одержимость, как один из вариантов

-А что нам еще делать! Вы с Вовкой занимаете большую комнату с телевизором, у вас там семейство, мы стараемся вас не тревожить, а сами ютимся втроем в этой маленькой комнатке, куда еле-еле надувной матрас поместился! — У Вадика давно уже наболело.

-А ты, Юля, сейчас нюхаешь с Вадиком, потому что прекрасно знаешь, что уедешь к своему Эдвардасу, а он здесь останется со своей зависимостью!

Ленка так четко это сказала, что мне даже показалось, что это правда и стало как-то не по себе.

-А ты везде свои трусы разбрасываешь и кошачий туалет не моешь, — вмешался молчаливый Василий.

-Перестаньте, — уже совсем другим, мирным голосом сказал Вадик, — если уже пошла бытовуха, то нам и вправду стоит разъехаться. Ты, Ленуська, будешь жить со своим любимым мужчиной и к нам в гости приезжать. Ничего страшного тут нет, ведь мы же любим тебя, просто так будет лучше для всех.

Под конец все стали говорить друг другу добрые слова, простили друг друга и разнюхали по маленькой дорожке. Вместе с Ленкой.

* * *

Небо — сине-черный бархат,

Город им укрыт, как пледом,

Кошки ошалели в марте,

Тянет сыростью и бредом.

Мальчик мучает гитару,

Ало светится окурок,

Бродит идиотов пара,

Отупевших от обкурок.

Дело кончится мигренью,

Это точно и бесспорно,

Небо стало, к сожаленью,

Просто очень-очень черным.

Мы стали ходить загорать на какой-то аэродром недалеко от нашего дома. Вся территория была огорожена металлическим забором, но наши тощие тела легко просачивались между прутьями. Впервые я загорала в одних плавках. Глупо жить вместе и стесняться. Однажды Анька увидела, как я принесла Вадику, валяющемуся в ванной, сигарету.

-Я смотрю, вы тут совсем друг друга не стесняетесь! — удивилась она.

Да, мы не стеснялись. Может потому, что Вадик и Василий были не совсем мужчинами, может потому, что половые различия были слегка не в моде, да и героин отшибал сексуальность на корню.

В один прекрасный день Ленка уехала с Вовкой, Вадик был на работе, а мы с Василием взяли собаку и отправились загорать. Невдалеке остановилась машина, наверно тренируется какой-то новичок, здесь это случалось. Но нет, машина встала и стояла часа полтора, мы даже успели рассмотреть, что это Жигули.

-Как ты думаешь, чего они тут встали?

-Трахаются там, — предположила я.

Нам надоело валяться и мы засобирались домой, я запихивала вату обратно в плюшевую игрушку, которую терзала Рола: она ее разрывала и вытаскивала вату, а мы запихивали вату обратно и зашивали.

-Менты, — в голосе Василия звучали страх и обреченность иногороднего, неоднократно оштрафованного и запуганного.

-Почему вы тут развращаете солдат? — спросил усатый прапорщик, отделившийся от Жигулей.

— Каких солдат? — не поняла я.

-Вон тех, — прапорщик указал на линию горизонта, где еле заметно клубилась пыль.

-И как мы их развращаем? — я закончила запихивать вату и принялась сворачивать покрывало.

-Вы лежите тут в одних трусах. Езжайте в Серебряный Бор, там нудистский пляж, там и загорайте, в чем хотите.

-Оттуда же ничего не видно, — заступился за меня Василий.

-А в бинокль видно, — ответил прапорщик, — покажите ваши паспорта.

Васька занервничал, я нет. Я спокойно полезла в пакет, все смотрели на меня, ожидая, что я достану паспорт, но я достала расческу.

-Вы что думаете, что я с собакой выхожу гулять и паспорт с собой несу? А вам, кстати, спасибо за комплимент, не думала, что моей грудью можно кого-то развратить, тем более на таком расстоянии. Пойдем, Вася.

Мы пошли прочь, Васька не верил своей удаче.

-Интересно, а что они делали так долго в машине, следили за нами? — весело спросил он меня.

-Ждали когда же мы сексом займемся. Идиоты. А с ними нужно вести себя увереннее.

ГЛАВА 8

По телефону я говорила Эдвардасу, что мне надоела Москва, что хочется сменить обстановку. Он меня успокаивал, говорил, что у меня талант, уговаривал, убеждал. Он делал все, что, по его мнению, должно было принести мне пользу. Пользы я не хотела, я хотела его. Однажды мне ничего уже больше не оставалось, как пойти ва-банк, подпортить свою репутацию ради собственного счастья. Я набралась смелости и позвонила Эдвардасу сама. Длинный телефонный номер ответил, наконец, его голосом, у меня руки вспотели, и язык начал выдавать какие-то кренделя во рту вместо привычных звуков.

-Понимаешь, Эдвардас, — я начала бормотать что-то насчет ужасного города, насчет того, что должна уехать как можно скорее, насчет наркотиков и нетелефонного разговора, — в общем, я решила уехать во Владивосток.

-Почему во Владивосток? — Эдвардас явно обалдел от таких моих полетов фантазии.

-У меня там родственники, а я люблю море, ты же знаешь, в Омск я вернуться не могу, поэтому решила туда.

-Подожди, надо сначала обдумать, — Эдвардас всегда сначала думал, а только потом говорил, а тем более делал, поэтому то, что возможен и другой порядок, вызвало у него долгое замешательство, — Владивосток — это же так далеко!

"Да уж!" — ехидно подумала я про себя, — "это не Москва и даже не Омск".

-А, может быть, тебе имеет смысл приехать и пожить в Калининграде?

Я помолчала, чтобы подавить радость в голосе. Ура! Теперь он и не вспомнит про то, что я сама напросилась, теперь он вспомнит только то, что предложил мне это сам.

-Хорошо, — ровным голосом ответила я, — Там море тоже есть. Ты мой спаситель.

-Каждый должен спасать себя сам в первую очередь, — ответил Эдвардас, он, кажется, начал понимать, в какую авантюру ввязался, но отступать уже было некуда.

-Ты можешь найти квартиру? — ласковым голосом спросила я о самом главном.

-Да, я постараюсь как можно быстрее.

-Я люблю тебя!

-И я люблю тебя.

Еще какое-то время я просидела с телефонной трубкой в руках, где короткие гудки сменились фоном, потом села писать список неотложных дел и покупок, которые было необходимо сделать до отъезда. Самое страшное — это когда тебя не устраивает существующее положение вещей и ничего не меняется, а когда что-то сдвинулось, закрутилось, завертелось, если я сама могу участвовать в этом движении, значит не все еще потеряно, значит, есть надежда.

В эти последние дни мне стало легче жить даже здесь: я знала, что скоро уеду, что все у меня изменится. Мы в очередной раз "болели", потели и вертелись по ночам, а днем вывешивали свои влажные от пота одеяла на межкомнатные двери, чтобы их просушить. За этим занятием нас и застала красавица Мила.

-Зачем одеяла развесили, — спросила она, расцеловавшись со всеми.

-Это мы болеем, потеем. Кофейку хочешь? — предложил Вадик.

-Весело вы что-то болеете, я вас лучше полечу, — мила достала два пакетика, с первым и вторым, иначе говоря, к нам в гости прибыли дядя Кока и дядя Гера, сняла большое зеркала в ванной и начала свои магические превращения.

-Мне уже надо нос оперировать, — сообщила Мила, передавая трубочку по кругу.

-Нюхали, нюхали, улетели с мухами, — подсказал Василий, как всегда невпопад рассмеявшись.

-А ты знаешь, Юрик-то бросил гадость, сегодня звал нас в какой-то клубешник, будет там играть, обещал со своей новой девушкой познакомить, — Вадик передал трубочку мне.

-Как с новой девушкой! А как же Катюша? Ведь она за ним говно убирала!

-Ну и что. А он посмотрел на нее трезвыми глазами и разочаровался. И никто ее не заставлял ничего за ним убирать.

-Конечно, не заставлял! Но если ты кому-то позволяешь убирать за тобой говно, значит это близкий тебе человек, нельзя его потом вот так просто бросить, а иначе обсирайся сам! — я от возмущения даже растерялась.

-Юль, перестань, что ты все "говно", да "говно". Это их дела.

-Не знаю, по-моему, это подлость. Хотя эта Катюша мне и не понравилась, но справедливости ради надо сказать, что Юрик — сволочь порядочная.

-И говно, — добавила Мила.

-Только убрать его некому, — добавил Вася.

Вместо нас заговорил кто-то другой. Может быть вели свой давний спор дядя Гера с дядей Кокой.

Когда Мила уже собиралась уходить, Вадик сообщил ей:

-А Юлька-то скоро уезжает!

-Куда? — удивилась она.

-К любимому, бросает нас.

-Тогда у меня есть подарок, — Мила полезла в сумку и достала оттуда трусики, кружевное невесомое чудо, прекрасные до невозможности, — на, носи на здоровье, тебе пригодятся.

Я посмотрела на ценник: пятьдесят долларов. Милка в своем репертуаре. Интересно все же устроена жизнь, почему мы, все такие хорошие люди занимаемся такой дрянью? Нет! Бежать отсюда и срочно, от этих пластиковых трубочек, от зеленого чая, от вечного детского "Орбита", на котором помешались все вокруг, не могу больше видеть его ядовито-розовой упаковки, чувствовать его приторную сладость.

Перед самым моим отъездом мы не спали подряд три ночи: сначала мучала бессонница, потом кто-то принес "Экстези", потом откуда-то появился кокаин. Василий в порыве наложил мне на голову три пачки хны, отчего от меня начали отваливаться подозрительные куски зеленой штукатурки, шея не выдерживала такой тяжести и изгибалась то в одну, то в другую сторону. Я улыбалась: завтра я уже буду далеко-далеко отсюда.

ЧАСТЬ 3

ГЛАВА 1

Эдвардас опоздал меня встретить, вернее сначала задерживался мой рейс и мы с Василием, который поехал меня провожать, два часа парились в аэропорту, рассматривая окружающих и насмехаясь над ними. Я сочиняла для Васи версию, почему он не пришел на работу и пыталась ему объяснить, что варианты вроде "проспал" или "заболел" уже давно ни у кого не вызывают доверия. Я ему предложила свою, абсолютно новую версию: он вчера вечером пошел на вечеринку в клуб и заночевал у друга, живущего рядом. Утром поехал домой, чтобы переодеться перед работой, но застал у себя выломанные двери: его пытались обворовать. Пришлось долго давать показания, смотреть, что пропало и все такое. Спасибо еще доблестным соседям, спугнувшим воров. Василий смеялся, но не хотел воспользоваться моей чудесной историей, он вообще не хотел работать, тем более в том жутком салоне красоты, где курить приходится на какой-то ужасной лестнице, а не посреди рабочего зала, как бы ему хотелось. Не каждый человек создан для работы. Например, Василий создан для дегустации анаши, для принятия ванн, для питья кофе. Когда-нибудь справедливость будет восстановлена, но удастся ли Василию дотерпеть до того светлого денечка?

Когда Эдвардас, наконец, приехал, я прохаживалась совсем одна, потому что уехали даже таксисты: до следующего рейса еще уйма времени. Я стала теперь совсем другой, на мне было надето длинное черное платье и узкая кофточка, при чем платье приходилось поддерживать при ходьбе, потому что, к длине-макси добавлялась еще и невероятная узость. На поводке рядом со мной бегала веселая собачка по имени Роланда Бастинда Барабас, или просто Рола.

-У тебя даже на попе видны кости, — Эдвардас важно подошел ко мне, он никогда не спешил и никогда не извинялся.

-Я сейчас взвесилась в аэропорту на этих больших весах, так вместе со своей сумкой, набитой косметикой, вытянула сорок три килограмма.

-Ужасно! Надо тебя срочно покормить.

-Ты же сам говорил, что не любишь животистых...

-Любовь моя, похоже, ты перестаралась. Животистых я не люблю, но спать с тобой сейчас просто аморально.

Мы поехали в ресторан, где я вспомнила, что дня два не ела точно: все как-то не было времени. Я прочитала меню и не смогла ничего представить в своей тарелке, кроме овощного салата.

-Овощной салат, — сообщила я подошедшему официанту.

-Это все? — официант улыбался. Теперь они научились улыбаться.

Мне стало неловко и только из приличия я заказала пятьдесят "Мартини", потому что после трех бессонных ночей и сегодняшнего кокаина, кофе заказывать было просто тупо.

Я не знаю как, но Эдвардас всегда умудряется снять самую убогую квартирку за сумасшедшие деньги. Из особого убожества в этой находилась дряхлая совдеповская мебель и зияющая дыра вместо стекла в кухонной двери. В холодильнике не было ничего. Я купила еду для собаки и сообщила, что не спала три ночи.

Утро пришло с бешеными перезвонами трамваев: их путь пролегал из депо прямо под нашими окнами, между двумя рядами серебристых пирамидальных тополей. Я больше не могла спать и не дала спать Эдвардасу.

-А говорила, что не спала три ночи, — недовольно пробурчал он.

-И что, теперь я должна проспать трое суток?

Город Калининград, как оказалось, не имел ничего общего с той сказкой, которую я увидела в апреле. Во-первых, это был обычный пыльный и серый провинциальный городишко, как плесневые грибы поднявшийся на развалинах некогда прекрасного Кенигсберга. Все, к чему прикасались руки местных жителей, становилось уродливым и безвкусным. Вывернутые булыжники мостовых, выложенные в виде бордюров разваливались, невзирая на серый скверный цемент, в крепостях красного кирпича обитали складские помещения, или, в лучшем случае, рестораны, маленькие романтичные озера были сплошь затянуты тиной и покрыты пластиковыми бутылками. Как будто обезумевший варвар взял в руки старинную гравюру и намалевал сверху буйные фантазии больного воображения. Во-вторых, до моря нужно было добираться около часа.

Мне сразу стало стыдно перед немцами, которые в большом количестве слонялись повсеместно, осаждаемые толпами бомжей и маленьких беспризорных попрошаек. Венцом победы невежественной безвкусицы над здравым смыслом был построенный на фундаменте Королевского Замка высоченный серый монстр. Старинный фундамент, из последних сил сохраняя чувство собственного достоинства, пытался сбросить с себя чужеродный организм, и монстр дал трещину, поэтому стоял теперь пустой и никому не нужный.

-Когда я учился в школе, мы приезжали сюда на экскурсию смотреть развалины Замка. Можно было восстановить, — вздохнул Эдвардас.

Мы плюнули на Калининград и уехали в Светлогорск, где было намного приятнее и имелись уже свои радостные воспоминания. Наутро Эдвардас уехал. Впервые за долгое время я осталась совсем одна и повалялась некоторое время в постели, вдыхая с упорством мазохистки запах только что оставившего меня человека. На подушке осталось несколько его волосков. Мне стало невыносимо грустно оттого, что впереди меня ожидало еще много-много таких дней. Я позвонила маме, позвонила в Москву, сделала себе "Мартини" и принялась искать хоть какие-то достоинства моего нового жилища. И они нашлись! Все верхние полки шкафов были забиты хозяйскими книгами, я сразу наткнулась на собрание сочинений Стругацких и вытянула наугад один том. Потом прогуляла собаку и порылась в хозяйских вещах в поисках чего-нибудь, что бы могла с радостью погрызть моя Рола. Нашлись полиэтиленовые крышки, Рола против них не возражала. К вечеру мне стало еще более тоскливо, по телевизору не было ничего интересного, но я не выключала его до самого утра, создавая искусственно иллюзию присутствия еще кого-то.