Варвара. Путь Адмирала. Часть первая "Новик"

На второй день у трапа переминался ожидающий нас служка или дьячок, ну не умею я священнослужителей идентифицировать, мне бы качественно с морскими мундирами освоиться. А пригласил нас прибыть на встречу, вы присядьте, а то у нас обоих ноги тогда немного ослабли, отец Иоанн, а в Кронштадте такой в единственном числе имеется. Делать нечего, от таких приглашений не отказываются. Вот и говорите после этого, какие крутые были гестапо и КГБ, тут вон без всяких фокусов, а уже под колпаком. Николай у нас верующий искренне и истово, и моё влияние его ещё не испортило, так, что я отошла быстрее и стала формулировать пошаговую инструкцию, то есть вначале, когда я даже не знаю, как к священнику подходить, и вроде как руку целовать, Николай сам рулит, а как разговор пойдёт, то уже я вылезу. То есть как в сказке: "Как выскочу! Как выпрыгну!" Понятно, снова нервничаю, раз на кривляния потянуло. Священник принял нас без выдерживания и маринования для пущего психологического давления, в весьма аскетично убранной комнате. А вот когда я в его глаза заглянула, то меня проняло. Если бы здесь магию освоили, то такие бы на самых вершинах мастерства оказались. Могучий дяденька, что тут добавить, очень похож на наставника ХабО, не внешне, Картос чёрный, нет, вы не так поняли, он не негр, у них все чёрные, только чернота у него не от пигмента тёмного, его кожа вообще практически не отражает свет, можете себе представить ходячий сгусток абсолютной тьмы с голубыми глазами и белозубой улыбкой, вот и я не могла, пока не увидела, а вредина ХабО меня не предупреждала. Ещё удивила на ощупь очень мягкая и тёплая ладонь. Он умудрился переместиться в своём теле, таких у нас очень мало, так вот от Картоса ощущения очень похожие, на то, что почувствовала под взглядом Иоанна.

— Расскажи мне, сын мой, про инока и его слова — я уже успела понять, главное — врать нельзя ни на чуть-чуть.

— Отче, что могу сказать, старец, которого вы изволите иноком нарекать, действительно неординарная личность. Ещё, когда с ним Великий Князь Константин встречался, после разговора вдруг попросил у него разрешения на подвиг послушничества, но старец ему отказал, сказав, что ему другой земной путь предписан. Это же какой заряд веры у него должен быть, если взрослый человек так свои планы готов изменить. — Это не я сама такая велеречивая, это Николай изо всех сил мне суфлирует. А я сразу смекнула, что от нас хотят описания встречи, факта её подтверждения, но врать ведь нельзя, вот и пришлось гнать пургу в лучших студенческих традициях. Но не перебивает, слушает внимательно, может это как у психоаналитика, пока заговариваться не начнёшь, всю пургу игнорируют, только вид делают, что слушают. — Вот и что ещё можно сказать про такого человека? Старец святой и этим всё сказано. А про слова, так мне нужно приехать к Цесаревичу лично, надеть на его шею крестик простой тисовый или можжевеловый, я не разбираю, ладонь ему на лоб наложить и молитву прочитать, а потом научить, то же самое сделать, когда будет второй крестик Императрице передавать. Вот и всё, что мне нужно сделать... — молчу, глупо и преданно, хочется верить, в глаза ему смотрю. Тоже молчит, взглядом меня сверлит. Ну, в гляделки с медиком бодаться дело тухлое, так, что смотрим.

— Не лжешь, но всего говорить не хочешь, не велено или зло таишь?! — Ага, Щас! Так я и повелась в однозначные ответы играть, тут рентген покруче полиграфа.

— Так, а зачем мне врать? Отче. А всё говорить, так время у вас наверно дорого, вон, сколько страждущих в наш храм отовсюду едут. Велеть мне никто ничего не велел, а если и велел, то мне то не ведомо. И зла не несу и не затеваю. Грех это тяжкий.

— Крестики те где, не взял ли с собой?!

— Нет, не взял, дома остались. Если бы знал, то взял бы...

— Не страшно, пропадут, гораздо хуже будет, так, что не носи, пусть дома дожидаются. А скажи мне, веруешь ли?— успела Николая вперед вытолкнуть:

— Верую, отче!

— Не могу понять, словно женского в тебе много, но не срамного, а вроде как поверху.

— Может оттого, что жену свою очень сильно люблю и жизни без неё не мыслю, каждую минутку она перед глазами, как в юности голову кружит, ни насмотреться, ни надышаться...

— И так бывает. А детишек вам Господь дал?

— Слава Богу, трое у нас. Старшенькую то прибрал, а остальные живы, и здоровы, слава Богу.

— А что за богохульные песни ругательные поёшь?! Правду ли люди говорят? — Оба-на, а вот это может таким боком выйти, что не отмахаешься...

— Отче! Ничего богохульного не пою. Песни про моряков, про любовь. А ругательного, только в одной песне, где попугай— птица не разумная нечистого поминает. Так ведь, отче, русские ругательства исстари ещё с волхвов были оберегами от сил зла, так мне бабушка рассказывала, — правда, бабушка казачка, а не Колина, но опять таки не вру ведь ни разу, — это потом люди забыли изначальный смысл и теперь ругаются в злобе, а не для защиты и убережения. Так, что ничего дурного в этом не вижу. Ведь и к Богу и к самым отчаянным ругательствам обращаются когда особенно страшно или туго. Мы вот в ураган в Атлантике попали, так одни молились, другие матерились, что правильнее не мне судить, отче.

— Интересная у тебя бабушка, жива ли?

— Нет, отче, нет её среди живых. А люди её за ум почитали, здесь вы правы.

— Сын мой. А чего ты вообще хочешь, мечтаешь о чём?

— Отче, о чём может офицер, который присягнул отечеству нашему и государю императору мечтать, долг свой честно исполнить, чести предков не посрамить, детишек малых от супостата уберечь. А хочу в годину испытаний сдюжить, пользу всю возможную принести.

— Не прост ты, вой Николай. Но не лжёшь, и зла в тебе не нахожу. Благословляю на дела богоугодные, для которых тебя избрали, и ратные во славу и пользу Отечества нашего. — протянул руку, мы припали и перекрестились. Только на улице выяснилось, что у нас даже сюртук насквозь промок. А Николай как в спасательный круг вцепился, что нас на дела наши сам Иоанн Кронштадтский благословил. Не понять мне с нашим цинизмом такой истовой веры, страдает Коля, но идёт со мной. А про себя подумала, слава Богу, что живыми из этого поворота выбрались, а виражик то получился о-го-го какой. И это же надо, как здесь служба поставлена, всё уже знает и про попугая и про крестики. Кроме того, что радовало, что возникшее со стороны церкви подозрение мы вроде сумели отвести, ещё больше радовало, что доверие ко мне Николая выросло и ещё набрало баллов...

Через четыре дня выезжали мы вполне довольные собой и не только. Николай спал на ходу, так, что отъезжала я одна, этот Дон Жуан всей своей семьи уже отключился, бедная Машенька, ей то спать не придётся, хотя, может Наташа с детьми приедет помочь или Дуся прикроет. Да, ладно, это такая сладкая утомлённость, что тут скорее радоваться, чем переживать нужно.

Удалось без грубых косяков добраться до Николаевского вокзала и погрузиться на своё место. С нами оказался какой-то чиновник, не разбираюсь я в этом разнообразии мундиров, пусть завтра Николай турусы разводит. Тем более, что его проводили от всей широты русской души и погруженное на полку тело самозабвенной храпело густым перегаром. Хорошо, что лето и окошки открыты, так что мы тоже спать залегли. Так и началась наша дорога до Москвы, потом на Таганрог. Оттуда на попутном плавсредстве в Феодосию. Потом обратно, как получится, там решим. Куда важнее, что отпуск нам подмахнули не жалея, и у нас девять или десять дней при самом пессимистичном раскладе на то, что бы решить вопрос с поиском нам птички. Тем более, что мужичка-лесовичка нам уже порекомендовали и даже есть резервный вариант на всякий случай. Поэтому, прилегли мы с чувством исполненного долга и глубокого удовлетворения.

Что рассказать вам про дорогу? Да нечего рассказывать. Сосед дохрапел до Бологого, там отлучился, и появилась свежая сивушная нотка в его выхлопе. Так почти бесчувственного его в Москве сняли суетящиеся друзья или подчинённые. Дальше с нами ехал приказчик богатого купца, что мог позволить себе вагон первого класса, в Таганроге мы вышли ночью. Немного подремали в гостинице напротив вокзала, а утром начальник порта проникся нашими бумагами, предложив на выбор малый миноносец и пароход с хорошей двухкомнатной каютой. Мы его удивили предпочтя миноноску. Хотя, понять его можно, если в Азовском шли ровно, то после Керчи малютку валяло и крутило почти по штормовому, хотя шторма не было. За то, хоть и мокрые, мы прибыли на место к обеду, а не ночью. Извозчик повёз нас в резиденцию, где всё прошло как планировалось. Ой! Прошу прощения, упустила один момент. Уже на подъезде к Москве оказалось, что мы забыли приготовленные крестики. Со мной такое уже случалось, так, что я не переживала, а вот Николай был выбит из колеи, такое с ним впервые приключилось. За время стоянки в первопрестольной мы купили новые крестики, и дальше в пути успела их обработать согласно плану, как чувствовала, до последнего оттягивала "зарядку" крестиков, а то потом два оставшихся сжигать бы пришлось или топить.

На входе в резиденцию нас встретил и повёл за собой гвардеец, Николай подсказал, поручик Ахтырских гусар. На мой вопрос, гусар ответил односложно, но с тяжелым искренним вздохом, что очень тяжел их Высочество. В общем, мне тут лучше не отсвечивать, быстро сделать и сваливать. А нас привели в тёмную, не смотря на ясный день из-за тяжелых задёрнутых портьер, комнату или даже залу квадратов в тридцать. Вдали возвышалась высокая большая кровать с креплением для балдахина, у кровати горели два канделябра и подставка, на которой горело больше десятка тонких церковных свечей перед небольшим богатым иконостасом. Справа от входа у стойки-кафедры при двух свечах бубнил что-то из толстой книги церковный служка из-за темных волос и сутаны сливающийся с фоном. Всё помещение было наполнено тяжелым лампадным угаром и дымом ладана. В комнате висел такой знакомый запах миазмов застарелой хронической болезни, что у меня сработали рефлексы, я, не обсуждая, стала распахивать портьеры и открывать окна, в которые сразу ворвался пьянящий морской воздух летнего Крыма. Только после этого мы подошли к постели. В постели жмурился от света бледный истощённый молодой усатый мужчина, не похожий на Николая второго, хотя некоторая фамильная схожесть присутствовала. У изголовья скомканная салфетка со следами сукровичных пятен мокроты. Глаза с характерным чахоточным блеском, кисти обтянутые почти прозрачной голубоватой на просвет кожей. М-да, это мы вовремя успели... Я присела на край кровати:

— Здравствуйте! Давайте знакомиться, Николай Оттович! Обо мне вам наверно уже сообщили, а вас я и так знаю. — так как Цесаревич продолжал меня молча разглядывать, я продолжила, ведь медик не имеет права утрачивать инициативу, — Давайте я сначала сделаю то, для чего мне пришлось к вам ехать, а потом мы поговорим. — Не дождавшись ответа, да и не нужен мне был его ответ, я продолжила, — Ну, вот и славненько! Пожалуй, приступим...

Я встала, подошла к служке, который хоть и поглядывал любопытно в нашу сторону, но продолжал бубнить, не меняя ни скорости, ни тональности. Закрыла ладонью текст перед ним:

— Милейший! Как вас величать?— наконец прервавшись, почему-то сипло ответил:

— Агафий...

— Замечательно, Агафон. Я тебя очень прошу, пока прервись на некоторое время. А потом опять будешь читать, если захочешь. Хорошо? — и по методе незабвенного товарища Сухова, который не давал времени на раздумья и возражения, — вот и прекрасно! Тут наверно стулья есть, пусть принесут, присядь в сторонке и не волнуйся, а если хочешь, сходи, есть тут кухня, я думаю, вот и перекуси, если хочешь... — тем временем в помещение просочилось уже человек семь во главе с прошлым поручиком и каким-то господином в кремовой жилетке поверх рубашки с распахнутым воротом. Может из-за его пенсне и схожести с Чеховым, возникло подозрение, что мы лицезреем господина местного фтизиатра, пусть даже он сам ещё не знает, как называется его специальность. Не снижая взятый темп, я наехала на поручика. — Господин поручик! Проясните мне, кто все эти люди и что они здесь делают, а лучше предпримите меры и удалите из помещения всех лишних. Здесь разрешаю остаться вам, доктору и Агафону. Все остальные смогут войти минут через тридцать. Вам всё ясно? Исполняйте, да и поручите кому-нибудь быстренько сюда водички организовать, руки с дороги нужно сполоснуть.

Ошарашенный моим наездом народ начал медленно колобродить, поручик не мычал не телился. В присутствии больного изображать фельдфебельский рык как-то не с руки, но ситуация снова начала уплывать из-под контроля. Я выдернула ближайшего в такой же форме, но не офицера:

— Братец! Быстренько, одна нога здесь, вторая уже тут, сюда старшего офицера из охраны наследника, давай, давай, — подталкивая его к двери, и уже в дверях полушёпотом взрыкнула ему прямо в ухо, — Бегом, черепаха беременная!...

Отчего воин рванул с топотом и бряканьем болтающейся на боку сабли. Когда я после этой демонстрации повернулась к остальным, они уже прочувствовали и тихонько от меня пятились, что меня совершенно не устраивало, ведь я стояла у двери, а их роение у кровати Цесаревича совершенно не нужно, поэтому, я широким жестом гостеприимного направления указала дверь, укоризненно качая головой:

— Поручик, поручик! Что же вы батенька так нерасторопны?... Господа! Я вас настоятельно прошу, даже настаиваю... — ну, слава Богу. Потянулись к выходу во главе с зависшим поручиком, как бандерлоги перед Каа, только "Чехов" сориентировался и откочевал к Агафону. Тем временем прибыл ("Полковник" прошипел мне Николай, интересно, как это у него получается, шептать мысленно), и как он по одной распахнутой рубашке сумел это определить я не знаю, но мне уже начали надоедать эти хороводы, — Господин полковник! Очень хорошо, что вы пришли. Сейчас я буду делать, то ради чего сюда ехал, а вы вместе с врачом и Агафоном присмотрите. Потом я буду готов ответить на ваши вопросы, если они будут. Присядьте! Это не надолго...

Подходить к больному не помыв руки, а до латексных перчаток здесь ещё далеко, совсем не хотелось, тем более, что своё желание руки помыть я уже озвучила, а тут важны даже мелочи, любой сбой может стоить контроля над ситуацией, но при этом очень важно и темп не терять. Я выглянула в приоткрытую дверь, выходить из помещения категорически не рекомендуется:

— Господа! Мне ещё долго воду ждать? Живенько! Живенько! Шевелимся!... — на мои негромкие хлопки ладонями, как из воздуха соткался кадр с лоханью в руках, — Славненько. Проходи и держи, — чуть отступила в сторону, давая ему дорогу, но не более. Едва он оказался в комнате, сунула руки в воду, и скорее изобразила, чем вымыла руки, — А у тебя ещё и полотенце есть! Совсем молодец! Сейчас кругом, и марш на кухню, получи там пирожок за расторопность! — развернула его на выход придавая ускорение толчками в спину. У них тут у всех какие-то туго смазанные конечности, еле движутся...

Я повернулась, прикрыв за собой дверь, и пошла к больному. Галёрка смотрела на меня тремя парами глаз с непередаваемой смесью оторопи, восхищения пополам с ужасом. Эх, ребятишки, не оказывали вы помощь в толпе уже подвыпивших придурков на каком-нибудь корпоративе или не отскребали ещё дышащие и елозящие кровавые куски организмов на асфальте в набежавшей азартной толпе на месте тяжелого ДТП. Вот там действительно высший пилотаж, одно неверное слово, заминка или движение, и затопчут как стадо бизонов...