одержимость, как один из вариантов

Юлия Александровна Миниотене

На конкурс "Лучший роман о любви"

"ОДЕРЖИМОСТЬ, КАК ОДИН ИЗ ВАРИАНТОВ"

тел. 8-10-370-441-54-908

E-male kml1@takas.lt

Непросто вывернуть карманы при чужих людях: там могут оказаться мятые

трамвайные билеты и носовые платки сомнительной свежести. Написать автобиографический рассказ о любви — значит принародно вывернуть наизнанку свою душу, при чем заглянуть туда смогут не только чужие, но и близкие, что, иногда, намного хуже. Что они увидят там помимо сопливых платков и всякого мусора, что все это время тщательно скрывалось от них за притворной веселостью и фальшивыми улыбками? Нужно ли им это знать?

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

С течением времени труднее и труднее припомнить, как все было на самом деле. Каждый новый день размывает границы исторической правды, делает контуры неясными, настоящее слишком сильно влияет на прошлое, окрашивает его в собственный цвет. Время что-то убивает в нас и что-то вызывает к жизни, никогда больше мне не взглянуть на мир теми, прошлыми своими глазами, но я очень-очень сильно зажмуриваюсь, сначала вижу только пестрые радужные круги, а потом, постепенно радуги уходят, и совершенно четко вырисовывается прошлое. Даже сейчас, спустя десять лет, то, с чего все началось, встает передо мной четко и ясно, достоверно до мельчайших подробностей.

Трамвай не может обогнать впередистоящий трамвай, поэтому, если один из них сломался, они выстраиваются длинной беспомощной вереницей и ждут подмоги. Чаще всего для поломки трамваи выбирают места, где нет других видов транспорта, так они демонстрируют вынужденным пешеходам свою значимость. Все начинается с запаха паленой резины, и даже те из пассажиров, кто не имеет никакого отношения к технике знают, что горят тормозные колодки, хотя внешний вид этих колодок представляют себе довольно смутно.

В тот самый день, а вернее вечер, я втягиваю носом паленый запах, спрыгиваю с подножки трамвая в чахлую межрельсовую сурепку и бреду три остановки домой, один шаг большой, другой маленький, в дорогущих итальянских туфлях. После работы, после шейпинга, шагаю и шагаю по неровно уложенным шпалам. Я работаю продавцом в бакалейном отделе большого гастронома, а хочу заниматься литературой, я часто, заворачивая кулек с конфетами, представляю себе, что на вопрос о месте работы загадочно и многозначительно улыбаюсь:

-Поэтесса...

Я не Александр Сергеевич, мне не надо каждое слово превращать в бриллиант, поэтому стихи начинают складываться у меня прямо на ходу, в такт неровным промежуткам между шпалами.

* * *

Я покрашу волосы в рыжий цвет,

Я оденусь так, как нравится мне,

Люди спросят: девушка, вы панк?

Нет!

Я от всех течений в стороне.

Я люблю одна по городу гулять,

Я не люблю толпу, где некуда присесть,

Люди спросят: девушка, вы б...?

Нет!

Просто я хочу быть такой, какая есть.

Я не хочу слышать крики и сигналы машин,

Я гуляю по городу, я холодна,

Я не люблю богатых и наглых мужчин

И поэтому я гуляю одна,

Мне плевать на то, что часто денег нет,

Я не хочу работать, торопя выходной,

Я крашу волосы в рыжий цвет

И поэтому вполне довольна собой.

Как и все в моей жизни, эти стихи — полуправда, я и в самом деле не хочу работать, но деньги мне нужны, тем более, что двадцать пять — это уже не восемнадцать, а мои пепельно-русые от природы волосы сами рыжими становиться так и не научились.

Если расставанье — это маленькая смерть, то написание стихотворения — это небольшие роды, хотя бы потому, что сразу становится легче, как только то, что в голове появляется на бумаге. А если по какой-то причине не хочешь записывать, то стихи сидят в тебе как чирей и ноют, ноют, пока ты в очередной раз не сдашься. Главной причиной, почему иногда я не тороплюсь записывать, является моя полная уверенность, что способность к рифмованью дана мне взамен простого женского счастья, по крайней мере пока что все никак не складывается личная жизнь, а стихи даже наоборот, складываются весьма обильно, несмотря на все мои протесты и даже в вопросах записывания все время одерживают верх.

В моей сумке никогда нет блокнота, зато в большом количестве скапливаются старые билеты, ненужные квитанции, листки рекламы. Между засорением вселенной и засорением сумки я выбираю меньшее зло, хотя бы меньшее по размеру. После того, как я добыла из необъятных запасов клочок бумаги сомнительного происхождения и вылила на него свою душу, неудобно изогнувшись, стало легче. Все то же, но без чирья. Впереди телепалась тоскливая группка товарищей по несчастью, а до дома оставалось еще две остановки пути, правда теперь уже появилась возможность перейти на нормальную дорогу. В таких случаях самый верный способ скоротать время — это придумать сказку про себя же саму, но чтобы было достаточно правдоподобно. Такую историю я могла придумывать в несколько этапов, прорабатывая детали до мельчайших подробностей, пока эта история мне не надоедала, тогда приходила очередь другой. "Не хочу я быть столбовою дворянкой, а хочу я быть владычицей морскою!" Что-то в этом роде. Самое странное, что иногда эти фантазии воплощались в жизнь.

Во истину, если Бог хочет наказать человека, то он начинает исполнять все его желания. Хочется счастья — просто проси счастья, оставь место для замысла творца, ему с высоты виднее, а у нас такая узкая временно-пространственная перспектива, что даже смешно делается, но приходит время и ты начинаешь со слезами просить каждую минуту "вот именно того высокого брюнета с гитарой, несомненного гения и общепризнанного красавца", наконец утомляешь Бога своим нытьем, он со скукой и усталостью машет на тебя рукой и выполняет просьбу. Все! Сбылась мечта идиота! Проходит никак не более пяти лет, твой гений становится банальным алкоголиком, а у тебя уже двое детей и он сам, мечта и сказка, никому не нужен, даже тебе, но ты и бросить его не можешь из жалости. Только называешь теперь его не Великая Любовь Всей Жизни, а мой крест и даже иногда упрекаешь Бога за неудачную судьбу. Прости, родная, но тебе не угодишь!

Мне 25, но выгляжу я моложе, просто такой тип лица и манера одеваться. Всякие там тертые джинсы, узкие брюки и странные головные уборы — это мое. Мой близкий друг считает, что в костюме выглядит как официант. А в дорогом костюме как главный официант, какой-нибудь начальник смены. Вот и я так же, только в женском роде. Я не умею ходить с достоинством, все время хочется скакать, поэтому внимание на меня старшие мужчины практически не обращают, мало ли что там скачет у них под ногами. А мечтать можно о чем угодно, поэтому Мой Принц намного (Аж лет на 18!) старше меня, у него красивая седина в висках и большой жизненный опыт в глубоких и немного усталых глазах. Он влюбляется в меня сразу и наповал, забывает свое прошлое, не думает о будущем, способен на всякие безумства. Дальше придумать я не успеваю: дошла до родного двора. Теперь ползком на четвертый этаж и спать...спать...спать...

ГЛАВА 2

Главная особенность работы в торговле — это то, что все на "ты". От директора до технички. Можно и по имени-отчеству, можно просто по имени, а можно и просто по отчеству:

-Ты сегодня, Татьяна Михална что-то рано! (это директору)

-Паша! Наломай кур, а то в витрине пусто. (это грузчику)

-Баба Валя, иди подотри у нас в отделе, а то холодильник опять потек! (это уборщице)

Попасть в торговлю трудно, а уйти из нее и того труднее, это спрут похуже сицилийской мафии. Меня этот спрут заполучил в свои щупальца в тот момент, когда мы, то есть я и моя страна решили круто изменить судьбу: страна развалилась на мелкие составляющие, а я бросила педагогический институт на четвертом курсе. Тогда на работу вообще было невозможно устроиться, а туда, где платят хоть какие-то деньги и подавно. Лично мне помог дальний и никогда мной не виданный до тех пор родственник со стороны пропавшего давным-давно папы, он позвонил куда следует, и меня уже ждали. Я приехала в момент выдачи зарплаты и удивилась несоответствию внешнего вида веселых хорошо одетых продавцов и суммам, им причитающимся.

-Ну вот, — расписывалась в ведомости бойкая, щедро увешанная золотом бабенка, — это как раз мне на бутылку и на закуску!

Директриса посмеялась, подвинула мне листок бумаги и сказала роковые слова:

-Пиши заявление в бакалейный отдел.

Все! Судьба моя была решена именно в тот момент.

Коллектив магазина представлял собой пеструю и разношерстную публику, почти все были люди с высшим образованием и попали сюда случайно.

Татьяна Михайловна, директор.

По образованию учитель математики, по призванию массовик-затейник. Финансовая сторона работы ее мало занимает, все ее нутро радостно раскрывается только в праздничные дни, когда организуется выездная торговля на лотке. Татьяна Михайловна выбирает пару симпатичных жертв и добывает им идиотские костюмы в каком-нибудь ДК. И таким образом ее усилиями наш лоток странно и нелепо выделяется на общем фоне, отпугивая покупателей, но массовик-затейник этого не замечает. В каждом отделе в особой тетрадке под названием "долги" за директрисой числится кругленькая сумма, передающаяся из смены в смену и с неохотой перекрываемая к моменту ревизии, но напомнить о давным-давно съеденных селедках и булках — значит вогнать Татьяну Михайловну в плохое настроение, навлечь на себя ее гнев и поход в подсобку, а этого никому не хочется.

Ирина Мирзафина, замдиректора и старший кассир в одном стакане.

Второе лицо в магазине. Образование у Ирки среднее, зато торговое. Она может вникнуть во все тонкости процесса. Может, но не хочет. Ей главное, чтобы хоть как-то сходились концы с концами и не мешали ее личной и неустроенной до сих пор жизни. Ее внешние особенности — золотые зубы и всегда утомленное выражение лица.

Дальше идут те, кого, что называется, ноги кормят. Продавцы. Волки торговли.

Штучный отдел. (а проще говоря вино-водочный и сопутствующие товары, хотя мне совершенно непонятно, как бутылке водки сопутствует кусок мыла или тюбик зубной пасты)

Валентина Сергеевна, одинокая женщина. До пенсии ей рукой подать. Все местные алкоголики у нее наперечет,с ними она добра и любезна, даже стеклотару примет, если что, несмотря на вечное отсутствие ящиков. Лицам, с отсутствием признаков регулярных запоев во внешности просьба не беспокоиться. Пошлет так, что вернуться забудешь. Хотя, то, что говорит Валентина Сергеевна, понять практически невозможно, одно сплошное "бу-бу-бу". Зато ненормативная лексика просто дико изощренная. При разговоре с ней я обычно киваю с умным видом, не понимая темы беседы. Ей приятно.

Гастроном. Вечная яма. Все течет, все убывает в количестве, теряет в качестве, ухудшается во внешнем виде. Все, только не Люся Зайцева. Это непревзойденная красавица, правда весит она на 70 кг больше, чем надо. Люсино выражение лица никогда не меняется при любом количестве выпитого, ввести в заблуждение может каждого, поэтому до сих пор одна, не может найти, кто бы ее обуздал и перепил.

Дубарь Юрий Николаевич, Люсин напарник. Говорит о себе тонким "пидарестическим" голосом и всегда в третьем лице. Хохол. Усат и холост. Автодятел. Любит писать ценники, а все остальные любят их читать, поэтому очень часто на его прилавке появляется товар под названием, например, "шпагетти" или "помидоры в соку"

Бакалея. Конфетки, бараночки, хлеб и булочная мелочь. Ленка. Лена. Леночка. Моя напарница и лучшая подруга по совместительству. Лена патологически честная, добрая, красивая, умная, а потому и вечная неудачница и козел отпущения. Замужем за идиотом, который не понимает, что все остальные женщины еще хуже. Чтобы она не умерла от голода и вечных переработок ей в компенсацию поставлена я, особа скорее хитрая, чем умная, скорее обаятельная, чем красивая. Но это именно я договариваюсь с поставщиками насчет левого товара, с риском для жизни принимаю его в заднее "хлебное" окно, перепираюсь с пронырливыми сменщицами.

Я терпеть не могу свою работу, но это лучше чем быть официанткой, здесь прилавок хотя бы спасает от шлепков по заднице. Я не люблю эту работу, но у меня есть прекрасный коллектив, неплохой заработок и мечта подкопить немного денег, уволиться и уехать в столицу, куда давным-давно зовут меня друзья.

12 июня. День Независимости России.

Праздничный день — это один сплошной минус. Поставщики отдыхают, покупатели расползаются по дачным участкам. Дохода никакого. Да еще эта вечная выездная торговля, хорошо, что не наша очередь выряжаться пугалом на солнцепеке. Директриса объявила короткий день, наизусть накрасила губы посреди торгового зала и упорхнула.

-И туфли как пряники, — проводила ее Ленка.

-Какие пряники? — удивилась я.

-Любые. Переверни пряник вверх ногами, он и будет загибаться вверх, как носки ее туфель.

Сзади подошла Валентина Сергеевна, одинокая женщина, продавец штучного отдела.

-Бу-бу-бу! — объявила нам она.

-Конечно, Сергеевна, не переживай, мы все закроем, — Ответила Лена, она раньше работала с Сергеевной в одном отделе и понимала ее лучше, чем остальные. Я сделала умное лицо и кивнула. Просто так, на всякий случай.

Сергеевна купила полбулки хлеба и удалилась, бормоча что-то под нос.

-Нам магазин закрывать, — объяснила мне Лена.

-Кто бы сомневался, всем домой надо, кроме нас с тобой, моя мама бы сказала, что домовой нас не любит.

-Это точно, будем девчонок с выездной торговли ждать, им же надо будет товар занести.

-Товар! Сейчас весь шоколад на солнце потает, булки засохнут, сами потом будем все это есть. Эти праздники — одно разорение!

Опять появилась Сергеевна:

-Бу-бу-бу!

-Иду, — отозвалась Лена и, уже в мою сторону — пойду за ними дверь закрою.

Я знаю, почему Ленка домой не торопится, она ждет своего любовника Валерку, который дает ей возможность отвлечься от зануды-мужа, а заодно избавиться от излишков денег. Лена всегда остановится на самой неподходящей кандидатуре. Валерка везде бывал, все видел, ничем его не удивишь. Если человека молнией убило, Валерка махнет рукой:

-А, знаю такой случай, мужика молнией убило, так у него даже мелочь в кармане оплавилась!

Вот! Он не только сталкивался с такой же историей, но и мелочь потом в кармане проверял.

Ленка возвращается, мы ставим чайник на плиту и располагаемся для длительного питья кофе и перекуривания в тишине и покое прохладной магазинной подсобки. Мы неделю работаем, неделю отдыхаем, график очень удобный, но зато рабочая неделя — это 7 дней по 12 часов за прилавком, да еще дорога домой, хотя по домам нас обычно развозит Валерка на своем зеленом "Москвиченке" по имени "Барсик", ему так спокойнее, чтобы глупые куры, то есть мы с Ленкой не нашли приключений себе на причинное место. Все рабочее время мы проводим вместе, а первый выходной начинаем с созвона, чтобы отправиться на ярмарку потратить калым за неделю.

-И как вы только друг другу не надоели! — все время удивляется моя мама.

Не знаю, не надоели и все тут.

Часам к восьми вечера появились потные измочаленные девочки с выездной торговли, короны русских красавиц съехали набок, сарафаны нелепо топорщились поверх джинсов. За собой они тянули не менее измочаленный товар, я на ходу профессиональным взглядом оценивала убытки.

-Ой, все, силы на исходе! — русские красавицы сбросили свои кокошники и достали по сигарете.

-Представляете, Татьяна Михайловна заставила нас еще пустые бутылки принимать, так нам алкаши целый вагон натащили, вот завтра Сергеевна разбурчится! Ну все, мы побежали.

Мы с Ленкой обошли все помещения, включили сигнализацию и навесили на двери большой замок. Валерки почему-то не было.

Теплый июньский вечер — это дружеский поцелуй короткого сибирского лета. В мае может еще выпасть снег, в июле при сорока градусах расплавится асфальт, а в августе уже зарядят мелкие холодные дожди, но июнь — это именно то, о чем мечтаешь морозной зимой, сырой осенью и ветреной весной. Короче это то, что надо.

Мы медленно, наслаждаясь прекрасной погодой, шли к автобусной остановке, направо и налево здороваясь с любимыми покупателями. Вот так идут по улице только звезды эстрады и кумиры хлебного отдела! И тут я увидела Его! То, что это был именно он — не вызывало ни малейших сомнений, я толкнула в бок Ленку:

-Смотри, мужчина из городской администрации нарезался!

То, что он нарезался у меня тоже не вызывало сомнений: слишком открыто он улыбался, слишком блестели его синие глаза, да и вообще не полагается членам городской администрации передвигаться по родному городу вот так, неторопливой походкой охотника. Глаза наши встретились, и я сразу поняла, что он не просто подойдет сейчас именно ко мне, но и то, что вся жизнь моя прошлая катится прямо под откос, а зарождается в ту же минуту новая, другая жизнь, а уж лучше или хуже она будет — неизвестно! И так быстро пробежали в моей голове эти несвязные мысли, так ясно ощутила я себя на самом-самом переломе судьбы, что в теплый июньский вечер вдруг мне стало очень холодно, как будто сама Госпожа Неизбежность подула мне за шиворот своим ледяным дыханием.

-Маленькая рыбочка к нам продвигается! — обрадовалась Ленка неожиданному приключению.

-Здравствуйте, девушки, я корреспондент, беру интервью у прохожих. Почему вы не отмечаете праздник? — легкий иноземный акцент слегка удивил меня. Судя по дорогому парфюму и светлому костюму этот "корреспондент должен быть, по меньшей мере, директором компании".

-Если вы корреспондент, то где же ваш диктофон? — ехидно осведомилась я.

-Ну, вы же сами понимаете, везде цензура, сначала мы поговорим предварительно, а потом запишем.

-Нет, или сразу выпускайте в прямой эфир или никакого интервью! — посмотрим, как теперь выкрутится этот лжекорреспондент, ясно одно: он не из городской администрации.

-Ну хорошо, я не корреспондент, я сварщик, меня Эдик зовет.

-Кто зовет?

-Все, — новоявленный Эдик растерялся.

-А если все, то не зовет, а зовут. Ты иностранец.

-Угадали, — Эдик улыбнулся во все свои 32 зуба, — а где вы работаете?

Только я открыла рот, чтобы что-нибудь соврать (а делаю я это легко и непринужденно, без всякого напряжения в голосовых связках), как моя до сих пор прикидывающаяся молчаливой рыбой Ленка быстро сказала:

-А мы вот в том магазине работаем в хлебном отделе.

И все. Никакой тебе романтики.

-Ну может быть мы выпьем шампанского за праздник? — по всей видимости этот напиток уже присутствовал в организме Эдика или он считал, что против шампанского продавщицы не устоят.

-Нам завтра на работу, — я злобно посмотрела на Ленку, — а шампанское мы вообще не пьем, это так, к сведенью.

-А я сегодня куплю у вас весь хлеб, и мы завтра устроим вам выходной! — обрадовался Эдик. Для человека с таким парфюмом проблем не существовало, он достал из кармана пачку долларов, которые я до этого видела только по телевизору.

-Ха-ха! — засмеялась Ленка — такие у нас не принимают, да и выходной нам никто не даст: местные жители магазин разнесут, если их оставить без хлеба.

-Что же делать? — расстроился Эдик — я здесь близко живу.

-К тебе мы не пойдем, если хочешь, пойдем на природу, здесь озеро рядом.

Ленка так удивила меня этими словами, что я выпучилась на нее как собака Баскервилей. Меня-то дома никто не ждет, кроме мамы, а у нее ребенок, злобный муж и не менее злобный любовник. Чудеса!

Продолжая нервно трястись, я направилась к палаткам, где спиртное продавалось круглосуточно. От меня не отставали Ленка с Эдиком.

-Здравствуйте, девочки, "Мартини" есть?

-Нет, только "Чинзано".

Эдик опередил меня с расчетом, но сигареты себе я все-таки купила сама. Так, для сохранения независимости.

Я не знаю, что это было, может быть, любовь с первого взгляда, а может что-то другое, только там, на узкой скамейке на берегу маленького озера, я поняла, что рядом со мной сидит и пьет из пластикового стаканчика "Чинзано" мой будущий муж. Нет, это не правда, я поняла это еще задолго до того, когда глаза наши случайно встретились на автобусной остановке.

Спиртное — это самый короткий и надежный путь к взаимопониманию между народами, но есть у него один большой минус — оно очень быстро и внезапно заканчивается, правда в тот вечер печалились мы недолго.

-У меня дома есть "Мартини", — сообщил сварщик Эдик. — И фотоаппарат.

Неприлично, а иногда и опасно идти домой к незнакомому человеку, но человек, с которым выпита бутылка "Чинзано", человек, который уже успел приобрести у неизвестного романтически настроенного собирателя пустых бутылок, букет сурепки, наконец, человек, надевающий пиджак с карманами, полными долларов на плечи девушке, такой человек перестает вызывать опасения. Это наш человек. Да и очень хочется продолжения банкета.

Даже потом, спустя много лет, я рассматриваю фотографии, сделанные в тот вечер, и у меня по спине пробегает легкий холодок, как будто все было вчера.

Моя мама патологически не выносит пьяных. Она стыдилась своего подвыпившего отца, который возвращался домой, громко декламируя стихи Есенина, она ушла от мужа-пьяницы, впервые столкнувшись с белой горячкой, а меня в подпитии она вычисляет сразу. Она говорит, что я — алкоголик в третьем колене, у меня дурная наследственность и вообще, когда я выпью — становлюсь вылитым папой, даже один глаз у меня косит. Не знаю насчет глаза: в этом состоянии трудно оценить такие мелочи, предметы воспринимаются как-то глобально, но мне ясно одно, что сегодня домой лучше не ехать. Можно заночевать у Ленки, но там злобный муж и не менее злобная кусучая болонка, которая спит на том же диване, где упорно стелют постель гостям.

-Оставайтесь у меня, а я пойду в другое место, вам и до работы близко! — Эдик стал практически родным человеком! И как только еще вчера я обходилась без него.

-Спасибо, но нам надо домой, муж будет возражать, — а я думала, что муж на сегодня совершенно выпал из Ленкиного сознания.

Мы нечеткой походкой покидаем гостеприимную квартирку, по дороге находя телефон-автомат. Я пытаюсь говорить трезвым голосом, одну часть организма отрезвить все-таки проще, чем весь. Практически единственная вещь, выдающая меня — это время: что-то около трех ночи.

-Мам, ты не переживай, просто только сейчас удалось добраться до телефона, у меня все в порядке, я останусь ночевать у Лены.

-Хорошо, что ты позвонила, я так волнуюсь, не опоздайте на работу! — у мамы нежный, по-девичьи высокий голос, мои поклонники по телефону постоянно принимают ее за мою младшую сестру.

На короткое время мне становится стыдно за ложь и поздний звонок, но Ленка тянет меня за руку: торопится домой. В такси мы с Эдиком сидим на заднем сиденье, вернее сидит он, а я засыпаю у него на коленях, поэтому, когда приходит время вылезать из такси, Ленка критическим взглядом смотрит на меня, видимо вспоминает, сколько времени у меня не было секса и смягчается:

-Ладно, только не проспите завтра.

Эдик просит водителя ехать обратно, но выясняется, что он всего три дня в городе и дороги не знает.

-Эх ты! — сонно возмущаюсь я с заднего сиденья — а еще таксуешь! Вот и ищи теперь, как хочешь.

Я опять засыпаю, но спустя минут двадцать снова поднимаю голову:

-Мы не туда приехали, это другой берег.

Ради исторической справедливости надо сказать, что у так называемого Эдика немного другая версия нашей поездки. Он считает, что я в такси положила ему руку на его мужское достоинство, а он принял этот жест как согласие к близости, но это настолько не вязалось с образом юной неискушенной девушки (он думал, что мне не больше девятнадцати), что бедный иностранец растерялся. Что я могу ответить? Не помню. Может быть, моя рука во сне легла туда случайно, а может быть, подсознание сработало, и, припоминая многочисленные разочарования подружек, я решила подстраховаться, чтобы в самый ответственный момент не столкнуться с маленьким размером. Думайте, как хотите, истина где-то там.

На самом деле я и не собиралась заниматься сексом, мне просто хотелось спать, тем более Эдик не производил впечатления насильника, а до работы было действительно рукой подать. А он же еще собирался уйти в какое-то мифическое "другое место"!

В реальности никаких других мест не существует, а есть только старый узкий диван и опытный соблазнитель. Есть только первый месяц лета, двадцать пять лет и полгода воздержания. Я долго сопротивлялась и ему и себе, я улеглась спать в его майке, но кто знает, может быть, и не было бы ничего дальнейшего, если бы все не случилось именно в ту ночь. Мы понравились друг другу, мы выпили, мы хотели этого, что скрывать. Если все не происходит на первом свидании, на втором появляется легкий холодок отчуждения, чтобы одолеть его требуется время, было ли оно у нас? Скорее нет.

-Отдавай мою майку! — устав от борьбы потребовал Эдик.

-Да забирай ты свою майку! — крикнула я, сняла майку и бросила в него. И осталась в чем мать родила.

Все произошло достаточно быстро: слишком возбудила нас борьба, но главное — тест на сексуальную совместимость был сдан. И размеры не подкачали. Счастливая, я сделала глупую вещь: выпила мочегонную таблетку, потому что боялась утром напугать Эдика опухшим лицом, всю ночь бегала в туалет и вывела из своего организма вместе с жидкостью весь алкоголь.

ГЛАВА 4

На работу я все-таки опоздала, несмотря на то, что проснулась ни свет, ни заря, а вернее вся ночь у меня прошла между диваном и унитазом. На утро Эдик имел такой жалкий вид, будто на нем черти пахали, он вяло сполз с дивана, а я смотрела, как он одевается. До этого все мои парни были примерно одного со мной возраста, поэтому намечающееся брюшко я подметила без труда, но странное дело, оно меня не раздражало, это брюшко, как и все остальное, было моим, родным, знакомым. Эдик, с трудом превозмогая похмелье, проводил меня до работы, где встретился практически со своим похмельным отражением — Ленкой. У меня, что называется, "счастье морду искривило", я была так весела и любезна, что даже грузчик Андрей Лыков поинтересовался, в чем дело. Вместо обычного "бери больше, кидай дальше" я засмеялась:

-Андрюха, представляешь, я сегодня занималась любовью!

-Так ты чаще это делай, тебе очень идет.

Несчастная Ленка до обеда провалялась в подсобке, у нее была только одна хорошая новость: муж вернулся домой еще позже нее, она заметила его небритую физиономию на соседней подушке только утором.

-Ты во сколько пришел, гад? — от злости, что вставать необходимо, Ленка со всей силы ткнула ни в чем не повинного мужа локтем в бок.

-В двенадцать, — прохрипел он.

-Как же, в двенадцать, я тебя до трех ждала!

-В полчетвертого!

Как будто Ленку когда-нибудь интересовало, во сколько он приходит, здесь действовало одно правило: чем позже, тем лучше, а можно и совсем не прийти.

Весь день для меня был как сплошной солнечный зайчик, такой уютный, такой обособленный, ни прошлого, ни будущего, только сейчас. Моя улыбка от уха до уха была приклеена на лице до того момента, как появился Ленкин муж с бутылкой пива и воблой. Коля — это стихийное бедствие, тайфун, цунами, гигантский оползень, его опасаются все, даже я, куря при маме, от него прячу сигареты. Вдруг он подумает, что Ленка тоже курит?

Коля уселся за прилавок и принялся терзать воблу, отхлебывая пиво прямо из горлышка.

-Коля, ты с ума сошел, вдруг начальство появится?

-Насрать мне на ваше начальство! — продолжал Коля борьбу с воблой.

-Коля, меня уволят! — Ленка даже порозовела.

-А чего ты так испугалась, любовника, что ли, ждешь?

А что, вот бы был номер, если бы сейчас вошел Валерка. Дверь открылась и вошел... Не Валерка. Такой иноземный, в белых джинсах, а возраст и не определишь, может 30 и ранняя седина, а может 50 и хорошо сохранился, и идет он прямо ко мне.

-Здравствуйте, вы Юля.

-Юля, а в чем дело?

-Я из ФСБ. Вы вчера были с иностранцем?

Я так испугалась, что он упомянет и мою подругу Лену, что стала говорить тише:

-А что, это преступление?

-Ха-ха! — рассмеялся не нашим открытым смехом агент ФСБ — вам привет от Эдвардаса.

И ушел. Я поняла только, что его приход как-то связан со вчерашним вечером.

-Не нравятся мне твои друзья! — объявил Коля, окруженный шелухой от воблы и каплями пива.

-Ты им тоже не нравишься, — неожиданно осмелела я. Ленка смотрела на меня вопросительно, я в ответ только пожала плечами.

У нас дома отключили газ и после работы я обнаружила голодную расстроенную маму.

-Сижу тут голодная, — жаловалась она.

-Мама, ну ты как ребенок, у нас же есть электрический самовар, можно лапшу китайскую заварить, да хоть чай приготовить.

-Да я и забыла про него совсем, про этот самовар, ну как погуляли?

-Нормально, познакомилась с парнем, — я стараюсь говорить равнодушным голосом, но у матери сердце — вещун.

-А сколько ему лет?

Странно, мама никогда не интересовалась, сколько лет моим знакомым.

-Не знаю, вроде 35, — нагло вру я, на самом деле 43.

Мама смотрит на меня строго и подозрительно. К чему бы это?

Уже в полусне мне на ум приходит стихотворение, без всякого энтузиазма я плетусь на кухню, сажусь на холодную табуретку и записываю, иначе все равно не уснуть.

* * *

Ты серая собака, я рыжая собака,

Мы спим, свернувшись плотно

В один тугой клубок.

Ты серая собака—

Проказник и гуляка,

Я рыжая собака—

Доверчивый щенок.

Твои дела важнее

И весь твой вид важнее,

Твои четыре лапы

Сильнее, чем мои.

Мои глаза нежнее

И носик мой влажнее,

Мой хвостик загнут кверху

И я полна любви.

Есть черные собаки,

И белые собаки,

Их очень-очень много,

Не десять и не сто.

Они хвостами машут

И подают мне знаки,

Но только, кроме серой,

Не нужен мне никто.

На следующий день Эдик появился к закрытию:

-Мы приглашены на день рождения.

-Но я не одета.

-Не банкет есть. И почему ты называешь меня Эдик?

-А как тебя называть, Вася? Как представился, так и называю.

-Эдвардас.

Это литовское имя, да и вся компания на мужскую половину оказалась литовской. День рождения был у подруги боцмана, того самого Витаса, что представлял ФСБ в самый неподходящий момент. Оказывается, самый большой плюс для меня в общении с иностранцем — это то, что ему я легко прощаю все ошибки в речи, для меня это долгое время было большой проблемой: точно так же, как неприятная форма ушей, слишком маленькие руки, да мало ли еще чего, что способно оттолкнуть от возможного партнера. Эдвардас (недавний Эдик) приобрел специально для меня бутылку "Мартини". Как все-таки украшают мужчину деньги! Они не только позволяют ему красиво ухаживать, но и быть независимым и гордым. Тогда я не думала о том, что к женщинам это тоже относится. Про то, что я не приду ночевать, маме пришлось сообщить с проходной судоремонтного завода, где на дежурстве еще вдобавок была моя постоянная покупательница. Мама пыталась говорить строгим голосом, но я быстро прекратила разговор, у меня не было сил одновременно врать маме, врать при Эдвардасе и оправдываться при покупательнице, хотя сам Эдвардас очень веселился, я давно заметила, что развитие мужчин останавливается в возрасте 15 лет, это позволяет им дольше оставаться молодыми.

Этой ночью я ощутила всю прелесть зрелого любовника. Я припомнила про себя все поговорки: и "седина бобра не портит", и "старый конь бороды не испортит" и все в этом духе. Единственная заминка случилась, когда я протянула Эдвардасу таблетку "Фарматекса":

-Возьми ты, у тебя пальцы длиннее! — страстно прошептала я.

Эдвардас, нависая надо мной всей своей плотью, растерянно взял круглую, с дырочкой посередине, таблетку, удивленно посмотрел на нее и медленно потянул себе в рот.

-Да не туда! Ты что, это вообще не для тебя!

Ох уж мне поколение, воспитанное на резиновом изделии номер один! Я жестом изобразила, куда нужно направить таблетку.

-Чуть импотентом не сделала меня на всю жизнь своей таблеткой! — радостно сообщил мне после всего Эдвардас.

-Да, век живи — век учись, дураком помрешь.

О любви я совсем не думала в тот момент, счастье мне мешало сосредоточиться на главном, я улыбалась, ходила танцующей походкой, я прятала следы страсти под одеждой, но самое главное, что я больше ни одной ночи не провела дома. Было несколько чисто женских попыток искусственно "руководить" процессом: однажды я пыталась отложить встречу на следующий день по телефону, но оказалось, что не видя собеседника, Эдвардас намного хуже понимает русский язык, пришлось плюнуть и встречаться сегодня, в другой раз я сослалась на приготовление варенья, но ближе к полуночи Эдвардас позвонил мне и сказал, что уже нарезал мой любимый салат и все равно ждет, я подорвалась, несмотря на твердое решение выдержать паузу, показать себе цену, вырабатывать характер. Я не говорила маме, что в далекой Литве у моего принца жена и двое детей, но она сама понимала: в таком возрасте мужчина может быть одиноким только в силу очень серьезных недостатков. Разница в возрасте тоже ее не устраивала, она возмущалась, что он вообще посмел ко мне подойти, не хотела смотреть фотографии, замечала легкие кровоподтеки на предплечьях, в ужасе восклицая:

-Доча, он тебя обижает, тебе там плохо?

Я краснела в бессилии объяснить происхождение синяков и глупо отшучивалась:

-Да, мне там плохо, но домой я не вернусь, я характер вырабатываю.

Мама вздыхала и, как всегда, предвидела худшее.

Это был медовый месяц. В полном смысле этого слова. Я открыла чудесную вещь: оказывается с мужчинами можно разговаривать, но это еще не все, оказывается, они могут понимать тебя. Я притащила толстую папку со своими стихами, и Эдвардас категорически заявил, что за прилавком мне не место, что у меня талант и все такое. Я раздулась от ощущения собственной значимости, созвонилась с друзьями, проживающими в Москве, и сообщила Ленке, что собираюсь уволиться.

-Нет, ну ты погоди увольняться, возьми отпуск, съезди на разведку, — Ленка курила, сидя на мешке с гречкой и поджав под себя ногу.

-Не знаю, Лен, может и лучше когда путей к отступлению нет, не будет возможности вернуться, тем более, что отпуск мне никто не даст.

-Ну хоть попробуй, сходи в кадры, как же я без тебя?

-Вот мы с тобой держимся друг за друга и прозябаем здесь, я уеду, глядишь и ты что-нибудь изменишь, может этого дармоеда бросишь.

-Ты кого имеешь в виду, Колю или Валерку?

-Да хоть кого-нибудь из них брось, все одним дармоедом меньше.

-А как же Эдвардас, как вы расставаться будете?

-Честно, я даже не думаю на эту тему, время покажет.

Я и правда не думала на эту тему, даже не задавала себе вопрос, люблю я его или нет, просто порхала беспечной бабочкой. Каждый вечер мы шли "в люди": гуляли у фонтана, сидели в летних кафе, всюду нам попадались случайные знакомые, такие милые люди, что в другое время даже жаль было бы с ними расстаться, но тогда жизнь крутилась слишком быстро, раздумывать и жалеть было некогда. Теперь я понимаю, что все эти люди тянулись к нашему веселью, беззаботности, к чужому счастью всегда хочется приобщиться. Возвращались домой мы поздно, занимались любовью и болтали, болтали.

Мама у Эдвардаса умерла рано, отец вскоре женился на другой, которая оказалась женщиной злобной. Не знаю, возможно ли было полюбить чужого упрямого двенадцатилетнего мальчика, но она не полюбила. Эдвардас убежал из дома и долго скитался, пока на улице не стало уже очень холодно. Потом он жил какое-то время у родственников, рано повзрослел и затаил долгую обиду на отца. А когда, спустя много лет, умер и отец, почувствовал себя виноватым за эту обиду. В армию Эдвардаса забрали на три года на подводную лодку, от чего семь лет его изматывали страшные головные боли. Вместе с такими же безумными романтиками он готовил в Литве революцию, мечтал о свободе. Когда он рассказывал об этом периоде своей жизни, глаза его горели, он становился особенно упрямым и категоричным. Когда же эта свобода пришла, на смену романтикам пришли практики, революция как всегда пожрала своих детей. Зато он получил возможность заниматься бизнесом и зарегистрировал первый в Литве частный флот, покупать новые корабли для этого флота он и приехал в наш город. Мне казалось, что внутри красивого состоявшегося мужчины все еще сидит мальчик, рано потерявший маму и так нуждающийся в ласке, его острые коленки выпирали наружу из дорогих костюмов при любой возможности.

Мы отмечали месяц со дня нашего знакомства, в отдел кадров я так и не сходила: трусость, чаще именуемая здравым смыслом, все еще боролась внутри меня с природным авантюризмом. Я подарила Эдвардасу пиратский флаг, он был доволен как ребенок, когда мы валялись в постели со своими обычными напитками в руках: я с "Мартини", а он с "Джин-тоником", Эдвардас неожиданно повернулся ко мне с серьезным видом:

-Юля, мы же не просто так спим с тобой, между нами же что-то есть...

Объяснение в любви уже готово было сорваться с его языка, оно держалось на самом кончике, но неожиданно для себя я, распираемая изнутри радостью секса, "Мартини", бездумья, неожиданно перебила его:

-Есть на жопе шерсть, метров шесть и та клочками!

Он так огорченно посмотрел на меня, был так искренне расстроен, что мне на самом деле стало стыдно, что бывает со мной крайне редко. Я пыталась ласками и уговорами искупить свою вину, но все безрезультатно, объяснение в любви откладывалось на неопределенное время. Ночью у меня случился творческий зуд, я пошла на кухню и на подоконнике записала:

* * *

Мой стиль — небрежность,

Мой план — измена,

Пинком в промежность,

Иглой по венам.

Уходит шатко

Сомнений табор,

Ты хочешь сладкого?

Я — твой сахар.

Живешь, как в песне,

Поешь, как в жизни,

А в день воскресный

В постели киснешь,

Забыться просто

Под шелест капель,

Ты хочешь острого?

Я — твой скальпель.

В глазах слезинки,

Устали губы,

Взахлеб с пластинки

Рыдают трубы.

Порой понятней

Всех слов молчанье,

Ты хочешь долгого?

Я — страданье.

С ощущеньем того, что я просто женщина-вамп, я забралась в теплую постель и прижалась к знакомой спине. Я совсем не чувствовала себя любовницей, моя молодость казалась мне главным козырем, счастье — чем-то само собой разумеющимся. В моей сказке взрослый мудрый принц очень быстро понимал, что без меня его жизнь бессмысленна, заваливал меня цветами и поцелуями, и все кончалось хорошо. Жаль, что сам он не знал моего сказочного сюжета.

ГЛАВА 5

Моя школьная подруга серьезно встречалась с астрологом, тот сразу припрогнозировал им полную несовместимось, однако продолжал ухаживать, вопреки собственным убеждениям. Он с самым серьезным видом записал место, время и дату моего рождения и сказал, чтобы я пришла через неделю.

Через неделю в руках у него была моя судьба в виде странного круглого графика, он что-то непонятное объяснял мне, здесь были и асциндент и дисциндент, и луна в разных знаках, единственное, что я поняла, это то, что мои знаки Водолей — Лев — Водолей. Это значит, что я двойной Водолей, поэтому хочу общаться со всеми на равных, не ем мяса и люблю людей, но с другой стороны во мне присутствует Лев, который толкает меня к лидерству. Но все-таки моя главная планета — Сатурн, планета разрушения, Водолей разрушает и себя, и мир вокруг, он не любит ничего устоявшегося, иногда сам себе этим вредит.

Все это я рассказала Ленке:

-Теперь я понимаю, почему мне так легко удалось бросить институт и мужа, во мне живет Сатурн, я могу бросить все, что угодно, мне надо разрушать старое, чтобы чего-то добиться, надо двигаться вперед, надо ехать в Москву, против судьбы не попрешь.

-Я тоже Водолей, однако, ничего не бросаю, ничего не ломаю. Чушь это все.

-И ничего не чушь, так бывает, что в тебе Сатурн пока спит, а когда проснется — держись!

-Ты хотя бы подожди со своим отъездом Эдвардаса, вместе полетите.

-Он не полетит, он со своими судами будет совершать переход северным морским путем, короче он на корабле поплывет.

-Так пусть он тебя с собой возьмет, интересно же!

-Ленка, ты — гений!

Новая идея захватила меня с головой. Главное для меня — это не чтобы кратчайшим путем идти к намеченной цели, а чтобы шел сам процесс. Состояние устоявшегося покоя меня мало устраивало, кто знает, может, правы астрологи?

Эдвардас к моему предложению отнесся скептически. Он понимал, что это не игрушки, что выходить придется в самое неподходящее штормовое время, но с другой стороны ему явно хотелось взять меня с собой, ведь это еще около месяца, а за этот месяц и со скуки можно одуреть. Тут я поняла, что уговорить его можно, умело воздействуя на слабые места, и превратилась временно в бензопилу "Дружба", которая, как известно, перепилит все что угодно. В конце концов, он сдался.

Мама оказалась еще более категоричной, к этому моменту она уже лично познакомилась с Эдвардасом и вынесла вердикт, что, конечно, он мужчина красивый и умный, но и жизненный опыт позволяет ему легко охмурить такую легкомысленную особу, как я. Небольшая в этом его заслуга. А что касается перехода, так об этом и думать нечего, он может запросто высадить меня на какой-нибудь льдине и поминай, как звали. И если он сам хочет обсудить этот вопрос, пусть позвонит ей по телефону. Здравый смысл подсказал мне, что любая мать найдет аргументы против такой поездки, поэтому ничего передавать не стала. В конце концов, я взрослый человек. Решить — решила, а мучаться не перестала, мои терзания, как обычно свелись к стихам, которые я оставила дома на кухонном столе.

* * *

Прости меня, мама,

Что я не такая,

Как ты хотела.

Я быть старалась

Хорошей самой,

Но не сумела,

Не знаю часто,

Чего мне хочется,

И, зубы стиснув,

Порою больше

Боюсь одиночества,

Чем убийства.

Хотелось жизнь

Пролететь как бабочке,

О ней не думая,

Попасть, не целясь

В судьбу, как в яблочко,

Но попаду ли я?

Скорее нет,

Но тогда бессмысленны

Мои старания.

Рожать бы стала,

Когда бы знала

Ты все заранее?

Скорее да,

Но сказать наверное —

Задача трудная.

Прости, любимая,

Я — дочка скверная,

Я — кошка блудная,

Пойду на крышу

И помяукаю

С другими кошками,

Как я бездомными,

Злыми, глупыми

И нехорошими.

Когда я увидела маму в следующий раз, она как-то сразу постарела и смирилась, она перестала быть опорой для меня и словно сама потеряла опору в жизни, как будто почва ушла у нее из-под ног.

-Ты хоть из квартиры не выписывайся, — только попросила она и обреченно на меня посмотрела. Я поняла, что груз этой обреченности мне теперь нести вечно. Надо было остаться с ней, посвятить ей всю жизнь, как она когда-то посвятила мне свою, но Сатурн внутри меня уже набирал обороты, я ничего не могла с этим поделать, я только поплакала и вечером выпила лишний бокал "Мартини".

ГЛАВА 6

С тех пор, как я поселилась у Эдвардаса, я постоянно опаздывала на работу. Я приходила с виноватым видом, а ответственная Ленка покрывала меня.

-Почему ты все время опаздываешь? — наконец поинтересовалась директриса.

-Я не знаю, ничего не могу с собой поделать, хотя мне очень стыдно.

-Хорошо, что хоть совесть осталась, — она посмотрела на мое счастливое осунувшееся лицо, на темные круги под глазами и покачала головой.

-Татьяна Михайловна, мне срочно надо с вами поговорить! — решилась я.

-Пойдем в кабинет.

У дверей кабинета здравый смысл одержал верх:

-Мне нужен отпуск.

-Сейчас никак, все кадры в навигации, вот осенью иди себе, хоть на два месяца.

-Мне не надо осенью, мне сейчас надо, я тогда заявление об уходе напишу, может так и лучше.

-Хрен редьки не слаще! Зачем тебе увольняться? Вы так хорошо с Леночкой работаете, никогда не ссоритесь, никаких у вас недостач. Хочешь, мы тебя заведующей сделаем?

-Да при чем тут это? Не мое это, понимаете, не мое! А заведующей лучше Ленку сделайте, она, по крайней мере, не опаздывает.

-Ладно, подумай еще до завтра, все равно заявление надо в отдел кадров вести, если не передумаешь, я подпишу.

Я шла по прохладному знакомому коридору. Все! Я больше здесь не хозяйка! Прощайте, мешки с мукой, прощайте коробки с конфетами и вы, хлебные лотки, тоже прощайте, немало крови вы мне попортили!

Ленка вопросительно смотрела на меня.

-Завтра съездишь со мной в отдел кадров, а то я одна дороги не найду.

-Значит, все-таки решила! Ну, ты даешь!

-Мама говорит, что если я поплыву с Эдвардасом, это испортит наши отношения, потому что замкнутое пространство и все такое.

-А если вы прямо сейчас расстанетесь, это укрепит ваши отношения?

-Точно не укрепит. Вчера звонила астрологу, он сказал, что планета Нептун у меня полностью отработана в прошлых жизнях, это значит, что на воде со мной ничего не может случиться. А мама говорит, что я в шторм буду висеть через борт и блевать, как вся наша семья.

-Она тебя просто пугает. Не хочет, чтобы ты ехала и все.

Почему-то отдел кадров расположен в ветхом здании на краю города, с моей способностью заблудиться где угодно, мне туда лучше в одиночку не соваться.

-Ну что же, тебе придется отработать еще две недели! — Зоя Максимовна выговаривала слова с тщательностью учителя начальных классов, сделала запись в трудовой книжке аккуратным почерком.

-Ну вот! — мы с Ленкой закурили на улице.

-Ленка, как ты куришь эту гадость "Петр 1"?

-А мне лишь бы дым шел. Ты-то начала курить с американских, а для меня еще болгарские роскошью были, так зачем зря деньги тратить, и то отрава и это, только цена разная.

-Нет в тебе никакого стремления к красоте, перед отъездом подарю тебе зажигалку, а то вечно ходишь со спичками.

-Все равно зажигалку Валерка отберет.

Да! Высокие отношения!

В выходные отмечали День Города. Праздник, придуманный под девизом "опять нет повода, не выпить". Мы, конечно, пошли посмотреть на народные гулянья, тем более, что военные устроили показательные выступления со взрывами и всякими дымящимися штуками. Я сидела у Эдвардаса на коленях, совершенно оглохшая, с банкой какой-то синтетической гадости в руке. Неожиданно он наклонился к моему уху и тихо сказал:

-Я тебя люблю.

Я повернулась к нему с удивлением, удерживаясь от неуместных шуточек, но сердце мое выстукивало какой-то испанский танец, быстрый и темпераментный.

-Понимаешь, — объяснил мне все Эдвардас, когда взрывы утихли, — я же видел войну, когда все загрохотало, подумал, что это может на самом деле случиться и понял, как ты мне дорога.

Я брела по праздничным улицам, держа под руку свою мечту, и была полна уверенности, что теперь все будет хорошо, хорошо и спокойно.

Ради того, что я ставлю отходную, магазин закрыли на час раньше. Несмотря на то, что в объявлении ясно было написано: "санчас", наши неугомонные покупатели бродили вдоль стеклянных витрин, прижимаясь к ним носами, пытались рассмотреть, как этот самый санчас происходит. Видели они мало, но подозревали много. Мы расположились на прилавках гастронома, где и закуска под боком и до выпивки рукой подать. К тому моменту, как пришел Эдвардас меня встречать, все мы были уже в достаточном подпитии, он нашей кондиции так и не достиг. Ну где им тягаться с нами со своими джин-тониками, если "Мартини" у нас разбавляют только водкой! В разгар веселья я сбегала и записала стишок на тему дня.

* * *

День был нудным, вечер вялым,

Взгляд — потухшим и усталым,

Лишь чудесною находкой

Резкий вкус "Мартини" с водкой.

Лед позванивал хрустально,

Весело и аморально.

День был долгим, вечер нудным

И, внезапно, добрым утро.

Без похмелья, без качанья,

Без вчерашнего отчаянья.

Как мы все целовались и пели на автобусной остановке — я уже помню смутно, а как попала домой — не помню вообще. Жаль, что утро пришло не такое чудесное, как в моих стихах. Весь белый свет для меня сжался до размеров округлого предмета под названием унитаз, а чувство стыда было неописуемым. Эдвардас равнодушно собирался на работу, почему-то люди, не позволяющие себе лишнего в алкоголе к чужому горю относятся с крайней черствостью, мне даже на минуту показалось, что передо мной мама.

-Я специально не стал убирать твою одежду, а то бы ты мне не поверила, что все так разбросала, — Эдвардас застегивал рубашку.

Милый ты мой, да я поверю во все что угодно, я ведь все равно ничего не помню. Одежда и правда тугими комками валялась во всех четырех углах. Может быть, вчера я хотела быть баскетболистом? Или баскетболисткой? Что, впрочем, одинаково невозможно из-за мелкого роста.

— Зато тебе не пришлось меня раздевать, не все могут этим похвастаться, — прошелестела я.

-Я только нагнулся развязать шнурки, а когда выпрямился — ты была совершенно голая, — Эдвардас обувался.

-Любовь моя, ты бы не мог принести мне кефира, молока и компот из слив?

Несмотря на то, что мой голос был тихий и умоляющий, закоренелый трезвенник неодобрительно посмотрел на меня: я явно мешала его работе.

-Хорошо.

Через полчаса у меня был весь заказ, при чем компот я благоразумно отставила на задний план. Остальные продукты ненадолго попадали в мой организм, чтобы тут же его покинуть. Когда Эдвардас появился на обед, он, заглянув в холодильник, удивился:

-А что, ничего жидкого у нас нет?

-Нет, — все тем же слабым голосом ответила я, предварительно спрятав компот.

Он пожевал какую-то колбасу и ушел снова, а я очухалась только к вечеру, когда меня поджидал неприятный сюрприз.

С исторической родины Эдвардасу, вместе с приехавшим работником, прибыла посылка, в которой кроме хлеба, круглой колбасной балабашки и носков, были еще фотографии, при одном взгляде на которые, у меня похолодело все внутри: до этого его семья была где-то там, далеко, куда нет даже прямого самолета, а тут вот они, улыбаются себе с фотографий. Жуть!

-У нас что, хлеба нет? — только и смогла произнести я.

То, как Эдвардас обрадовался посылке, как он рассматривал фотографии и хвастался хлебом, навело меня на тревожные мысли. А что же дальше? Но ведь он сказал, что любит меня, а для меня это было равносильно предложению руки и сердца. Ладно, ладно, отгоняла я тоску, ему просто надо время, чтобы понять, что без меня он не может, сейчас-то я постоянно рядом, все в порядке, а когда придет время расставаться, тут-то он и задумается, просто не сможет меня отпустить.

ГЛАВА 7

То, что капитан на корабле — царь и бог, я слышала, но ни с одним из "небожителей" лично не была знакома.

-Собирайся, идем знакомиться с нашим капитаном, он нас пригласил к себе на ледокол, — Эдвардас закинул папку в шкаф и переодел рубашку.

Я всегда волнуюсь, если иду куда-нибудь с Эдвардасом, хочется соответствовать красивому мужчине, которого, как известно, и сопля украшает.

Шмульке Игорь Иосифович оказался пожилым немцем, ранее наверняка бывшим рыжим, а теперь седым, грузным, с веснушками и старческой пигментацией на лице и руках. Он был себе на уме, готовил замену в лице молодого старпома Толика Штирца и не хотел упустить выгодный контракт с богатым литовцем до ухода на заслуженный отдых. Как только мы вошли в каюту капитана, меня прошиб убийственный чих, я тщетно выискивала глазами гнусный аллерген, но как показало время, аллергия у меня была на самого Шмульке. Симпатия не всегда бывает взаимной, а вот антипатия — другое дело. Во времена третьего рейха Шмульке расхаживал бы в мундире с одним погоном и решал бы национальный вопрос, постукивая стеком о сапог, в галифе и фуражке с высоким околышем, а здесь он даже не мог покапитанствовать на всю катушку, потому что над ним стоял сам хозяин, и, более того, собирался плыть на его корабле.

-Моя повариха в отпуске, не смогу ее найти, — слащаво и фальшиво улыбаясь, Игорь Иосифович разливал коньяк.

-Я нашел повариху, она, правда, в море не ходила, но с голоду, я думаю, не умрем,— Эдвардас красиво зацепил на вилку кусок осетрины.

-Видел я ее, — Шмульке брезгливо поморщился, — она казашка.

-Ну и что, а тебе что, Иосифович, только истинных арийцев подавай?

-А может Юлю оформим, а готовить будем по очереди? — подмигнул мне Шмульке,— она и денег подзаработает.

От неожиданности я даже перестала чихать секунд на десять.

-Юля не повариха, — отрезал Эдвардас и поднял бокал.

Игорь Иосифович понял, что на судне будет еще один человек, никак ему лично не подчиняющийся, то есть я, его разрывало от злости. Долго у капитана мы не высидели, я чихала все чаще и чаще, превратившись в носатого красноглазого кролика. Эдвардас пожалел меня и, как только по его мнению, удобно стало уйти, мы покинули ледокол.

-Ну как тебе капитан? — Эдвардас взял меня под руку.

-Националист противный, — я убрала платок в сумку: на улице аллергию как ветром сдуло.

-Ты что, привык командовать, а тут с ним не посоветовались. Ты знаешь, что повариха должна спать с капитаном?

-Какая чушь!

-И ничего не чушь, это если он сам не захочет, тогда уже и другие могут поухаживать. Вот у меня на фирме случай был: повариха не дала капитану, тот подолбился, подолбился в ее запертую дверь, а в середине рейса и списал ее на берег в Африке, так она сама до дома добиралась, вот так.

-А ты что?

-А я что? Поварих много, а капитанов хороших мало.

-Но это же несправедливо!

-Еще как несправедливо, а что делать, жизнь вообще несправедливая штука. Ну сама подумай, не мог же я ронять авторитет капитана перед всей командой, ведь порядок на судне только от него зависит.

Дальше мы шли молча. Не знаю, о чем думал Эдвардас, а я думала о тяжелой доле поварихи на судне, может быть, они сразу знают, на что идут, но все равно это средневековье какое-то. С одной стороны нашей поварихе даже повезло, что капитан — националист, хоть домогаться не будет. Эта мысль несколько меня успокоила.

На следующий день переносили на судно основные вещи. Эдвардас, истинный либерал, не стал занимать каюту капитана, хотя, конечно, мог бы. Мы должны были разместиться в двух соседних каютах, которые, как и каюта капитана, единственные находились на верхней палубе. Неожиданно появился наш боцман Коля, отличительной особенностью которого было то, что, прожив в Литве 20 лет, он смог освоить только одно слово "ачу", что значит спасибо.

-Господин президент! — Коля даже запыхался, — у меня к вам просьба! Вы же все равно будете жить в одной каюте, а внизу такие неудобные кровати, так не мог бы я занять соседнюю с вами?

-А тебя не беспокоит, что перегородка фанерная? — Эдвардас улыбался, предвкушая наличие слушателя, пятнадцатилетний мальчик все еще был в нем.

-Нет, нет, меня это не беспокоит, я глуховатый, так что все в порядке.

-Ну тогда вселяйся.

Коля радостно поскакал переносить вещи.

-А я думала, что ваш президент Бразаускас, — ехидно взглянула я на Эдвардаса.

-Он имел в виду президент компании, — Эдвардас слегка щелкнул меня по носу, но было очевидно, что он очень собой доволен.

Мама пришла посмотреть, как мы устроились. После того, как она поняла, что от нее ничего не зависит, мама стала для меня неопасна. Она пробыла недолго, потому что ее укачивало даже при одном взгляде на воду. Это сделало маму еще более уязвимой и несчастной.

-Юля, кто живет у вас за стенкой? Она же фанерная.

-Не переживай, там глухой боцман.

-Какая ты все-таки смелая! Я бы никогда на такое не решилась.

Странно, что все мне говорят, что я смелая, а на самом деле я даже не думаю об опасностях, вернее представляю, что нас затирает во льдах, и мы проводим полгода среди вечной мерзлоты. Как после этого Эдвардас от меня откажется? Пока что я плыву по течению, ничего не предпринимаю и каждую ночь утыкаюсь носом в любимую теплую спину, так что мне ничего не страшно. Страшно, это когда ложишься одна в холодную постель, страшно, когда утром рядом с собой обнаруживаешь абсолютно чужого тебе и даже немного неприятного человека, вот это страшно, а что может быть страшного в Северном Морском Пути?

Мы прощаемся с этой дурацкой и милой наемной квартирой, где нет даже плиты, а есть только электрический чайник, в котором можно варить яйца, где унитаз протекает, кран капает, где пружина дивана впивается в спину. Мы прощаемся с местом, где в первый и последний раз я была так безоблачно счастлива. До этого момента мой любовный напиток был просто сладким, потом обязательно должен появиться глоток беды в бокале страсти, чтобы придать крепости и горечи, разбавить сладость. Мне грустно и радостно. Грустно, оттого, что так много хорошего остается в прошлом и радостно оттого, что в будущем я ожидаю хорошего еще больше. Я пишу последние стихи в наш последний вечер в этой квартире.

* * *

Город слеп, город глух,

Он с похмелья опух,

У него много дел и без нас.

И поэтому мы

Взяли денег взаймы,

Пьем "Мартини" и слушаем джаз.

Тонкой струйкой дымок,

Кот свернулся у ног,

Мы устали от импортных фраз.

Жизнь — игра без призов,

Гонка без тормозов,

Так давай же мы выпьем за нас!

Ты как я, я как ты,

Остальные — скоты,

В этом мы убедились не раз.

И поэтому мы

Взяли денег взаймы,

Пьем "Мартини" и слушаем джаз.

ГЛАВА 8

Все стоят на берегу и машут, машут, и мы в ответ с палубы тоже машем, и слезы плотной пеленой в глазах. Очень трогательный момент, можно было бы расплакаться, если бы не одна техническая неувязка. Технические неувязки здорово помогают пережить такие моменты, они разряжают атмосферу. Например, хочется послать любимого ко всем чертям, ты решительно хватаешь трубку телефона, а там тишина, никаких гудков, телефон, конечно, вдребезги о стену, зато отношения спасены. Или решил спрыгнуть с крыши, а люк на чердак намертво заколочен толстыми досками, глупо прыгать со своего балкона на втором этаже, глядишь, жив остался. Вот и сейчас на последнем судне почему-то вместо переднего дали задний ход и врезались в пристань, практически не отходя от берега. Эдвардас злится, он думал, что главное — это отойти от берега. Наивный! Все еще только начинается. Главное — к берегу пристать.

Началось время ожидания разлуки. Говорят, что это страшнее самой разлуки, у меня будет возможность сравнить, конечно, при наихудшем раскладе, а я пока что все еще надеюсь на лучший. Эдвардас придумал, чтобы в пути я вела дневник, это помогает ему объяснить самому себе мое присутствие на корабле и то, что он подвергает меня опасности. Дескать, я еду набираться творческих впечатлений, а не из-за него. Чихать я хотела на впечатления! Все красоты природы для меня на данный момент — это побочный продукт, пусть даже и приятный.

Наша взаимная неприязнь со Шмульке растет и укрепляется: он никогда не обращается ко мне по имени, а только всякими идиотскими словами типа "солнышка". От малознакомого человека это звучит фальшиво и оскорбительно, как будто девочке по вызову. Я пожаловалась Эдвардасу, он сделал Шмульке выговор, чем, конечно, разозлил его еще больше.

Свободное время, которого вагон, мы занимаем чтением и сексом. Хорошее питание, долгий сон и замкнутость пространства бросают нас в объятия друг друга по два — три раза в сутки. Мы живем как кролики штата Кентукки: едим, спим и трахаемся. Однажды я придумываю на целый день для разнообразия сделать перерыв, но выдерживаем мы только до ужина.

Весь день мы продвигаемся по великим сибирским рекам, а к вечеру становимся на якорь.

-Три смычки в воду! — командует по рации капитан.

-Есть три смычки в воду! — отвечает ему боцман и судно останавливается. Якорь идет неохотно, со странным визгом, напоминающим крики чаек за бортом, жалобным и пронзительным, а потом устанавливается полная тишина, слишком гулкая для уха, за день привыкшего к постоянной работе двигателя. Мы на флагмане, остальные швартуются за нами, остерегаясь слишком близкого соседства: принцип "подальше от начальства" еще никто не отменял. Я описываю природу в течении нескольких первых дней и читаю свои записи Эдвардасу по вечерам, но природа Сибири, несмотря на всю свою красоту и величавость слишком однообразна: с одной стороны берег всегда пологий, с другой высоченный обрыв и повсюду стена сосен, если долго любоваться на эту красоту, покой, конечно, приходит, но это покой, граничащий с подавленностью от собственной малозначительности.

На одной из стоянок неожиданно появляется Витас, он удручен и качает все время своей красивой седой головой. Витас никогда не договаривае предложения до конца, а машет руками и выразительно вздыхает. Они минут десять разговаривают на своем птичьем языке, из чего я понимаю только, что Витас делает что-то не так, а Эдвардас его наставляет на путь истинный.

-Поняла что-нибудь? — спрашивает, наконец, меня Эдвардас. Он думает, что природная хитрость помогает мне даже проникнуть в тайны незнакомой речи. Я в ответ мотаю головой.

-Он влюбился в эту Свету, и сейчас мучается, что ему делать, хоть за борт прыгай, так хочет обратно.

Я так растеряна, что даже не знаю, что сказать. Двое взрослых мужчин, годящихся мне в отцы, вопросительно смотрят на меня и ждут мудрых слов.

-Ну если уже такая любовь, надо что-то делать...— Слабо мямлю я.

-Какая любовь! — перебивает меня Эдвардас, это явно не те слова, которых он от меня ждал, — я уже не говорю, что она страшная как ведьма, моложе его на двадцать пять лет, так им еще и жить не на что будет. А семья?

Витас опять удрученно мотает головой, разводит руками, обрывает фразы на середине. Эдвардас объясняет ему, что сейчас отпустить его никак не может, пока идет перегон, а потом, когда они вернутся в Литву, все встанет на свои места и Витас, скорее всего, сам одумается.

Витас ушел, а в нашей маленькой каюте повисла плотная пауза непонимания и недоговоренности.

-Любовь! — первым нарушает тишину Эдвардас, — какая любовь в сорок лет!

Я отворачиваюсь и плачу.

-Ты что, хочешь, чтобы я вот так же слюни пускал? — злобно спрашивает Эдвардас.

Я долго молчу. Он думает, наверно, что я люблю его за твердость характера, а я просто люблю его и просто не хочу расставаться. Что в этом странного?

-Я вообще не хочу, чтобы мы пришли в пункт назначения, — отвечаю я.

-А мы придем в пункт назначения, что бы ни случилось!

Странная способность мужчин слышать совсем не то, что ты им говоришь. Эдвардас смотрит на меня как на врага народа, как на подлого провокатора, смотрит так, будто я продала душу его конкурентам. Этот первый случай объяснить любимому, что у меня внутри, кончается провалом. Мне впервые становится страшно, сказка и не думает сбываться, я-то тешила себя надеждой, что стоит завести этот разговор и все встанет на свои места. Вот и встало. Вернее я встала на свое место. Эдвардас быстро засыпает, отвернувшись к стене, а я долго ворочаюсь, потом не выдерживаю и пробираюсь на соседнее судно к Витасу, где две родственные скорбящие души нашли не только друг друга, но и бутылку водки для еще более плотного единения. Судя по состоянию Витаса, и сама разлука не так хороша, может она даже и не лучше ожидания ее. В полной темноте Витас провожает меня к нашей каюте, откуда доносится мирный храп Эдвардаса, он и не заметил моего отсутствия.

-Ну почему Витас может так полюбить, а он нет, — спрашиваю я сама у себя.

-Кто много говорит, тот мало делает, — сама себе я отвечаю, в который раз отодвигая жестокую реальность в сторону, хотя и временно.

Кто много говорит, тот мало делает. Кто много говорит, тот мало делает... Я засыпаю.

Утро приносит похмелье, головную боль и некоторое облегчение моральных страданий за счет появления страданий физических. Эдвардас — жаворонок, утро — его любимое время суток. Он выспался, он доволен.

-Любовь моя, ну как ты себя вчера вела! — укоризненно, но уже по-доброму пеняет он мне.

А я еле-еле веду себя в душ, где под струями воды громко исполняю душещипательные романсы, отчего капитанская рубка наполняется паром.

-Что она там парит, эта повариха, — злобится Шмульке, а Эдвардас, понимая причину пара, улыбается себе под нос.

ГЛАВА 9

Я перестала читать Эдвардасу дневник с тех пор, как место пейзажей в нем заняли бесконечные сопли. Я стараюсь не показывать вида, насколько это возможно, стараюсь стать незаменимой, читаю вслух. У нас оказались две мои любимые книги, правда, обе в журнальном варианте, "Остров Крым" Аксенова и "Отягощенные Злом" Стругацких. "Остров Крым" заканчивался предпоследним номером, поэтому конец я рассказываю своими словами, как только Эдвардас узнал, что конец не оптимистический, сразу разочаровался и высказал свое неодобрение. Интересно, каким образом он представлял себе там счастливый конец? Какая-то странная инфантильность. "Отягощенные Злом" имеют больший успех, это еще одно открытие для меня, лично мне пришлось перечитать эту книгу пару раз, пока я стала ориентироваться в сюжете, а здесь с первого раза, да еще на иностранном языке! Мой восторг закончился, когда я поняла, что мое чтение — это всего лишь успокаивающий гул для Эдвардаса, ему вообще все равно, что я читаю, он лежит себе, кимарит, на мои вопросы:

-Ты не спишь?

Отвечает сонным голосом:

-Ты говори, говори.

Шмульке потирает руки, ожидая выхода в море, надеется, что я буду висеть через борт, а реки и вправду кончаются, впреди доблестный город Салехард, расположенный прямо на полярном круге. Это, конечно, еще не море, но уже и не река, это Обская Губа. К берегу здесь не подойти, поэтому всех желающих перевозит маленький катерок, но это только завтра, а пока мы борт к борту встали с нашим родным пароходским плавмагазином, где директор Вадик Заборовский собственной персоной. Он летом ходит в навигацию, а на зиму устраивается работать в наш магазин, поэтому мы прекрасно знакомы. Как же меня достала вся ледокольная команда подкаблучников Шмульке! Как я рада увидеть знакомое лицо! Здесь Вадик важная шишка, он гордо показывает мне свое хозяйство и ряды бутылок в том числе. Мы, конечно, хорошо посидели у него, пока Вадик не потребовал:

-Ну, давай, показывай своего бобра!

Бобер уже спит, но неохотно просыпается, достает бутылку из представительского запаса и наш праздник встречи земляков продолжается. Эдвардас, конечно, никакого праздника не чувствует, ему никогда нас не догнать по градусам, а назавтра у него запланирована важная встреча в Салехарде, поэтому мы скоро опять возвращаемся в объятия гостеприимного плавмагазина.

Наутро Эдвардасу долго приходится трясти меня, прежде чем мое аморфное тело приняло вертикальное положение.

-Собирайся, через полчаса катер, тебе надо маме позвонить, поедем на берег.

Да! Маме позвонить. Представляю себе, как она там волнуется, никаких известий почти три недели, а у нее и день рождения завтра. Голова все это прекрасно понимает, но ноги никак не хотят поддерживать туловище и еще какая-то мерзкая тошнота. Фу! Как я ненавижу утро!

Катерок такой маленький, что его качает как скорлупку, даже страшно нести на его борт свою тошноту, вдруг запросится наружу из организма? Но, о, чудо! Мне стало настолько легче, что я даже пожалела, что не позавтракала. Как бы то ни было, а Шмульке придется подождать другого повода, чтобы отыграться на мне: качку я переношу прекрасно, а может прав составитель гороскопов и планета Нептун у меня просто полностью отработана.

Один мой знакомый сказал, что есть только Москва и Питер, а все остальные города — это Омск. Мало же он видел городов или глядел в их сущность, минуя внешние различия. Салехард — город на сваях, а вместо асфальта улица покрыта деревом. Хлеб здесь в четыре раза дороже, чем в нашем магазине, а по улицам ходят настоящие чукчи. Никогда не думала, что они такие, как в анекдотах про них рассказывают, но они подходят на улице, здороваются, задают детские вопросы. Ясно одно, цивилизация, как мы ее понимаем, ничего хорошего им не дала. У них и так все было, что надо для счастья, и олени, и тундра, и много-много снега, а продавать им водку — все равно, что спаивать детей. Жили они себе, такие "гадкие лебеди" счастливо, а тут мы со своей культурой. Прежде, чем другим нести счастье, надо самим хотя бы немного приблизиться к пониманию того, что это такое.

Мама так обрадовалась, что я только теперь поняла, как далеко от нее уехала.

-Доченька, я так рада, что у вас все хорошо, я так горжусь тобой, что ты такая смелая, я бы ни за что не решилась...— мама чуть не плачет в трубку.

А я бы не решилась ребенка рожать от моего отца. Разные все-таки у нас понятия о смелости. Впервые сталкиваюсь с тем, что такое междугородний телефон. За такие минуты важного не скажешь, а глупости говорить — накладно.

-Мам, я письмо тебе напишу, — почему-то я тоже готова расплакаться. — я тебя люблю.

Иду одна по незнакомому городу, так приятно, что никого знакомого встретить не смогу, наслаждаюсь своей печалью, вспоминаю глупые стихи по поводу:

Та хочется любви, покоя

Наверно это с перепоя.

А навстречу наши. Ледокольня команда сошла на берег, ищет приключений. Тоже идут звонить, а потом, конечно, в ресторан "Три чума".

Я долго жду Эдвардаса на вокзале, ко мне подсаживается бабушка-чукча.

-Здрассте! — она смотрит на меня открыто и радостно.

-Здравствуйте, — при всей моей симпатии я все равно не умею так смотреть, лет с пяти, а может и раньше.

-Мне...(она произносит какое-то название деревни, куда собирается плыть с катером), а тебе куда?

-А мне на судно.

-Так куда идти-то мне? — доверчиво спрашивает старушка. Ее плоское лицо не выражает ни усталости, ни раздражения, только сплошное любопытство.

Я провожаю старушку до справочного и облегченно возвращаюсь в свою скорлупу. Появляется Эдвардас.

Родная каюта встречает нас запахом рыбы: у двери стоит целый мешок, источая запах, появляется сосед боцман Коля.

-Юля, это тебе с плавмагазина передали, они ушли, пока вас не было.

Вот что называется разошлись как в море корабли. В мешке лучшая северная рыба, деликатес под названием муксун. Представлен в трех вариантах, сырой, соленый и копченый. Отношу все на камбуз.

На самом деле мое путешествие начинается с этого самого места, потому что все, что было до этого — детский лепет по сравнению с морем. Море. Это то, ради чего стоит жить. Если вы боитесь грозы, плотно закрываете шторы и избегаете порывов ветра, то море, конечно не для вас. Море — это стихия. Когда ты ощущаешь себя ее частью, тебе уже нечего бояться. Гроза — не просто гром и молнии с дождем. Это внезапный вакуум, быстрая темнота и ожидание, и, наконец, то, чего человечеству не удалось испортить за все время своего существования: стихия и очищение, сладковатый арбузный запах и пустота. Людей в грозу нет. Стоишь на балконе, раскинув руки, втягивая носом неожиданно ставший чистым воздух, и радостно понимаешь: в природе генеральная уборка.

Море — то же самое, только на одном и том же месте. Море — это статичная гроза. Ясно, что в открытом море чувствуешь небывалое спокойствие, оторванность и недосягаемость, но ведь есть еще и качка. Качка бывает разная, бортовая и килевая, а может еще и с подвыподвертом, штопором качать. Я поняла, что такое качка, когда рано утром все вывалилось из шкафов, а я проснулась даже не от шума, а от голода. С каждой волной яма в желудке становилась все глубже, поэтому сказать, что мой организм на шторм не отреагировал — неправда. В первый раз я вышла к завтраку, причем раньше всех. Эдвардас не пошел, он лег поперек кровати и по-своему боролся с организмом. Шмульке перекосило от злости, когда в тот день на завтраке он увидел меня и понял, что блевать я не буду.

Все на завтраке были довольно кислыми: отвыкли от моря и теперь адаптировались заново. Проблема была в том, что северные моря небольшие по размеру, но каждое имеет свой цвет воды и свою волну. Если плохо переносишь качку — тебе придется испытать это чувство неоднократно, с переходом в другое море и качка меняется.

Я быстро поела и побежала курить на палубу. Качка была бортовая, поэтому лучшее место получить от нее удовольствие — на борту. Сначала под судном образуется пропасть, в которую оно скатывается, а потом его опять выносит на поверхность и так много-много раз. Я стою на борту и даже слегка сгибаю колени, как на детских качелях, как будто могу помочь шторму и еще сильнее раскачать судно. Я сбегала на камбуз, доела то, что осталось от завтрака и посочувствовала несчастной поварихе: она грустно сидела над ведерком около плиты.

-Не смогу я в море ходить, мне совсем плохо! — пожаловалась она.

-Может, привыкнешь?

-Нет, к этому я точно не привыкну, жалко, платят в море лучше, чем на реке, — повариха в очередной раз подвинула к себе ведерко.

Я поднялась в каюту, где Эдвардас имел довольно-таки жалкий вид и, просто, чтобы его еще больше подразнить смешала себе джин-тоник.

-Адмирал Нельсен тоже не переносил качку, — слабым голосом сообщил мне Эдвардас.

-Сейчас для тебя это должно служить большим утешением, — ответила я и сделала большой глоток.

Предложить позаниматься сексом у меня даже язык не повернулся. От скуки пришлось поискать себе другое занятие.

После Салехарда все практически были с рыбой, самая ценная, конечно, муксун, которую положил мне добрый Вадик, а Эдвардасу какой-то добрый и очень щедрый человек преподнес три вяленых воблы — не воблы, пескаря — не пескаря, короче мелочь какая-то. Вяленые-то они вяленые, да недовяленые, вот Эдвардас и повесил их на веревочке в вентиляционный шкаф, где моряки иногда одежду сушат, я его тогда еще спросила, не боится ли он, что кто-нибудь похитит его пескарей, тогда он подумал и написал записку: "РИБА АТРАВЛЕНА. ДАБРАЖЕЛАТЕЛ" и повесил ее на рыбу. Так как на нашем судне Эдвардас был единственным иностранцем, а все-таки русскому человеку, как бы плохо он ни учился в школе, такое написать не удастся, то я опять поинтересовалась, как он думает, догадаются ли остальные, чья это рыба и кто автор записки. Эдвардас посмотрел на меня как на умалишенную и ответил, что, конечно, нет, он же не подписался.

В день, когда Эдвардас валялся поперек кровати, я вспомнила про рыбный сейф, вытащила оттуда одного пескаря и привязала его к длинной леске, а леску привязала за фальшборт задней кормы, так, чтобы рыба была в воде и стала поджидать, когда моему любимому полегчает. Это случилось только к ужину, он без особого аппетита поел в первый раз за день, я же ела, не переставая.

-Пойдем, покурим со мной, — ласковым голосом прощебетала я.

-Я не курю, — как обычно ответил Эдвардас.

-Ну так постоишь за компанию, за компанию и жид удавился, — потянула я его за рукав к месту, где была привязана леска.

-А это что такое? — как истинный дотошный хозяин поинтересовался Эдвардас, показывая на леску.

-А это матросы рыбу ловят, — ответила я, затягиваясь.

Эдвардас посмотрел на меня, посмотрел на бурун белой пены за судном, понял, что даже самая быстроходная рыба вряд ли станет гнаться за наживкой на такой скорости, и потянул леску.

-Так это же моя рыба!

У него был такой вид, будто у него из-под носа увели осетра, килограммов на двадцать пять, а у меня внутри все булькало и клокотало от хохота.

-Коля стащил, — доверительным шепотом сообщила я.

Большей нелепицы придумать было невозможно: Коля боялся Эдвардаса как огня, но праведный гнев ослепил благоразумного литовца, он отвязал дорогую сердцу рыбешку, сбегал в каюту Коли и привязал к леске особо ценный боцманский веник, который бултыхался в воде до тех пор, пока его не заметил хозяин.

-Господин президент, как Вы могли подумать на меня, это же только Юлька, больше некому, — оправдывался боцман, прижимая к груди мокрый веник, но я уже потеряла к этой истории всякий интерес и отправилась в каюту посопливиться в свой дневник.

* * *

Сердце бьется, как рыба в банке,

Холодеют руки бессильно,

Я не буду варить поганки,

Я не буду веревку мылить.

Я поклонница ярких красок,

Я поклонница острого счастья,

Полосну по венам — и сразу

Алый обруч сожмет запястье.

Все слабее пульсация в ранке,

Купол неба сжимается сферой,

Я бы, может, сварила поганки,

Но отвар получается серым.

ГЛАВА 10

Это странно, но с недавних пор меня преследуют мысли о самоубийстве и, что самое интересное, даже успокаивают меня. В том смысле, что вся эта мука может закончиться, стоит мне только твердо решить, что уже все. Однако я объясняю себе, что сейчас еще не край, вдруг я не дождусь до счастья каких-нибудь десять дней, поэтому я терплю и стараюсь не раздражать Эдвардаса, теперь я понимаю, что с такими вопросами стоит обращаться только в подходящую минуту. Прошлый раз не принес ничего хорошего, кроме его первого недовольства мной и моего легкого разочарованья в нем, но не настолько сильного разочарованья, чтобы его разлюбить: слишком укоренилось чувство в моем сердце.

Я впервые вижу северное сияние, мне повезло: оно цветное, а не бледно-зеленое, каким бывает чаще всего. Это потрясающее зрелище, ледяное пламя, которое лижет небо сначала с одного края, потом гигантским поползнем перемещается на другой край и сворачивается кольцом, но сразу ясно, что кольцо это, и поползень, и само пламя имеет кристаллическую основу. Я смотрю в небо долго-долго, пока у меня не затекает шея.

-Природу этого явления ученые не объяснили до сих пор, есть только гипотезы, — сообщает мне Эдвардас, он такой умный, это что-то, ну как было в него не влюбиться!

-Сегодня четыре месяца со дня нашего знакомства, — сладко напоминаю ему я.

-Тогда пойдем, достанем что-нибудь из представительских запасов и отметим, — он увлекает меня с холодной палубы в теплую каюту.

Мы выпиваем и закусываем представительскими запасами, алкоголь в который раз примиряет меня с действительностью, в которой есть все, даже критические дни, есть все, кроме счастья.

-Мне надо поставить тампон, — сообщаю я.

-А можно я! — радуется Эдвардас, и глаза его горят так, будто он мечтал об этом на каждом рекламном ролике.

Я протягиваю ему удобный "тампакс" и принимаю позу ожидания, но проходит какое-то время, а я чувствую телом только возню и заминку.

-Его надо как шприц, — пытаюсь я помочь, потом беру дело в свои руки.

-А я думал, что дергаешь за веревочку, а он как хлопушка влетает!

Все-таки мужчины — те же дети. Мне так смешно, я хохочу, хохочу до слез. Никого ближе у меня не было и не будет.

-Эдвардас, как ты мог так со мной поступить, ведь я очень старалась ни в кого не влюбиться, а ты взял и разбил мне сердце, — говорю я сквозь слезы и запиваю эти слезы джин-тоником.

Эдвардас вздыхает шумно, полной грудью, это вздох счастливого человека, у которого все в порядке: и жена, и дети, и бизнес, а тут еще и взаимная любовь.

-Все будет хорошо, — сообщает он мне и делает серьезное лицо, а я точно знаю, что ничего хорошего уже не будет, можно просто отогнать все черные мысли на какое-то время, можно прикидываться веселой и сексуальной, но ясно одно: впереди разлука и мне будет очень больно. Но это в дальнем "впрерди", а в ближнем "впереди" Беломорканал, Карелия и шлюзы, шлюзы, шлюзы.

Беломорско-Балтийский канал. Что я знаю о нем, я, человек, у которого на месте географии огромная дыра? Во-первых, конечно, папиросы "Беломор", в которые так удобно забивать травку, а во-вторых, то, что его строили зеки. Сразу вспоминаю все, что читала о репрессиях, настраиваюсь на зловещий лад и выглядываю в иллюминатор, а там буйство красок, на место практически зиме, колючему снегу и мокрому ветру пришла настоящая золотая осень, все оттенки оранжевого, красного и желтого перемешаны в самых разных сочетаниях, это город Беломорск. А на берегу сарай, а на сарае вывеска "Туристическое бюро СОЛОВКИ", а еще огромный ржавый замок. Этот замок внушает надежду: не хочется проехаться по маршруту от этого бюро. Шлюзов много и практически все они высечены в скальной породе, сам канал — это вроде бы такая лестница, только вода не может принять форму ступенек, и поэтому построены шлюзы. А на стенах, как везде в горах высечены, нацарапаны имена, фамилии, даты, только, глядя на них не делается весело, здесь сухая статистика распадается на тысячи и тысячи отдельных человеческих трагедий, эти надписи говорят не о том, что кто-то был здесь, а о том, что этот кто-то просто БЫЛ, может это единственная возможность как-то задокументировать свое существование. Я вспоминаю "Архипелаг Гулаг", наполняюсь тоской и бессильной жалостью до краев и искренне радуюсь, когда мы заходим в последний шлюз, с берегов которого любопытно таращатся чумазые детские мордашки, а более взрослые и менее чумазые предлагают бруснику ведрами по самым смешным ценам. Все, кто движется к дому, запасаются брусникой, бросают липкие кедровые шишки детям, а я впервые в жизни ощущаю странную легкость от того, что мне ничего не надо запасать, что у меня ни кола, ни двора, это свобода нищего, единственная настоящая свобода.

Мы с Эдвардасом выбираемся на берег и долго гуляем, радуясь, что как в сказке "Двенадцать месяцев" на смену зиме пришла осень, я от таких метаморфоз наконец-то осознаю удаленность от дома, хотя в каюте у нас на стене висит карта, на которой мы каждый день рисуем наш путь. Я карабкаюсь на выступающую то там, то здесь скальную породу, Эдвардас фотографирует меня, я улыбаюсь какой-то вымученной улыбкой, все последнее время с трудом справляясь с комком в горле. Фотографии получились очень красивые: моя ярко-желтая куртка фирмы "Мустанг" и ярко-рыжие волосы прекрасно вписываются в осенний пейзаж. Я в очередной раз напрочь слилась с природой.

* * *

Главный колорист уходящего лета

Перекрасил зелень в оранжевый цвет,

Он и сам немного жалеет об этом,

Но возврата к прошлому, кажется, нет.

Главный композитор небесных мелодий

Отложил гитару и взял саксофон,

Он устал от диско, он блюзы выводит,

Он безбожно стар и безумно влюблен.

Главный постановщик людских отношений

Ставит с нами пьесу, что только держись,

То, что вызывало когда-то сомненья,

Стало вдруг понятным и грустным, как жизнь.

С этого момента в моей голове поселился какой-то туман, мешающий реагировать на все четко и ясно, это было даже усталое безразличие, вялость, как у тех перелетных птиц, что в большом количестве встретились нам в северных морях. Несчастные птицы были так измотаны долгим перелетом, что садились отдыхать прямо на воду, и не могли улететь, даже чувствуя приближение нашего каравана. Мы надвигались прямо на них и плыли по этому пернатому участку с упорством и безучастностью механизма.

Воздух вокруг стал теперь более густым, вязким, но не менее прозрачным, он сковывал движения, мысли, цеплялся за ноги, как странно возникшее из ниоткуда болото. Наверное, так мой организм пытался защитить сам себя от неминуемого стресса.

-Он бросит меня, все, чуда не будет, — говорила я самой себе.

-Не может быть, это любовь, он просто еще не знает, как ему будет без тебя плохо, вот когда узнает, одумается, захочет тебя вернуть. Терпи! — отвечала я опять же самой себе.

Мы пришли не в сам Питер, а в Шлюссельбург, где я впервые поняла, что такое балтийская погода. Дождя как такового не было, но в воздухе висела мелкая водяная пыль, она не падала вниз, не стремилась вверх, она находилась, как и я, в подвешенном состоянии. Опять я попала в гармонию с природой. У Эдвардаса было много дел, поэтому в последние сутки мы практически не виделись, я вместе с Витасом поехала на автобусе в Питер, чтобы купить билет на поезд до Москвы, вернулись мы под вечер, до моего отъезда оставалось двадцать четыре часа. Эдвардаса не было, поэтому я в одиночестве собрала вещи, сняла со стены кренометр и карту, давно подаренные мне, убрала с полки свои книги, вошел Эдвардас и ахнул, такой пустой стала наша каюта.

-Я даже не думал, что здесь были только твои вещи. Так пусто стало!

Я подумала, что теперь так же пусто станет в его жизни, но вслух этого не сказала, наученная горьким опытом, да и комок в горле предательски напомнил о себе.

Мы впервые не занимались любовью этой ночью, потому что перед смертью не надышишься, а близкая разлука уже как будто встала между нами невидимой, но прочной стеной. В своем странно-кисельном состоянии я попрощалась с поварихой, и мы с Эдвардасом и Витасом поехали в Питер на вокзал. В машине мне хотелось приклеиться к сиденью, попасть в аварию, провалиться сквозь землю, только не уезжать. В моей душе что-то умерло в тот день, какая-то самая нежная и наивная ее часть, лучшее всегда умирает в первую очередь, а потом мы будем рассуждать о том, что невзгоды закаливают характер, на самом деле невзгоды просто убивают в нас уязвимое, а то, что остается, и есть несгибаемый закаленный характер. Ясно одно: прежней я уже никогда не буду, никогда не буду влюбляться так без оглядки, и смех мой потеряет свою беззаботность. Прощай, море, роман наш был недолгим, я тебя никогда не забуду и к старости непременно поселюсь у твоего берега, чтобы всегда тебя слышать.

ГЛАВА 11

Колеса поезда так стучали, что, казалось, попадая в резонанс с моим пульсом, они разорвут мне сердце, которое в первый раз в жизни дало о себе знать, его, будто бы изваляли в толченом стекле, а потом еще посыпали крупной солью, страдания мои были нестерпимыми.

Поезд Питер-Москва идет недолго, пассажиры садятся в него, чтобы поспать и выйти, я спать не могла, потому что боялась разрыдаться на своей верхней полке, вечном спутнике молодости и плацкартных вагонов. В кармане у меня была увесистая пачка денег, которую впихнул мне на прощание Эдвардас. Можно было гордо отпихнуть ее, но на гордость сил не хватало, хотя, может быть, не будь этой предательской пачки, жизнь дальше сложилась бы несколько иначе. Теперь об этом нечего гадать, я спрыгнула со своей полки под дружный храп всего купе и направилась в вагон-ресторан, где "Мартини" не было, зато было "Чинзано", несколько порций которого еще более сгустили воздух и даже несколько примирили меня с действительностью, еле передвигая ноги я возвратилась на свою полку, мечтая, что приезжаю в Москву, а Эдвардас встречает меня там на вокзале: не выдержав разлуки он прилетел на самолете, в его руках цветы, мы бросаемся друг другу на шею и больше никогда не расстаемся. Занавес. На самом деле Эдвардас благополучно вернулся в опустевшую каюту, пропустил обед и ужин, никуда не выходил, по-своему тоскуя. Единственным человеком, которому мой отъезд принес истинную радость, был Шмульке, он тут же пришел к Эдвардасу с коньяком и злорадной улыбкой.

-Ха-ха, в Москву она поехала, знаю я такие поездки, подожди, через месяц опять своими булками будет торговать.

-Ты, Иосифович, занимайся своим делом, а с ней я как-нибудь сам разберусь, -Эдвардас выпил коньяк, утешаясь тем, что проявил себя настоящим мужчиной, сдержанным в проявлении эмоций и стойким к неприятностям.

До сих пор мне хочется поехать в родной город, отыскать там Игоря Иосифовича Шмульке и продать ему все-таки какую-нибудь булку. Кушай на здоровье, добрый старичок.

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

Москва. Российский Ватикан, государство в государстве. Здесь свои законы, свое правительство, своя мода. Меня порадовало то, что здесь всем плевать друг на друга, хоть закукарекай, никто не обернется на тебя: поток не пустит, поток, частью которого ты всегда являешься, выходя на московскую улицу. Стоит затормозить, оглянуться вокруг, как сразу к тебе подскакивает доблестный страж порядка для проверки документов, замешкался, значит не москвич, покажи регистрацию. Я попала в Москву в самый разгар моды на унисекс, на гребне героиновой волны. Со страниц глянцевых журналов смотрели изможденные мальчики-девочки с синими тенями под глазами и всяческим отсутствием половых признаков. Одно из таких существ бежало ко мне по перрону большими шагами, на ногах нелепые ботинки на толстой десятисантиметровой подошве.

-Ну привет, толстушка, наконец-то добралась, сейчас такси возьмем, только отойдем подальше, а то здесь бешеные цены для приезжих.

Впервые я почувствовала себя толстушкой и удивленно посмотрела в быстро удаляющуюся спину, за которой рванула из страха потеряться.

Вадик Звездин, стилист и обладатель смешных ботинок, не был коренным москвичом, он пережил свои полгода на гречневой каше и кабачковой икре, а теперь вошел в тот период, когда появляются нормальные деньги, а друзей нормальных пока еще нет, поэтому сразу на ум приходят умные, добрые, талантливые друзья из провинции, которые непременно должны переехать в столицу, благо, есть где жить. Пройдет совсем немного времени, и период доброты закончится, друзья из провинции смогут претендовать только на месячный срок, за который они должны будут найти себе другое жилье, а как же иначе, устремившись в будущее незачем тащить туда свое прошлое, Москва быстро заражает практицизмом и равнодушием.

Все это ко мне не имело никакого отношения, потому что мы с Вадиком друзья навек, знаем друг друга кучу лет и, несмотря на это, все еще любим друг друга.

-До "Сокола", — сообщает Вадик таксисту, корректирует сумму денег и забрасывает мою сумку на заднее сиденье.

-Ты что, моя дорогая, кирпичи там возишь? — обратился он уже ко мне в такси.

-Там же все мои вещи, — начала я было оправдываться, но увидела, что Вадик улыбается.

-Все равно, все барахло надо повыкидывать. Видела мои ботинки? В конце месяца в "Космо" такие придут, сможешь купить. Знаешь, какие удобные, это на самом деле кроссовки, в них летом не жарко и зимой не холодно, я, когда их купил, на остальную обувь даже смотреть перестал! — Вадик влюблено оглядел свой чудо-ботинок.

Единственное, чего мне хотелось, это забиться в одиночестве в какой-нибудь уголок и там поплакать в тишине и покое, но не тут-то было, об одиноком уголке можно было забыть на долгие-долгие дни. Мы приехали к обычному панельному дому и поднялись на лифте на шестой этаж. Здесь распологалась двухкомнатная хрущевка, в которой должны были жить Вадик и Ленка, с которой я познакомилась еще в мой приезд в Самару, когда Вадик там работал. Но на самом деле сидели на кухне еще двое: девушка, с полным отсутствием косметики на лице и стрижкой под машинку, круглыми очками похожая на мудрого кролика из Винни-Пуха и молодой человек, стильный до неправдоподобия.

-Это Никита, шепнул мне Вадик, его на "Овацию" в этом году номинировали вместе с Шевчуком и Зверевым.

На меня это должно было произвести сильное впечатление, но не произвело, я могла только вяло улыбнуться, Никита вяло улыбнулся мне в ответ. Мы познакомились, чтобы не узнать друг друга при следующей встрече.

Ленка сделала мне приветственную гримаску и продолжила разговор ни о чем, один из тех разговоров, какие можно вести бесконечно за чашкой кофе и прекратить без сожаления, как только чашка опустеет. Я пока не могла включиться в такие разговоры, потому что не была знакома с последней коллекцией Терри Мюглера, как, в общем-то, и с предпоследней. Ленка — красавица, тонкая паутинка, она никогда не прекращала начатой беседы с приходом нового гостя, она просто смотрела сквозь него, оправдываясь в случае необходимости близорукостью, хотя оправдываться ей приходилось редко: красоте прощается многое. Ленка не читала ничего из того, что читали все, но читала постоянно "Дафнис и Хлоя", она полюбила эту книгу за красивый небольшой формат и розовую перламутровую обложку, похожую на коробку от духов "Анаис-анаис". Разговаривая по телефону Ленка делала какие-то пометки в маленькой записной книжке, после ее очередного разговора с "милой Танюшкой" я заглянула в эту книжку и прочла: Танька — дура, набитая ссаными тряпками, ишачья башка. Однажды Ленка купила в магазине дорогой оптики стильные очки, в которых вышла в город и впервые посмотрела на людей стопроцентным зрением.

-Вы видели, какие все вокруг уроды! — ужаснулась она, вернувшись домой и навсегда забросила куда-то очки.

Мужчины млели перед Ленкой, она была одной из тех редких женщин, кому могут просто так подарить бриллианты. Она везде чувствовала себя как дома, потому что не знала, что такое дом: ее мама быстро ушла от папы-еврея к преуспевающему катале, от чего жизнь приобрела некоторый увлекательно-криминальный оттенок. После того, как отчим попал в психушку с диагнозом раздвоение личности, повзрослевшая Ленка ушла к известному самарскому бандиту, с которым по поддельным документам скрывалась, пока того не убили. С тех пор красавица-Ленка не находила себе места, которое бы смогла назвать домом и легко засыпала в гостиничных номерах или на съемных неуютных квартирах, красиво склонив голову набок.

Вадик ловко скрутил папироску с индийским гашишем и пустил ее по кругу.

-Я не могу, Вадик, ты же знаешь, мне нельзя наркотики, — у "мудрого кролика" оказался странный скрипуче-писклявый голосок как будто из японских мультиков.

-Не обращай внимания, — на ухо прошипел мне Вадик, — это Танюха, она гонит по поводу здоровья, один раз не спала три ночи подряд из-за вечеринок, днем работала, а ночью тусовалась, на четвертые сутки упала в обморок, конечно, теперь таблетки ест горстями. Не "Экстази", а те, что из аптеки, толстеет и не устает себя лечить.

Я выпила кофе, покурила травки и поняла, что никогда не буду здесь счастлива, я была согласна уже не на программу-максимум: дом на побережье, муж, дети, собака, а даже на тот минимум, что уже имела: каюта, камбуз, узкая кровать. Я чувствовала себя несчастной и одинокой, я даже впервые за многие дни не хотела есть, хотя если бы даже и хотела, то это было не принято: унисекс диктует моду на плоские формы и пустые холодильники.

Вечером наконец-то позвонил Эдвардас, его голос звучал грустно и издалека, он говорил, что любит меня, что скоро приедет в Москву, что все будет хорошо, я могла только кивать, потому что комок в горле стал нестерпимым.

-Почему молчишь? — спрашивал Эдвардас.

-Я не могу говорить. Сейчас заплачу, а здесь люди, — ответила я незнакомым глухим голосом и повесила трубку.

Мне хотелось сказать, что он сделал меня настолько несчастной, что пережить это просто невозможно, что любимому человеку нельзя доставлять столько страданий, если только он любимый, но что я готова все забыть и простить только за слабую надежду на счастье, за тень этой надежды. Я впервые, не считая поезда, спала одна. Мне было так странно, что рядом никого нет, что у меня от никчемности заболели руки: мне некого было обнять.

* * *

Мы стали насильно свободны в разлуке,

Любовь умирает, как звезды и звуки,

В квартирах пустых гулко хлопают двери,

Любовь умирает, как птицы и звери.

Грохочут сердца, как по рельсам составы,

Любовь умирает, как песни и травы

И мечутся в нас обгоревшие души,

Любить нелегко. Разлюбить — много хуже.

Я поняла, что с этого момента в постель мне можно будет только падать от усталости, встала и пошла на кухню, где Вадик сидел один с каким-то странным безразличным и брезгливым выражением на лице. Он посмотрел на меня, достал диск с небольшим количеством белого порошка, и пластиковой карточкой сделал из порошка полоску, потом протянул мне кусочек пластмассовой соломинки для сока и сказал без всяких эмоций:

-Нюхни. Заткни одну ноздрю пальцем, а в другую вставь трубочку и просто втяни воздух.

Я так и сделала, ощутила в горле странную неприятную горечь и закурила сигарету.

-Это героин, — опять же без всякого выражения сообщил Вадик.

Из газет я знала, что героин — самый страшный наркотик, даже испугалась, на всякий случай спросила:

-А когда подействует?

-А уже все, — безразлично ответил Вадик.

Это уже ни на что не похоже, как можно зависеть от того, что даже не приятно, чего не чувствуешь, только подташнивает немного.

-А ты не кури, — посоветовал Вадик, — а можно и поблевать, зато как приятно, пойдем, поваляемся, музыку послушаем, можешь еще и чесаться начать, это ничего, это побочки.

Стены в комнате стали вдруг более объемными, шероховатыми, три женские портрета, карандашные работы Вадика, приобрели реальные черты и характер, музыка "Porteshead" с диска звучала сонно и одновременно тоскливо, как моя душа, как песня опускающегося якоря.. Все это соединилось вместе под общим названием ГЕРОИН, соединилось, чтобы навсегда остаться во мне, потому что прошлое никуда не уходит, оно живет в тебе, как бы противно тебе не казалось впоследствии.

-Ну как? — глаза Вадика были стеклянными и прозрачно-желтоватыми, несмотря на то, что он задал вопрос, в них не было ничего, кроме равнодушия и безразличия.

-Мне нравится измененное сознание, — хотелось, чтобы ничего не менялось, ни время суток, ни моя поза, мне казалось даже, что все устроится как-нибудь удобно и прекрасно, это не была минутная эйфория спиртного или прозрачная дымка травки, это была тихая спокойная уверенность.

-Ленке только не говори ничего, понимаешь, она и сама не против нюхнуть, только любит раздуть проблему, это самарское, не обращай внимания. Чего ты глаза закрыла?

-У меня какие-то мультики.

-А я уже их не вижу.

Единственным и безоговорочным оправданием тому, что дал мне попробовать эту гадость, Вадику служит то, что сам он не знал всей глубины болота, в которое толкал меня и себя, болота, казавшегося на первый взгляд безобидной лужицей. Это нам предстояло пройти вместе.

В тот день мысли мои потекли в трех абсолютно свободных, не пересекающихся и не зависящих друг от друга направлениях. Я уснула.

ГЛАВА 2

Днем я пучилась в телевизор, листала журналы, читала Пелевина, делала зарядку для похудания, в общем, вливалась в новую жизнь. Есть было не принято, можно было что-то слегка перекусить, в самом крайнем случае сварить гречку или рис. Вечером приходил Вадик, собирались какие-то вечные приятели, пили кофе, курили, болтали, мне они были совершенно неинтересны, впрочем, как и я им. Я не старалась никому понравиться, может быть, это и есть самая верная политика. Вадик доставал маленькие трубочки для курения гашиша, зажигал свечи, тошнотворно-сладкие индийские вонючки, неизменно вызывающие у меня головную боль, а Юрик и Саша, самые частые гости, скрывались на какое-то время в ванной со шприцами и ложкой, откуда появлялись в совершенно тряпичном состоянии. Когда способность произносить членораздельные звуки частично к ним возвращалась, Юрик медленно и нудно рассуждал о том, что "гадость" пора бросать, что он должен заниматься музыкой, что ему необходимо разъехаться с Лешей, своим соседом по квартире, алкоголиком. Саша продолжал молчать. Иногда появлялся и Леша, удачливый ди-джей, несмотря на свой явный алкоголизм. Если он не пересекался у нас с Юриком, то, выпивая какие-то остатки былых вечеринок из бутылок, рассуждал о том, что надо разъехаться с Юриком, что с наркоманом жить невозможно, что уже ранним утром он видит его, то есть Юрика с этим ящичком, где лежит все его наркоманское хозяйство. Иногда появлялся и Лелик, который мог бы быть самым приятным гостем, если бы не его полное пренебрежение женщинами как таковыми и нами с Ленкой в частности. Лелик частенько ездил в Индию, откуда привозил превосходный гашиш и снабжал им всю компанию. С вымученной улыбкой я дожидалась окончания этих посиделок, когда мы с Вадиком могли, наконец-то, в тишине и покое достать свой заветный диск и огрызок пластиковой трубочки. Состояние Юрика и Саши меня не наталкивало ни на какие мысли, ведь все, что сейчас происходило, было для меня только переходным моментом, чем-то, что просто заполняет вакуум, временным и нестрашным. Главное — то, что Эдвардас звонил примерно раз в неделю, эти короткие разговоры были бесполезны и нелепы, как редкие капли в толстый слой пыли, они не увлажняют, а только сворачиваются сами маленькими пыльными шариками. Он обещал приехать, как только сможет. Мне казалось, что главное теперь — только его дождаться, что все изменится и решится. Больше ни о чем я не могла мечтать, ни о стихах, ни о том, как бы закрепиться в Москве, потому что, стоило мне повесить трубку, как жуткое отчаянье охватывало меня, отчаянье, что до следующего бесполезного разговора еще около недели. Отчаянье жило во мне своей собственной жизнью, оно никуда не девалось, только слегка бледнело после маленькой горькой дорожки белого порошка.

* * *

Боль моя меня отпустит

Понемножку, понемножку,

Белый порошок от грусти,

Две веселые дорожки.

На самом деле, конечно, эти дорожки совсем не были веселыми, но они были хотя бы переносимыми.

Однажды вечером появился человек с железным чемоданом, жестокий пирсер Тимофей. Оказывается, Вадик и Ленка давно его ждали и готовили свои девственные тела для прокола. Сам Тимофей плотно сидел на амфитамине, поэтому к двадцати пяти годам уже обладал регулярными провалами в памяти и инфарктом. За чашкой зеленого чая он рассказал о том, как долгое время тусовался с рокерами и гонял на мотоцикле, он настолько сам себя подготовил психологически к возможной аварии и ампутации конечности, что мысленно нарисовал себе будущий образ: весь в коже и красивый никелированный протез вместо ноги. К счастью, до этого не дошло, теперь Тимофей сидел весь целый, хоть и с инфарктом. Он раскрыл чемоданчик и разложил блестящие инструменты, стерильные, как у заправского хирурга. Со странным блеском в глазах и энтузиазмом садиста-профессионала, Тимофей поведал нам о новинках в пирсинге, татуировании и шрамировании, мы смотрели на него с обожанием и сладкой невозможностью избежать экзекуции, это был практически эротический мазохистский восторг. Нам, девочкам, Тимофей посоветовал проколоть для начала языки, в том, что на этом мы не остановимся, он не сомневался.

-Украшательство своего тела безгранично! — сообщил он и достал шприц для анастезии.

Вадик, единственный, кто давно и сам определил себе место будущего прокола — нижняя губа, а потом еще, возможно, верхние кончики ушей, где должны появиться такие маленькие рожки, при виде шприца приобрел зеленоватый оттенок кожи и прикинулся бледной немощью. Его под руки вывели на балкон, чтобы привести в чувство, но войти обратно он согласился лишь после того, как инструменты были убраны обратно в чемоданчик. А мы ничего, по очереди получили по маленькому золотому колечку на кончик языка.

Прокол языка делается не иголкой, а острой трубочкой, в которой остается навсегда кусочек твоего тела, закон природы, если хочешь что-то получить, пусть даже и золотое колечко в язык, с чем-то надо расстаться, например, с небольшой частью того же языка. Это потому, что язык очень быстро зарастает, можно не успеть вставить сережку. Язык захватывается такими специальными щипцами, на концах которых кольца, чтобы хитрая жертва не успела втянуть язык в рот до окончания процедуры. Звучит ужасно, но на самом деле это быстро и не больно, а заживает прокол языка за какую-нибудь неделю, быстрее всего, правда в это время он слегка распухает, превращаясь в непослушную котлету, и мешает кушать, зато появляется реальная возможность похудеть.

К утру мой язык совершенно окотлетился, а дикция испуганно металась от картавости к шепелявости, когда Вадик сунул в мою слабую спросонья руку телефонную трубку.

-Привет, Раганайте, как дела? — приятный иноземный акцент звучал бодро и весело.

-Псивес, — только и смогла я выговорить своим котлетообразным подобием языка.

-Что у тебя с зубами?

-С субами все то се, я язык пвоковола, пивсинг называется.

-А зачем?

Этот идиотский вопрос я слышала неоднократно и до сих пор не могу найти на него ответа. То, что мне просто хотелось проколоть язык, что, в общем-то, и является единственной правдой, никогда не устраивает спрашивающих, женщинам средних лет, носящим юбки исключительно ниже колена, лучше всего сказать: потому, что дура, они поверят, так как их тела служат для того, чтобы их скрывать под мешковидной одеждой, маскируя признаки пола. Мужчинам, в том числе и Эдвардасу, лучше всего подойдет ответ одной из героинь Тарантино: это хорошо для секса.

-Эсо два секса ховосо, — так это прозвучало в тот день.

После этих слов наступила минутная пауза, за время которой мой любимый явно подумал, насколько это может быть хорошо для секса, и оценил жертву. Потом он как-то замялся и уже более радостным голосом сообщил, что желает скорейшего заживления ран и позвонит позже.

Ленка, как и я, терпеливо переносила неудобства, связанные с колечком в языке, но Танька очень страдала от того, что не может как следует поесть, она ныла, что все болит, что очень хочется кушать, что ей надо вытащить сережку.

-Терпи, Танюха, — убеждал ее Тимофей, который остался ночевать.

— Не могу я терпеть, — с шепелявостью Танькин голос стал совсем кукольным, — сними ее с меня.

-Смотри, она специально при Тимофее это делает, думает, что он ей деньги вернет, — шепнула мне Ленка.

Тимофей снял колечко, отдал его Таньке, и в дверях обернулся:

-Ну, что, Ленка и Юлька, желаю вам быстрого заживления, а тебе, Танька, даже не знаю, чего пожелать.

И ушел. Деньги Таньке не вернул.

К вечеру у Таньки поднялась температура под сорок, Вадика и Ленки не было дома, за неимением лучшего объекта, Танька от души терзала меня.

-Вызывай 911, Это СПИД! Ты слышала, как Тимофей со мной прощался, я умираю, вызывай кого-нибудь.

-Тань, я вызвала "скорую", сейчас приедут, а 911 — это в Америке, терпи.

-Как ты думаешь, мне сказать, что я делала прокол в домашних условиях?

-Послушай сначала, что они тебе скажут.

-Ты знаешь, мой парень, Леша, он переспал с Леной, поэтому мы расстались и я теперь временно здесь.

-Как же ты с ней живешь под одной крышей?

-Она сама мне все рассказала, она просто ему сказала, что его не хочет, но даст, если он настаивает, он и на это согласился. Вся кровать ее духами провоняла.

-Как же ты с ней общаешься?

-Ну, она же не виновата, это все он, подлец. Я умираю, звони 911.

-Я пойду "скорую" встречать к подъезду.

"Скорая" приехала минут через сорок, когда я выкурила три сигареты, а мои зубы устали выстукивать латиноамериканские ритмы.

-Бабки — сволочи, все проезды перегородили, — врач на ходу матерился и докуривал свою сигарету.

Я почему-то очень опасалась, что Танюха расколется про домашний пирсинг, как будто это сделает меня соучастницей преступления и позволит выслать из столицы в двадцать четыре часа. Танюха мирно лежала на кровать беспомощным жалким кроликом, справедливости ради надо сказать, что кролик этот был довольно упитан.

-Писаешь часто? — после прощупываний и осматриваний добрым и фальшивым голосом воспитательницы детсада спросил доктор.

-По три раза за ночь встаю, — слабый Танькин голос еще более ослабел.

-Поздравляю. Свой цестит ты, голубушка, до пилонефрита довела. Собирайся в больницу.

То, что Вадик и Ленка пришли домой вместе, игнорируя мои телефонные просьбы о помощи, то, что вместе с ними появился пакет булок из Де Ля Франса, говорило о том, что к больной подруге они не спешили.

-Где бацилла? — шепотом спросила Ленка.

-Не шепчи, ее "скорая" увезла, давай булки, — я сердилась за то, что по их милости должна была в одиночку терпеть Танюху.

-Какой диагноз? — уже более нормальным голосом поинтересовалась Ленка.

-Диагноз пилонефрит, но истинного диагноза поставить не удалось. У Таньки натуральная шизофрения, она думала, Тимофей занес ей СПИД.

-Ишачья башка, — поставила собственный диагноз Ленка.

-Она давно уже могла уехать от нас, уже почти три месяца живет, а просилась на недельку, надо ее вещи упаковать, пусть у Леши перекантуется, хватит уже, — Вадик ставил чайник и выкладывал булки.

Общеизвестно, что все, что есть в жизни приятного либо аморально, либо незаконно, либо ведет к ожирению, но булки из Де Ля Франса были настолько вкусны, что просто незаконно было производить такие аморально вкусные и неминуемо ведущие к ожирению булки.

ГЛАВА 3

Наконец-то я увидела Ленкиного парня, Вовку, который оказался родом из одного со мной города. Так странно было встретить в эпоху поголовного унисекса нормального самца, но еще более странной показалась мне метаморфоза, происшедшая с Ленкой. Вдруг она стала до предела милой, при чем не только с Вовкой, но и со всеми нами, она предлагало чай, она улыбалась каждому и даже забросила подальше свою книгу "Дафнис и Хлоя". Вадик не удивился перемене абсолютно, из чего я сделала вывод, что для Ленки это нормально. Вовка был одного с нами возраста, но относился к нам как старший к детям, мог дать денег, послать в ночной клуб, с его приходом появлялись какие-то безумные продукты, чуждые нашему вечно пустому холодильнику: икра, колбаса, мясо. Вовка был нормальным в полном смысле этого слова, зачем ему было нужно общение с такими субъектами, как мы — неясно, а нам он нужен был не только потому, что его любила Ленка, но и для того, чтобы не забыть о существовании другого, более здорового, более спортивного, чаще занимающегося любовью мира.

Частые занятия любовью имеют свои неизбежные последствия, Ленка забеременела. Мне кажется, что иногда беременность — это тест, который судьба дает паре для проверки отношений, если ребенок остается жить, то и у пары есть будущее, а если ребенка убивают, то вместе с ним окончательно погибает любовь, пусть даже люди на какое-то время остаются вместе. Я никогда не делала абортов, поэтому мне трудно представить обстоятельства, которые неминуемо толкают к этому, я всегда в таких случаях уговариваю знакомых и подруг оставить ребенка, не знаю, почему. Ленка хотела рожать. Вовка был против. Тут Ленка узнала, что мы живем в бардаке, что у ребенка должен быть нормальный дом, что там, где наркотики — детям не место. Он был прав, как прав бывает абсолютно нормальный человек, но вся проблема в том, что у беременных женщин своя правда и своя логика.

Той осенью в метро развесили плакаты, где личико ребенка было разрезано на тысячу мелких кусочков, а надпись под рисунком гласила: аборт — это узаконенное убийство и далее с немецкой педантичностью расписан весь процесс, дикий и безжалостный. Ленка всегда становилась белой и еще более поникшей возле каждого такого рисунка. Я против абортов, потому что есть вещи, которые просто недопустимы и все, но общество, которое создает невозможную обстановку для появления на свет маленького чуда и при этом еще расклеивает подобные листовки еще более аморально, чем сами аборты.

* * *

Всю пропасть между первым взглядом

И нянечкой у изголовья,

Мелькнувшую быстрей, чем надо,

Условно назовем любовью.

Ее рождение внезапно,

Она дряхлеет с каждым часом,

Ну а потом кровавый запах,

Остатки вырывают с мясом.

И в первый раз бедой ошпарит,

Потом скучнее и привычней,

И слово злое "абортарий"

Становится почти обычным.

Вадик уехал в Амстердам, а я забирала Ленку из больницы: Вовки не было в городе. Ленка относилась к той редкой категории женщин, что красивы и в горе и в болезни, она сидела на кухне бледная и прекрасная, она поставила на стол чашку с остатками вечного зеленого чая и сказала роковые слова:

-У меня завтра день рождения, позвони пожалуйста Юрику, пусть он возьмет сама знаешь чего, а то мне даже вина нельзя, потому что пью антибиотики.

Я не знаю, насколько при приеме антибиотиков полезен героин, но Юрик оперативно его нам доставил, и тут все только началось. Две чахлые дорожки на лазерном диске были жалким лепетом по сравнению с тем, что делала Ленка. Мы ничего не ели, никуда не ходили, мы ложились спать, когда уже падали с ног в одну постель и засыпали как самые близкие люди, обнявшись. Из Ленки вывалился какой-то кровавый кусок, а она положила его в бархатный мешочек от дорогой косметики и грустно сказала:

-Это частичка моего ребеночка.

Потом Ленка рассказала мне, что ее первого парня, того, которого убили, тоже звали Вовка, он так любил Ленку, что до сих пор иногда к ней приходит, только она никому об этом не говорит, чтобы не подумали, что сумасшедшая. Когда она знакомится с парнем, и узнает, что тому, убитому Вовке этот парень бы не понравился, тогда она сразу его бросает, а вот этот, теперешний Вовка тому Вовке понравился, он даже на него похож.

Так хочется быть красивой, но счастье-то совсем не в красоте. Это известно всем, даже стало банальностью, но вся странность в том, что с возрастом мы начинаем понимать справедливость самых банальных на первый взгляд выражений. Банальность — это просто проверенная веками мудрость.

Когда Вадик вернулся из Амстердама, бодрый, веселый, накурившийся вдоволь самого качественного гашиша, ему навстречу вышли две кислые тени: я и Ленка. Ленка, смуглая от природы, имела хотя бы какой-то желтоватый оттенок кожи, я же просто была зеленой.

-Девчонки, вы с ума сошли! — ахнул Вадик и тут же присоединился к нам.

Миллионы чистых провинциальных ручейков стекаются в столицу, чтобы с благоговением раствориться в этом болоте, потерять свою чистоту и сущность, забыть об истоках. Моя задача была другой. Я знала, что мне нужен вот именно один конкретный человек, что мне нужен именно он и только он, но показать окружающим всю степень моей одержимости я не могла, поэтому должна была маскироваться, притворяться, делать вид, что ищу работу. Вадик помог мне познакомиться кое с кем из шоу-бизнеса, чтобы попытаться писать тексты к песням, я побывала в паре студий звукозаписи. Одной заправляли молодые веселые ребята, они постоянно курили гашиш и издевались над теми, кого должны были "писать":

-...Кого пишем, Машу или Олю?

-Олю.

-Почему, ведь Маша все-таки поет лучше!

-Оля быстрее дала...

...-Катя сегодня не придет, звонила ее мама. У нее накладка.

-А накладка! Как у Иосифа Кобзона?..

Вторая студия принадлежала когда-то знаменитому, а теперь позабытому престарелому певцу. Он еще выступал на каких-то сомнительных юбилеях, агитировал на выборах, обсуждались здесь в основном разные музыкальные проекты. Все было по серьезному, периодически появлялись известные люди, и я почти поверила, что это все-таки бизнес, но однажды после студии разговорилась с Вовкой:

-Где была так поздно?

-На студии К., пытаюсь пробиться.

-А у него продюсер случайно не Р.?

-Р. А ты откуда знаешь?

-Да приходил он сегодня к нам, денег просил, — Вовка достал из кармана визитку, точно такую же, как я заботливо хранила в своем кошельке.

Не знаю, стоит ли мне еще идти на эту студию, если и сейчас я ближе к Вовке, а стало быть, и к деньгам, чем даже продюсер Р., который к тому же начал делать мне недвусмысленные намеки. Правильно ли сделать этот большой крюк, переспать с Р., наступая на горло своей песне, чтобы потом сделать вид, что деньги я зарабатываю сама. А еще и неизвестно, что из этого выйдет!

* * *

Что ты делаешь, девочка,

В этом доме чужом?

Жизнь то скачет, как белочка,

То совьется ужом,

То ласкает и балует,

То пинает под дых,

Эти искорки шалые

В серых глазках твоих!

Ты живешь не по-взрослому,

Не по мудрым понятьям,

Две коленочки острые

Так торчат из-под платья,

Так чужда сигареточка

В этих детских ладонях,

Убегай, моя деточка,

Прячься в кукольный домик!

ГЛАВА 4

Эта зима была без мороза, без снега, вернее под ногами постоянно находилась жуткая московская мешанина из вечной слякоти и таких же вечных реагентов, она портила колеса машин и разъедала обувь ложась на нее белыми неисчезающими разводами, убивала деревья и тащилась с улиц в подъезды домов, но это был не снег, все, что угодно, только не снег. Я никогда не видела, чтобы вот этот снег падал с неба, как ему полагается белыми хлопьями, маленькими колкими снежинками или даже хлесткой крупой, а то, что появлялось под ногами — оно просто выдавливалось из канализационных люков и металлических решеток у входа в метро.

Тем не менее, Новый Год объявил о своем приближении праздничными скидками, фальшивыми надписями "sale" в витринах, ускорением и без того ускоренного движения людей по улицам. До праздников надо было успеть прибиться к кому-нибудь, пристроиться где-то, сделать вид для всех и для себя, что ты не один, что год прошел не даром, что ты стал счастливее, ради этого стоило ускоряться. Мне не к кому было прибиваться, потому что я уже была прибита. Мы сгрудились в одну облезлую стайку, чтобы изобразить успешность и самодостаточность. Можно сколько угодно ругать вечный "столичный" салат и пельмени первого числа, но наше одинаковое детство диктует нам именно такое представление о Новом Годе, как бы мы не отбивались от него, как бы не искали другого.

Нас стало больше в преддверии праздника: многочисленные иногородние друзья спешили разделить свое одиночество с нашим. Или перемножить их. В тесной квартирке стало негде спать, мы делали это по очереди, поэтому на кухне всегда кто-нибудь сидел за пустым столом на неудобных хозяйских табуретках.

Сначала появился Василий, последняя пассия Вадика, я не заметила между ними особой страсти, может быть, потому что Василий прибыл из Самары, крупного героинового центра, эмоции у него как-то не проявлялись, потом прибыло семейство Финков, они служили переходным звеном между двумя абсолютно разными частями нашей праздничной компании: нашей частью, тощих неформалов и частью накачанных ребят в кожаных пиджаках от ведущих производителей. Серега, муж, носил кожаный пиджак, а его жена, Наташка, была тощей неформалкой. Наташка злилась, что за ними увязались Серегины друзья и ворчала, не переставая по любому поводу, "кожаные пиджаки" поселились отдельно, в другой квартире, но Наташку это не успокаивало. Последней прибыла Марта. Я не знаю, что она делала для того, чтобы постоянно опаздывать на поезда, может быть переводила часы немного назад, может быть связывала между собой шнурки на ботинках, а может вместо кофе пила раствор снотворных таблеток, это ее секрет. Она появилась и тут же с порога выдала очередную историю о том, как бежала за удаляющимся поездом, потом, отчаявшись, упала на колени на холодном зимнем перроне и зарыдала. Здесь ее подобрали добрые ребята на машине, которые прониклись чужой бедой и довезли Марту на машине до следующей станции, обогнав поезд и бескорыстно накурив жертву расписания доброй травкой. Высокая длинноногая Марта могла бы стать сердцеедкой и обольстительницей, если бы в ней присутствовала хоть капля того, что называется сексапильностью. Ее не спасали ни копна густых рыжих волос, ни зеленые раскосые глаза. Ни на минуту она не могла перестать быть "своим парнем".

-С такими сиськами могла бы быть и посексуальнее, — поделился со мной наблюдениями Вадик.

Каждый, кто приезжал, привозил с собой что-нибудь веселящее или успокаивающее, что-нибудь, что позволяло замутить сознание. Наш праздничный ужин состоял из вечного риса с кабачковой икрой, потом мы поделили увеселительные препараты. Нам с Вадиком на двоих досталась марка, про остальных я не помню.

Эдвардас позвонил мне в начале вечера и предложил подумать друг о друге, когда часы будут бить двенадцать раз, так мы сможем духовно соединиться. Я согласилась, хотя знала, что это самообман, что эти духовные соединения ни к чему не приводят. Я ждала, что он приедет на праздник, но он не приехал, и мне приходилось заменить настоящую радость и счастье искусственными, сиюминутными, фальшивыми. Я была готова разрыдаться до тех пор, пока марка, наконец, не подействовала.

"Кожаные пиджаки" сделали большую глупость, когда пренебрегли нашими советами поехать в "Метелицу", где можно потаращиться на силиконовые сиськи и поизображать из себя компанию Дона Карлеоне на отдыхе. Нет, они увязались за нами в маленький клуб на закрытую вечеринку, может быть, они подумали, что мы, как местные жители пытаемся втюхать им какую-нибудь чухмонь в виде "Метелицы", а для себя приберегли кое-что получше. На место мы прибыли одними из первых, потому что многие предпочитали двенадцать часов встретить по домам и более тесным компаниям. Один из "пиджаков" заказал себе какое-то жареное мясо, наполнившее все помещение враз распространившимся едким дымом: я впервые видела, чтобы здесь кто-то заказал еду. Он начал жевать и материться, за что сразу получил выговор то Наташки, чья бдительность за поведением гостей обострилась в клубе еще больше, она напоминала молодую пионервожатую, которая по возрасту недалеко ушла от своих воспитанников, что компенсировала строгостью и непреклонностью.

На какое-то время я провалилась в музыку, как в глубокий колодец, ди-джей так обработал старое диско, что счастье буквально "искривило мою морду". Друзья танцевали рядом, они все были до безумия красивыми и любимыми, я обернулась направо, чтобы поделиться своей радостью и встретилась взглядом с угрюмой Наташкой.

-Музыка — говно, — первой поделилась она со мной своим душевным состоянием.

Я подумала, что она жестоко себя обокрала на эту ночь и что любая проблема становится проблемой только с тех пор, как ты ее начинаешь воспринимать таким образом. Жаль, что бумаги не было под рукой: умные мысли в моей голове надолго не удерживаются.

Вскоре появилась основная масса участников вечеринки, они неприятно поразили наших "пиджаков" обилием узкобедрых молодых людей в обтягивающих штанах, по долгу службы им приходилось отрицательно относиться к сексуальным меньшинствам. Особенно выделялся один, весь в белом и с белым чемоданом в руках, он словно был проездом из Голливуда, про себя я назвала его "911". Он так хорошо танцевал, что его ориентация не вызывала сомнений: явно ему ничего не мешало.

Для "пиджаков" вечер закончился тем, что "911" по-свойски болтая с кем-то из присутствующих, присел с бокалом коктейля в руке на подлокотник кресла, где сидел тот, что заказал мясо. Мясоед обернулся, увидел напротив своего носа белое бедро и просто упал, выпучив глаза. Конечно, выпил до этого он немало, но последним воспоминанием вечеринки для него все равно был шок от близости того, что всю жизнь он учился презирать. Мне стало неимоверно жаль этого, в сущности ни в чем не повинного, кроме своей упертости, человека, который на весь праздник за свои же деньги получил этот неимоверный кошмар. Ему было еще хуже, чем мне: я хотя бы внешне вписывалась в окружающую атмосферу.

Для меня все закончилось тоже не лучшим образом: на входе, а вернее на выходе мой организм взбунтовался и выплеснул из себя что-то, похожее на чернила. Вадик, который весело наблюдал за происходящим и даже рассматривал чернильные извержения поинтересовался, что такого я съела, и сам ответил на свой вопрос: "кислота"!

ГЛАВА 5

Я забыла вспомнить про Эдвардаса во время боя часов, наша связь не осуществилась. Наутро я думала о том, как он советовал мне не делать в жизни ничего такого, чего бы я не пожелала своим детям, а моя жизнь только из этого и состоит. От этих мыслей мне стало грустно, я во всем своем теле чувствовала апатию и тяжесть, ведь марка не обладает сама энергией, она просто позволяет тебе позаимствовать ее у самого себя из завтрашнего дня, а когда этот завтрашний день приходит, с ним приходит и неминуемая расплата.

На кухне семья Финков угощала всех припасенным героином, я, конечно, не взбодрилась, но успокоилась. Мы с Вадиком даже вышли на улицу за соком и гречкой.

Можно подумать, что в это время все употребляли героин, можно подумать, что в кучи сбиваются однотипные личности, но после Нового Года в нашу жизнь вошли и новые приятели со своей старой привычкой. Гости постепенно разъехались, даже Марта умудрилась отбыть в свой город Тольятти, хотя, конечно, не с первой попытки. Ленка с Вовкой уехали в Казахстан на озеро Боровое, а мы остались втроем с Вадиком и Василием. В квартире кроме нас постоянно находился кто-то еще: это мог быть Влад, редактор молодежного журнала, а с ним и его американская подруга с голливудским именем Джулия Стар, при чем сам Влад — настоящая копия Эвана Мак Грегора в фильме "На игле", а Джулия — коммерческий директор модного журнала. Иногда забегала журналистка Анька, халявщица, как и большинство коренных москвичей, но чаще других бывала у нас красавица и жена крупного авторитета Мила, похожая на Уму Турман в "Криминальном чтиве". Мила не вставала с постели, если рядом ее не поджидала маленькая белая кучка: просто нос не хотел исполнять дыхательную функцию, пока не исполнит нюхательную, несмотря на это она никогда не спешила, красиво терла вещество своей золотой карточкой, красиво замирала, не закончив процесса, медленно рассказывая что-то не значительное, но завораживающее, опять возвращалась к карточке и порошку, наконец откладывала карточку и доставала трубочку, тоже золотую, сувенир из Амстердама, потом откидывала назад волосы и закрывала глаза. Это была какая-то магия!

Когда Ленка вернулась из Казахстана, мы больше ее не любили. Ленка пыталась нас воспитывать в самые неподходящие моменты, отвлекала от созерцания собственного внутреннего мира, даже говорила о том, что Вадик — плохой друг мне, так как дает нюхать гадость. В конце концов, она сама брала трубочку и нюхала с нами, но осуждая и без удовольствия. Ленка в этом плане была странным человеком, она курила давно, но не всегда и не какую-то определенную марку сигарет, а те, что привлекли ее внимание яркой упаковкой, она могла съесть пять шоколадных конфет подряд, а потом месяц не смотреть на сладкое, она как будто ни к чему не привыкала и демонстрировала это всем своим видом. По гороскопу наша с Вадиком стихия "воздух", а Ленкина — " земля", вот она и стояла на земле крепко и пыталась удержать нас, два воздушных шарика, которые постоянно рвались туда, куда подует ветер. С собой Ленка привезла кошку, странное, ни на кого не похожее существо породы сфинкс. Эта кошка была лысой, мерзлявой и вечно недовольной, она поедала со стола шоколадные конфеты и спала, забравшись к кому-нибудь под одеяло. Очень редко кошка снисходила до того, чтобы помурлыкать, чаще она скрипела своим противным старушечьим голосом, требуя постоянного внимания и почтения к ее родословной. Стоила эта кошка 1000 баксов, но самомнения у нее было на целый миллион.

Нам с Вадиком давно хотелось сделать себе татуировки, но мы никак не могли определиться, чего именно хотим. Тимофей притащил нам тяжелую пачку каталогов и оставил немного своей отравы — амфитамина. Мы спрятали его в ванной на верхней полке, чтобы Ленка не добралась и не начала нудеть, а сами бегали по очереди, с трудом сдерживали слезы, потому что эта голимая синтетика раздирала ноздри хуже чеснока. Оказывается, люди делают тату в самых разных и диких местах, например, на подушечке большого пальца ноги. Носитель такой картинки, явный эстет, кроме того в журнале обнимал за талию свою подружку, на спине которой в виде корсета были вставлены кольца, а между ними протянут шнурок. Другая девица вставила колечко себе в копчик и к нему был пристегнут поводок. Все это было слишком сложно для нас. Внезапно я поняла, что хочу просто солнце, небольшое черное солнышко на плечо, позвонила Тимофею и сообщила свое желание.

— Я знаю, чего ты хочешь, — Тимофей, как всегда тараторил, пытаясь успеть как можно больше всего на свете, даже выдать слов за определенный промежуток времени, амфитамин подгонял его, торопил жить, маячил впереди непременным инфарктом.

-Вадик тоже выбрал, это знак "Ом", когда же ты к нам приедешь?

Мы договорились о встрече и начали обсуждать свои будущие татуировки, я, честно говоря, сомневалась в Вадике после того, как он струсил перед иглой пирсинга, но он, кажется, настроился довольно серьезно, постоянно рисовал эскизы и готовил себя морально. Ленка тоже подключилась к нашему проекту и захотела сделать себе маленькую картинку на ступне ноги. Она сняла с языка колечко после того, как Вовка отказался с ней целоваться: колечко напоминало ему дополнительный зуб и отбивало сексуальное желание вместо того, чтобы возбуждать. Сейчас Вовки не было в городе, поэтому следовало торопиться, пока он не запретил Ленке хоть как-то украсить свое тело. Мы сидели на кухне, Вадик черкал картинки, а я черкала словечки. "Писака стишат" — так пренебрежительно называл меня Лелик, может быть просто за то, что я женщина.

* * *

Странная женщина жила в темноте

Ее любили часто, но все время не те,

Она по-своему, наверное, имела успех,

И любила сама, но не так и не тех,

Она одежду странную шила сама

И от непонимания сходила с ума,

Но не лезла в петлю, не бросалась с моста,

Хотя в ее душе давно жила пустота,

Вот так они и жили, друг друга кляня,

Не кажется ль она тебе похожей на меня?

Тимофей с порога затараторил:

-Ага, подготовились, молодцы, героин — это лучшая анастезия. В бесчувственное тело под общим наркозом колоть неприятно, а местный дает некоторую опухоль, которая искажает представление о том, каков будет рисунок в конечном результате.

Героин. Герыч. Второй. Медленный. Дядя Гера.

-К нам приехали гости.

-Кто?

-Дядя Гера (или дядя Кока).

Кокаин. Кокос. Кокс. Быстрый. Первый. Дядя Кока.

Впервые я задумалась о том, что внешне заметно то, что мы сейчас понюхали. Тимофей заметил с порога. Интересно, как мы выглядим на самом деле? Я вспомнила лицо Вадика в тот первый день. Брезгливое выражение усталости и апатии, желтоватые пустые глаза. Бр-р-р...

-С кого начнем? — Тимофей разложил свои инструменты и жаждал жертвы.

-С меня, — я покорно поплелась к месту экзекуции, потому что у Вадика, несмотря на множество эскизов, не был еще готов окончательный вариант.

Мы поставили кассету с Тарантиновским "Четыре комнаты" и приступили. Тимофей нахваливал мою кожу, очень хорошую для татуирования и давал по ходу дела рекомендации, как ухаживать за свежей картинкой: главное, чтобы не образовалась обычная для ранок корочка, потому что вместе с ней впоследствии может выпасть и часть рисунка, мазать лучше жирным кремом, смягчая и увлажняя, смягчая и увлажняя.

Когда все было готово, даже сквозь героин я улыбнулась своему отражению в зеркале. Это было то, чего я и хотела, тем более, что в первый момент татуировка наиболее яркая и объемная.

Мое место заняла Ленка, которую Тимофей сразу предупредил, что место она выбрала неудачное: там очень мало мяса, плохо будет заживать. А Вадик все рисовал и рисовал. Он рисовал еще часа три после того, как с Ленкой тоже было покончено, как все мы выпили кофе, как Тимофей начал нервничать. Ему хотелось спать, он торопил Вадика, но бесполезно. Я начала подозревать, что этот трус хронический опять хочет до бесконечности тянуть резину, чтобы избежать уколов, но, в конце концов, удалось общими усилиями убедить хитрого привереду, что его знак "Ом" прекрасен.

Мы решили больше не покупать порошок, потому, что мы же не наркоманы в самом деле, побаловались и хватит, даже последний раз был только ради обезболивания. В первый же трезвый вечер я ушла в спальню, лежала там и плакала, потому что моя жизнь была ужасна, все вокруг противно. Я совершенно точно знала, что могу вот так лежать бесконечно, пока не умру от тоски, слезы текли на подушку и мне пришлось ее даже перевернуть на сухую сторону. Я так скучала по Эдвардасу, что меня больше не утешала даже наша непременная скорая встреча, я ругала его за мои страдания, проклинала себя за то, что с ним связалась, мне казалось, что лучше бы он умер, чтобы я больше так не мучалась, а еще лучше, чтобы умерла я, потому что в тот момент какого-нибудь другого выхода из этой тупиковой ситуации, кроме чьей-нибудь смерти я просто не видела.

-Голова болит? — Вадик показался в дверном проеме.

-Нет, — слабым влажным от слез голосом прошептала я.

-А чего валяешься?

-Я умираю, — слезы потекли еще сильнее.

-А-а, умираешь, это нормально, это от герыча.

-Нет, ты не понимаешь, это просто я несчастна.

-Не веришь, да? Ну ладно, сейчас пошлю Василия, он принесет немного, но это только для того, чтобы ты поняла истинную причину хандры и больше по этому поводу не парилась.

Я не верила в эти глупости, но после маленькой дорожки мой жизненный горизонт слегка очистился и я опять начала воспринимать нашу с Эдвардасом встречу, как редкую удачу, потому что мы любим друг друга и обязательно будем вместе, а как же иначе, ведь так заканчиваются все сказки, которые я в большом количестве читала в детстве. Я намазала свое солнышко кремом и незаметно, почесываясь, уснула.

ГЛАВА 4

Эдвардас приехал 14 февраля. В Москве грянули такие морозы, будто это была не средняя полоса, а какой-то крайний север. Я ехала в аэропорт на такси, машина по дороге собрала все пробки и красные сигналы светофора, и мне казалось, что бегом я бы добежала быстрее. Я сразу его узнала, несмотря на то, что на нем была дико нелепая дубленка, купленная специально для русского холода, а в руках большой букет цветов. Я даже как-то растерялась оттого, что встреча, которой я так долго ждала, произошла, и мне нечего больше ждать. Четыре месяца разлуки тоже сделали свое дело: между нами пробежала легкая тень отчуждения, мы снова рассматривали друг друга. Я, конечно, изменилась до неузнаваемости: мало того, что похудела на семь килограммов, так на мне еще была шубка фирмы "Дизель" из искусственного меха с оранжевой болоньевой подкладкой, ботинки, такие же, в каких меня приехал встречать Вадик и берет с кокардой. Даже для столицы я оделась заметно, а приезжего человека просто должна была шокировать.

-Тебя примут за мою дочь, — даже его запах стал чужим.

-Это хорошо! — тогда я еще не знала, что не для всех это хорошо.

Мы поселились в какой-то дурацкой гостинице, где отопление одурело от небывалых морозов и даже не пыталось повысить температуру в комнате. Чтобы согреться, мы сразу залезли в постель, где наши тела узнали друг друга быстрее, чем мы сами. Потом я закурила свою тонкую сигарету, которую Вадик называл "туберкулезной палочкой" и спросила:

-Ты надолго.

-На десять дней.

Все происходящее казалось мне чудовищным обманом, потому что эти месяцы я жила только ради нашей встречи, я не жила, а пыталась выжить, на глазах у меня выступили слезы и я попыталась их скрыть, поглубже затянувшись сигаретой. Теперь мне придется с нарастающим ужасом считать эти десять коротких дней и каждый из них будет снова приближать нашу разлуку, только теперь не то, что в первый раз, это как прыжки с парашютом: второй раз страшнее, чем в первый, потому что все уже знаешь. Я решила позволить себе роскошь не думать об этом хотя бы в первый день, но взглянула в любимое лицо с невольной ненавистью, ненавистью к человеку, причинившему мне столько страданий, а еще больше мне готовящему. Эдвардас, спокойный и расслабленный, как всякий самец после секса, похвалил мое колечко в языке и татуировку, он подсознательно искал во мне признаки того, что я счастлива, что я на своем месте, что все правильно.

-Ты знаешь, — он обнимал меня одной рукой, — а я ведь уже думал, что все, импотентом стал. Ну не хочу никого и все тут, со мной такого никогда еще не было, даже к врачу хотел идти, а потом ты мне по телефону рассказала про свое колечко в языке, и я понял, что просто хочу только тебя. В чем твое колдовство, отвечай?

-Ни в чем. Просто ты никого не любил по-настоящему.

У меня забрезжила слабая надежда на то, что можно будет воспользоваться этим козырем, ведь ни один здравомыслящий мужчина не откажется от возможности заниматься сексом навсегда, надо только будет хорошенько все обдумать, а то, судя по всему, ему нравится положение, когда к любовнице нужно лететь в другую страну, вдруг он опять пропадет на долгое время, что тогда? Я все-таки немного развеселилась и мы даже пошли поужинать в гостиничный ресторан.

-Мне так нравятся твои быстрые смены настроения, — шепнул мне на ухо Эдвардас в лифте, где все стены были оклеены предложениями "хорошо провести время".

В ресторане за чашкой кофе уже расположились несколько чересчур ярких девиц, они враждебно посматривали на меня, из-за разницы в возрасте приняв за конкурентку, но потом расслабились, увидев, как Эдвардас держит меня за руку. Я изрядно набралась "Мартини" и даже уснула довольно быстро, правда ненадолго: хотя особых ломок у меня, к счастью, не было, но я потела и не могла найти ногам удобное положение.

Мы практически не выходили из номера, потому что дикий холод не давал мне даже подумать о том, чтобы одеться: ведь для этого сначала нужно было вылезти из-под одеяла.

-Почему мы не едем посмотреть, как ты живешь?

Почему... Если бы я могла вот так все объяснить. Хорошо, когда ты не прикидываешься, не изображаешь из себя что-то лучшее или более успешное, чем ты есть на самом деле. А если откроешься и тебя, настоящей тебя испугается самый дорогой твой человек? Стоит ли его испытывать таким образом? Моя бабушка говорила: "ты меня черненькой полюби, а беленькой меня всякий полюбит". Я посмотрела на Эдвардаса и решила, что для него пока еще побуду беленькой.

-Потому что там тесно, вечно толпа народа и нечего есть.

-Все равно, это же твои друзья.

Я не знаю, кого от кого я прятала: Эдвардаса от своих друзей или их от него, но точно было ясно одно — это два абсолютно разные мира, которые без меня бы никогда не встретились.

-Хорошо, если хочешь — поедем.

В метро ко мне подходили молодые люди, чтобы дать флаеры на предстоящие вечеринки. Эдвардасу не давали ничего.

-Куда вы все бежите? — еле поспевая за мной, он успел крикнуть мне на кольцевой.

-Надо бежать. Все бегут, и ты беги, а то милиция остановит для проверки документов. Они так вычисляют иногородних: остановился, озираешься вокруг — чужой. Так что лучше бежать вместе с толпой, а если попадешь не туда, куда надо, то всегда можно вернуться.

-А тебя никогда не останавливали?

-Меня нет. Ты что, с ума сошел? Я же вылитая молодая продвинутая москвичка! Правда один раз я шла с концерта, а милиция во избежание непорядков от "России" до метро образовала плотный коридор, так последний из них обратился ко мне, я думала, что кончилось мое везение, а он просто телефончик попросил.

-Дала?

-Конечно, нет!

На мое счастье дома оказались Ленка и Вовка, это все-таки как-то ближе к реальности, по крайней мере, это не вечно зависшие Юрик с Саней.

-Может, куда-нибудь сходим? — неожиданно предложил Вовка.

Мы поехали как нормальные люди в пивной ресторанчик, где скромно посидели на 200 баксов. Эдвардас был в шоке от таких цен.

-Это Москва. Она дает хорошо заработать только для того, чтобы ты мог потом все это быстренько потратить.

Вовка довез нас до гостиницы, и я практически не успела замерзнуть по дороге в ресторан.

-Я мог бы взять тебя с собой за границу. У тебя есть загранпаспорт? — Эдвардас расчувствовался: спиртное всегда действовало на него смягчающе.

-У меня загранпаспорта нет, но я могу съездить домой и сделать, — я знала, что железо всегда надо ковать, пока оно горячо и быстро ухватилась за эту идею: нужно использовать любую возможность, чтобы быть вместе. Тем более, что я по маме ужасно соскучилась, я никогда раньше не расставалась с ней так надолго, а когда Эдвардас отбудет к себе в Литву, мне легче будет на некоторое время сменить обстановку. В моей голове мысли мелькали молниями, натыкались, мешали друг другу, я пыталась определить для себя план дальнейших действий, будущее так заботило меня, что я не могла расслабиться и насладиться настоящим. Я тряхнула головой и отложила все глобальные решения на потом, когда пиво и "Мартини" перестанут взаимодействовать друг с другом, пытаясь сбить меня с панталыку.

* * *

Люблю ли я тебя, Моя Звезда?

Скорее да. Скорее все же да.

Хотела бы прожить с тобой сто лет?

Скорее нет, Моя Звезда, скорее нет.

Иначе нам не избежать беды:

Быть вместе не умеют две звезды.

Это были абсолютно лживые стихи, на самом деле только о том, чтобы жить вместе, я и мечтала, но мое самолюбие было абсолютно довольно моим произведением.

Дни летели с невероятной скоростью, по ночам я боялась засыпать: мне казалось кощунством тратить на сон драгоценные минуты, я обнимала Эдвардаса сзади и тихо плакала, без звука, чтобы не разбудить его, не прервать его бодрый жизнерадостный храп.

Мы вместе съездили на аэровокзал, чтобы купить мне билет до родного города, но увы! Я не наклеила во время фотографию в двадцать пять лет и мне мало того, что не продали билета, но и послали в комнату милиции.

-Почему нет фотографии? — милиционер вдоль и поперек изучал мой паспорт, пытаясь изобличить во мне шпионку Гадюкину.

Мне очень хотелось спросить его, почему все практически милиционеры носят усы и не является ли это требованием формы, но я взяла себя в руки и, вздохнув, ответила:

-Да вот, все думала, что мне восемнадцать, а уже, оказывается, двадцать пять.

Он посмотрел на меня без какого-либо намека на улыбку, пошевелил усами и отдал паспорт:

-Нарушение паспортного режима.

-А что же мне делать?

-На поезде езжайте.

Хорошо ему давать советы, а ведь это целых трое суток! Я со скуки с ума сойду! Вот ужас!

Дни летели как сумасшедшие, но я — человек действия, самым лучшим лекарством для меня служит то, что в данной конкретной ситуации я могу что-то предпринять, изменить, обратить в свою пользу. Еще не расставшись, я думала уже о будущей встрече, а значит, нужно ехать в Сибирь, делать паспорт, а там видно будет. И все равно, когда я провожала Эдвардаса, мне казалось, что отрывают кусок моего тела. Я шла по грязному, свалявшемуся в бурую неприглядную массу снегу, вечному спутнику быстрого потепления, и страдала, подставляя лицо влажному ветру, который со всех сил пытался вдуть обратно в глаза мои слезинки. Респектабельного вида господин, по виду явный немец, тщетно пытался поймать такси, смешно топчась в красивых коричневых калошах, приезжие с веселой провинциальной непосредственностью показывали пальцем на мои модные ботинки, люди спешили по своим делам. Жизнь продолжалась, никто не замечал того, что я несчастна.

ГЛАВА 5

В поезде нас оказалось двое в одном купе: я и мужчина, едва за тридцать. У нас не было ни жареных кур, ни вареных яиц, ни копченой колбасы, всего того, что принято запасать с собой в дальнюю дорогу. Мы по очереди ходили в вагон-ресторан, пили коньяк, болтали, не слишком открываясь друг другу. Сосед был идеальным спутником: он легко отзывался на любой разговор и так же легко замолкал, едва я переставала проявлять инициативу, он брался за свою книгу или спал. Трое суток в пути — это вечность, но, в конце концов, это только трое суток. Мы расстались с легкой тенью сожаления, что на свете есть немало приятных людей, с которыми нам не суждено познакомиться, или даже познакомившись, расстаться, даже не став приятелями, чтобы никогда уже больше не увидеться.

Мой родной город как-то врос в землю, уменьшился в размерах и съежился от холода. Откуда-то доносился лай собак и запах печного дыма. Я никого не предупредила о своем приезде, поэтому взяла такси, согласившись без разговоров на сумму, назначенную водителем: она показалась мне ничтожной. Дорогу к дому я показывала автоматически, открыла дверь своим ключом, мама была еще на работе. Кот, которого я принесла домой десять лет назад маленьким комочком, поглядывал на меня злобно и недоверчиво, на кухне повсеместно теснились какие-то скляночки, баночки, крышечки, создавая обстановку убогости и дряхлости. Неужели при мне было так же? Я не могла представить себе свою маму, стройную, с волнистыми каштановыми волосами, старушкой с платочком на голове. Мне стало грустно. Я пошла в ближайший магазин, чтобы купить каких-нибудь благ цивилизации в продуктовом выражении.

Когда я вернулась, мама была уже дома, непонимающе оглядывая большую дорожную сумку, она так обрадовалась мне, как может радоваться только мама, она всплакнула, пыталась ежеминутно до меня дотронуться, ругала за ужасную худобу. Разница во времени и внезапное ощущение покоя свалили меня с ног, а в голове все еще стучали колеса: "трясясь в прокуренном вагоне, он стал бездомным и смиренным..."

Суровый климат и долгие зимы сделали необходимостью взаимовыручку и гостеприимство для жителей Сибири, теперь, спустя много-много лет прогресс позволил, казалось бы, расслабиться, но открытость и дружелюбие вошли сибирякам в гены. На следующий после приезда день я обзвонила своих знакомых, и они начали буквально разрывать меня на части своим вниманием. За полгода отсутствия я стала уже практически чужой, на меня смотрели, как на диковинную штучку, меня разглядывали, расспрашивали, угощали пельменями и водкой. И друзья, и бывшие коллеги, и родственники. Им легко было любить меня теперь, они знали, что я приехала ненадолго, поэтому их добрые чувства не могли принести никаких неприятных последствий. Даже мой бывший муж, пребывающий в твердой уверенности, что я испортила ему жизнь ради штампа в паспорте. Хотя, зачем мне штамп в паспорте? Он думает, что для того, чтобы получить законное право шалавить в свое удовольствие, как будто без штампа этого делать нельзя. Так вот, даже мой бывший муж вместе со своими верными друзьями пригласил меня встретиться у кинотеатра. Они стояли как четыре мушкетера: однотипные дубленки, норковые шапки с ушами "домиком", сапоги "Саламандер". Почему здесь всегда своя мода? Как будто специально завозят какие-то нелепые турецкие изделия, скрывая от наивных жителей, что в моде на самом деле совершенно другие вещи.

-Ой, мышонок, ха-ха! Посмотрите на нее, тебе ходить не тяжело в этих ботинках?

-Не тяжело, не тяжелее, чем тебе носить на голове этот норковый дом.

Бывший муж радовался, щипал меня, тыкал в бок, он проявил весь своеобразный арсенал ухаживаний, он смешил меня некоторое время, но достаточно быстро и надоел. Как обычно. Не представляю себе, что я могла быть за ним замужем, для меня он всего лишь милый одноклассник, туповатый и безобидный, а самое главное, абсолютно лишенный сексуальности, по-моему, мужская глупость вообще не может быть сексуальна. Я сослалась на страшную занятость и ретировалась, напоследок улыбнувшись в ответ на их расстроенные гримасы.

Несмотря на то, что друзья во всю старались мне угодить, водили меня на выставки, на презентации, на открытие клуба, но, сквозь легкий дымок моей "туберкулезной палочки" я видела, что это какое-то стоячее болото, ничего не происходит, не меняется, а если и течет куда-то, то так медленно, что практически незаметно. Я столько увидела за полгода моей "другой" жизни, что уже не могла остановиться, вернуться к тихим маленьким радостям. Даже моя любимая подружка Леночка была все там же, где ее оставила и в том же положении. Неприятно, когда в жизни тебе встречается редкостный моральный урод, но Ленка дважды наткнулась на эту неприятность: в ее жизни было только два мужчины и оба уроды. В прошлой жизни и ее муж и ее любовник были кровососущими насекомыми, в этой жизни они по привычке сосали Ленкину кровь, создавая своим существованием замкнутый круг без входа и выхода. От мужа Ленка не могла уйти, потому что постоянно чувствовала себя виноватой перед ним за существование любовника, а любовника бросить не могла, потому что если не изменять ее мужу, то можно просто рехнуться. В шатком основании этой сложной пирамиды лежала глубокая Ленкина порядочность, не позволяющая сделать хоть какой-нибудь шажок в сою пользу. Сексуальный опыт у Леночки был довольно скудный, потому что муж считал глупостями всякие прелюдии и любовные игры.

-Ты бы хоть поцеловал меня, прежде чем лезть, — слабо упрекала мужа Лена.

-Что мы дети, чтобы целоваться? Если хочешь, целуй меня.

Любовник все это ловко повернул в свою сторону, рассказывая идиотские басни о том, что такую раскованность в постели, как поцелуи ниже пояса, все мужчины, кроме него, необычайно гибкого и лояльного, расценят, как развратность, достойную презрения. ( Ха!)

-Вот так, Юльвира, муженек мой в Германии на заработках, что он там заработает — непонятно, но хоть какое-то время его не видеть, — Ленка курила ужасные сигареты "Петр 1", ходя между лотками с хлебом с пленкой для того, чтобы упаковать все на ночь.

-Как ты куришь эту гадость? Что, не можешь нормальные купить?

-Мне все равно, что курить, лишь бы дым шел.

Леночка была в своем репертуаре.

-Меня с работы увольняют, так что теперь не до хорошего.

-Да брось, тебя-то за что? Ты же пашешь как конь!

-За левый товар. Ты же знаешь, что наши дыры ничем не заткнуть, кое-как недостачи перекрываем.

-Я знаю. Вот гады! Что же ты делать будешь?

-Не знаю, голова кругом идет. Мне директриса сказала, что пока ты работала со мной, держала меня в руках, следила за порядком в отделе, а теперь я заворовалась.

-Да, я следила! Спала на мешках с сахаром в подсобке после вечеринок. Ленка, ну ты тоже! Будь овцой и волк найдется!

-Бабушка меня к себе в Саратов зовет, там хоть свой угол будет, не знаю, что и делать.

-Никакого Саратова! — из ниоткуда появился любовник, — привет, Юлька, что, брат с Севера приехал, сигареткой угостишь?

У Валерки в запасе было шуток мало, я все их знала наизусть еще с тех пор, как здесь работала.

— У меня дамские, — я протянула ему пачку.

-Ха! Я такие по три штуки за раз могу курить, — он собирался продемонстрировать нам свои курительные способности, но его опередила Ленка:

-Валер, перестань, хватит дорогие сигареты переводить, возьми мою.

-А что вы тут про какой-то Саратов говорили? Бросьте это, Леночка, а то я там жути нагоню.

-Какой жути, тут без жути не знаю за какое место хвататься.

На самом деле Ленке, конечно, было приятно, что Валерка не хочет ее отпускать. Это была какая-то извращенная иллюзия мужского плеча, того, что кто-то принимает сложные решения за тебя. Она никогда не испытывала на себе никакой заботы и принимала за любовь то, что происходило между ней и Валеркой.

-Ну что, курицы, собирайтесь, я вас развезу по домам.

Я пошла на кухню, чтобы отнести чайник: так забавно было гостьей прийти на место своей бывшей работы, а когда вернулась, Валерки уже не было.

-Представляешь, — Ленка курила очередную сигарету, — он приревновал меня к тебе.

-Как приревновал? И что он сказал? — ко мне еще никогда не ревновали женщин, и меня это заинтересовало.

-Сказал: я ревную тебя к Юле. После того, как я отказалась ехать домой, потому что соскучилась по подруге.

-А ты что?

-А что я? Сказала, что если бы тебя звали Васей или Петей, то он мог бы отыскать причину для ревности. Он психанул и ушел.

-Ленка, ну как ты терпишь этого придурка? Лучше уж в Саратов ехать, от него подальше. Если бы он тебя любил, давно бы женился. Сколько лет вы уже встречаетесь?

-Восемь. Он и не хочет, чтобы я ушла от мужа, говорит, что когда я с ним, то он за меня спокоен, он же знает, что я люблю его, а не мужа.

-А ты что?

-Не знаю что. Не знаю и все. Живу одним днем.

Засыпая, я думала о Ленке, о ее жизни. Мне ее было так жаль, что хотелось плакать. А чем я могла ей помочь? Человек всегда должен сам сделать хоть какое-то движение, чтобы помочь себе, а иначе все бесполезно. Я думала о Ленке и не представляла, что моя собственная жизнь уже затянулась таким же тугим узлом: чужие проблемы и понятнее и проще.

ГЛАВА 6

Эдвардас звонил мне даже чаще, чем в Москву: с увеличением количества километров, нас разделяющих, его паника от разлуки усиливалась, я уже не была такой доступной. Из-за большой разницы во времени чаще всего он не заставал меня дома, все это меня очень забавляло, я представляла всю ситуацию таким образом, что это он добивается меня, страдает, делает первый шаг, что после приезда в Москву он тоже кое-что, наконец, понял.

Вадик звонил тоже. Он звал меня поскорее вернуться, удивлялся, почему это я так надолго зависла, торопил. Он торопил, но его голос был знакомо протяжен и лишен эмоций. Без всяких вопросов я знала, что там продолжается все то же.

* * *

Верблюд влачит свои два горба,

Шагая через пески.

Я — только женщина, я слаба,

Плечи мои узки.

Как я решусь бороться с судьбой,

Что она принесет?

Мне просто хочется быть с тобой.

Только с тобой. И все.

Документы я по привычке отдала делать через знакомых, которые обещали, что все будет готово через неделю. Но одна неделя сменяла другую, а паспорта все не было. Когда по истечении уже целого месяца я опять встретилась с этим знакомым, работником шестого отдела, он опять развел руками.

-Я не знаю, деточка, что ты там могла натворить, но загранпаспорт твой уже давно должен быть готов, а его все нет. Сама не догадываешься, в чем дело? — он посмотрел на меня строгим чекистским взглядом, под которым я съежилась и покраснела: было ясно, что я — чуждый элемент, не достойный чести представить свою Родину за ее рубежом. Я так и не поняла, что происходит, но на всякий случай заволновалась.

-Это из-за меня, — мрачно сообщил Эдвардас, позвонивший мне в тот же день, только несколько позже.

-При чем здесь ты? Откуда они вообще могут знать про тебя?

-Они все знают, — Эдвардас все еще не мог выйти из образа революционера, участника запрещенной организации "Саюдис"

-Да ладно, — промямлила я неуверенно, чувствуя себя какой-то элементарной частицей в чашке Петри, за которой все время наблюдают зоркие "они".

-Плюнь на паспорт и приезжай на недельку в Калининград, я тебя там встречу, — к тому, что Эдвардас соскучился, добавилось легкое чувство вины за мои неприятности.

-А почему в Калининград? — не поняла я.

-Я могу туда приехать без визы.

Так и не поняв ничего про странный город Калининград, я представляла себе занимательную историю, как меня вызывают в некую всемогущую организацию, где пытаются завербовать, как шпионку. Мое сердце разрывается: я вынуждена обманывать любимого человека, но как иначе сохранить свою жизнь. Заканчивается все тем, что я не выдерживаю страшного давления, во всем признаюсь Эдвардасу и он женится на мне, предоставляя, таким образом, политическое убежище. Истории в моем воображении всегда заканчиваются хорошо.

Я взяла билет на самолет и посчитала, что, оказывается, пробыла дома полтора месяца. Мама опять начала вздыхать и сморкаться по всякому поводу, моя Леночка тоже расстроилась, когда узнала, что билет уже в кармане. Меня утешало только то, что я точно знала: когда-нибудь, когда у меня будет много денег, я стану помогать всем своим близким, потому что только ради этого и стоит разбогатеть.

-Я решила все-таки ехать в Саратов, — шепнула мне Ленка на прощанье.

-Ну и молодец, хоть какое-то движение жизни.

-Ты больше никогда не вернешься, — мама опять постарела, и мне стало больно оттого, что я причиняю ей страдания. Как я должна поступить? Остаться расстраивать ее своей неудавшейся жизнью или уехать и опять же расстраивать своим отсутствием?

Перелет был с пересадкой в Москве, мужчина с соседнего кресла, как оказалось, тоже летит в Калининград, он помог мне донести сумку. Мне практически всегда помогают донести тяжелые вещи, потому что я маленькая и худая, когда я тащу что-то тяжелое, я наклоняюсь набок, еле передвигаю ноги и вызываю всеобщее сочувствие. Большие женщины созданы для работы, маленькие — для любви.

Мы приземлились на какую-то лужайку, невдалеке паслись коровы, было уже очень тепло, так, как в Сибири бывает только в мае. Я покрутила головой, пытаясь увидеть автобус, который подвезет меня к зданию аэровокзала, но никакого автобуса поблизости не было, а люди потащились пешком. Добрый попутчик снова взял мою сумку:

-Здесь недалеко, — сообщил он мне и пошел вперед.

Я издалека увидела Эдвардаса, который пошел мне навстречу и неожиданно протянул руку попутчику:

-Лабас!

Тот уже с большим интересом оглядел всю мою тинейджерскую фигуру и передал сумку Эдвардасу.

-Знакомый, — объяснил Эдвардас, — живет в Омске, женился там. А сам литовец.

Мы поехали в город Светлогорск, который меня буквально очаровал: извилистая дорога, а с обеих сторон от нее старые большие деревья, ветки которых весной стали еще более толстыми и сказочными, небольшие кирпичные домики, каменные фундаменты, аисты в гнездах, все это казалось мне неправдоподобно прекрасным, таким, что не может наскучить, я поняла, что хочу здесь жить. Я не предполагала, что Калининградская область повернулась, как избушка на курьих ножках ко мне своей европейской приукрашенной стороной, скрывая до поры до времени другие, более уродливые стороны.

Начало апреля выдалось таким теплым, что в песчаных дюнах можно было отыскать укромный безветренный уголок, улечься там, на прогретый солнцем белый песочек и подставить свое зимнее пупырчатое тело первому загару.

Весной в курортных городках влажно и пустынно. С нами по соседству жили только трое немцев: парочка средних лет и молодой человек туристического вида, все они были слишком молоды, чтобы сюда их привела ностальгия, может, они искали сокровища, зарытые их родителями, успевая до появления толпы народа летом. На следующий день после приезда мы уже начали раскланиваться в городе, если можно считать городом одну улицу, вдоль которой были расположены все местные рестораны, половина из них была все еще закрыта: не сезон. Эта улица сбегала к морю, оставляя позади остальную, "нетуристическую" часть городка, где лаяли из-за заборов тощие собаки и на веревках колыхались вечные как мир пеленки. Лучше, конечно, было спускаться по той, главной улице к морю. Если для кого-то море — это только часть пляжа, он никогда не сможет понять его по-настоящему, раствориться в его успокаивающем шуме, угадать за веселым ласковым прибоем, который, как молодой щенок лижет прибрежные камни, скрытую силу. Чтобы полюбить море по-настоящему, надо полюбить в нем стихию.

Прямо на набережной стояло несколько ресторанчиков, где можно было вечером понаблюдать закат на свежем воздухе с кружкой горячего вина, проводить еще один день, дождаться, пока ярко-красное солнце утонет в который раз и уже со спокойной душой пойти ужинать куда-нибудь в тепло.

Эта земля показалась мне раем. Я боялась покинуть ее, думала, что здесь всегда так: покой, белый песок дюн, глинтвейн и чайки. Когда Эдвардас засыпал, я целовала его спину, закрывая глаза, чтобы удержать бесконечные слезы, но все бесполезно, слезы текли через ресницы, а день моего отъезда опять приближался.

Утром все вещи были уложены и я еще раз оглядела очередное пристанище нашего романа, каждое из которых я начинала немного любить из-за приятных минут, которые оно мне подарило и немного ненавидеть из-за того, что все это временно.

-Почему ты раньше не позвал меня сюда?

-Когда раньше? — Эдвардас укладывал вещи, распаковывать которые придется уже другой женщине.

-Ты четыре месяца не мог приехать, но я-то могла приехать в любой момент!

-Не знаю, — он и вправду растерялся, — как-то все навалилось, хотел сам приехать к тебе.

Мы уложили в машину вещи, но мотор не захотел заводиться, выяснилось, что сел аккумулятор. Я сидела и молилась, чтобы машина так и не завелась, мы бы опоздали на поезд и остались хотя бы еще на один день. Один день, конечно, ничего не изменит, Эдвардас злился, что не может найти, где в этой "бээмвэшке" вообще аккумулятор, потому что в незапамятные времена славной совдэпии он своего "жигуленка" сам разбирал и собирал. Почему мужчины никогда не радуются, что машина сломалась и можно не уезжать? Потому, что если они не хотят уезжать, то просто остаются и все, не ищут знамений свыше, не уговаривают судьбу. Они хозяева положения.

На вокзал мы приехали вовремя, я еще раз похоронила частичку своей души, познакомилась с опять же единственным соседом по купе и согласилась на коньяк. А почему бы и нет, собственно?

Лучший способ избежать бессмысленных слез — прикинуться деловой занятой женщиной. Мой сосед оказался калининградцем, у него я узнала, сколько стоит снять квартиру, даже получила газету бесплатных объявлений и номер его телефона, если понадобится помощь. Я должна была приближаться к своей цели. Мне нужно было попасть в этот город.

-А ты похожа не на русскую, а на полячку. И еще на лису, — калининградца слегка развезло от коньяка.

-Да, я знаю, — абсолютно трезво ответила я.

ГЛАВА 7

Вадик опять бежал мне навстречу по перрону, наушники от плеера болтались на лацкане куртки.

-Привет, моя дорогая, опять с кирпичами? А я тебя уже второй раз встречаю, ты мне сказала, что приезжаешь в десять, ну я и приехал вчера в десять вечера, пришлось, как идиоту, переться в "справочное"...

Вадик тараторил без умолку, прикурил сразу две сигареты: для себя и для меня. Я никогда не умела курить на ходу, но покорно брала сигарету и неслась за Вадиком, который тянул меня под руку, а сигарета оставалась еще позади меня и преспокойно тлела.

-У нас теперь и собачка живет и кошечка, эту собачку зовут Рола, она такса, ее Вовке подарили, а он к нам ее припер...

Боже мой! Еще и собачка!

-Тебе со студии звонили два раза, я сказал, что ты скоро появишься, потому что...

Я кивала головой, старалась никого не подпалить на бегу своей сигаретой. Звонки со студии меня не интересовали. Мне надо было быть с Эдвардасом.

В лифте Вадик достал пакетик и пластиковую трубочку:

-Давай, а то дома Ленка и Юрик. Да! Юрик бросил наркотики и поругался с Саней, он в жуткой депрессии, поэтому про героин при нем ни слова. Представляешь, когда он болел, в постели два раза обосрался.

Маленькие таксы не так похожи на крыс, как взрослые, в детстве они вполне приличные щенки, а примерно к году окрысиваются, наверно от тяжелой собачьей жизни. Мелкое коричневое существо облаяло мня на всякий случай и только потом принялось обнюхивать. Юрик был не один, с ним рядом сидела приличная девушка из тех, кого бабушки провожают до школы и не позволяют зажигать самостоятельно газ до старших классов.

-Познакомься, Юль, это Катюша, — Юрик поднялся мне навстречу и поцеловал в щеку, — она меня прямо с того света вытащила, ухаживала за мной, как родная мама.

Катюша сидела с лицом спасительницы, которая выходила прекрасного принца, после чего он непременно на ней должен жениться. Что у них может быть общего? Юрик долго распространялся о своих страданиях, больше даже моральных, чем физических, он не успокоился даже после того, как Вадик ушел на работу и вещал уже мне одной: Ленка скрылась еще до моего появления, а Катюша уехала в институт. Юрик попивал зеленый чай и говорил, говорил.

-Юль, когда все это кончится? — неожиданно просто и грустно спросил он.

Я так растерялась прямого вопроса, что предложила ему погадать по книге перемен. Он согласился, и, спустя несколько минут, уже бросал на пол монетки, а я ползала, отмечая их положение на листке бумаги.

"Ночь темнее всего перед рассветом!" — вот что получилось. Все-таки книга перемен — великая вещь. Ночь темнее всего перед рассветом. Мы оба повторили эту фразу по нескольку раз, как заклинание, каждый при этом думал о своем и ждал своего рассвета.

Ленкина татуировка вывалилась сплошной коростой, потому что она упорно мазала ее спиртом, игнорируя советы Тимофея.

-Как вы живете с этой Ленкой? — неожиданно спросил Тимофей, когда я пришла к нему домой "добивать" свое солнышко.

Я вопросительно на него посмотрела, потому что это был единственный мужчина, который остался равнодушен к Ленкиным чарам, тем более, "натурал".

-Она на мою сестру похожа, такая же стерва. А тебе тут и "добивать" нечего, все хорошо.

-Так что же, я зря тащилась к тебе? — я сидела на кресле, не то гинекологическом, не то стоматологическом, но точно, что медицинском, и глазела по сторонам. Если чемоданчик Тимофея навевал ужас, то его комната — это один большой чемоданчик. Везде какие-то блестящие инструменты и даже череп на подоконнике.

-Клиент сразу должен понять, что все очень серьезно и слегка испугаться. Так я чувствую свою власть не только над его телом, но и над душой,— проследил Тимофей за моим взглядом.

-Давай проколем пупок, чтобы я не зря шла, — предложила я.

-Давай, обрадовался Тимофей и достал разные варианты того, что в данный момент мог мне предложить в качестве украшения.

Я выбрала золотое колечко: я принципиально отвергала медицинскую сталь, потому что она более холодная, более твердая, более тяжелая, она никогда не сможет стать частью моего тела.

С кухни появилась маленькая лысая хохлатая собачка, домашний любимец Тимофея.

-А собаке ничего не хотел сделать? — спросила я, уже вставая.

-Хотел, много чего хотел, но пока ничего не сделал: усыплять ее не хочется, а так она будет вертеться. Но точно знаю, что когда мой Хэнк умрет, я выделаю его шкурку и оставлю череп, чтобы была память, — Тимофей сказал все это добрым, полным любви к собаке, голосом, но я сразу представила его, препарирующим труп и содрогнулась. Иногда род занятий накладывает слишком уж большой отпечаток на личность человека. Я поспешила выйти на улицу, где меня тут же засосала толпа и понесла в свое логово, в метро.

Дома наша собачка Рола отгрызла от Ленкиных домашних туфель лебяжьи пушки и получила по заслугам.

— Я отдам эту собаку другим людям, мне она не нужна. У меня уже есть кошка, — сообщила нам Ленка и ушла в обнимку со своими облысевшими туфлями.

Всем нам, и мне, и Вадику, и Василию, было жаль собачку, которая, сразу прочуяв наше настроение, пришла к нам с несчастным и покаянным видом.

-Я попрошу Эдвардаса снять мне квартиру на лето на море и возьму ее с собой, — я сказала это неожиданно даже для самой себя.

-Правильно! — обрадовался Вадик, — а мы будем к тебе ездить как можно чаще, а к осени надо будет разъехаться с Ленкой. Так жить невозможно.

-Разъехаться! — Ленка услышала наш разговор и прибежала из другой комнаты, — конечно, чтобы вы могли открыто нюхать, а то я вам мешаю!

-А что нам еще делать! Вы с Вовкой занимаете большую комнату с телевизором, у вас там семейство, мы стараемся вас не тревожить, а сами ютимся втроем в этой маленькой комнатке, куда еле-еле надувной матрас поместился! — У Вадика давно уже наболело.

-А ты, Юля, сейчас нюхаешь с Вадиком, потому что прекрасно знаешь, что уедешь к своему Эдвардасу, а он здесь останется со своей зависимостью!

Ленка так четко это сказала, что мне даже показалось, что это правда и стало как-то не по себе.

-А ты везде свои трусы разбрасываешь и кошачий туалет не моешь, — вмешался молчаливый Василий.

-Перестаньте, — уже совсем другим, мирным голосом сказал Вадик, — если уже пошла бытовуха, то нам и вправду стоит разъехаться. Ты, Ленуська, будешь жить со своим любимым мужчиной и к нам в гости приезжать. Ничего страшного тут нет, ведь мы же любим тебя, просто так будет лучше для всех.

Под конец все стали говорить друг другу добрые слова, простили друг друга и разнюхали по маленькой дорожке. Вместе с Ленкой.

* * *

Небо — сине-черный бархат,

Город им укрыт, как пледом,

Кошки ошалели в марте,

Тянет сыростью и бредом.

Мальчик мучает гитару,

Ало светится окурок,

Бродит идиотов пара,

Отупевших от обкурок.

Дело кончится мигренью,

Это точно и бесспорно,

Небо стало, к сожаленью,

Просто очень-очень черным.

Мы стали ходить загорать на какой-то аэродром недалеко от нашего дома. Вся территория была огорожена металлическим забором, но наши тощие тела легко просачивались между прутьями. Впервые я загорала в одних плавках. Глупо жить вместе и стесняться. Однажды Анька увидела, как я принесла Вадику, валяющемуся в ванной, сигарету.

-Я смотрю, вы тут совсем друг друга не стесняетесь! — удивилась она.

Да, мы не стеснялись. Может потому, что Вадик и Василий были не совсем мужчинами, может потому, что половые различия были слегка не в моде, да и героин отшибал сексуальность на корню.

В один прекрасный день Ленка уехала с Вовкой, Вадик был на работе, а мы с Василием взяли собаку и отправились загорать. Невдалеке остановилась машина, наверно тренируется какой-то новичок, здесь это случалось. Но нет, машина встала и стояла часа полтора, мы даже успели рассмотреть, что это Жигули.

-Как ты думаешь, чего они тут встали?

-Трахаются там, — предположила я.

Нам надоело валяться и мы засобирались домой, я запихивала вату обратно в плюшевую игрушку, которую терзала Рола: она ее разрывала и вытаскивала вату, а мы запихивали вату обратно и зашивали.

-Менты, — в голосе Василия звучали страх и обреченность иногороднего, неоднократно оштрафованного и запуганного.

-Почему вы тут развращаете солдат? — спросил усатый прапорщик, отделившийся от Жигулей.

— Каких солдат? — не поняла я.

-Вон тех, — прапорщик указал на линию горизонта, где еле заметно клубилась пыль.

-И как мы их развращаем? — я закончила запихивать вату и принялась сворачивать покрывало.

-Вы лежите тут в одних трусах. Езжайте в Серебряный Бор, там нудистский пляж, там и загорайте, в чем хотите.

-Оттуда же ничего не видно, — заступился за меня Василий.

-А в бинокль видно, — ответил прапорщик, — покажите ваши паспорта.

Васька занервничал, я нет. Я спокойно полезла в пакет, все смотрели на меня, ожидая, что я достану паспорт, но я достала расческу.

-Вы что думаете, что я с собакой выхожу гулять и паспорт с собой несу? А вам, кстати, спасибо за комплимент, не думала, что моей грудью можно кого-то развратить, тем более на таком расстоянии. Пойдем, Вася.

Мы пошли прочь, Васька не верил своей удаче.

-Интересно, а что они делали так долго в машине, следили за нами? — весело спросил он меня.

-Ждали когда же мы сексом займемся. Идиоты. А с ними нужно вести себя увереннее.

ГЛАВА 8

По телефону я говорила Эдвардасу, что мне надоела Москва, что хочется сменить обстановку. Он меня успокаивал, говорил, что у меня талант, уговаривал, убеждал. Он делал все, что, по его мнению, должно было принести мне пользу. Пользы я не хотела, я хотела его. Однажды мне ничего уже больше не оставалось, как пойти ва-банк, подпортить свою репутацию ради собственного счастья. Я набралась смелости и позвонила Эдвардасу сама. Длинный телефонный номер ответил, наконец, его голосом, у меня руки вспотели, и язык начал выдавать какие-то кренделя во рту вместо привычных звуков.

-Понимаешь, Эдвардас, — я начала бормотать что-то насчет ужасного города, насчет того, что должна уехать как можно скорее, насчет наркотиков и нетелефонного разговора, — в общем, я решила уехать во Владивосток.

-Почему во Владивосток? — Эдвардас явно обалдел от таких моих полетов фантазии.

-У меня там родственники, а я люблю море, ты же знаешь, в Омск я вернуться не могу, поэтому решила туда.

-Подожди, надо сначала обдумать, — Эдвардас всегда сначала думал, а только потом говорил, а тем более делал, поэтому то, что возможен и другой порядок, вызвало у него долгое замешательство, — Владивосток — это же так далеко!

"Да уж!" — ехидно подумала я про себя, — "это не Москва и даже не Омск".

-А, может быть, тебе имеет смысл приехать и пожить в Калининграде?

Я помолчала, чтобы подавить радость в голосе. Ура! Теперь он и не вспомнит про то, что я сама напросилась, теперь он вспомнит только то, что предложил мне это сам.

-Хорошо, — ровным голосом ответила я, — Там море тоже есть. Ты мой спаситель.

-Каждый должен спасать себя сам в первую очередь, — ответил Эдвардас, он, кажется, начал понимать, в какую авантюру ввязался, но отступать уже было некуда.

-Ты можешь найти квартиру? — ласковым голосом спросила я о самом главном.

-Да, я постараюсь как можно быстрее.

-Я люблю тебя!

-И я люблю тебя.

Еще какое-то время я просидела с телефонной трубкой в руках, где короткие гудки сменились фоном, потом села писать список неотложных дел и покупок, которые было необходимо сделать до отъезда. Самое страшное — это когда тебя не устраивает существующее положение вещей и ничего не меняется, а когда что-то сдвинулось, закрутилось, завертелось, если я сама могу участвовать в этом движении, значит не все еще потеряно, значит, есть надежда.

В эти последние дни мне стало легче жить даже здесь: я знала, что скоро уеду, что все у меня изменится. Мы в очередной раз "болели", потели и вертелись по ночам, а днем вывешивали свои влажные от пота одеяла на межкомнатные двери, чтобы их просушить. За этим занятием нас и застала красавица Мила.

-Зачем одеяла развесили, — спросила она, расцеловавшись со всеми.

-Это мы болеем, потеем. Кофейку хочешь? — предложил Вадик.

-Весело вы что-то болеете, я вас лучше полечу, — мила достала два пакетика, с первым и вторым, иначе говоря, к нам в гости прибыли дядя Кока и дядя Гера, сняла большое зеркала в ванной и начала свои магические превращения.

-Мне уже надо нос оперировать, — сообщила Мила, передавая трубочку по кругу.

-Нюхали, нюхали, улетели с мухами, — подсказал Василий, как всегда невпопад рассмеявшись.

-А ты знаешь, Юрик-то бросил гадость, сегодня звал нас в какой-то клубешник, будет там играть, обещал со своей новой девушкой познакомить, — Вадик передал трубочку мне.

-Как с новой девушкой! А как же Катюша? Ведь она за ним говно убирала!

-Ну и что. А он посмотрел на нее трезвыми глазами и разочаровался. И никто ее не заставлял ничего за ним убирать.

-Конечно, не заставлял! Но если ты кому-то позволяешь убирать за тобой говно, значит это близкий тебе человек, нельзя его потом вот так просто бросить, а иначе обсирайся сам! — я от возмущения даже растерялась.

-Юль, перестань, что ты все "говно", да "говно". Это их дела.

-Не знаю, по-моему, это подлость. Хотя эта Катюша мне и не понравилась, но справедливости ради надо сказать, что Юрик — сволочь порядочная.

-И говно, — добавила Мила.

-Только убрать его некому, — добавил Вася.

Вместо нас заговорил кто-то другой. Может быть вели свой давний спор дядя Гера с дядей Кокой.

Когда Мила уже собиралась уходить, Вадик сообщил ей:

-А Юлька-то скоро уезжает!

-Куда? — удивилась она.

-К любимому, бросает нас.

-Тогда у меня есть подарок, — Мила полезла в сумку и достала оттуда трусики, кружевное невесомое чудо, прекрасные до невозможности, — на, носи на здоровье, тебе пригодятся.

Я посмотрела на ценник: пятьдесят долларов. Милка в своем репертуаре. Интересно все же устроена жизнь, почему мы, все такие хорошие люди занимаемся такой дрянью? Нет! Бежать отсюда и срочно, от этих пластиковых трубочек, от зеленого чая, от вечного детского "Орбита", на котором помешались все вокруг, не могу больше видеть его ядовито-розовой упаковки, чувствовать его приторную сладость.

Перед самым моим отъездом мы не спали подряд три ночи: сначала мучала бессонница, потом кто-то принес "Экстези", потом откуда-то появился кокаин. Василий в порыве наложил мне на голову три пачки хны, отчего от меня начали отваливаться подозрительные куски зеленой штукатурки, шея не выдерживала такой тяжести и изгибалась то в одну, то в другую сторону. Я улыбалась: завтра я уже буду далеко-далеко отсюда.

ЧАСТЬ 3

ГЛАВА 1

Эдвардас опоздал меня встретить, вернее сначала задерживался мой рейс и мы с Василием, который поехал меня провожать, два часа парились в аэропорту, рассматривая окружающих и насмехаясь над ними. Я сочиняла для Васи версию, почему он не пришел на работу и пыталась ему объяснить, что варианты вроде "проспал" или "заболел" уже давно ни у кого не вызывают доверия. Я ему предложила свою, абсолютно новую версию: он вчера вечером пошел на вечеринку в клуб и заночевал у друга, живущего рядом. Утром поехал домой, чтобы переодеться перед работой, но застал у себя выломанные двери: его пытались обворовать. Пришлось долго давать показания, смотреть, что пропало и все такое. Спасибо еще доблестным соседям, спугнувшим воров. Василий смеялся, но не хотел воспользоваться моей чудесной историей, он вообще не хотел работать, тем более в том жутком салоне красоты, где курить приходится на какой-то ужасной лестнице, а не посреди рабочего зала, как бы ему хотелось. Не каждый человек создан для работы. Например, Василий создан для дегустации анаши, для принятия ванн, для питья кофе. Когда-нибудь справедливость будет восстановлена, но удастся ли Василию дотерпеть до того светлого денечка?

Когда Эдвардас, наконец, приехал, я прохаживалась совсем одна, потому что уехали даже таксисты: до следующего рейса еще уйма времени. Я стала теперь совсем другой, на мне было надето длинное черное платье и узкая кофточка, при чем платье приходилось поддерживать при ходьбе, потому что, к длине-макси добавлялась еще и невероятная узость. На поводке рядом со мной бегала веселая собачка по имени Роланда Бастинда Барабас, или просто Рола.

-У тебя даже на попе видны кости, — Эдвардас важно подошел ко мне, он никогда не спешил и никогда не извинялся.

-Я сейчас взвесилась в аэропорту на этих больших весах, так вместе со своей сумкой, набитой косметикой, вытянула сорок три килограмма.

-Ужасно! Надо тебя срочно покормить.

-Ты же сам говорил, что не любишь животистых...

-Любовь моя, похоже, ты перестаралась. Животистых я не люблю, но спать с тобой сейчас просто аморально.

Мы поехали в ресторан, где я вспомнила, что дня два не ела точно: все как-то не было времени. Я прочитала меню и не смогла ничего представить в своей тарелке, кроме овощного салата.

-Овощной салат, — сообщила я подошедшему официанту.

-Это все? — официант улыбался. Теперь они научились улыбаться.

Мне стало неловко и только из приличия я заказала пятьдесят "Мартини", потому что после трех бессонных ночей и сегодняшнего кокаина, кофе заказывать было просто тупо.

Я не знаю как, но Эдвардас всегда умудряется снять самую убогую квартирку за сумасшедшие деньги. Из особого убожества в этой находилась дряхлая совдеповская мебель и зияющая дыра вместо стекла в кухонной двери. В холодильнике не было ничего. Я купила еду для собаки и сообщила, что не спала три ночи.

Утро пришло с бешеными перезвонами трамваев: их путь пролегал из депо прямо под нашими окнами, между двумя рядами серебристых пирамидальных тополей. Я больше не могла спать и не дала спать Эдвардасу.

-А говорила, что не спала три ночи, — недовольно пробурчал он.

-И что, теперь я должна проспать трое суток?

Город Калининград, как оказалось, не имел ничего общего с той сказкой, которую я увидела в апреле. Во-первых, это был обычный пыльный и серый провинциальный городишко, как плесневые грибы поднявшийся на развалинах некогда прекрасного Кенигсберга. Все, к чему прикасались руки местных жителей, становилось уродливым и безвкусным. Вывернутые булыжники мостовых, выложенные в виде бордюров разваливались, невзирая на серый скверный цемент, в крепостях красного кирпича обитали складские помещения, или, в лучшем случае, рестораны, маленькие романтичные озера были сплошь затянуты тиной и покрыты пластиковыми бутылками. Как будто обезумевший варвар взял в руки старинную гравюру и намалевал сверху буйные фантазии больного воображения. Во-вторых, до моря нужно было добираться около часа.

Мне сразу стало стыдно перед немцами, которые в большом количестве слонялись повсеместно, осаждаемые толпами бомжей и маленьких беспризорных попрошаек. Венцом победы невежественной безвкусицы над здравым смыслом был построенный на фундаменте Королевского Замка высоченный серый монстр. Старинный фундамент, из последних сил сохраняя чувство собственного достоинства, пытался сбросить с себя чужеродный организм, и монстр дал трещину, поэтому стоял теперь пустой и никому не нужный.

-Когда я учился в школе, мы приезжали сюда на экскурсию смотреть развалины Замка. Можно было восстановить, — вздохнул Эдвардас.

Мы плюнули на Калининград и уехали в Светлогорск, где было намного приятнее и имелись уже свои радостные воспоминания. Наутро Эдвардас уехал. Впервые за долгое время я осталась совсем одна и повалялась некоторое время в постели, вдыхая с упорством мазохистки запах только что оставившего меня человека. На подушке осталось несколько его волосков. Мне стало невыносимо грустно оттого, что впереди меня ожидало еще много-много таких дней. Я позвонила маме, позвонила в Москву, сделала себе "Мартини" и принялась искать хоть какие-то достоинства моего нового жилища. И они нашлись! Все верхние полки шкафов были забиты хозяйскими книгами, я сразу наткнулась на собрание сочинений Стругацких и вытянула наугад один том. Потом прогуляла собаку и порылась в хозяйских вещах в поисках чего-нибудь, что бы могла с радостью погрызть моя Рола. Нашлись полиэтиленовые крышки, Рола против них не возражала. К вечеру мне стало еще более тоскливо, по телевизору не было ничего интересного, но я не выключала его до самого утра, создавая искусственно иллюзию присутствия еще кого-то.

Утром позвонил Эдвардас и спросил, чем я собираюсь заниматься. Я должна была придумывать для себя и для него что-нибудь очень важное и полезное для себя, что-то, чем может быть заполнен мой день, чтобы он не чувствовал себя виноватым.

-Когда ты приедешь? — под конец спросила я и пожалела об этом, потому что обещала самой себе ничего подобного не спрашивать.

-Любовь моя, я же только уехал.

Я взяла собаку, полотенце и поехала на электричке в Светлогорск, хорошо, что еще одним плюсом новой квартиры было то, что до вокзала можно дойти пешком за пять минут.

Когда появляешься в чужом городе, можно быть более свободной, более независимой, потому что ни соседи, ни родственники, ни знакомые тебя не увидят и не осудят. Я начала понимать жителей этой странной области: вот так же и они приехали в место, где их никто не сможет упрекнуть в недостойном поведении: знакомых нет, мародеры свободны от мук совести, они и развернулись.

Пляж был полупустым: погода не особенно располагала, я разделась до трусов и вжалась в чуть теплый песок всеми своими ребрами. Рола принялась копать и таскать камни, облаивая редких прохожих, а на небе тем временем собрались нешуточные тучи и начал накрапывать мелкий дождь. Редкие разочарованные пляжники принялись собирать пожитки, недалеко от меня высокая тонкая девушка в довольно скромном купальнике никак не могла решить, уходить, или подождать еще немного.

-Надолго это? — спросила я у нее.

-Не знаю, — пожала она плечами, но довольно доброжелательно.

-Пойдемте пить кофе в "Хромую лошадь", — я назвала единственное известное мне приличное место, куда мы с Эдвардасом регулярно "хромали", чтобы подкрепиться.

-Лариса, — представилась девушка.

Так в мою жизнь вошла Лара. У нее была куча свободного времени, потому что ее родители думали, что она работает продавцом — консультантом в магазине, но оттуда ее уволили и теперь она честно изображала ежедневные походы на работу, болтаясь все освободившееся время в ведомственной квартире своего богатого любовника. Вот она маленькая розовая дверца в мир содержанок, розовая снаружи и тоскливо-зеленая внутри. Дверца в мир, полный французского парфюма, тонких чулок и безнадежности. Лично меня не тяготила финансовая зависимость от Эдвардаса: работать я не хотела и не видела смысла за какие-то копейки таскаться в неприятное место каждое утро, не так уж много времени мы проводили вместе с Эдвардасом, чтобы я тратила его еще на что-то. Но была еще одна тайная причина моего безделья, скорее всего даже подсознательная, дело в том, что Сатурн, моя планета-покровитель, иногда заставлял меня срываться с места, бросать все, что угодно, уходить отовсюду. Мне нужно было еще чем-то привязать саму себя, кроме любви, чтобы суметь дождаться своего счастья.

Ларкина основная проблема была в папе-деспоте, который мало того, что был кадровым военным, но еще и долгое время прожил в Ашхабаде, откуда вынес своеобразное отношение к женщине. Ларка металась между своим воспитанием и огромным миром соблазнов, она была слишком молода, чтобы сделать выбор и тянула, тянула время, лгала родителям, искала компромиссы.

-Сергей, ты не будешь возражать, если у меня на квартире искупается подруга, а то у нее нет горячей воды, — трогательно щебетала Лара в трубку своего мобильного телефона несколько часов спустя.

-Гр-гр-гр, — неясно шумела в ответ трубка.

-Сергей Владимирович дал добро, — объяснила Ларка и повела меня в пустую квартиру с холодной кожаной мебелью и никогда не работающим камином, здесь она и проводила все свое время, как Буратино напротив искусственного очага.

-Это Сергей выгнал меня сегодня на пляж, он удивляется, как можно сидеть целыми днями дома, — Лариса наливала чай.

Понятная история. Еще одна сочинительница важных дел для того, чтобы не злить понапрасну любовника, чтобы его не посещали муки совести за испорченную кому-то жизнь.

ГЛАВА 2

Уже несколько дней я чувствовала себя ужасно. Моих сил хватало только на то, чтобы бодро поговорить с Эдвардасом и начинать умирать прямо с утра. Теперь мне и самой все это кажется страшной сказкой, но тогда было не до смеха. Уже около недели мне удавалось избежать Ларкиного общества, общества единственного человека, которого я знала в этом городе. На ее настойчивые звонки я отвечала, что мне некогда и торопилась повесить трубку. У меня болело все: желудок и до еды и после, спина, причем так, что по ночам я не могла спать и долго сидела, свернувшись одиноким несчастным клубочком под струей горячей воды. Волосы лезли пучками, а на лице выступила подозрительная чесучая сыпь. Однажды, когда я приканчивала очередную бутылку "Альмагеля" мне позвонили в домофон.

-Это Лара, — услышала я знакомый голос и поморщилась: теперь от нее не отвертеться.

-Чего без звонка? — вместо "здрассте" недружелюбно пробурчала я .

-Чтобы не дать тебе повода отказать мне во встрече. Что с тобой?

Что со мной? Если бы я могла это объяснить. Я села и расплакалась.

-Понимаешь, — сквозь слезы говорила я, — я даже не знаю, к какому врачу обратиться, у меня все болит. Я умираю.

-Да. А к бабке не пробовала?

-К какой бабке? Я не знаю никаких бабок.

Ларка позвонила какой-то подруге, которая нам дала контактный телефон, просто вычитанный ею тут же в газете бесплатных объявлений. Мы записались назавтра.

Это была обыкновенная квартира на первом этаже, дверь в которую никогда не закрывалась на замок. Я зашла и сразу почувствовала сладкий запах ладана и воска. В коридоре сидели несколько женщин, они тихо переговаривались между собой, все здесь были явно не в первый раз. Из глубины квартиры вышла "бабка" лет тридцати. На ней было длинное платье современного покроя и многочисленные кулоны и браслеты на руках и шее. Колдунья окинула взглядом очередь и вздохнула. Женщины начали по очереди заходить в комнату и выходить оттуда, кто сразу, кто спустя какое-то время. Пришла моя очередь. Надо сказать, что окружающая обстановка производила впечатление: чего здесь только не было! И шкура непонятного животного на стене, и грабли, и скрипка с порванными струнами, и маски, маски, маски, фигурки из черного дерева и другие предметы, вообще не поддающиеся описанию. На столе горели свечи, это был единственный источник освещения, потому что окно завешано плотными шторами.

-Покурим? — весело предложила странная девушка и подождала, когда я достану сигареты.

-Ты в первый раз? Ну что, на судьбу? Чего ты хочешь?

-У меня все болит, — промямлила я и глубоко затянулась сигаретой, чтобы хоть как-то скрыть дрожь в пальцах.

-Ну ладно, посмотрим, — Девушка взяла куриное яйцо и принялась, что-то приговаривая, водить им по моей спине. Потом разбила яйцо в стакан.

Я таких яиц не видела никогда, но, что самое удивительное, испугалась и хозяйка странной квартиры.

-Ого! Тебе на смерть сделали. Понимаешь? Это не сглаз какой-нибудь, это сделано нарочно, чтобы ты умерла.

Я сидела и тупо рассматривала серо-черные переливы в стакане. Тухлые яйца фиолетовые и воняют, а это было землисто-асфальтового цвета и ничем не пахло. Желтка не было, все разболтано в неприятного вида гоголь-моголь.

-Желток — это человек, остальное — то, что вокруг него, — тем временем объясняла девушка, — вот видишь, тебя тут совсем нет.

-А не могло оно так случайно разболтаться? — еле слышно спросила я.

-Попробуй дома поболтать, может получится, только вряд ли. Вот теперь ты возьми этот сверток...

Дальше шла подробная инструкция, что делать.

-Завтра приходи. Тебе надо три раза ко мне приходить, чтобы все прошло. Кстати, меня Анжелика зовут.

Я вышла в полном отупении, как во сне сделала все, что мне сказала Анжелика и сразу, ну просто сразу почувствовала облегчение. Мне стало одновременно легко и страшно оттого, что есть на Земле человек, который так меня ненавидит, что захотел обречь на такие муки. Я медленно шла домой, благо, что после Москвы здесь все расстояния казались игрушечными. По дороге набрела на деревянную церковь, зашла туда и поставила свечку за здравие тому человеку, кто так со мной поступил. Ведь я должна была очень-очень сильно его обидеть, чтобы он решился на такое.

Я впервые спала спокойно. А на следующий день сказала Анжелике, что ходила в церковь.

-Молодец! — похвалила она, — теперь все это на него и перейдет!

-Я без всякой задней мысли! — пыталась я оправдаться.

-Вот это и важно, — серьезно объяснила Анжелика и принялась за свои манипуляции, — кстати, а ты не хочешь узнать, кто это сделал?

-А можно?

-Ну имени я тебе не скажу, но ты поймешь. Есть кто-нибудь на примете?

-А это может быть человек, который меня никогда не видел?

-Может, — Лика близко наклонилась ко мне и тихо сказала: — например, жена твоего любовника, — она не глядя вытащила одну карту из колоды.

-Эта карта называется "повешенный", одна из самых плохих. Ты угадала.

Анжелика занималась семейным бизнесом, вернее выбора, заниматься этим или нет, у нее не было. Ее бабушка долго и мучительно умирала, она никак не могла найти себе покоя и позвала старшую внучку, Анжеликину сестру, но та, испугавшись, спряталась под столом и сидела там, затаившись, чтобы ее не нашли. Анжелика, младшая, подошла к бабушке. Та посмотрела на маленькую девочку с сочувствием и обреченностью и, тяжело вздохнув, взяла ее за руку. Еще бабушка оставила для нее какие-то записи, в которые нельзя было заглядывать до тридцати лет. Но кто выдержит? В этих тетрадках был другой мир, совсем другой. Теперь можно было не прибегать к разным женским хитростям и уловкам, любой мужчина и так был у ее ног, стоило только захотеть. Лика быстро поумнела, она не тратила свои чары на бесполезных ровесников, ей всегда нравились мужчины, наделенные властью, старшие, главные, сильные. Ректор институт, куда она подала документы, вполне подходил на эту роль. Этот брак продлился ровно столько, чтобы Анжелика смогла получить диплом, перед каждой сессией просто выдавая зачетку мужу. Когда она уходила, он стоял с потерянным видом брошенной собаки и как будто даже ждал новых приказаний.

Вторая крупная удача — то, что ее старшая сестра, так нелепо струсившая в детстве, поехала вместе с мужем — врачом работать в Мозамбик, туда же скоро прибыла и ее младшая сестренка. Здесь широкое поле для новых знаний предстало для любознательной Анжелики в виде учения Вуду. Ей не нужно было заучивать и зубрить, она чувствовала такие вещи кожей, на каком-то языке жестов говорила с шаманами, добывала амулеты и талисманы.

— Лика, ты сумасшедшая! Оставь эти глупости, ты же компрометируешь нас, — тихо и испуганно шипела на нее сестра, — тебе надо замуж, оставь нас, наконец, в покое!

Замуж Анжелика и сама собиралась, только кандидат пока еще этого не знал. Он работал специальным корреспондентом нескольких центральных изданий в этом регионе и еще открыл ресторан русской кухни. Его жене, генеральской дочке, не подошел местный климат, она уехала к детям в Москву, в свою огромную чудесную квартиру с видом на Красную Площадь. Тут и появилась Анжелика.

-Лика, девочка моя, ты мне, конечно, нравишься, но не более того. Для меня главное — карьера, у меня в жизни все сложилось, дети, жена, я ничего не могу тебе обещать, — после занятия любовью кандидат в мужья стал более правдивым.

-Мне твои обещания и не к чему, — неожиданно равнодушно ответила она, — ты через неделю придешь делать мне предложение.

-Ха-ха-ха! А ты девочка с юмором!

-Ну ладно, дорогой, если уж ты такой упрямый, даю тебе десять дней, — с этими словами Лика собрала свои вещи и пошла одеваться.

Через неделю Юра был готов на все. Жене в Москву ушла длинная вежливая телеграмма, а Анжелика скоро забеременела и ужасно, просто до смерти захотела квашеной капусты и черного хлеба. Анжелика любила сильных мужчин, но не могла с ними ужиться, она просто не знала, что с ними делать, она делала их слабыми. А слабых мужчин она не любила.

Когда Юра продал свой ресторан и уехал вместе с беременной женой в город Калининград, выяснилось, что ничего делать он не умеет, как кормить семью не знает. Он изображал какую-то интеллектуальную деятельность, но дохода это не приносило. Однажды именно ему пришла в голову идея открыть магический салон. Анжелика сначала боялась и переживала из-за надписей на стене у ее квартиры "здесь живет ведьма", но потом почувствовала силу, власть, собственные деньги. Теперь уже соседи боялись ее, и надписей больше не было. Юра, не приносящий домой денег, был ей совершенно ни к чему. Из себя выводили его настойчивые попытки заставить жену после целого дня "работы с клиентами" читать Достоевского. Если бы он хот бы занимался хозяйством, а то эти бесконечные скандалы из-за немытой посуды! Анжелика обнаружила стойкую ненависть к любой домашней работе и однажды, устав вести кухонные бои, направила Юру обратно к жене. Раз в полгода она ему позванивала, проверяя действие своих чар, или, как она это называла, устраивала скандал в благородном семействе, а на все остальное время оставляла его в покое.

После того, как все три мои сеанса были пройдены, мне не захотелось расставаться с Ликой. Я потянулась к ней, а она ко мне, как две противоположности, необходимые друг другу и движущие друг друга вперед. Она дала мне понять, что какой бы ужасной не казалась действительность, всегда все можно изменить. Конечно, Анжелика прекрасно осознавала свою некую исключительность, то, что она находится особняком от "толпы", но она была добра к этой толпе по-своему, если ситуация была безвыходная, помогала даром, никогда никому не вредила и на самом деле, иногда милее человека невозможно было отыскать. Она стойко выносила бесконечную череду этих с жиру бесящихся женщин, гадала им, делала бесконечные талисманы и отливала воском. Я узнала всю "изнанку" ее работы, видела, как по пути в "контору" она покупает обычные яйца в гастрономе, во что они потом превращаются, узнала, что единственное, что она могла себе позволить — это прийти на работу с похмелья, что, конечно, влияло на качество предсказаний.

ГЛАВА 3

Когда приезжаешь из Москвы в провинцию, все мужчины начинают казаться сексуально озабоченными, может из-за того, что способов проведения досуга меньше, может из-за того, что создать семью надо быстрее. Ведь если в тридцать лет в столице ты еще очень молод и весело и беззаботно шатаешься с друзьями по ночным клубам, то в других городах это уже возраст, когда дети должны подрастать. Я сама всегда думала о том, что хочу иметь ребенка, но почему-то ни разу не была беременна. Когда я приходила к врачу и объясняла ему, что вообще-то я предохраняюсь, но беспокоюсь о том, что не беременею, врач смотрел на меня, как на умалишенную, говорил, что все в порядке и когда захочу иметь ребенка, просто надо прекратить предохраняться. Как мне было объяснить ему, что все мои подруги предохранялись, но так или иначе и все беременели, несмотря ни на что. Однажды, когда я еще работала в Омске в хлебном отделе, к нам зашел противный громогласный старик, который хвастался, что умеет читать судьбу по руке. Он практически насильно схватил меня за руку и сообщил, что я никогда не рожу. Ленка выгнала его, но я испугалась не на шутку, потому что сама уже не раз думала об этом. Теперь проблема ребенка опять встала передо мной, ведь я не имела морального права просить Эдвардаса оставить ради меня семью, если не могу ему родить. Я позвонила Ларке и мы вместе отправились к гинекологу, который оказался молодым красивым мужчиной.

-На что жалуетесь? — как обычно спросил меня доктор и начал заполнять карточку, записывая туда мои ответы на самые обычные вопросы: с какого возраста живу половой жизнью, чем предохраняюсь.

В конце концов он посмотрел на меня критическим взглядом и вынес решение:

-Милочка моя, вы слишком худая, чтобы иметь ребенка, у вас тело подростка. Я не знаю, каким образом вы довели себя до такого состояния, но курить надо бросать и кушать больше. Не нервничайте, и все будет хорошо. Патологии я не нашел.

-Я не ем мяса, как вы думаете, это не влияет?

-Вегетарианцы тоже детей рожают, но я вам скажу одно: из каши ребенка не слепишь, вот теперь сами и думайте.

Не знаю, чего он наговорил Ларке, но на улице она спросила меня, чем мы предохраняемся.

-Да когда как, а когда никак, — ответила я, — Эдвардас мне сказал, что если что-нибудь получится, мы никого не будем убивать.

-Здорово! — мечтательно протянула Ларка.

-А мне врач посоветовал есть мясо, вот Эдвардас обрадуется, он где-то вычитал, что те, кто не ест мяса, больше ворчат. Теперь у него будет возможность убедиться в том, что мое ворчание от питания не зависит, оно сидит глубоко в моей натуре.

Я решила заняться своим здоровьем, начала с приятного и записалась на массаж.

-Куда записалась? — поинтересовалась Лика.

-В Дом Быта. К Сергею.

-Точно к Сергею? Не к Косте? Мне Костю рекомендовали, я тоже хочу на массаж, вместе веселее.

Через пару сеансов Лика обрадовала меня радостной новостью:

-Сегодня наши массажисты придут к тебе в гости, устроим вечеринку!

-Ты что, их пригласила? — я даже не поверила своим ушам.

-Конечно! А что такого? Симпатичные парни, врачи, массажистами только подрабатывают, посидим, выпьем.

Я ничего не имела против двоих симпатичных парней, просто я так давно ни с кем не встречалась! Я не чувствовала себя свободной и не чувствовала себя замужней, мне было тоскливо одной и не было весело в компании. Я любила Эдвардаса и хотела быть с ним.

-А знаете, как мы вас называем за глаза? — массажист Костик наливал "Мартини".

-Ну-ка, ну-ка, завтра пожалуюсь вашей хозяйке, — Лика посмотрела на Костика пристально, и он не отвел глаза. Я поняла, что между ними что-то будет, это неизбежно.

-Мы вас называем "Юля без башни" и "Лика — колдунья".

-Здорово! В самую точку! — я засмеялась и смеялась, пока на глазах не выступили слезы.

Когда гости ушли, я осталась с кучей грязно посуды и в полном одиночестве, не считая, конечно, Ролы, которая всегда была рядом и изгрызла уже такое количество моих вещей, что этот список можно было издать отдельной книгой. Я закурила и взяла собаку на руки, в конце концов, если движешься к своей мечте "дом — семья — собака", то неважно, с чего начинать, главное — не останавливаться.

* * *

Трансформация печали

Из досады в обреченность,

Голос, нежный твой вначале,

Слов и жестов утонченность.

Трансформация свиданий

Ежедневных к крайне редким,

А потом звонок случайный

И не спится без таблетки.

На следующее утро меня разбудил телефонный звонок, в трубку плакала Ларка:

-Я беременна! Что мне делать? Сергей не хочет этого ребенка, я просто умираю!

-Приезжай ко мне, вызови такси и приезжай.

Я чувствовала какую-то нелепую ответственность перед Ларкой за то, что сказала ей "мы никого не будем убивать". Как будто подала ей надежду, что у них все сложится так же. Она приехала. Сразу бросалось в глаза, что она ждет ребенка, как будто после нашей последней встречи прошло не пара недель.

-Меня все время тошнит, а Сергей сказал, что я толстая.

-А ты что, планировала похудеть во время беременности? Все толстеют, потом похудеешь, он же не отказывается тебе помогать? Господи, Ларка, ну не бросит же он своего ребенка?

-Да, не бросит, — Ларка стала серьезной и взрослой, — не бросит, но он все объяснил мне, что я всегда буду одна, что он никогда не разведется со своей женой. Я хочу, чтобы все было по нормальному, понимаешь? Чтобы была настоящая семья. Если я его рожу, у меня никогда уже этого не будет.

-Подумай хорошо, не сделай ошибки! — я хотела сказать, что все-таки это живой ребенок, что нельзя его убивать просто потому, что взрослые люди не могут решить свои личные проблемы, но мне не хотелось быть человеком, который ничем не может помочь и при этом расклеивает плакаты "аборт — это узаконенное убийство". Как бы то ни было, решать все равно должна сама Ларка.

Мне так хотелось понравиться Эдвардасу во всем, что к каждому его приезду я готовила какие-то изысканные блюда, ездила за продуктами на рынок и старалась предугадать малейшее его желание. В этот раз мы уже готовились сесть за стол, когда раздался телефонный звонок.

-Юль, я умираю, мне не кому больше позвонить, я лежу в больнице, и мне так хочется копченую курицу! — я поняла, что это умирает Ларка.

Мы отложили ужин, убрали еду так, чтобы до нее не добралась вечно прожорливая Рола и поехали спасать голодающую. Я бы никогда не хотела быть вот такой зеленой и слабой, Ларка шла нам навстречу, одной рукой придерживаясь за стенку, а другой запахивая банный махровый халат. Может быть, она и права насчет того, что ребенок должен родиться в семье, но, по-моему, все-таки не надо убивать кого-то в угоду своему представлению о счастье и благополучии. Трудно быть сильной, когда никто не поддерживает тебя, хочется просто избавиться от всего как можно скорее. Эдвардас смутился и сказал, что подождет меня на улице.

-Хорошо, что вы пришли вместе, мужчинам нужно чаще посещать такие места, чтобы они знали, как это бывает, — Ларка взяла сверток с едой, посмотрела куда-то в сторону и добавила: — а Сергей сейчас с семьей.

Этой ночью мне не спалось, я как будто шла по лестнице из песка: с трудом карабкалась на ступеньку, но, забравшись на нее, понимала, что мои ноги проваливаются, и я остаюсь практически на том же месте. Каждый шаг давался огромным трудом, а результат все не видно. Любовь поймала меня в свои сети как бабочку, пока я могла трепыхаться, сама запутывала себя, а теперь уже и крылышком не пошевелить. Говорят, что если мужчина не ушел от жены в первый год, то не уйдет никогда, мы уже отметили нашу годовщину, а я все еще боюсь даже заговорить с ним о браке, ведь после того, как он ответит "нет", ему труднее будет сказать потом "да". Я подожду. Я подожду благоприятного момента. Может быть даже забеременею. Я устала ворочаться, пошла на кухню и долго курила там, отгоняя дурные мысли клубами дыма.

ГЛАВА 4

-Ты спишь, что ли? — Лика считала лишним здороваться по телефону. Она вообще была не очень хорошо воспитана по общепринятым понятиям, я думаю, что за вызывающе агрессивным поведением она просто скрывала свою истинную сущность ранимого и неуверенного в себе человека. Трудно поверить в себя, когда с помощью силы получаешь все, что хочешь и трудно позволить жизни идти своим чередом, потому что она может пойти не туда, куда хочется. Лика сама себя поместила в этот замкнутый круг и бродила по нему с упорством циркового ослика. Она не понравилась Эдвардасу: он многое мог простить, но только не отказ от приличий, появление без звонка, неделикатные замечания, неподобающая случаю одежда. Он, в принципе, тоже был в замкнутом круге своих предрассудков. Связывала их только я.

-Ну что, твой уехал?

-Уехал, — тусклым голосом ответила я.

-Ты мне нужна. Мы с Костькой квартиру сняли, сегодня новоселье. Сергей тоже будет.

-Я вчера, кажется, погорячилась с коньяком, мне надо прийти в себя.

-Я за тобой заеду, и придешь в себя в "Черном тюльпане", я тоже еще не обедала.

Осень заставляет людей делать странные вещи: собираться в кучки, сбиваться в парочки, снимать общие квартиры. Близкие холода побуждают к поискам общества, зимовать лучше вместе, а летом лучше быть свободным. В "Черном тюльпане" кормят дешево и сердито. Я взяла борщ.

-Мы сейчас с тобой поедем за продуктами, потом ты все приготовишь, а вечером соберется вся компания.

-А если бы Эдвардас не уехал сегодня утром, кто бы тебе все готовил?

-Ну он же уехал!

Да, он уехал, выбора нет.

Друзья Костика — довольно-таки приятная компания. Я флиртую с ними, смеюсь, позволяю за собой ухаживать. Нужно иногда чувствовать себя женщиной, это повышает самооценку. Костик — самый противный из всех. Он самодовольно расхаживает по квартире, которую оплачивает Лика, чувствует себя хозяином. Серега совсем другой, в тени Костика он чувствует себя увереннее, безопаснее, он скорее собака, большая и безобидная.

-Юля, а тебе сколько денег нужно? — Костик говорит громко, привлекая к теме всеобщее внимание.

-Для чего? — я стараюсь избегать разговоров с неприятными мне людьми.

-В месяц сколько тебе нужно? — мне кажется, что он просто выжидал момента и теперь ни за что не отстанет.

-Пятьсот долларов, если есть квартира и машина, — я просто так называю цифру, чтобы от него отвязаться.

-У Сереги будут такие деньги, — он смотрит на меня как прокурор.

-При чем здесь Серега? Кроме денег еще любовь нужна.

-Да какая любовь, что ты строишь из себя? Такие сигареты мы не курим, такое вино мы не пьем! Все бабы б... и ты такая же.

Все замолчали и слушают, о чем мы говорим. Я понимаю теперь, почему мне не нравится Костик: он завистливый. Зависть живет в нем, как червяк в яблоке и не высовывается до поры до времени, он думает, что если у кого-то больше денег, чем у него, то это несправедливо. Урод. Я жду, что скажет Лика, а она молчит. Сидит рядом с этим придурком и молчит. Я развернулась и пошла одеваться.

-Иди, иди, чтобы я тебя больше здесь не видел, — крикнул мне вслед Костик.

По дороге меня просто разрывало на части, я мотала сумкой взад и вперед, как будто хотела треснуть ей по тупой Костиковой башке. В итоге потеряла пудру "Герлейн", до сих пор жалко. Почти новая. Дома, не глядя на часы, набрала Ларку.

-У тебя бандиты знакомые есть?

-Зачем тебе? — испугалась сонная Ларка.

-Одного урода наказать хочу. Пусть ему руку сломают, посмотрим, как он сделает массаж со сломанной рукой. Или хотя бы палец.

-Это Серега или Костя?

-Костя, — ладно, до завтра, буду спать.

Я упала на кровать и засмеялась. Представила себе, как Костику ломают руку и он гипсом пытается сделать антицеллюлитный массаж, основной источник его доходов. А Лика тоже хороша, подруга называется, сидит и смотрит как пень, даже слова не сказала! Я встала и собрала все-все, что меня с ней связывало, и талисманы, и видеокассеты, и книжку, которую брала почитать, сложила в пакет. Завтра отдам.

Когда ты уже готова расстаться с кем-нибудь, неважно, кто это, подруга или любовник, любое сопротивление с его стороны не только бессмысленно, но и раздражает. Хочется, чтобы все поскорее закончилось, ведь тебе тоже нелегко даются эти жесткие слова, а он все затягивает время, заставляет повторять тебя снова и снова то, что никому не приятно. Ликин утренний голос был виноватым, но мне уже было все равно.

-Привет. Обижаешься?

-Нет, я не обижаюсь, просто мы больше не можем быть подругами. Я собрала все твои вещи.

-Ну ладно ты, перестань, ты же можешь бывать у нас, когда Костика нет дома.

-Что?! Когда его нет дома? Я совсем не собираюсь бывать у вас, потому что дело не в Костике, а в тебе. Ты — моя подруга, ты предала меня.

-Ну, Юль, ты же знаешь, что подруга всегда простит, а мужик нет, я подумала, что с тобой смогу поговорить потом.

-И чего тебе сейчас не нравится? Ты с Костиком, у тебя новая жизнь.

-Я же не виновата, что он тебя не любит! Просто Серега в тебя влюблен, он и вступился за друга.

-Только Серегу не надо сюда приплетать, Серега — хороший парень. А ты знаешь, что Эдвардас тебя не любит? Не знаешь, потому что это — моя проблема, это я должна скрывать от тебя его нелюбовь к тебе. Давай заканчивать этот бесполезный разговор.

-Прости, Юль.

-Я простила тебя, но это ничего не меняет.

Я положила трубку, и телефон зазвонил снова, не дав мне опомниться от неприятного разговора.

-У меня есть знакомые бандиты.

-Какие бандиты? — я включила телевизор пультом и села в кровати.

-Ну бандиты, чтобы отомстить за тебя, Помнишь, ты вчера просила. Это Лара.

По телевизору Дима Маликов пел грустную песню про день рождения мамы. А у моей мамы послезавтра день рождения. Мне вдруг стало так жалко свою маму, что все остальное показалось каким-то ненастоящим.

-Лер, я передумала, я никому не буду мстить.

-Не может быть! Не прощай ему этого! Давай его хотя бы обольют зеленкой!

-Не надо зеленкой, а то его жаба задушит за испорченные вещи. Я сейчас поеду за билетами. Хочу в Омск слетать, у мамы день рождения, так что если я завтра вылечу, то послезавтра утром буду дома. Спасибо тебе, Ларка, я тебя люблю.

Лететь в Омск нужно с пересадкой и разница между самолетами восемь часов. Я прилетела в Москву, сдала вещи в камеру хранения и поехала к Вадику. Они с Василием уже жили отдельно от Ленки. Вадик прекрасно выглядел, наклеил на клыки бриллианты и улыбался теперь в два раз чаще.

-Солнце мое, — Вадик взял меня за руку и заглянул в глаза, — обещай, что на обратном пути задержишься на пару недель.

-Обещаю, — я засмеялась.

-А помнишь, как мы вместе гадость нюхали?

-Да уж, такое не забывается.

-Ты знаешь, — Вадик редко бывал серьезным, но сейчас он на самом деле был серьезным, — ты знаешь, я рад, что пройти это мне пришлось именно с тобой.

-И я очень рада. С другими — ни за что, а с тобой — запросто. И хорошо, что все закончилось.

Самолет вылетает в двенадцать часов ночи, летит три часа, да плюс еще три часа разницы во времени, вот и получается, что эта ночь выпала из моей жизни, как будто ее и не было. Сибиряки начинают общаться еще в накопителе. После надменных москвичей и недружелюбных калининградцев они казались назойливыми, но добрыми, немного напоминающими чукчей. Мало того, что в самолете я встретила мальчика из параллельного класса, ну бывшего мальчика, разумеется, так еще одна дотошная женщина принялась расспрашивать меня о жизни с такой настойчивостью, будто собиралась написать мою биографию. Ничего у вас не выйдет, злокорыстная выспрашивательница, так и знайте, что я наврала вам с три короба! И про огромную квартиру, и про то, что счастлива замужем, вот так-то! Как только самолет приземлился, я, предусмотрительно имея только ручную кладь, поспешила скрыться на такси, чтобы отвязаться от назойливой попутчицы.

У двери маминой квартиры я стояла, когда еще не было семи. Позвонила и закрыла глазок букетом ее любимых хризантем, купленным в аэропорту.

-Кто там? — мамин голос спросонья был еще нежнее, чем обычно.

-Телеграмма, — рявкнула я.

-Какая телеграмма? — мама удивлялась, щелкая замками своей сейф-двери.

-Такая телеграмма, ты чего дверь открываешь, кому не попадя? — я шагнула в коридор и обняла маму.

Конечно, она онемела и расплакалась от счастья. Так грустно, что счастье человека, когда-то самого главного в моей жизни, теперь зависит от моего приезда, от телефонных звонков. Свинья я, что уехала. Свинья. Оставила ее, а сама занимаюсь бог знает чем, не нужна там абсолютно никому а здесь нужна и не возвращаюсь. Абсурд какой-то.

-Мам, — я пила жуткий растворимый кофе, который мама покупала из экономии, и курила, — а помнишь стишок, который я написала, когда мне было двадцать лет?

Я теперь курю при маме

И везде бычки бросаю,

Хвастаюсь перед друзьями:

Я уже совсем большая.

-Да уж, есть чем хвастаться! Как у вас с Эдвардасом?

-Понимаешь, я точно знаю, что все будет хорошо, только как этого дождаться?

-Может быть, уже кого-нибудь другого нашла бы?

-Другой мне не нужен. Я теперь на худший вариант не согласна.

Чтобы встретиться со мной, собрались все родственники. Они смотрели на меня с ожиданием, они ничего не спрашивали, они никогда ничего не спрашивали, чтобы не причинить мне боли, но я знала, что никогда больше не приеду сюда, пока не выйду замуж за Эдвардаса официально. Я это сделаю, черт возьми, я это сделаю, во что бы то ни стало!

ГЛАВА 5

Моей Леночки уже не было в городе, она все-таки напряглась и переехала к бабушке в Саратов, поэтому я решила, что никому не буду звонить. Я хотела провести с мамой как можно больше времени, потому что не собиралась задерживаться надолго. Кстати, я забрала свой загранпаспорт, при чем, судя по дате, он был готов еще тогда, в мой первый приезд. Не знаю, почему мне все-таки его не выдали, наверно, такие, как я, нужны и здесь.

-Ты больше никогда не приедешь, — плакала мама, провожая меня.

-Ты всегда так говоришь, а я приезжаю, тем более, что и ты можешь ко мне приехать. Когда захочешь — приезжай!

-Правда, и я смогу приехать. Ну ладно, доченька, дай Бог, чтобы все наладилось, береги себя!

Я улетела.

* * *

Просто с улиц убрали цвет,

Все по-модному черно-белое,

Я уже получила ответ,

Хоть запроса еще не сделала,

Мне уже известен финал,

Хоть начало еще в тумане.

Мой любимый цветок завял,

Мой любимый меня обманет.

Я звонила Эдвардасу из Омска и он опять начал нервничать, только меня это больше не веселило, потому что я знала: все войдет в свое привычное русло, как только я вернусь, как только окажусь в поле его досягаемости. Ему приятно было знать, что его собачка гуляет, главное, чтобы она не снимала поводка и не отходила далеко от будки. Несмотря на это я провела еще неделю в Москве и мы с Вадиком даже съездили на новом скоростном поезде в Питер.

Питер не удивил, он встретил нас дождем и серыми промокшими насквозь фасадами домов. Штукатурка не выдерживала сырости и отваливалась пластами. Я сразу промочила ноги и ходила по лужам уже, не разбирая дороги. Мы приехали, чтобы окунуться в питерскую атмосферу, поэтому целый день бродили по городу, заходя туда, уда глаза глядят. Наши глаза поглядели на ресторан итальянской кухни и нам пришлось еле-еле вынести оттуда свои набитые животы, потом мы зашли на выставку молодых художников, которые были явно сексуально озабочены, поэтому их картины вызвали в нас приступы идиотского смеха, что бывает всегда, когда на такие вещи смотрят люди с разной ориентацией. Потом мы снова бродили по Невскому, мокли и, наконец, набрели на Казанский собор. Вадика такие вещи не впечатляют, но мне всегда есть, о чем попросить Бога. Я знаю, что это невероятно, но я хотела иметь ребенка. Я хотела почувствовать, как это, быть беременной, как это, быть такой как все, просто женщиной. Я знала, что никто не хочет иметь бездетную полоумную жену, которая пишет стихи и не выпускает сигареты изо рта, а мне хотелось обычного женского счастья, мне так его хотелось, что в этот день я пообещала сама себе бросить курить и перестать писать стихи.

Я вернулась в Калининград двенадцатого декабря. Это точно. Эдвардас со своим дежурным букетом прибыл меня встречать и сразу предупредил, что может остаться только на одну ночь. Как любовнице мне это бесспорно льстило, но как любящая женщина я страдала. Я посмотрела на него так, что он сразу почувствовал себя виноватым и пробовал реабилитироваться тем, что обещал вместе встретить Новый Год. Это было сказочное предложение! Первый раз в жизни я готовилась к празднику, я не боялась его, не стремилась пережить как можно скорее, я ждала. Я купила себе новые туфли и сама сшила полупрозрачное платье из тонкого искристого трикотажа, оно было бледно-серое, но с теплым оттенком, именно таким я представляла платье в повести Франсуазы Саган "Здравствуй, грусть". Прощай, моя грусть, мы едем встречать Новый Год в Гданьск! Мы едем вместе, а с кем Новый Год встретишь, с тем его и проведешь, меня это окрыляло. Я опять попытала счастье у гинеколога, в очередной раз прослушала лекцию на тему, что у меня все прекрасно и что бесплодие чаще всего бывает в голове. В моей голове оно засело надолго!

Я решила выполнять запланированную программу и первым делом ополчилась на свои стихи. Все они были найдены и сложены на металлический лист из кухонной плиты, где я их и сожгла без всякого сожаления, наполнив квартиру таким едким дымом, что пришлось открыть окно, чтобы не вызвать подозрение соседей. В пепелище я бросила свой последний бычок и почувствовала себя птицей Феникс, у которой, правда, глаза от дыма превратились в покрасневшие пельмени, а все мысли занимало только желание курить.

В прошлой жизни Эдвардас был церемонемейстером при дворе какого-нибудь монарха, традиции которого отличались особой трудностью в исполнении и неоправданной витиеватостью. Он зорко следил, чтобы в театр, например, никто бы не проник в свитере и джинсах, иначе бросал на наглеца убийственные взгляды и отравлял мне просмотр спектакля брюзжанием и злобным сопением. Отмечать Новый Год тоже полагалось в торжественной одежде, поэтому, когда какой-то бедолага вошел в зал в джемпере, я испугалась, что праздник безвозвратно испорчен, но все обошлось: носитель джемпера ретировался куда-то в другое помещение. Наша гостиница находилась в городе Гданьске на берегу моря, и в двенадцать часов все побережье осветилось множеством феерверков, превратив на какой-то момент зимнее небо в калейдоскоп из моего детства. Я была так счастлива, что к трем часам ночи оттанцевала все ноги и безропотно пошла спать вслед за Эдвардасом. Выносливые веселые поляки сотрясали гостиницу до самого утра своими зажигательными танцами и грузными ударами ослабевших тел о пол.

Весь следующий день мы гуляли по Гданьску, кормили лебедей на берегу холодного моря, пили горячее пиво в маленьком кабачке. Не понимаю, как можно после такой близости, после такого счастья опять вернуться назад и продолжать жить, как ни в чем не бывало, продолжать расставаться на долгие-долгие недели! Мне казалось, что я хожу по какому-то заколдованному кругу, я иду вперед, а оказываюсь с непонятным постоянством все на том же месте, где висит моя табличка с надписью "любовница".

Непонятно как разговор зашел о том, что было бы, если бы можно было все вернуть назад, как бы мы оба поступили.

-Я бы прошла мимо тебя, ни за что бы не согласилась начать отношения, — честно сказала я.

Эдвардас разозлился и под девизом "ах вот ты какой, северный олень", прчитал мне назидательную лекцию о том, что даже он, вынужденный вести двойную жизнь, изворачивающийся как уж на сковородке, даже он ни о чем не жалеет и все начал бы снова. Ужасно! Он как глухой, ни на минуту не задумался о том, какую боль должен постоянно испытывать его близкий человек, если готов отказаться от своей любви. Нет, намного лучше скроить физиономию оскорбленного самолюбия и молчать, изредка покачивая красивой крупной головой с недоумением и осуждением. Наконец, мы легли спать, и я в который раз проявила себя безвольной гусеницей, обняв любимую спину и согласившись даже заняться любовью.

-Любовь моя, — все еще с осуждением, но уже намного более мягко обратился ко мне Эдвардас, — ну неужели я тебя чем-то обидел?

Он так искренне смотрел мне в глаза, так ласково говорил, что я тут же отказалась от своих слов и долго заверяла его, что ни о чем не жалею, что он — лучший из всех, убеждая в этом и его и себя, и размазывала крупные слезы по щекам и гостиничной подушке. Может быть, еще не наступил мой момент? Ничего, ничего, время работает на меня, все будет хорошо, все должно быть хорошо, а иначе, зачем все это?

ГЛАВА 6

Праздники не заканчиваются первого или второго января, они продолжаются до тех пор, пока не напечатаны все фотографии, пока обсуждаются всевозможные варианты встречи Нового Года с друзьями и знакомыми, пока еще свежи воспоминания. Это такой отблеск, своеобразное эхо, праздничное послевкусие. Все это внесло какую-то неразбериху в мою жизнь, постоянно происходили незначительные, но непрекращающиеся события: звонила Лика, интересовалась, как долго еще я буду дуться. Я объяснила, что не дуюсь, но ничего не изменилось. На душе опять остался тягостный осадок, будто человек ко мне всей душей, а я встала в позу и наслаждаюсь ситуацией. Звонила Ларка, у нее новый любовник, совсем-совсем другой, но опять женатый. Вот непрошибаемая дуреха! Я ни за что бы не наступила на одни и те же грабли второй раз. Звонил Вадик, рассказал феерическую историю о костюмированном бале, где ему удалось получить в качестве приза за свой костюм бутылку "Абсента". Я сама звонила маме, ей опять пришлось есть у родственников холодные пельмени, что для моей мамы является страшным актом вандализма по отношению к ее любимому блюду. Ленка из Саратова написала письмо, плохо ей там, бедняжке, заедают ее старухи, бабка и тетка, денег нет, покоя нет. Ужас и мрак.

Так, незаметно прошел январь, когда однажды утром я вспомнила, что как-то давненько не наступали в моей жизни критические дни. Как человек, однажды и навсегда уверовавший в то, что забеременеть не могу, я никогда не вела какого-нибудь графика или календаря, но, тщетно пытаясь вспомнить дату последней встречи со средствами гигиены, пришла в ужас: это было еще до поездки в Москву. Я вскочила с постели и, наскоро одевшись, без завтрака, без макияжа поскакала в аптеку, где купила сразу парочку тестов на случай непредвиденной порчи одного. Рекомендовалось делать анализ с утра, но дождаться следующего утра у меня не хватило сил, я сделала все по инструкции и через минуту увидела две ярко-розовые полоски. От волнения у меня похолодела спина, а живот скрутился в тугой морской узел, не то срочно требуя пищи, не то наоборот.

Целый день я не находила себе места, прислушивалась к голосу организма, никак не веря в то, что произошло, я сомневалась, потому что не точно выполнила инструкцию теста, не дождалась утра. Кое-как прожив этот невыносимо длинный и бесполезный день, я с таким же трудом, с каким его вытерпела, наконец, уснула. Я рано вскочила и сразу же с баночкой побежала в туалет. Две полоски. Неотвратимость снова захлестнула меня волной торопливых мурашек. Мне и в голову не приходило, что в моей жизни появилась проблема, которую нужно решать, я, как инвалид, которому внезапно дали ноги, а он теперь не знает, что с этим делать, куда бежать в первую очередь. Я растерялась, я просто была счастлива сознанием того, что природа дала мне шанс, в этот день я впервые почувствовала себя полноценной женщиной.

-Мы никого не будем убивать, — сладкой музыкой звенело у меня в ушах, и за этим звоном мне уже чудился и вальс Мендельсона, и дом, и камин, и цветы на подоконнике. Взрослый мужчина должен отдавать себе отчет в том, что если ребенка не убивать, то его нужно растить, а растить детей нужно в семье. Потому что иначе меня совсем не интересует его мнение, убивать, или нет, если он не хочет воспитывать малыша как отец, то разве он имеет право решать его судьбу?

Тогда все эти мысли не приходили в мою голову, потому что начался самый счастливый период в моей жизни: никто не мешал мне наслаждаться новым положением, ведь никто о нем не знал, и я больше никогда не была одна, потому что уже во мне самой находился мой лучший друг и внимательный слушатель. Я никому не хотела ничего говорить, чтобы оттянуть как можно дальше неизбежное время ответов на вопросы типа: а какое у него будет отчество, а на чью фамилию вы его будете записывать, а где вы будете жить. Люди почему-то думают, что штамп в паспорте дает им какую-то гарантию на будущее, что-то прочное, верное, незыблемое, на самом деле все это такая иллюзия. Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Одна моя подруга распланировала всю свою жизнь так, что забеременела только тогда, когда у них с мужем была квартира и машина, сделан ремонт и стояла новая мебель. Когда она была на четвертом месяце беременности, ее муж разбился на этой самой машине насмерть, и ей пришлось и рожать одной и как-то жить дальше. Я никогда не убью своего ребенка только потому, что его отец на мне не женат, потому что у отца еще будет шанс на мне жениться, а убитого ребенка не оживишь.

Каждое утро я шла на маленький базарчик недалеко от дома, покупала литровую банку соленых огурцов у одной и той же опрятной старушки.

-Доченька, баночку назад принеси, — просила она меня.

-А много у вас еще таких огурцов?

-На твою беременность хватит, — улыбнулась старшка.

Так она, незнакомый человек, посторонний и чужой, первой узнала о моем положении. Вернувшись в постель, я наслаждалась своим токсикозом. Именно наслаждалась, ведь это легкое подташнивание было для меня одним из признаков моей беременности, как и округлившаяся грудь и обострившееся обоняние. Я даже перестала ныть, чтобы Эдвардас быстрее приехал, я стала самодостаточной, так бы и валялась всю жизнь с соленым огурцом в одной руке и пультом от телевизора в другой. Но все конечно, и хорошее, и плохое, Эдвардас все равно приехал, а втягивать живот я устала.

-Эдвардас, ты только ничего не говори прямо сейчас, просто помолчи, ладно, я точно это знаю, я беременна.

-...

Он и вправду промолчал. Я не представляю, как мужчина может так растеряться, если занимается сексом без презерватива уже не первый год, но он молчал. Даже в темноте я чувствовала, что молчание это полно осуждения, что оно неодобрительно, что сказки не будет, по крайней мере, не теперь. Он молчал и утром, как будто то, что я ему сказала — дурной сон, он молча купил мне соковыжималку, по всей видимости, он думал, что соковыжималка — это самая достойная реакция на мое сообщение.

-Любовь моя, я уезжаю сегодня, ты мне не купишь газету "Из рук в руки"?

Я купила газету, предполагая, что она нужна для бизнеса, а он погладил мой живот, как что-то отдельное, и спросил:

-Кто там живет?

-Там живет мальчик.

-Откуда ты знаешь, что мальчик?

-Я знаю, потому что он живет во мне, и потому что я уже давно решила, что девочек рожать не буду. Подвезешь меня в салон красоты, у меня запись на маникюр.

Я все еще думала, что просто ему нужно небольшое время, чтобы справиться со своими эмоциями и, наконец, обрадоваться. Я даже была практически не разочарована вплоть до того момента, когда увидела, что от газеты "Из рук в руки" в его машине осталась только часть "недвижимость". Я поняла, что он хочет купить мне квартиру здесь и жениться не собирается. Мы подъехали к салону.

-Береги себя, ешь витамины, — он хотел поцеловать меня и находился уже где-то далеко, в своем бизнесе, в своей Литве он уже расстался со мной и на этот раз.

-Ты что, думаешь, что я ничего не понимаю, что я не догадываюсь, зачем тебе эта газета? — говорить у меня получалось только с большими паузами, которые возникали совершенно не там, где должны были быть по смыслу, а там, где прерывалось мое дыхание.

-Зачем? — его голос был абстрактным, эмоционально неокрашенным, голос здравого смысла и убитых надежд.

-Ты хочешь купить мне квартиру и не собираешься на мне жениться, я должна буду воспитывать ребенка одна, только одного ты не учел, что я не собираюсь жить в этом городе. Если хочешь мне помочь теперь, дай мне деньги не квартиру и я куплю ее там, где мне будет нужно, нас ты не увидишь. Прости, любимый, но одной жопой на двух стульях не усидеть.

-Я тебе ничего не обещал.

Это окончательно добило меня, я вышла, глубоко вдыхая воздух, пошла прочь, я была абсолютно уверена, что он лжет. Он обещал мне. Он обещал, когда говорил, что у нас настоящая любовь, что я дороже всех на свете, что мы всегда будем вместе. Он обещал мне, потому что не сказал прямо и честно, что ничего не обещает.

Я обошла два раза вокруг пятиэтажного дома, на первом этаже которого находился злополучный салон, пока не решилась войти, сжимая губы в узкую фальшивую улыбку. Меня только что сбросили с небоскреба, но я должна была соблюдать приличия. Может быть, это и есть выход, тереться среди людей, стараться по необходимости соблюдать приличия до тех пор, пока маска не прирастет к лицу и не станет родной, когда станет немного легче.

Салон красоты — это пчелиный улей и женский клуб в одном лице. Все друг друга знают, но не слишком сближаются, чтобы не возникало ничего личного, иначе можно лишиться морального права передавать друг другу легкие ничего не значащие сплетни, версии и разговоры. В тот день я предпочла чай и больше слушала, лишь иногда кивая головой.

-У меня что-то голова разболелась, — объяснила я свое необычное состояние, и уехала, не дожидаясь, пока просохнут ногти. Мне это было безразлично, пусть лак даже обдерется, пусть маникюр испортится.

ГЛАВА 7

* * *

Завешай зеркала: у нас в семье покойник,

Моя любовь к тебе сегодня умерла

Все те же стул и стол, все тот же подоконник,

Но только нет ее, завешай зеркала.

Я шагнула за порог своей ненавистной съемной квартиры и впервые в жизни была ей рада, мне не надо было притворяться, улыбаться, скрывать свои эмоции. Я расплакалась и поставила около дивана упаковку туалетной бумаги, чтобы можно было в нее сморкаться, я отключила телефон и огляделась вокруг. Моя натура требовала какого-то действия, физического движения, я должна была изменять положение своего тела, чтобы облегчить состояние души. Первым делом я собрала все, что напоминало мне о Эдвардасе в большую картонную коробку, а его зубную щетку со злобой бросила в мусорное ведро. Мне стало легче, но не веселее. Я сидела и плакала, плакала, увеличивая гору скомканной туалетной бумаги около дивана. Когда гора вырастала слишком, я собирала всю кучу и несла ее в мусор, чтобы насморкать новую гору. Я делала перерыв на сон и на еду, я выводила гулять собаку в темных очках, чтобы скрыть опухшие глаза, я не смотрелась в зеркало и не выключала телевизор, но что том показывали, мне было безразлично, важен только видеоряд, смена пестрых картинок.

Так прошло около недели, из своего подполья мне пришлось выйти, потому что необходимо было звонить маме по давно заведенному графику, чтобы не вызывать у нее опасений. Пару раз телефон звонил, но в трубке слышалось только далекое шипение, я догадывалась, что это Эдвардас зондирует почву, но ничего ему не говорила. До тех пор, пока я не слышала его голоса, я могла справиться со своим горем. У меня были деньги, чтобы протянуть какое-то время, а на будущее я разработала маловероятный план моего отъезда куда-нибудь далеко-далеко. Это "далеко" могло находиться, например, в Саратове, где живет моя любимая подружка Ленка, с которой вместе мы не только ребенка воспитаем, но и горы свернем. Мне нужен был близкий человек рядом, но не мама, потому что мама — это детство, я не видела в ней опоры и поддержки.

-Привет, — донесся однажды тихий голос, когда я бездумно схватила трубку.

На меня сразу накатила такая волна тоски, что я поняла — если поговорю сейчас, то все мои сопли напрасны, зря я наплакала столько туалетной бумаги, потому что снова я вернусь в тот день, когда услышала, что Эдвардас ничего мне не обещал. Слишком рано открылся заветный сундучок, я еще была не готова в него заглянуть.

-Я не могу с тобой говорить, прости, — глухим голосом ответила я и бросила трубку, из которой доносились тревожные звуки: что? Не понял? Повтори еще раз.

Я записалась на прием к гинекологу, хотя уже точно знала, что беременна. Меня посмотрели на узи и добрая женщина из платной клиники сообщила мне, что не может вести мою беременность, хотя, конечно, поздравляет и очень за меня рада, но мне все равно придется наблюдаться по месту жительства, единственное, что она может для меня сделать — это посоветовать кесарево сечение и предупредить, что понадобится флюорографический снимок отца.

Я купила книжку американского автора о ходе беременности, где весело, с доступными картинками описывалась каждая фаза. Идти по месту жительства я не торопилась, еще очень живы были воспоминания о том, что каждый гинеколог в первую очередь стремится прочесть малоприятную и бесполезную лекцию на одну из тем:

-Зачем так рано начали жить половой жизнью ( что же мне теперь обратно зашиться?)

-Почему живете нерегулярно, часто меняя партнеров ( где же его взять, одного прекрасного партнера, как будто у меня очередь под окном стоит, а я все мордой трясу)

-Зачем рожаете без мужа, лучше теперь же узаконить отношения ( а я-то сопротивляюсь, хочу стать матерью-одиночкой, это некая форма мазохизма, малоизученная, но доставляющая мне максимальное удовольствие)

Оттягивая поход в государственную клинику, и почитывая историю счастливой беременной американки, я килограммами поедала замороженную вишню и борщ из банок. Мое новое состояние подарило мне способность по внешнему облику определять вкус продукта, пусть даже он и в банке. Я слегка отупела, как и полагается беременной женщине, которая иначе не смогла бы перенести своего положения и дальнейших родов, мне уже стало немного наплевать на Эдвардаса, на мою любовь, теперь меня занимало только то, что находилось внутри меня, и что я должна была сохранить, во что бы то ни стало.

Звонок Эдвардаса теперь был уже не таким болезненным, мой мозг словно был укутан теплой мягкой ватой, он не так остро реагировал на внешние возбудители, теперь я с большим трудом переносила голод, чем разлуку с любимым.

-Привет, не бросай трубку, — Эдвардас говорил со всей скоростью, на какую был способен его прибалтийский язык, он думал, что я все еще та, что бросаю трубку и избегаю разговоров, но я уже была той, что регулярно питается и спит по двенадцать часов в сутки.

-Привет, я не собираюсь бросать трубку. Чего ты хотел?

Все свои моральные силы угробив на то, чтобы я его выслушала, теперь он не знал, что сказать.

— Мне нужна твоя флюорография, — пришла я ему на помощь, — пришли, пожалуйста, с автобусом.

-Я сам буду в Калининграде и завезу тебе, — он так обрадовался, что мне по непонятной причине стало стыдно, будто я сознательно измываюсь над добрым и порядочным человеком.

-Хорошо. Пока, — я положила трубку.

С этого момента я поняла, что Эдвардас — обыкновенный человек. Раньше я искренне и безоговорочно верила каждому его слову, его поступки казались мне если не единственно правильными, то, по крайней мере, наиболее целесообразными. Если он показывал мне на что-то пальцем и говорил, что это черное, то мне незачем уже было и смотреть, черное, значит черное. Теперь я не перестала его любить, просто моя любовь изменилась, как и я сама. Он спустился ко мне со своего пьедестала, который я сама же и воздвигла, он стал понятнее и проще, но что-то ушло из меня вместе со слепым восторгом безвозвратно и навсегда.

Я прохаживалась по двору со своей коричневой собачкой Ролой, единственным существом, которое ни разу меня не разочаровало, потому что я никогда особо не обольщалось на ее счет, нам приходилось с трудом отыскивать чистые участки вытоптанной земли: ранняя весна превратила двор в место, где, как казалось, справили свою нужду собаки всего мира. Теперь пришла наша очередь.

Я сразу увидела машину с литовскими номерами, и, хотя это была незнакомая, совершенно новая машина, сразу поняла, что приехал Эдвардас. Все злые и обидные слова я уже не один раз высказала ему заочно, поэтому теперь могла просто стоять и улыбаться. Улыбаться тому, с каким важным видом он вылазит из своей белоснежной "ауди", как нажимает кнопки сигнализации. По нему сразу видно, что он готовил мне сюрприз и вот теперь предстал во всем блеске: кожаный салон, коробка-автомат, дорогая резина.

-Привет, — походкой победителя он подошел ко мне и осторожно поцеловал в щеку.

-Новая машина? — кивнула я на белоснежную игрушку.

-Ты видела номера? — расплылся он в широкой простодушной улыбке.

-А что с номерами? — не поняла я.

-Там латинскими буквами практически написано твое имя, я этих номеров две недели ждал.

Мне стало смешно и горько. Смешно оттого, что этот взрослый седой человек на полном серьезе думал, что мне, беременной незамужней женщине, в чужом городе, не все равно, какие там у него номера. Наивный! Мне наплевать на марку твоей машины, на ее цвет и максимально возможную скорость. Во мне сейчас две жизни, мне надо быть мудрой за двоих и осторожной за двоих, а на такую ерунду в моем организме просто места не осталось. А горько мне было оттого, что как бы хорошо я сейчас все не объяснила, он все равно никогда не поймет меня, и мой бисер свиньи снова затопчут в грязь.

-Дома отключили отопление, там холодно и сыро, поехали куда-нибудь обедать, — я предложила это для того, чтобы пережить первый момент встречи на людях, чтобы можно было держать дистанцию и не скатиться к обычной истерике.

-Поехали в китайский ресторан, — обрадовался Эдвардас, наверно думал, что я его прогоню.

После того, как мы на двоих растерзали утку по-пекински, единственное блюдо этой кухни, которое признавал Эдвардас, он еще больше подобрел и предложил поехать в Светлогорск подышать свежим воздухом.

Мне совсем не хотелось домой, и я легко согласилась на свежий воздух и на молочный алкогольный коктейль, по которым я схожу с ума, но редко позволяю себе из-за большой их калорийности.

-Что подумают официанты, беременная пьет алкогольный коктейль, — Эдвардас взял меня за руку, всей своей фигурой изображая безграничную тихую нежность.

-Подумают, что я жду мальчика, — я ответила без улыбки, потому что могла теперь позволить себе не притворяться, имею я право, хотя бы, на правдивые эмоции!

Когда мы вернулись в бензиновую слякоть душного и вечно пасмурного Калининграда, Эдвардас, скосив на меня глаза, сразу повел машину к стоянке. Он ждал моей реакции, но я про себя только усмехнулась и ничего не сказала на это, потому что вдруг на меня навалилось странное безразличие, плотное, как большое ватное одеяло. Если бы он сейчас уехал, я бы не расстроилась, я достала бы очередной пакет замороженной вишни и поедала бы ледяные ягоды руками, выбирая сначала самые спелые, самые крупные. Теперь я сделаю то же самое, я приду и достану свой пакет, пусть он делает что хочет, у меня свои планы и даже, наверно, своя жизнь, которая не может зависеть только от его приездов.

Я лежала, ела вишню, когда из ванной раздался недоуменный голос:

-Любовь моя, а где моя зубная щетка?

-Я выбросила ее, — ответила я громко, но спокойно.

Он не поверил своим ушам, он удивился так, будто я выбросила миллион долларов или бриллиантовое колье на ту же сумму.

-Как выбросила? — спросил он, медленно заходя в комнату, — просто выбросила?

-Нет, не просто, — ответила я, не понимая, чему он так удивился, ведь я и его уже практически готова была выбросить из своей жизни, — не просто так, а с волшебными словами "щетка, улетай, у Эдвардаса не вставай".

-Любовь моя, где щетка? — он присел на краешек дивана с доброй улыбкой человека, прощающего мне все мои идиотские шутки.

-На городской свалке, — ответила я, доедая последнюю ягоду, мелкую и кислую.

Эдвардас всегда меня хотел, беременность его не исправила и не остановила. Это желание мне льстило и я уступила его домогательствам, как уступала практически всегда, потому что физическая близость — это единственный для него способ доказать свою любовь, я уступила ему, чтобы дать возможность проявить свои чувства, не подозревая, что именно отсутствие физической близости давало мне силы держаться достойно.

-Как ты мог мне сказать, что ничего не обещал, как у тебя язык повернулся, ты же сам всегда говорил, что у нас с тобой не то, что у других, что это единственная любовь твоей жизни, — слезы опять текли ручьями, и я ненавидела себя заранее за свой завтрашний опухший нос, за красные глаза, за эту вечную слабость, которая и давала ему безграничную власть надо мной.

Единственный способ добиться чего-нибудь от мужчины — это до того, как. После уже бесполезно: самообладание собрано в кулак, здравый смысл торжествует.

-Мне нужно время, мне просто нужно время, — сообщил мне Эдвардас.

-Сколько тебе нужно времени?

-Я не могу так точно ответить, сколько, я тоже хочу быть с тобой, я без тебя даже похудел на десять килограммов. Не знал, что у тебя такой противный характер.

-У меня не противный, а твердый характер.

-Я старый больной человек, зачем я тебе нужен?

-Сейчас поздно рассуждать о твоем возрасте и здоровье, надо было думать об этом, когда ты шел со мной знакомиться в Омске. Мне сейчас нужно, чтобы ты мне пообещал, что мы поженимся. Через какое-то время.

-Это ультиматум.

-Просто я хочу вынести из всего этого кошмара какую-то пользу, а то все забудется и пойдет как раньше, а я так не могу, мне нужен ответ, — я решила, во что бы то ни стало, довести разговор до конца, вытянуть из него эти слова.

-Хорошо, я обещаю тебе, — он вздохнул, как будто сказал то, чего не собирался.

Кстати, о его здоровье, мне хорошо было известно, о чем он говорит: после какой-то травмы у него развился синдром Паркенсона, это была не сама болезнь, а только синдром, что в переводе с латинского означает подобный. Подобный по симптомам. На деле это выглядело, как легкое потрясывание правой руки и несколько напряженное состояние правой половины тела. Эдвардас очень напрягался по этому поводу, ему казалось, что все считают, будто он с большого будуна или недавно воровал кур, а чем сильнее он напрягался, тем больше усиливалась дрожь в руке. Мне это не казалось чем-то ужасающим, просто я старалась успокаивать его, отвлекать, чаще держать за руку.

-Не представляю себе, как расскажу обо всем сыну.

-Если ты так дорожишь своей семьей, не надо было заводить такие серьезные отношения на стороне, — впервые так резко ответила я, потому что не могла ради его сына пожертвовать счастьем своего.

Мы засыпали, как две державы, только что заключившие мирный договор, ради которого каждой из сторон пришлось пойти на кое-какие уступки, и поэтому полной удовлетворенности не было ни у меня, ни у Эдвардаса.

ГЛАВА 8

-У вас есть деньги? — спросила неприветливая врачиха по месту жительства.

-Есть, — наивно ответила я и получила такую кипу направлений на анализы, будто профессионально занималась проституцией не менее десяти лет.

-Сейчас возьму у вас мазок, — сообщила врачиха и с всегда присущей ее профессии ненавистью ко всему женскому полу ненавистью попыталась затолкать внутрь меня холодный толстый предмет из шершавого неприятного металла.

-А-а-а, — тихо запротестовала я.

-Что такое? — строго спросила врач, — чем вы недовольны? Мужской член толще и длиннее, чем расширитель.

-Я мужской член видела, — с мелкими злыми слезами на глазах сообщила я, — он скользкий и теплый.

-Я беру инструмент для девственниц, — смягчилась бывалая врачиха и сделала свое черное дело, — у вас хламидиоз.

-У меня не может быть хламидиоза.

-Дорогая моя, я десять лет на мазках, я свое дело знаю.

По дороге домой я подумала о том, что состояние беременности — не такая уж безоблачная штука, как пишут в американских книжках.

На следующее утро я поднялась необычайно рано для себя и пошла сдавать кровь из вены.

-Шприц принесли?

-Какой шприц? Мне ничего не говорили.

-Должен был врач сказать, у нас шприцев нет, идите в аптеку, покупайте.

-Аптека еще закрыта!

-У нас шприцев нет.

Зачем я пришла так рано, если аптека еще закрыта, бред какой-то! В состоянии легкой взвинченности в частности, и от того, что сдать кровь нужно было на голодный желудок, а с некоторых пор я с трудом переносила голод, я дождалась открытия аптеки и вернулась в процедурный кабинет.

-Вот вам, — мне протянули три пробирки, заткнутые газетой с образцами моей крови.

-И что я буду с ними делать, — не поняла я.

-Сейчас отвезете по трем адресам, в разные лаборатории, у нас возить некому.

От злости меня чуть не перекосило, я подумала, что так рано встать на учет было с моей стороны большой ошибкой, но теперь уже никуда не денешься. Я пошла домой и вызвала такси по телефону, на ходу уничтожая огромный бутерброд с докторской колбасой. С колбасой из докторов.

На следующий прием я не пошла. Я наслаждалась диваном и замороженной вишней, когда раздался телефонный звонок и из трубки заскрипел чужой неприятный голос.

-Юлия Александровна? Это вас из женской консультации беспокоят...

-Это не Юлия Александровна, — быстро среагировала я, — это ее подруга, а Юлия Александровна уехала в Сибирь.

-А что, она и рожать там будет?

-Нет, — ехидно сообщила я, — рожать она приедет сюда, она уехала на пару месяцев.

Я положила трубку и глубоко вздохнула, довольная собственной находчивостью: впереди у меня было как минимум два спокойных месяца.

Инстинкт заставляет беременных женщин вить гнездо для будущего потомства, я развернулась во всю ширь: я прекрасно себя чувствовала и целыми днями занималась тем, что вышивала салфетки, пересаживала комнатные растения и покупала какие-то кастрюли. Я написала целый список, где были самые необходимые предметы, без которых одинокая девушка легко может прожить, разливая спиртные напитки по кофейным кружкам и кипятя чай в кастрюльке, но с ребенком все иначе. Нужно подготовиться к его появлению на свет как следует. Я все еще находилась в подполье, отбиваясь от предложений встретиться, но уже чувствовала, что моему заточению скоро придет конец. Мама, которой я звонила регулярно раз в неделю, как-то боязливо сообщила мне, что жена моего двоюродного брата, на две недели раньше которого я родилась, беременна.

-А ты что, тоже внука хочешь, — спросила я?

-Да я уже и не жду, — обреченно ответила мама.

-Ладно, не переживай, я тоже беременная.

-Врешь!

Такой реакции я никак не ожидала, что я, умалишенная, что ли, в самом деле, чтобы об этом врать!

-Мам, ну ты даешь, чего мне врать? Уже три месяца.

Мама прочитала мне краткий курс молодого бойца и обещала более подробные инструкции прислать в письме. У меня отлегло от сердца: маме сообщила.

Ларка позвонила как-то под вечер:

-Пойдем в клуб, сегодня будет группа "Мультфильмы", тебе же нравится такая музыка.

-Нет, спасибо, конечно, но я не пойду.

-Ты уже сто лет никуда не ходила, все сидишь дома, пойдем, я тебе говорю!

-Не могу, там накурено.

-Ах, извините! А сама забыла, как по пачке в день сандалила!

-Не в этом дело. Я на четвертом месяце.

Ларка издала вопль радости и удивления, она обещала приехать сегодня же, чтобы посмотреть на мой живот, ругала меня за скрытность и хвалила за смелость.

-Я понимаю, почему ты от всех скрываешь, — наконец уже более спокойным голосом сказала она, прокричавшись, — я ничего не буду у тебя спрашивать, просто желаю, чтобы все было хорошо.

Эта весна была долгой и нудной, казалось, что лето никогда не пробьется сквозь плотную серую массу облаков, нависших над самыми крышами, над самыми деревьями. Даже каштаны цвели как-то вяло и не вызывали восторга, листья выползали из своих укрытий медленно и осторожно, чтобы не подавать людям необоснованных надежд на скорое тепло, на лето, на солнце.

-Это я заказала такую погоду, — сообщал я всем, — чтобы мне не было обидно за пропущенный пляжный сезон. Лета в этом году не будет.

А оно взяло и наступило, да так, что асфальт плавился, что днем город пустел, вымирал буквально, спасаясь за плотными шторами от палящего солнца. Даже у моря не было облегчения, песок обжигал ноги, а вода вечно холодной Балтики не успела нагреться и представляла собой заманчивое, но недоступное удовольствие поплавать.

Из консультации звонили пару раз и я все время говорила, что нахожусь в Омске. В конце концов мне заявили, что "если моя подруга не появится в течении двух недель, ее снимут с учета". Не знаю почему, но на меня подействовала эта угроза, я испугалась, что без учета меня не пустят рожать в специализированные учреждения, а заставят ждать, пока все само не рассосется. Я пошла сдавать анализы в вендиспансер. Это старинное немецкое здание было в самом центре города, в нем стояла приятная прохлада и все бы ничего, если бы процедурный кабинет не был на пятом этаже, а на каждый этаж вели не по две лестницы, как обычно, а по три. Что поделаешь, высокие потолки имеют свои недостатки. Кое-как, чувствуя себя покорительницей Эвереста, я занесла свой чересчур большой живот на верхний этаж, где один и тот же анализ нужно было сдать дважды в двух соседних кабинетах.

-У нас разные лаборатории, — весело сообщила мне маленькая тощая санитарка в клеенчатом грязном фартуке, при чем мне сразу захотелось ее застрелить.

-Так что вы не можете один мазок по двум стеклышкам размазать? — злобно спросила я.

-Вы женщина, не знаете, сколько у нас ходит с бесплодием и мечтает сделать все что угодно, лишь бы родить.

-И поэтому вы издеваетесь над теми, кому все же удалось забеременеть?

-Не ворчите, идите лучше в кассу и оплатите стоимость анализов, а потом принесите нам квитанцию. Касса на первом этаже направо.

Я так злобно посмотрела на маленькую санитарку, что она замолчала.

-Я никуда не пойду. Или берите деньги здесь, или возьмите мои анализы себе на память.

Она нехотя взяла деньги и что-то долго бурчала себе под нос. Вот почему падает в нашей стране рождаемость! Я даже не подозревала, что это только самые что ни на есть цветочки, а мне предстоит увидеть и ягодки.

Никакого хламидиоза у меня, конечно, не было, никто не извинился передо мной за нервомотательство и ложный диагноз, зато было предложено купить у врача какие-то супервитамины для беременных. Я купила, после чего отношение ко мне стало снисходительным и добрым.

Однажды, возвращаясь с прогулки, я увидела на лестнице огромную серую крысу, которая таращилась на меня умными злыми глазками и никуда не собиралась бежать. Моя собака пронеслась мимо нее, не заметив, а я не хотела звать ее обратно, чтобы крыса ее не укусила. Я медленно отошла назад, спустилась вниз и, выйдя из подъезда, позвала соседку, которая развешивала на балконе выстиранное белье.

-Помогите мне, пожалуйста, там крыса, я боюсь идти домой, — жалобно попросила я.

-Не ходи, не ходи, сейчас кого-нибудь из мужиков позову, — замахала на меня руками соседка, покачивая связкой прищепок на полной шее, как бусами, — это армяне с первого этажа фрукты в подвале держат, вот крысы и развелись.

Про армян она говорила громким шепотом, явно не одобряя их, но и не нарываясь на скандал.

Весь день из моей головы не выходили маленькие крысиные глазки и серый, неприятно лысый хвост. Вечером, когда я смотрела по телевизору фильм "Подмосковные вечера", в моем животе что-то произошло. Я пошла в туалет и увидела маленькие капельки крови. Мне стало так страшно, что кровь в моих жилах похолодела, я потеряла способность двигаться и соображать, была ночь, и мне некому было позвонить, я прокляла в очередной раз Эдвардаса за то, что его никогда нет рядом, когда он мне так нужен, я поискала в книжке про американскую беременность подобные случаи. Книжка меня успокоила, но до самого утра я уговаривала маленького человечка, который сидит во мне, чтобы он покрепче уцепился и держался там, потому что мы с ним одна команда и должны помогать друг другу. А больше нам помочь некому.

ГЛАВА 9

-Матка в тонусе, — сообщила мне врач и что-то записала в карточку непонятным врачебным почерком.

-И что теперь?

-А что теперь, чего ты позеленела? Семь месяцев у тебя уже есть, так что можно рожать, а если все будет хорошо, то и до девяти дотянешь. Ложись на сохранение. Поедешь во второй роддом.

Поручив собаку соседям, я вызвала такси и приехала во второй роддом, который тоже находился в красивом немецком здании, плотно скрытом от солнечных лучей высокими густыми деревьями. Сюда не пробиралась жара, здесь наслаждались покоем и прохладой множество женщин с животами разной величины. Когда я увидела их всех, мне стало немного легче, что я не одна такая. Мне выделили место в платной палате, дополнительные удобства которой состояли в только лишь шести кроватях и одном холодильнике. Я ненавижу спать в одном помещении с малознакомыми людьми, тем более, что мое состояние пришло уже в ту стадию, когда как ни повернись, а все живот мешает. Из всех шести человек нашей палаты только одна официально была замужем, все остальные рожали в так называемых гражданских браках. Неоговоренным дополнительным удобством оказалось то, что как раз напротив нашей двери находилась процедурная, где каждый день делали аборты, иногда забывая закрыть дверь, и мы могли любоваться развернутым к нам гинекологическим креслом, на котором была распята чья-то безвольная плоть. После процедуры тело снимали с кресла и укладывали на какую-то скамейку в темном тупичке коридора, где жертва собственной безалаберности медленно приходила в себя.

Столовая была сплошь увешана листовками типа "аборт — это узаконенное убийство", но борцам за жизнь еще не рожденных детей этого показалось мало. С анатомическими подробностями на многочисленных плакатах описывалось, как именно делается аборт, и какие страдания испытывает в это время плод. К кому они обращались, если здесь лежали только те, кто хотел, во что бы то ни стало, сохранить свою беременность? Лично я старалась не смотреть на ужасающие плакаты, потому что стоило мне потерять бдительность и скосить на них глаза, как в животе у меня возникали неприятные болезненные спазмы.

Туалет в нашем отделении представлял собой отдельные кабинки, вместо дверей на которых висели полиэтиленовые занавески. Однажды старшая сестра заставила снять занавески и унести их в стирку. У беременных часто возникают проблемы с посещением туалета, но когда ты ждешь, что кто-то того и гляди войдет, а ты сидишь, как орел на вершине Кавказа, отпадает всякое желание справить естественную нужду. Больше всего меня удивляла всеобщая безропотная покорность, можно подумать, что я была единственным человеком, кто любил находиться в туалете в одиночестве. На следующий день после того, как пропали занавески, я пошла к старшей сестре.

-Когда занавески повесят?

-Деточка, сходи, пожалуйста, в прачечную, забери их, а то я совсем замоталась.

Я пошла в прачечную и наткнулась на пожилую женщину, которая проворно навешивала замок на низкую железную дверь.

-Мне занавески нужны, — поспешила я остановить процесс закрытия дверей, пока он не стал необратимым.

-Ой, — поморщилась прачка, до завтра не могли подождать!

-Понимаете, миролюбиво поведала я ей, — у нас лежат беременные женщины, у них и так проблемы, а тут еще туалет без занавесок. Как жить?

-И то правда, — прачка начала открывать дверь, она, в сущности, была не злой, а просто всего на свете наглядевшейся женщиной, ведь когда каждый день перед тобой ходят вереницы животов, перестаешь относиться к беременности как к чуду.

-Ты знаешь, — передавая мне злополучные занавески шепнула прачка, — у меня однажды была дизентерия, так мне в больнице дали какую-то сковородку и заставили при посторонних какать, я чуть со стыда не сгорела.

Я понесла занавески в свое отделение и отдала старшей сестре.

-Сейчас заставлю дежурную повесить, — пообещала она мне, но закрутилась и ушла домой, так и не выполнив обещания.

Пациентки терпели и тихо ворчали себе под нос.

Мне не лежалось, натура требовала действия, я поднялась и пошла на пост. Дежурная сестра, как всегда болтала по телефону со своим сыном:

-Ты покушал?

-...

-Ты хорошо покушал?

-...

-Там я поставила тертую клубнику, ты обязательно ее съешь, не скучай, я тебе еще перезвоню.

Эта сестра отличалась тем, что постоянно трепалась по телефону, может быть она и была хорошей матерью, но мы же тоже не сироты, а нас к трубке она подзывала редко и неохотно, прочитав перед этим лекцию о том, что телефон служебный. Хотя в договоре о платной палате было указано пользование телефоном как одно из благ.

-Чего тебе, позвонить? Это служебный телефон, — сообщила она мне в очередной раз, наконец, обратив на меня внимание.

-Мне надо, чтобы вы повесили шторки в туалете.

-Это не мое дело, — она снова взялась за трубку, но было поздно: я из тех людей, кто успокоится, только устроив скандал. Я не могу просто отойти в сторону, иначе буду мучаться весь день, прокручивая возможные варианты развязки. Лишь испортив настроение другому, я обретаю душевное равновесие.

-А чье это дело? У вас что, есть специальный человек для этого? Или мне самой пойти повесить? Достаточно того, что я забрала их из прачечной. Так вот, отвлекитесь от своей клубники и сделайте то, о чем я вас прошу.

Она встала и пошла, злобно сгребла шторы в кучу, понесла их к туалету. В это время зазвонил телефон, я взяла трубку. Это был Эдвардас.

-Привет, это я.

-Привет, к вам не пробиться, я уже полчаса набираю и набираю.

-Бесполезно. У нас здесь клубника.

-Собирайся, я еду за тобой, а завтра утром привезу на процедуры.

Я уже была одета и готовилась уйти, когда в палату вошла дежурная сестра.

-Я повесила шторки, — она шипела змеиным тихим голосом.

-Спасибо. Я не просила вас ни о чем, выходящем за рамки ваших обязанностей, — я взяла пакет.

-Вы такая молодая и такая нервная!

-Да, я нервная, — я развернулась от дверей, — я почти до тридцати лет не могла забеременеть, теперь у меня угроза преждевременных родов, а я не могу вторые сутки на унитаз сесть. Я очень нервная. До свидания. Привет сыну.

Я ушла, гордо подняв голову. Эдвардас ждал меня в машине.

На следующий день все отделение по очереди выражало мне восторг и благодарность, а я кое-как выдержав уколы и получив таблетки, снова смылась домой. Это очень большое искушение, так что стоило Эдвардасу приехать в Калининград, как все мое лечение пошло под откос. Это было хорошо, потому что я за время лежания в больнице превратилась в настоящую развалину, не могла пройти и ста метров, уставала, давление упало до неприличной отметки, куда девалась моя былая резвость, желание вить гнездо! Надо было срочно спасаться, пока меня не залечили до смерти.

В мои последние выходные дни в больнице появилась девушка с очень большим животом, а так как свободных мест не было, ее поместили в коридоре, где обычно отлеживались несчастные после абортов.

-Какой у тебя срок, если ты с таким животом на сохранении? — спросила я ее за обедом.

-У меня уже все сроки вышли, вчера ночью начались схватки, муж повез меня рожать на своей машине, но нас не приняли ни в один роддом, говорят, что мест нет, привезли сюда, сделали какой-то укол и схватки прекратились, — она грустно улыбалась.

Какой ужас! Нет места в роддоме! И что теперь, на лавочке рожать? Я уже слышала, как главврач смеялась, что бесплатно сейчас рожают только бомжи, но чтобы такое! Я подумала, что надо заплатить заранее и обо всем договориться, как следует, хотя я бы не ушла, я села бы на крыльцо и не сдвинулась с места, а мужа бы послала звонить на телевидение.

Я не знаю, зачем, но в женской консультации нам показали фильм о том, как рожают в Финляндии. Беременная финская женщина из фильма, такая же счастливая, как американка из книжки, почувствовала приближение родов и захотела сидеть под теплым душем, там она провела три часа, во время которых у нее отошли воды. Потом она что-то ела, бродила по дому, снова залезла под душ, поставив под струйки воды смешную маленькую табуреточку, вслед за ней всюду таскался будущий отец крупный сутулый финн в клетчатой фланелевой рубашке, он делал жене массаж спины, готовил ей чай, встречал акушерку. Финская женщина захотела рожать сидя, для этого принесли специальный стульчик, она не сбривала волосы с лобка, ей не ставили клизму, она родила между делом, вписывая роды в привычный ритм повседневной жизни. Когда крупный комочек появился и закричал, все вместе, включая мать и акушерку, выпили шампанского. Забегая вперед, скажу, что такие фильмы показывают, чтобы мы знали, как оно может быть, и еще острее почувствовали разницу между этим и тем, что есть на самом деле.

-Не уезжай, останься со мной, я боюсь, — просила я Эдвардаса.

-Тебе рожать только пятого сентября, я не могу торчать здесь целую неделю, мне третьего надо быть в Вильнюсе, оттуда сразу к тебе.

-А вдруг раньше? — жалобно ныла я.

-А ты раньше не рожай, жди меня, — Эдвардасу хотелось изобразить заботу и внимание.

Я попросила, чтобы в консультации мне посоветовали, в каком роддоме лучше всего рожать.

-В областном, — охотно ответила моя врач, которая после того, как я купила у нее несколько препаратов, стала ко мне заметно добрее, — я скажу тебе координаты врача, к которому нужно обратиться, тем более там операционную бригаду собирают за пятнадцать минут.

Теперь я абсолютно уверена, что все эти врачи специально направляют тех, кто может заплатить к своим знакомым, а потом делятся доходами, но идти неизвестно к кому было совсем страшно.

ГЛАВА 10

Третьего сентября я проснулась необычайно рано, в этот день мне нужно было идти в роддом, чтобы там ускорили процесс, потому что "лучше недоходить, чем переходить". Я встала, вымыла голову, уложила волосы феном и почувствовала, что мои трусики мокрые. Неотвратимость навалилась на меня, утешением служило только то, что обратного пути нет, придется рожать. Я позвонила врачу домой и сказала, что у меня отходят воды.

-Вызови такси и поезжай в роддом, я сейчас подъеду, — спокойно ответила она мне.

-А что надо с собой взять?

-Сорочку, тапочки, халат и упаковку "памперсов".

Я несколько раз набрала номер Эдвардаса, но почему-то все время срывалось, мне некогда было дозваниваться ему, и я пошла в роддом одна, пешком, потому что было недалеко, с пакетом под мышкой.

-Проходите, мамочка, присаживайтесь, сейчас все запишем, — молодая приветливая медсестра заполнила мою карточку, — вот вам сорочка.

-У меня есть сорочка.

-Наша стерильная, — объяснила она и подала мне грязно-серый, в разводах плохо отстиранной крови сверток, — сейчас я вам сделаю клизму и оставлю вас на полчаса. Когда все сделаете, примите душ и наденьте сорочку.

-Подпишите вот здесь, что согласны на наркоз и на переливание крови в случае необходимости.

-Я не согласна, чтобы мне делали наркоз в позвоночник.

Медсестра удивленно посмотрела на меня и быстро сказала:

-У нас не делают наркоз в позвоночник. Подпишите.

Каждая женщина, опрометчиво родившая ребенка в России, может понять, что чувствует заключенный, когда попадает в тюрьму. Я стала одинокой и маленькой, слабой, беззащитной, несчастной. Я не вспоминала об Эдвардасе, о счастливой финской женщине, я хотела просто, чтобы все это поскорее закончилось. Выходя из душевой комнаты в казенной сорочке, я столкнулась с молодым веселым медбратом, чьи румяные щеки резко контрастировали с окружающей серостью.

-Елки-палки, что, уже все? Опять я опоздал на самое интересное.

По всей видимости, самым интересным для него было посмотреть, как женщина, вот-вот родящая, сидит на унитазе после обязательной клизмы.

Предродовая комната вызвала у меня ощущение морга, каким я его представляла по детективным фильмам. Здесь все было направлено на то, чтобы мы, женщины, не могли бы ничего испачкать: топчаны, застеленные клеенкой, голый кафельный пол. Мне поставили какой-то укол и врач посоветовала следить за часами: когда схватки будут повторяться каждые десять минут, позвать ее. Рядом лежала совсем молодая девочка и страшно стонала, нам с ней не было друг до друга никакого дела, все мысли были сосредоточены только на волнообразных приступах боли, но краем глаза я увидела, как молодая решительная врачиха засунула ей руку вовнутрь, чтобы проверить, насколько раскрылась матка. Она вытащила окровавленную руку и сообщила моей соседке, что та скоро родит. Девочка слабо застонала.

Пришла моя врач и сказала, что я только изображаю схватки и что мне нужно делать кесарево сечение, иначе ребенок может погибнуть. Я заплакала от того, что все не так, что я даже родить сама не могу, дикая боль не давала мне выпрямиться на носилках, которые везли по коридору, нисколько не скрывая моего вывернутого наизнанку организма. Я попала в то место, где о стыде и деликатности ничего не слышали и знать не хотят, где тех, кто стесняется показаться голым среди посторонних людей, считают странным привередливым человеком. Я слышала, как врачи разговаривают между собой, не стараясь приглушить голоса.

-Где анастезиолог?

-Его нет, ушел.

-Ушел? А если позвать из паталогии?

-Не знаю, согласится или нет...

Анастезиолог пришел и похлопал меня по щеке:

-Ничего, ничего... Ляг на бок, как можно сильнее подожми под себя ноги. Укол будет в позвоночник.

Меня жестоко обманули! Что я могла сейчас сделать? Слезы текли по щекам неиссякаемыми ручьями, живот нестерпимо болел, а ноги подогнуть я вообще не могла из-за огромного живота.

-А где ты педикюр делала? — ни с того ни с сего спросила молодая санитарка.

-Какая разница? — злобно ответила я и опять погрузилась в свои страдания.

-А ты где работаешь?

-Нигде.

-А почему не работаешь?

-Не хочу и не работаю, — мне нужно было, чтобы они просто оставили меня в покое.

-Какая ты грубая!

Я чувствовала, что с моим телом что-то делают, я могла пошевелить ногами, но живота у меня как будто и не стало.

-Посмотри, мальчик, три пятьсот, — мне показали моего сыночка, повернув его ко мне тем местом, по которому определяется пол.

Я протянула ему руки и поцеловала маленькое мокрое тельце, на подбородке у него была ямочка, как у Эдвардаса.

-На папу похож, — прошептала я и отрубилась.

В моей голове проносились какие-то кошмары, свивались в тугие клубки, вытесняли друг друга, я плакала во сне и когда проснулась, плакала тоже. Мне стало трудно открывать глаза, я вспомнила, что пообещала себе, что если Эдвардас не успеет до родов приехать ко мне, я его брошу.

-Дайте попить, — попросила я у санитарки.

-А ты с собой воду принесла? Не принесла. И стакана у тебя нет.

-Мне ничего не сказали.

-Тебе не сказали, а я при чем?

-Дайте воды из-под крана, кран у вас есть?

-Сырую воду пить нельзя, — санитарка ушла и оставила меня одну в пустом холодном помещении, с лицом, опухшим от слез и языком, прилипающим к небу от жажды.

Моим чудом и спасением стала Ларка, которая позвонила мне домой и не застав, начала звонить в роддом. Она принесла и стакан, и воду, и мобильный телефон, она сунула санитарке какую-то купюру в карман и прошла ко мне.

-Сейчас касса закрыта, и нельзя оплатить палату, одну ночь полежи здесь, а завтра тебя переведут. Ну не плачь, не плачь, пожалуйста, главное — ты это сделала, ты сына родила.

Ларка еще немного подержала меня за руку и убежала, а я не могла открыть глаз. Эдвардас приехал только вечером, его не пустили ко мне, потому что он не умел совать купюры, мы поговорили с ним по телефону, и он обещал прийти с самого утра.

Наверно выглядела я ужасно, потому что Эдвардас начал трястись сильнее обычного и на его лице я увидела незнакомое выражение боли и острой жалости.

-Сейчас тебя перевезут в платную палату и туда принесут ребенка посмотреть.

-Его зовут Женя. В честь твоего отца.

Платная палата была двухместной, с телевизором и холодильником. Моей соседкой оказалась красивая молодая девочка, на которой было все под леопарда, и халат, и тапочки. Она сцеживалась в большую миску и спокойно выливала молоко в раковину.

-Ну, держите своего мальчика, — медсестра принесла нам Женю, а в другой руке у нее маленьким столбиком торчал еще один тугой сверток.

-Он похож на маленького китайца, — Эдвардас рассматривал ребенка, как что-то странное, незнакомое.

-Сам ты китаец, он на тебя похож, видишь, ямочка на подбородке и лицо такое важное.

Эдвардас посидел немного и пошел домой, обещал прийти после обеда. Леопардовая девушка подошла посмотреть Женю.

-Можно? Не боишься?

-Конечно, чего мне бояться.

-До тебя тут девушка лежала, так она запрещала мне смотреть на своего, говорила, что могу сглазить, потому что мой ребенок в реанимации.

-А что случилось?

-У тебя кесарево? Ну вот, и я тоже хотела, а мне рожай, рожай, а у него голова оказалась большая, он и нахлебался вод, так мне, это самое, врачи говорят, что ничего страшного, не доглядели маленько. Я вся разорвалась, а мне так зашили, как мешок с картошкой, придется теперь пластику делать. Я, это самое, сцеживаюсь на всякий случай, чтобы, как только выпишут моего из больницы, сразу начать кормить. А ты собираешься кормить грудью? Тогда не давай делать тебе уколы, а то все в молоко попадет, здесь тебе никто ничего не скажет, всем наплевать.

Меня удивляла бойкая болтовня соседки, когда ее ребенок в реанимации, но скоро я поняла, что для нее это просто способ скрыть свою боль, защитная реакция организма.

-Здесь на всем этаже только я сама рожала, всех остальных кесарили, — продолжала она рассказывать, не знаю, в чем дело, почему за мной не досмотрели, вроде всем, это самое, заплатила, и врачу, и медсестрам, и санитаркам.

По совету соседки я отказалась от уколов и живот начал болеть нестерпимо. Я с трудом сползала с кровати, с трудом тащилась к туалету, в котором был небывалый полярный холод. Дни проходили быстро, я много спала, соседкина болтовня сделалась для меня успокаивающим фоном, позволяющим не думать о своих проблемах, только однажды мой слух выхватил ее фразу, сказанную другим, глухим голосом:

-Если мой ребенок умрет, я уйду от мужа.

Нас выписывали в один день, я быстро оставила свой номер телефона и пошла смотреть, как пеленают Женечку в наши домашние пеленки.

Раньше я никогда не видела такого маленького ребенка раздетым, в детстве я мало интересовалась младенцами, братьев и сестер у меня не было, а детей подруг я видела только одетыми и уже слегка "подрощенными". Маленькое тельце, ручки и ножки как у беззащитного паучка, сморщенное плаксивое личико, все это вызвало во мне слезы.

-Ты чего плачешь? — удивился Эдвардас.

-Мне его так жалко.

Дома меня поджидало несколько неприятных сюрпризов: теперь самой приходилось заниматься хозяйством, Женька постоянно ныл и, что самое ужасное, на меня не налазили никакие вещи, даже пальто, у меня уже не было в животе ребенка, но живот сам никуда не делся, мало того, он так болел, что каждое движение давалось мне с трудом, даже взять малыша на руки было непросто. Этот первый день дома, которого я так ждала, тянулся бесконечно, кое-как я продержалась до вечера и упала в постель, где бодрый и отдохнувший Эдвардас наклонился к моему уху:

-Может, займемся любовью?

У меня пропал дар речи, я растерялась, как будто в ресторане мне на тарелку положили живую жабу.

-Ты что, обалдел? Я же только неделю после операции!

-Ну тебе же один живот разрезали.

-А ты отстал бы, если бы меня искромсали вдоль и поперек?

Потом Эдвардас всегда говорил мне, что это была шутка, но на самом деле я знаю, что говорил он вполне серьезно, он так вошел в роль молодого любовника, так старался скрыть свой возраст, что иногда это доходило до абсурда, особенно в том, что касается секса. Мне кажется, что не так уж часто и сильно он хотел, как старался показать это мне.

ЧАСТЬ 4

ГЛАВА 1

Жил на свете мальчик Жека

По прозванью Жека-Пека,

А размером Жека-Пека

Был не больше чебурека.

Так начался первый год моего ада. Когда я слышу, как довольные мамашки рассказывают наперебой, какое это счастье — маленький ребенок, как можно с ним везде ездить, таская его в люльке, как он много спит и ест все подряд, у меня возникают некоторые вопросы. Или они говорят о каких-то других детях, которые выдаются мелкими партиями по спецзаказу, или я родила кого-то не того.

Я не знала, с какого бока подходить к Женечке, боялась мыть ему попку, мне все время казалось, что я что-нибудь ему сломаю. От постоянного волнения у меня пропало молоко, Женька похудел и с трудом перешел на искусственное питание. Выходит, зря я терпела послеоперационные боли! Спал днем Женька очень мало, какими-то урывками по пятнадцать минут, во время которых я должна была заниматься хозяйством или падать где угодно, иногда даже на полу, чтобы сразу заснуть мертвецким сном. Зато и просыпалась я теперь от малейшего шороха, от его шевеления в кроватке, я не могла оставить Женьку ни на минуту, потому что мне постоянно представлялось его маленькое сморщенное от плача личико, сердце рвалось из груди и требовало быть с ним рядом.

Меня убивала моя изменившаяся фигура, да и не только формы тела оставляли желать лучшего, но и его функции: до беременности я спокойно садилась на шпагат и ловко делала мостик на локтях, а теперь превратилась в бревноподобную колоду. Бороться за хотя бы внешний вид мне помогал предусмотрительно купленный заранее металлический обруч, но его старания пока все еще были сомнительными.

Практически всегда я была одна и сбивалась с ног, не впадая в депрессию только потому, что не имела на это времени. Когда Женька похудел и отказывался от смеси, мне казалось, что я могу вскрыть свои вены, чтобы накормить его, что готова отдать жизнь.

-Господи, — просила я, — забери все, только пусть мой сыночек кушает и поправляется!

Ночью, после моих усиленных просьб, я неожиданно проснулась, не от Женькиного крика, а просто проснулась от страха, от какого-то животного предчувствия беды. Прометалась в постели без сна, а утром позвонил Эдвардас: ночью он уснул за рулем и врезался в другую машину. Мне стало плохо оттого, что я как будто сама толкнула его в эту беду, сказав, что Бог может забрать у меня все, что угодно. Теперь я не могла выбирать между ними, я могла жертвовать только собой.

Спустя пару месяцев после рождения Женьки мне позвонила соседка по палате, с которой мы познакомились в роддоме.

-Привет, это Ольга, помнишь меня? Ну как вы там?

-Растем. А вы как?

-А мой ребенок умер.

-Какой ужас!

Я никогда не умела говорить слова соболезнования. Сказать, что представляю, что она чувствует — неправда. Сказать, что мне очень жаль — недостаточно. Я молчала.

-Можно к тебе в гости зайти?

-Конечно!

Она пришла на следующий день. По сравнению со мной она выглядела просто потрясающе. Мало того, что после кесарева сечения организм еще три месяца чувствует себя беременным и бережет каждую калорию, а после естественных родов восстанавливается намного быстрее, так у нее и времени на себя был целый вагон, а я умываться забывала.

-Я сейчас уже думаю, что все так, как должно быть, ведь мне сказали врачи, девяносто процентов, что ребенок будет ненормальным. Успокаиваю себя, что мне только двадцать лет.

-А ты в суд не пробовала подавать.

-Ой, Юль, я, это самое, куда только не ходила! Мне прямо сказали: будешь качать права — мы тебя во всем и обвиним, найдем какую-нибудь инфекцию, будешь потом доказывать, что не болеешь. Вот так! Ты же еще не все знаешь, мне плохо сняли швы, и я загремела с воспалением в ту же больницу. Ужас!

-Какой кошмар! Ты же платила там направо и налево!

-Всем заплатила, а теперь на унитаз спокойно сесть не могу, так мне зашили, а врачи знаешь, что сказали? Ну не поносите больше бикини, ничего страшного.

-Я так расстраивалась, что у меня кесарево, а теперь думаю, слава Богу! Зато ребенок здоров.

-Это точно, я теперь тоже только на кесарево, сама рожать больше ни за что не буду.

От мужа она не ушла, решили рожать еще раз. Но ведь и я тоже не бросила Эдвардаса, хоть он и опоздал на роды, может быть потому, что с рожденьем ребенка теряется право на выбор, а может потому, что выбирать начинаешь уже совсем другое. Да и сил нет на резкие движения, хочется просто выспаться.

Когда приезжал Эдвардас, мы изображали нормальную семью, гуляли с коляской у озера, сплошь заваленного пластиковыми бутылками и другим мусором, мне хотелось, чтобы так было всегда. Я даже меньше уставала, когда любимый был рядом. Хотя все усталости оказались веселенькими цветочками по сравнению с тем, что меня ожидало очень скоро. Этот кошмар называется зубы. У детей зубы лезут по-разному: кто-то хнычет, кто-то хуже кушает, кто-то хуже спит. У Жени в течении недели на каждый зуб начинались приступы рвоты, при чем рвало его до глубокой ночи, когда он, несчастный и вонючий, засыпал часа в три, я принималась за стирку и уборку, так как к этому моменту уже было заблевано все, включая и меня саму.

Чтобы хоть как-то поддерживать Женькины силы, я ходила на молочную кухню, ему обязательно нужен был кефир, ведь в его маленьком желудочке мало что задерживалось, поэтому рано утром я собирала свою мелкую вонючку прямо так, мыться было некогда, брала на поводок собаку и с коляской мчалась на молочную кухню за кефиром. Однажды я услышала, как между собой разговаривают две соседки:

-Бедная девочка, мотается одна с собакой, с коляской!

Это был первый случай, когда меня пожалели соседи, до этого практически всегда недолюбливали за слишком короткие юбки и слишком поздних гостей.

Потом у Женьки обнаружилась какая-то кишечная инфекция, которая причиняла ему жуткое неудобство, он ныл все время и спал только у меня на руках, поэтому я так долго носила его и качала, что мои ноги распухли и не помещались в обувь. Квартира наполнилась запахом болезни, этот запах был в вечно закаканых пеленках, в детской кроватке, в маленьких ползунках, он был везде и повсюду. Несмотря на все мои мольбы, Эдвардас приехал уже в самом конце болезни, когда самое ужасное было позади.

Незаметно подоспевшее лето опять удивляло жаркой сухой погодой, после десяти утра на улицу выйти было невозможно, окна зашторивались круглосуточно, некоторые даже умудрялись заклеивать стекла на лоджиях газетами. Голый Женька ползал по полу, а я периодически обливала его водой из пульверизатора для опрыскивания цветов. Ах, если бы эту жару да на море пережидать, а не в душном городе среди раскалившегося асфальта, но нет, даже на озеро выйти было большим подвигом.

-Ты лямочки от сарафана на улице спускаешь, чтобы следов не оставалось, — наивно спросила меня как-то Ларка.

Дорогая ты моя, да я уже забыла, что на сарафане вообще есть лямочки, моя жизнь — это сплошной адский марафон, перевести дух мне удается только после того, как Женька засыпает. Я так устаю, что сразу не могу лечь в постель, сижу какое-то время, тупо уставившись в потолок.

Эдвардаса не было очень долго, он все оправдывал свое отсутствие важными делами, а у меня от жары плавились мозги и таяли последние капли терпения, я снова была настроена решительно и готова поставить все точки над и. Когда так долго нет осадков, в природе как будто накапливается дурная энергия, ненаходящая выхода агрессия, люди буквально звереют, нервничают больше обычного. Мое озверение уже зашкаливало.

Эдвардас приехал после обеда и, по своему обыкновению, любя что-нибудь поизображать, я изобразила легкую холодность, такое светское равнодушие, даже не для него играя этот спектакль, а для себя, потому что от такого приема мне легче было бы перейти к выяснению наших отношений. Он, казалось, ничего не замечал, моя игра проходила в одни ворота, без зрителей, без критиков. Когда Женька уснул, я вышла на кухню, постройневшая и прекрасная. Гонки на молочную кухню могут раздражать, надоесть, но одно очевидно — они полезны для талии.

-Мне надо с тобой поговорить, — это Эдвардас сказал, а не я, первый раз в жизни он хотел поговорить со мной, до этого момента его главной задачей было оставить все так, как есть, не менять ничего, поддерживать зыбкое равновесие. От неожиданности мне стало плохо, я поняла, что этот разговор будет неприятен, что случилось что-то нехорошее, ведь не руку же и сердце можно предлагать таким тоном!

-Я был у врача, разговаривал с ним начистоту, он сказал, что мне осталось лет пять.

Он так спокойно сказал, что я даже не поняла, пять лет чего ему осталось, о чем мы сейчас, в общем-то.

-Я говорил с детьми, они все знают и про тебя, и про Женю, я объяснил им как мог.

Боже мой! Я так долго мечтала об этом, но только чтобы это не было вот так, как какой-то приговор всему, нашим чувствам, моим мечтам, жизни вообще.

-Может быть, этот врач ошибается? — я сказала первую попавшуюся мне фразу, наверно идиотскую, наверно неуместную, у меня и времени не было, чтобы обдумывать свои слова.

-Он не ошибается, я давно уже знал обо всем, но как-то закрывал глаза, тебе вот жизнь испортил, все не хотелось верить, а это правда.

Я знала, что теперь должна просто поддержать его, обнять, приласкать, сделать страшную развязку более призрачной.

-Мы все переживем с тобой вместе, раз теперь все о нас знают, значит и скрываться никакого смысла нет, сколько получится, столько и проживем.

Эдвардас как-то невнятно отбивался, был непривычно тихим, но любовью мы все равно занимались в эту ночь, правда с каким-то исступлением и горечью, когда удовольствие приходит вместе со слезами.

-Я поеду завтра в Литву, времени мало, дел много.

Я даже не стала противоречить и возмущаться, сегодня было нельзя.

Утро было тяжелым, с ранним пробуждением, с ощущением неизбежности и беды. Плохо, когда просыпаешься и чувствуешь груз проблем сегодняшнего дня, но когда просыпаешься, а на тебя давит вчерашнее горе и надо как-то с этим жить и ты понимаешь, что утро ничуть вечера не мудренее, и что вот оно уже настало, а сил, справиться с этим нет, то это, практически, невыносимо.

ГЛАВА 2

Когда Эдвардас уехал, на меня нахлынуло такое отчаянье, что срочно нужно было кому-то позвонить. Позвонила Вадику. Наверно, это не было лучшим вариантом, потому что в прошлый раз, когда у меня пропало молоко, Вадик мне сказал в ответ на мою трагедию:

-Зато сиськи не отвиснут.

Может быть, сейчас мне нужна была именно какая-нибудь нелепица или, хотя бы, мнение совсем-совсем другого человека.

-Юль, это беда, что будет, то будет. Ты сейчас подумай, как в этой ситуации себя вести, ведь Эдвардасу очень тяжело, кругом у него негатив, так ты дай ему немного позитива, он к тебе и потянется инстинктивно, будь для него лучиком счастья.

-Вадь, я не могу, я так устала!

-Устала она, милая моя, а кому сегодня легко? Ты не можешь выбирать ситуацию, ситуация уже сложилась такая, какая есть, но ты можешь вести себя достойно. Не ной, не кисни, приведи себя в порядок, Эдвардас приедет, а ты молодая, красивая, он поймет, что жизнь продолжается хоть пять лет, хоть меньше, хоть больше, ведь никто не знает, кому сколько на роду написано. Давай, ты сильная, ты сможешь.

Когда женщина чувствует, что она — опора, что ее сила нужна, ей горы свернуть по плечу, но если от нее в этот момент отказываются, ей приходится тратить в два раза больше сил, и на то, чтобы преодолеть ситуацию и на то, чтобы доказать саму необходимость этого преодоления. Я все так же моталась на молочку, только горе поселилось в моей голове. Я не знала, что могу сделать, но нашла в "Молитвослове" молитву за больных и читала ее по нескольку раз в день. Я каждый день ходила в церковь, вместо прогулки таскаясь туда с Женькой. Иногда со мной ходила Ларка, иногда Ольга, мне нужен был кто-то, кто постоит с коляской, пока я нахожусь внутри. Я хотела заказать молебен за здравие, но мне сказали, что молебен можно заказать только за православного человека. Какая-то чушь! Ведь я пришла туда со своим отчаяньем, можно было постараться мне помочь, например, когда Кобзон был в очень тяжелом состоянии, за него молились представители всех конфессий, какое значение имеет вероисповедание человека, если речь идет о жизни и смерти.

Сама я была похожа на смерть. Я что-то ела только потому, что было нужно, иначе скоро ребенка перестану поднимать на руки, я спала потому, что за время после родов вообще забыла, что есть такая бессонница. Я стала засыпать, как только моя голова касалась подушки.

Не помню, кому первому в голову пришла идея сделать наши с Эдвардасом фотографии в красивых рамках, мне или Ларке, но она знала мастерскую, где это делают, и повела меня туда. Мы остановились на трех кадрах: мы с Эдвардасом в Праге на Карловом мосту смеемся, как сумасшедшие, нас тогда сфотографировал случайный прохожий, очарованный нашим весельем, он сам предложил нам свои услуги, ведь люди всегда тянутся к чужому счастью, шарахаясь от чужого горя. Странно, сама поездка не вызывает у меня радостных воспоминаний, а вот фотографии получились прекрасные, счастливые какие-то. Второй кадр — Эдвардас в горах Словакии. С утра мы загружали в настоящий горный рюкзак еду и прекрасное чешское пиво, потом долго шли по неудобным горным тропам, чтобы набрести на живописное место: маленький водопад, или горный ручей, или просто плоский удобный камень, там мы сбрасывали наш багаж и долго грелись на солнце, как две ящерицы, потягивая пиво и наслаждаясь природой. Третий кадр — Эдвардас и Женька сидят на песке у моря, я сфотографировала их сзади, но видно, что они повернулись друг к другу и, жестикулируя, о чем-то оживленно беседуют. Ясно, что Женя, которому нет еще и года, не может беседовать ни о чем на самом деле, но в этом и заключается вся прелесть снимка.

Выбор цвета, формы и размера рамок на какое-то время отвлек меня, но возвращаться все равно было необходимо в свою пустую квартиру.

Хорошо сказать, что нужно человеку создать позитивное настроение, а если сил на это нет, если с самого момента рождения Женьки я только и думаю о том, чтобы отдохнуть? Я чувствовала, что это мой предел, что я не справлюсь, что мне нужно опереться на чье-то плечо, потому что я начала бояться саму себя. Я позвонила маме.

-Доченька, у тебя такой грустный голос, ты потерпи чуть-чуть, я в октябре выйду на пенсию и обязательно приеду к тебе, совсем немного осталось, держись там!

Держись до октября. А я с трудом переживаю каждый день, каждую минуту.

Я позвонила Ленке в Саратов.

-Юльвира, никак не могу к тебе приехать, у меня работа и огород еще, будь он проклят, бабки совсем меня сожрали. Может как-нибудь попозже, а сейчас — ну правда никак!

Я позвонила Вадику, но он был в отъезде: работал на съемках.

Мои близкие люди кончились, все они любили меня, но у каждого из них была своя собственная жизнь, которая, наверно, ничуть не легче моей, но меня это совсем не утешало. Эдвардас писал какие-то бесполезные сообщения о погоде и работе, в ответ на мои отчаянные призывы: "Я люблю тебя!" я получала сухие канцелярские отписки. Человек может быть очень сильным, если его сила нужна любимому, но он может превратиться в жалкую медузу на раскаленном асфальте, когда чувствует себя не просто несчастным, но и бесполезным. Я знала только одно, что скоро Женьке исполнится год и Эдвардас обязательно приедет его поздравить, вот тогда я не позволю ему просто так уехать, да я хоть поперек порога лягу, а не отпущу!

Эдвардас написал мне смс, что едет первого сентября. Я собрала в кулак все, что у меня осталось, я купила продуктов и приготовила ужин, я старалась выглядеть уверенной и спокойной, чтобы он мог на меня рассчитывать, чтобы я не казалась ему обузой. Я совершила героическое усилие!

Не знаю, о чем все это время думал Эдвардас, но приехал он спокойный и как будто даже не нуждающийся ни в чьей поддержке. Мне почему-то не стало от этого спокойней, наоборот, все то, к чему я подготавливала себя, провалилось, а к тому, что должно произойти, я совсем не подготовилась.

-Эдвардас, так не может дальше продолжаться, почему мы не вместе, если все уже известно, если теперь нет больше причин скрывать наши отношения! — я убрала посуду и присела около него на корточки, снизу вверх заглядывая в его глаза.

-Послушай, — спокойно начал он, без чувств, без эмоций, избегая коснуться меня или взглянуть в глаза, — ты не знаешь, о чем говоришь, на что хочешь пойти. Это не просто вопрос времени, это вопрос моего состояния, я не хочу, чтобы ты вытирала мне слюни, ты молодая, красивая, ты устроишь свою жизнь.

-Может, я хочу вытирать тебе слюни! Мне не нужен никто, как я могу устроить свою жизнь после того, как узнала, как оно должно быть, разве теперь я соглашусь на подделку!

-Может, ты и хочешь, но я этого не хочу! Я хочу быть один, это мое решение, — несмотря на свое состояние сейчас он был хозяином положения, его болезнь давала ему моральное право на жесткость и даже жестокость по отношению к окружающим. Ему казалось, что с высоты его обреченности лучше видны перспектива и правда.

-Да перестань же ты себя хоронить заранее, ты посмотри, как быстро развивается медицина, может, сегодня нет средства, а завтра его уже откроют. Вспомни, как зубы лечили тебе в детстве, колесо ногой крутили, чтобы бормашина завелась, а теперь!

-У меня не зубы болят, и мне не хочется обманывать ни тебя, ни себя.

-И что теперь, ты предлагаешь заранее похоронить тебя, не прожить даже этих пяти лет, которые тебе отпущены?

-У тебя все будет хорошо.

-Да перестань ты говорить, что у меня все будет хорошо, откуда тебе-то известно, что для меня хорошо, а что плохо! И вообще, ты обещал на мне жениться.

-Я и не отказываюсь, можем расписаться хоть завтра, но жить с тобой я не буду. Вы переедете в Литву, так будет лучше для Жени, но я буду жить в другом месте.

-Ты что, предлагаешь мне поехать в чужую страну только потому, что так будет лучше для Жени! Да для него лучше, если мы будем вместе, если я буду счастлива хоть какое-то время!

-Это мое решение.

-И все, ты не изменишь своего решения? Ты меня не любишь? Скажи, что ты меня не любишь, и я уеду.

Он посмотрел на меня устало и нежно и промолчал. Его молчание можно было расценить как то, что он не любит меня, но не хочет говорить горькие слова, но я-то знала, что он не может мне сказать эту ложь, глядя прямо в глаза.

Этот разговор настолько меня вымотал, что даже голова слегка закружилась. Я поняла только одно: скоро он уедет и у мен начнется мой вечный адский круг, утро, молочка, магазин, кормление, сон, прогулка, кормление, прогулка, кормление, сон, и отчаянье, вечное отчаянье. Я больше не могла это терпеть, все, что угодно, но только не это. Лучше умереть, чем снова погрузиться в беспросветную, непробиваемую боль, лучше умереть. А в ванной как раз стоит бутылек с таблетками "фенозепама", стоит еще с дородовых времен, когда мучала бессонница. Он куплен без рецепта, ведь никто так не располагает к себе, как душевнобольные, никто так не может войти в доверие. Это красивая смерть, без крови, без мозгов на асфальте, без внутренностей на рельсах. Ведь как нужно себя ненавидеть, чтобы броситься под поезд! Я не ненавижу себя, я просто устала, я так устала, что не могу больше это выдерживать, у меня тоже запас прочности. Он иссяк!

-Мне надо пройтись, посиди с Женей, — я встала на ноги и пошла в ванную комнату. Эдвардас молча проводил меня глазами. Таблетки маленькие и горькие, они шероховатые, без всяких там оболочек, иногда прилипают к горлу, но ничего этого не замечаешь, когда выпиваешь одну таблеточку. А вот когда целый пузырек! У каждой из них своя судьба: эта хорошо, гладко пошла, а эта наперекосяк и слегка ободрала мне горло. Эта прилипла к гландам и на какое-то время обдала гортань неприятной горечью, а эта быстро догнала своих подружек, видимо, любит общество.

Я пошла переодеться, чтобы уйти из дома. Сознание было абсолютно ясным. Я достала джинсы и майку, но вдруг мне пришла в голову мысль, что это последнее, во что я одеваюсь, и я сменила джинсы на юбку, а майку на блузку.

-Если что, позвони Ларке, телефон я записала.

-А ты что, не собираешься прийти ночевать?

-Я же сказала, что мне надо проветриться.

-Конечно, иди, развлекись где-нибудь или просто побудь одна. Ты выглядишь как-то не очень.

Представляю себе, как я пойду где-то развлекаться, даже смешно стало! Почему же не действуют таблетки, неужели доза слишком маленькая? Интересно, сколько я уже успела оттуда отъесть, пару штук? Может еще добавить "димедрола", которым Ларка спасалась от аллергии и случайно оставила у меня две таблетки? Они на кухне, в ящике стола.

Я пошла на кухню и попыталась проглотить большие белые таблетки. За этим занятием меня застал Эдвардас, молча и злобно он выхватил у меня пустую упаковку и бросил ее в мусорное ведро.

-Ладно, сейчас попью чаю и пойду. У меня горло пересохло так, что скоро склеится, — мне стало смешно и легко. Прощай, прощай, моя непутевая жизнь, ни за что я больше не испытаю ни боли, ни мучений.

С чашкой чая в руках я села в кресло, ко мне, цепляясь за разные предметы мебели, еще нетвердо стоя на ногах, подошел Женька. Грустно признавать, что не стала ему хорошей матерью, но я просто не могла, мой маленький, хорошая мать должна быть как бы слегка ограниченной, без всяких закидонов и нервических припадков, простая, как земля и понятная, как хлеб. Я другая.

-Сыночек мой, дай я тебя поцелую, — Женькина счастливая мордашка — это последнее, что я увидела.

ГЛАВА 3

Все, что произошло потом, было похоже на детский калейдоскоп, который все время менялся. Что-то я помнила, чего-то не помнила, но это не значило, что назавтра я буду помнить то же самое, что вчера. Первое, что я увидела, это лицо ненавистного Костика, Ликиного парня, которое склонилось надо мной.

-Все будет хорошо, — он погладил меня по щеке, и я поплыла дальше мимо него на носилках. Это же надо, попасть в больницу именно в его дежурство, встретить его именно теперь!

Потом в разбитое окно, заклеенное синей изолентой, стучалась голая ветка какого-то дерева, а пожилые женщины в длинных рубахах расплывчатыми пятнами маячили сзади. Я не помню их лиц, но точно знаю, что они осуждали меня. Я вспомнила, что мне надо домой и пошла из палаты.

-Ты куда собралась? — спросила меня медсестра в коридоре и преградила дорогу.

-Мне к ребенку надо.

-Ишь, о ребенке вспомнила...

потом меня валили на кровать силой и поставили в бедро какой-то укол, от которого потом моя нога на полгода потеряла чувствительность.

-Такая тощая, а такая сильная...

-Они ненормальные все такие...

-Нажрутся таблеток и еще буянят...

Я слышала эти голоса сквозь вату, сквозь туман, сквозь мой собственный калейдоскоп.

-Что, довел? — интересно, откуда появился Вадик? Но это точно он, а за ним виноватое лицо Эдвардаса, а я лежу на диване в нашей съемной квартире. Раздался телефонный звонок и Эдвардас взял трубку:

-Здравствуйте, да нет, все хорошо, она уже дома, не переживайте.

Я поняла, что это мама, с трудом поднялась с дивана и забрала трубку. Почему-то я была твердо уверена в том, что маму мне надо успокоить объяснить ей, что все в порядке.

-Мам, у нас все хорошо, все нормально, не переживай, — не знаю, что мне говорила мама, но после каждой ее фразы я повторяла одно и тоже:

-Не переживай, у меня все хорошо.

Неожиданно, не знаю уж почему, я заплакала, Эдвардас подбежал и отобрал у меня трубку:

-Что вы ей сказали, почему она плачет?

-Вадик, как хорошо, что ты приехал, я так скучала по тебе!

-Я тоже по тебе скучал.

-Пойдем покупать слойки с яблоками. Помнишь местные слойки?

-Конечно, помню, а ты можешь идти?

-Естественно могу, я в порядке.

Мы ходили за слойками, купили еще и арбуз, всю дорогу Вадик уговаривал меня ехать с ни в Москву, бросать здесь все, тем более, что бросать нечего.

-Я ее у тебя забираю, хватит уже, — сообщил он Эдвардасу, как только мы вошли. Мы с Вадиком сразу начали строить планы, как поедем, как меня все там ждут, а здесь меня ничто не держит и никто не любит. Вадик достал гашиш и начал раскуривать трубочку, протянул ее мне, я глотнула дыма и долго-долго кашляла, в перерывах предлагая Эдвардасу попробовать хоть раз в жизни, что это такое. Он отказывался и смотрел на меня с недоумением, но и с облегчением.

Ночью Вадик спал на кухне, а я прицепилась к Эдвардасу заниматься сексом, он долго отпирался, но природа взяла свое. Наутро он уехал.

-Я слышал какой-то шум, вы чем там занимались? — Вадик разливал кофе.

-А ты думаешь, чем?

-Ну, он и сволочь, ты только что с того света вернулась, еле живая, а он тебя домогается! У меня слов нет.

-Почему ты думаешь, что это он меня домогался, а не я его?

-Перестань ты, наконец-то его защищать! Сколько можно!

Скоро появилась Ларка и они вдвоем принялись меня обрабатывать. Иногда мне казалось, что я не помню ничего, иногда казалось, что помню все, иногда я что-то вспоминала, что-то, безусловно, новое и важное, но Вадик со спокойной улыбкой тормозил мою радость:

-Что с тобой, ты же мне еще вчера это рассказывала.

Вадик и Ларка заботились обо мне, следили, чтобы днем я ложилась поспать, но даже сквозь дремоту я слышала их неодобрительные голоса на кухне:

-Он сорок минут ждал, только потом вызвал "скорую"...

Не может быть! Интересно, чего же он ждал, может быть того, что все устроится само собой, а концы в воду?

-Он ей не один год уже мозги канифолит, а сам даже стиральную машинку не мог купить...

Стоп! Ведь это я сама отказалась от стиральной машинки, потому что не люблю временные вещи, хотела купить сразу все в наш дом. А он точно мне это предлагал?

-Я сама лично слышала, как он звонил в консульство и спрашивал, как можно ребенка вывезти в Литву...

-Конечно, а потом сказал бы, что мать сумасшедшая и поминай, как звали...

Этого не может быть! Он не мог так со мной поступить, ведь это же я ходила беременная, я мучалась в роддоме, да у меня даже шрам есть на животе! Я встала, и почему-то, пошла, проверить документы. Не было свидетельства об установлении отцовства.

-Он у меня документ похитил! — я вошла на кухню с растерянной улыбкой.

-Ты не волнуйся, все в порядке, мы с тобой, он уехал, — притворно сладким голосом Ларка пыталась меня утешить и утолкать обратно в постель.

-Дорогая моя, мы все равно с тобой собираемся в Москву, так что ничего не изменилось, просто он долго маскировался под порядочного человека, теперь все кончено, надо вещи упаковывать, — Вадик принес чашечку кофе, — на, кофейку выпей.

-Слушайте, я мяса хочу, мне надо срочно съесть стейк.

-Можно, согласилась Ларка, иногда входя в роль доктора Айболита, никак не могла она забыть о курсе медучилища сразу после восьмого класса, — только я с вами не могу пойти, у меня встреча.

Ларка упорхнула, а мы с Вадиком погрузили моего Жеку в коляску и пошли к мексиканскому ресторану, где стейк делали очень приличный, удивительно приличный для города Калининграда.

Стояла такая тихая теплая погода, без малейшего дуновения ветерка, без дождя, без палящего солнца, какой и не бывает в реальной жизни. Такие удивительные дни встречаются редко, а поэтому хранятся специально для сказок и добрых историй о любви. Если бы можно было навсегда остаться в этом дне, не беспокоясь о деньгах, не строя отношений, не заглядывая в будущее. К сожалению, это невозможно.

-Привет, — мы с Вадиком не успели подняться на свой этаж, а навстречу нам Ольга со своим мужем Сашкой, косая сажень в плечах, — а мы к тебе звоним, а там, это самое, нет никого.

-Здорово, — Сашка протянул Вадику руку.

Мне стыдно за свои чувства, но ничего не могу с собой поделать: у меня всегда вызывает смех то, что мужчины пытаются вести себя с Вадиком, как с мужчиной: протягивать руку, рассказывать неприличные анекдоты.

-Мы приходили в Женькин день рождения, а Эдвардас сказал, что ты чем-то отравилась, — Ольга поднималась вместе с нами.

-Ты извини, Юль, но я сразу не поверил: чтобы чем-то отравиться, нужно что-то есть, а ты не ешь ничего.

-Неправда! Вот сейчас мы с Вадиком ели стейк!

-Да ты не стесняйся, я удивляюсь, как ты до сих пор выдерживала такую жизнь, я бы на твоем месте давно повесилась! Мы хотели к тебе даже в больницу прийти, но Ларка держала тут такую оборону, что ничего у нее нельзя было выпытать.

-Врет она, мы к самоубийцам не ходим, — весело пошутил Сашка.

-Саш, да ты мог мне сказать, что у моей кровати круглосуточно дежурил, я и тому бы поверила, я просто не помню ничего!

Мы вошли в квартиру и сразу направились на кухню готовить кофе. Я никогда не пью столько кофе, кроме как с Вадиком.

-Мы в Москву уезжаем, — Вадик расставлял чашки, — хватит, набегалась, забираю ее.

-Ну и правильно, это самое, если бы Эдвардас хотел, давно бы женился, а так только нервы мотает!

Мы еще немного поболтали и Ольга с Сашкой пошли домой.

-Да, — Ольга обернулась от двери, я что тебе сказать-то хотела, у нас, это самое, все получилось, я беременная, вот!

-Поздравляю! Теперь есть, кому комбинезон оставить.

-Как вы здесь в провинции упорно размножаетесь! В Москве как-то не до этого, — когда захлопнулась дверь, прокомментировал Вадик, а почему Эдвардас даже не звонит?

-Он мне прислал смс, а я не ответила, наверно, все понял.

-Ну, так даже лучше. Я завтра уезжаю, мне на работе надо быть, а ты тут собирай вещи, только говна поменьше набирай, вон, Ольге оставь, она обрадуется.

Когда Вадик уехал, сразу стало понятно, что уже не лето, а самый настоящий сентябрь, прямо в тот же самый день появилась какая-то зябкость в воздухе, вечная балтийская сырость заползла в квартиру. Собирать вещи я почему-то всегда начинаю с альбомов с фотографиями, вот и теперь сняла их с полки и упаковала в большую картонную коробку, на этом мой энтузиазм иссяк. Я уложила Женьку спать и прилегла с ним рядом. Мои мысли вдруг как-то прояснились, приобрели совсем другое направление. Куда я поеду с ребенком? Как я могла полюбить человека, который оказался такой сволочью? А может не такая уж он и сволочь? Он отец, я сама хотела родить именно от него, а что теперь? Поехать в Москву — это значит быть не дома, жить по чужим правилам, хоть Вадик и зовет к себе, и любит меня, и хочет как лучше, но он не представляет себе, как это жить в квартире с маленьким ребенком.

Я успокоилась и решила поговорить с Эдвардасом теперь, в здравом уме, замужество сейчас уже не казалось мне таким уж необходимым, я даже готова была предложить Эдвардасу выбирать самому, как жить дальше, почти готова, это "почти" возникло потому, что я точно знала, что он выберет такое решение, которое будет ни богу свечка, ни черту кочерга. Самое неприятное, что даже в такой момент его продолжали тянуть в разные стороны, и я, и дети.

-Он ни на что не может претендовать, этот твой незаконнорожденный ребенок, — так сказала его дочь, странно, как будто она когда-то в чем-то нуждалась, как будто Женя отберет у нее последний кусок хлеба. Она замужем и сама уже мать. Я тоже хороша, надо было все-таки подождать, как-то выиграть время, успокоить его.

Он мне не звонил, и я ему не звонила, мне казалось, что все должно решиться каким-то чудом, само собой. Для меня достаточно было того, что я почти успокоилась, почти успокоилась и достала альбомы с фотографиями из коробки, поместив их на законную полку.

ГЛАВА 4

Этот звонок даже не застал меня врасплох, иногда приходит осознание того, что все зависит только от тебя, от твоего собственного выбора. Это осознание дает тебе силы и терпение, способность проживать каждый день не так, будто это еще одно испытание.

-Здравствуйте, Юля, это Славин. А Эдвардас еще не подъехал? Мы ждем его здесь в офисе...

-Нет, не подъехал.

-Ну, извините за беспокойство.

Я постояла еще немного с трубкой в руке и вдруг начала рыться в записной книжке, в многочисленных клочках бумаги и старых газетах, мне, во что бы то ни стало, надо было найти телефон этого офиса, ведь он у меня точно был! Какое-то время мне нравилось изображать из себя незаменимого секретаря и я записывала все телефоны, какие встречались на пути, чтобы при случае быстро и ловко продиктовать Эдвардасу нужный номер. Вот он!

-Алло, здравствуйте, будьте добры Славина.

-Это я.

-Это Юля, вы только что мне звонили насчет Эдвардаса. Вы знаете, я подумала, что он поедет прямо в офис, а мне как раз необходимо срочно ему кое-что сказать, вы не могли бы передать ему, чтобы он срочно позвонил мне. Если, конечно, первым его увидите.

-Конечно, конечно.

Обычная просьба, он ничего не заподозрил. Я начала раскладывать по местам какие-то вещи, гладить бесконечные пеленки: любые физические действия меня успокаивают. Когда настроение у меня хорошее, беспорядка я как-то не замечаю, но если на душе скребут кошки или Женька болеет, сразу посещают "золушкины припадки", начинаю мыть все подряд, тереть, убирать, перекладывать.

Телефон зазвонил, когда я уже побрызгала цветы с мелкими листьями, а крупные начала протирать влажной тряпочкой.

-Я слушаю.

-Алло, здравствуйте, можно Юлю?

-Это я.

-Я тебя не узнал.

-Не поверишь, но я тоже тебя не узнала.

Было такое ощущение, что в последний раз мы разговаривали в прошлой жизни.

-Славин передал, что тебе что-то нужно.

-Да, а если бы я не передала, чтобы ты позвонил, ты бы этого не сделал?

-Я думал, что ты уже в Москве. Я сейчас приеду.

Не знаю, почему иногда людям необходимо побыть какое-то время отдельно, чтобы понять, как им плохо друг без друга. Это то же самое, как если бы обязательно надо было заболеть, чтобы по-настоящему оценить здоровье. Эдвардас скучал по мне, я сразу это поняла: он старался, как бы невзначай лишний раз ко мне прикоснуться, рассматривал мое лицо, руки. Я почувствовала свою женскую силу и смогла говорить спокойно, даже с легкой улыбкой.

-Зачем ты документ украл?

-Я не украл, а взял, вы тут так были настроены, что я обще испугался, что ты уедешь, а я доказывай потом, что Женя мой сын. Я еще фотографию забрал из альбома.

-Ты же хотел его увезти в Литву, мне Ларка сказала!

-А куда я должен был его деть? Дома оставить? Ты была в больнице, неизвестно, сколько тебе еще надо было там находиться, а у меня срочное дело в Литве. Неужели ты думаешь, что я бы потом его не привез?

-Не знаю. Я не знаю, что думать. Все это время мне внушали, какой ты гад, а у меня все еще не совсем хорошо с головой, я и до сих пор не все помню, а тогда совсем ничего не соображала.

-Знаешь, ты так уверенно и трезво говорила, что я думал, ты все понимаешь. Я честно, даже обрадовался, что найден какой-то выход, что тебе надо уехать, ну не умирать же, в самом деле!

-И ты бы меня отпустил?

-Я уже придумал, что узнаю, как тебя найти у твоей мамы, у меня есть телефон.

-Почему вы, мужчины, такие странные, придумать, как меня найти потом у тебя ума хватило, а удержать сейчас — нет. Ведь это намного проще!

-Я хотел как лучше.

-Ты последнее время был так жесток со мной, разве это лучше? Я ко всем обращалась за помощью, но у них свои дела, у каждого свои дела, понимаешь, никто мне не помог, все только говорили пустые слова сочувствия, как я могла еще объяснить, что у меня больше нет сил!

-Никто не может понять, насколько плохо другому человеку. Прости меня, я ходил к психологу, это он посоветовал мне так себя вести.

-Не может быть! Ты ходил к психологу?

-Да, я объяснил ему всю ситуацию, рассказал, что ты молодая, красивая, умная, сильная, а он сказал, что с глупой женщиной расстаться тяжело, а с умной — нет. Посоветовал решать все скорее.

-Наверно, я не такая умная, как тебе казалось, или не такая сильная. А если бы я умерла? Этого психолога надо убить! Как он может давать такие судьбоносные рекомендации, если не знает ни тебя, ни меня, ни наших отношений. Кстати, а почему ты сорок минут "скорую" не вызывал?

-Ну, тебе тут, я чувствую, наговорили! Я думал, что ты выпила пару таблеток "димедрола", уснула, проспишь до утра. Отнес тебя на диван, а у самого какой-то внутренний голос не давал покоя. Пошел в ванную, а там пустой флакон из-под таблеток, я в таблетках ничего не понимаю, да и неизвестно, с каких времен он там стоит, вернулся в комнату, а у тебя уже пятки посинели. Я думаю, пусть меня дураком считают, все равно позвоню. Тебя увезли, а моя первая мысль — что я скажу твоей маме. Хорошо, что все обошлось.

-Это точно, хорошо, что все обошлось.

Мы сидели на диване, обнявшись, в этих объятьях даже не было никакого эротического подтекста, просто два человека, близкие друг другу, почти что потеряли друг друга, но теперь все обошлось.

-Это несправедливо, что ты болеешь, — сквозь слезы прошептала, наконец, я.

-Где ты в жизни видела справедливость? Пусть будет, как будет, ничего не изменишь. Надо жить столько, сколько дано.

-И мы поженимся?

Эдвардас вздохнул тяжело и обреченно:

-Поженимся, если хочешь, только ты очень хорошо подумай. Я старый, больной, у меня противный характер, я сам это знаю, но ничего поделать с собой не могу.

-Я уже подумала.

-Ты все равно еще подумай, не спеши.

Ночью наступила гармония: Эдвардас спал, мирно посапывая, Я обнимала его сзади за спину, Женька угомонился в своей кроватке. Я думала о психологах. Слишком много их развелось в последнее время, везде они, обучились по ускоренной программе "второе высшее образование" и давай людям судьбы устраивать. Никакой ответственности за последствия, никакого чувства долга. Ларка тоже недавно посещала психолога, так та ей внушала:

-Встречаешься с женатыми мужиками, ну и встречайся, почему бы и нет, вытягивай из них деньги.

Конечно, вытягивай из них деньги, неси их психологу. Уж если человек пришел на прием, значит, что-то его не устраивает!

По-моему, психологи делятся на два типа:

Первый тип — это те, кто объясняет нам, как положено по совести, по правде, в сотый раз повторяет прописные истины, нагоняя скуку смертную.

Второй тип — это те, кто говорит то, что хочет услышать клиент: делай, что нравится, лишь бы тебе было хорошо, гуляешь — гуляй, воруешь — воруй. Людям нравится слышать слова поддержки своим действиям, не самым правильным, как сами они внутренне чувствуют, вот они и ходят к такому психологу за оправданием, за поощрением.

Не знаю, какие психологи более опасны, но оба типа совершенно бесполезны, хотя, на мой взгляд, второй тип хитрее и денег гребет больше.

Наутро Эдвардас чувствовал себя не очень хорошо, потому что не взял с собой необходимое количество таблеток: он же не собирался оставаться на ночь в Калининграде, он наскоро позавтракал и поехал в Литву собирать необходимые справки для того, чтобы мы с ним могли пожениться. Мы расстались умиротворенные и успокоившиеся на какое-то время.

ГЛАВА5

Я когда-то говорила, что легко смогу уйти откуда угодно и от кого угодно, старалась даже не обрастать вещами, чтобы быть более легкой на подъем, но ребенок внес в мою жизнь непоправимые коррективы, ему нужно было создавать уют и покой.

Расписаться мы смогли только в конце ноября, потом, когда я еще раз прокручивала все эти события, я вспомнила, как мне говорил знакомый астролог, что каждые двенадцать лет с нами происходят примерно те же события, только на разном уровне, так вот время для своего первого замужества я выбрала крайне неудачное, во всяком случае, звезды говорили так. В другое время я бы не вышла за кого попало, или брак бы сложился более удачно, но только не в тот год. Самое интересное, что во второй раз, когда я выходила замуж за Эдвардаса, когда сбылась, наконец-то мечта идиота, это происходило как раз через двенадцать лет после моего первого замужества. Да, выходишь замуж за разных мужчин, а получаешь всегда одно и тоже: разочарование.

В ЗАГс мы шли ветреным утром, когда от дождя не было спасения даже под зонтом, он заходил и сбоку, и сзади, делая мокрым абсолютно все тело. Единственным нашим свидетелем был Женька, который устроился лучше всех: в закрытой персональной коляске. Я никак не могла накрасить губы — рука дрожала, и линии получались неровными.

-Чего ты так долго? — спросил Эдвардас, который ждал меня под козырьком подъезда с коляской.

-Руки дрожали, нервничаю.

-А чего ты нервничаешь, не в первый же раз.

-Все равно, такой день, для меня это важно.

-А по-моему — это пустая формальность.

Ну и пусть он так говорит! Мне все равно есть, что отметить, я не один год шла к этому, именно этого я хотела, только этого и больше ничего, пусть он всю дорогу откровенно думает о делах, пусть я иду пешком и вся вымокла, но дома меня ждет бутылка шампанского и этот день мой!

Мне позвонили с поздравлениями все мои родственники, Эдвардас даже удивился, не то, чтобы он совершенно был лишен романтики, но она была в его представлении какой-то другой. Он мог приехать из Литвы с двумя букетами цветов, один на день святого Валентина, а другой на день рождения, ничего, что между этими праздниками три дня, он мог заранее подарить мне подарок, а на мои слова, что еще не пора, он удивленно приподнимал брови:

-А что, я его прятать должен?

Сразу же после свадьбы начались сборы в дорогу. Мои многочисленные знакомые почему-то хотели на память получить какой-нибудь полезный предмет, особенно много претендентов было на чайник, как будто на новом месте я стану кипятить чай в ладошках. Особые проблемы возникли с цветами, оказалось, что их нельзя перевозить через границу, но оставить их я тоже не могла, пришлось на свой страх и риск паковать их, маскируя тарелками и книгами, надеясь только на то, что особо проверять не будут. У собаки документы тоже были не в порядке: занятая своими делами, я совсем позабыла о том, что нужно вовремя поставить прививку от бешенства, а после такой прививки месяц нужно ждать результата, у меня этого месяца не было. Со слезами на глазах я умоляла ветеринара написать мне фальшивую справку, предлагала ему встать на мое место и совала деньги, все напрасно. Собака и цветы могли попасть в Литву только контрабандой.

-Если собаку не пропустят, я оставлю ее на границе, — объявил мне Эдвардас.

-Ты что! Мы должны провести ее во что бы то ни стало, я не брошу Ролу!

-Ну, вот тебе! А если ее не пустят?

-Тогда я поеду обратно вместе с ней, и буду ждать этот чертов месяц! Я ее взяла на всю жизнь, я ее не предам!

-Ты даешь! Ладно, может, пропустят.

В день отъезда я пыталась усыпить Ролу "димедролом", но, по-видимому, она так переволновалась, что таблетка на нее не подействовала. Бедолага скулила всю дорогу и норовила выбраться из сумки, в которую я ее посадила.

На русско-литовской границе почему-то всегда водятся какие-нибудь дикие звери, не желающие добывать себе пропитание традиционным способом. Они прочухали, что попрошайничать и проще и выгоднее, поэтому, немудрено увидеть полосатых маленьких кабанчиков, атакующих автобусы, из которых добрые люди бросают им куски хлеба. Теперь на границе паслись три рыжие лисицы, одновременно напоминающие и собак и кошек, они лаяли и визжали, отгоняя друг друга и водили хитрыми мордочками из стороны в сторону. Ели лисицы абсолютно все, и конфеты, и колбасу, и печенье. Я с удивлением обнаружила, что каждая лисица имеет свое лицо и отличается от других.

Уже спустились плотные сумерки, какие бывают только ранней весной и поздней осенью, кажется, что влажность, висящая в воздухе мелкой пылью делает все вокруг, и землю, и толстые стволы деревьев, и каждого встречного, еще более темными. На Российской стороне моя собака вела себя еще более-менее сносно: она грустно сидела в сумке под Женькиными ногами и даже, кажется, пыталась соблюдать конспирацию. Мы прошли Россию без эксцессов, может быть потому, что никого особо не волновало, что такое мы вывозим. Литовским пограничникам было намного интереснее посмотреть, что ввозят к ним.

-Что везем? — по-литовски спросил молодой парень в сине-зеленой форме.

-Всякая ерунда, самое дорогое — моя куртка, — спокойно ответил Эдвардас.

В это время собака не просто выбралась из сумки, но принялась, с жалобным повизгиванием забираться на заднее сиденье. Я сделала погромче музыку, чем очень удивила пограничника, и стала спихивать Ролу обратно, пытаясь сверху замаскировать ее красным пластиковым Женькиным горшком. Пограничник открыл заднюю дверь.

-Подождите, я на ребенка надену шапку, его может продуть! — истерично завопила я, от чего дверь быстро захлопнулась. Меня спасло то, что в Литве практически культ детей и ни один пограничник не решится простудить ребенка ради осмотра машины. Мне показалось мало этой меры предосторожности, и я вылезла сама навстречу судьбе, как когда-то в Москве шагала навстречу милиции, это моя теория: не хочешь, чтобы к тебе пристал человек в форме, опереди его, пристань к нему первая с какими-нибудь глупостями, у него сразу появится желание отделаться от тебя побыстрее.

-Сколько сахара можно ввести?

-Один килограмм на человека, — погранец сразу потерял к нашей машине всякий интерес.

-Из-за одного килограмма не стоит и возиться, — крикнула я ему вдогонку и уселась на свое место.

-Зачем ты его про сахар спросила? — удивился Эдвардас.

-Это отвлекающий маневр, чтобы он машину не обыскивал.

Когда мы выехали с территории пограничного пункта, с моей души упал камень, я вытащила гнусную собаку из сумки и посадила ее к себе на колени. Удивительно, что "димедрол" так и не подействовал.

Квартира, которую купил Эдвардас, находилась в маленьком городке Шилуте, впрочем, для меня все городки Литвы были маленькими. Первое время я только и делала, что распаковывала вещи и пересаживала цветы, некоторые из них перевозились в горшках, а некоторые без, при чем длинный кактус вообще был примотан к шампурам и завернут в полиэтиленовый мешок. Все живое выжило, получило новую прописку, новые горшки, для собаки купили новое место, которое она гоняла носом по всей квартире, казавшейся огромной после одной комнаты в Калининграде.

Не успела я привыкнуть к новому месту, успокоиться, почувствовать себя счастливой замужней женщиной, как Эдвардас поехал куда-то под Каунас на консультацию с врачом.

-Надо делать операцию, — сообщил он мне результат поездки.

-Когда?

-Чем скорее, тем лучше, есть два варианта: или через неделю, или через три месяца. Лучше всего делать весной, поэтому, может, сейчас?

-Конечно, если надо, то соглашайся. Главное — чтобы хуже не было.

-Шансы пятьдесят на пятьдесят.

ГЛАВА 6

Когда о болезни не думаешь, кажется, что ее как будто бы и нет, но когда она подступает к самому порогу, ни о чем другом ты уже думать не можешь. Я не знаю, насколько плохо или хорошо чувствовал себя Эдвардас, я знаю одно, что он был неадекватен сам себе, стеснялся трясущейся руки, комплексовал, напряжение во всех мышцах не давало ему покоя.

Люди идут на хирургическое вмешательство ради более тонкой талии, ради лучшей формы носа, ради меньшего количества морщин. Каждый раз это определенный риск и каждый раз близким кажется, что без этого риска можно было бы обойтись.

Все время до операции я пыталась выспросить как можно больше:

-А что может произойти в случае неудачи?

-Может и парализовать, и память можно потерять, все-таки это голова.

-Это что же, значит, ты от так просто можешь меня забыть?

-Не забуду я тебя, не переживай.

Меня не устраивала такая постановка вопроса. Я выбрала самые лучшие свои фотографии, наши общие снимки, снимки Жени, и на каждом из них подписала, кто где есть и когда было снято. Буквально это звучало так: это я, твоя жена Юля, я тебя люблю и очень скучаю. Эдвардас посмеялся надо мной, но фотографии все-таки взял.

-Эдвардас, а как делают наркоз?

-Никакого наркоза нет. Ставят укол, чтобы не мог двигаться, но ты все чувствуешь, иначе очень большая опасность, врач должен видеть реакцию.

-Но это же невыносимая боль!

-Что сделаешь, любовь моя, надо терпеть.

Я старалась не плакать, но не могла себя побороть. Слезы текли то и дело, появляясь на глазах в самый неподходящий момент. С одной стороны даже хорошо, что до операции всего неделя, иначе я бы рыдала все три месяца.

Когда уже все вещи были упакованы, а Эдвардас готовился к отъезду, я вспомнила о самом главном:

-Дай мне телефон больницы на всякий случай!

-Я не знаю телефона, я позвоню тебе оттуда и скажу номер.

-Ты мой телефон оставь врачу, пусть он мне сразу позвонит после операции!

-Хорошо, хорошо, оставлю. Операция завтра после обеда, врач позвонит тебе к вечеру. Успокойся.

Он уехал, я осталась. Я не могла поехать вместе с ним и сидеть в коридоре в течении всей операции, мне было бы так намного легче, но не с кем было оставить Женьку. Можно было бы попросить приехать мою маму, но за такой короткий срок она не успеет сделать визу. Мы решили никому не говорить про то, что Эдвардас уехал, чтобы не было невыносимых объяснений и звонков, мы расскажем обо всем потом, когда все будет хорошо.

В первую ночь мне не спалось, поэтому весь следующий день, решающий день, я была как в тумане. Теперь я была не одна, поэтому нельзя было валяться в постели, тупо таращиться в телевизор, выпить снотворное. Мне пришлось выполнять свои ежедневные обязанности, выводить собаку, варить кашу, гулять с Женькой, идти за кефиром. Когда наступило время обеда, я подумала о том, что Эдвардас так мне и не сказал телефон больницы, оставалось надеяться только на то, что врач позвонит. Я не знала, сколько по времени продолжаются подобные операции, поэтому все ждала и ждала.

Уже наступил вечер, стемнело, я бродила по квартире из одной комнаты в другую в каком-то тупом оцепенении, я уложила Женьку, включила телевизор, там шел "Дневник Бриджит Джонс", я смотрела, но ничего не видела, я поставила рядом с собой бутылку красного сухого вина и наливала себе бокал за бокалом. После каждого бокала мое сознание не затуманивалось, а наоборот прояснялось, я понимала, что никто мне так и не позвонил, но не это сейчас было самым страшным, а то, что завтра придет новый день и утро со всей своей определенностью расставит точки над и: я не знаю, что мне делать, куда звонить, к кому бежать, я не знаю ни одного телефона, я не знаю даже телефона справочного. Я в чужой стране с маленьким ребенком и собакой, я в панике, я не знаю, что мне делать. Ясно одно: операция уже закончена, от меня ничего не зависит.

Я написала несколько отчаянных сообщений на отключенную трубку Эдвардасу и плакала, плакала, пока усталость не свалила меня с ног. Пробуждение было ужасным, ранним и безысходным, мне стало страшно и холодно, я не могла ничего делать, я просто проклинала то, что этот день пришел, что за окном радостно поют весенние птицы, что солнце уже ворвалось в мою спальню. Я лежала безвольной гусеницей, моя голова гудела от бессонницы и горя, я чувствовала себя ужасно, когда услышала звонок телефона. На дисплее высветилось имя Эдвардас, я разрыдалась, и, в утренней, солнечной тишине, размазывая по щекам неизвестно откуда хлынувшие слезы, громко закричала в трубку:

-Алло, это я, я тебя слушаю!

Любовь принимает самые причудливые формы, она может быть и теплой лаской, и тихим поклонением, и спокойной преданностью и короткой огненной страстью. Мне досталась одержимость, не самый, наверное, лучший вариант, но что делать, выбирать не приходится. Кто-то сказал, что между горем и ничем выбирает горе. У меня выбора не было, любовь навалилась на меня всей своей массой и перекрыла дыхание, но она у меня была! Я часто думаю, чего могла бы достигнуть, если бы все свои силы бросила на что-то другое, не на Эдвардаса? Не знаю. Может быть, и сил бы тогда таких не было, не было бы ни терпения, ни упорства. Как бы я не страдала, мне все равно жаль тех, кто не испытал чего-то подобного, пусть даже мне досталась именно одержимость. Все равно это один из множества вариантов Любви.

.

ЮЛИЯ МИНИОТЕНЕ

ОДЕРЖИМОСТЬ,

КАК ОДИН ИЗ ВАРИАНТОВ.

ТЕЛ: 8-10-370-441-54-908

E-MALE: KML1@ TAKAS. LT

1