, что он мог бы быть у нас за сына, или за младшего брата... Ладно, глупости говорю.

-Да нет, это нормально. У нас много говорится об этом последнее время. Можно ли гей парам усыновлять детей? Но Евстропов? Чем он тебя покорил?

-Другой бы на моем месте сразу же послал его, — согласился Виктор, — Но, сам не знаю... Он естественный — такой, как есть. Хочет летчиком быть, поможем ему?

-Как?

-Не знаю... Просто, хотя бы, будем поддерживать его. Он не нужен даже собственной матери... Пропадет ведь.

-Ладно, хватит про Евстропова, как ты сам?

Они проболтали почти час, забыв, что их разделяет океан и каждая минута стоит немалых денег. Голос Лёни потеплел, и Виктор успокоился.

-Да, совсем забыл, я прилетаю тридцатого. Это воскресенье. Встретишь?

-Говори номер рейса, — Виктор почти подпрыгнул от радости.

Они тепло попрощались, и Виктор уснул сном ребенка, едва дотронувшись головой до подушки.

13.

Самолет приземлился вовремя. Виктор приехал за час, и каждая минута ожидания казалась ему вечностью. Накануне он обрадовал по телефону Диму. Тот вызвался поехать с ним в аэропорт, но Виктор попросил его этого не делать.

-Лёня ждет одного меня. Если мы приедем вместе, это вряд ли будет для него приятной неожиданностью, — объяснил Виктор, — Позвони потом, поздравь с возвращением. Я ему все рассказал про нас, и вроде он поверил...

-Ладно, обойдусь, — в своей манере ответил Дима и дал отбой.

Наконец, из-за открывшихся дверей зала прилета, показался Лёня. Пребывание в Америке явно пошло ему на пользу. Он стал, как показалось Виктору, еще красивей и уверенней в себе. Он шагнул вперед, и на глазах всей толпы встречающих, они заключили друг друга в объятия. Им было все равно, как они выглядели со стороны и что о них думали окружающие — радость встречи затмевала все. И по дороге, в такси, не могли наговориться, незаметно от водителя, держа друг друга за руки.

Вот и дом. Они поднялись в лифте, и едва войдя в квартиру, повалились на диван. Виктор обнимал любимое тело, ощущал привычный запах, целовал знакомые губы и не мог поверить, что все это вернулось. Потом разбирали чемодан. Леня не мог обойти его вниманием и притащил в подарок целый гардероб.

-Спасибо, Малыш, — растроганно сказал Виктор, — Мне никто в жизни не делал столько подарков, сколько ты...

-Да что подарки, — улыбнулся Лёня, — Главное — мы снова вместе.

Едва они сели ужинать, как раздался телефонный звонок.

-Подними трубку, это, наверное, Евстропов, — сказал Виктор.

Лёня послушно направился к телефону.

-Да. Здравствуй... Спасибо, хорошо... Только что... Когда? Сейчас? — Лёня прикрыл трубку и вопросительно посмотрел на Виктора.

-Приглашай, если не против, — пожал плечами он.

Виктору вдруг и самому захотелось, чтобы его радость разделил своим присутствием Дима.

-Приезжай, адрес ты знаешь, — ответил Лёня и положил трубку, внимательно посмотрев на Виктора.

-Пусть посидит с нами, — сказал Виктор, — Он же тебя так ждал...

-Вил, я ревную, — сказал Лёня с улыбкой, но в глазах загорелся слабый огонек душевной скорби.

-А кто мне его поставил? — весело спросил Виктор, хватая его за горло, — Кто мальчика соблазнил?

Лёня принял игру, и они опять оказались на диване.

-Малыш, скажи откровенно, — спросил Виктор, когда они уже лежали обнаженные и расслабленные, — Тебе хотелось возвращаться?

-Откровенно? — переспросил Лёня.

-Да.

-Если откровенно, то если бы не ты и не тетя Тата... — начал Лёня и не договорил.

-Спасибо, я тебя понял.

-Прости, но, наверное, все действительно познается в сравнении. В прошлый приезд я летел сюда, как на крыльях — я возвращался на родину. А сейчас, пожив два года... Я склоняюсь к мысли, что родина, это не там, где ты родился, а там, где тебе все действительно по-настоящему родное. Где ты чувствуешь, что это все твое — и окружающее, и люди, и весь уклад жизни.

-А как с родителями, наладилось?

-Отец все комплексует, а мама, кажется, смирилась. О тебе много расспрашивала.

-Фото мое ей показал?

-Да. Сказала — видно, что серьезный человек. По-моему, тетя Тата большую роль сыграла, она от тебя без ума.

-Так уж и без ума? — усмехнулся Виктор.

-Особенно, после того, как ты с ней на кладбище съездил. Она чувствует и очень ценит добро. Они с мамой после этого, наверное, полчаса по телефону проговорили...

Их беседу нарушил звонок в дверь.

-Наше чудо идет, — сказал Виктор, вставая и натягивая подаренные Лёней шорты.

В прихожую они вышли вдвоем, но дверь открыл Лёня. На пороге стоял Дима, переминаясь с ноги на ногу и пряча глаза. Лишь короткие взгляды, которые он без конца вскидывал на Лёню, выдавали его радость.

-Здравствуйте, Леонид Васильевич.

-Здравствуй, Евстропов, — Лёня протянул ему руку.

-Проходи, Димон, привет, — пригласил Виктор, — Чувствуй себя, как дома.

-Как дома, не надо, — покачал головой тот.

-Ну, как на речке. Садись за стол, угощайся. Прости, пива не взяли...

-Я могу сходить, — вызвался Дима.

-Не надо, наливай шампанское.

Виктор поставил перед ним чистую тарелку и бокал. Он не узнавал его. Куда девался отчаянный хулиган? За столом сидел скромный мальчик, поджав ноги в рваных носках и едва поднимая взгляд от пустой тарелки.

-Ну вот, теперь все собрались, — сказал Виктор, — Давайте дружно выпьем за Леонида Васильевича. За то, что он снова с нами и чтобы мы его никогда больше не теряли надолго. А еще лучше — вообще.

Они сомкнули бокалы.

-За ножку держи, — шепнул Виктор Диме, видя, что тот не умеет с ним обращаться.

Дима бросил на него острый взгляд, и Виктор открыл для себя, что он, оказывается, умеет краснеть.

-Как дела, Евстропов? — спросил Лёня, — Поступил куда-нибудь?

Тот покраснел еще больше.

-Да нет, — отрывисто ответил он, — Меня в армию осенью забрать должны.

-Зря год потерял, надо было попробовать, — сказал Лёня с назидательными нотками в голосе.

-Он в летное решил поступать, как из армии придет, — ответил за него Виктор, — Он на верном пути, там армейская закалка приветствуется.

Дима посмотрел на него исподлобья, но ничего не сказал.

-Ну что ж, это похвально, — сказал Лёня, — Каждый должен заниматься в жизни своим делом. Давай, за твои успехи...

Виктор налил всем шампанского.

-Дим, ты расслабься, — хлопнул его по плечу Виктор, когда они выпили, — Леонид Васильевич больше не твой учитель, ты наш гость и мы тебе рады.

Дима заерзал, ковыряя вилкой в тарелке, а потом, вскинув голову и как бы сбрасывая с себя какую-то тяжесть, сказал:

-Да, блин, у вас тут все чисто, красиво...

Прозвучало это так искренне и наивно, что Виктор с Леней невольно рассмеялись, а на Виктора опять накатила волна симпатии к Диме.

"Бедный пацан, — подумал он, — Он, наверное, никогда за нормальным столом не сидел и слаще морковки ничего не пробовал..."

-Димон, ты чудо! — воскликнул он, коротко обняв и тряхнув его за плечи.

Дима тоже смущенно улыбнулся.

-Ты бы видел, какой он веселый был в лесу, — сказал Виктор Лёне, — Песни пел...

-Какие песни? — вскинулся Дима.

-Я таких не знаю, ты слова обещал списать. Про мудаков там что-то...

-Да, Евстропов, — сказал Лёня, — А в классе ты тихий был...

-Не зря говорят: в тихом омуте черти водятся, — заметил Виктор, — Ты бы еще видел, что он в электричке вытворял. Каскадер настоящий.

-Да ладно, — опять смущенно улыбнулся Дима.

Напряжение исчезло. Виктор рассказал про их путешествие на речку, избегая щекотливых подробностей, а Леня стал рассказывать про свою поездку. Закончилось шампанское, а за окном начало смеркаться. Все трое заметно расслабились, и все чаще между Лёней и Виктором стали проскальзывать откровенные жесты. Их уже давно тянуло на близость, но сдерживало присутствие Димы. Похоже, он почувствовал это и опять стал прятать глаза.

-Ну, что? — сказал, наконец, Лёня, — Пойдемте, прогуляемся перед сном? Евстропова заодно проводим,

Виктор неопределенно пожал плечами, Дима молчал, и за столом возникла затянувшаяся пауза.

-Что молчишь, Евстропов? — спросил Лёня.

-Да ладно, трахайтесь, — с горечью в голосе сказал Дима и встал из-за стола.

Виктор заметил, как в его тарелку упала слеза.

-Дима, — окликнул его Виктор.

-Евстропов, — позвал Лёня, но тот вышел в коридор и сунул ноги в кроссовки.

-Счастливо вам, — сказал он не оборачиваясь и вышел.

Дверь захлопнулась. Они переглянулись, и Виктор опустил голову:

-Обидели мы его...

-А что было делать? С собой оставлять?

-Об этом речь не идет. Но, понимаешь...— Виктор замялся,— Ты бы был с ним попроще. А то все поучаешь. И это — Евстропов, Евстропов, как в школе. У него имя есть.

-А ты прикипел к нему, — пристально глядя в глаза Виктору, сказал Лёня.

-Неужели ты все-таки думаешь...

-Я не про это. Из тебя бы отец хороший получился. Моя позиция в отношении усыновления детей гей парами определилась.

-Это все неоднозначно, — серьезно ответил Виктор, — но, по крайней мере, что такой ребенок будет в семье желанным, бесспорно.

-Ладно, Вил, пойдем спать, — сказал Лёня, — Утро вечера мудренее.

Заниматься чем-то еще желание пропало у обоих.

Наутро отправились каждый по своим делам: Виктор на работу, а Лёня в школу. До конца каникул был еще месяц, но отпуск подошел к концу. Когда Виктор вернулся, Лёня уже был дома.

-Ну, как? Не скучал на работе? — спросил Виктор.

-Да нет, нашлось чем заняться, — поморщился тот, — Это не главное. Я хочу тебе кое-что показать.

Лёня притянул ему вскрытый почтовый конверт. На конверте стоял адрес школы, а графе: "Кому" корявым тинейджерским почерком было выведено: "Рудину Леониду Васильевичу лично в руки" и приписка помельче, сделанная, очевидно, позже: "Очень важно".

-Евстропов? — спросил Виктор.

-А кто же еще?

-Значит, он все-таки сделал это...

-Что ты имеешь в виду?

-Понимаешь, прости, но когда ты пропал, я рассказал ему о своих предположениях, с чем это связано. Он начал требовать твой номер телефона, убеждая, что все объяснит. Я, конечно, не дал и попросил ничего не предпринимать, но он все-таки, судя по всему, сделал это таким образом.

-Тогда понятно, о чем он пишет, — сказал Лёня, — И почему он был сам на себя не похож здесь. Вил, я должен попросить у тебя прощения.

Виктор недоуменно посмотрел на него.

-Как на духу, у меня все-таки оставались сомнения относительно тебя и Евстро... И Димы. Но прочитав это...

Лёня махнул рукой и отвернулся:

-Прочти сам.

Виктор углубился в чтение. Он читал, а в сознании возникали то наглые насмешливые глаза, то издевательские реплики, то Димино безудержное веселье в лесу, то его рваные носки, то омерзительная правда, с восторгом звучащая из его уст... И все это на фоне корявых строк на вырванном из школьной тетради листке, содержащих в себе крик его человеческой души. Если бы не примитивность изложения и не грамматические ошибки, Виктору не поверилось бы, что это писал он. А от той искренности, с какой он буквально умолял Лёню поверить Виктору, у него повлажнели глаза. Не поверить было невозможно.

Виктор сложил письмо и засунул обратно в конверт:

-Сохрани на память.

-Я понял только одно: я учил его целый год и не знал, — сказал Лёня.

-Это, конечно, был порыв, но после тех откровений и хамства, что я от него наслушался, трудно поверить, что он способен на такие чувства.

-Что будем с ним делать?

-А что ты предлагаешь? Что мы вообще можем для него сделать, кроме, разве что, не отталкивать? В постель к нам, по крайней мере, он уже не просится.

-Мне кажется, что он вообще больше не придет, — сказал Лёня, — Жаль, что мы так расстались...

Но Дима пришел. И произошло это самым неожиданным образом. Целый месяц он действительно не давал о себе знать, но однажды поздно вечером раздался звонок в дверь.

-Кто бы это мог быть? — недоуменно произнес Виктор, направляясь в прихожую.

На пороге стоял Дима и исподлобья смотрел на него.

-Привет. Какими судьбами? — удивленно спросил Виктор.

Из комнаты выглянул Лёня.

-Здрасьте, — кивнул ему Дима.

-Здравствуй. Что привело тебя к нам в столь поздний час? — спросил он, выходя в прихожую.

-Леонид Васильевич... Мужики, можно у вас переночевать? — огорошил их вопросом Дима, серьезно глядя своими черными глазами то на одного, то на другого, — Честно, меня мать из дома выгнала.

Виктор с Лёней переглянулись.

-Вы мне не верите? — спросил Дима, и в его голосе послышались нотки отчаяния.

-Разувайся, проходи, — сказал Виктор.

Дима, не расшнуровывая, скинул, упираясь ногой в задник, кроссовки, повесил на вешалку ветровку, и сверкая пятками сквозь рваные носки, прошел на кухню.

-Ну, садись, рассказывай, как ты дошел до жизни такой? — спросил Виктор.

-Чего рассказывать? — угрюмо проговорил Дима, смотря перед собой, — Застукала она меня с пацаном. Мы даже одеться не успели. Принесло ее с хахалем не вовремя.

-Ты привел парня прямо домой? — спросил Виктор.

-Ну, а что? Ее никогда в это время не бывает, а тут...

-Горе ты луковое, — сказал Виктор, с сочувствием смотря на Диму.

-Хахаль драться полез, — продолжал тот, — Мать орет, соседи повыглянули. Я больше вообще туда не покажусь.

Лёня слушал, и в глазах у него застыли горечь и недоумение:

-Средневековье какое-то, — сказал он, обращаясь к Виктору, — Я все могу понять, но чтобы так реагировать? Как ей самой-то будет потом там жить?

-У нас и не после такого живут, и как ни в чем ни бывало, бельмами моргают, — ответил Виктор и обратился к Диме, — Что за парень-то? Знакомый?

-Да нет, по объяве, — поморщился тот.

-И незнакомого сразу домой тащишь?

-А куда? У него тоже с местом проблемы.

-Бить тебя некому, Димка, — вздохнул Виктор, — Марш в ванную! И постирай с себя все до последней нитки. Ходишь грязный, как босяк...

-Я не умею, — как-то совсем по-детски ответил тот.

-Стиралку включать не умеешь? Пошли, научу...

Когда в ванной зашумела вода, Виктор с Лёней вернулись на кухню.

-Оставим его? — спросил Виктор.

-Ну, не на вокзал же ему идти, — пожал плечами Лёня, — Странно, однако, все это. Мать выгоняет на ночь глядя из дома почти несовершеннолетнего сына. У нас...

-Малыш, я уже говорил, что у вас — не у нас.

-Ну, а как дальше? Он все время будет у нас жить?

-Посмотрим. Не знаю как тебе, а мне его жалко.

-Мне тоже, но ведь это может иметь для нас непредсказуемые последствия.

-Я думаю, все не так страшно. На него положиться можно, а ты, в конце концов, пусть бывший, но его любимый учитель. В том, что он прибежал к тебе, ничего из ряда вон выходящего нет.

-Но, по закону...

-Здесь живут не по закону, а по понятиям, как ты сам имел возможность только что убедиться.

Виктор поднялся и начал разогревать ужин. Скоро шум воды в ванной прекратился, и на пороге появился Дима с повязанным на бедрах полотенцем.

-Слушай, подарим ему что-нибудь из шмотья, — предложил Виктор, — Не обидишься, если поделюсь твоими подарками? А то я его только в одном прикиде и вижу.

-И для него найдется, не переживай, — улыбнулся Лёня, — Пошли, Дим. Мы с Вилом хотим, чтобы ты был у нас красивым.

-Да не надо, Леонид Васильевич, — запротестовал тот.

-Иди, — подтолкнул его Виктор, — Лёня из тебя денди сделает, он может...

Пока он накрывал на стол, чудо перевоплощения свершилось. Дима возник в кухне в светлой футболке с надписью Hollywood и темно-серых слаксах, из-под которых выглядывали белые носки. Его вьющиеся, еще влажные волосы были тщательно зачесаны, а тело источало приятный запах дезодоранта.

-И не узнать, — улыбнулся Виктор, — Стрижечку ему интимную сделал?

-Нельзя, возбудится, — с улыбкой ответил Лёня.

Дима тоже улыбался, но смотрел в пол, и было непонятно, отчего у него горели щеки — то ли от горячего душа, то ли от смущения.

-Садись, хавай, — придвинул Виктор ему тарелку с пловом, — Пива только не купили. Предупреждай в следующий раз.

-Спасибо, — сказал Дима, и усевшись за стол, стал поглощать угощение.

-Давай, подложу, — предложил Виктор, заметив, что тот изрядно проголодался, и невзирая на протестующее мычание с набитым ртом, добавил еще две ложки, — Первый раз вижу, как он ест. А то только пиво сосет и курит.

Леня улыбнулся. Дима посмотрел на него, и его губы тоже тронула несмелая улыбка.

-Когда шляться перестанешь? — спросил Виктор.

-Так хочется же, — чуть смущенно ответил Дима.

-Перехочется. Вспоминай, что сегодня было, и не захочется. Делом займись.

-Так мне в армию со дня на день...

-Ну, да. А пока не загребли, надо оттянуться. Кайф словил — день прожит не зря. Так ты, кажется, говорил?

-Вы не волнуйтесь, — заговорил Дима, больше обращаясь к Лёне, — Она меня и раньше из дома выгоняла, еще совсем мелкого. Отойдет, и я вернусь. Мне только ночи две — три перекантоваться как-нибудь. Я было ломанулся к Шуме...

Дима запнулся.

-К Шуманскому, — подсказал Лёня, — Не смущайся, продолжай, я никому не скажу.

-Кто такой? — поинтересовался Виктор.

-Из их класса. Симпотный мальчик.

-Такой же шпаненок?

-Да нет. Тот, как они говорят, упакованный. Девчонки от него без ума, — пояснил Лёня и опять обратился к Диме, — Ну пошел ты к Шуманскому, и что?

-Ну, а у него родаки дома, на дачу не уехали. Так бы он меня пустил до понедельника...

-Ты же говорил, что больше никогда домой не вернешься, — напомнил Виктор, — Соседи и все такое.

-А куда денешься-то? — с горечью сказал Дима, — Скорее бы в армию...

-Пей чай, — Виктор забрал пустую тарелку, — и пойдем по Интернету полазаем. Узнаем, где на летчиков учат...

До поздней ночи они втроем просидели за компьютером, сначала просматривая нужные сайты и обсуждая условия учебы, потом лазая по блогам, а потом просто дурачась и выискивая различные приколы. Дима наконец-то привык и стал обращаться к ним по-свойски, перестав называть Лёню на вы.

-Димон, завтра суббота, но Лёне с утра на работу, — напомнил Виктор, когда стрелка перевалила за два часа.

-Да, конечно, — согласился тот, вставая, — Давайте спать.

-Мы с Лёней спим вместе, извини, — спокойно сказал Виктор, — Тебе постелим на диване. Не обидишься?

-Да ладно, трахайтесь, — улыбнулся Дима, — Дай мне две подушки, я сверху на ухо положу, чтоб не слышать, как дома делаю.

-Не будем мы трахаться, спи спокойно, — заверил Виктор.

Они стали раздеваться, и Виктор заметил на Диме подаренные Лёней такие же, как у них, белые трусы.

-Нашего полку прибыло, — улыбнулся он, — Еще один голубой брат? Будешь нашим братом, Димка?

-Буду, — искренне улыбнулся Дима, — Вы не обращайте на меня внимания, трахайтесь, я тоже кого-нибудь найду. Всех пидоров от Москвы до Ашхабада раком не переставишь, а вот братьев... Только, чтоб по-настоящему...

На последних словах его голос дрогнул.

-Я рад, что ты понял, что дороже — сказал Виктор.

Он погасил свет и в комнате воцарилась темнота.

-Спокойной ночи, брателло, — сказал Виктор.

-Спокойной ночи, — отозвался Дима.

-Спокойной ночи, — тихо произнес Лёня.

Когда утром звякнул будильник и Виктор с Лёней поднялись с постели, Дима еще продолжал крепко спать. Они вдвоем подошли к дивану.

Одеяло сползло. Дима лежал на животе вытянув одну ногу, а другую согнув в коленке. Правая рука его свисала с дивана, а лицо с закрытыми глазами имело младенческое выражение.

-Хочется, как котенка, приласкать, — прошептал Лёня.

-Этот котенок царапается и кусается, — улыбнулся Виктор, — Пошли, пусть ребенок спит...

Они вышли, прикрыв за собой дверь. Виктор вставал вместе с Лёней и по субботам, когда ему не надо было на работу, чтобы позавтракать вместе. Просто, после ухода Лёни, он ложился опять в постель и досыпал то, что недоспал за неделю.

-Что будем делать вечером? — спросил Виктор, когда они сидели за столом, — Может, сходим куда все втроем?

-Я не против, только — куда?

-Вот и я думаю. В театр, в музей ему не интересно, на природу — уже было, в кино — банально...

-Просто погулять по городу, — предложил Лёня, — где-нибудь в интересном месте.

-Боюсь, что интересные места у нас с ним тоже разные. Не идти же в гей клуб?

-Ну, а ни Луна-парков, ни Диснейлендов здесь нет...

-Слушай, — осенило Виктора, — Поедем на ВДНХ? Там, кажется, есть какая-то убогая пародия — аттракционы и все такое.

-Пожалуй, — согласился Лёня, — А потом в кафе где-нибудь посидим...

Лёня ушел, а Виктор лег в постель. Однако заснуть опять ему не удалось, поскольку очень скоро Дима зашевелился на своем диване.

Виктор поднял голову:

-С добрым утром.

-С добрым, — на заспанном лице Димы отразилась улыбка.

-Будем вставать или еще поваляемся?

-Повалялся бы, если б вместе, — подмигнул тот, сладко потягиваясь.

-Наглец, — усмехнувшись, ответил Виктор.

-А куда мне утренний стояк девать?

Он вылез из-под одеяла и подошел к лежащему на постели Виктору. Трусы на нем оттопыривались:

-Глянь, какой... — Дима слегка прогнулся.

-Иди в душ, — улыбнулся Виктор, — Смочишь, пройдет.

-Эх, Витек, — вздохнул Дима, — Неужели можно так любить друг друга, в натуре, чтобы больше ни с кем никогда...

-Марш в ванную! — прикрикнул Виктор.

-Да иду, иду...

Дима пошел, но у самой двери все-таки повернулся, и оттянув резинку, показал член, подмигнув и причмокнув губами:

-Пойду вздрочну...

-Хулиган, — улыбнулся Виктор, вставая с постели, — Педерастик маленький... Марш! Я больше на тебя не смотрю.

Дима удалился в ванную, а Виктор опять стал разогревать завтрак.

-Какие планы на вечер? — поинтересовался он, когда Дима появился на кухне.

-Еще не знаю. А у вас?

-Можем все вместе сходить куда-нибудь...

-Гоу шашлыки жарить.

-Можно, — согласился Виктор, — А в парке не хочешь на аттракционах покататься?

-Тоже годится.

-Тогда приготовим обед, а вернется Лёня, покушаем и поедем.

-Ладно. Я пока полазаю по компу?

-Я думал, ты мне поможешь.

-Так я не умею готовить.

-Стирать не умеешь, готовить не умеешь. Как же ты жить собираешься?

-Так откуда? Кто меня учил?

-Ну, вот сейчас имеешь возможность научиться, а не тянет ведь?

-Не тянет, это точно, — нагловато улыбнулся Дима.

-Ну, а в магазин, хотя бы, сходишь?

-Это запросто. На пиво дашь?

-А если нет?— серьезно спросил Виктор.

-Все равно схожу, — ответил Дима, допивая кофе.— Говори, что купить?

-Одевайся, я напишу...

Отправив Диму в магазин, Виктор занялся уборкой квартиры. Это был его обычный распорядок дня в субботу — уборка, готовка, стирка до прихода Лёни, чтобы потом вместе использовать выходные. Едва он успел навести порядок в комнате и запустить стиральную машину, пришел из магазина Дима.

-Держи, — протянул он два тяжеленных пакета, — затрахался тащить...

-На всю неделю же... Пива взял?

-Как ты наказывал, по бутылке. Держи сдачу...

-Оставь на сигареты, — разрешил Виктор, унося продукты на кухню.

-Ух, ты! — донеслось из комнаты, — Красоту-то навел! Уссаться и не жить...

Дима разделся и появился на кухне в одних трусах:

-Я не смущаю вас, сэр, своими трусиками?

-Хватит прикалываться, охальник, — улыбнулся Виктор, — Раз тебе не интересно, как готовить, пойди и пропылесось все коврики, а потом лазай по инету. Будем считать, ты свой вклад в общее дело внес.

-Слушаюсь... Где пылесос?

-В шкафу, в прихожей.

Виктор начал готовить, а из комнаты донеслось гудение пылесоса...

К приходу Лёни все было закончено. Белье висело на веревках, квартира убрана, а стол накрыт к обеду. Они сидели на кухне, потягивая из бокалов пиво. Дима, как всегда, при этом курил.

-Нормально так жить, — мечтательно проговорил он, выпустив длинную струю дыма, — Все чисто, красиво, жратвы навалом... Можно, я с вами все время жить буду?

-Мы же приняли тебя в семью, — пожал плечами Виктор, — Только вноси свою лепту, чтобы так было.

-Я ж не работаю нигде.

-Я не про деньги говорю. Делать что-то ты же можешь?

-Я ж делаю, что ты говоришь...

В прихожей раздался звонок.

-Иди, открой, это Лёня, — сказал Виктор.

-Не говори, что я к тебе приставал, — попросил Дима, выходя из кухни.

Едва сели обедать, как задребезжал исцарапанный, разбитый и заклеенный скотчем мобильник Димы.

-Да, — заговорил он, — Во сколько? Ну... Ну, я врубился... Ну, иду... Где?... Я буду, заметано.

Дима отключил телефон и тоскливо посмотрел на Виктора с Лёней.

-Это Шума, — сказал он, — На дискотеку зовет...

-Зовет — иди, какие проблемы? — сказал Виктор.

-Ну, мы же собирались...

-Завтра сходим, не переживай, — успокоил Лёня.

-Правда, мужики, не обидитесь?

-Иди, — подтвердил Виктор, — Допоздна?

-Не, вы что? — протянул он, — У Шумы такие родаки, полный финиш. Ну, ты же знаешь, наверное, Лёнь? Они его только до одиннадцати из дома отпускают.

Лёня понимающе кивнул:

-Значит, ждем тебя к одиннадцати. Веди себя там прилично.

-Лёнь, мужики, а можно я в вашем прикиде пойду? — попросил Дима.

-Чудной ты, мы же тебе его подарили, это твое, — засмеялся Лёня.

-Тогда, Лёнь, сделай мне, как вчера.

-Что, как вчера? — не понял Лёня.

-Ну, прическу, побрызгай на меня...

Виктор с Лёней невольно рассмеялись.

-Брызгать я на тебя не буду, не проси, — сквозь смех проговорил Лёня, — А в остальном подготовим.

Из дома вышли все вместе. Перед уходом Лёня исправил последнюю деталь в облике Димы, подарив ему свои кроссовки, поскольку рваные и растоптанные Димины, смотрелись грязным пятном и портили всю картину.

-Глянь на нашего Гавроша, — сказал Виктор, — Как меняет одежда.

-Он сам весь светится, а это меняет еще больше, — заметил Лёня.

-Как ты меня назвал? — спросил Дима.

-Гаврош, — ответил Виктор — Ты не знаешь, кто это такой?

-Вил, откуда ему это знать? — поморщился Лёня, — Будем звать его Гаврошем?

-Скажите сначала, что это такое? — не унимался тот, — А то, вы назовете... Типа педерастик маленький.

Виктор с Лёней рассмеялись.

-Гаврош — герой романа Гюго, это писатель французский, — пояснил Лёня, — Он был парижским беспризорником и помогал коммунарам. Был очень добрым мальчишкой, но в нем много было наносного, чего он набрался на улице. Мы с Вилом видим в тебе то же самое.

-Зовите, — слегка смущенно отозвался Дима, — А Вил что такое?

-От Вилсона — желанный сын, — ответил Виктор.

-Годится, — согласился Дима, — Только Лёню я малышом звать не могу...

Они опять засмеялись.

-А как Леонид по-американски? — спросил Дима.

-Лео, лев, — ответил Лёня.

-Не то, — потряс головой Дима, — а Алекс?

-Защитник.

-Вот. Я буду звать тебя Алекс...

-Ален лучше, — возразил Виктор, — Только по-моему, это французское?

-Есть и американское, — сказал Лёня, — Аллен или Аллан — красивый.

-Принимается, Гаврош? — улыбнулся Виктор, — Ты же не станешь отрицать, что Лёня из нас самый красивый?

-Заметано, — согласился Дима.

Они посадили его в автобус и отправились гулять в лес. Вернулись уже затемно и сели ужинать, не дожидаясь возвращения Димы.

-Мне Егор прислал запись своего нового спектакля, — сказал Лёня, — Он там танцует главную партию. Это интересно, балетмейстер заражен авангардизмом. Не хочешь посмотреть, пока Гавроша нет?

-Давай, — охотно согласился Виктор.

Просмотр диска затянулся. Лёня горячо комментировал изыски режиссера, и они забыли о времени.

-Кстати, сколько сейчас? — спохватился Виктор, когда они вышли на кухню попить чаю.

-Первый час ночи. Двадцать пять минут, — ответил Лёня, взглянув на свой мобильник.

-Где же наш Гаврош? — уставился на него Виктор.

Лёня отвел глаза.

-Ты знаешь, Вил, — заговорил он, — Я к нему отношусь с симпатией, но не разделяю твоего оптимизма. Поддержать в трудную минуту — принять, накормить, одеть, сам Бог велел, хотя в Америке... Ладно, я сейчас не об этом. Но вот так, сходу называть братом совершенно чуждого нам человека? Прости, ты меня удивил. Я еще вчера хотел тебе об этом сказать. Такими вещами не шутят. Ты поступил очень легкомысленно. И если бы не его письмо, я бы, наверное, подумал, что вас связывает нечто другое. Прости за откровенность.

-Ты не прав, Малыш, — тихо сказал Виктор после небольшой паузы, — Вернее, ты прав, что не следовало этого делать так поспешно, но в том, что он нам совершенно чуждый, я не соглашусь. Ты же читал письмо, а я имел возможность послушать его откровения, когда в нем говорило то, что в нем самом, а не привнесено жизнью. Когда он это нес, сам себя не контролируя...

-Будучи нетрезвым, — вставил Лёня.

-Да. Будучи нетрезвым, — подтвердил Виктор, — А в такие моменты люди и раскрывают свою суть. Правда в то, что до этого можно будет достучаться, мне и самому верится все меньше и меньше.

Они помолчали.

-Не будем делать скоропалительных выводов, — наконец, завершил Лёня, — В конце концов, он уже совершеннолетний и сам отвечает за свои поступки. Пошли спать.

Они легли, и Виктор уже успел задремать, когда его разбудил звонок в дверь. Он зажег бра над диваном и посмотрел на часы. Было десять минут третьего.

-Картина Репина Приплыли, — проговорил, тоже просыпаясь, Лёня.

Виктор надел халат, вышел в коридор и открыл дверь. На пороге, упираясь рукой в косяк и опустив голову, стоял Дима. Было достаточно лишь взглянуть, чтобы безошибочно определить, что он мертвецки пьян. Он с трудом поднял на Виктора мутный взгляд, отпустил руку и буквально повис у него на шее.

-Прости, бать, — еле выговорил он заплетающимся языком.

Виктор втащил его в прихожую и закрыл дверь. Дима икнул, отстранил его слабым жестом руки, прошел по стенке в ванную и нагнулся над унитазом. Виктор включил в ванной свет и закрыл дверь, чтобы не видеть ничего дальнейшего, но не слышать он не мог. Услышал и Лёня, поднявшийся с постели вслед за Виктором. Они прошли на кухню и молча сели, глядя каждый перед собой.

-И что? — спросил Лёня, поднимая на Виктора пристальный взгляд, — Ты готов терпеть такое каждый день в надежде до чего-то там достучаться?

Виктор молчал.

-Вил, прекращай эту бодягу, — поморщился Лёня, — Проспится завтра, и пусть катится на все четыре стороны. В конце концов, нас с тобой могут обвинить в чем угодно, а его благодарность налицо.

-Это живой человек, — проговорил Виктор, не поднимая взгляда.

-Человек? Пойди, посмотри на этого человека! — воскликнул Лёня, — Мы хотели ему устроить приятный вечер, ломали голову, куда пойти, чтобы ему было интересно, а стоило позвонить такому же подонку, и ему до нас не стало никакого дела. Он побежал к таким же, как сам, и так будет всегда, потому что каждый ищет общества по себе. А мы, если и нужны ему, то только лишь, как дойные коровы. Спустись на землю, Вил.

Виктор ничего не ответил, и на кухне повисла тишина. До Виктора не сразу дошло, что тишина воцарилась не только на кухне, но и во всей квартире. Он подошел и открыл дверь ванной. На полу, крепко обняв унитаз руками и согнутыми в коленках ногами, положа голову на сиденье, спал Дима. Унитаз был полон отторжениями его организма. Ими же был испачкан вокруг пол.

Виктор подошел и стал трясти его за плечи. Дима зашевелился, с трудом оторвал голову от унитаза и открыл глаза. Он посмотрел перед собой, а потом медленно поднял взгляд на Виктора.

-Бать, ничего, он чистый... — проговорил он и снова уронил голову.

-Лёня, помоги, — позвал Виктор, приоткрыв дверь.

Пришел Лёня, они вдвоем подняли его с пола, и раздев догола, положили в ванну. Виктор включил воду и запихнул всю снятую с Димы одежду в стиральную машину. Прежде, чем положить брюки, прощупал карманы, из которых извлек начатую пачку презервативов и сигареты с зажигалкой.

-Джентльменский набор, — прокомментировал он, кладя это на умывальник.

-Вил, прости, но я иду спать, — сказал Лёня и вышел.

Виктор включил машину и повернулся к Диме. Он включил душ, направив на его голову холодную воду. Дима поморщился и слегка застонал. Он поливал его, тер обильно политой шампунем мочалкой, а Дима то приоткрывал, то закрывал ничего не выражающие глаза.

'Почему, ну почему он такой? — мучительно думал Виктор, — Неужели Лёня прав, и достучаться до чего-то в нем невозможно?'

Он вспомнил письмо, которое невозможно было читать без слез, вспомнил его глаза, когда он говорил ему: 'Не сомневайся во мне'... Он поливал и мыл его, пока не звякнула за спиной стиральная машина.

Виктор вынул и развесил на просушку вещи, а потом вытащил из ванной их обладателя. Дима уже обрел способность передвигаться и почти самостоятельно дошел до дивана. Виктор уложил его, и прикрыв одеялом, вышел на кухню. По пути он зашел в ванную, смыл унитаз, убрал последствия с пола, тщательно вымыв после этого руки, и вытащил из лежащей на умывальнике пачки сигарету.

Не зажигая света, Виктор сел у окна и закурил, чего не делал уже, наверное, около десяти лет.

14.

-Как самочувствие? — спросил Виктор, когда на кухне появился замотанный одеялом вокруг пояса Дима.

Они с Леней уже закончили завтрак. Встали они молча, лишь пожелав друг другу доброго утра, и сейчас так же молча сидели за столом.

-Дай попить, — тихо попросил Дима.

Виктор достал из холодильника бутылку Фанты и поставил перед ним на стол. Дима дрожащими пальцами открыл пробку и припал к горлышку, судорожно глотая холодную газированную воду. Наконец, он отставил бутылку, рыгнул и сел за стол, опустив голову. На кухне воцарилось молчание. Виктор начал мыть посуду, а Леня безучастно смотрел в окно.

-Мужики, — послышался тихий голос Димы, — простите меня.

-Мы тебя прощаем, — сказал Виктор, — Но не знаю, как ты простишь себя сам, если в тебе осталось хоть что-то человеческое. Ты помнишь что-нибудь?

-Чего? — поднял голову Дима.

-Что было вчера?

-Ну, помню... Я еле в метро прорвался. Уже закрыто было. Потом от Южной пешком шел...

-А до этого?

-Чего — до этого? На дискотеке был...

-Где и с кем напился, помнишь? С кем трахался, помнишь?

Чем больше говорил Виктор, тем голос его становился громче и наполнялся гневом.

-С кем я трахался? — округлил глаза Дима, впервые увидев Виктора таким.

-Ты еще и врешь?!

-Почему, вру?

-Посмотри на свою мотню! — Виктор рванул с него одеяло, — Не трахался?! Может, сейчас скажешь, что и не напивался?! Не блевал?!

-Да чего ты? — растерянно заморгал Дима, — Чего ты орешь? Ну, так получилось. А чё, мне нельзя? Я чё, не человек, что ли?

-Боюсь, что у нас с тобой разные представления об этом понятии, — спокойно заговорил Виктор, твердо отчеканивая каждое слово, — Когда-то в электричке ты мне сказал, что я мудак. Я мудак, потому что потратился на дорогу, на угощение и не воспользовался тобой. Я мудак, потому что посочувствовал тебе и пришел на помощь в трудную минуту. У тебя не мудаки те, кто использует тебя, как кусок мяса, а потом ему нет дела до того, что с тобой. Не мудак тот, кто продаст и предаст тебя ради личной выгоды, у кого много денег, кто ловит кайф от жизни. Тебе насрать на нас, как на твою мать тем, кого ты называешь е..рями, а ей на тебя. И я не собираюсь тебя переубеждать — твоя жизнь и тебе расхлебывать все, что ты в ней наворотишь. Только здесь е..рей нет и не будет! В этом доме понятия и приоритеты другие, и будут другими всегда! И если это тебе не подходит, убирайся к тем, кого ты считаешь правильными и сильными! Выбирай сам, кто для тебя мудак, а кто человек!

Виктор уже кричал, и глаза его, устремленные на сидящего с опущенной головой Диму, сверкали гневом. Даже Лёня вскинул голову и пристально смотрел на него.

Когда Виктор замолчал, Дима встал, не поднимая головы, и не подобрав валяющегося на полу одеяла, ушел в комнату. С минуту стояла тишина, а потом до них донеслись рыдания.

-Сильно ты ему врезал, — нарушил молчание Лёня, — Я тебя никогда раньше таким не видел.

-Прости, сорвался, — тихо ответил Виктор.

-Да нет, по сути все правильно. Только бесполезно. Черного кобеля не отмоешь добела. Вот увидишь — поплачет, а потом опять все будет по-прежнему.

-С такими понятиями, Малыш, я не посоветовал бы тебе работать с детьми, — сказал Виктор, пристально глядя ему в глаза, — хоть ты и хороший преподаватель.

-Ну вот. И до меня дошло, — вздохнул Лёня.

-А он, между прочим, порывался найти тех, кто тебя чуть не убил, и рассчитаться за тебя.

-Ты... Ты ему все рассказал? Зачем?

-Ты помнишь, когда-то мы с тобой увидели по Интернету взорванный дом, а потом поехали туда? Вспомни свои чувства, когда тебе рассказывали и показывали, и когда ты увидел все своими глазами. Говорить можно много, но пока сам не испытаешь и не переживешь чего-то, это будет пустым сотрясением воздуха.

Рыдания становились все сильнее. Это была уже истерика. Они переглянулись. Виктор встал, налил в стакан холодной воды и пошел в комнату. Дима лежал на диване, зарывшись головой в подушки. Его плечи конвульсивно вздрагивали.

-Ну, ну, Димон, перестань...

Виктор сел на диван, и приподнял Диму. Лицо того было бледным и мокрым от слез.

-Ну успокойся, я погорячился, — сказал Виктор, прижав к себе его голову и гладя по волосам, — Тихо, тихо...

Дима постепенно стал затихать, сам крепко обняв его руками.

-На вот, хлебни, — Виктор поднес к его губам стакан с водой.

Дима выпил до дна, два раза судорожно вздохнул и задышал ровно.

-Полежи, приди в себя, а потом будем обедать — сказал Виктор.

Виктор попытался встать, но Дима продолжал прижимать его к себе.

-Не уходи, — прошептал он.

-Да не уйду я никуда. Лёнь, принеси его труселя из ванной, а то он у нас ходит, как Аполлон Бельведерский.

Лёня, усмехнувшись, выполнил просьбу, и Виктор натянул их на Диму.

-Все, Гаврош, отдыхай. Придешь в себя, приходи на кухню, — завершил он, вырвавшись, наконец, из Диминых объятий.

-Едем на ВДНХ? — спросил Виктор Лёню, ставя на плиту обед.

-Может, вам лучше поехать вдвоем? — отведя глаза, вопросом на вопрос ответил тот.

Виктор внимательно посмотрел на него.

-Я так и знал...— тихо проговорил он.

Лёня молчал.

-Малыш, неужели все, что было и есть между нами, так мало стоит, чтобы ушло только из-за того, что мне еще кто-то стал небезразличен, кроме тебя? Тебе обидно, но прости меня! И его прости. Пусть ты не хочешь или не можешь разделить со мной эти чувства, но понять-то меня ты можешь? Ты же знаешь, что твое место в моем сердце — это только твое и ничье больше. Ты искренний, чуткий, добрый, и не все у тебя в жизни было гладко, но тебе это трудно понять потому, что тебя всегда было кому пожалеть.

-Наверное, ты прав, — помолчав, сказал Лёня, — Кому пожалеть меня, действительно, было всегда.

На кухне появился Дима. Он уселся на свое место, и не поднимая взгляда, начал болтать ложкой в тарелке с супом.

-Белого друга не хочешь проведать? — спросил у него Виктор.

-Какого белого друга? — не понял тот.

-С которым ты вчера спал в обнимку. Там, за стеной. Причем так вцепился в него руками и ногами, что мы еле оторвали тебя.

Дима продолжал недоуменно моргать глазами.

-Я многое видел, но чтобы унитаз насиловать — это нечто. Ты извращенец, Гаврош.

Дима, до которого, наконец, дошло, о чем говорит Виктор, смущенно фыркнул и отвернулся к стене:

-Правда, что ль?

-Не отвертишься, у меня свидетель есть, — подмигнул Виктор, кивая на Лёню.

Лёня тоже заулыбался, и напряжение спало. Ушла куда-то тревожная ночь и все связанные с ней неприятности,.

-Поедем, куда собирались? — спросил Виктор.

-Поедем, — согласился Лёня, — Хотя Гаврошу, наверное, будет трудновато после вчерашнего...

-Да чё? Я ничё, я готов, — вскинулся он.

-Тогда одевайся. Твоя одежда в ванной, — сказал Виктор.

И вот они опять втроем идут по улице, садятся в автобус, спускаются в метро. На Лёню опять обращают внимание девушки, да и не только на Лёню. Они все трое выделяются из толпы какой-то неуловимой похожестью друг на друга, хоть и непонятно, что их связывает.

Вот и ВДНХ. Они вошли на территорию и сразу направились в сторону аттракционов. Да и что тут еще теперь делать? Место, где некогда можно было увидеть много интересного и хорошо отдохнуть, превратилось, по сути, в обыкновенный рынок, демонстрирующий единственное достижение народного хозяйства своего времени — покупать и продавать.

-С чего начнем? — спросил Виктор.

Дима огляделся по сторонам, и его взгляд сразу замер на огромном колесе обозрения. Часть кабинок была закрытая, а часть представляла собой кресла с площадкой для ног. Виктору не составило труда определить предпочтение Гавроша.

-Экстремал, — взъерошил он ему волосы, — Идите, я возьму билеты.

-Какие билеты? Мы же уже заплатили, — вскинул на него вопросительный взгляд Лёня.

Дима тоже посмотрел недоуменно. Только не на Виктора, а на Лёню.

-Аллен, у нас помимо входа, за аттракционы платят отдельно.

-За каждый аттракцион?!

-За каждое катание.

Лёня не может поверить, а потом выражение его лица становится таким, что, кажется, он сейчас скажет: "Пойдемте отсюда". И, наверное, сказал бы, но Виктор спешит обратиться к Диме:

-Гаврош, в Америке, когда приходишь, например, в Диснейленд, то платишь крутые бабки за вход, а потом катаешься на чем хочешь и сколько хочешь, хоть целый день.

-Бесплатно? — вытаращил глаза Дима.

Выражение его лица заставляет их рассмеяться.

Они садятся в открытые кресла, и колесо поднимает их куда-то под небеса. Диме этого мало — он начинает сползать, насколько позволяет пристегнутый пояс, вытягивать ноги и дрыгать ими в воздухе, громко крича при этом.

-Уйми сынка-то, — недовольно заметил сидящий к ним спиной парень, катающийся со своей девушкой.

Парню двадцать с небольшим, но ожесточенности в глазах хватит на три его жизни.

-Вы же не одни здесь...— язвительно добавила девушка, буравя их неприязненным взглядом.

Дима резко поворачивается, и выражение лица его становится таким, как будто он готов кинуться в драку.

-Молчи, они правы. Мы ж не в лесу с тобой, — урезонил его Виктор, и с улыбкой добавил, — Ты б еще про мудаков спел...

Дима смеется, моментально забыв обо всем, и продолжает дурачиться, только молча.

"Как быстро он забывает неприятное и умеет прощать, — подумал про себя Виктор, — Сам не знает, дурачок, какой он счастливый..."

-Как впечатления? — спросил Виктор уже на земле.

Лёня с улыбкой пожимает плечами, и он понимает его, зато Дима в восторге.

-Пойдем туда, — зовет он их на американские горки.

Каждая секция имеет по три места. Дима сразу забирается вперед, пристегивается ремнем и задирает ноги. Контролер делает ему замечание, он убирает их, а потом закидывает снова.

-Лёнь, сядь вперед, — попросил Виктор.

-Чего ты? — запротестовал было Дима, но неожиданно согласился, — Давайте, я промеж вами буду...

Раздался короткий звонок.

-Понеслась! — громко воскликнул Дима, и огромная 'гусеница' тронулась по извивающейся спирали, бешено набирая скорость. Их начало кидать в разные стороны, переворачивать вверх ногами и снова бросать. Все мелькало перед глазами, сливаясь в непрерывную круговерть. Виктор крепко прижимал к себе Диму, заражаясь его мальчишеским восторгом, а в голове билась одна только мысль:

"Мой пацан... Мое будущее..."

Ни одна другая не закралась сейчас в его душу.

-Еще прокатимся? — попросил Дима, когда они вышли.

-Давай, — подмигнул Виктор, занимая очередь в кассу.

И опять они летали по спирали, опять кричали все вместе, утопая в ощущении скорости и головокружения. Потом отправились на автодром, и до сумерек гоняли на электромобилях, с упоением врезаясь друг в друга. Уже в темноте направились к выходу, и приподнятое настроение переполняло всех троих.

-Могу себе представить, как у вас в Диснейленде, — сказал Виктор, обращаясь к Лёне.

-Не можешь, — улыбнулся тот, — Там сейчас было бы еще шоу. С пальбой, живым огнем, трюками и фейерверком. Это не расскажешь, видеть надо.

-Может, когда и увижу, — сказал Виктор.

-Запросто, — заверил Лёня, — Делай визу на следующий год. Родители пришлют вызов.

-А что? Это мысль. Ведь следующий отпуск у меня летом. Обсудим потом конкретно?

-Ловлю на слове...

Их догонял прогулочный автопоезд из открытых вагончиков. Не успевший остыть от азарта Дима, не смог проигнорировать такую возможность, и догнав его бегом, прицепился сзади. Они видели, как автопоезд подъехал к выходу, а Дима оказался принятым откуда-то взявшимся бдительным милиционером.

-Наш Гаврош все-таки допрыгался, — сказал Виктор и припустил бегом.

Он подбежал в тот момент, когда страж порядка пытался потащить Диму за собой, крепко держа за плечо, а тот упирался.

-Товарищ... — Виктор задержал взгляд на его погоне, — старший сержант, давайте замнем это недоразумение на месте. Я отец этого оболтуса.

Он полез в карман, и рука держащего Диму милиционера сразу ослабла.

-Ну, схулиганил, будем считать, из озорства. Ничего не сломал, не разбил, никого не оскорбил и не ограбил. Обойдемся без протокола? Все между нами...

Виктор незаметно положил в нагрудный карман сержанта сложенную купюру и получил взамен Димин локоть.

-Следите за сынком, — с напускной строгостью напутствовал милиционер, удаляясь, — Больно говорит много. Из молодых, да ранний...

Дима сделал ему вслед всем известный жест.

-Нет проблем? — улыбнулся, подходя, наблюдавший все это со стороны, Лёня, — В Америке, Вил, ты бы сейчас сел.

-За что?! — с возмущением воскликнул Дима.

-За подкуп представителя власти, — пояснил Виктор, опередив Лёню, — Полицейский — это представитель закона, а закон там — святое.

-А мне бы что было? — поинтересовался Дима.

-School traffic, — ответил Лёня, — Учили бы тебя там, как себя на улице вести. Или, в лучшем случае, штраф триста пятьдесят долларов.

-Сколько?! — вытаращил глаза тот.

-Триста пятьдесят. И курить тебе вот так, на улице, никто бы не позволил.

-Да, блин, как вообще можно жить в этой Америке?

Леня с Виктором расхохотались.

-Устами младенца глаголет истина, — сказал Виктор Лёне, — Понял, почему здесь никогда так не будет?

Они отправились домой. Возбужденный Дима никак не мог угомониться, и по дороге резвился, подкалывая их шутками, толчками в бок, резво убегая от возмездия.

-Дитя, — покачал головой Лёня.

-Гаврош наш, — с лаской в голосе отозвался Виктор, — А не плохо было бы, если бы это был наш законный сын?

-Такой, как вчера? — напомнил Лёня.

-Понимаешь, Малыш, когда наш — это наш, какой бы он ни был.

-Нет, Вил, мне еще далеко до тебя, — улыбнулся Лёня.

До дома доехали без приключений, хотя Дима не унимался и в метро — пытался заняться гимнастикой на поручнях в вагоне и прокатиться, лежа на перилах эскалатора.

-В магазин зайдем? — спросил он, когда они вышли из автобуса.

-Зачем? У нас все есть, — ответил Виктор.

-А пивка для рывка?

-Может, сразу водочки для заводочки? Остынь.

Виктор хотел напомнить про вчерашнее, но сдержался.

После ужина он поинтересовался у Димы:

-Нам завтра на работу, а у тебя какие планы?

-Не знаю...

-Шуманскому будешь звонить?

-Да пошел он... Ты правильно говоришь — он меня использует, только когда ему надо.

-Ну, оставайся дома, играй на компьютере. Книг там много в шкафу...

В лице Димы что-то неуловимо изменилось:

-Нет, мужики. Без вас я дома не останусь. А то потом скажете — приводил кого, или пропадет что...

Виктор с Лёней переглянулись.

-Разбудите меня тоже, короче, — твердо сказал Дима, поднимаясь,— Поеду во Внуково на самолеты смотреть. Дадите мне денег на дорогу?

-И на пиво? — поинтересовался Лёня.

Дима вопросительно посмотрел на Виктора.

-Чего уставился? Мы все вместе решаем, — улыбнулся Виктор.

-Он знает, кого больше разжалобить можно, — подмигнул Лёня, и все трое засмеялись.

К Диме моментально вернулось настроение. Он подошел и схватил их за шеи.

-Чё за папики такие строгие?

Дело закончилось борьбой. Они отнесли смеющегося и брыкающегося Диму в комнату, держа один за руки, а другой за ноги, и уложили на диван.

-Один ноль в нашу пользу — Виктор положил его на лопатки и завершил, выключая свет, — Спи. И будь всегда таким, как сегодня.

Виктор с Лёней разделись и тоже легли.

-А где спокойной ночи? — послышалось с дивана.

Они засмеялись.

-Воспитанный стал, — сказал Виктор, — Спокойной ночи, Гаврош.

-Приятных сновидений, — добавил Лёня.

-И вам, — отозвался Дима.

Так прошли две с половиной недели. За это время Дима ни разу не доставил им никаких хлопот. Оставаться дома в их отсутствие он упорно не хотел, и целый день слонялся по улицам. Виктор давал ему немного денег, чтобы он мог перекусить где-нибудь или сходить в кино. Дима неожиданно проявил серьезный интерес к компьютеру, и Леня вечерами допоздна занимался с ним, обучая программированию. Больше всего было непонятно Виктору то, что за все это время ни разу не побеспокоилась его мать.

-Гаврош, а матери ты позвонил? Она знает, где ты?— на всякий случай спросил он.

-Больно ей надо, — мрачно отозвался Дима, — Ей теперь без меня лафа...

-Дай мне свой домашний телефон.

-Зачем? — Дима вскинул на него взгляд, ставший вдруг таким, как при первом знакомстве.

-Дай. Надо, — твердо ответил Виктор, — Не бойся, ничего лишнего не скажу.

Тот неохотно продиктовал.

Выбрав во время работы момент, когда Наталья ушла в бухгалтерию, а Эдик был в банке — занимать рекламный телефон под личные переговоры они категорически запрещали — Виктор набрал номер. К телефону долго никто не подходил, и он уже собирался положить трубку, когда на другом конце послышался сонный женский голос:

-Да...

-Здравствуйте, — деловым тоном заговорил Виктор, — Я могу услышать Дмитрия Евстропова?

-А его нет, — индифферентно ответила женщина.

-А когда его можно застать?

-Не знаю, он давно уже не приходит...

-Как давно?

-Недели две, наверное, или больше уж...

-И вы не знаете, где он?

-Нет... Я уже тоже беспокоюсь, — утешила женщина.

-И вы не побеспокоились раньше? — резче, чем следовало, спросил Виктор.

-А чё вы на меня кричите? — голос том конце моментально перешел в высокую тональность, — Чё я ему, нянька? Я всю дорогу работаю!

-Но это ваш сын! — Виктор уже не сдерживал себя, — И он две недели не приходит домой и не дает о себе знать...

-А я всю дорогу работаю на работе! — перекрыл его слова визгливый крик, но вслед за этим, голос снисходительно понизился, — А вы чё? Из военкомата? Так я же за повестку расписалась. Придет — отдам. Я же сказала вашему этому...

-За какую повестку? — не понял Виктор.

-А вы чё, сами не знаете, кому повестки шлёте?! Чё у вас за порядки там? А еще военные...

Дальше он слушать не стал и положил трубку.

"Бедный Гаврош, — с горечью подумал Виктор, — В чем его после этого можно упрекнуть?"

В кабинет вошла Наталья.

-Наташ, подмените меня на пару минут? — обратился к ней Виктор, — Мне очень нужно срочно позвонить.

-Только на пару, — недовольно согласилась та.

Виктор вышел на лестницу и нажал вызов на своем мобильном. В трубке возник шум грохота колес идущего поезда

-Да, — донесся сквозь них голос Димы.

-Гаврош, это Вил. Ты далеко?

-В Апрелевке...

-Что ты там делаешь?

-Катаюсь... Не хер делать.

-Опять на электричках виснешь?

-Все нормально, Вил, не переживай...

По голосу было можно догадаться, что Дима заулыбался.

-Короче, кончай страдать фигней, и дуй срочно домой. Я имею в виду, не к нам, а к матери. Тебе повестка пришла из военкомата.

-Что-что? — голос Димы стал серьезным, — Какая повестка?

-Я сам не знаю. От твоей матушки ничего не добьешься. Поезжай и разберись. Срочно, понял?

-Ты звонил ей? — спросил Дима.

-Звонил. Но она подумала, что я из военкомата. Сказала, что получила для тебя повестку.

-Вил, я все понял. Спасибо, Вил. Все. До вечера.

В трубке послышались гудки отбоя, и Виктор вернулся в офис, сделав над собой усилие, чтобы сосредоточиться и опять не перепутать тонер с девелопером.

А телефоны все звонили и звонили, не иссякала и вереница клиентов за стеклом. Виктор работал на автомате — соответствующий навык у него появился — будучи в мыслях со своим Гаврошем.

Но вот и конец.

-Виктор, что у нас там по складу? — как нельзя некстати задала вопрос Наталья, и рабочий день увеличился еще на добрых полтора часа.

Когда он, наконец, добрался до дома, уже смеркалось. Виктор поднялся на лифте, и не успел достать ключи, как дверь распахнулась. На пороге стоял, улыбаясь, наголо остриженный парень.

-Гаврош... — протянул Виктор, с трудом узнавая в нем Диму.

-Завтра в восемь ноль ноль, — сообщил тот, — Пишите письма.

В прихожей уже стоял собранный рюкзак.

-Проводим? — спросил Лёня.

-Какие ж это проводы? — растерялся Виктор, — Я думал, в лес пойдем, шашлыки пожарим, я же ему обещал.

-Вил, уже все на столе, — сказал Лёня, — Гаврош без тебя ни за что не хотел садиться, хотя голодный с самого утра.

Накрытый стол удивлял обилием деликатесов.

-Решил его побаловать, — тихонько сказал Леня Виктору, — Я ведь тоже прикипел к нему незаметно...

Они уселись за стол.

-Наливай, — сказал Виктор Диме, — Твой день.

Дима разлил по бокалам вино.

-Гаврош, — сказал Виктор, вставая с бокалом в руке, — Мы с Лёней хотим проводить тебя в первый самостоятельный в жизни путь и пожелать, чтобы он вывел тебя на правильную дорогу. Чтобы ты выдержал все испытания и остался самим собой. Чтобы ты сохранил свои человеческие качества — доброту, отзывчивость, способность придти на помощь и свой отчаянный веселый нрав, поскольку это тоже твое. Чтобы ты умел найти со всеми общий язык, и в то же время никогда не изменял себе и не смотрел на себя чужими глазами.

-Присоединяюсь! — воскликнул Лёня, — Вил, молодчина!

-Бля... — покрасневшее растерянное лицо Димы расплылось в улыбке, — Да неужто я такой хороший?!

Все трое расхохотались.

-Бля, Витёк... Мужики, — Дима расчувствовался, несчетное количество раз чокаясь то с одним, то с другим, — Спасибо вам... Бля... Мне никто так никогда не говорил...

-Пей, бля! — по-доброму прикрикнул Виктор.

Они опять расхохотались, залпом опустошили бокалы, и крепко обнявшись за плечи, прижались друг к другу щеками.

-Мужики, я только вас помнить буду, — говорил Дима, — Вы такие... Бля...

-Без бля можешь? — улыбаясь, спросил Лёня.

-Да ладно, простим ему, — сказал Виктор, — Он просто не знает, как это можно сказать по-другому. Верно, Гаврош?

-Витёк, ты меня всегда понимал. Мне когда кайфово, всегда ругаться хочется. Не ругаться, короче, а просто говорить...

-Наливай по второй, теперь тебе Лёня скажет, — перебил Виктор.

-Евстропов, — тоже вставая с бокалом в руке, сказал Лёня, — Я учил тебя целый год и не обращал на тебя внимания, несмотря на твои любвеобильные взгляды. Мне по душе более личностные и целеустремленные. Но за последнее время я понял, что ты способен овладевать тем, что считаешь интересным, и я желаю тебе, чтобы ты находил такого как можно больше. И еще я заметил, что ты ценишь доброту и способен на поступок ради другого человека, хоть и очень стараешься это скрыть. Я хочу, чтобы ты, когда станут одолевать сомнения, вспоминал двоих людей, которые в тебя верят и любят такого, какой ты есть. Удачи тебе!

Они опять стоя чокнулись, выпили до дна и обнялись.

-Давайте закусим немного, — сказал Виктор, а то захмелеем.

-Нет, — Дима опять стал наполнять бокалы, — Теперь я скажу.

Он, подражая им, тоже встал в полный рост с бокалом в руке:

-Витёк, Лёня, я хочу вам сказать... Хочу сказать...

-Да не произноси ты речь, говори от себя, все как есть, — подбодрил его Виктор.

-Спасибо вам, мужики! — с сердцем воскликнул Дима, — Вы для меня... Бля... Не думайте, я сейчас не про это...

-Мы тебя поняли, мы тоже не про это, — улыбнулся Лёня.

-Я вас первых таких встретил, в натуре... Я не знал, что бывают такие люди... Не бросайте меня...

Димин голос дрогнул. Виктор обнял его за плечи и чокнулся с дрожащим в его руке бокалом:

-Спасибо тебе, Гаврош!

С другой стороны подошел Лёня и сделал то же самое:

-Спасибо. Ты сказал больше, чем мог.

-Закусываем, — объявил Виктор, когда они выпили, — пусть Гаврош поест. Мы обязаны доставить его на призывной пункт не пьяного.

-А вы со мной поедете? Правда? — с надеждой спросил Дима.

-Как же мы тебя бросим? Ешь... — ответил Виктор.

Некоторое время они все втроем сосредоточенно жевали.

-Мы не можем тебе дать совет, как вести себя там, куда ты уходишь, — заговорил Виктор, — нас с Алленом минула сия чаша, но мы уверены, что ты сумеешь сориентироваться, и не дашь себя в обиду.

-Не сомневайтесь, — заверил Дима, — Я никого не боюсь.

-Мы знаем, — улыбнулся Лёня.

Он задумчиво посмотрел на Диму и сказал:

-Хочешь подарок на память?

-Какой? Вы мне уже столько надарили...

-Я не про вещи. Пойдем, — Лёня встал из-за стола и ушел в комнату.

-Аллен хочет подарить тебе танец, — пояснил Виктор, — Это будет здорово, вот увидишь.

Когда они вошли в комнату, Лёня уже разделся до трусов и нашел музыку:

-Прости, Гаврош, костюма нет, буду танцевать в трусах. Не смущайся...

-Да ладно, я с крыши видел... — опять повторил Дима.

-С крыши ты подсматривал. Воровал то, что я дарил Вилу, а это мой подарок тебе, — сказал Лёня серьезно, — Этот танец я танцевал на выпускном в хореографическом. Давно было, но постараюсь вспомнить...

Он задумался, сделал несколько телодвижений и попросил:

-Вил, как встану в позицию, сними с паузы.

Дима сел в кресло, Виктор на стул возле магнитофона, а Лёня встал посреди комнаты. Вот он собрался и замер. Виктор нажал на кнопку. Полилась тихая музыка, и тело Лёни стало растворяться в ней. Это совсем не напоминало то, что он танцевал для Виктора. Тут не было ни капли эротики. Возникало совсем другое чувство, зовущее за собой в неизведанное, где все было чисто, светло и радостно. Музыка незаметно ушла, а тело Лени застыло, выражая собой это стремление. Виктор остановил пленку, и в комнате возникла мертвая тишина.

-Ну, как? — спросил Лёня.

-Лёня, ты... Это ваще..., — ошеломленно выговорил Дима.

Виктор с Лёней рассмеялись.

-А это что? Балет? — допытывался Дима, — Я не знал... Я думал — фигня, на носках бегают, мотней трясут...

-Больше открывай для себя нового, интересней жить будет, — сказал ему Лёня, уходя принимать душ.

Они еще долго сидели на кухне, пока не было все съедено и выпито.

-Блин, я схожу еще, — предложил Дима.

-Гаврош, хочешь, скажу, что тебя губит? — спросил Виктор.

-Почему — губит? Сегодня такой день...

-И надо его испортить? Ты не знаешь меры в своем стремлении поймать кайф. Ты его уже поймал, и вместо того, чтобы наслаждаться, хочешь нахапать его побольше впрок, а в результате забываешь получить от кайфа кайф.

Дима согласился:

-Мне и правда всегда хочется, чтобы было больше, чтоб захлебнуться нах... Чтоб... бля, по самые помидоры!

Они рассмеялись.

-Наш Гаврош неподражаем, — заключил Лёня, — За ним записывать надо.

-Сейчас идем на прогулку, а возвращаемся — едим горячее и спать, — сказал Виктор,— На обратном пути покупаем то, без чего не может обойтись наш виновник торжества — по две бутылки пива.

Улица встретила их ночной прохладой. Дима опять начал беситься, увлекая их, и дело закончилось кучей-малой на куче опавших листьев.

-Ночь-то какая, — проговорил он, лежа на спине и глядя в темное небо, — И спать не хочется.

-Запомни эту ночь, — сказал Виктор, — И вспоминай, когда будет трудно. Это придаст тебе силы.

-Я запомню, — серьезно ответил Дима.

Но вот прошла и ночь, которую почти не спали. Еще не успел забрезжить рассвет, как они втроем вышли из дома. Путь был не близок — на какую-то никому не известную Угрешскую улицу. Вот и призывной пункт. Повсюду стояли вокруг новобранцев провожающие. Их было много — родители, родственники, некоторых провожали целой оравой друзья. Кому было весело, кто утирал слезы.

Они встали в стороне ото всех. Дима без конца курил и смотрел в глаза Виктору и Лене с молчаливым вниманием, моментально став выглядеть лет на пять старше.

-Пиши, звони при любой возможности, — в десятый раз повторял Виктор, — Телефон городской, мобильный, адрес, e-mail знаешь...

Настал последний момент. Дима обнял Леню, и они трижды расцеловались. Потом шагнул к Виктору:

-Прощай, батя, — серьезно сказал он, глядя ему в глаза, и крепко обняв, тоже трижды поцеловал его.

Из Диминого левого глаза опять упала слеза. Почему-то они никогда не растекались у него по щекам, а только падали...

Призывники потянулись к дверям и стали исчезать за ними. Смешался с толпой и Дима, помахав им на прощанье. Виктор поднял руку и перекрестил воздух. Краем глаза он заметил, что это же сделал Лёня. Они еще долго стояли и смотрели на дверь, поглощавшую одного за другим парней, за которой уже исчезла стриженая макушка их Гавроша.

15.

Незаметно пришла зима. Лишь в конце ноября пошел снег, который тут же таял и падал опять, а морозов не было. Под самый новый год ударила оттепель, и все вокруг покрылось лужами, как весной.

В доме опять стояла елка и пять воспоминания уносили Виктора в далекую пору детства. В их отношениях с Лёней ничего не изменилось. Все трудности, связанные с появлением Димы, исчезли. Однако то, что он вошел в их жизнь, стало очевидным. Сразу после того, как они расстались у дверей призывного пункта, он несколько раз звонил с дороги. Говорил, что их повезли куда-то за Новосибирск. Ехали больше двух суток в сопровождении майора и капитана, которые всю дорогу "бухали", хотя новобранцам прямо на перроне, на глазах толпы любопытствующих, устроили "шмон", роясь в вещах, и если у кого находили вино или водку, тут же разбивали о рельсы.

Потом он позвонил через неделю, причем только "сбросил" незнакомый номер, а когда Виктор перезвонил, то говорил мало. Сказал, что Интернета здесь нет, он будет писать письма, просил прислать конвертов с марками и побольше бумаги. В конце разговора попросил еще обязательно положить на этот телефон пятьдесят рублей. Зачем это было нужно, они узнали из долгожданного письма, где Дима сообщал, что с телефоном "полная жопа". Хотя официально его можно иметь, но у него отобрали, потому что он "дух", и ему "не положено". Звонить он может только с телефона сержанта, как в прошлый раз, но надо сразу положить на него деньги, а иначе он получит "люлей". И вообще, сержанты вроде "неплохие пацаны", но все равно "козлы", постоянно орут и все время кого-нибудь "пи..дят". Но это еще фигня, и говорят, что после присяги будет "еще круче".

Получив письмо, Виктор целый день ходил сам не свой, что же касается Лёни, то охваченный возмущением, он кричал, что такого нет ни в одной армии мира. Выражение его лица при этом напоминало то, что было когда-то после просмотра новостей о терактах.

-Малыш, успокойся, — сказал Виктор, — Вот ты кричишь, а где ты видишь, чтобы он возмущался? Он просто констатирует факты. И он переживет это все, я уверен. Единственно, мне не хотелось бы, чтобы он сам потом "пи..л духов". Я ему напишу. Постараюсь поддержать и заронить в сознание возможность существования других понятий. Не получились бы только сопли на сахарине, сам-то я там не был. Сейчас впервые в жизни об этом пожалел...

И в самом деле, следующее письмо расстроило их меньше. Дима писал, что после учебки будет сдавать экзамены, а потом, если сдаст, сможет либо остаться тут сержантом, либо пойдет дослуживать в войска. При этом писал, что, скорее всего, выберет второе, потому что ему "не по кайфу кого-то чморить".

-Твое воспитание, — усмехнулся Лёня, прочитав эти строки, — И все-таки, Вил, это ужасно.

-А ты вспомни, что он ответил, когда ты рассказал про school traffic, про штрафы и про то, что на улице курить нельзя? Так невозможно жить. Я уверен, что, вернувшись оттуда, он скажет, что и без всего этого армия не сможет существовать. И самое ужасное, что он будет прав.

Перед новым годом они отослали Диме большую посылку с продуктами и теплыми вещами. Виктор сам купил все необходимое, упросив Лёню не класть фирменных вещей.

-Там не любят, когда кто-то выделяется, как, впрочем, и везде. Армия — это часть общества, там просто все выражено сильнее. Образно говоря, где здесь ставится точка, там — восклицательный знак. А он и без того москвич...

-А что это меняет? Я из Лос-Анджелеса, кто-то из Нью-Йорка... — начал было Лёня, но заметив вздрогнувшие в сдерживаемой улыбке губы Виктора, смешался, — Я не знаю, Вил, делай как считаешь нужным, я действительно могу только все испортить. Есть вещи, которые я, очевидно, никогда не пойму.

-Не горячись, — улыбнулся Виктор, — Я, слушая тебя, уже многое понял.

-Что ты понял?

-Ну, что у вас, может быть, по камешкам Белый дом бы разнесли за то, что здесь принимают. Но я отдаю себе отчет, что не считаться с этим нельзя. Под каждой крышей свои мыши.

Накануне нового года Виктор навестил мать. Та каждый раз задавала ему вопрос насчет личной жизни. Он, не краснея, уверял, что все в порядке, и тут же переводил разговор на другое. Мать прятала глаза, и он понимал, что она ждет не такого ответа. Как всякая нормальная женщина, она мечтала о том, чтобы у сына была семья, дети, но рассказать правду он о себе он не мог, и каждый раз уезжал с ощущением вины.

Вместе с Лёней они посетили Татьяну Викентьевну, и Виктор открыл для себя, что в этом доме он чувствует себя гораздо лучше, чем у матери, хотя бы потому, что здесь не было недосказанности.

Тридцать первого днем позвонил Дима. Зная, в каких условиях тот разговаривает, Виктор ограничился поздравлением, в которое постарался вложить весь оптимизм, на который был способен, чтобы поддержать его, а тому, судя по всему, было важно только одно — услышать его голос. Дима попросил прислать ему их с Лёней фото. Виктор пообещал, и с сожалением вспомнил, что у них нет ни одного Диминого. Ему вдруг до того захотелось увидеть своего шалопая, что он не выдержал и спросил, нельзя ли к нему приехать?

-Пока я в учебке, меня отсюда к вам не выпустят, — ответил Дима, — а потом я напишу. Будет можно. А приедете?

Кажется, за тысячи километров Виктор увидел, как у того загорелись надеждой глаза.

-Сейчас Лёня придет, обсудим, — ответил он, — Не сомневайся.

Опять была просьба перевести деньги на телефон, причем сумма значительно возросла.

"Новогодний тариф, — горько усмехнулся Виктор, — Наша достойная смена не теряется..."

-Лёне привет. Поздравь его от меня, — завершил разговор Дима.

И вот, как и год назад, они сидят за праздничным столом. Виктор предложил сесть пораньше, когда еще не было восьми часов.

-Знаешь, Малыш, — объяснил он, — Мне хочется проводить старый год. Мне жаль, что он уходит. У меня такое впечатление, что это был первый год моей другой жизни.

-У меня уже второй, — улыбнулся Лёня.

-Ты имеешь в виду еще и позапрошлый?

-Ну да. Мы же тогда с тобой познакомились. В Испанию ездили...

-А ты что больше любишь, весну или осень? — поинтересовался Виктор.

-Лето, — уверенно ответил Лёня.

-Я тоже. А из предложенного?

-Весну.

-А я, представь себе, осень.

-Почему? Весна веселей.

-Вот именно,— согласился Виктор, — Веселая и бестолковая. Налетит, взбудоражит, а потом — раз, и лето. И уже забыл ее. А осень мудрее. Она дарит красоту и теплые деньки, которые ценишь потому, что их мало. Зато вспоминаешь потом всю холодную зиму.

-Ты лирик, Вил, — улыбнулся Лёня, — Стихи писать не пробовал?

-Нет, но я подумаю, — улыбнулся он в ответ, — Вот и в наших с тобой отношениях, тот год был весной. Все вновь, как заново родился. А этот — уже совсем другое. Тут всего хватало — и испытание было, и разлука, поэтому и радостные моменты запомнились больше. Наверное, это сама жизнь. Ведь совсем без трудностей тоже было бы плохо. Вот Гаврошу сейчас трудно, а когда вернется, ему, наверное, любая мелочь на гражданке будет, как он говорит, в кайф.

-Да, Гаврош внес в наш дом живую струю, — сказал Лёня.

-Кстати, он звонил сегодня. Он тебя тоже поздравляет. Просил переслать ему наше фото.

-Давай, сфотографируемся сейчас под елкой, а потом отошлем ему?

-И выпьем за него, — дополнил Виктор, — Чтобы было все по жизни, как есть. Ты знаешь, у меня возникла идея. Давай съездим к нему, когда его в часть переведут.

-А когда это будет?

-Ну уж летом-то непременно. Оба будем в отпуске. Правда, у меня он будет короткий, но ты потом успеешь в Америку.

-Мы хотели полететь вместе, помнишь?

-Помню, и не отказался от намерения. Очень хочу увидеть все своими глазами. Чем больше от тебя слышу, тем больше мне почему-то кажется, что все, о чем ты говоришь — это действительно мое. Но... Пойми меня правильно. Америка не уйдет, а здесь человек, которому это очень важно.

-Понимаю, Вил. Год назад стало бы обидно, не скрываю, а теперь — нет. Это же ты. Как ты говорил? Если мой, то какой бы он ни был — мой.

Лёня улыбнулся, и по глазам было видно, что он действительно не держит обиды.

-Потанцуем? — спросил Леня, когда стрелка часов пошла на свой последний в этом году круг.

-Вместе?

-Ты же уже запомнил свои движения?

-Почти...

Они разделись до трусов, и Виктор включил Морриконе.

И опять был их наполненный страстью танец, завершающий последний год тысячелетия.

Однако новый год начался для них не совсем хорошо.

Первая неприятная новость, обрушившаяся на них в последний день каникул, была внезапная болезнь Татьяны Викентьевны. Несмотря на то, что зима не спешила с морозами, она каким-то образом схватила воспаление легких. Лёня поехал к ней и остался на ночь, но на следующий день ее забрала скорая помощь. Зная, какие его ждут открытия от соприкосновения с российской медициной, Виктор отправился в больницу вместе с Лёней.

-Вил, зачем? — запротестовал тот, — Я же уже лежал в больнице. Ты забыл, как мы с тобой познакомились?

-Во-первых, ты лежал не в такой, а во-вторых — одно дело лежать, а другое — видеть все со стороны.

Татьяну Викентьевну они нашли лежащей возле лестницы в коридоре. Она обрадовалась им, хотя было видно, что разговаривать ей трудно.

-Пообщайся с тетей, утешь ее, — шепнул Виктор Лёне, — Больше ни о чем никого не спрашивай, я скоро приду.

Первым делом он направился в ординаторскую. Навыки, полученные в молодости, сослужили свою службу, и через несколько минут вопрос о переводе Татьяны Викентьевны в палату был решен. После этого, поговорив доверительно с сидящими в коридоре старушками, Виктор разыскал нужную санитарку.

-Я по поводу больной Морозовой из четвертой палаты. Нужно не обойти ее вниманием, — сказал он, многозначительно глядя ей в глаза.

Ответ прозвучал не в словах, в а цифрах.

-В неделю? — на всякий случай уточнил Виктор.

-В день, — как бы даже поразилась та.

-Много, — сказал он, затвердев лицом и не отреагировав на отыгранную оценку.

Санитарка, осмотрев его с ног до головы цепким взглядом и произведя в уме анализ, вылившийся в новые вычисления, назвала в полтора раза меньшую сумму.

-За меньше никто не согласится. Сиделка стоит в два раза дороже. Кормить с ложки не будем, а в остальном — можете не сомневаться. Лежать будет аккуратная, подмытая, ухоженная...

Судя по такому активному прорыву живой речи, Виктор понял, что есть альтернатива, но, следуя привычке не осложнять себе жизнь, если это не пробивало ощутимой бреши в его бюджете, полез в кошелек.

-Там возле нее сейчас красивый юноша сидит, ее племянник, — все с теми же интонациями сказал он, прибавляя еще одну купюру, — Он ничего не должен знать. Я появлюсь ровно через три дня в это же время.

-Не сомневайтесь, я по смене передам, все будет в порядке, — заверила санитарка, моментально захрустев деньгами где-то под рабочим комбинезоном.

Виктор вернулся к больной. Очень скоро появилась дежурная сестра, и они с Лёней помогли перевезти Тамару Викентьевну в палату, невзирая на недовольные взгляды ее обитательниц, поскольку пришлось потеснить несколько коек. Здесь Виктору пришел на выручку опыт работы вагоновожатым, и взгляда, которым он окинул присутствующих, было достаточно, чтобы недовольство осталось не озвученным.

-Лежите, поправляйтесь, мы вас будем проведывать, — мягко сказал он, склоняясь над больной.

-Спасибо вам, — искренне поблагодарила Татьяна Викентьевна.

-Я поговорил с врачом, — сказал Виктор Лёне, когда они шли к метро, — Случай не тяжелый, ее вылечат.

-А ее медицинская страховка покрывает лечение? — поинтересовался Лёня.

-Покрывает, не сомневайся, — улыбнулся Виктор, — А не покроет, так мы их сами покроем, как Гаврош умеет. Ты только сам в это дело не лезь. Навещай тетку, а остальное доверь мне.

Лёня внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Татьяну Викентьевну выписали через две недели. Все это время Виктор каждые три дня появлялся в больнице, держа ситуацию на контроле, а в остальные дни ее навещал Лёня.

-Где таких заботливых детей делают? — спросила однажды пожилая женщина, лежащая на койке у окна, пристально смотревшая на него каждый раз, когда он приходил.

-Кого вы имеете в виду? — поинтересовался Виктор.

-Вас и вашего брата.

-Вы знаете, какой-то умный человек заметил, что молодежь никогда и нигде не бывает ни хорошей, ни плохой. Она только наиболее остро выражает собой характерные черты своего времени, — ответил Виктор, — А я бы добавил — своего общества, поскольку время, в этом контексте, это то, что делают люди.

-Почему же моих детей оно сделало другими? — с дрожью в голосе спросила та.

-Вопрос сложный, но не исключено, потому что они не обнаружили ничего другого в самом первом их обществе — своей семье и своих близких. Не подумайте, что я вас в чем-то упрекаю, но за все в жизни надо платить.

В палате возникла тишина, все отвели глаза, а женщина отвернулась к окну. Губы ее дрожали.

Татьяна Викентьевна заметно ослабла после лечения, и хотя до дома от больницы было несколько остановок, Виктор поймал "бомбилу", чтобы отвезти ее на машине. Беспрепятственно открыв шлагбаум на территорию больницы при помощи лишней купюры, он подъехал прямо к корпусу. Накануне он навел справки по Интернету о санитарной перевозке, но решил, что такая ему обойдется в два раза дешевле. Плюс — сохраненные нервы за счет отсутствия непредсказуемости ситуации.

Дома они тоже не оставляли Татьяну Викентьевну вниманием. Лёня ездил к ней почти каждый день, а один раз вызвался поехать Виктор.

-Отдохни, — сказал он ему, — Мне хочется пообщаться наедине с твоей тетушкой.

Приехав, Виктор приготовил обед, на что у Лёни не хватало умения, и сытно накормив ее, сел возле постели.

-Виктор Петрович, я не знаю, как мне благодарить вас, — смущенно сказала Татьяна Викентьевна, — Вы, чужой человек, столько делаете для меня...

-Так сложилось, что я не совсем вам чужой, — вздохнул Виктор, — Хотя, поймите меня правильно, в родственники не напрашиваюсь.

Та замолчала, потупившись.

-К тому же, бывает, что чужой оказывается человеку самым близким, а родные заклятыми врагами, и только высшая сила может определить, кто кому чужой.

-В этом вы правы, — уверенно сказала Татьяна Викентьевна.

-Можно с вами поговорить на очень важную для меня тему? — спросил Виктор, — Только откровенно.

-Я всегда стараюсь быть откровенной, — без тени пафоса ответила та.

-Я это знаю. Поэтому и решил обратиться к вам. Я знаю, что вы верующий человек.

-А вы, разве нет? — в ее голосе послышалось удивление.

-Лёня почему-то тоже удивился, — усмехнулся Виктор.

-Меня, конечно, оставляет в недоумении, как это сочетается с вашим... С тем, что вы...

-Я понял, что вы хотите сказать. Оставим это на потом. Я хотел вас спросить, как вы в свое время пришли к вере? У вас не было сомнений, что все это придумано с какой-то целью, что это продолжают использовать в определенных интересах, и так будет всегда?

-Понимаете, Виктор Петрович, для меня этих вопросов не существовало. У нас вся семья была верующей, и я с раннего детства восприняла это как само собой разумеющееся. Я помню, как меня водили в храм. Я ждала этого, как праздника, и каждое причастие было для меня радостным событием, которое помогало сохранить в душе все те побуждения, с которыми я к нему шла. Я поверила в Христа чистым детским сердцем и чувствую Его до сих пор, поэтому не могу поверить в то, что это кем-то придумано. А используют? Возможно. Люди все, что угодно, при желании, могут использовать в своих корыстных целях. Но я верю только в суд Божий над собой, и поэтому меня это не смущает.

-А то, что церковь начинает вторгаться туда, куда ее не просят — в школу, в армию, во все аспекты жизни, проповедуя, как мне, по крайней мере, кажется, совсем не то, что написано в Евангелии, тоже не смущает?

На лице Татьяны Викентьевны отразилось замешательство.

-Понимаете, я хожу туда молиться. Я боюсь, что я не очень компетентна...

Она на мгновение задумалась и завершила решительно:

-Нет. Конечно, нет. Помочь придти к Богу может только очень близкий человек, но никак не школа и не армия.

-Но вы идете в храм, жертвуете деньги. Вы не думаете о том, что ими могут воспользоваться отнюдь не в тех целях, на что вы их отдаете?

-Благодать Божья не покупается за деньги. Господь видит, на что я их пожертвовала, и если все так, как вы говорите, эти люди ответят перед Богом. Я вношу свою скромную лепту потому, что это, с моей точки зрения, так же естественно, как платить за хлеб. Храм надо содержать, там работают люди, которые обеспечивают то, что я там получаю. Виктор Петрович, мне кажется, вы не о том спрашиваете. Я второй раз слышу, что вы упоминаете о высшей силе. Значит, вы все-таки чувствуете эту силу?

-Безусловно. Но она у меня не ассоциируется с церковью, с духовенством, и даже с конкретной личностью, в которую вы верите. Я прочитал книгу протестантского проповедника и почти не сомневаюсь в том, что все, что описано в Евангелии — правда. Но участниками этих событий были люди, а им свойственно ошибаться. Как сейчас воспринимают одни и те же события люди? Один — так, другой в них видит совсем иное, а до третьего вообще ничего не доходит. Так могло быть и тогда. И мне это не дает возможности принять все так, как кто-то увидел и поверил. Для меня высшая сила это нечто большее, непостижимое, если хотите, а не Христос.

Татьяна Викентьевна внимательно посмотрела на него и, помолчав немного, спросила:

-А вы не пробовали поверить себе? Как бы вы поступили на месте этой высшей силы? Представьте, что вы видите, как несчастны самые любимые, сотворенные вами существа, и вы хотите им помочь. А для этого надо, чтобы они поняли — то, что мешает им быть счастливыми, в них самих. Как вы реально сможете это сделать, не уничтожив их при этом и не отняв вами же данной свободы собственного выбора? Вам ничего не останется, как принять такой же облик, и на их, человеческом языке научить их — как. Но этого мало. Чтобы они что-то поняли, надо дать им пережить и почувствовать это. И если вы действительно их любите, вам не останется ничего другого, как дать им эту возможность так, как это сделал Христос, чтобы они сами сделали свой выбор.

Виктор задумался, насколько слова Татьяны Викентьевны оказались созвучны тому, к чему он пришел сам, только не догадывался посмотреть на это с такой стороны.

-Дорогой мой, — она мягко взяла его за руку, — Если хотите мой совет, то не спешите. Не старайтесь все разложить по полочкам и дать на все ответы. Есть такие вещи, которые можно почувствовать только сердцем. Прислушайтесь к нему, и вы почувствуете, что эта высшая сила не что-то обезличенное, безжалостное и недосягаемое, как вам представляется, а любящее вас сердце живого Бога.

Виктору неожиданно вспомнилось, как в самом раннем детстве он задал вопрос родителям, откуда взялось все вокруг? Ответы отца и матери показались ему невразумительными, зато очень интересно объяснила бабушка. Она рассказала, что и землю, и все, что на ней, и самого человека сотворил вечный всемогущий Бог, который хотел, чтобы люди жили и были счастливы. Но люди не хотели жить дружно, обижали и даже убивали друг друга, и тогда Он принял человеческий облик и пришел на землю. Родился, как все люди, на соломке в хлеву рядом с овечками, потому что Его папа и мама были бедными. Он вырос вместе со всеми детьми и стал учить людей, как им следует жить, чтобы быть счастливыми. А те, кто этого не хотел, схватили Его и распяли на кресте. Но Он воскрес и вознесся на небо, доказав, что зло все равно победить не может.

Все это почему-то сразу вошло в его сознание и не вызвало никаких недоумений. Вечером он обрадовал родителей сказав, что теперь все знает...

Последствия своего заявления он увидел, а точнее услышал, когда хотел войти на кухню, но остановился в темном коридоре, оставшись незамеченным.

-Мама, — со слезами в голосе говорила бабушке мать, — как ты не понимаешь, что такого ребенку говорить нельзя? Сейчас другое время. Начнет рассказывать во дворе, когда в школу пойдет...

-Клавдия Федоровна, — перекрыл ее голос непререкаемый бас отца, — я категорически настаиваю, чтобы вы прекратили морочить голову детям религиозными предрассудками. Я хочу, чтобы мои дети выросли сильными, уверенными в себе людьми, а свое всепрощение проповедуйте где-нибудь еще, но не в моем доме. Предупреждаю вас первый и последний раз. Или мы обойдемся без вашей помощи по хозяйству...

Бабушка, не отвечая ни тому, ни другому, со спокойным лицом продолжала мыть посуду.

Он помнит, как на цыпочках развернулся, прибежал в комнату, и неожиданно сам для себя, заплакал. Он плакал не от обиды за бабушку. Ему почему-то вдруг стало очень жаль младенчика, родившегося в хлеву на соломке рядом с овечками. Так, как не было жалко никогда и никого раньше.

И сейчас, слушая Татьяну Викентьевну, ему показалось, что она тоже жалеет и любит этого младенчика. Только он пожалел его один раз, а та пронесла эту любовь через всю жизнь, и она оказалась взаимной. Он ушел от нее в непонятном себе самому состоянии. Он ничего не решил и не пришел ни к какому выводу, но бесспорно было одно — одолевавшие его сомнения и противоречия исчезли. Точнее, они остались, но он понял, что это не главное. Бог это Бог, а люди это люди, и правда Божья, не одно и то же, что правда людская.

Болезнь Татьяны Викентьевны не явилась единственной неприятностью. Они начали происходить у них обоих, плавно переходя одна в другую. Неожиданный инцидент произошел в фирме, где работал Виктор. Опоздала на два дня с выходом на работу после отпуска правая рука Натальи — менеджер Лена, работавшая с ней со дня основания. Невзирая на то, что та привела массу оправданий, и что она сама теряет верного соратника, Наталья отреагировала самым категоричным образом, предложив ей написать заявление об уходе.

-Простите, может быть, стоило дать ей шанс? — осмелился сказать свое слово Виктор.

-Как я могу доверять такому человеку? — возмущенно вскинулась Наталья,— Тем более, что это руководитель среднего звена! Она здесь была практически вторым человеком после меня. Что я тогда могу спросить с остальных? О чем вы говорите?

Судя по выражению ее лица, ей было действительно непонятно, о чем, и Виктор обосновал свое мнение иначе:

-Я имею в виду, что она была знающим работником. И потом — все замыкалось на нее: склад, товарооборот, клиентская база. Кто теперь этим будет заниматься?

-Вы теперь этим будете заниматься, — безапелляционно ответила та, — Немедленно перебирайтесь за ее стол и приступайте.

Виктор хотел возразить, что Вика гораздо опытнее и работала бок о бок с Леной, но, взглянув в непроницаемое лицо Натальи, понял, что спорить бесполезно.

-Поздравьте меня с повышением, — сказал он Вике, утраиваясь напротив нее,— Честное слово, я не виноват.

Та сдержанно улыбнулась, хотя по глазам было видно, что питала надежду занять это место сама — зарплата здесь была выше. Однако и обязанностей больше. Помимо всего перечисленного, надо было контролировать производственный цех. Там был свой руководитель, но заказы шли через менеджера, и за сроки и качество выполнения Наталья тоже спрашивала с менеджера, а Виктор по опыту знал, что нет ничего хуже, чем отвечать за других, деля при этом пальму первенства с кем-то еще.

Краснопольский, которому были подчинены рабочие, занимавшиеся ремонтом техники, был грамотным инженером, но никудышным организатором. При этом, он не терпел, когда кто-то вмешивался в его дела. Лена, благодаря своим женским чарам, а ходили слухи, что их отношения имели место не только в пределах офиса, могла с ним договариваться, но Виктор с первого дня почувствовал, что обрел в лице Краснопольского потенциального врага. К тому же, ему показалось, тот не мог ему простить, что он занял место пользовавшейся его покровительством и вниманием женщины.

Первый их конфликт произошел на следующий же день. Дело в том, что копировальная техника поступала сплошь из-за рубежа и запчастей для вышедших из строя узлов, не подлежащих замене, практически не существовало. Но русские умельцы находили самые немыслимые способы их кустарного изготовления и ремонтировали то, что не было рассчитано ни на какой ремонт. Что-то изготавливалось в мастерской, а более сложные детали — в производственных условиях. У Краснопольского было три своих человека на предприятиях города, которые этим занимались, обеспечивая себе тем самым заработок, превосходящий тот, что они получали официально. Столкнувшись с проблемой, он им звонил, и отправлялся курьер с деталью, который ждал умельца за проходной. Тот ее забирал и уходил, а через день-два нужно было опять посылать курьера за изготовленной новой деталью, которую он получал опять же за пределами предприятия, вынесенную под халатом, а то и переброшенную через забор в надежной упаковке.

Все было бы хорошо, но потребность в курьере у Краснопольского почему-то возникала всегда спонтанно, и как правило, в тот момент, когда Виктор, не будучи осведомлен заранее, успевал всех разослать по своим нуждам. Причем, в качестве оправдания срыва срока заказа, Краснопольский всегда приводил факт отсутствия курьера. Все это вылилось в два строгих выговора Виктору со стороны Натальи, с предупреждением отнести убытки за его счет. У Виктора опускались руки еще и от того, что сочувствия к себе он не находил ни у одного сотрудника. Напротив, с его новым назначением, он ощутил неприязнь со стороны многих. В частности, к нему стала совсем иначе относиться Вика. И Виктор знал, что дело здесь не только в том, что он, сам того не желая, "перешел ей дорогу". Причина была еще и в ее не сложившихся отношениях с Лёней, через которого они в свое время познакомились.

Душа человек Николай Александрович, в свое время проявивший горячую симпатию к Лёне и помогший ему устроиться в школу, имел, очевидно, далеко идущие планы. Пристальное внимание к себе со стороны Вики Лёня начал ощущать с первого посещения их дома. Она тоже, как и отец, много расспрашивала про Америку. Садилась напротив и мама, внимательно слушая и перебрасываясь иногда с Николаем Александровичем многозначительным взглядом. Это-то сразу и насторожило Лёню, хотя сначала он воспринял Вику абсолютно естественно. Из побуждения просто сделать ей приятное, он несколько раз приглашал ее в театр, а когда она предложила отметить ее день рождения вдвоем, повел в ресторан.

-Ты очень много себе позволяешь, — еще тогда заметил ему Виктор.

-Вил, мы просто друзья, я не делаю никаких намеков на близость,— оправдывался Лёня.

-Это с твоей точки зрения. А она может понять все несколько иначе. По крайней мере, идти в ресторан вдвоем по такому поводу, вам не следует.

Но Лёня все-таки пошел. После этого последовали два настойчивых приглашения домой с упоминанием, что родители на даче, и они будут одни. Первый раз Лёня оправдался болезнью тети, а на второй осмелился спросить, что если он придет вместе с Виктором попить чаю? На что Вика, слегка побледнев лицом, резко ответила, что если он хочет нанести женщине оскорбление, можно обойтись одним чаем, не прибегая к помощи Виктора.

-Вил, я завяз по уши. Я не знаю, что мне делать?

-Я тебя предупреждал.

-Но ведь я не чувствую даже, что она меня, прости, хочет как парня! Она меня просто заводит и заводится от этого сама. Я достаточно опытный. Что у геев, что у натуралов, приемы по сути одни.

-Все дело в Америке, Малыш.

-Так послушать большинство, они Америку ненавидят. Ненавидят богатых, ненавидят, ты говоришь, москвичей. В конце концов, у каждого могут быть свои причины для ненависти, которые мне не понять. Но чтобы, ненавидя кого-то или что-то, туда же или к тому же стремиться самим — это, по-моему, уже диагноз.

-Подумай лучше, как будешь выпутываться из ситуации.

-Не знаю. Я пытаюсь дать ей понять, что не могу ответить чувством, но до нее не доходит. Или делает вид. Но не тупая же она совсем! Обычно мне это удавалось всегда...

-Не встречайся больше с ней, — посоветовал Виктор, — Неприятно, но отруби раз и навсегда.

-Как? Что ей сказать?

-Очень просто. Раз скажи — не могу, другой...

-Врать, придумывать отговорки?

-Не надо ничего врать. Скажи — занят личными делами. А они у нас с тобой всегда найдутся, — едва заметно улыбнулся Виктор.

Спустя несколько дней, Лёня пришел из школы чем-то расстроенный.

-Насупила ясность, Вил, — сказал Лёня за ужином, — Я потерял единственного в школе друга.

-Николая Александровича?

-Да. Сегодня он вызвал меня на откровенный разговор. Я прямо сказал, что на серьезные отношения с его дочерью не готов.

-А он?

-Я знал человека два года, уважал его, во всем доверял и не думал, что он способен на такое.

-На что именно?

-На то, что он стал мне выговаривать. И подлец я, и проходимец, и обманщик...

-А за собой ничего из вышеперечисленного он не захотел заметить? — поинтересовался Виктор.

-Ты же сам говорил, что люди обвиняют других в том, чем страдают сами. Я опасаюсь не этого. Он сказал, что меня взяли на работу только благодаря ему. Я не имею педагогического образования, а мои заокеанские, как он выразился, способности, здесь могут служить только лишь основанием для недоверия.

-Не переживай раньше времени, — ответил Виктор, — До конца учебного года тебя вряд ли уволят, а там... А там посмотрим. Не в первый раз. Господь управит. Возможно, будем искать работу вместе. Прорвемся...

16.

В один из первых солнечных дней начала лета такси уносило их в Домодедово. С Гаврошем все было обговорено по телефону и в письмах. Он уверял, что сможет пойти в увольнение с вечера пятницы до понедельника. В учебке он не остался, написав "что хочет ходить с чистыми погонами и с чистой совестью", чем немало порадовал Виктора, а в остальном его письма мало отличались от прежних. В каждом упоминался мордобой и лагерно-волчьи порядки.

Служил он теперь под Иркутском, куда и лежал их путь. Чемодан был набит подарками для Гавроша, а также тщательно завернутыми в мягкие вещи, чтобы не разбились при перелете, тремя бутылками коньяка и коробками дорогих конфет на непредвиденные обстоятельства. Имелась и специально приготовленная для этих же целей пачка всемогущих купюр всех возможных номиналов.

Лёне предстояло потом лететь в Америку, и это, кажется, было главное, о чем он думал все последнее время. Уже одно то, что дожил до отпуска, было для него несказанной радостью.

Пребывание в школе становилось невыносимым, и хоть он старался не расстраивать Виктора своими проблемами, тот все чувствовал сам. К тихой мести Николая Александровича добавилась открытая травля со стороны отчаявшейся добиться его расположения химички, провоцировавшей конфликты. В дело оказался замешан родительский комитет, пускалось по рукам какое-то письмо, где собирались подписи с требованием убрать из школы педагога, "растлевающего детские души чуждыми нам либеральными ценностями". Спасало Лёню лишь то, что принципиальный директор ценил его как специалиста. Да и заменить пока было некем, поскольку предмет был введен недавно, и подготовленных на основе "традиционных национальных ценностей" педагогов, в изобилии не имелось. Вопреки давлению, которое на него оказывалось со всех сторон, директор решил отложить решение об увольнении Лёни до осени, отправив его в отпуск до самого сентября, вынудив взять лишний месяц "без сохранения содержания". Уверенности, что к началу учебного года не найдут нового преподавателя, не было никакой, и Лёня мысленно попрощался со школой.

У Виктора на работе дела обстояли не лучше. Наталья перешла от слов к делу и дважды штрафовала его. С Краснопольским они обменивались лишь короткими поклонами, не протягивая друг другу руки, что же касается Вики, то ее неприязнь не проявлялась разве лишь в присутствии клиентов. За глаза же она открыто называла его не иначе, как "вагоноуважаемый".

Виктор привык к сложившейся ситуации. После того, как в его душу стало постепенно входить иное мироощущение, где мысли и чувства соразмерялись с вечными ценностями, реалии жизни стали восприниматься значительно легче и не ввергали в уныние. Он научился предвидеть возможные каверзы. Зная, что Краснопольскому может в любой момент понадобиться курьер, составлял их маршруты так, чтобы хотя бы одному можно было всегда дать попутный адрес. Благо, что у того их было всего три, и Виктору они были превосходно известны. Были у него и свои приемы против намеренной путаницы в отчетности, которую устраивала Вика. Некоторые поставщики прохладно относились к оформлению документов, поскольку основная масса оборота шла "по черному", и выдавали курьерам чистые бланки с печатью. Виктор складывал их в отдельную папку, а когда возникала необходимость, заполнял сам, затыкая таким образом "дыры".

Вспоминая магазин, трамвайное депо, Виктор приходил к выводу, что, хоть формы общения были разными, нравы царили везде одни и те же. Иногда ему казалось даже, что в депо было легче. Там, по крайней мере, вся грязь была снаружи, а не скрывалась за внешними формами благопристойности.

Так что, сейчас они ехали, как бы сбросив на время с плеч тяжкий груз, и не хотелось думать ни о чем, кроме предстоящей встречи. До Иркутска лететь было около шести часов, на час меньше составляла разница во времени, и поднявшись за облака, они ощутили себя вне времени и суетности жизни.

Фото, что прислал им Гаврош со своей присяги, которую он называл "писягой", они поставили в рамке на комод, и каждое утро начиналось для них со взгляда его озорных черных глаз, ставших почти взрослыми.

Вот и посадка. Едва не царапнув крыльями за жилые постройки и вездесущие гаражи, самолет приземлился, и скоро они оказались в показавшимся им маленьким и убогим здании терминала.

-Что у нас сейчас? — спросил Виктор, сбитый с толку потерей времени, — Четверг или уже пятница?

-Пятница, восемь утра, — моментально сообразил привычный к таким ситуациям Лёня.

-Тогда надо приступать к делу.

-Что именно ты предлагаешь?

-В первую очередь — поесть. От этого навязчивого сервиса на борту, у меня лишь аппетит разыгрался. Второе — снять номер в гостинице до понедельника. Третье — сходить в магазин и затариться, как говорит Гаврош, всем необходимым. И, наконец, сориентироваться и ехать к войсковой части. Поспать времени не остается, мы его потеряли в самолете.

-Обратно полетим, нам его вернут, — улыбнулся Лёня, — Берем такси?

-Мне думается, за такси с нас, как с приезжих, да еще из Москвы, аборигены поимеют по полной программе, — возразил Виктор,— К тому же, мы находимся, как я понял, уже в черте города. Предлагаю воспользоваться троллейбусом. Тем более, что вот это, кажется, определенно он...

Они сели на троллейбус и очень скоро оказались на центральной площади, носящей имя Кирова.

-А где Ангара? — поинтересовался Лёня.

-Перед тобой, — кивнул Виктор на здание гостиницы.

-Я имел в виду другую.

-Та Ангара у нас еще впереди. Сейчас нам наиболее нужна именно эта...

Свободный номер нашелся. Правда, он оказался семейным, да и цена для провинции представлялась Виктору несколько завышенной, но на ресепшн заметили, что это еще не самая большая в городе, и Виктор решил не обременять себя лишними поисками. Тем более, что место было удобным во всех отношениях. Площадь являлась транспортным узлом города, и отсюда разбегались все главные улицы. Вопрос о пребывании в номере третьего человека был решен при помощи первого набора из коньяка и конфет, проблем с магазинами тоже не возникло. Позавтракав и пообедав сразу в той же гостинице, они отправились на поиски войсковой части. После множества расспросов и уточнений, доехали на троллейбусе до остановки с обнадеживающим названием Фортуна, откуда уже было недалеко до нужного им Якутского тракта.

-Фортуна так Фортуна, — усмехнулся Виктор, — Ты что-то имеешь против?

-Мне бы хотелось посмотреть город, — ответил Лёня, — Я слышал, что здесь могила декабристов...

-Посмотрим все завтра вместе с Гаврошем, если удастся его заполучить.

Заполучить удалось, хотя на КПП Виктор расстался со вторым коньячным комплектом, но это было предусмотрено сметой.

Дима возник перед ними неожиданно, выскочив в присланных ему еще зимой дешевых джинсах и летней рубашке, и сразу же бросился в объятья сначала к Виктору, а потом к Лёне. Он заметно вырос, еще более заметно похудел и осунулся, но глаза его сверкали счастьем.

-Мужики... Мужики... — повторял он, как заведенный, по очереди целуя их.

Виктор с Лёней поспешили увести его подальше от КПП:

-Ну, рассказывай, как служится?

-Нормально. Дальше легче будет.

-Здесь такого нет, как в учебке?

-Да нет, здесь мы больше уже друг друга п...дим, — со всей своей непосредственностью утешил Дима.

-Все материшься?

-А как? В армии без этого нельзя. У нас матом не ругаются, у нас матом разговаривают. Тебя иначе никто не поймет...

Виктор с Лёней переглянулись, и последний слегка поморщился. А Диму уже нельзя было остановить:

-... Вот, например, я скажу — клади бревно, а мне скажут — кладут х..й, а бревна ложат. Или, как по вашему? За..б и про..б одно и то же? А вот х..й! За..б — это когда тяжело, а про..б — как раз наоборот, когда легко. У нас говорят: " В каждом за..бе — про..б, В каждом про..бе — за..б'.

Виктор не выдержал и засмеялся.

Улыбнулся и Лёня:

-Наш Гаврош обогатил себя духовно.

-Ну, а что ты хочешь? — отозвался Виктор, — Как в тюрьме. Догадаешься, например, что идти — это телипать, а следователь — это булыжник? Так и здесь.

-Я иной раз в школе слышу такое, что не догадаешься...

-Нечему удивляться. У нас каждый одиннадцатый сидел. Скоро все будут матом не ругаться, а разговаривать. Ладно, Гаврош, хватит нас просвещать. У тебя два дня будет полный про..б, обещаем. Сейчас едем в гостиницу, накрываем поляну, а завтра и послезавтра будешь показывать нам географию на местности.

-Да я тут не особо чего знаю, — растерялся тот.

-Значит, мы тебе покажем. На Байкале был?

-Не...

-Поедем в воскресенье, а завтра погуляем по городу.

-А купаться будем?

-Запросто. Погода шепчет. Знаешь, где можно?

-Это знаю. Можно в Ангаре, можно в Иркуте...

-Ну, а где на Байкале — найдем, — заверил Виктор.

Скоро они оказались в гостинице. Едва вошли в номер, Дима с восторженным криком устремился в ванную.

-Мужики, можно я поплескаюсь от души? — спросил он, сбрасывая одежду прямо на пол, — Целый год мечтал!

-Плескайся, — улыбнулся Виктор, — Спинку потереть позови.

Дима действительно позвал. Виктор оторвался от хлопот над столом и вошел в ванную, где ничего нельзя было разглядеть из-за пара.

-Да что вас, в баню не водят?

-Водят, но разве это то? — с блаженной улыбкой протянул Дима, и посерьезнев, добавил, глядя на Виктора, — Ты знаешь о чем я больше всего мечтал все это время? Как раз о том, как залезу в горячую ванну и буду плескаться до отключки.

-Как по части секса-то? — доверительно спросил Виктор, обильно полив мочалку гелем и водя ей по Диминой спине.

-Подрачиваю, — спокойно признался тот, — Нам еще бром в чай подмешивают, чтобы стояка не было.

"Как жеребцам возбудитель", — горько подумал про себя Виктор.

-Ты думаешь, я здесь об этом мечтаю? — серьезно спросил Дима, опять уставившись на него повзрослевшим взглядом, — Мне сейчас дембель по ночам снится, а не пацаны.

Сердце Виктора дрогнуло от этих слов и от замеченных на теле Димы следов выяснения отношений.

-Я потом еще с тобой посоветоваться хочу по одному делу, — сказал Дима.

-Спрашивай сейчас.

-Не... — его лицо расплылось в блаженной улыбке, — Ща мне все до...

Он запнулся и не договорил.

-Молодец, — улыбнулся Виктор, — Сейчас ты не в казарме. Заканчивай и вылезай. Там уже все готово.

Виктор вернулся в комнату.

-Чего он там? — спросил Лёня.

-Да ничего... — махнул рукой Виктор, — Кайф ловит.

Скоро из ванной появился раскрасневшийся, как рак, Дима, и глянув на стол, замер.

-Бля... Я не сплю, мужики?

-Отвык от цивильной пищи? — спросил Лёня.

-У нас на завтрак каша, хлеб да чай, как кобыльи ссаки. Соломой воняет...

-А на обед? — поинтересовался Виктор.

-Ну, на обед нормально — первое, второе — картошка там с подливой, макароны. Галеты дают, сок. Пакетики такие, а на них всякие приколы написаны. Типа Российская армия или Сок для победителей...

Все засмеялись.

-Да это не главное, — продолжал Дима, — Самый прикол, это пожрать успеть. А то команда — посуду на край стола и п..дец.

-Хватит. Ты же сам сказал, что не в казарме, — напомнил Виктор.

-Ладно. Прости, не буду, — согласился тот, усаживаясь за стол и буквально пожирая глазами все, что на нем стояло.

Лёня открыл шампанское.

-За тебя, Димон, — сказал Виктор, поднимая пластмассовый гостиничный стаканчик, — За то, что ты преодолел первую дистанцию и за твои правильные решения на этом пути.

Они выпили, и Дима набросился на еду.

-Гаврош заворот кишок получит, — улыбнулся Лёня.

-А на гражданке только пиво сосал. Нет худа без добра, или как там у них говорят? В каждом за..бе свой про..б?

-Мужики, не обращайте внимания, — с набитым ртом проговорил Дима, — Я оттягиваюсь...

-Это все твое, — заверил Виктор, — Оттягивайся со вкусом, а то и правда, неприятность может быть.

Они долго сидели за столом, как когда-то в Москве на кухне, и казалось, что нет за окном незнакомого города, никуда не уходил Гаврош, и не было никаких неприятностей у них самих. Они опять были все вместе.

-Давайте прогуляемся немного, — предложил Лёня, когда за окном начало смеркаться, — Хотя бы центр посмотрим.

Побродив по площади, они дошли до собора, а потом вышли к Ангаре. В отдалении виднелся силуэт монастыря.

-Этот не тот самый, где могила декабристов? — предположил Лёня.

-Спроси у аборигенов, — посоветовал Виктор.

-Ты думаешь, они знают?

-В провинциальных городах такие попадаются. В Москве ты просто коренного москвича днем с огнем не сыщешь.

Лёня стал всматриваться в лица прохожих, и наконец, решил обратиться к одному из них. На удивление, старичок охотно рассказал, что это Знаменский монастырь, основанный в конце семнадцатого века, что сейчас там резиденция архиепископа, а на территории действительно находится могила декабристов.

-И не только, — с охотой продолжал тот, — там еще могила Григория Шелихова, путешественника, достигшего Аляски и Калифорнии, русского Колумба, как его называют...

Старичок рассказал еще много интересного и в заключение поведал, что недалеко от места, где они сейчас стоят, был расстрелян Колчак. Последнюю новость он почему-то сообщил, понизив голос.

-Да не переживайте, сейчас об этом можно говорить спокойно, — улыбнулся Виктор, — Возможно, ему даже памятник поставят на этом месте.

-Все возможно, все возможно, — закивал тот и поспешил распрощаться.

-На всю жизнь травмированное поколение, — с горькой иронией заметил Виктор, — Забавный старик. Живой носитель истории. Как ты его вычислил из толпы?

-Не знаю, — пожал плечами Лёня, — Глаза у него хорошие.

-Ну, что? — спросил Виктор, — Дойдем до монастыря? Внутрь сейчас, наверное, уже не попадем, но почтим у стен память русских героев свободолюбцев и погибшего адмирала.

Все выразили желание, хотя набережная здесь заканчивалась, и чтобы туда попасть, надо было еще сначала перейти по мосту впадавшую в Ангару речку.

Дойдя до исторического места, они по очереди запечатлели друг друга, а потом Лёня попросил прогуливающихся парня и девушку сфотографировать их втроем.

-Так темно же, — не понял Дима, — Фотки разве получатся?

-Она у меня и в темноте снимает, — улыбнулся Лёня.

Отправились в обратный путь. Тянуло с реки вечерней прохладой, мерцали огоньки, а с неба исчезали последние отблески вечерней зари. Они шагали, как дружная семья, шутили, смеялись и испытывали, наверное, то, что можно назвать счастьем. Придя в номер и допив шампанское, все втроем повалились на широкую кровать и моментально уснули, как убитые.

Проснулись, когда за окном уже вовсю светило солнце нового дня. Дима в первую очередь набросился на еду и расправился со всем недоеденным, оставив им лишь по два бутерброда.

-Гаврош оттянулся по полной, — заметил Лёня, похлопывая его по голому животу, — Куда в тебя столько влезло?

-У него сгорание повышенное, — улыбнулся Виктор, — Доедай, сейчас в кафе все вместе позавтракаем.

Лёня взглянул на часы:

-Уже обедать пора.

-Обедать будем в ужин. Где-нибудь в ресторане. Принимается, Гаврош?

-Мужики, я эти дни надолго запомню, — расплылся тот в улыбке.

Этот день они провели на Ангаре. Дима нырял, забираясь им на плечи, они подбрасывали его со сцепленных ладонями рук, кидали в воду, раскачав одновременно за руки и за ноги, боролись с ним в воде, и все трое были наверху блаженства.

"Все-таки самое большое человеческое счастье, — подумалось Виктору, — это иметь детей".

Вечер провели в ресторане. Дима попал туда впервые в жизни и сначала вел себя так, как у них на кухне, когда пришел в первый раз.

-Расслабься, это все для нас, — улыбнулся ему Виктор, — Представь, что ты на дискотеке.

Но Дима, на сей раз, освоился быстро, и уже после первого бокала рассматривал танцующих парней горящими глазами.

-Не делай это так явно, — тихонько сказал ему Виктор.

-Ну, так хочется же, — последовал знакомый ответ с нагловато-лукавым взглядом.

-Гаврош, ты неисправим, — заметил Лёня.

-Ничего, отслужит, вернется, и в этом деле будет порядок, — сказал Виктор, — Встретит кого-нибудь и обо всем забудет.

-Где его встретишь-то? — вздохнул Дима.

-Встретишь, — уверенно сказал Виктор, — Верь и не торопи события, а то за изобилием возможностей проглядишь свое счастье...

На следующее утро они выехали на Байкал. Вышли из гостиницы рано, поскольку ехать было около полутора часов, а Диме надо было успеть вернуться в часть. Автовокзал был рядом, ждать пришлось недолго, и вот уже автобус вырулил на Байкальский тракт, оставив позади себя городские кварталы Солнечного. Узкое шоссе вилось среди плотно растущего кустарника по краям дороги, за которым виднелся густой смешанный лес. Шоссе проходило в отдалении от берега, и только лишь иногда справа мелькала между деревьями водная гладь. Но вот, за поворотом открылось что-то огромное, сливающееся на горизонте с небом. Это трудно было назвать озером, насколько оно напоминало море.

Они вышли из автобуса и огляделись. Здесь начиналась главная улица поселка, уходящая куда-то вдаль. Слева возвышались крутые горы, а с другой стороны вплотную подходила вода, оставив для строений узкую полоску. Первым делом они спустились к озеру в надежде искупаться, однако вода была настолько холодная, что сводило ноги. Но, при этом, ее чистота так манила к себе, что Виктор не выдержал:

-А что? Некоторые и зимой купаются...

-Ты предлагаешь нырнуть? — улыбнулся Лёня.

-Быть на Байкале и не искупаться? Потом не простим себе...

Пока они решали вопрос, Дима уже успел скинуть одежду и с громким воплем бултыхнулся в воду.

-Класс! — послышался восторженный возглас, и Виктор с Лёней последовали его примеру.

Долго они, правда, не выдержали, и нырнув по нескольку раз, выбрались на берег.

Лёня достал фотокамеру и запечатлел этот момент.

-Ну вот, цель поездки выполнена, — улыбнулся он, — Вон там какой-то музей виднеется...

Виктор посмотрел на Диму, явно заскучавшего при этом сообщении, и внес свое предложение:

-Аллен, нельзя объять необъятное. Здесь много чего интересного, но у нас в запасе всего несколько часов. Давайте сосредоточимся на главном.

-А главное, это что? — уточнил Лёня.

-Главное — посмотреть Байкал живьем. А музеи и достопримечательности можно оставить на потом, когда приедем сюда хотя бы на несколько дней.

-А у тебя возникли такие планы?

-Конкретно нет, но не исключаю. Это стоит того.

-Полезли в горы! — предложил Дима, заметив отходящую влево от улицы дорогу.

В горах они оказались, воспользовавшись канатной дорогой. Причем, это был не какой-то закрытый фуникулер, а висящие на порядочной высоте от земли движущиеся кресла. Диму это привело в восторг.

-Помнишь, как в Москве на аттракционы ездили? — спросил Виктор.

-Это не то! Вот здесь кайф! — отозвался Дима.

Наверху оказалась смотровая площадка и беседка, откуда открывался изумительный вид на окрестности. Исток Ангары с возвышающимся из воды огромным камнем, поселок и бездонная синева озера были, как на ладони. Хотелось сидеть и смотреть до бесконечности, чувствуя себя не в силах оторваться от этой завораживающей шири, напоенной сиянием солнца. Деревья и кустарники на площадке были сплошь покрыты многочисленными ленточками и платочками. Они тоже не отстали от других, повязав безжалостно разорванное на три части полотенце.

-Чтобы вернуться, — убежденно сказал Дима, — Уже на гражданке.

Неподалеку было деревянное кафе, где они отметили этот день и "покорение вершины". Из разговоров вокруг узнали, что место это называется Камнем Черского. Услышали и о Шаман-Камне, и об уникальной железной дороге, по которой можно совершить путешествие по побережью Байкала, и о многом другом. Уезжать не хотелось, но время летело неумолимо. Обратно спустились пешком по серпантинной дорожке, любуясь окрестностями, а внизу не забыли заглянуть на местный рынок, полакомившись знаменитым байкальским омулем.

Но вот и автобус, везущий их в обратный путь. Кажется, только приехали, и день промелькнул коротким солнечным лучиком, отраженным в водной глади, исчезающей за окном автобуса. Дима присмирел, и взгляд его стал таким, каким был, когда они провожали его в Москве.

-Не грусти, Гаврош, — подбодрил Виктор, — Теперь деньки покатятся под горку.

Когда пришли в номер, и Лёня ушел принимать душ, Дима обратился к Виктору:

-Я хотел посоветоваться с тобой. У меня есть возможность облегчить себе жизнь, пристроившись к какому-нибудь "деду". Ну, заправлять за ним постель, делать все, что он прикажет, короче, шестерить на него. Тогда меня никто не тронет. Или забить на всю эту систему, но самому все расхлебывать. Как мне поступить?

-Понятно, — серьезно ответил Виктор, — Подчиниться системе или положить на систему. Альтернативы нет?

-Есть, — поморщился Дима, — Но это, точно не для меня.

-Какая?

-Заплатить тому же "деду".

"Это уже веяние времени", — подумал Виктор и сказал:

-Ну, а как ты сам-то считаешь? Стоит быть порождением этой системы или лучше остаться ее жертвой, раз нет другого выхода?

-Понимаешь, — убежденно заговорил Дима, — Ведь без этой, как ты ее называешь, системы, тоже нельзя. Армия развалится. На ней все держится. Ну, например, команда: "Подъем", а он, сука, спит. Что ты будешь делать? Уговаривать? Так пока ему е..ло не разобьешь, он ничего не поймет...

-Понятно. Этот спит, а как помню в детстве, один боевой генерал, участник войны, моему отцу рассказывал, что пока дивизию НКВД позади не поставишь, вперед не пойдут. А что делать? На этот вопрос ответил еще давно Антон Павлович Чехов — выдавливать из себя по капле раба.

-А при чем тут... раба?

-А при том, что рабу не свойственны самоуважение, ответственность, чувство долга и прочее. И не должны быть свойственны, они ему будут только мешать. За раба все решает его господин, и единственно, что ему нужно — это хорошая плеть. Ты уже достаточно взрослый, чтобы принимать самостоятельные решения и нести ответственность. Начни с этого.

-Но я хотел знать, как ты посоветуешь?

-Вот я тебе и советую. А что касается лично меня, то признаюсь, самое приятное, что я прочитал во всех твоих письмах, было то, что ты хочешь остаться с чистыми погонами и с чистой совестью. Право решать я оставляю за тобой.

-Спасибо тебе, — серьезно ответил Дима.

Из ванной появился Лёня:

-Кто после меня?

-Иди, Гаврош, — подтолкнул его Виктор, — только не очень блаженствуй там, время говорит — пора.

И вот опять дорога в часть, по которой они шли позавчера, окрыленные радостью встречи. Но сейчас у всех в глазах застыла грусть. Особенно это заметно по Диме.

-Ну что, Гаврош, — сказал Виктор, приостанавливаясь, когда вдалеке показался КПП, — Отойдем и простимся по-настоящему.

Они отошли за деревья.

-Прощай, Гаврош, — сказал Виктор, крепко обнимая его и трижды целуя, — Не забывай, пиши. Знай, что мы помним и любим тебя.

Вслед за Виктором, Дима обнялся и расцеловался с Лёней.

-Я пришлю тебе фото на память о нашей встрече, — пообещал тот, — Распечатаю на бумаге и пришлю.

-Мужики... — растроганно проговорил Дима, обнимая их обоих, — Мужики...

Казалось, он не знает, что еще сказать, но Виктор понял, что ему хочется задержать миг расставания. Он крепко обнял Диму, то же самое сделал Лёня, и они все втроем долго стояли обнявшись. Виктору показалось, что из левого глаза Димы опять капнула слеза.

-Ну все, Гаврош, — сказал, наконец, Виктор, — На вот, держи, это тебе с собой.

Он протянул ему увесистый пакет.

-А это, — добавил он, отдавая другой, с третьим коньячным комплектом, — передай своему командиру, с которым я разговаривал в пятницу...

-Ильину? — уточнил Дима.

-Наверное, ты лучше знаешь.

Они вышли на дорогу и расстались, крепко по очереди пожав Диме руку, а потом стояли и глядели ему вслед, пока тот не исчез за КПП, размашисто помахав им рукой.

-Ну, вот и повидались... — тихо проговорил Виктор и почувствовал, как у него самого повлажнели глаза.

Уже в сумерках они вернулись в гостиницу и стали собираться в обратную дорогу. Лёне через два дня предстояло лететь в Америку, а у Виктора до конца короткого отпуска оставалось, по возвращении, всего три дня.

Перед отлетом Лёня успел распечатать обещанные фотографии, и они с Виктором долго перебирали их, прежде чем отправить Диме, вспоминая короткий миг их жизни, оставивший в памяти такой ощутимый след, что он даже затмил собой поездку в Испанию.

-Это было наше с тобой самое запоминающееся путешествие, — сказал Виктор.

-Пожалуй, — согласился Лёня, — Хотя увидели мы не так много.

На следующий день Виктор проводил Лёню.

Продолжалось лето. В выходные он ездил на излюбленное место на речку, с которым было связано столько воспоминаний. Он перебирался на другой берег, бродил в одиночестве по полю или в лесу, вспоминая все происходившее здесь. Каждый вечер, как и год назад, был сеанс связи с Лёней, затягивавшийся до поздней ночи. Часто писал Дима, в каждом письме вспоминая их встречу.

"Я сделал выбор, бать", — написал он еще, и Виктор понял, какой.

Уточнять не требовалось, он почему-то был уверен.

"Я всегда в тебя верил, — написал он в ответ, — Силы и мужества тебе".

Так прошли эти два месяца, и вот он опять едет в Шереметьево. Только теперь встречать. Радость переполняет Виктора:

"Сейчас Леня, — думает он, — а через год и Гаврош..."

Он улыбается, глядя на свое отражение в автобусном стекле, не ведая, что предстоящее свидание с Лёней окажется таким коротким...

17.

11 сентября 2001 года девятнадцать человек поднялись на борт четырёх самолётов. Они не вызывали подозрений — были среднего возраста, хорошо образованными и с устоявшимися манерами. Никто тогда не мог предположить, что ни один из тех, кто оказался на борту этих самолётов, не выживет. Что окажутся убитыми две тысячи девятьсот семьдесят три человека. Что погибнут триста сорок три пожарных, двадцать три офицера полицейского департамента и тридцать семь портовых полицейских офицеров, а двадцать четыре человека так и останутся пропавшими без вести. Никто тогда не мог предположить, что этот день станет началом новой эпохи, когда полномасштабные войны могут идти не только между государствами, но и международными группировками, не имеющими государственной ответственности.

Это произойдет немногим позже, когда на глазах всего мира рухнут башни Всемирного торгового центра...

Потом туда хлынут потоки рядовых американцев, многие полицейские и сотрудники экстренных служб станут брать отпуска по месту основной службы и ехать в Нью-Йорк для того, чтобы помочь в поисках уцелевших. Люди станут пожимать друг другу руки на улицах в знак солидарности и вывешивать в окнах американские флаги. Спустя месяц, американский президент обратится к народу своей страны, олицетворяющей для многих безжалостное "общество потребления", с просьбой прекратить пожертвования, поскольку их число перевалило за миллиард долларов, и перестать сдавать донорскую кровь, потому что ее уже негде хранить.

Это будет потом...

А тогда они сидели вдвоем с Лёней, потрясенные происшедшим, едва успевая переключать внимание между компьютером и редко включавшимся в их доме телевизором. За прожитые вместе два года Виктор видел Лёню в разных ситуациях. Он тащил его на себе через ночной лес, избитого и теряющего сознание. Он видел его в гневе и раздражении. Он видел его всякого. Но он никогда не видел у него такого выражения лица и не чувствовал такого внутреннего напряжения, как в этот момент.

Мрачнее тучи пришел Лёня на следующий день из школы. Исчезла даже его постоянная улыбка на губах.

-Вил, я понял одно, — сказал он за ужином, — Мне в этой стране не место. Я здесь инородное тело, несмотря на то, что я здесь родился.

-Что тебя навело на такие мысли?

-Что?! Я нашел сочувствие только у тебя, тети Таты и директора. И то с глазу на глаз, в закрытом кабинете...

-И тебя это удивляет?

-Но есть же что-то общечеловеческое! — воскликнул Лёня, — Погибли невинные люди! Сегодня это в Нью-Йорке, завтра может быть где угодно! По большому счету началась война между цивилизацией и мракобесием, и жертвой ее может стать абсолютно каждый...

-Так что же ты ищешь сочувствие по другую сторону баррикад?

-Ну не может быть так! Неужели они все такие? Это же люди. Я знал, что они не ангелы, но чтобы радоваться чужому горю? Говорить, что пиндосы доигрались и поделом им? От одной я даже услышал, что это воля Божья, первый знак освобождения человечества от власти Антихриста. Это же полный бред. И этот человек ходит в церковь, у нее православный крест на шее! У меня это вообще не укладывается в сознании...

-Им преподносят все так, — попытался смягчить ситуацию Виктор, — Были же проявления агрессии со стороны Соединенных штатов, это все знают...

-Агрессия агрессии рознь! — перебил Лёня, — Иногда агрессия нужна для того, чтобы остановить другую агрессию. В сорок пятом году, когда американские войска воевали против Гитлера, они тоже, можно сказать, проявляли агрессию, хотя он за океан не летал и Нью-Йорк не бомбил...

-Малыш, историю переписывают всегда и везде на правах победившей стороны. Только при моей жизни здесь это уже было дважды...

-Ты хочешь сказать, здесь ни у кого нет своей головы?! Тогда, тем более, мне здесь нечего делать.

Лёня ходил мрачный недели две. Выражение его лица напоминало то, что было после разговора с Кевином, когда он принял решение остаться. Его даже не потянуло ни разу за эти дни на близость...

-Я съезжу на выходных к тете Тате, — сказал он однажды вечером.

-Поедем вместе, — предложил Виктор.

-Вил, прости, я должен поговорить с ней наедине, — твердо сказал Лёня.

Вернулся он от Татьяны Викентьевны поздно вечером. Лицо было мрачным.

-Как съездил? — поинтересовался Виктор.

-Вил, пойдем, поговорим, — ответил Лёня, проходя на кухню.

Они сели за стол друг напротив друга.

-Вил, — сказал Лёня, глядя на него пристальным, даже каким-то умоляющим взглядом, — Я принял решение вернуться в Штаты. Уже навсегда.

Виктор опустил голову.

-Значит, не сложилось у нас, — произнес он упавшим голосом.

-Нет! — горячо воскликнул Лёня, — Нет! Только не это! Я... Я не представляю себе, что мы расстанемся. Я признался тебе, что возвращался два раза только потому, что здесь ты и тетя Тата, но... Но, неужели это может стать препятствием в наших отношениях?

-А как же иначе? Ты — там, мы здесь. Не знаю, как для тебя, а для меня наши разлуки даже на два месяца были тяжелыми.

-Для меня тоже, поверь. Но разве нельзя найти какой-то выход? Ты тоже можешь уехать со мной. Ты критически мыслишь, ты честный, да по большому счету ты сам здесь чужой! Вся твоя биография свидетельствует об этом. Вспомни, что ты говорил Гаврошу. Что тебя держит? Зов крови? Я тоже никогда не забуду, что я русский. Я любил и буду любить свою культуру, свое искусство, свой национальный дух, но... Я хочу при этом быть в свой стране и со своим народом. У нас мирно живут и уважают друг друга люди, родившиеся в любой точке мира, если их объединяет это взаимоуважение и любовь. И то, что произошло, я уверен, не конец...

-Но это происходит и здесь. Вспомни взорванные дома...

-Да! Тысячу раз да. И это меня только лишь убеждает в правильности решения. Я должен быть со своей страной, которую чувствую за собой, которая защитит меня и за которую я сам смогу пожертвовать всем.

-Я глубоко уважаю твои гражданские чувства, — серьезно сказал Виктор, — Даже завидую тебе по большому счету, что ты можешь так говорить. Но, как ты конкретно видишь выход?

-Родители пришлют вызов, делай визу. Биография у тебя чистая, а я посоветуюсь с компетентными людьми, что и как говорить на интервью. Хотя, мне кажется, что ты ее и так спокойно получишь. За границей ты был, собственность здесь имеешь. У тебя европейское лицо и на нем нет выражения, что ты едешь туда мстить за Вьетнам. Ни на лице, ни в глазах.

-Ну, хорошо. А там? — перебил Виктор.

-Обратимся в миграционный суд. Возьмем хорошего адвоката. В конце концов, даже врать ничего не придется. Скажем открыто, кто мы есть по отношению друг к другу, и это решит все. У нас знают, как относятся к таким людям здесь. Главное, пересечь границу...

-А ты подумал обо всех, кого ты оставляешь здесь? — опять перебил Виктор.

Лёня опустил голову. Возникло затянувшееся молчание.

-Прости меня, — проговорил, наконец, Лёня, — Может быть, я эгоист. Но... Если ты настаиваешь, я никуда не поеду. Пусть последнее слово будет за тобой.

-Не надо, — поморщился Виктор, — Поезжай. Я понимаю, что тебя побуждает, и чувствую, как тебе нелегко. Я чувствовал это всегда и делал все от меня зависящее, чтобы это сгладить. Но, очевидно, ни я, ни кто другой не способен заменить собой человеку весь мир. И каждому, наверное, лучше находиться там, где все соответствует его восприятию этого мира. Давай лучше подумаем, как нам не потерять друг друга.

-Я буду приезжать, — помолчав, заговорил Лёня, — Даю тебе слово, я буду приезжать не реже, чем раз в полгода, чтобы мне это ни стоило. Мы будем вместе... А ты, прошу, не оставляй тетю. Она очень расстроилась, плакала. Но потом все-таки согласилась, что для меня так будет лучше, а стало быть, и для нее. Ты же знаешь, что она за человек.

-Сделаем так, Малыш, — сказал Виктор, — Ты уедешь, а я постараюсь разобраться в себе самом. Скажу откровенно, сейчас я почувствовал, что мне лучше улететь с тобой, но... Дай мне время. Я не хочу, чтобы решение принималось скоропалительно, а потом были какие-то сомнения. Пусть, если состоится это возвращение, мое окончательное возвращение к тебе и к себе самому, то это будет действительно навсегда.

-Спасибо, Вил, — серьезно ответил Лёня, протягивая ему руку и глядя взглядом, преисполненным искренней благодарности.

-На том и порешили, — завершил Виктор, крепко пожимая ему ладонь, — И еще есть одна причина. Пойми меня правильно... Я очень хочу дождаться Гавроша.

Проводы не были долгими. В школе Лёню отпустили безо всякой отработки. От уроков его отстранили еще с первого сентября, но директор не захотел расставаться с ним окончательно, и оставил, как специалиста по информационным технологиям, вменив в обязанность обслуживание всей оргтехники, имеющейся в школе. Лёня был уверен, что тот понимал все, хотя ограничился при прощании официальным рукопожатием.

И вот опять Шереметьево. Виктор уже чувствовал себя здесь своим. Сколько раз он приезжал сюда и с радостью долгожданной встречи, и с грустью временной разлуки, но сейчас настроение было совсем другим. Виктор чувствовал завершение целого этапа своей жизни, сделавшего его другим человеком, разбудившим неведомые до того мысли и чувства, и поставившего перед выбором дальнейшего пути.

Прошлое и привычное наполняло душу сладким ностальгическим покоем, а неизведанное пугало своей неопределенностью и вселяло чувство неуверенности в себе. Но возникало и третье чувство. Желание сопричастности окружающему, не заставляющее ни ломать себя, ни отгораживаться невидимой непроницаемой стенкой. В конечном счете, побеждало четвертое — чувство сомнения в том, что это возможно. Все эти четыре чувства слились воедино и бесконечно кружились в его сознании по замкнутому кругу, одно сменяя другое...

Они обнялись у стенки зала и долго стояли так, не слыша и не видя никого и ничего вокруг. Они не думали о том, как выглядят в глазах окружающих. Когда тобой всецело владеет что-то большое и важное, все остальное, что имело значение еще вчера, бесследно исчезает.

Они не сказали на прощанье друг другу ни слова, только трижды крепко расцеловались.

18.

Виктор задержался у Елены Павловны дольше обычного. Он дважды собирался уходить, но та не отпускала, сначала пригласив поужинать вместе, а потом просто посидеть с ней. Виктор понимал ее состояние, и еще поймал себя на мысли, что ему самому не хочется расставаться. То, что он вопреки самому себе, все рассказал этой женщине, наполнило его душу сладостным покоем. Он понял, что единственное, чего не хватало ему за все годы, прожитые здесь, это именно такой возможности кому-то просто и естественно излить душу. Наверное, это было то, что так необходимо русскому человеку, и не укладывалось в принятое здесь: " I am fine. Thank you..."

-Витя, ну а все-таки, что вас побудило окончательно покинуть родину? — спросила Елена Павловна.

-Ничего конкретно и все вместе взятое, — ответил Виктор, — Просто настал момент, когда время расставило приоритеты, определив, что важнее. А последней каплей... Последней каплей явился Норд-Ост. И даже не сам факт происшедшего. Но, я вспомнил 11 сентября, подробности которого были еще свежи в памяти, и это дало мне возможность со всей остротой почувствовать разницу между отношением к человеку там и здесь. Не в вопросах политики, а просто в элементарном отношении к маленькому обыкновенному человеку, волею судьбы оказавшемуся заложником ситуации, со стороны таких же людей. Решение пришло само собой. Я просто не стал себя сдерживать...

-Витя, скажите откровенно, вы за все эти годы ни разу не пожалели о своем решении?

-Я, может быть, много раз бы пожалел, если бы не то самое, что с моей точки зрения, является главным. Уезжать надо не потому, что где-то чего-то больше, или где-то лучше, и не потому, что тебе кажется, что тебя не оценили, или тебе чего-то не хватает. Уезжать надо только лишь тогда, когда остро осознаешь свою чуждость одному обществу и духовную близость другому. Тогда не будет сомнений в своем выборе.

-Вы после того, как уехали, ни разу не были в России?

-Был. Даже дважды. Первый раз мы с Лео летали на похороны его тети, а второй — моей мамы. В ближайших планах поездка на Байкал. Я и Лео бесконечно любим свою страну. Как можно не любить землю, по которой когда-то сделал свои первые шаги? Но скажу откровенно — то, с чем приходится сталкиваться, оказавшись там, мало способствует этой любви. Родители у нас у каждого одни, и какими бы они не были — они наши, однако, с кем строить семью, человек решает сам. Так же и здесь — каждый человек должен распоряжаться своей жизнью так, чтобы не обвинять потом в неудачах других людей и обстоятельства. При этом никогда и никому нельзя навязывать чужую волю насильно. Это должно быть правом свободного выбора, как каждого человека, так и каждой нации в целом.

-Наверное, вы правы, — после долгого раздумья, согласилась Елена Павловна, — Витя, вы проводите меня с Лео в последний путь?

Губы ее задрожали, а глаза наполнились слезами.

-Не будем о грустном, — улыбнулся Виктор, мягко беря в ладони ее слабую морщинистую руку, — Сначала мы с вами съездим в субботу на исповедь, потом я провожу вас в больницу, и надеюсь встретить обратно. Ну, а если все окажется так, как вы говорите, не сомневайтесь и в этом. Этого не минует раз в жизни ни один человек, и главное — встретить этот час достойно. Всех простив и не держа ни на кого зла...

Уже в полной темноте он поехал домой. Машина мягко неслась по фривею, а светящиеся в свете фар белые полосы разметки, как всегда, создавали у Виктора в воображении "эффект взлетной полосы". Он смотрел на несущееся под колеса ровное полотно дороги, а в сознании проносились вспомнившиеся сегодня моменты жизни.

"Неужели это все было"? — подумалось Виктору.

Он ни о чем не жалел и не испытывал ни к кому и ни к чему никакой неприязни. Просто, это надо было пережить. Почему-то сейчас все представало в памяти светлым и радостным.

Вот и пустынные в этот час улочки его квартала. Виктор снизил скорость и поехал, аккуратно притормаживая у каждого перекрестка, хотя других машин не было. Он наслаждался этой спокойной уверенной ездой после всего пережитого в воспоминаниях, к которым так давно не возвращался.

Вот и его небольшой домик. На втором этаже светилось слабым голубоватым светом боковое окно.

"Телевизор смотрит", — догадался Виктор.

Он полез в карман за брелком, чтобы открыть въезд в гараж, и только сейчас вспомнил, что так и не включил еще утром отключенный телефон, который почти сразу же завибрировал, как только Виктор это сделал. Поставив машину, он взглянул на дисплей. В глаза сразу бросились девять вызовов самого дорогого ему номера.

"Ну и олух же я, — подумал Виктор, — Хоть бы сам догадался позвонить..."

-Прости, Малыш, — сказал он, входя в комнату и обнимая поднявшегося при его появлении Лёню, — Серьезный разговор у меня получился с моей подопечной старушкой. Про телефон совсем забыл. Ты меня прощаешь?

-Ты с ней весь день разговаривал? — спросил тот, тоже обнимая и целуя Виктора.

-Представь себе, — ответил он, ласково проводя ладонью по ежику на голове уже кое-где седеющих волос своего друга, — Ей поставили очень плохой диагноз, надо подготовить ее к неизбежному. Возможно, завтра опять задержусь.

-Кстати, о старушках...

Леня кивнул на висящий на стене телевизор:

-Представляешь? Более пятидесяти процентов опрошенных высказались за право на эвтаназию.

-Не суди их, — мягко проговорил Виктор, — Не их вина, что им в детстве не додали заряда любви. Что у нас нового?

-Да, приезжали Гаврош с Биллом, — оживился Леня, — Я пытался тебе дозвониться, но безуспешно. А они очень хотели тебя видеть.

-По какому поводу?

-У них сегодня судьбоносный день. Пастырь благословил их союз. Рассказывали, как все происходило. Как писали на записках, а потом читали друг другу добрые слова, как стояли в кругу друзей, как все желали им счастья... Посмотри вон там, они оставили фото.

-Отец Джим? — спросил Виктор, перебирая фотографии, — Правда, удивительно доброе у него лицо?

-Конечно. А наш с тобой союз освятить так и не желаешь?

-Малыш, Господь знает, как мы относимся друг к другу, а наши межконфессиональные метания вряд ли будут Ему угодны. Я уверен, настанет время, когда все без исключения люди поймут чувства таких, как мы, и тогда в нашей церкви будет это возможно, а пока будем уповать на Его милость.

Лёня пожал плечами и продолжил:

-Они уехали полчаса назад, Гаврошу завтра работать...

-Я позвоню ему утром, поздравлю. В котором часу он улетает?

-В половине девятого. Ужинать будем?

-Меня Елена Павловна накормила, — ответил Виктор, переодеваясь, — но от чая не откажусь.

-Иди в душ, я приготовлю...

Через какое-то время они сидели за столом.

-Зверинец наш покормил? — поинтересовался Виктор.

Их "зверинец" состоял из двух декоративных кроликов и двух черепах, живущих в маленьком импровизированном вольере в маленькой комнатке на первом этаже. Начался он, в свое время, с желания иметь в доме какое-нибудь живое существо. Так появилась крольчиха Мила. Потом к ней добавилась черепаха Тортилла, а спустя некоторое время, еще один кролик Зай и черепах Джой, чтобы никто из них не чувствовал себя одиноким.

-Да, — отозвался Лёня, — По-моему, наша Мила скоро опять принесет потомство.

-Не беда. На то она и Мила, — улыбнулся Виктор, — Позвоним Рею, он поможет пристроить.

На часах было полвторого ночи.

-Идем спать? — помыв чашки, спросил Лёня.

-Идем.

Они лежали в темноте. Теплый ветерок чуть колыхал занавеску у открытого окна, из-за которого доносились едва различимые отдаленные звуки спящего города.

Виктор ворочался с боку на бок и все никак не мог уснуть. Мешали эмоции прошедшего дня.

-Не спится? — участливо прошептал Лёня.

-Да... — так же шепотом отозвался Виктор, — Не идет из головы бабуля. Как меняются взгляды и оценки человека на все, когда он оказывается у последней черты...

-Она в чем-то раскаивалась?

-Скорее, просто заблудилась в собственных чувствах. В субботу отведу ее на исповедь. Знаешь, о чем я подумал? Все-таки самое главное — это вернуться к самому себе, поверить своей природе, Богу и еще... Чтобы всегда был рядом любимый человек, который тебя понимает.

-Я не оставлю тебя никогда, — тихо сказал Лёня.

-Я тебя тоже, — так же тихо ответил Виктор.

-Я буду за тобой ухаживать, когда ты станешь совсем стареньким...

-Об эвтаназии нам думать не придется? — с легкой иронией спросил Виктор.

Леня отозвался едва слышной в ночной тишине усмешкой и повернулся, прижимаясь к боку лежащего на спине Виктора.

Над Лос-Анджелесом стояла глубокая ночь.

Они засыпали.

2014