Но тут откуда-то сбоку в небо взвилась зеленая ракета, после чего из ельника на луг снова потянулась боевая техника и транспорт..., причем намного больше, чем в первый раз. А танкетки и броневики начали маневрировать, занимая более удобные позиции и явно готовясь уничтожить массированным пушечно-пулеметным огнем последнее прибежище остатков караульного взвода — бревенчатую казарму, расположенную чуть сбоку.

— Твою мать...! — Казарма...! — А в казарме же Марина...! — забыв о боли в раненой ноге, Кузнецов вскочил и неловко заковылял к воротам, на ходу размахивая руками и криками пытаясь привлечь к себе внимание атакующих...

Марину, операционную сестру из медсанбата, что был перед войной размещен в Суховоле, а по факту их лагерного доброго ангела, привезли в два дня тому назад, как подозревал Кузнецов, для утех караульного взвода, в их казарме она и ночевала. Бойцы в первую ночь настороженно прислушивались, готовые броситься на пулеметы охраны при первом же женском крике, но все было тихо. Наутро она, уж как там оно было, неизвестно, но выпросила у немцев немного бинтов и простейшие медикаменты, типа марганцовки, и занялась ранеными, отмахнувшись и отшутившись на пару осторожных вопросов, и от нее отстали, стараясь понапрасну не ворошить. Помогала, как могла — чистила и промывала легкие раны, делала простейшие перевязки, пыталась хоть как-то организовать гигиену... Его ногой она тоже хотела заняться, но Кузнецов не дал. Он и без всяких докторов видел, что, если еще день-два не сделать операцию и не достать застрявший в мякоти осколок, тогда гангрена, и все — мучительный летальный исход. А зазря медикаменты переводить, которых и так кот наплакал — не дело. Вечером Марина сама отправилась в немецкую казарму, а утром снова лечила, кого и как могла...

...Утренняя атака сборного лагерного пункта военнопленных прошла как по нотам и без потерь, что Сергея, впрочем, совсем не удивило — как известно, порядок бьет класс. Достаточно полная разведка, правильная организация боя, грамотное использование сил и средств — неизменно превосходный результат. Да и чего сложного-то: броня, пушки и пулеметы против одних пулеметов, но без брони — как говорится, почувствуйте разницу.

Дождавшись зеленой ракеты от группы, которая через заранее оговоренное время после начала боя должна была перерезать телефонную линию, еще на старых довоенных опорах, обеспечивающую связь караульного взвода с городом, Сергей дал команду на выдвижение основных сил из ельника к лагерю. И повернулся к Трофимову — вот тот явно до сих пор еще не верит в столь быструю и бескровную победу, не понимает, как так получилось, надо объяснять.

— Ну вот, товарищ бригадный комиссар, — как я Вам вчера вечером и говорил, ничего особо сложного. — Да и какие сложности, если караульный взвод оказался просто не готов к отражению атаки бронетехники. Кстати, эта ситуация аналогична действиям немецких и наших войск с начала войны, и отчасти объясняет причины панического отступления советских войск — ну нет сейчас у нашей пехоты эффективных противотанковых средств даже против легкой брони. Вот немцы пока и правят бал... ну ничего, скоро мы им их правилку-то изогнем, б...ляха муха, под неправильным углом...

— У немцев, кстати, противотанковые средства усиления пехоты есть — в каждой пехотной роте три расчета истребителей танков с мощными и достаточно мобильными противотанковыми ружьями винтовочного калибра, ну, Вы их видели в наших трофеях. Но в данном конкретном случае, повторюсь, никто здесь появления нашей брони не ждал, местное командование твердо уверено, что доблестные немецкие войска громят орды славянских варваров уже где-то далеко на востоке. Поэтому, судя по тому, что средства ПТО задействованы не были, скорее всего, ни одного расчета бронебойщиков сюда не выделили. А что с винтовкой, и даже с пулеметом, — вон как те немцы на вышках, — против бронетехники сделать можно? Ничего, как и подтвердил наш сегодняшний утренний бой. Нет, конечно, при грамотной организации обороны, наличии инженерных заграждений, развитой полевой фортификации и противотанковых гранат, это все не так однозначно...

— Эй, а что это там за чудик у ворот, из-за колючки руками машет, словно ветряная мельница? Никак, предупредить о чем-то хочет? — Давай туда, — это уже водителю Ханомага...

Для немецкого лейтенанта, командира взвода, выделенного для охраны лагеря из состава 2-й роты 1-го батальона 329-го пехотного полка 162-й пехотной дивизии Вермахта, временно дислоцированного в населенном пункте Суховоля, утренняя атака лагеря военнопленных русской бронетехникой, взявшейся тут, в немецком тылу, неизвестно откуда, оказалась натуральным шоком. Его доблестный батальон, за два года войны победоносно прошедший пол-Европы, а потом еще и Польшу, где все желающие всласть пограбили и понасиловали красивых славянок, казался лейтенанту образцом боевой мощи немецкой армии. Первая неделя войны в России только утвердила его в этом мнении — русские войска в панике бежали от правильных атак, организованных по всем канонам немецкой военной науки. ...Были, правда, еще русские пограничники, которые сражались до конца и никогда не бежали с поля боя... и еще отдельные группы пехотинцев, артиллеристов, танкистов и прочих сумасшедших русских, которые сражались в полном окружении и гибли, но не сдавались...

Но об этом, а также о значительных потерях в тех боях, лейтенант предпочитал не думать, списывая все на "проклятых фанатиков-коммунистов".

Потом, когда батальон захватил Суховолю, и его взвод был выделен для охраны создаваемого поблизости пункта сбора военнопленных, его презрительное мнение о русских войсках только усилилось. Не солдаты, нет. Грязные, оборванные, растерянные, потерявшие веру и цель. Свиньи, натуральные свиньи, жадно жрущие грязными руками прямо из корыт... свиньи, да. При этом ни сам лейтенант, ни его солдаты, с издевательским смехом наблюдавшие за тем, как многие (но не все!) советские пленные, от рядовых до командиров, постепенно теряют человеческий облик, почему то даже не задумывались о том, как они сами поведут себя в аналогичной ситуации, случись что.

И вот оно случилось... Ранним утром, когда лейтенант и незадействованные в карауле солдаты еще сладко спали сном победителей, тишину прелестного июньского утра нового немецкого порядка вдруг разорвали длинные и частые пулеметные очереди. А потом храбро ринувшиеся из казармы в бой немцы вдруг с удивлением выяснили, что советская легкая бронетехника неизвестной принадлежности (откуда, шайзе...!) безнаказанно расстреливает героических и непобедимых до этого момента солдат Фюрера. Впрочем, не менее быстро выяснилось, что расстреливают только тех, кто сам активно лезет в атаку. Тех, кто непонятным замыслам нападавших не мешает, и в бой не лезет, пока не трогают. Лейтенант, который еще в самом начале обстрела, сразу же по телефону доложил командованию батальона о нападении вражеской бронетехники и запросил помощь, только довольно улыбнулся, — ничего, посидим, подождем, а там и огневая поддержка подойдет.

Через несколько минут он понял, что помощь, если и прибудет, то слишком поздно, да и вряд ли уже поможет. И еще отчетливо понял, что эти "русские варвары" своими грамотно спланированными действиями развели его — его, кадрового офицера Вермахта! — как последнего малоразвитого крестьянского лоха в самой распоследней пивной Гамбургских трущоб. Потому что на лугу перед воротами лагеря лейтенант четко рассмотрел отнюдь не "налет нескольких старых советских жестянок", как он совсем недавно доложил в штаб батальона. Теперь широкое луговое поле перед лагерем было заполнено советской и немецкой бронетехникой, грузовиками, а еще изрядным количеством русских солдат. Нет, это не случайный шальной налет малыми силами, как казалось совсем недавно. Это, пожалуй, целая войсковая операция, обеспеченная техникой и транспортом в солидных объемах. И для противодействия такому количеству нападающих ни ресурсов пехотного батальона, ни приданным их батальону артиллерийских средств усиления пехотного полка, ни даже огневой мощи временно расквартированной в Суховоле бронеразведывательной роты, может оказаться совершенно недостаточно. Лейтенант бросился к полевому телефону, — доложить командованию, что его первоначальные оценки численности и оснащения нападающих оказались очень сильно занижены, — но связь уже не работала. А тут еще и прямо к казарме подъехал немецкий полугусеничный бронетранспортер, из кузова которого, на довольно корявом, но совершенно понятном языке его Родины, лейтенанту поступило предложение выйти наружу, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию...

Подогнав Ханомаг к казарме с угла, в мертвую зону ответного огня, и вызвав немецкого командира, Сергей, снова используя Кешу в качестве переводчика (...нет, это никуда не годится, надо срочно учить язык нового противника, английский тут не канает, ... хотя бы на уровне "щас я вам всем капут"... и к слову — как там моя "учительница" сейчас...) приступил к обсуждению условий капитуляции. Условия в его изложении были крайне незатейливы и просты для понимания: немцы обязуются сдать оружие, документы, средства связи, амуницию и частично обмундирование, а советские войска, в лице Сергея и его подчиненных, за это обязуются немцев не убивать и отконвоировать на территорию, занятую советскими войсками, где передать вышестоящему советскому командованию для решения их дальнейшей участи.

Немецкий лейтенант Сергею сразу не понравился. Да, он оказался не трусом, и не побоялся в одиночку выйти под пулеметы. Но его поведение, тон, вся эта псевдоарийская спесь — все говорило о том, что перед ними типичный ублюдочный "сверхчеловек", в тупую башку которого геббельсовская пропаганда о расовой неполноценности славян и прочих "неарийских" народов явно не просто просочилась, а мощно там укоренилась, проросла, и стала чуть ли не базовым инстинктом. Выслушав условия полной и безоговорочной капитуляции, эта арийская гнида невинно сообщила, что ему надо немного подумать, а пока — у них в казарме сейчас находится пленная русская медсестра, и если вдруг русские надумают атаковать, то... как бы ее тоже не того...

Ярость и ненависть мощно ударили в голову — Сергей и сам не заметил, как выпрыгнул из кузова и очутился на земле рядом с немцем. Захват за горло, удар коленом в пах, — фашист ожидаемо согнулся от боли, — перехват, удар локтем сверху по загривку, а потом снова подхват за горло снизу, и вздернуть вверх, на уже подгибающиеся ноги, попутно хорошенько приложив немца пару раз башкой о кузов бронетранспортера. И, не отпуская захвата за горло, он бешено выдохнул немцу прямо в его арийскую рожу.

— Медсестра, говоришь...?!А

Сергей, после короткого разговора с тем раненым старшим лейтенантом, что из последних сил доковылял до ворот, уже знал, что у немцев в казарме сейчас находится пленная русская девчонка-санинструктор, — бедняжка, сколько же ей уже пришлось пережить, — но надеялся, что ее удастся вызволить малой кровью. Для нее малой кровью, конечно, и ради этого он даже готов был оставшихся немцев не добивать, — хоть пленные сейчас и не нужны совсем, но ради девчонки... хрен с ними, пусть живут, заодно и на собственной шкуре прочувствуют, каково это, в Сибири, на морозе, лагерную норму вырабатывать, завоеватели, бля... А тут — заложница, м-м-мать перемать... Вроде сейчас еще не должны заложников разные подонки брать,... хотя, именно фашисты и именно в этой войне как раз и ввели практику взятия заложников, и потом их расстрела в случае чего — с партизанами и вообще сопротивлением на оккупированных территориях боролись, мрази... но способ действенный нашли, это надо признать. — И тут на тебе — какой-то вшивый немецкий пехотный взвод с вшивым лейтенантом во главе, а туда же — заложница у них.

— Заложница, говоришь...?! — и снова, не отпуская захвата за горло, приложить башкой о кузов Ханомага.

Заложников он берет, морда фашистская! Террорист, бляха муха, вы посмотрите на него! — Ну, а раз он террорист, а не честный солдат вражеской армии, то и отношение к нему будет соответствующее... к этой падали вонючей! Так что держись, жаба мерзкая, сейчас мы тебя разъясним...

— Послушай, ты, ...морда ты нацистская... — Ты когда-нибудь видел, как люди заживо сгорают? — Видел, значит,... — А на себе, вот прямо сейчас, испробовать не желаешь...!? — Нет, не желаешь? — А может тогда тебя нашим пленным отдать, что вон там столпились — посмотри, как сильно они с тобой пообщаться хотят. — Тоже не хочешь...? — Тогда слушай меня внимательно, завоеватель мира, млять — чтобы через пару минут наша медсестра была здесь, возле машины. И тогда, так уж и быть, всем твоим выжившим и тебе, скотина, плен обещаю. — А если нет... и с ней что-нибудь случится... — Тогда и ты, и солдатики твои, умирать будете долго и страшно — понял ты меня, вояка гребаный...?! — И еще — сам ты в казарму уже не вернешься, так что отсюда своим подчиненным ори, чтобы девчонку выпустили. — И не зли меня больше... т-тварь! — Сергей не удержался, добавил еще пару раз локтем по наглой арийской морде, окончательно настроив бывшего командира немецкого пехотного взвода на конструктивное сотрудничество с отдельными представителями Красной армии.

Дисциплина и исполнительность его подчиненных оказались на высоте — после приказа быстро собрать и выставить за порог русскую медсестру с вещами не прошло и двух-трех минут, как дверь казармы открылась и на пороге оказалась женщина в поношенной, но чистой форме со знаками различия медицинского персонала РККА и медицинской сумкой в руках.

— Хороша, чертовка, ох и хороша, — невольно залюбовался Сергей. Лет тридцати или около того, среднего роста, худощавая, но при этом фигуристая в нужных местах, с густыми, иссиня-черными волосами, сейчас забранными сзади в короткий хвост, очень красивая на лицо. Видно, что устала, что натерпелась всякого, но и взгляд, прямой и ясный, и весь ее вид, — настороженный, собранный, готовый к движению и действию, — говорил о том, что пережитые тяготы ее не сломили. И вообще, при взгляде на нее, девушка очень напоминала Сергею красивую хищную степную птицу — гордую, сильную, с подозрительно-внимательным взглядом.

— Как говорится — потрепанная, но не побежденная. И это после плена, и тех неизбежных для женщины мучений в этом плену. — Но не сломалась, не потухла — вон как смотрит, того и гляди, клюнет, — с улыбкой подумал Сергей.

Медсестра улыбку заметила, чуть помягчела лицом и тоже дернула вверх уголки губ, — не подобострастно или заискивающе, а так — ответную вежливость проявила. И — сразу поняв, что война еще не закончилась, и сейчас не до нее, по жесту Сергея отошла с крыльца за угол казармы, не мешать.

Все еще легко улыбаясь, Сергей проводил ее взглядом, повернулся, и улыбка его стала еще шире — в состоянии полного обалдения на девушку из кузова зачарованно пялился военинженера 3-го ранга Иннокентий Беляев. Да как пялился! Красные уши, легкий ступор, почти отказавший слух — Сергею, чтобы привлечь к себе его внимание, пришлось слегка похлопать Иннокентия по плечу, ибо на голос тот не реагировал. Да и потом, когда повернулся, Сергей, глядя в его ошалелые глаза, чуть не рассмеялся в голос.