Теnь

Она шла по улице, ярко расцвеченной праздничными плакатами, поздравлениями, и думала о самых несерьезных вещах — о детских сказках, в которых невезучим героям всегда встречается прекрасная фея или добрый волшебник в самый подходящий момент. Даша улыбалась своим мыслям, фантазии часто скрашивали ее жизнь. Свои любимые апельсины Даша купила недалеко, на лотке у очень вежливой тетеньки, которая поняла ее без слов. Возвращаться обратно ей не хотелось, она решила дойти до большого супермаркета, побродить немножко там и потом вернуться в гостиницу. Ведь все равно магазины сегодня будут работать долго. А ей хотелось прикоснуться к веселой, суетливой толчее, пусть она не понимала их языка — это было неважно. Она могла видеть их лица, слышать речь, и этого было довольно.

Даша остановилась у светофора. Мимо проносились машины, люди спешили домой, в кругу семьи встретить Рождество.

Поток машин разделял их. Девушка видела очень отчетливо эту респектабельную пару, словно бы ее зрение стало внезапно в несколько раз острее. Он — довольно высокий, энергичный и сухой старик, осанкой, обликом напоминал Даше извечный, журнальный портрет Бунина, особенно меланхолическое и строгое выражение его темных глаз. Густые волнистые волосы цвета "соли с перцем" не покрывал головной убор, и щеголеватое шелковое кашне, и дорогое черное пальто, все говорило о том, что он еще ни в коей мере не собирается сдаваться. Молодая, очень ухоженная женщина заботливо держала его под руку, ее крашенные кудри сияли золотом в свете сумеречного дня. Мужчина (Даше не хотелось называть его стариком, несмотря на возраст) нес в руках прозрачный пакет с оборванными ручками, внутри которого лежали оранжевые апельсины, круглые и яркие, как елочные шары, радужные солнца с зеленой рождественской елки. Даша улыбнулась — ведь она тоже не представляла себе новогодних праздников без этого аромата и вкуса. Два оранжевых шара лежали в карманах ее куртки, и один — за пазухой, соприкасаясь с рукописью, которая, словно панцирь, прикрывала ее солнечное сплетение. Зачем она взяла с собой папку, Даша не могла бы объяснить никому, даже себе. До нее сквозь шум улицы странным образом долетели слова, сказанные мужчиной своей золотоволосой спутнице, на незнакомом Даше языке, она не поняла ни слова:

" — Почему мне улыбнулась эта луноликая китаянка?

— По-моему она не китаянка, какая-то беженка или эмигрантка, — заметила недовольно женщина. — Нужно было ехать на машине."

...И Даша совершенно неосознанно сделала шаг с тротуара в стремительный поток машин, словно была уверена, что ветер даст ей свои крылья. Люди с удивлением взглянули на девушку, никто не успел удержать ее.

Удар пришелся в солнечное сплетение, потому что она успела повернуться к летящей на нее машине лицом, пригнуться, защищаясь. Ее отбросило в сторону, затылком на острый край тротуара, так что никакой помощи просто не потребовалось. Движение прекратилось.

Как ни утягивала его в сторону жена, умоляюще повторяя, что не стоит смотреть на этот кошмар, Nicolas подошел ближе. Он не мог понять, почему секундой раньше эта девушка показалась ему похожей на китаянку? Совсем хрупкое, невесомое тело под дешевой курткой и джинсами. Заколка отлетела в сторону и черные, как вороново крыло, густые волосы легли у бледного смуглого лба, обрисовав овал лица полуазиатского типа; увидел шелковые черные брови, словно подведенные кистью, и ресницы — два опахала, плотно закрывшие глаза. Голоса и шум вокруг него пропали. Nicolas услышал звон падающей и разбивающейся на множество осколков высокой хрустальной стены, легкий вздох и музыку серебряных тонких колокольчиков.

Из кармана ее куртки на серый асфальт выкатился оранжевый апельсин, в воздухе тоже пахло не кровью, а совершенно празднично — апельсинами. Подьехали врачи, только чтобы констатировать смерть. Из-за полы куртки достали прозрачную папку, пропитавшуюся терпким соком.

— Кто-нибудь читает по-русски? — спросил врач.

Такой человек отыскался. Потом ее тело уложили на носилки и дверца "скорой" захлопнулась. Полицмейстер записал показания нескольких очевидцев, что в происшествии водитель был не виновен.

Жене наконец удалось сдвинуть Nicolasа с места. Они прошли на ту сторону, мимо магазинов по улице. В увиденной ими смерти не было ничего отвратительного. И все же запомнилось ее лицо с разметавшимися как от ветра густыми черными волосами. И запах апельсинов — будто вместо крови в ее жилах тек огненно-радостный сок. Nicolas резко остановился возле зеркальной витрины, где отразилась рождественская елка.

— Я не сдержал своего слова, — произнес он совершенно отчетливо.

Жена непонимающе взглянула на него, настойчиво повлекла дальше к стоянке такси, которая была уже в десяти шагах от них.

Сидя в такси, Nicolas снова вспомнил сложившийся в особое звучание — нежное и пронзительно-холодное, как осколки льда — звон рухнувшей хрустальной стены, будто внезапно разрушились опоры, поддерживающие ее.

По стальным проводам бегут слова. Они проносятся по воздуху в эфире, полном звуков.

— ...Костик, говорю тебе, что там и скорая была бесполезна. Она ударилась затылком и умерла мгновенно. Все мы очень сожалеем... Ей-богу не знаю, как мы будем отсюда выбираться. Спонсоры обломали нас с деньгами на обратную дорогу. Ты представляешь! Ты уж прости, пришлось кремировать. Я понимаю — даже не простишься. Ладно, держись, как-нибудь выберемся.

Ему забыли или не захотели сказать того, о чем Костя в общем-то знал, домой уже пришел листок с расписанием ее врача в консультации.

Но слова путались и мешались в эфире, в эти ночи рождественских елок, фейерверков, веселья, запаха конфет и апельсинов, тоненьких огоньков горящих свечей в чьих-то домах.

— ...Ты ведь знаешь о его приступах... Но вобщем-то никакой особой угрозы никто не видел. Он чувствовал себя вполне нормально, — пауза и всхлип, прервавший ее, — Да... Мы видели эту ужасную смерть как раз на Рождество. Какая-то русская, Катя... Мед... Мэдвиэд... Не важно. Потом приехали домой, он ушел к себе, отдохнуть — до двенадцати оставалось еще два-три часа... Ты знаешь, скромный стол, без всяких гостей... Я зашла к нему где-то через час, разбудить. Он... Я еще пыталась вызвать скорую, впрочем, это было уже ни к чему. Он умер во сне, ни мучений, ни удушья — ничего подобного, как мне сказали. — всхлипы повторились. — Кремация, похороны, все само собой... Какой ужас в это Рождество! Нет, спасибо большое, деньги не нужны. Знаешь, у него оказывается были счета, о которых я не знала.

Метель уносила слова прочь. Она вилась и таяла над всем миром, и поднималась сияющей спиралью к звездам, в бесконечность. И походили ее витки на сверкающую ярким серебром лестницу.

"Что было дальше?"

"Они прошли мимо нас."

"По этой лестнице."

"Их было трое."

"Они одержали победу."

"Аой!"

На землю пал холод. Впрочем, ненадолго. И жизнь покатилась дальше.

"8.04." Л. Льюилл

Примечания: * перевод старинной французской песни Евгении Бирюковой.

** перевод отрывка из стихотворения В.Блэйка "Прекрасная Мэри" Лилии Внуковой.