Кто поверит эху? - Часть 5: Финал

Сегодня шли меж высоких холмов, склоны которых местами обнажились причудливо — словно огромными когтями по ним провели, содрав зелень до белой кости. Хотелось посмотреть на них ночью, но пока с неба еще не ушло зарево, хоть воздух уже потемнел. Прогулявшись по лагерю, Кэраи вернулся в палатку, где Ариму как раз накрыл ужин. Он, в отличие от хозяина, со многими столковался; дождавшись, пока опустеют тарелки, попросил дозволения уйти. Кэраи в этот миг ему позавидовал, сам он так легко не умел — даже не друзей заводить, а так, пустячных знакомых не с умыслом и дальним прицелом, а просто, поболтать и уже считаться приятелями.

Устроился за столом с книгой. Древний хронист писал о войне, в которой горы Эннэ окончательно отошли нынешней Хинаи, тогда носившей другое название. Знали бы далекие предки, что будет на этой земле, порадовались бы или огорчились? Ведь как-то же они себе представляли грядущие дни.

— Господин, к вам вестник, — послышался голос охранника по ту сторону полога.

— Пусть войдет.

В палатке появился юноша в форме; Кэраи так и не научился различать все тонкости, откуда, из какого отряда. Это был другой язык, военных, а не придворных.

Что-то в облике показалось знакомым, но известие было важнее. Только скользнул взглядом по легкой фигуре — мало ли у брата молодых солдат.

— Письмо, голубь принес в крепость, — гонец протянул узкий кожаный футляр. К лапам голубя такое не привязать, конечно, зато надежная защита в дороге потом.

Непонятное чувство возникло, и, пожалуй, не слишком приятное. Взял футляр, почти соприкоснулись руки, и было это... словно едва не задел густую липкую паутину.

— Ты можешь идти.

Все-таки что-то тревожащее было в том движении, с каким юноша отступил назад и выскользнул из палатки. Невнятная мысль оформилась, приняла четкий контур: военные двигаются не так. И новобранцы из крестьян — тем более. "Скользящие в тени", незримые шпионы? Такие не передают официальные письма.

Эх, а вот это плохо.

Письмо предназначалось для брата, но это Кэраи понял, уже сломав печать, по обращению. Теперь уж всяко надо прочесть, все равно Тагари не поверит в случай.

Как это вышло? Вестник не мог перепутать, разве что его самого ввели в заблуждение.

Кэраи поднялся, выглянул из палатки. Горели костры, пятна света и тени метались по земле и холщовым стенам. У самого выхода сидели двое его охранников, разговаривали, но молодого солдата не было видно. Можно спросить, куда он направился, отыскать, но, если это и правда не обычный вестник, его не найти так просто. Охранники не заметили Кэраи, и тот вернулся за стол.

В письме командира Асумы говорилось о падении Сосновой. Кэраи несколько раз перечитал скупые ровные строчки. Быть этого не могло, но было — рухэй прокрались тайными тропами в середину гор Юсен, сожгли крепость, а командир Срединной с небольшим отрядом сейчас находится там. И намерен переловить врагов всех до единого.

Не надо было обладать блестящим умом, чтобы придти от этого в ужас. Осорэи, выходит, сейчас вообще не защищена. Сколько прошло дней с тех пор, как написано было письмо? Вот дата... три дня. Из них день голубь летел до крепости Трех Дочерей, еще двое суток, верно, снаряжали посланника, и потом тот догонял отряд генерала. Все равно долго, где-то замешкались. Это войско ползет, а конный галопом доскачет куда быстрее.

Кэраи уже снова приподнялся, отдать брату письмо, но где-то на задворках мыслей зашевелился червячок сомнения. Надо ли, прямо сейчас, когда у Тагари радость, а изменить уже нельзя ничего? Никто не узнает, отдано ли письмо, помимо этого посланца. Его отыскать бы, выяснить, кто это, и видно будет, как поступить.

Только где же его найти, раз уж сразу остановить не успел...

Шевельнулся полог над входом; вроде и не отодвинулась в сторону тяжелая ткань, так, дуновение ветра — а тот, про кого думал, уже стоит в палатке, и совсем рядом.

Как же его пропустили?

— На самом-то деле в военном лагере проще простого обмануть чью-то бдительность, — сказал вестник задумчиво. — Вроде бы должно наоборот, караулы на каждом шагу. Но нет, всякий надеется на другого...

Ох ты пропасть... как мог не узнать эти черты, эти удлиненные, словно чуть к вискам приподнятые глаза, сейчас прищуренные выжидательно? А волосы он сколол и прихватил воинской повязкой, ни малейшей небрежности.

Совсем не такой, как тогда, в страшном коридоре конюшни.

— Наконец-то узнали меня. А ведь я даже не старался этому помешать.

И тот же голос — не глухой, не звонкий, теплый и холодящий одновременно. Выходит, права была Лайэнэ?

— Так и не получилось поверить ей? — сказал чуть сочувственно, и будто мысли прочел. Или и впрямь?

— Смотри, — гость отринул вежливое обращение, повернулся к лампе и опустил пальцы в пламя. То сперва взвилось радостно, охватив едва не всю кисть, а потом побледнело, съежилось — уже едва тлел фитилек. Энори убрал руку; пламя, посомневавшись, вновь поднялось до прежней высоты, налилось оранжевым.

На гладкой коже не было и малого следа ожога, она даже не покраснела.

— Некоторые монахи умеют так, и колдуны рухэй, — голос Энори звучал издевательски, — Выбери лучше вторых, думая, кто я: ни в одном храме меня не примут, слишком жестоко навязывать меня им.

— Кем бы ты ни был, ты не можешь не рисоваться.

По губам гостя скользнула удивительно нежная, почти застенчивая улыбка.

Охрана в двух шагах, за полотняными стенками. Достаточно зова...

Ни звука не получилось. И подняться не вышло, и хоть сбросить на пол лампу — пожар привлек бы внимание.

Я все-таки был дураком, подумал Кэраи. Она пыталась, как могла.

Энори спокойно наблюдал за его стараниями, стоя рядом. Протянул руку, поправил лампу, сдвинутую совсем немного; аккуратно сложил записку из Сосновой, будто послание предназначалось ему. Оглянулся; Кэраи понадеялся, что хоть в этот миг удастся позвать охрану, но нет. А Энори уже снова смотрел на него, уже без тени улыбки.

— Сейчас сумерки... Ты ничего не сможешь наедине со мной, даже закричать не сумеешь, если я не позволю, — несмотря на такие слова, похоже, он не угрожал, говорил рассеянно и думал о чем-то своем.

— Чего ты хочешь, зачем явился?

— Не за тем, чтобы убить тебя. И твой старший братец спокойно сидит у себя в шатре или занят обходом, не знаю. Хотя ты пытался отнять то, что мне дорого, а он — мою жизнь, я не трону его сейчас. Все уже сделано, и катится, словно камень с горы — можно устроиться поудобней и смотреть.

Присел на сундук, на краешек, готовый подняться в любой миг.

— Все сложилось, как я мог только желать. Вы — все — научили меня понимать очень многие вещи, ненужные моим сородичам. Ваш Дом своим влиянием здесь мешает Золотому трону, но это уже не единственная причина его неприязни. Тагари не удалось сразу пресечь нападение, и север заполыхал. Столица давно зла на Хинаи за невозможность прежних торговых путей, товары выросли в цене — ведь для многих это важнее войны? Даже если твой брат чудом победит, ему уже не дадут остаться командиром, и что он сделает? Ты знаешь — сам опасался мятежа. Я буду рад, если он выживет в сражениях, его смерть все равно неминуема, но тогда она будет позорной.

Помолчал немного, и добавил задумчиво:

— А ведь если бы не твоя спесь, мы могли бы сейчас быть соратниками.

— Не могли.

— Назови хоть одну разумную причину? Без "тебе нет места среди людей", тогда ты знал меня просто лесным найденышем. Но тебе не понравилась моя власть над крестьянами и горожанами, которую ты считал своим правом — а ведь я получил ее не по праву рождения, а потому, что они потянулись ко мне. Не понравилась любовь ко мне мальчика, с которым ты даже не знал как поговорить и зачем он тебе. Молчишь... Ну что же... По дороге сюда я видел гонца с золотым флажком.

— Что ты с ним сделал?

— Я бы его охранял как зеницу ока, но этого не понадобится — знак Золотого Дома куда лучшая охрана. Я убил другого гонца — там, в Ожерелье, ради вашей семьи. А этот здесь будет к вечеру второго дня

Теперь говорил тихо и быстро, словно опасаясь, что подслушают или прервут:

— Ты и я знаем, что за приказ он везет. И я догадываюсь, чего от тебя ожидают в Столице. Послушай... Я в самом деле устал от того, что война идет на моей земле. Усмехаешься? Моя она больше, чем ваша. Вы не чувствуете ручьев, леса и скал, голосов их не слышите, а во мне живет каждое эхо и каждая тень. Война с рухэй завершится — начнется междоусобица. У тебя есть еще время ее избежать. И тогда, обещаю, я помогу выжить мальчику, ваш род не прервется.

— И ты посмел ко мне с этим придти?

— Почему бы и нет. Я уже много чего посмел.

— И к этой войне приложил руку, не так ли?

— Конечно. Тебе я скажу. Без подробностей, да простит меня светлейший господин.

Поднялся:

— Ваш Дом, считай, уже пал. Я всего лишь предлагаю закончить все это быстрее. Не ради вас — ради себя. Вспомни, что служил я верно и давал хорошие советы.

— Ты... Как же я тебя не дооценил, — тяжело отозвался Кэраи, — Главная моя ошибка. А теперь уходи.

— Я-то уйду. А ты не ошибись еще раз.

В шатер Тагари Кэраи пришел через полчаса, к тому времени стемнело совсем. Надо бы раньше, сразу, как опустилась за Энори складка входного полога. Не мог.

Нет, не потрясение было столь сильным — к нему оказался готов. Даже спасибо незванному гостю — теперь Кэраи точно выкинул из головы мысли о том, чего делать не станет в любом случае.

Думал, как поступить. Им осталось два дня от силы, а потом они станут государственными преступниками. Рядом с этим даже падение Сосновой казалось мелочью. И... что с Тайрену? Он там один. Куда ни глянь, все плохо — и ему угроза со всех сторон.

Снаружи по-прежнему горели костры, еще ярче стали с окончательным приходом ночи. От его палатки до Тагари идти было всего ничего, а показалось — полгорода. Невольно оглянулся несколько раз: нет ли где Энори?

Не было; если он и поблизости, вряд ли покажется. Любой из солдат мог им оказаться. Вот тот, опустивший голову, или тот что-то несущий в проходе меж палатками. Или тот, что подбрасывает ветки в костер — искры летят... Нет, вот им Энори быть не может. Огонь терпит присутствие Забирающих души, но погибает, когда те пытаются поддержать его жизнь...

Тагари не спал, разумеется. С двумя офицерами что-то вымерял на карте, Кэраи даже вглядываться не стал. Попросил разговора наедине, протянул письмо, даже не упоминая, почему, собственно, послание доставили не тому, кому надо.

...Ударь он брата ножом, наверное, увидел бы такое же лицо — растерянность, боль и недоумение. К чести Тагари, растерянность длилась недолго. Привычная складка появилась между бровями, изгоняя следы радости.

— Что ж, на сей раз Мэнго оказался хитрее, — сказал он ровно, такой ровной, говорят, бывает морская гладь перед штормом.

— Ты отправишь людей в Сосновую?

— Ни к чему. Их и вправду мало, кого сможет, найдет Асума. А моя задача — выгнать этих тварей из Хинаи.

— Но, те, что сейчас в горах Юсен, могут еще причинить зло тамошним деревням...

— Могу. И меня, разумеется, за это не поблагодарят, — Тагари мрачно усмехнулся, — Но если я отправлю туда немного людей, это будет гонка за призраками. А многих послать не могу.

Разговор был закончен, но из палатки вышли оба. Тагари невыносимо было сейчас оставаться на одном месте. Хоть караулы проверить, и лошадей, и побеседовать со своими людьми — от первого помощника до последнего кашевара. Видимость действия, но другого невозможно сейчас. Зато скоро уже настигнут они хвост рухэй... Тагари позаботится о том, чтобы эта змея оказалась нашинкована на куски, не просто прогнать врага — пусть никто не вернется домой.

Факелы у палатки горели на шестах, окрашивали воздух в оранжевый цвет. Стражники стояли навытяжку: после недавней оплошности, когда предатель сумел-таки ранить генерала, они и комара бы к нему не пропустили. Комар-то ладно, а вот предателя поди распознай.

Тагари бездумно повел глазами по сторонам, не решив еще, в какую сторону направиться. Брат следовал за ним; может, изменить порядок и позвать его с собой в обход?

Взгляд словно зацепился за что-то, и не просто: так напарываются на острый сук или гвоздь. То же лицо, какое привык видеть год за годом, какое увидел и в последний раз — на полу, в луже крови, только сейчас чистое — и глаза чуть прищурены, а были неподвижно-распахнуты. На губах чуть заметная улыбка торжества; именно в этот час, тяжелый для Тагари явился призрак — ему было отчего улыбаться.

Рука генерала сама двинулась не то к поясу — с анарой в военном лагере не расставался, не то к сердцу.

Кэраи с проворством и силой, неожиданными для него — придворного, главы чиновников — эту руку сумел удержать.

— Мне показалось.... — Тагари перевел дух, повертел головой, но теперь видел лица другие, хоть и тоже знакомые.

— На нас смотрят, — тихо и быстро сказал младший. — Мне почудилось то же, что и тебе, но я разглядел — это игра света и тени. И прибавил, словно бы с неохотой, пока Тагари вглядывался в стоящих — а верно, кажется, вон тот парень похож, и впрямь тень упала:

— Здесь у тебя на севере сплошные мороки. Насмотрелся, пока доехал...

Напряжение спало. Несмотря на тяжелую весть, Тагари усмехнулся и зашагал дальше. Что ж, для человека из города доехать сюда и впрямь подвиг, и нечисть будет мерещиться за каждым кустом. А у него есть дела поважнее...

**

Луна сегодня казалась особенно холодной, и тени бросала совсем черные. Может, ей неприятно было, что полтора десятка рухэй подобрались едва ли не к самому монастырю? Может ли оказаться так, что на родине луна другая?

Солдат потер ладонью лицо, отхлебнул воды из бежавшего у ног ручейка. Лезет же в голову всякая чушь, когда прешься сквозь завалы и чащу без отдыха.

Караульный был человеком, достойным доверия, и, несмотря на усталость, спать не собирался. Он пристально вглядывался в темноту, вслушивался в трески и шорохи, и не заметил, как веки его смежились. Но даже заснувшему ему чудилось, что он наблюдает за лесом.

А меж тем мрак между двумя стволами еще немного сгустился, а потом стало ясно, что это не дух, а всего лишь человек, одетый в темное. Он шагнул на поляну, обошел спящих, вглядываясь, словно ища что-то. Потом наклонился, вытащил из поясной сумки десятника лист бумаги, и так же тихо растворился между деревьями.

На сей раз Энори обошелся без костра, когда вызвал из гребня Яаррин.

— Что ты делаешь? — спросила женщина, зябко передернув плечами. Мерзнуть она не могла, но лунный свет, заливавший полянку, казался ей ледяным.

— Соскучился по цветам, — бросил Энори; он сидел на траве, складывая из бумаги лилию. В ночи она казалась настоящей, почти, если бы не...

— Какая-то карта? — присмотрелась Яаррин, заметив росчерки на бумаге.

— Верно.

— О, вот и еще одна... — подняла лежащий на траве листок. — Не понимаю в картах... это же горы?

— Места, где мы находимся.