Часть 3 книги

Пролог

"Тиха украинская ночь.

Прозрачно небо. Звезды блещут.

Своей дремоты превозмочь

Не хочет воздух...", — отметил в свое время прелесть ночной природы великий русский поэт А.С. Пушкин в поэме "Полтава". К слову сказать, в этом произведении он, среди прочего, описывал также действия всяких мерзавцев и негодяев, которые нагло приперлись захватывать чужую землю, но по результатам своих необдуманных действий изрядно огребли не только имущественных потерь, но и физических неприятностей на собственные организмы.

С той поры минуло много лет, но людей со звериными душами и ублюдочным мировоззрением в мире не стало меньше. И вот теперь, в июне 1941-го, ситуация вновь повторялась. Снова на чужую землю, теперь уже на всем протяжении западной границы Советского Союза, приперлись незваными всякие сволочи и подонки, чтобы грабить, убивать, насиловать, мародерить все, до чего дотянутся — словом, демонстрировать покоряемому местному населению все свои самые мерзкие качества, за неимением других.

И снова в прозрачном ночном небе блистали звезды, а воздух, пропитавшийся дневной жарой, неторопливо, дремотно шелестел в кронах деревьев, отдавая накопленное за день тепло и насыщаясь взамен прохладной свежестью, попутно разнося по округе птичье щебетание. ...Вот только ночи, восхитительные летние ночи, воспетые поэтом, тихими уже не были — война теперь шла другими средствами и по другим правилам...

Ночь 28, и раннее утро 29 июня 1941 года в Белоруссии, в районе Белостока, тоже не были тихими. Еще накануне, как только обозначились вечерние сумерки, и фашистские летчики, успевшие за день изрядно нагадить не только советским войскам, но и местному населению, и самой белорусской природе, отправились пить вечерний кофе, попутно хвастаясь друг перед другом своими дневными "подвигами", в число которых обязательно входили бомбежка мирного населения и расстрел беззащитных беженцев на дорогах, в темнеющем небе снова послышался тяжелый гул авиационных моторов. И гул этот не прекращался потом всю ночь, до самого утра, — во исполнение приказа Командующего Западным фронтом генерала армии Павлова, под Белосток перебрасывалась по воздуху, посадочным способом, 214-я воздушно-десантная бригада из состава 4-го воздушно-десантного корпуса...

Уже перед самым рассветом, нагруженный под завязку и еще чуть-чуть сверху, тяжелый четырехмоторный бомбардировщик ТБ-3 из состава 326-го десбап (десантно-бомбардировочного авиационного полка) ВВС РККА, — крайний в длинной веренице таких же нагруженных в перегруз своих собратьев, — мягко коснулся своими здоровенными сдвоенными колесными тележками грунтовой взлетно-посадочной полосы военного аэродрома под Белостоком. Натужно кромсая винтами воздух, он медленно, тяжело порулил с полосы на стоянку, стараясь по возможности объезжать воронки от немецких авиабомб, кое-как засыпанные накануне в большой спешке, — за неполную неделю войны бомбардировщики люфтваффе с истинно немецкой педантичностью отметились и по этому, и по остальным окрестным аэродромам, уже не один раз.

Бомбардировщик зарулил на стоянку и замер, неспешно глуша перегретые, славно потрудившиеся этой ночью моторы. К самолету сразу кинулась аэродромная обслуга, изрядно разбавленная для массовости обычной пехотой, — рассупонивать и разгружать закрепленное под днищами самолетов на внешней подвеске имущество, — а к плоскости правого крыла заторопился с лесенкой для спуска десанта молоденький солдат.

Командир экипажа, он же первый пилот, медленно отпустил штурвал, несколько раз сжал в кулаки и разжал дрожащие от напряжения пальцы рук, чуть размял затекшие плечи, а потом устало откинулся на спинку сиденья и с чувством проговорил:

— С...собачья свадьба...! — Как же я умаялся-то...! — Два боевых вылета за ночь, без малого по триста пятьдесят километров туда и обратно, да в темноте и на максимальной скорости, да еще со всякими разнотипными грузами на внешней подвеске...! — А еще погрузка и выгрузка в авральном режиме, ...сколько летаю, а так еще ни разу не упахивался...!

— И не говори, командир, — поддержал его сидящий рядом и не менее уставший второй пилот, — я думал, тяжелее, чем когда мы обеспечивали снабжение по воздуху наших войск в Польском походе, быть уже не может, но нынешняя ночь! ...и как только самолеты до конца выдержали, ...хотя, моторы теперь по-любому основательно перебирать придется...

Пока пилоты обменивались впечатлениями, медленно отходя от сумасшедших физических и нервных нагрузок, выпавших на их долю этой ночью, в фюзеляже открылся люк грузовой кабины, и на правую плоскость крыла начали выбираться десантники. При этом некоторые, особо нетерпеливые, не дожидаясь своей очереди спуска по приставленной к крылу лесенке, начали прямо с крыла, с полутораметровой высоты, спрыгивать на землю, демонстрируя окружающим свою лихость и ловкость. Да еще и потом, уже на земле, ожидая остальных, в качестве разминки затеяли шутливую возню с элементами САМБО и рукопашного боя.

— Вот же черти двужильные, — некуда им дурную силу и энергию девать, — с улыбкой подумал командир 214-й воздушно-десантной бригады полковник Левашов, наблюдая прыжки, кувырки и прочие элементы прикладной акробатики в исполнении своих бойцов. — Эта ночка всем тяжело далась, да еще и неизвестно, будет ли отдых, или сразу в бой, а им все нипочем — молодцы, горжусь своими ребятами!

Он спускался последним, не мешая остальным выбираться из тесных и неудобных, не очень то и подходящих для перевозки людей самолетных проходов и крыльевых ниш. Спускаясь, не удержался, и ласково похлопал самолет по обшивке, как бы благодаря его за добросовестную службу вообще, и за напряженную боевую работу нынешней ночью в частности. Эти тихоходные, угловатые и давно устаревшие в своем классе старички-ветераны еще перед войной были сняты с вооружения в бомбардировочных частях и использовались в основном в качестве военно-транспортных. Но с началом войны снова вернулись в строй, причем с первых дней показали очень неплохие результаты именно в качестве бомбардировщиков, — точнее, ночных бомбардировщиков, — днем-то они, со своей тихоходностью, становились легкой добычей немецких истребителей и средств ПВО. Зато ночью их тихоходность, а вследствие этого малошумность и точность бомбометания, давали превосходный результат, так что в первые же дни боев всех старичков сразу расхватали обратно по боевым бомбардировочным частям. И даже приданные их 4-му воздушно-десантному корпусу десантно-бомбардировочные авиационные полки вовсю использовали именно как бомбардировочные, еще и потому, кстати, что в текущей оперативной обстановке выбрасывать или перебрасывать по воздуху десанты было некуда и незачем — наша армия отступала. ...Да, война началась совсем не так, как себе это представляли и к чему готовились, никакого решительного контрнаступления, а значит и никакой массовой выброски парашютного десанта в тыл врага. И уже ходили неясные пока слухи о том, что их 4-й воздушно-десантный корпус готовятся направить на передовую, в боевые порядки пехоты, ну и сражаться, соответственно, как обычная пехота. Оно и это не пугало — десант хоть в тылу врага, так сказать, по специальности, хоть на переднем крае, в рукопашной, он везде десант, труса не празднует и любой пехоте фору даст. Но все же щемило сердце, что его орлы, в обучение и подготовку которых было вложено столько сил, средств, да и изрядная часть собственной души, вместо того, чтобы наводить на противника в его тылах страх и трепет своими особыми минно-взрывными умениями и диверсионной подготовкой, будут понапрасну разменивать свои жизни на передовой, под немецкими бомбами и пулеметами, зачастую даже не имея возможности сойтись с врагом вплотную, добраться своими руками до его горла. Вот и томились пока десантники в местах дислокации, с бессильной ненавистью слушая сводки боевых действий и готовясь со дня на день воевать "как пехота". До вчерашнего дня...

...Началось все со странного — напрямую из штаба фронта — вызова Левашова к Командующему фронтом, генералу армии Павлову. Вызова неожиданного, и потому еще более странного — вроде не по чину ему, простому комбригу, по высокому начальству шататься, чай не стратег-полководец. Для этого дела есть командующий корпусом, есть его заместители, есть начштаба корпуса, наконец. Его же дело — орлов своих готовить на совесть, и потом с ними боевые операции проводить..., и если понадобится, так и лично с ними в бой ходить. А боевые приказы ему и начальство корпусное довести может, не обязательно для этого в штаб фронта тащиться. Ну а если не за боевым приказом — так зачем еще туда ехать-то, к самому Командующему? Но — приказ есть приказ. Впрочем, как выяснилось чуть позднее, командующего воздушно-десантным корпусом тоже вызвали...

В приемной командующего фронтом им пришлось подождать — Павлов проводил совещание. Как скупо шепнул командующему корпусом один из адъютантов, его знакомец, — утром комфронта неожиданно для всех отменил уже почти начавшееся перебазирование управления и служб фронта в тыл, раздал оглушительных трындюлей высшему комсоставу фронта и своему штабу, а сейчас проводит рабочее совещание по выработке планов обороны Минска и стабилизации линии фронта в целом. Пока ждали, Левашов осмотрелся, и его поразила изрядная суета — все вокруг носились, как наскипидаренные — но суета не бестолково-паническая, а какая-то... сосредоточенная, деятельная суета. Трезвонили телефоны, носились туда-сюда порученцы разных рангов, сновали машинистки с текстами приказов и делегаты связи с пакетами донесений.

Само совещание, к слову, тоже проходило очень интенсивно и весьма... необычно, на взгляд Левашова. В кабинет к Павлову то и дело заскакивали военные и гражданские с одинаковым, тревожно-настороженным, выражением лица. Причем входили все одинаково — торопливой походкой, чуть ли не бегом, а вот выходили по-разному. Кто стремительно, с воодушевленным лицом и даже с легкой решительной улыбкой, весь собранный, наполненный энергий, словно окрыленный хорошими новостями или интересными заданиями. Кто задумчивый, на ходу прикидывающий решение проблемы или боевой задачи, только что поставленной для исполнения, и пока не до конца ясной. Кто красный или бледный, на трясущихся, подгибающихся ногах, с испариной едкого пота и выражением трепета на лице, явно после крепкого разноса. А кто и прямиком в камеру или допросную, — на его глазах бойцы дежурного комендантского взвода в сопровождении сержанта госбезопасности выволокли из кабинета Павлова какого-то майора-тыловика, безуспешно пытающегося упираться и истошно вопящего что-то про то, что он реквизировал чужие грузовики с передовой "не для себя".

Как только совещание закончилось, их пригласили в кабинет. Павлов тоже был красный, возбужденный, прохаживался туда-сюда возле открытого окна, сбрасывая нервное напряжение. Командующего 4-м воздушно-десантным корпусом полковника Казанкина он уже хорошо знал, а Левашова до этого видел всего раз, когда тот в числе прочих представлялся вновь назначенному командующему ЗОВО. Тогда знакомство прошло очень поверхностно, Павлова личность командира одной из воздушно-десантных бригад явно не интересовала, поэтому все ограничилось коротким формальным докладом. А вот сейчас комфронта смотрел на Левашова изучающе, с явным интересом, но без неприязни или высокомерия, скорее приветливо. После доклада о прибытии поздоровался, предложил обоим присесть, а сам, продолжая прогуливаться у окна, обратился к Левашову.

— Ну что, полковник, давай знакомиться поближе. — Расскажи-ка для начала поподробнее о себе.

Левашов коротко изложил свою биографию. Служить и воевать он начал в 1919 году, сначала простым красноармейцем, против войск Колчака, потом, в 1920-ом, был направлен в служить в пешую разведку. Затем, с 1921 по 1924 годы, учеба в 5-й Киевской пехотной школе, после чего служил уже командиром, начал со взвода. Ну, а в десанте, он 1933 года, с момента формирования в Белорусском военном округе 2-го авиадесантного отряда отряд (батальона) особого назначения. Непосредственно в воздушно-десантной бригаде служит с 1936 года, с момента ее основания (тогда она была 47-я авиадесантная бригада особого назначения). Сначала командиром батальона, а с сентября 1938 по настоящее время — командиром бригады, которая в 1939 была выведена из состава ВВС с передачей туда своих авиационных частей, и введена в состав Сухопутных войск как 214-я воздушно-десантная, с дислокацией в населенном пункте Марьина Горка. Это примерно в 60 километрах к юго-востоку от Минска, рядом с железнодорожной станцией (и аэродромом) Пуховичи.

— Так, хорошо, — Павлов продышался, сел на свое место во главе стола для совещаний и открыл блокнот для записей. — И чем твоя десантная бригада по существу от обычных пехотных частей отличается — я этим как-то раньше не особо интересовался.

— Ну, личного состава в бригаде по штату 1689 человек, по факту сейчас чуть меньше, но ненамного — это по численности больше половины или даже две трети стрелкового полка довоенного штата получается. По структуре также определенное сходство имеется — тоже три батальона, а к ним в придачу подразделения различного назначения. Дальше начинаются различия, обусловленные как требованиями мобильности, так и особенностями боевого применения десантных частей.

По структуре — 3 десантных батальона по 500 человек в каждом, и каждый из этих батальонов — он, в плане подготовки, фактически отдельная боевая группа со своей специализацией по способу десантирования — парашютный, планерный и посадочно-десантный.

По средствам усиления: артиллерии меньше — 76-мм полковых пушек и 120-мм полковых минометов нет вообще, но зато, вместо этого, есть мотомеханизированный батальон, в нем по штату 189 человек личного состава, 6 противотанковых 45-мм пушек, 18 батальонных (82 мм) минометов, а также малые плавающие танки Т-37А, Т-38 и Т-40 общим количеством 24 машины, и 9 легких пулеметных бронеавтомобилей БА-20.

По стрелковому вооружению — отличие в том, что у нас в десантных батальонах в полтора-два раза больше ручных пулеметов и значительно больше, чем в пехоте, доля автоматического оружия под пистолетный патрон. Есть даже, помимо ППД-40, новейшие автоматы ППШ, их только перед самой войной массово выпускать стали, и десант в первую очередь обеспечили. У остальных, кто от боя чуть подальше — только самозарядные винтовки, они при должном уходе и правильном обращении хороши, и плотность огня гораздо выше Мосинок дают. Есть немного автоматических винтовок Симонова АВС-36 — примерно по две-три на отделение. Они при грамотном использовании тот же ручной пулемет, только полегче намного, и с магазином поменьше, а за счет этого десанту для скоротечного боя ох как сподручными оказались. Ну, и винтовочно-гранатометные комплексы конструкции Дьяконова имеются, для стрельбы осколочными гранатами по живой силе и подавления огневых точек противника. Это обычная трехлинейка и к ней гранатомет-мортирка, которая крепится на стволе, стреляет 40 мм ружейной осколочной гранатой Дьяконова образца 1930 года. Комплекс этот конструктивно имеет определенные слабые стороны, но для повышения плотности огня в условиях отсутствия тяжелого вооружения существенный эффект дает. В пехоте такие гранатометные комплексы по одному на каждый взвод полагаются, а у нас на каждое отделение есть.

Еще — помимо 50-мм ротных минометов у моих десантников на вооружении есть 37-мм минометы-лопаты образца 1939 года, тоже по одному миномету на каждое отделение. Эти минометы хоть и с недостатками, — прицеливание на глазок, малая дальность, слабая мина, — поэтому их выпуск уже прекращен и в стрелковых частях их полностью изъяли на склады, — но моим ребятушкам они в самый раз: малый вес, мобильность, и неплохие результаты при массированном применении.

По транспорту — у нас больше автомобилей (32 против 19), и есть мотоциклы, но совсем нет лошадей, ни верховых, ни ездовых, а их в стрелковом полку более пятисот, и это у них основной транспорт. Так что наши автомобили это так, капля в море — основной транспорт десанта — самолеты, придаваемые из состава специальных десантно-бомбардировочных авиаполков.

— Но все эти отличия, товарищ генерал армии, это не главное. — Главное отличие десанта от обычных пехотных частей — это, конечно же, в первую очередь люди, и их подготовка.

Вот взять костяк бригады — младший и средний командно-начальствующий состав. Практически все сержанты сверхсрочники, многие службу по призыву еще в 47-й адброн начинали, да так в десанте и остались. Подготовка на уровне — почти все значкисты ГТО, больше половины "Ворошиловского стрелка" имеют, у многих спортивные разряды по САМБО, боксу или борьбе. В командном звене взвод-рота многие командиры тоже в десанте служат еще с 1932 года, с момента основания в Ленинградском военном округе первой авиадесантной бригады, где их на инструкторов по воздушно-десантной подготовке готовили. Есть такие, что уже до сотни прыжков с парашютом совершили, в том числе в особых условиях: ночные, затяжные, групповые. А еще немаловажный момент — почитай, все сержанты и командиры с боевым опытом. Наша бригада ведь в Советско-Финской войне участвовала, и неплохо себя там проявила.

Что касается рядовых бойцов — они у меня тоже особого отбора. В десант ведь до войны никого силой не тащили, — все равно толку никакого не будет, — а только тех, кто хотел, и еще на гражданке к этой трудной службе готовился. То есть, помимо спортивных разрядов и значка ГТО, еще и в ОСОВИАХИМе не один год занимался, парашютную подготовку освоил, не менее трех прыжков совершил. А ОСОВИАХИМ, сами знаете, товарищ генерал армии, это подготовка основательная и разноплановая. Это тебе не только прыжки с парашютом, но и радиодело, и авто-мотодело, стрелковая подготовка сильная опять же... да если еще потом к этой подготовке уже у нас, в десанте, своя, особая, физическая и боевая подготовка приложится...

Вот, к примеру, у меня в бригаде нет выделенных подразделений связи, разведки и саперов, как в пехоте — у меня каждый десантник, помимо того, что хороший стрелок, сам по себе и разведчик, и немного подрывник, да и медицинскую подготовку имеет. А в каждом отделении минимум 2 бойца радиодело знают и на рации работать могут.

Или взять наш механизированный батальон — его подготовка тоже от обычных артиллерийских и броневых частей отличается. У нас в десанте ведь особо возится некогда, бывают такие задачи, что с неба и сразу в бой, поэтому и артиллерия наша с минометами, и бронетехника — готовились к максимально быстрому развертыванию и нанесению огневого удара, а еще к быстрому маневру и взаимодействию как между собой, так и с бойцами десантных подразделений. Так что многие бойцы, случись что, и технику водить смогут, и с минометом разберутся...

— Гм, да..., — протянул Павлов, закончив делать пометки в блокноте и задумчиво постукивая пальцем по столу.

Он раньше оценивал роль и возможности десантных частей как-то... поверхностно, что ли. Ну да, знал, что они есть. Знал, что их готовят для боев и диверсий в тылу противника. Но считал десантников скорее дополнением к действиям механизированных соединений, чем грозной боевой силой. Ну, выбросят их в тыл врага, ну, пошумят они там, шороху наведут, но это и все. Вот его любимые танки — это да! Это скорость! маневр! броня! огонь! Это мощь и сила, способная прорвать любую оборону и победить в открытом бою любого врага! А десант, даже со своими средствами усиления в виде артиллерии, минометов и совсем легкой брони — это так, для отвлечения внимания...

Так он думал раньше, до войны. А потом началась война — и все пошло совсем не так. Где теперь эти танки...? Нет, танкисты молодцы, и дерутся отчаянно, но только обстановку это не спасает... часть танков уничтожена противником, часть просто сломалась, еще до боя, а часть брошена при отступлении без горючего....

В результате не прошло и недели боев, а немецкие танки уже под Минском. Со дня на день они могут прорвать оборону, и тогда в городе начнутся уличные бои, где нашим войскам нужны будут уже не танки, которых и так почти нет, а такие вот — самостоятельные, отлично подготовленные бойцы, способные вести бой за линией фронта и малыми группами. Они в этом деле всяко получше обычной пехоты будут... особо, если к их подготовке и умениям кое-какие средства и идеи из присланных Хацкилевичем материалов добавить...

Полковник Левашов, наблюдая задумчивость командующего фронтом, но, не усматривая в его задумчивости особого раздражения, набрался смелости спросить о важном для своих бойцов.

— Товарищ генерал армии, а куда нас теперь, в смысле, бригаду мою куда? — Был слух, что в пехоту нас отправят?

— Что, полковник, не хочешь в пехоту, на передовую? — с легкой ехидцей переспросил Павлов.

— Дело не в этом, товарищ генерал армии, — глядя тому прямо в глаза, твердо произнес Левашов. — И я, и мои бойцы готовы хоть сейчас в бой, и воевать будем там, где Родина прикажет. А мои бойцы и в пехоте, на переднем крае, себя отлично покажут, будьте уверены, я за это ручаюсь. — Вот только, жалко будет, если мои орлы там все, чему их учили, применить не смогут, всю свою штурмовую и разведывательно-диверсионную подготовку проявить...

— Штурмовую и разведывательно-диверсионную подготовку, говоришь, — раздумчиво протянул Павлов, немного помолчал, и обратился уже к полковнику Казанкину.

— А что, полковник, остальные воздушно-десантные бригады в твоем корпусе такую же хорошую подготовку имеют?

Комкор покосился на Левашова, тяжело вздохнул и с сожалением ответил.

— Нет, товарищ генерал армии, остальные две бригады корпуса значительно послабее в плане подготовки будут, а в плане боевого опыта — так вообще никакие. Это ведь только 214-я бригада у нас в корпусе изначально десантная, и боевых действиях поучаствовать успела. И именно на ее основе, собственно, весь наш корпус весной 1941 года развернули. Соответственно, и две остальные бригады, 7-я и 8-я, — они только весной этого года были сформированы, и обе на основе обычных стрелковых дивизий, которые, в свою очередь, тоже были совсем недавно созданы — какая уж тут подготовка и боевой опыт. Конечно, при формировании новых бригад некоторая часть военнослужащих из состава 214-й вдбр была переведена туда в качестве инструкторов, поэтому кое-какую подготовку за эти пару месяцев они получили, но по сравнению с 214-й бригадой... небо и земля...

Павлов махнул рукой, — сидите, мол, — а сам снова встал и подошел к окну, о чем-то основательно задумавшись. Постоял так несколько минут, словно окончательно что-то для себя решая, а потом вернулся за стол и озвучил свое решение.

— Ну, значит, слушайте, товарищи командиры, что я решил, и как оно с вашим воздушно-десантным корпусом дальше будет.

— Твоим орлам, полковник, — обращаясь к Левашову, — действительно нечего в пехоте, да еще в обороне, зря штаны просиживать — пусть своим основным делом занимаются. Они же у тебя для боев и диверсий в тылу врага готовились? — вот пусть в тылу врага и повоюют, подготовку свою покажут. Если конкретнее — твоя десантная бригада вместе с приданной боевой техникой и средствами усиления как можно скорее — максимум, сутки — должна быть переброшена за линию фронта, под Белосток, в распоряжение генерал-майора Хацкилевича. Он там сейчас отступающие от границы войска собирает, и оборонительный укрепрайон в тылу врага организовывает. Ну, и для действий в тылу врага, за линией своей обороны, просил у меня твою бригаду. — Заметь себе, полковник, не просто десантников, а именно твою бригаду — уж откуда он узнал об особой подготовке и боевом опыте твоих бойцов, ума не приложу, видать, кто-то, хорошо знающий тебя и твоих орлов, вовремя подсказал. Да и я теперь, после твоего рассказа, тоже думаю, что десантники твои там несравненно больше пользы принесут, чем здесь, в пехоте.

И увидев, как засияло лицо Левашова, командующий фронтом тут же его немного остудил.

— Но учти — перед сменой места дислокации выделишь часть своих бойцов и младших командиров из числа наиболее подготовленных — общим количеством до ста человек — в распоряжение полковника Казанкина, а свою бригаду до штатной численности пополнишь курсантами из Пуховичского пехотного училища — оно как раз рядом с твоей бригадой расположено. Они хоть и не твои десантники по подготовке, но и не рядовые первогодки из пехоты — а дальше сам подучишь.

— Теперь ты, полковник, — это уже к Казанкину. — Примешь от Левашова сержантов и бойцов как инструкторов и командиров малых боевых групп в оставшиеся у тебя бригады. Сами группы сформировать немедля, и особый упор в их подготовке необходимо сделать на ведение уличных боев, после совещания получишь кое-какие методические материалы на эту тему.

— Думаю, пара-тройка дней, а может даже и неделя, у тебя есть, так что постарайся. А потом, если немцы все же нашу оборону прорвут и в Минск войдут, эти малые боевые группы мне здесь нужны будут.

— Остальной личный состав бригад продолжай усиленно натаскивать по вашей программе разведывательной и диверсионной подготовки — у них сейчас пусть и "кое-какая подготовка", но это все же лучше, чем вообще никакой. — И вот еще что — забирай-ка ты себе всех оставшихся курсантов первого-второго курсов Пуховичского пехотного училища — у них уже тоже "кое-какая подготовка" есть, все не рядовые первогодки из пехоты, что даже стрелять не умеют. Поэтому забирай и натаскивай их пока на младших командиров уровня замкомвзвода десанта, а там, как в бою себя покажут, глядишь, и дальше пойдут. — Ну, и организация переброски 214-й бригады тоже на тебе, отвечаешь лично...

Выйдя от командующего, полковник Левашов пребывал в восторге — мало того, что его ребятушек не в пехоту, а именно по военной специальности задействуют, так еще и в тыл врага перебрасывают, как учили, всей бригадой, со средствами усиления — ну, фашисты, держитесь теперь! В таком состоянии он вернулся в расположение бригады и с энтузиазмом взялся за подготовку к передислокации. Однако ближе к вечеру его энтузиазм и радость изрядно потускнели, а моментами он даже подумывал было с отчаянием, что не справится, что невозможно с этим справится всего за сутки.

Потому что перебросить к новому месту дислокации любую крупную воинскую часть, навроде полка или бригады — это очень сложно и хлопотно само по себе, даже в мирное время. Это намного труднее и хлопотнее в военное время, в условиях неизбежного нарушения территориальной системы управления, связи и транспортного обеспечения. А уж перебросить воздушно-десантную бригаду по воздуху, в военное время, в условиях господства немецкой авиации, ...и в условиях сильной нехватки собственной транспортной авиации, ...точнее в условиях полного отсутствия авиации именно специальной, военно-транспортной, да еще и за столь малый промежуток времени, — это было настолько сложно и трудно, что временами представлялось невыполнимым.

Начать с того, что, кроме как на тихоходных тяжелых бомбардировщиках ТБ-3, частью переделанных в военно-транспортный вариант, а частью так и оставшихся именно бомбардировщиками с относительной возможностью напихать в них не так уж и много людей или грузов, больше переброску проводить просто-напросто не на чем. Все потому, что Советский Союз, будучи родоначальником воздушно-десантных войск, до самой войны так и не имел специализированной авиационной техники (кроме планеров) как для массовой выброски десанта парашютным или посадочно-десантным способом, так и для переброски десантных частей со всем своим имуществом. Да и планеры — маломестные, без возможности транспортировки средств усиления, и все равно требующие самолетов для буксировки — годились скорее для эффектных показух на маневрах или только для выброски в тыл малых групп со стрелковым вооружением.

Поэтому — только ТБ-3. А эти тихоходные старички мало того, что при значительной общей грузоподъемности имеют низкую именно пассажирскую вместимость, так еще и днем, в условиях господства в воздухе немецких истребителей, есть не что иное, как просто большие мишени, которые смогут долететь до места назначения только в том случае, если у немецких летчиков закончится боекомплект.

Отсюда следует, что переброска возможна только ночью, и этот вариант вроде как хорош еще и тем, что ТБ-3 штатно проектировались для ночных полетов (и ночного бомбометания), и оснащены для этого всем необходимым оборудованием, а их экипажи имеют соответствующую подготовку и немалый опыт ночных полетов.

Но тут новая сложность — почти никто из летчиков 326-го десбап, дислоцированного рядом, на аэродроме Пуховичи, и с кровью оторванного от бомбежек для переброски бригады под Белосток, на тамошних аэродромах не был, особенностей ВПП и ориентиров окружающей местности не знает. Нет, летают-то они хорошо, могут даже без привязки к наземным ориентирам, по приборам или по радиолучу, так что долетят, это не вопрос. Но вот как будут садиться — ночью, на незнакомую полосу, битком набитые десантниками, да еще и с грузом на подвеске?! К тому же и сами аэродромы — это тебе не гладкая и ухоженная бетонная ВПП, а перепаханная вражескими бомбами грунтовая полоса отнюдь не в идеальном состоянии...

Хорошо еще, что командующий Белостокским укрепрайоном генерал Хацкилевич оказался нормальным военным, без дурного начальственного гонора, без спеси и тупого чванства в стиле "делай, как я сказал!". Даром, что танкист, а к проблемам переброски бригады отнесся со всем вниманием — не только собрал и сконцентрировал на оговоренном аэродроме уцелевший состав подразделений аэродромного обслуживания, но и выделил дополнительно в помощь людей, транспорт, быстро решил организационные вопросы размещения прибывающих десантников. Да и вообще, отнесся как к родному — полковник даже не ожидал такого доброжелательного отношения, и это слегка даже настораживало...

В общем, всем миром, но особенно благодаря героизму и самопожертвованию летчиков, которые всю эту короткую летнюю ночь трудились на пределе сил — справились! Десантников набивали в самолеты, как селедку в бочки — в крыльевые ниши, в бомбоотсеки, проходы и пулеметные кабины, для экономии места с собой они брали только личное оружие, все остальное — под фюзеляжем, с использованием специальных подвесок конструкции инженера Гроховского, дай бог ему здоровья. Там же, под брюхом, между колесами, транспортировали штатную артиллерию и легкую бронетехнику бригады, а еще мотоциклы, боеприпасы, топливо, снаряжение и все остальное имущество, которого, после того как в суматохе передислокации выгребли склады, оказалось неожиданно много. В дальних закоулках нашлись даже несколько динамореактивных безоткатных 76 мм пушек Курчевского на колесном ходу, разработанных в 30-х годах специально для применения в десантных войсках, и запас снарядов к ним. Их тоже взяли, а вот пулеметные броневики БА-20 Левашов, по согласованию с Хацкилевичем, решил с собой не брать, — они хоть и полегче тех же Т-37 и Т-38, но значительно выше, за счет этого пристраивать их на внешнюю подвеску под фюзеляж — тот еще геморрой, а предварительно снимать и ставить потом пулеметные башни — оно того не стоит. Да и гусеничные плавающие машины в тех краях однозначно получше будут. Поэтому броневики оставили, а взамен догрузили взрывчатки и гранат — вот они уж точно лишними никогда не будут.

Левашов летел крайним самолетом — он, как и все покорители воздушной стихии, категорически избегал слова "последний". А до вылета — всю ночь провел на аэродроме, в диком нервном напряжении, организовывая и утрясая, решая внезапно возникающие вопросы и проблемы, с каждым отправленным самолетом боясь услышать, что не долетел, и всеми силами заглушая в себе этот страх за своих ребят. И вот теперь он долетел крайним рейсом, и все его ребятушки и летчики долетели, и теперь все хорошо, и сердце отпустило. А дальше — дальше будет привычная боевая работа, рейды и диверсии в тылу врага, то, к чему так долго готовился он сам и готовил своих орлов. Ну, фашистские гадины, держитесь теперь за свои штаны — Десант атакует...!

Глава

Сергей, подстелив плащ-палатку прямо на утрамбованную землю поселковой площади, в состоянии комфортной расслабленности — "жизнь то налаживается" — сидел возле трофейного пушечного бронетранспортера, привалившись спиной к его переднему колесу, и устремив полузакрытые глаза в ярко-синее небо без единого облачка. Рядом была удобная тенистая скамейка, на которую при желании можно было даже прилечь, но ему сейчас почему-то хотелось именно так — сидеть, опираясь о нагретую палящим полуденным солнцем броню. А еще — вдыхать неповторимый букет из запахов бензина, масла и сгоревшего пороха от горячего, славно потрудившегося совсем недавно пулемета, при этом лениво перекатывая в голове мысли и эмоции по только что закончившемуся бою.

Совсем уже скоро ему предстоит снова окунуться в обычные послебоевые хлопоты, в нынешней ситуации еще и осложненные вероятностью скорого появления противника, причем в неизвестном количестве. И значит, снова нужно будет распределять задачи, принимать быстрые и желательно наиболее эффективные по множеству вопросов, носиться в бешеном темпе туда-сюда, проверяя и контролируя. Ведь только что закончившийся бой — это первичная и самая, пожалуй, легкая часть операции по уничтожению противника и захвату трофеев. Теперь предстоит гораздо более трудоемкая фаза — эти трофеи сохранить, интегрировать в общие боевые построения отряда, да еще и придумать, как использовать их с наибольшей результативностью.

Ну а сейчас, пока кавалеристы капитана Сотникова, прекратив свои недавние эксцессы в казачьей джигитовке, уже спокойно и вполне грамотно обеспечивают охрану периметра, в то время как бойцы атакующих групп с автоматическим оружием тщательно прочесывают весь поселок на предмет поиска возможно спрятавшихся где-нибудь особенно храбрых представителей немецкой армии, у него есть несколько свободных минут чтобы расслабиться, неспешно упорядочить в голове свои ощущения и оценки по итогам боя, и заодно прикинуть задачи на ближайшее будущее.

Итак, собственно бой. Первый серьезный бой его первого подразделения в этой реальности. Несмотря на некоторые, глубоко запрятанные Сергеем опасения возможных ощутимых потерь, — ведь тактики боевых групп или звеньев его бойцы пока не знали, одно поспешно проведенное вчерашней ночью занятие по тактике штурма помещений звеньями не в счет, — и захват бронетехники, и последующая атака поселка прошли почти в полном соответствии с планом. Захват техники — вообще отлично, замечаний нет. Действия атакующих групп — вот тут были те самые опасения, потому что для успешности действия таких групп необходимы и серьезное обучение, и многократные тренировки. Но в целом его бойцы справились без особых ляпов и самое главное — сумели выполнить боевую задачу без невозвратных потерь. Может быть, им в этом помогли напор и боевой азарт, а может еще и то, что немцы совсем уж неприлично расслабились и не ожидали атаки, да еще такой яростной и настолько насыщенной огнем автоматического оружия. Как бы там ни было, действия атакующих групп, с учетом трех легкораненых и двух средней тяжести, вполне можно оценить на "хорошо".

Вот кавалерия... кавалерия, конечно, поставленные ей боевые задачи в целом тоже выполнила, но с определенными непредвиденными отступлениями от плана атаки, повлекшими за собой неоправданные потери. Ну не смогли лихие красные конники удержаться в рамках поставленных задач, под конец боя забыли про осторожность и начали демонстрировать свою удаль. А может, лихие рубаки попутно выплескивали на так кстати подвернувшихся врагов свои нервы и злобу, распиравшие их после злополучных боев начала войны. Как следствие — три кавалериста погибли, а еще пятеро ранены, хорошо хоть тяжелых нет, а то намучились бы сейчас с ними... с учетом таких потерь, оценить действия кавалерии даже как удовлетворительные, можно лишь с большой натяжкой. Понимает это и "главный кавалерист", капитан Сотников, который сейчас в противоположном углу площади, подальше от Сергея, весь красный и с выпученными от гнева глазами, но стараясь при этом все же сдерживать громкость голоса, яростно воспитывает свой младший командный состав, используя для этого отнюдь не благопристойный литературный язык. Ну, а раз понимает, и уже сам занялся воспитательными процедурами, особо ругать кавалерию, пожалуй, не стоит. Тем более что их экспрессивные выходки, судя по ужасу в глазах пленных немцев, отразились на психике последних весьма трагическим образом.

Причем особенно драматически радикальное расширение рамок осознания реальности непобедимых арийских сверхчеловеков произошло у дежурного радиста. Будучи в самом начале захвата техники легко оглушен, а затем связан и выброшен из кузова бронетранспортера на землю под ним, чтобы не путался под ногами пулеметчиков, он потом, в процессе штурма, очнулся, и смог посмотреть представление с кавалерий, что называется, от начала до конца, к тому же из партера. Теперь радист, которого после боя за шиворот, как мешок картошки, перетащили в угол площади поближе к остальным пленным и там прислонили к невысокому забору, всем телом судорожно трясся мелкой дрожью, искательно заглядывал в глаза стоящей неподалеку охране и все время что-то бормотал по-немецки, очень часто употребляя слово "камраден". К тому же, судя по мокрому пятну на штанах, радист, в процессе его волочения к остальным пленным, похоже, попутно реализовал насущные потребности своего организма в избавлении от излишней жидкости. Хорошо хоть, на этом и остановился, а то потом допрашивать его было бы совсем некомфортно.

Подводя итоги, можно констатировать, что бой, в общем и целом, прошел успешно, поставленные перед боем задачи выполнены в полном объеме, боевые потери для первого раза находятся в допустимых пределах. Основное, ради чего все и затевалось — у отряда добавилось мощной, высокопроходимой, маневренной и очень неслабо по нынешним временам вооруженной бронетехники, которая значительно усилит его боевые возможности. Пожалуй, в таких условиях наступает пора уже и "попрогрессорствовать" немного, в первую очередь в плане организации эффективного боевого применения боевой техники, как нашей, так и немецкой, а также обучения личного состава с этой техникой правильно взаимодействовать. Ну, и потихоньку саму технику начинать апгрейдить...

Теперь мысли на ближайшую перспективу...

...Первым делом технику трофейную с площади, а лучше вообще из поселка, надо поскорее убирать — в случае, если сейчас еще немцы подойдут, и новый бой завяжется, она там ни к селу, ни к городу. Да и с воздуха слишком заметна, если противник в ходе боя авиацию вызвать успеет — тогда моим новым, красивым и очень полезным трофеям полный п..., в общем, уничтожат с воздуха мои трофеи. И самому поселку изрядно достанется при бомбежке... Зачем немцы вообще бронетранспортеры в поселок загнали, да еще и выставили их так глупо на площади — до сих пор понять не могу. Наверное, решили, что война на сегодня уже закончена, и противника в ближайшей округе больше не осталось, а тут мы — "Сюрпри-з-з-з!"... Ладно, эта задача Гаврилову, пусть броню пока гонит в дубраву, к остальной колонне, и там маскирует... и пусть сразу привлекает к этому делу пленных водителей — зря, что ли, их в живых оставили...

... Трофеи эти опять же..., нет, техника нам, конечно, досталась очень хорошая, это не вопрос. Вопрос — откуда она тут вообще взялась...? Не должно здесь и сейчас такой техники быть — все бронетранспортеры на первом этапе войны были сосредоточены в танковых и механизированных дивизиях, которые сейчас своими маневренными клиньями прорыва от Гродно и Бреста сошлись под Минском, Блицкриг там реализуют...! Впрочем, это наверняка прояснится в ходе допросов пленных фашистов..., но вот, кстати, что касается именно этих короткобазных боевых машин — теперь однозначно и совершенно определенно мне ясно, что я сейчас не в прошлом моей реальности, а именно в реальности параллельной. Потому что в моем варианте Истории такие вот 250-е Ханомаги, то есть легкие полугусеничные бронетранспортеры с укороченным десантным отделением, у немцев в войсках массово появились только к концу 41-го года, а конкретно вот эта модификация, с 75-мм танковой пушкой, вообще поступила на вооружение где-то уже в 1943-ем...

...И вот еще насчет воздуха — за воздухом надо бы повнимательнее наблюдать, а то, как бы не вляпаться в большие неприятности. То, что мы тут уже вон сколько времени катаемся, а немецкая авиация ни перемещение отряда, ни только что закончившийся бой, до сих пор не обнаружила — это как говорится, не наша заслуга, а их недоработка. Или, скорее, наше большое везение, а оно ведь, рано или поздно, неизбежно закончится. Отсюда вывод — режим маскировки и наблюдение за воздухом усилить, все зенитные средства в постоянную готовность к отражению воздушной атаки, благо у нас их теперь, с учетом кормовых пулеметов новых трофейных БТР, очень прилично. Это, пожалуй, поручу организовывать Игорю Петрову.

... С остальными трофеями пусть старшина Авдеев разбирается, тут я ему под руку лезть не буду. Надо только не забыть напомнить, чтобы и немецкую форму, которая не сильно повреждена и не сильно в крови, с трупов тоже поснимали, может, потом для чего и пригодится. И чтобы документы обязательно у всех убитых собрали... а еще — чтобы самих убитых из поселка поскорее убрали, пока трупы на этой жаре разлагаться не начали...

... Поселок этот еще, теперь лишняя головная боль... вот уж воистину: "не было у бабы забот, так купила баба порося". С поселком, и особенно с его жителями, прямо как в том анекдоте, неудобно может получиться. Потому что, в процессе азартного вожделения немецкой бронетехники, а также с целью пресечения бесчинств арийских супергероев, поселок и его население мы у немцев лихо отбили, это да, это хорошо и это нам плюсик в карму. Но вот теперь и думай, что с этим поселком и его населением дальше делать. Пожелать всего хорошего, и чтоб держались там, оставить людей на произвол судьбы и идти дальше по своим делам? Так ведь немцы, как только его снова займут и прознают, что в этом поселке их боевых товарищей побили — а прознают они однозначно, потому что абсолютно все следы только что прошедшего боя уничтожить просто невозможно — тогда поселку тут же и абздец наступит полный. Фашисты тут все сожгут, однозначно, причем вместе с населением, и при этом населению еще сильно повезет, если его, это население, немцы убьют до того, как сожгут, а то ведь могут и заживо, были прецеденты...

...Тогда что — брать поселок и его население под охрану и оборону...? Пожалуй, все же придется, а иначе скотство получится, из-за таких вот подстав в стиле "немца убили и убежали, а местным потом отдувайся" многие местные жители на временно оккупированных территориях потом нашу армию сильно не любили и с немецкой администрацией сотрудничали... — Да и белорусы — это тебе не всякие разные "петлюровцы", "бандеровцы" и прочие "натерпевшиеся от москалей" — это реально братский народ, который всегда и во всем вместе с нами был. Тогда нужно продумывать и как-нибудь увязывать с нашими планами еще и этот вопрос.

... Впрочем, если все сложится так, как оно сейчас выстраивается, и если все мои задумки удастся успешно реализовать, то линия обороны, пожалуй, может пройти и так, что этот поселок вообще в нашем тылу окажется. Но про это сейчас рассуждать еще рано, тут все будет зависеть от численности и диспозиции немецких войск в окрестностях Суховоли, а это, в свою очередь, станет ясно только по результатам разведки...

...С местным населением, кстати, в любом случае работу надо будет провести, разъяснить текущий момент и дальнейшие возможные перспективы. А заодно узнать, когда и кто тут проезжал, проходил, проползал. И еще — что и где тут поблизости было брошено, спрятано, а может и кто живой спрятался. Детишек на эту тему порасспрашивать... обязательно разузнать про местные дорожки и тропинки, которых на картах нет. Официальная часть, политинформация и доведение текущего положения на фронтах — это, пожалуй, к Трофимову. А вот насчет расспросить и разузнать про всякие спрятанные полезности — тут лучше Пал Егорыча никто не справится. Ну, а быстро и качественно пошарить потом по окрестностям, отыскивая указанные места — это пускай Сотников со своими буйными и недисциплинированными архаровцами реабилитируется...

...Но вот тащить сюда, все, что по округе найдем, наверное, не нужно, иначе погрязнем в имуществе, отяжелеем и потеряем маневренность. Значит — искать все подряд, но брать и тащить к поселку только то, что нам нужно сейчас для выполнения задачи рейда. А остальное — учесть, отметить местоположение, при необходимости дополнительно замаскировать, и оставить на будущее для эвакуационных команд...

...Теперь — что именно из найденного нам будет нужно? Ну, начнем, пожалуй, по нарастающей.

Все легкое стрелковое оружие, а также все пулеметы, в том числе станковые и крупнокалиберные, минометы всех калибров, противотанковую артиллерию — собираем и берем с собой обязательно. Полковые пушки, если найдем, тоже. Все это вооружение не особо тяжелое и габаритное, на чем везти и чем буксировать имеем, а дополнительная огневая мощь еще никогда никому не мешала. Всю остальную артиллерию — не берем, она нам сейчас не нужна, а на ногах повиснет гирей.

Броневики — их тоже берем все. Учитывая, что в ближайшее время планируются в основном боевые операции с использованием дорог, а также то, что все наши броневики по мотору, трансмиссии и ходовой — те же автомобили, они нам в любом количестве не помешают.

Танки... вот тут надо смотреть, какие именно танки. Все танкетки, все малые, а в особенности плавающие танки типа Т-37, Т-38 и, конечно же, Т-40 — берем однозначно. Разведка, связь, боевое охранение, легкие диверсии, да та же буксировка — везде им применение найдется. А вот все остальные танки, — легкие, типа Т-26 и БТ всех модификаций, средние Т-34 и Т-28, тяжелые КВ, — все это нам вот конкретно сейчас не нужно, поэтому пусть пока постоят.

Транспорт — тоже не весь нам сейчас потребен будет... легковушки, например, отряду сейчас только для лишнего форсу, поэтому в любом техническом состоянии пока не нужны. Вот грузовики — это да, грузовики берем все, причем даже требующие посильного ремонта — если после освобождения пленных еще одна моя идея выгорит, грузовики нам очень понадобятся.

Тракторы, они же тягачи для артиллерии и всего остального, что в Красной армии предполагалось тягать. Здесь тоже надо смотреть, какие именно трактора, и какие тягачи. Все обычные трактора, хоть колесные, хоть гусеничные, которые без переделок попали в армию прямиком из народного хозяйства по мобилизации — нам однозначно не подойдут ввиду тихоходности и принципиальной неприспособленности к использованию в условиях боевых действий. Есть еще отдельная категория специализированных гусеничных тракторов и артиллерийских тягачей, разработанных специально для армии. Это тяжелый тягач "Коминтерн" и его более современный аналог "Ворошиловец", средние транспортные трактора СТЗ-5 и С-2 "Сталинец", и легкий гусеничный бронированный артиллерийский тягач А-20 "Комсомолец". Тяжелые и средние тягачи нашему отряду тоже пока без надобности, хотя машины в принципе хорошие и, безусловно, очень полезные. А вот легкий артиллерийский тягач "Комсомолец" — это Вещь с большой буквы, и вот он нам однозначно будет потребен в любом количестве. Очень удачная машина, изначально спроектированная для выполнения множества задач, от буксировки легкой артиллерии и перевозки грузов, личного состава по бездорожью, до эвакуации раненых прямо с поля боя. Их в моем времени еще партизаны очень любили использовать — потому что очень проходимы они были по лесным дорогам, и малые габариты имели. А еще эти машинки простые и неприхотливые в эксплуатации, несложные в ремонте, сделаны на базе автомобильных агрегатов, поэтому с запчастями проблем не будет... вот их бы насобирать, да побольше, побольше...

...С найденышами тоже не все просто вырисовывается. Ведь среди отступающих в беспорядке советских войск сейчас имеется в наличии изрядное количество немецких шпионов из их фронтовой разведки. И наверняка, в общей массе народа, что сейчас конкретно возле этого поселка прячется по лесам, сколько-то агентов Абвера обязательно затесалось. Это проблема, которая в наших условиях дефицита времени и ограниченности в способах проверки эффективного решения не имеет в принципе. Ну, конечно, кроме как не брать вообще никого. А это решение мало того, что непродуктивное для целей сбора людских ресурсов, так еще и вредное, поскольку немецкие шпионы там отираются не просто так, а с целью скорейшего истребления этих самых людских ресурсов путем наведения на них своей авиации и прочих средств уничтожения... Поэтому найденных по лесам и кустам бедолаг мы собирать все равно будем, но дальнейшие боевые действия надо строить с учетом возможного наличия среди них вражеских глаз и ушей. Лишняя головная боль, конечно, но тут ничего не поделаешь. В связи с этим надо будет предупредить Трофимова об усилении режимных мероприятий и отдельно проинструктировать Сотникова...

... И вот теперь, рассматривая все это совместно, в комплексе: необходимость сбора найденышей, но при этом создания для них временного карантина для проведения контрразведывательных мероприятий; необходимость сбора техники и вооружения, но при этом выбора места, где часть ее можно и нужно будет временно оставить; а еще необходимость оставить раненых и часть уже имеющегося, но не нужного в ближайшее время обвеса ..., — пожалуй, наиболее простым и эффективным решением всех этих задач будет организация некой временной промежуточной базы, причем базу можно устроить как раз здесь, в этом самом поселке...

...А что — мысль и в самом деле очень интересная. Тогда, помимо уже перечисленных задач, здесь же можно будет развернуть временный медицинский пункт для раненых и больных, а также небольшой такой пункт тылового обеспечения нашего мобильного отряда боеприпасами и прочими расходуемыми ресурсами. Отсюда же можно будет организовать дальнюю разведку окрестностей... — Ну, а местное население, думаю, нашу помощь и наше присутствие с большим энтузиазмом воспримет, особенно после сегодняшнего, и активно помогать будет... Нет, обязательно потом, после разведки и уточнения обстановки вокруг поселка, эту идею нужно будет с Трофимовым обсудить...

А еще, как только разведка вернется и все окончательно прояснится, обязательно надо будет с ним наши перспективы и дальнейшие действия обсудить, насчет пленных и Суховоли, а то прямо неудобно получается, будто я его в темную использую. Оно, конечно, это совсем не так, и раньше только мысли да хотелки были, а все окончательно только сейчас и здесь сложилось, после атаки поселка и захвата трофеев, но особист все равно меня неправильно понять может, обидится еще, поэтому надо будет аккуратно разъяснить...

— Ну, как говорится, вот так вот, значится, вот в таком вот разрезе и будем действовать, — чуть пародируя Аркадия Райкина, пробормотал себе под нос Сергей, довольный своими мыслями и прикидками. — Ладно, вроде все первичные общие задачи и порядок действий по их решению определены, поэтому хватит, пожалуй, дышать воздухом и любоваться солнцем — пора и делами заняться. Сейчас соберу командный состав, доведу задачи, и что там у меня самого на повестке дня первым вопросом? — Правильно — информация, и источники ее получения. — Где там наши источники...?!

Ближайшими источниками информации, на расстоянии всего-то встать и с широким шагом пнуть ногой, были две раненые и добротно связанные пленные тушки, которые все время, пока санитары занимались сначала своими ранеными, потом найденными в кузове бронетранспортера избитыми танкистами, а потом уже пленными врагами, пачкали землю своей кровью и генерировали голосовые сообщения.

Одна из тушек принадлежала немецкому лейтенанту, которого Сергей аккуратно ранил в оба плеча, когда тот выскочил из дома, где отдыхал, в расстегнутом кителе и с пистолетом наизготовку. Лейтенант, надо отдать ему должное, даром что фашист и сволочь, но воякой оказался храбрым и упорным — будучи ранен единожды, он перехватил пистолет в левую руку и попытался все же принять бой. Не преуспел, и в результате только добавил себе в организм вторую пулю. Но даже и после этого, сейчас, будучи связан и потихоньку истекая кровью в ожидании своей очереди на медпомощь, немец всеми силами старался сдерживать стоны и, с ненавистью оглядываясь вокруг, только тихо сыпал ругательствами на языке своей родины.

А вот вторая пленная тушка, которая с успехом обеспечивала громкость звукового фона за обоих, принадлежала тому самому угодливому немецкому пособнику в польской конфедератке, который сейчас был красочной иллюстрацией смысла философского выражения "от судьбы не уйдешь". Он, в качестве переводчика широкого профиля (немецкий, русский, белорусский и свой родной польский), постоянно отирался возле немецкого офицера, выслуживаясь и пресмыкаясь намного искуснее приснопамятного шакала из мультика про Маугли. Он же, пока господин лейтенант оценивал комфортность тенистой скамейки на площади, угрозами выдавил из старосты поселка праздничный обед с последующей баней и красивыми девушками в ней "для пана офицера", втайне надеясь попользоваться и обедом, и девушками, после пана офицера. Но, когда в поселке началась яростная стрельба и послышалось столь ненавистное ему лично русское "ура", этот недостойный выродок польского народа жоп... спинным мозгом почувствовал, что обстановка кардинально изменились, и вместо вкусной еды сейчас будут раздавать невкусные трындюли..., в общем, ничего хорошего ни лично для него, ни для его новых хозяев уже не предвидится. Однако вслед за немецким лейтенантом воевать не побежал, — не та оказалась порода, — вместо этого кинулся прятаться в доме старосты, на чердаке. А когда бой закончился для его новых хозяев неудачно, и "кляти москали" стали тщательно проверять все дома, постройки, кусты и закоулки в поисках таких вот спрятавшихся героев-завоевателей, поляк по-тихому, через второй выход на задний двор, покинул дом и решил схорониться на сеновале. Где при появлении бойцов, от страха, непроизвольно выдал себя громким звуком желудочно-кишечного тракта, но вылезать из сена категорически не захотел, и, в результате расстрела сеновала из автомата на звук, поймал случайную пулю прямо в "...опу". Теперь поляк, стараясь так удачно связанными за спиной руками зажать рану, чтобы уменьшить кровопотерю, пытался одновременно с этим сделать три вещи: он громко скулил, громко требовал оказать ему медицинскую помощь самому первому, и не менее громко ругался на всех вокруг, причудливо перемежая при этом русские, белорусские, польские и немецкие выражения.

Третий, и наиболее перспективный в информационном отношении кандидат для допроса, а именно немецкий радист, конечно, был наиболее предпочтителен, но он еще явно не отошел от шока, и Сергей пока опасался его трогать, чтобы тот не повредился рассудком окончательно.

Были еще пленные водители, которых тоже нужно было допросить, но это, пожалуй, в последнюю очередь, поскольку на них Сергей особых надежд не возлагал, считая, что никакой серьезной информацией водители не обладают.

— Так с кого же начать-то, при таком многообразии выбора...?

Размышления Сергея прервали громкие крики на русском языке, но с таким сильным акцентом, что смысл их сразу и не разобрать было. То ли "не убивай", то ли "не убивал". Отвлекшись от выбора первоочередного кандидата для допроса, он с интересом воззрился на двух бойцов, которые волокли прямо к нему через площадь невысокого и щуплого немца, больше похожего на подростка, но одетого, тем не менее, в черную униформу танковых войск. Немец не делал никаких попыток вырваться или оказать сопротивление, а только все время кричал по-русски эти два слова.

Сергею молоденький немчик, назвавшийся Куртом, мешая от волнения немецкие и русские слова, а последние еще и сильно коверкая, рассказал поистине нетривиальную историю своего появления в этом маленьком поселке в составе механизированного разведывательного взвода разведбата немецкой танковой дивизии. Как оказалось, русский язык он знает потому, что не совсем немец. Ну, или немножко русский — это как посмотреть. Если более конкретно, то у него была русская бабушка и дед из поволжских немцев, отец, соответственно, двуязычный полукровка. Сам отец, в том числе и по наследству от деда, очень хороший механик-моторист, много лет проработал по этой специальности в российском торговом флоте, исколесил полмира. В Германии встретил Марту, впоследствии мать Курта, женился и обосновался там, работал на автомобильном заводе, инженером в моторном цехе. Сам Курт с детства рос болезненным и физически слабым, но при этом был умным и любознательным, очень способным ко всякой механике и, как говорится, с золотыми руками, что немудрено, при такой-то наследственности. Поэтому еще даже школу не окончил, а уже на том же автомобильном заводе, что и отец, слесарем подрабатывал.

Ну, а сразу после школы Курт — уже младший механик-моторист на участке сборки двигателей, причем хороший, начальство его ценило. Казалось бы — удачный, динамичный старт благополучной жизни и успешной карьеры уважаемого немецкого специалиста. Вот только, когда по заводу поползли слухи о скорой войне с русскими, и в курилках вонючей пенной волной начал бурлить национал-шовинизм, Курт, воспитанный отцом в любви и уважении к обеим великим нациям, пару раз высказался в коллективе. В том смысле, что Германии с Россией всегда не воевать, а дружить надо было, и тогда они, вместе, давно бы всех своих врагов по всему миру уничтожили. А мир, как известно, не без подлых людей. Вот и тут нашелся... особо озабоченный, и сильно завистливый патриот..., настрочил в гестапо весточку. Мол, работающий на заводе, да еще незаслуженно много зарабатывающий молодой сопляк Курт — он ведь за Советы, против Фатерлянда, и вообще, наверное, скрытый коммунист, а потому неблагонадежен. Гестапо радостно прореагировало, и началось кипучее расследование. Кто, что, когда и кому сказал, где и от кого такие мысли взял? Отца, про которого Курт за все время дознания не сказал ни слова, все равно чуть не выгнали с завода, а потом перевели, с его-то квалификацией и опытом, на минимальную оплату. Самого же Курта три месяца держали в камере и изводили на допросах, совершенно не стесняясь в методах физического воздействия, в результате чего парнишка только чудом избежал непоправимых увечий.

Помогли вырваться из когтистых лап гестапо хорошие характеристики из школы и от соседей. А еще то, что больше никто из рабочих показаний на Курта не дал. Но в покое его все равно не оставили — для корректировки социальной ориентации, в принудительном порядке отправили в передовые части действующей армии, которая на тот момент уже сосредотачивалась на границе с СССР. Там, вроде бы, Курту снова улыбнулась удача, и его, учитывая специальность и опыт работы с моторами, вместо отправки на передовую с винтовкой в руках, оставили в ремонтной роте танкового полка. Работа привычная, даже любимая, знай себе в моторах копайся, технику обслуживай да ремонтируй.

Но на второй-третий день войны, когда ремонтная рота, идя вслед за танковым полком, остановилась уже на территории Белоруссии, где-то в районе Гродно, очередной "настоящий солдат Фюрера" снова написал донос командованию. Дескать, пока доблестная немецкая армия, и истинные патриоты Германии, все как один, и для этого не щадя..., этот сопляк Курт, в свободное от службы время общается с местным населением противника. Причем разговаривает при этом по-русски, и даже подкармливает их маленьких детей — будущих рабов немецких хозяев этих территорий — из своего доппайка (его начали выдавать немецким солдатам из продуктов, реквизируемых у местного населения на захваченных территориях). Учитывая высокую квалификацию и золотые руки Курта, который мог идеально отрегулировать любой мотор и починить любую технику, командование полка не стало сдавать его в контрразведку или фельджандармерию, а также посылать в пехоту на передовую, чтобы не потерять хорошего специалиста безвозвратно по причине смерти или инвалидности. Вместо этого, "дабы выбить лишнюю дурь и неуместный гуманизм", как выразился командир ремонтной роты, Курта временно сунули "на перевоспитание" к самым отмороженным и жестоким ублюдкам даже среди нацистов — в отдельный разведывательный батальон 19-й танковой дивизии, в качестве водителя боевой машины. Туда как раз начали поступать новейшие полугусеничные бронетранспортеры Sd.Kfz.250. Машины очень хорошие, но чувствительные к техническому состоянию и требующие грамотного обслуживания, которое, помимо службы и выполнения боевых задач, тоже должен был обеспечивать Курт. Вот там ему жилось уже совсем горестно, потому что бравые немецкие разведчики в процессе его перевоспитания не опускались до унизительных философских диспутов и, в полном соответствии с призывами партайгеноссе Геббельса, освобождали юного Курта от химеры, называемой совестью, самыми доступными их пониманию способами, а именно постоянными побоями и физическими издевательствами.

Потом первую роту разведбата, в первом взводе которой теперь перевоспитывался Курт, штаб танковой дивизии одолжил "во временное пользование" командованию 162-й пехотной дивизии (это практиковалось, хотя и сильно не одобрялось командованием самих разведывательных батальонов). С задачами ведения мобильной разведки местности от границы до Белостока, выявления разрозненных очагов обороны и подавления отдельных групп отступающих войск противника, а также выявления мест хранения и дислокации оставленной техники, боеприпасов, иных ресурсов. Несколько дней броневая разведрота колесила по приграничным территориям, нашли много полезного и уничтожили несколько очагов сопротвления, а вчера их перебросили в Суховолю, с теми же задачами. И попутно, на время дислокации в Суховоле, с задачей временного усиления пехотного батальона 329-го полка 162-й пехотной дивизии, который захватил населенный пункт и теперь удерживал его до момента подхода основных сил дивизии.

Таким вот причудливым способом Курт сегодня оказался в поселке Янув, где разведчики занялись привычным и любимым делом, то есть грабежами и насилием, а Курт, как он делал уже несколько раз, постарался спрятаться куда-нибудь в дальний угол, чтобы все это меньше видеть и слышать.

Сергей, выслушав историю молоденького немца, в столь юном возрасте уже хлебнувшего лиха полной ложкой, а потом, осмотрев на его лице и теле многочисленные следы воспитательных воздействий его новых сослуживцев, изрядно расчувствовался. И сразу решил, что Курт в этой войне настрадался уже более чем достаточно, а потому особистам и потом в лагерь он парнишку не отдаст, оставит при отряде. А оставаясь при отряде, тот еще и пользу принесет несомненную. И как переводчик, и как механик, да и как еще один источник информации, он лишним точно не будет. Но пока мальчишку надо, что называется, "и накормить, и обогреть", а еще временно убрать подальше от загребущих рук особистов Трофимова и самого бригадного комиссара. Хотя бы до тех пор, пока Сергей не договорится с Трофимовым считать Курта не пленным фашистским завоевателем, а "настоящим патриотом Германии, добровольно перешедшим на сторону Советской власти". Поэтому Сергей сдал Курта с рук на руки старшине Авдееву, шепнув тому мальчишку обиходить и приласкать, да держать пока подальше от отрядных представителей Советской власти, главный из которых должен появиться поблизости с минуты на минуту.

Бригадного комиссара Трофимова Сергей, успевший к тому времени довести командному составу отряда общую диспозицию, сориентировать по обстановке и раздать персональные задачи, встретил широкой улыбкой.

— Ну, с почином Вас, товарищ бригадный комиссар, — первый бой нашего отряда прошел в целом удачно, боевые задачи выполнены...

— Вижу, вижу, что доволен, — наигранно хмуро проворчал Трофимов, сам изо всех сил сдерживая улыбку, — только что закончившийся быстротечный и эффективный бой его тоже изрядно впечатлил. — Сделал-таки по своему, баламут упрямый, впереди всех под пули полез. — А мне, значит, нервничай, переживай тут за него... — Ладно, давай, докладывай результаты боя, вижу же, что не терпится тебе похвалиться.

Однако, выслушав доклад о результатах боя, бригадный комиссар повел себя несколько странно. Сначала закаменел лицом, отвернулся и даже отошел на пару шагов, постоял так немного, словно обдумывая что-то, а потом резко вернулся и уставился в лицо Сергею тяжелым взглядом.

— Послушай..., лейтенант..., — или я совсем ничего не понимаю в военном деле, или ты мне не сейчас изрядно заливаешь. — Как...! — Как такое может быть, чтобы вы, атакуя целый взвод немецкой моторизованной пехоты — самой лучшей на сегодня пехоты, да еще и на бронетехнике — причем атакуя даже чуть меньшими силами, в потерях имеете всего трех убитых и десяток раненых...?! — Вы что, с малолетними хулиганами тут воевали, или с безоружными деревенскими увальнями, вообще понятия об организации и тактике боя не имеющими...?! — Поэтому — хватит парить мне мозги, и давай, рассказывай подробно, как так вышло, и в чем тут секрет кроется..., вояка...!

— Ну, не то, чтобы секрет, но нюансы, конечно же, присутствуют, — ответил Сергей. — Если коротко — то еще великий русский полководец Александр Суворов любил говаривать: "удивил — победил". Вот и мы смогли немцев удивить — новой тактикой и новой организацией боя, чего они не ожидали никак. А еще они совсем не ожидали нашего здесь появления, и просто неприлично расслабились, настроившись на отдых и разврат, — какой уж тут бой и какое сопротивление, со спущенными-то штанами. К тому же, — тут Вы совершенно правильно отметили, товарищ бригадный комиссар, — это была пехота моторизованная, заточенная на свое техническое превосходство и уже привыкшая воевать на бронетехнике. Если Вы заметили, когда со стороны бой наблюдали, они ведь и здесь первым делом к своей броне и пулеметам кинулись. А техника оказалась уже захвачена, и пулеметы уже против них развернуты, огонь на поражение ведут — отсюда, в условиях неожиданной потери технического превосходства, растерянность, некоторый ступор, — в психологии это называется разрыв шаблона, — и, как следствие, потеря инициативы, падение боевого духа и боеготовности.

— Это если вкратце, товарищ бригадный комиссар, — более подробно, если захотите, можно будет поговорить потом, как время будет, и уже после детального разбора действий в бою обеих сторон. — А сейчас у нас есть другие срочные дела. И в одном таком деле как раз Ваша помощь необходима будет...

— Излагай, лейтенант.

— Надо бы с местным населением работу провести. И разъяснительную, в контексте того, что это сейчас тут такое было, а также какие у них теперь могут быть перспективы. И особенно разведывательную, на предмет выяснения обстановки вокруг поселка и его окрестностей. Кто через поселок и его окрестности отступал, когда, что с собой при этом тащили и что где по дороге бросили, особенно поблизости от поселка — думается мне, здесь мы тоже неслабо чего полезного собрать можем. И лучше Вас, товарищ бригадный комиссар, с этой задачей никто не справится, так что не откажите в помощи. — Еще со старостой поселка переговорить надо бы, на предмет взаимопонимания и обеспечения лояльности...

— Ну-ну, лейтенант, ты еще мне тезисы для выступления диктовать начни, — снисходительно и слегка насмешливо прервал Сергея Трофимов. — Или ты думаешь, что мне звание бригадного комиссара просто так присвоили, для антуража? То, что сам не полез с местными общаться — это ты молодец, осмотрительно поступил, а то, со своим знанием местных реалий и политической обстановки, обязательно дров наломал бы. Ну, а я уж как-нибудь сам разберусь, с кем и о чем говорить — ты за это понапрасну не беспокойся.

— Все понял, товарищ бригадный комиссар, — смущенно пробормотал Сергей, слегка досадуя на себя, — забыл он там, в своем времени, что такое настоящие политические руководители, матерого комиссара и чекиста общению с людьми учить взялся...

— Я тогда у Вас под ногами путаться не буду, а пока возьму Кешу, то есть военинженера 3-го ранга Иннокентия Беляева, и с пленным радистом побеседую, он вроде от шока осознания своего нового положения уже слегка оправился.

— Подожди — ты же вроде в отношении Беляева подозрения имел? — Или уже не имеешь...?!

— Ну, не то чтобы совсем не имею, товарищ бригадный комиссар. Есть еще некоторые туманные моменты. Но многие непонятные вопросы мы с ним в процессе недавней беседы прояснили — я Вам потом, как с первоочередными делами разберемся, все подробно расскажу. Пока скажу только, что он точно не вражеский шпион и действительно очень хорошо соображает в радиосвязи, то есть его военно-техническая специальность и звание вполне реальные. А еще он бегло говорит по-немецки и по-английски, за это спасибо его родителям, которые сыночка с детства развивали усиленно. Вот этими его знаниями и радиосвязи, и языка, я сейчас собираюсь воспользоваться...

Немецкий радист, как Сергей и ожидал, оказался существом достаточно разумным, и, сделав правильные выводы из сложившейся обстановки, изъявил очень сильное желание добровольно сотрудничать с советской администрацией в лице командования отряда. Собственно, ничего особо необычного в этом не было — во всех армиях мира радисты, — причем именно радисты, а не все связисты поголовно, — являются, можно сказать, наиболее тонкой военной специальностью, и относятся скорее к армейской технической интеллигенции, чем к грубым и малочувствительным солдафонам переднего края поля боя. Соответственно, имея высокий уровень интеллекта и гораздо более чуткое восприятие, эти люди способны гораздо полнее и ярче представить и прочувствовать всю прелесть предстоящего зажима в грубые подручные приспособления отдельных выступающих частей своего нежно лелеемого организма.

Так вот, радист, будучи доставлен в отдаленный сарайчик, выбранный Сергеем в качестве места проведения допросов, даже не дожидаясь первичных установочных вопросов, сам, в инициативном порядке, быстро затараторил по-немецки о своей принадлежности к рабочему классу, давней ненависти к фашизму и горячей любви к идеям марксизма. А также о том, что, благодаря своевременному вмешательству советских "камрадов", избавивших его от необходимости, подчиняясь грубому насилию, и дальше служить в немецкой армии, он теперь готов с усердием помогать советскому командованию. При этом, как интеллигентные и тонко чувствующие люди, ни лейтенант Иванов, ни новоявленный патриот немецкого социализма, в процессе разговора не поднимали вопрос о том, каким образом столь ярый противник фашизма вообще, и службы в захватнической немецкой армии в частности, оказался в составе элитных разведывательных частей танковых войск Вермахта. Сергей, ввиду активного желания немецкого радиста сотрудничать, решивший отложить эти вопросы на потом, еще только и подумал с внутренней усмешкой, о том, что воистину, тысячу раз прав был один знаменитый "криминальный философ", утверждавший, что добрым словом, совмещенным с угрозой насилия, от человека можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом...

Более чем удовлетворенный допросом радиста, а в особенности тем, что информация в отношении Курта и искренность последнего подтвердились, Сергей решил немецкого лейтенанта и его прихвостня-поляка пока не трогать — информации сейчас вполне достаточно, и целесообразность расходовать их в результате полевого допроса с пристрастием ради ее получения сейчас исчезла. А говорить по-хорошему они явно не будут. Поэтому пусть пока поживут — может, и пригодятся для чего-нибудь в дальнейшем.

Осталось прояснить вопрос с избитыми танкистами, на которых он чуть не наступил в десантном отсеке бронетранспортера. При более детальном рассмотрении теперешней внешности танкистов мысль о том, что это может быть операция внедрения Абвера, отпала сразу и бесповоротно — на такие повреждения, практически на грани инвалидности, добровольно не согласился бы ни один агент. Отрядные медики уже успели немного привести их чувство, перевязали и обработали большинство повреждений. Но выглядели танкисты по-прежнему ужасно. Совсем еще молоденькие ребята, — наверняка, только недавно из училища. По всему телу следы жестоких побоев, частично выбитые зубы и заплывшие кровоподтеками лица. У одного сломан нос, у второго сильно поврежден глаз. Руки и ноги у обоих были связаны не веревкой, а жесткой проволокой, в результате чего имели сильные повреждения и прорезы кожи, в некоторых местах до кости. Сергей, как узнал от медиков о состоянии и повреждениях танкистов, с большим трудом сдержался, чтобы не передумать и не покалечить немецкого лейтенанта прямо сейчас. Но все-таки сдержался, и выслушал грустную историю ребят.

А история была типичная для первых дней этой войны. Молоденькие, меньше года как из училища, танкисты служили в 104-м разведывательном батальоне 29 моторизованной Вятской, имени Финляндского пролетариата, дивизии 6-го мехкорпуса, которая, как знал Сергей, буквально перед самой войной была передислоцирована из Слонима в Белосток, где входила в состав войск 2-го (Белостокского) района прикрытия госграницы. В составе 6-го мехкорпуса участвовала в неудачном контрударе под Гродно, вела бои с частями немецкого 20-го армейского корпуса, потом, после провала контрудара, отступала за реку Свислочь. В его варианте истории эта дивизия, имевшая, как и все части 6-го мехкорпуса, неплохой уровень вооружения и оснащения, попала в окружение и к концу июня уже была практически полностью разбита, прекратив свое существование как воинское формирование. Сергей очень надеялся, что здесь и сейчас этого не произойдет — зря он, что ли, так подробно расписывал генералу Хацкилевичу, кого, где и как можно спасти от окружения и уничтожения.

Разведбат 29-й моторизованной дивизии с первых дней войны был выброшен вперед, выполняя задачи разведки по своему профилю, а потом, при суматошном отступлении дивизии и в условиях отсутствия связи с командованием, остался как бы сам по себе, вынужденный выбираться к своим самостоятельно.

Разведвзвод старшего сержанта Панасюка в составе 5 малых плавающих танков, в числе которых, кстати, были и два новейших, только-только начавших поступать в войска, радийных танка Т-40 (здесь Сергей сразу сделал охотничью стойку, но решил вернуться к этому вопросу чуть позже), немало поколесил по округе, разведывая местность и обстановку в районе от Белостока до границы. Видели много битой и брошенной техники, вооружения, много всего остального брошенного имущества. Сначала поддерживали с командованием связь по радио, потом связь прервалась. Выкатали почти всю горючку, но в точке встречи, где по плану должны были пополнить топливо, нашли только разбитую авиацией колонну техники и сгоревшие бензовозы. После этого Панасюк принял решение возвращаться к месту дислокации, под Белосток, но по пути топливо кончилось совсем, и машины встали. Встали, кстати, не очень далеко от Янува, километрах примерно в десяти. И тогда старший сержант со своим мехводом, оставив остальные экипажи охранять и оборонять технику, отправился пешим ходом в близлежащую деревню. Пошли с надеждой найти продукты, может быть, еще работающий телефон, а еще была надежда встретить отступающие части и как-нибудь разжиться горючим. Местное население встретило насторожено, но немного продуктов все же дали. А на выходе из деревни танкисты, радостные от того, что добыли продукты, и от этого утратившие бдительность, буквально нос к носу столкнулись с немецкой разведкой. Здесь Панасюк сначала растерялся и впал в легкий ступор, а потом бежать и прятаться было уже поздно. Немцы, после первичного жесткого допроса выяснив, что танкисты тоже разведчики и знают немало о брошенной в округе технике, а также выяснив, что их танки находятся не очень далеко, с экипажами, но без топлива, сразу убивать ребят не стали, прихватили с собой для дальнейшего получения информации. И еще для того, чтобы завтра те показали дорогу к своим танкам. Так двое молодых танкистов оказались в Януве с крайне скверными перспективами на будущее.

— И что — вы оба вот так вот взяли, и предали своих боевых товарищей? — зловеще, и с изрядной примесью брезгливого презрения, переспросил один из особистов Трофимова, который по указанию своего начальства все время отирался на площади и сейчас слушал разговор Сергея с танкистами.

Панасюк виновато посмотрел на него, сглотнул, и тихо ответил.

— Очень уж сильно били, товарищ старший политрук... — Но потом, когда нас связанных в кузове бросили, мы между собой решили немцев завтра по пути к нашим танкам в болото завести, а там — будь что будет...

Слушая ответы старшего сержанта особисту, Сергей на краю сознания подумал, что ребятам, в каком-то смысле, еще и повезло — такие вот, малые плавающие разведывательные машины, в первые дни войны растерянное командование без затей бросало во встречные танковые бои или в атаки на развернутую противотанковую оборону. Где они, с их тонкой противопульной броней, горели как спички, зачастую даже не успев нанести противнику никакого урона. В результате почти все эти нужные и очень полезные для разведки, да к тому же неплохо плавающие (особенно Т-40!) боевые машины, были уничтожены без всякой пользы. Здесь же есть шанс пяток этих по-своему очень удачных и полезных боевых машин заиметь, а уж как их грамотно использовать, особенно в условиях окружающей лесисто-болотистой местности, насыщенной к тому же речками и речушками, он отлично знает...

И еще подумал, — ага, а немцы такие дураки, чтобы вот так вот, запросто, в это болото и поперлись бы, — но вслух ничего не сказал. Молодые, наивные и неопытные ребята, попавшие в нештатную ситуацию, к которой их никто не готовил, да еще после жестоких побоев и издевательств, — ну что они еще могли придумать-то? Тот же старший сержант — старший он, по всей видимости, только по результатам боевой подготовки и освоения новой боевой техники, а так, по возрасту — такой же неопытный мальчишка.

Наоборот, видя, что особист никак не уймется и продолжает мерзко докапываться до избитых мальчишек, причем наращивая громкость голоса и уровень демонстрируемого презрения, Сергей оглянулся на так удачно подошедшего бригадного комиссара и взглядом попросил того отозвать своего ретивого помощника. А когда Трофимов, который уже успел провести короткий митинг с жителями поселка и только что закончил разговор с их старостой, сходу вникнув в ситуацию, подозвал особиста и отошел с ним чуть в сторону, повернулся к танкистам и тихо сказал:

— Ничего, ребятки... сейчас важно не то, что при жестком допросе все рассказали — тут не факт, что кто другой устоял бы, или долго вытерпеть смог. Важно то, как потом решили, и какой урок вам из этого будет. На будущее советую всегда иметь при себе оборонительную гранату Ф-1 с запалом мгновенного действия — это и вас, в случае чего, и от неизбежного плена избавит, и врагов с собой при этом немало заберете.

После чего оставил танкистов на дальнейшее попечение медиков и, подойдя к Трофимову, негромко сказал как бы в пустоту, но адресуясь именно к ретивому особисту:

— А кто в плену, или просто на жестком полевом допросе не бывал, тот пусть сначала на себе это попробует, а потом других судит.

И потом, обращаясь уже персонально к нему:

— Если хотите, то для обретения личного опыта и расширения общего кругозора приглашаю вас, товарищ старший политрук, поприсутствовать на предстоящем полевом допросе пленного немецкого лейтенанта. И прикинуть то, что вы там увидите, персонально на себя. А потом, если будет на то ваше желание, мы можем еще раз вернуться к обсуждению темы несгибаемой стойкости и героизма советского человека во вражеском плену.

Старший политрук, выслушав слова Сергея, сначала побагровел, явно собираясь тут же поставить на место наглого лейтенанта, и уже открыл было рот, но потом видимо вспомнил, что лейтенант этот не простой, и вообще-то именно он отрядом командует, а непосредственное начальство самого политрука с этим наглым лейтенантом как-то очень уж близко общается, советуется... и беспомощно уставился на это самое свое непосредственное начальство, пытаясь понять, что теперь делать.

Бригадный комиссар тоже налился дурной краснотой, — как же, по его подчиненному и помощнику потоптались, хоть и не без оснований, но ведь ведомственная солидарность и взаимовыручка никуда не делась, — и прошипел: "Что ты себе позволяешь, лейтенант?! Совсем берега попутал...?!".

Сергей, глядя в бешеные глаза Трофимова, все так же тихо и бесстрастно ответил:

— Никак нет, товарищ бригадный комиссар, не попутал. — Просто хочу показать вашим помощникам, как проходит жесткий и быстрый полевой допрос в боевых условиях. Уверен, им это будет очень полезно посмотреть, себя на месте допрашиваемого представить, чтобы на будущее не путали измордованных молодых мальчишек с настоящими шпионами и врагами Родины.

Трофимов, еще пару секунд бешено сверлил глазами лейтенанта Иванова, потом выдохнул и отвел взгляд, как бы молчаливо признавая, что Сергей, хоть и нарушил сейчас субординацию, да еще прямо на площади, где его могли услышать посторонние, но по существу все же прав, а его подчиненный с этими молодыми танкистами палку перегнул. Постояв так еще несколько секунд, мотнул головой, чтобы старший политрук отошел, и пробурчал персонально Сергею.

— Не надо им на это смотреть, не на пользу им такое знание будет. Да и никому оно не на пользу... думаешь, лейтенант, ты один войну прошел и пленным языки развязывал? — Я, в Гражданскую, еще и не такого насмотрелся. И не только насмотрелся... — В общем, так, лейтенант. Согласен, мой помощник здесь переусердствовал, но я с ними обоими потом сам поговорю, разъясню обстоятельства, ты сюда не лезь и с ними не конфликтуй, не обостряй ситуацию.

— А тебе — вот, держи, здесь информация о возможном нахождении в окрестностях поселка наших бойцов и техники по результатам беседы с жителями и старостой поселка, — ловко перевел разговор с явно неприятной для него темы Трофимов.

— И еще — что там, по результатам допроса, с немецким радистом?

— С радистом? — охотно подхватил тему Сергей, со своей стороны тоже не заинтересованный в осложнении отношений ни с куратором отряда, ни с его помощниками. Прояснили позиции, определили границы — и ладно.

— С радистом, товарищ бригадный комиссар, нам, можно сказать, фортуна улыбнулась во все зубы, причем даже дважды. Мало того, что он оказался личностью возвышенной, впечатлительной, и решил не искушать судьбу отказом от сотрудничества, а потому чистосердечно и подробно ответил на все вопросы, при этом подробно рассказал, где они в окрестностях успели побывать и чего нашли, да еще и на карте показал. Так он еще, во исполнение приказа своего бывшего командира взвода, успел передать в Суховолю, дежурному радисту временно дислоцированной там разведроты, что у их броневого разведзвода все хорошо, противник не обнаружен, запланированные на сегодня задачи выполнены. А еще передал, что на отдых и развлекательные мероприятия с местным населением взвод остановился в Януве, и следующий сеанс связи будет только утром, да и то не рано, чтобы, значит, господина лейтенанта после обильного ужина и бурной ночи не беспокоить. Это дает нам дополнительный запас времени на то, чтобы спокойно осмотреться и пошарить в окрестностях. И к тому же открывает очень интересные перспективы в плане использования радиосвязи и самого немецкого радиста для дезинформации немцев в Суховоле...

— Думаешь, радист не врет? — с сомнением прервал Сергея Трофимов, недоверчиво покачивая головой.

— Думаю, не врет, товарищ бригадный комиссар, — уверенно ответил Сергей.

— Я его слова уже перепроверил на основании данных, полученных из другого источника.

И на вопросительный взгляд Трофимова пояснил:

— Да завелся у нас тут... еще один источник информации..., можно сказать, альтернативный.

После чего коротко пересказал историю Курта и добавил:

— Вот как-то так. Я его к Вам на беседу потом, в индивидуальном порядке доставлю, а пока отослал помогать нашим водителям трофейные бронетранспортеры осваивать, ну и под пригляд старшины Авдеева. Тот его еще своими методами дополнительно проверит, но я уверен, что парень — наш человек.

— А моим особистам, стало быть, ты его не хочешь на проверку отдавать?

— Вы только поймите меня правильно, товарищ бригадный комиссар. Ваши помощники, — я, кстати, это еще когда они с кавалеристами работали, отметил, — они, как бы это поточнее выразить..., слишком категоричные и безапелляционные, что ли. — Не буду утверждать, что это всегда и однозначно плохо, но в данной ситуации будет как раз плохо. Парнишка и так уже успел горя нахлебаться, а тут Ваши бескомпромиссные, скорые в суждениях борцы с предателями и прочими врагами Родины. Не удержатся ведь, попортят пареньку здоровье, а оно у него и так не очень, после всего пережитого. Поэтому, думаю, не стоит пока Курта подвергать новым ощущениям, а их лишним искушениям.

— Вот, значит, как оно получается, — с некоторым весельем в голосе произнес Трофимов. — Стало быть, командир Красной армии немца защищает, причем от кого?! От насквозь родных и неизменно бдительных Органов...?!

Сергей по виду и интонациям Трофимова ясно видел, что бригадный комиссар говорит без злобы и не всерьез — так, слегка ерничает, скорее всего, просто разряжая обстановку после неприятного диалога про перегибы своих помощников. Но ответил серьезно, раз уж зашел разговор о таких важных и принципиальных вопросах.

— А чего же мне его не защищать, товарищ бригадный комиссар, особенно учитывая, что это правильный немец. Да и не с немцами мы ведь сейчас сражаемся, а с фашистами и их прихлебателями, и национальностей там сейчас намешано очень много, в том числе уже и русские есть, и даже советские, что с началом войны на сторону фашистов перешли.

— А немцы... немцы ведь испокон веков на Русь приходили, и служить, и работать, да на Руси и жить оставались, роднились с нами через браки, верой и правдой служили своей новой Родине. Правильные, настоящие немцы, я имею в виду — работящие, дисциплинированные, пунктуальные, законопослушные, чем и славится всегда весь их народ. Вспомните — сколько из них, из таких немцев, прославились сами на русской службе и прославили величие России. И сколько из них окончательно обрусели, стали основателями славных русских родов, где уже и не поймешь конкретно, немцы они или русские?

Ну вот, к примеру, взять только наиболее известных из них: Барклай-де-Толли, полководец, военный министр, герой Отечественной войны 1812 года; Тотлебен, генерал, знаменитый военный инженер; Крузенштерн, адмирал, мореплаватель, один из организаторов и участников первой русской кругосветной экспедиции; Беллинсгаузен, тоже адмирал и мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды. Или, если не в военном деле, а в других областях брать — Фонвизин, создатель русской бытовой комедии; Якоби, физик, открыватель гальванопластики; Ленц, тоже физик, один из основоположников электротехники...

Да взять того же Курта — у него ведь тоже корни русские есть — по отцу дед из поволжских немцев, а бабушка вообще русская.

Или вот, посмотрите — наглядная иллюстрация моих слов о тесной связи двух великих народов и взаимопроникновении культур русской и немецкой наций — вот она, висит на ремнях наших бойцов.

— Вот скажите, что это? Пехотная лопатка? А как еще она называется в нашей военной классификации? — Правильно — "шанцевый инструмент". А почему шанцевый? — Да потому, что название русской пехотной лопатки образовано от немецкого слова "Schanze", что означает "окоп, укрепление"! А все почему? — Да потому, что еще со времен Петра первого немцы в русской армии командирами и инструкторами служили! Причем, за редкими исключениями, — ну, так сволочей в каждом народе хватает — служили честно, отважно и добросовестно, за что и ценимы были.

— А та фашистская сволочь, что сейчас рвется на нашу территорию и устраивает всяческие зверства — так это не немцы, а фашисты, то есть не люди даже, а, можно сказать, экологический мусор, вонючие отходы и грязная пена немецкого народа. Еще раз повторюсь — это отходы и человеческий мусор не только немецкого народа, но и многих других, я сейчас даже перечислять не буду, хотя вон там, неподалеку, валяется, скулит и нецензурно ругается животное в человеческом облике, и он не немец, а вроде как поляк, но все равно фашистская сволочь.

— И ведь что самое страшное — вся эта фашистская свора тащит за собой огромное количество оболваненных пропагандой обычных людей разных национальностей, которые без этого спокойно жили бы и работали у себя на родине, им эта война тоже совершенно не нужна...

— Так вот, товарищ бригадный комиссар, я твердо убежден, что второй нашей важнейшей задачей, после задачи уничтожения фашистских захватчиков всеми силами, всегда и везде, при любой возможности, как раз и является задача объяснить таким вот одурманенным и оболваненным простым людям всю глубину, всю пагубность их заблуждений. А еще пагубность и смертельную для них ошибку прихода с войной сюда, на нашу землю. Если нужно — то объяснять после крепкого пинка сапогом по мужскому достоинству и сильного удара прикладом в зубы, — так оно этим заблудшим еще быстрее и понятнее доходить будет...

— А вот за сведения большое спасибо, товарищ бригадный комиссар, — в свою очередь перевел неудобный разговор Сергей. — Я прямо сейчас с ними поработаю, может быть, поблизости от поселка еще что-нибудь для нас нужное и полезное отыщем.

С этими словами Сергей оставил Трофимова проводить воспитательную работу со своими помощниками а сам с головой окунулся в бурную пучину хлопотливой организационной суеты, неизбежной в нынешних обстоятельствах...

Глава

— Р-р-раздолбаи..., сукины дети!... — Балбесы..., придурки шальные! — злобным полушепотом, — все-таки казаки, своя, особая, можно сказать, станичная братчина, не след их перед разными остальными позорить, — тихо бушевал командир сводного кавалерийского взвода капитан Сотников в углу поселковой площади, подальше от лейтенанта Иванова.

— Приказ вам какой по атаке даден был?!... — А ваши подчиненные, — горе-кавалеристы, степных репьев им полные штаны, — что устроили?!... — Вместо четкого выполнения поставленной боевой задачи, они джигитовку затеяли?!... — А вы сами, е...ханный бабай, чего тут устроили?!... — Вы не только это безобразие не прекратили, но и сами туда же полезли!?...

— Вы кто? — Вы отделенные командиры боевого казачьего, — растудыть вас через коромысло, — кавалерийского эскадрона, или собачата, щенки дурные, которым, все на свете позабыв, лишь бы побеситься да бестолковую возню устроить...?!

Сотников пребывал в расстроенных чувствах и скверном расположении духа. Конечно, не в таком скверном, как еще сегодня утром, когда его, сильно потрепанный и отяжелевший обозом, ранеными и приблудившимися по дороге потеряшками, эскадрон после бессонной ночи и тяжелого ночного марша по раскисшей от внезапного ночного ливня грунтовой дороге, спрятался от немецкой авиации на дневку. И где потом их нашли бойцы этого... "лейтенанта Иванова"..., что сидит сейчас на другом краю поселковой площади, прямо на земле, возле одного из только что захваченных немецких бронетранспортеров, с радостной полуулыбкой на своей чрезвычайно довольной морде лица, и подставляет оную жаркому июньскому солнцу. Тогда были разочарование, чувство тоски и безысходности, усталость, а также гнетущее чувство невозможности облегчить тяготы раненых, обеспечить всем необходимым своих подчиненных. А еще — тяжелое чувство неизвестности, — куда отступают регулярные части, где они сейчас, когда эскадрон их догонит, и доживут ли до этого момента раненые?...

После встречи с отрядом лейтенанта Иванова все волшебным образом изменилось. Оказалось, что советские войска не так уж и бегут, или, по крайней мере, бегут не все, и в районе Белостока уже организовывается новый оборонительный укрепрайон, куда со всего Белостокского выступа стягиваются доступные силы для организации отпора врагу. И даже за линию фронта, в немецкий тыл, уже направляются такие вот, как у этого лейтенанта Иванова, мобильные отряды, для выполнения там различных боевых задач.

Весь обоз и все небоеспособные были отправлены в оказавшийся не очень и далеким тыл, где им гарантировано окажут помощь, а весь боевой состав, с комэском во главе, сначала накормленный и дооснащенный, а потом вздернутый в строй как положено, и там вздрюченный цепкой и твердой рукой лейтенанта Иванова, воспрял духом и ринулся в немецкий тыл, воевать в фашистами. Как показала последующая практика, даже слишком сильно воспрял, ибо в первом же бою этот боевой состав своими самовольными выходками навоевал себе на ведерную клизму со скипидаром, а ему, капитану Сотникову, на испорченное настроение и грядущую выволочку от начальства — причем выволочку совершенно справедливую, заслуженную...

— Вы что же, думаете, что мне, — командиру кавалерийского казачьего эскадрона и целому капитану, — не хотелось тоже немцев порубать...?! — И что, мне тоже надо было, бросив командование, очертя голову кинуться туда с шашкой наголо? — Ну, — не слышу ответа...?! — Нет, не стоило?... — Так какого же тогда рожна, бл...?! — Почему же тогда вы, песьи дети, свои обязанности по руководству боем не выполнили...?!

Поймав виновато-раскаивающиеся взгляды подчиненных, Сотников чуть смягчил свои слова и оценки в описании деятельности своих младших командиров.

— В общем, так... — Будем считать, что свои боевые задачи при атаке поселка кавалерия в целом выполнила. — Повторяю — в целом. Но самодеятельность ваша, и ваших бойцов, которых вы не остановили, привела к лишним потерям, в том числе потерям безвозвратным! — И эти лишние потери на вашей совести, так и знайте...!

— Товарищ капитан...

— Молчать!... — Что "товарищ капитан"...?! — Товарищу капитану сейчас еще выволочку от начальства из-за вас, жеребцов стоялых, получать...

Выплеснув эмоции и чуть успокоившись, Сотников скосил взгляд в сторону лейтенанта Иванова, который уже закончил улыбаться солнцу и сейчас разговаривал о чем-то с маленьким и худым пленным немцем, которого только что приволокли откуда-то пехотинцы. После чего торопливо закончил.

— В общем, так, товарищи красные кавалеристы, и попутно представители младшего комсостава кавалерийского эскадрона... — Если еще раз что-нибудь подобное повторится — командным составом вам уже не быть. А может, и кавалеристами не быть тоже, — отправлю, к чертовой матери, в пехоту, или того хуже, — в мазуту, к Гаврилову, будете там технику надраивать, да на побегушках носиться, как недотепы какие, более ни на что не способные.

— Теперь — о том, что дальше делать, и как дальше быть. — Сейчас крайне необходимо подмоченную этими дурацкими выходками репутацию эскадрона как можно скорее восстановить. И путь здесь только один — больше так, жидко и вонюче, не обделываться, а вместо этого выполнять все поставленные задачи — хоть боевые, хоть любые другие — образцово. — Это понятно? — Вопросы есть? Нет? — Тогда — марш к личному составу, проводить разъяснительную и воспитательную работу, на все про все у вас примерно полчаса. Потом я подойду, доведу диспозицию и текущие задачи.

Отпустив своих облегченно вздохнувших отделенных командиров, Сотников с тяжелым сердцем направился уже к своему новому командиру, получать вполне заслуженный нагоняй. И был, в очередной раз за сегодняшний, такой очень долгий день, сильно удивлен, причем на этот раз, для разнообразия, удивлен приятно. Лейтенант Иванов ни при остальных командирах, ни даже потом, наедине, вполне заслуженный и ожидаемый разнос по действиям кавалерии устраивать не стал, ограничился только указанием подтянуть дисциплину и более подобных инцидентов не допускать, после чего сразу перешел к доведению текущей обстановки и обсуждению насущных вопросов, а потом к постановке индивидуальных задач.

Вот тогда, после этого короткого совещания, Сотников окончательно для себя понял, что этот "лейтенант Иванов" — он такой же лейтенант, как сам Сотников — маршал Буденный. Комэск ведь, даром, что на первый взгляд выглядел вспыльчивым и не особо одаренным в умственном отношении лихим рубакой, а способности подмечать детали и анализировать имеющиеся данные имел, причем способности неплохие — в разведке без этого очень сложно или вообще никак. И весь этот, такой длительный день, с того самого момента, как встретил упомянутого лейтенанта, и, совершенно неожиданно для себя, оказался у него в подчинении, исподволь наблюдал за своим новым командиром.

Ага, как же, рассказывайте — простой пехотный лейтенант в небольших годах, и уже командир отдельного отряда численностью поболее роты, да еще с транспортом, бронетехникой, средствами усиления. А еще в отряде у этого "лейтенанта" находится целый бригадный комиссар. И два его помощника-особиста в званиях старших политруков, а это, в условиях войны, по статусу вполне себе начальники особых отделов полков. Причем ни Трофимов, ни его особисты, этим лейтенантом не командуют! Бригадный комиссар больше наблюдает и иногда советуется, а помощники его — так вообще, чистыми контрразведчиками трудятся, по своему профилю...

А держится и командует этот лейтенант как? Как будто не только что из училища, судя по возрасту и званию, а уже с десяток лет командного опыта имеет. Осанка, манера поведения и разговора, а самое главное — то внутреннее состояние командира высокого ранга, который не сомневается в своем праве командовать, и которому подчиняешься без рассуждений и промедлений. Сотников до сих пор, хотя прошло уже несколько часов, не мог отделаться от того неприятного ощущения, которое испытал там, на поляне, когда лейтенант Иванов, даже не особо напрягаясь, прогнул его — целого капитана и командира разведэскадрона — в иерархии командования до уровня всего лишь одного из своих заместителей.

Тогда значит — что? Значит — опыт командования этот "лейтенант" Иванов приобретал не по выслуге лет, а там, где и опыт, и жизнь год за три идет, то есть в боевой обстановке. Хасан? Халхин-Гол? Финская? И с таким опытом — только лейтенант...?! Впрочем, само по себе несоответствие звания и боевого опыта еще не показатель и легко объяснимо быть может — это если лейтенант Иванов... не всегда был лейтенант. Ну, то есть сначала, к примеру, был он капитан, или майор, а может даже и повыше,... а потом — раз, и снова лейтенант. В последние годы много таких вот лейтенантов появилось, в результате кампании по чистке армии и негативной переаттестации по идеологическим причинам. А еще были репрессированные и потом реабилитированные по результатам пересмотра обстоятельств дела... Вот и тут может быть подобный случай. Но при пересмотре дела и реабилитации обычно звание восстанавливали,... да возраст у Иванова не тот, чтобы до высоких чинов дослужиться и командного опыта набрать...

Далее — в своем отряде лейтенант Иванов командует не только пехотой, но и бронетехникой, кавалерией, думается, что и артиллерией он командовать тоже лично будет. Причем командует он так, как будто знает тактику действий и специфику боевого применения всех этих родов войск — а она у них разная! — Сотников, вон, совсем недавно, про танкетки эти высказаться решил, в том смысле что они совсем уже рухлядь ненужная... образованность свою в военном деле, и высокий профессионализм решил показать, да на товарища бригадного комиссара благоприятное впечатление произвести... произвел впечатление, ничего не скажешь — опозорился только. Как в народе говорится — мордой в грязь не промахнулся... Он, Сотников, кое-чего из тогда сказанного Ивановым даже и не знал, хотя вопросы взаимодействия кавалерии с бронетехникой в составе конно-механизированных соединений — это его, кавалериста, вопросы. А лейтенант Иванов только вопрос разъяснил, а добивать и унижать далее при людях не стал... человек. Но откуда простой пехотный лейтенант вообще так хорошо разбирается в тактике применения кавалерии в разведке, обеспечении связи, диверсиях и прочих видах боевой работы...?

И вот еще, про этот его отряд. Прямо надо сказать — странный у лейтенанта Иванова отряд. И не пехота, и не автобронетанковая часть, теперь вот кавалерию имеет, а еще минометы у него, и полковые пушки, что от нас достались... Техники и всякого вооружения не просто много — очень много, и разного, в том числе вот трофейными бронетранспортерами нынче разжился — как Иванов собирается все это вместе, в бою использовать...? Это притом, что сейчас, в суматохе и неразберихе первых дней войны, техника и тяжелое вооружение для многих командиров разных уровней скорее обуза, чем эффективный инструмент ведения боя, и поэтому многие эту обузу зачастую бросают даже исправной и с боекомплектом — Сотников сам это не раз наблюдал. А все потому, что опыт первых дней этой войны очень наглядно показал — не только Сотникову, но и всем военачальникам, аж до командармов включительно — что грамотно использовать большие массы техники, особенно в сочетании с пехотой и иными войсками, в Красной армии не умеют. И делают это совсем не так, как до войны красиво показывалось на постановочных маневрах, а громоздко и крайне неуклюже, в отличие от тех же немцев... Да что там технику — кавалерию вот, которую до войны ориентировали на разведку, рейды по вражеским тылам и диверсии, и соответственно готовили, сейчас в лобовые атаки на пулеметы и вражеские танки бросают, не считаясь ни с какими потерями. И вот результат — от целого кавполка чуть больше эскадрона осталось... Но это так, к слову пришлось, а вот про технику и общую насыщенность различным тяжелым вооружением — отряд лейтенанта Иванова никаким штатным нормативам не соответствует, намного их превышая. Да еще он по пути все подряд собирает, даже то, что на взгляд его, Сотникова, вообще ненужный и бесполезный хлам. И что же это тогда за подразделение такое интересное получается, для выполнения каких задач оно предназначено? Сотников за всю свою службу ничего подобного не только не видел — даже и не слышал.

С разносом этим, несостоявшимся — ну какой, скажите, лейтенант, получив в свое подчинение старшего по званию, удержался бы от проявления своего командного превосходства, да еще в ситуации наличия однозначной вины своего нового подчиненного? Да, неудобно получилось с его архаровцами — слишком уж они увлеклись, и в результате вместо красивой рисовки получились потери и испорченное впечатление. А Иванов — человек, не стал целого капитана мордой лица в ошибки и неудачи тыкать, хотя и право формальное имел, и повод больно уж подходящий. Сотников сам-то, в такой вот ситуации на месте лейтенанта, положа руку на сердце, удержаться, наверное, не смог бы,... а этот лейтенант — удержался, причем как-то даже буднично, не особо акцентируя на этом внимание. — Не гоношистый карьерист, нет — человек...

Еще момент — этот его инструктаж для разведки по выявлению немецких шпионов в найденных группах, и что с ними потом делать, чтобы, значит, они не успели вреда нанести. Сначала, когда лейтенант после общих вопросов и постановки индивидуальных задач всех распустил, и тут же, с какой-то странно-ироничной усмешкой произнес: "Капитан, — а вас я попрошу остаться...", Сотников подумал было — вот оно, начинается, и приготовился к разносу. Но нет, опять нет, — всего лишь еще один инструктаж, зато какой!... Способы быстрого выявления немецких шпионов по ошибкам в поддельных документах, по внешнему виду, по физиологическим особенностям, по неправильной реакции на контрольные вопросы... Сотников, будучи кавалеристом, а им по роду занятий давали усиленную разведывательную подготовку, многих вещей просто не знал и даже не задумывался о них никогда. Ладно он — многого из этого не знали и особисты Трофимова, которые в ходе инструктажа лейтенанта Иванова подтянулись на голос и не стеснялись записывать за ним.

Ну, и напоследок — недавний инструктаж кавалеристов по тактике диверсий малыми группами. И особенно про метод нарушения снабжения путем минированных завалов и уничтожения водителей... Золотая идея — просто, быстро, очень эффективно, малозатратно... — Вот только такой вопрос — именно кавалерию перед войной усиленно натаскивали на рейды по вражеским тылам, проведению там диверсий, нарушению коммуникаций. Но про такие простые и эффективные методы во время обучения никто даже не заикался. А "простой пехотный лейтенант" Иванов откуда про это знает...?

И вот все эти странности вкупе, не просто указывают даже, а прямо вопят во весь голос, и вопят они очень короткую, но очень емкую и многозначительную в этой своей короткости аббревиатуру: "ЭН-КА-ВЭ-ДЕ" ...!!! А где НКВД, там свои, особые, часто малопонятные для окружающих, действия и операции... А еще там секретность. Нет, не так — там СЕКРЕТНОСТЬ!!!... И "лейтенант" Иванов в действительности может быть, — даже скорее всего, — совсем не лейтенант... а два кубаря в петлицах, так это для наивных. Тогда и бригадный комиссар поблизости объясним, и прочие нестыковки... И совать свой непричастный нос в эти секретности, пытаясь дальше выяснить что-нибудь про лейтенанта Иванова, это дело сугубо лишнее и категорически не нужное, во избежание..., а то ведь можно и выяснить чего ненароком... лет эдак на десять, без права переписки...! Поэтому — что? Поэтому — молчим, куда не надо не лезем, что не надо — не спрашиваем, что ненароком услышали — про то не болтаем, служим добросовестно и стараемся принести максимальную пользу.

Придя к таким выводам, Сотников сразу успокоился и принял текущую ситуацию "как есть", не пытаясь больше умствовать и разбираться. Тем более, что пока комэску все нравилось, и в плане борьбы с немецко-фашистскими захватчиками ситуация его полностью устраивала: идут в немецкий тыл, бьют по дороге немцев — чего еще надо-то сейчас для души? Да и, по большому счету, это лишнее знание — кто там лейтенант Иванов, что там лейтенант Иванов — ему, капитану Сотникову, совершенно не нужно. Ему нужно и важно, чтобы лейтенант Иванов командиром и человеком хорошим оказался — именно в такой последовательности. А пока все, что произошло за этот необычный день, указывает как раз на то, что лейтенант Иванов и командир хороший, и человек неплохой. Бой грамотно организовал, намного лучше, чем он, Сотников, смог бы. И отнесся по-человечески...

Ну, а раз такое дело, так и мы, со своей стороны, отнесемся с полным уважением, — решил для себя Сотников. И послужим под его командованием не формально, по обязанности, а со всей душой и старательностью, проявим, так сказать, усердие и здоровую инициативу. Вот, к примеру, лейтенант Иванов уже несколько раз упоминал про поиски генерала Карбышева, по всему видать, очень ему этот генерал важен и нужен. Ну, так мы и расстараемся, поищем этого генерала по округе с особым тщанием, накручу я своим архаровцам хвосты...

Вот только... была тут еще одна закавыка — не всегда мысли и действия своего нового командира Сотникову сразу понятны были. Не команды, нет — в этом командир очень даже хорош — боевые задачи объясняет подробно и понятно, команды отдает тоже понятные, без тумана и неясностей. Но вот в промежутках... вот тогда действия и задумки командира, особенно не связанные с кавалерией, не всегда и не сразу Сотникову понятны были, а это не есть хорошо. По крайней мере, для себя Сотников считал, что командира он должен понимать с полуслова и сразу, а не потом и по результатам раздумий.

В общем, эту ситуацию нужно менять. Но как? Лезть с расспросами, да если еще в присутствии остальных... неудобно как-то, не очень это будет выглядеть хорошо. К тому же и авторитету урон — если, к примеру, целый капитан будет уточнять у лейтенанта непонятные моменты по задаче или указаниям, которые этот самый лейтенант отдает совсем не капитану, а, к примеру, старшему сержанту Гаврилову по его направлению ответственности. Отсюда вывод — для получения дополнительной информации и прояснения туманных моментов пора налаживать отношения с остальными помощниками Командира, причем отношения не только рабочие, но и более тесные, товарищеские.

И первый на очереди в плане налаживания отношений — это, конечно же, старшина Авдеев. Его Командир и выделяет явно, как ближайшего помощника, поручения разные дает, доверие опять же явно выказывает. Да и занимается этот старшина далеко не только тыловым обеспечением, а именно как правая рука скорее выглядит. Следовательно, многое знает, и многое прояснить сможет... хоть бы и по текущим задачам. Да, это, пожалуй, самым верным решением сейчас будет. Заодно и изрядно подмоченную с самого утра репутацию горлопана и скандалиста можно будет слегка поправить...

Старшину Авдеева Сотников нашел на краю поселка, где тот, закончив организацию хозяйственного обеспечения привала, как раз налаживал товарно-денежное общение с местным населением. И убедился, что его оценка способностей Авдеева оказалась верной — не прост старшина, ох не прост, не зря его командир выделяет особо.

Поначалу местные жители отнеслись к идее меновой торговли настороженно — пришлые хоть немцев и побили, но мало ли что, и как оно потом повернется... — однако Павел Егорович, со своей неизменной добродушно-хитроватой улыбкой, постепенно растопил лед отчужденности. Разговаривает неторопливо, к старикам уважительно, с бабами не заигрывает, мужиков расспрашивает аккуратно. Особо не торгуется, лишнего за "городские товары" не дерет. А еще детишки местные — крутятся возле старшины, липнут, словно медом им тут намазано. Сотников присмотрелся: нет, не медом — конфетами, леденцами и тянучками, коих до войны в любом сельском магазине было изрядно.

Дешевые, непритязательные леденцы да тянучки, но детям лакомство отменное, редкое по нынешним временам. Вот старшина с легкой доброй улыбкой и одаривал детишек, а заодно и расспрашивал их про округу, про места рядом, неприметные да скрытые, про то, в какие игры дети играют, как далеко от поселка уходят, что или кого в округе недавно видели... Причем получалось это у старшины мастерски, не в виде банального обмена "информация за конфетку", а легко и непринужденно, в виде непринужденного и ответов малышни на вопросы доброго дядьки, которому интересны их детские игры и тайны. Те из детей, что постарше, тоже без внимания не остались — кому на мотоцикле дать посидеть, или в кабине грузовика, или даже — вообще предел мечтаний — в броневик заглянуть. И под это дело тоже расспросы — может, где по округе такую или какую другую технику видели, или еще чего заметили? Да и взрослые, наблюдая такое к их чадам отношение, совсем оттаяли, в процессе торговли на вопросы отвечают охотно...

Комэск немного понаблюдал эту оживленную суету со стороны, подождал, пока старшина чуть освободится от общения и обменных операций. Подошел культурно, вежество проявил. Вопросы всякие разные поспрашивал, в том числе и про то, как оно раньше, до того, как Сотников со своей кавалерией к ним в отряд попал, сложилось.

Авдеев, хоть и командирский любимчик, в ответ тоже кочевряжиться не стал, разговаривал уважительно, на вопросы отвечал обстоятельно, многие неясные моменты осветил. Рассказал, как сам он, с несколькими уцелевшими пограничниками, да еще с тяжело раненым командиром и молоденькой девчонкой-медиком на руках, сидел в лесу, в немецком тылу, и был близок к отчаянию. И как его боец-пулеметчик, ушедший к дороге добывать транспорт, случайно-счастливо привлек внимание лейтенанта Иванова, который к тому времени уже нажил от немцев трофейный транспорт, трофейное вооружение и всяческие другие полезные трофеи, и уверенно катил мимо по дороге немаленькой колонной, по своим делам. Повезло тогда Авдееву и его группе неимоверно, что тут говорить.

Рассказал, как лейтенант Иванов чуть позже всего с горсткой бойцов — до полувзвода примерно — полнокровную немецкую пехотную роту со средствами усиления, что наших отступающих добивала, расчихвостил в пыль, организовав неожиданную атаку с тыла. А потом еще и засаду организовал, на следующих немцев, да в сам ее и возглавил, прикрывая отход наших отступающих в тыл. С той засады немецкий бронетранспортер приобрел, и гаубицу трофейную притащил, ну, и остального еще по мелочи.

Рассказал, что людей лейтенант бережет, дурацкими приказами под огонь не бросает — да это Сотников и сам уже видел, в только что закончившемся бою. И что сам тоже очертя голову в пекло не бросается, перед боем всегда обстановку выясняет максимально подробно, насколько это возможно, конечно. Что всегда детально и понятно доводит каждому его задачи, оттого ни сомнений, ни неуверенности в бою потом не возникает от неожиданностей неизбежных...

Словом, много чего полезного с того разговора капитан Сотников почерпнул, на многое по-новому взглянул... особенно в сравнении с собственным тоскливым опытом этой войны. И вновь для себя решил, что подфартило ему изрядно в том, что лейтенанта Иванова встретил, и надо бы за этого лейтенанта покрепче держаться... Да и со старшиной вроде отношения наладились — в разговоре, помимо ответов на вопросы, Павел Егорович, ненавязчиво так, еще и много разного полезного подсказал, навроде того, где и что по округе поискать можно.

Интересная и очень познавательная беседа со старшиной прервалась раньше, чем Сотников планировал — невдалеке затоптался с ноги на ногу один из его младших командиров, всем своим видом демонстрируя, что имеет сообщить что-то важное.

— Ну, чего там у тебя такого срочного стряслось, — недовольно спросил комэск, желая поскорее вернуться к общению со старшиной.

— Так это, товарищ капитан, ...мы там артиллеристов нашли. Численностью до полувзвода примерно, и противотанковая пушка у них. Наша группа их сейчас к поселку сопровождает, а я вперед вырвался, доложить.

— Ну, так и чего в этом особо важного-то? — Ну, нашли артиллеристов, молодцы. Проводили бы до поселка, а то и просто путь указали бы, и дальше в поиск, свои задачи выполнять. — Чего горячку порешь, меня от важного разговора отвлекаешь?

— Да тут такое дело, товарищ капитан... мы ведь этих артиллеристов, почитай, прямо на дороге встретили, километрах в двух-трех от поселка. И перли они по этой дороге в сторону поселка почти бегом, причем не просто так, а еще пушку свою в боевом положении катили, и уже со снарядом в стволе, чтобы, значит, сразу огонь открыть можно было. А к пушке той снарядов у них кот наплакал... — И командует у них капитан, представился командиром батареи, сказал, что услышали звуки боя в поселке, и к нам на помощь кинулись. Ну, а как узнал он, что мы поселок у немцев отбили, так сразу же и скомандовал своим, что, дескать, они теперь с нами вместе воевать будут, и отправил посыльного за остальными, что неподалеку, на дневной стоянке остались, что-то там еще из артиллерийского вооружения охранять. А сам потребовал, значит, его, вместе с его бойцами и пушкой, к командованию сопроводить. Вот я и подумал, что вам, товарищ капитан, интересно будет эту информацию перед прибытием артиллеристов обдумать, а то они уже через пять-десять минут здесь появятся.

От раздражения Сотникова не осталось и следа. Похвалив своего кавалериста за разумную инициативу, он отправился встречать гостей.

— Командир батареи — это хорошо, это нам как раз кстати будет, — обдумывал новости по пути. — А то у нас пушки уже есть — я их еще при охране полкового обоза, по пути насобирал, и даже расчеты на них худо-бедно сформировать уже сможем. Но вот артиллеристы у нас не выше командира орудия, а нужен грамотный и профессиональный артиллерист, способный организовать наши пушки в единое подразделение и правильно этим подразделением командовать непосредственно в бою. Об этом лейтенант Иванов недавно особо упоминал... — Эх, хорошо бы этот капитан оказался именно таким — знающим и опытным артиллеристом, ...ишь, воевать он с нами собрался, все уже и за себя, и за нас решил, в-вояка, епть...! — Тут сперва нужно будет, чтобы наш командир вместе с ним воевать захотел. А для этого, пожалуй, капитана-артиллериста надобно немного подготовить, разъяснить, так сказать, текущий момент и нюансы нашей субординации, чтобы не наговорил он лейтенанту Иванову лишнего, как я совсем недавно...

— Подожди, капитан, что-то я никак в толк взять не могу, — у вас что, действительно всем отрядом командует всего лишь лейтенант? И ты, целый капитан, у него в подчинении ходишь? — И мне теперь тоже к нему в подчинение идти предлагаешь...?!

Командир батареи 120-го отдельного артиллерийского дивизиона 45-мм пушек из состава 27-й стрелковой дивизии капитан Давыдов насупился и раздраженно дернул плечом. Ситуация ему решительно не нравилась.

Да, сейчас он видел вокруг себя крупной отряд, с артиллерией, кавалерией и даже бронетехникой, — куда там ему, с его единственной жалкой пушчонкой почти без снарядов, и с горсткой уцелевших артиллеристов. Да, отряд этот только что уничтожил достаточно крупное немецкое подразделение, тоже на бронетехнике, и при этом сейчас не убегает торопливо, как нашкодивший котенок, а спокойно, не торопясь, осваивает трофеи, явно готовый, если что, снова вступить в бой как минимум на равных. И воевать вместе с ними было бы здорово, но вот их командир, ...всего лишь лейтенант... как-то это все сильно смущало...

— Лейтенант, лейтенант, не сомневайся. Только давай сразу разъясним — я тебе ничего не предлагаю, и предлагать не могу. Решение по вам будет принимать именно лейтенант Иванов, командир нашего отряда. И только он будет решать — взять вас с собой, немца бить, или дальше в наш тыл отправить. Причем в тыл вас отправить, если что, он может и одних, без этой вашей пушки, учти этот момент особо.

— ...??!

— Может, может, ты в этом даже не сомневайся, капитан. — Лейтенанты, они и вообще, и особенно сейчас, разные бывают. Бывают лейтенанты, что только по званию лейтенант, а по сути сержант зеленый, по знаниям и опыту своему. Бывают и такие, что при случае ротой, а то и батальоном командовать смогут... — А бывают еще такие лейтенанты, что только по званию на петлицах лейтенанты, а настоящее их звание только вышестоящее командование знает... намного более вышестоящее..., — понял ты меня, капитан? — Если понял, тогда послушай доброго совета, — ты, если в тыл не хочешь, а желаешь фашистов бить, мои слова запомни, и в разговоре с командиром на эту тему чего лишнего не брякни. А дальше сам смотри и думай — я слышал, в артиллерию умных набирают...

Своего командира Сотников — ну, кто бы сомневался — ожидаемо нашел возле трофейной бронетехники. Тот, в компании Трофимова, с легкой радостной улыбкой осматривал новенькие немецкие бронетранспортеры, заглянул в моторный отсек, потом залез в боевое отделение, проверил оба пулемета, попутно комментируя особисту свой интерес.

— Вот, полюбуйтесь, товарищ бригадный комиссар, какие замечательные машинки нам достались, просто душа радуется чрезвычайно. — Это Ханомаг 250, можно сказать, младший брат нашего трофейного 251-го Ханомага, заточенный больше как раз под разведку, поскольку рассчитан на половину экипажа (2+4 вместо 2+10), весит почти вполовину меньше, соответственно чуть ниже, уже и короче. Но двигатель у него тот же, 100 сильный Майбах, за счет этого максимальная скорость почти в полтора раза выше, а удельная мощность соответственно больше.

За счет высокой мощность двигателя, тяговитой трансмиссии и полугусеничной ходовой этот малыш сможет буксировать вплоть до дивизионной артиллерии — если по хорошей дороге, конечно. А по плохой и легкому бездорожью он уверенно потащит противотанковую сорокопятку или полковую пушку. Для наших условий лесисто-болотистой местности они особенно к месту будут.

Полугусеничная компоновочная схема, к слову сказать, вообще очень интересное направление развития техники, в том числе и боевой. Посудите сами — за счет гусениц проходимость практически такая же, как у полностью гусеничной техники, тех же легких танков, а управление поворотами рулевое, как у обычного грузовика, и никаких тебе рычагов. Отсюда простота и удобство в управлении и маневрировании. При этом — заметьте — рулевое управление еще и очень оригинально устроено: если руль повернуть на небольшой угол — тогда изменение направления движения будет только за счет поворота передних управляемых колес, и тоже на небольшой угол. А если руль повернуть сильнее, тогда внутренняя, ближняя к центру поворота гусеница автоматически подтормаживается, и поворот происходит почти по-танковому, гораздо энергичнее и с намного меньшим радиусом. На нашем штабном 251-ом Ханомаге, кстати, рулевое управление так же устроено.

Теперь по вооружению. Несмотря на половинную вместимость, оно у этого малыша ничуть не уступает его старшему брату, и так же, как и у 251-го, имеет значительную вариативность. В базовой комплектации это все те же курсовой и кормовой пулеметы МГ-34, причем кормовой традиционно установлен на зенитном вертлюжном станке. Есть еще варианты установки в кузове 81-мм миномета или курсовой 75-мм танковой пушки, у нас, кстати, из 8 захваченных бронетранспортеров один как раз с такой пушкой.

— И вот представьте себе, товарищ бригадный комиссар — такая вот машина, в ней всего 2 человека экипажа и 4 бойца при 2 пулеметах, выставить ее, скажем, против взвода нашей пехоты, а это полсотни бойцов с винтовочно-пулеметным вооружением. Пусть даже они в обороне залегли, и даже окопаться успели. — Представили? — И какой, как вы думаете, будет результат такого боя?

Не знаю, как Вы, но я твердо уверен, что поле боя за вот этой вот броней останется. А ведь это, на минуточку, восьмикратное превосходство наших в живой силе получается. Вот и сравнивай теперь соотношение численности, сторон, при таких то неравных условиях технического оснащения... — И условия эти неравные в принципе, а все потому, что у нас сейчас такой класс боевых машин отсутствует от слова вообще! Чем только наши военные теоретики думали, свою теорию глубокой наступательной операции разрабатывая, да руководству нашей страны ее потом навязывая...?!

Заметив, что Трофимов по мере его рассказа все больше хмурится, Сергей с досадой понял, что последние слова были явно лишними и его, похоже, снова поняли не совсем правильно. Точнее, судя по раздраженно-неприязненному выражению лица особиста, поняли совсем неправильно.

— Бл...яха муха, снова здорово! — Да он сейчас взглядом во мне дыру прожжет...!

— Товарищ бригадный комиссар, Вы, судя по Вашему прищуренному взгляду, опять меня к стенке, как вражеского пособника, примеряете. Вижу, что очень не нравятся Вам мои восхваления отдельных образцов вражеской техники и вооружения. В связи с этим, хотя мы все это совсем недавно уже обсуждали, я хочу еще раз уточнить свою позицию по двум моментам, во избежание дальнейших недоразумений и лишней нервотрепки, как Вам, так и мне.

— Первое — отнюдь не вся и не всякая техника, а также вооружение противника однозначно и подавляюще лучше наших образцов. У нашей армии уже сейчас есть и боевая техника, и вооружение, которого нет у немцев, и которое они будут стараться скопировать с различной степенью успешности.

Возьмите наш средний танк Т-34, который уже сейчас, имея определенные конструктивные недостатки и "детские болезни", по комплексу своих боевых характеристик превосходит все существующие на данный момент немецкие танки.

Возьмите наши тяжелые танки КВ-1 и КВ-2, которые, также имея определенные конструктивные и эксплуатационные недостатки, наводят ужас на немецких танкистов и артиллеристов своей неуязвимостью и огневой мошью.

Возьмите, наконец, наши многоствольные реактивные системы на автомобильном ходу, или, как их ласково будут называть, "Катюши". Это секретное оружие должно вот-вот поступить в войска, и на немцев будет наводить такой ужас своей смертоносностью и сопутствующими эффектами применения, что они в панике, с мокрыми штанами, и бросив оружие, целыми подразделениями с передовой бежать будут — те, кто выживет, конечно. Совсем как у нас кое-где ситуация сейчас...

— Так что мое восхищение характеристиками трофейной техники отнюдь не означает, что у нас все плохо — у нас просто лучше другое, а вот приспособить их трофеи для наилучшего использования в соответствии с их сильными сторонами — это да, это я признаю, грешен. Возьмите хоть вот эти Ханомаги — с ними нашему отряду просто фашиста бить будет легче и удобнее, чем без них, вот и все. То есть, бить мы его и так успешно будем, но если под руку попался такой удобный инструмент, то почему бы его не использовать со всей возможной эффективностью? Это ведь как гвоздь забить — можно кирпичом, можно камнем, можно обухом топора, но молотком же все-таки удобнее?

— И второе. Это я Вам уже тоже говорил, но хочу еще раз подчеркнуть особо. — Воюет не техника и вооружение сами по себе — воюют люди, использующие эту технику, и вооружение. И побеждают, или проигрывают бои, именно люди, причем, зачастую они могут и побеждать почти безоружными, и проигрывать, будучи вооружены и оснащены, как говорится, до зубов. Касательно этой войны — пройдет пару лет, а может теперь и поменьше, наша армия наберется боевого опыта, заматереет, и немцам со всей их техникой, вооружением и оснащением, мы все равно наваляем люлей, знатно наваляем, до кровавых соплей. И не поможет им при этом ни их техника, ни подготовка, ничего. После этого погоним мы захватчиков поганой метлой обратно к нашим границам. Потом перейдем границы, догоним отступающих фашистов уже в их логове, обломаем поганую метлу об их тупую башку, а черенок засунем поглубже в... в общем, глубоко засунем.

— А почему я Вам сейчас так подробно про эти бронетранспортеры объясняю — так это тоже не просто так. Вы вот совсем недавно у меня выспрашивали, почему немецкие войска нашу оборону как нож масло режут, и как им удается этот их "Блицкриг" так эффективно осуществлять, сопротивления словно и не встречая? Так вот ответ — перед Вами. — Вот оно, основное средство обеспечения их Блицкрига. Не авиация, хотя их штурмовые пикирующие бомбардировшики тоже, не отличная связь и взаимодействие, а именно вот эти вот Ханомаги обеих модификаций. Бронированные, мощные и маневренные, имеющие высокую проходимость и сильное вооружение боевые машины, способные со скоростью танков транспортировать пехоту, артиллерию, саперов и остальные средства обеспечения боя, — причем не только транспортировать, но и воевать наравне с танками, — именно они сделали возможными молниеносные прорывы и обходы танковыми клиньями, а также последующий захват плацдармов, транспортных узлов и прочих важных объектов в глубине нашей обороны.

Потому что танки сами по себе, без поддержки других родов войск и особенно пехоты, эффективно воевать практически не способны, и недавний рейд 6-го мехкорпуса генерала Хацкилевича под Гродно, кстати, это наглядно показал. Особенно все эти наши малые и легкие танки, коих в нашей армии сейчас, по разным оценкам, в строю суммарно не менее десяти тысяч, а толку особого от них нет. Ну ничего, будем ситуацию исправлять...

— Тебе чего, капитан, — Сергей на полуслове оборвал разговор, предназначенный только Трофимову, увидев приближающегося Сотникова.

А тот, со своей стороны, заметив беседу командира отряда с главным особистом, еще издали постарался как можно более шумно обозначить свое присутствие, чтобы не услышать ненароком чего лишнего и совершенно не нужного.

К удивлению комэска, лейтенант Иванов, очень коротко переговорив с капитаном-артиллеристом, отправил его и его бойцов на беседы к особистам, а сам отправился осматривать прибывшие с ними пушки. Сотников увязался следом — очень уж хотелось узнать, что именно командир там хочет найти. И когда Сергей, внимательно осмотрев орудийные щитки и колеса, довольно заявил, что капитан "годный артиллерист" и им подойдет, не выдержал.

— Командир, я не понял... — Ты же с ним почти и не разговаривал — с чего тогда решил, что он артиллерист хороший?

Сергей чуть улыбнулся, — любопытство и желание докопаться до истины для разведки добродетель, — и с готовностью пояснил.

— Ну, окончательно его способности и подготовку только бой покажет, а пока я его по двум критериям оцениваю.

Первое — он, при отступлении, помимо своей сорокопятки, умудрился с собой прихватить единственный уцелевший 120-мм миномет, пусть и без боекомплекта. Вместо него мог взять уцелевшую от артиллерии пехотного полка пушку, тоже без снарядов, но взял миномет, потому что полковую пушку они без упряжки лошадей далеко не утащили бы, а миномет на колесном ходу и потому гораздо легче в буксировке. Значит, не только понимает важность сохранения всякого артиллерийского вооружения, пусть и не по своему профилю, но и здраво при этом оценивает возможности свои и своих бойцов, а это ему в плюс как командиру.

И второе — теперь именно как артиллерист. — Вот, посмотри сюда, капитан, на его противотанковую пушку, — видишь, у нее на орудийном щите чуть выше середины петли есть? Эти петли здесь для того, чтобы верхнюю часть щита вниз откинуть можно было, для уменьшения высоты орудия и, соответственно, для облегчения его маскировки. Так вот, петли есть, но далеко не всегда и не все артиллеристы верхнюю часть щитка откидывают: кто возиться не хочет, кто важность маскировки недооценивает. А здесь, — посмотри, — краска на петлях изрядно потерта, значит, верхние щитки у его пушек складывали часто. Теперь сюда взгляни — видишь эти царапины? Это царапины от веток деревьев и кустов, которые его артиллеристы к орудийному щиту приматывали, для дополнительной маскировки. Отсюда следует, что наш комбатр грамотный артиллерист, и необходимость маскировки на поле боя понимает, а маскировка для ПТО-шников — важное дело. Я бы даже сказал — жизненно важное. — И еще сюда посмотри, — видишь, нижний край орудийного щита и даже сам ствол возле щита кое-где в глине вымазаны? Это значит, что его пушки — опять-таки для уменьшения силуэта и облегчения маскировки — на поле боя не просто так стояли, а в специально отрытых окопах — так, чтобы ствол орудия практически на уровне земли находился. Дело это муторное и трудоемкое, поэтому некоторые горе-артиллеристы, чтобы с земляными работами меньше возиться, иногда просто снимают у пушек колеса. — Здесь же, как видишь, на болтах крепления колес краска не тронута, значит, пушки устанавливали в окопы, не снимая колес, а вместо этого не ленились выкапывать под них канавы. Это позволяет в случае чего пушку быстро оттащить или перетащить на новую позицию — подозреваю, только благодаря этому они свою малютку и успели в полной сохранности с поля боя вытащить.

И значит, комбатр наш опять же грамотный артиллерист, понимает не только необходимость маскировки, но и то, что в бою случается всякое, и возможность в случае чего быстро сменить позицию бывает очень полезна.

— Словом, основа у нашего командира батареи правильная, и мы, раз уж он так хочет, его, вместе со всем его имуществом, с собой возьмем, а дальше — и сам опыта наберется, и мы поможем, — закончил Сергей очередной "обучающий курс".

Сотников, натурально пораженный полученными разъяснениями, только уважительно покачал головой и отошел, а к Сергею направился Трофимов, который, по своему обыкновению, прослушал весь разговор, незаметно подойдя со стороны и не афишируя своего присутствия.

— Да, лейтенант, признаю, был неправ в отношении тебя, когда упрекал в том, что ты любитель всяких немецких трофеев набрать — ты у нас, как тот матерый хомяк, все подряд к себе волочешь, не только немецкое, но и все наше, что только найдешь. Ну, противотанковую сорокопятку еще понятно, хотя у тебя в башнях пушечных броневиков такие же орудия установлены, да еще и броней прикрыты. Но, повторяю, это можно понять, — буксировать ее есть чем, снаряды тоже в запасе есть. — Но вот зачем, скажи на милость, ты полковой 120-мм миномет с собой тащить собрался. Нет, вещь, конечно, хорошая, это без вопросов, но ведь к нему ни единой мины нет — где ты собрался боезапас добывать? — Или ты тянешь все подряд, только затем, "шоб було"?

— Полностью с Вами согласен, товарищ бригадный комиссар, миномет этот — вещь действительно очень хорошая. Он, помимо большого калибра и, соответственно, большой дальности и мощности поражения, интересен еще и тем, что имеет встроенный колесный ход, который в боевом положении не снимается, а просто откидывается в сторону. Это позволяет, в любой момент и очень быстро, хоть перекатить миномет на новую позицию, хоть отбуксировать его с поля боя. Именно так, кстати, его от немцев и спасли, а то пришлось бы ценное боевое имущество бросить... Поэтому такая мощная и мобильная боевая система нам в хозяйстве всегда пригодится. У немцев, к слову сказать, сейчас минометов подобного калибра и эффективности нет, они позже себе похожий собезьянничают, и, кстати, исключительно по нашей собственной халатности..., но об этом позже и отдельно. — Ну, а боезапас..., думаю, не все так печально, и есть у меня ощущение, что боезапас на него мы вскоре найдем. И даже мысли есть, где поискать. — Но это пока только мысли, без конкретики, поэтому я их Вам сейчас озвучивать не буду. Как только ситуация прояснится — сразу доложу.

Трофимов подозрительно посмотрел на Сергея, молча катнул желваки, и отошел, явно недовольный, а Сергей смутился — действительно ведь нехорошо с Трофимовым получается, некрасиво... но, с другой стороны, пока ведь у него только замысел, общая идея, и для ее обсуждения в конкретном плане еще много чего недостает. И в первую очередь — данных разведки. А поэтому — пока только ждать... и все равно неудобно получается...

Сотников о расстройстве и нетерпении командира ничего не знал, но разведчиков своих тоже ждал с немалым волнением — мало ли, как оно там сложится. И особенно переживал именно за дальнюю разведку, что еще утром ушла к Суховоле и лагерю советских пленных. А когда дождался, вздохнул с немалым облегчением, — все сложилось удачно, немцы его кавалеристов пока не обнаружили, поэтому часть из них осталась там, продолжают наблюдение, а часть вернулась с предварительными результатами разведки.

Раньше Сотников их сразу к командованию потащил бы, чтобы, значит, информацию из первых уст доставить. Раньше, но не сейчас. Сейчас, после разговора с Авдеевым, он, что называется, "просек тему", и понял, что в этом отряде приветствуются здоровая инициатива, профессионализм и старательность. Поэтому Сотников, подробно расспрашивая разведчиков, сначала набросал на бумаге схематично местность и расстановку на этой местности сил противника по обоим объектам разведки, и только потом, прихватив с собой разведчиков, отправился к командиру на доклад.

Тот обнаружился в дубраве, возле бронетехники отряда, которой за последние несколько часов снова изрядно приросло — старший сержант Гаврилов успешно выполнил задачу по поиску и доставке танков разведвзвода Панасюка. Чуть в стороне от основной колонны, под раскидистыми дубами, выстроились в ряд пять малых плавающих танков: два новейших Т-40, два Т-38 и один совсем уже "старенький" Т-37А.

На взгляд Сотникова — так себе машины: броня слабая, вооружение тоже. Видел он за несколько дней войны, как такие вот легкие коробочки в атаках на немецкие танки и особенно на немецкую ПТО горели как спички, зачастую не успев врагу никакого урона нанести. Разве что вот эти новые Т-40 с крупнокалиберными пулеметами в башнях... про них комэск знал только поверхностно, и в бою не видел. Поэтому, решив, что именно сейчас крайне удачный момент, чтобы, не особо высовываясь, восполнить недостаток знаний по новой технике, Сотников тихо отослал пока своих разведчиков чуть подальше, — не след рядовому составу разговоры командования слушать, да и мало ли о чем разговор пойдет, — а сам незаметно подошел поближе, послушать и понаблюдать.

Сам лейтенант Иванов, чем-то очень довольный, насвистывая себе под нос мелодию марша "броня крепка, и танки наши быстры...", как раз закончил осматривать Т-38 и полез в Т-40, попутно весело разговаривая с находящимся тут же Гавриловым, опять прокачивая ему "мозговую мышцу".

— Ну что, старший сержант, у тебя сегодня прямо именины сердца получаются — посмотри, сколько всякой разной бронетехники всего за день под твое командование привалило. — Про трофейные бронетранспортеры мы с тобой чуть позже поговорим, а сейчас — что можешь сказать вот по этим "малышам"?

— А что про них можно сказать, товарищ лейтенант, — несколько растерянно переспросил Гаврилов, явно не впечатленный новым приобретением. — Ну, про эти вот малые плавающие танки Т-37А и Т-38 я немного знаю — во время обучения на курсах младшего начсостава автобронетанковых войск нам про них рассказывали.

Малые плавающие танки, экипаж два человека, вооружены одним 7,62-мм пулеметом ДТ. Вот эти два Т-38, они чуть получше, потому как более поздняя модификация, а Т-37— он, откровенно говоря, как боевая техника полный хлам, да и плавает кое-как, только счет один, что плавает. Основное их предназначение — разведка, и тут они хоть как-то еще годятся, поскольку способны без подготовки, сходу и самостоятельно, форсировать водные преграды. Но плавучесть у них тоже не ахти — никакого дополнительного груза они при переправе нести не могут, и сильная волна им тоже противопоказана. А для боя эти машины откровенно слабые, и практически не пригодные, потому как броня очень тонкая, и огневая мощь, считай, никакая.

В общем, на мой взгляд, ничем, кроме поворотной башни, да способности плавать, они от наших танкеток не отличаются, и так же устарели. Соответственно, и использовать их в бою мне кажется совсем зряшной затеей — разве что для разведки, связи и как тягачи, как вы совсем недавно про танкетки говорили, товарищ лейтенант.

— Вот эти новые Т-40 — про них мало что сказать могу, поскольку их ТТХ нам еще не доводили. Но так, по результатам осмотра — тоже не особо впечатление они производят. Броня чуть получше, пулемет крупнокалиберный в башне установлен. Но и броня, и огневая мощь, на мой взгляд, все равно слабоваты будут — мой пушечный БА-10 их по этим параметрам значительно превосходит.

Лейтенант Иванов, который во время монолога Гаврилова успел облазить кургузый, непривычно высокий для танкетки или малого танка Т-40 сверху донизу, опробовал функции мехвода, залез в башню, проверил ее вращение и с радостной ностальгией примерился к установленному там ДШК, а потом вылез, любовно похлопал по броне, и повернулся к старшему сержанту.

— Ну что, братец — с твоими оценками Т-37А и Т-38 еще можно согласиться, хотя основное их качество, а именно способность сходу, без подготовки, преодолевать водные преграды, ты явно недооцениваешь. А это, особенно в наших условиях насыщенности театра военных действий этими самыми водными преградами, неширокими, но многочисленными — огромный плюс и явное тактическое преимущество. Грамотное использование плавающих танков требует, конечно, хорошей выучки и практики, ну так это с любой броней лишним не будет. — Но вот с твоей оценкой наших новых Т-40 я согласиться категорически не могу, и сейчас объясню, почему. Вот смотри.

Корпус новой формы, обеспечивающий хорошую плавучесть и позволяющий дополнительно транспортировать по воде до 300 килограммов полезной нагрузки, а это немало. При этом, как ты уже сам мог убедиться при осмотре, устранен критически важный недостаток конструкции его предшественников Т-37А и Т-38, а именно раздельное размещение механика-водителя и командира танка, поскольку тогда ранение или смерть мехвода гарантированно выводили танк из строя как боевую единицу. Широкое использование автомобильных агрегатов, отсюда простота эксплуатации и ремонта. Принципиально новая ходовая часть с индивидуальной торсионной подвеской катков. Низкое удельное давление на грунт и достаточно высокая удельная мощность, что позволяет нашему малышу иметь очень хорошие ходовые качества на слабых грунтах. Вооружение — крупнокалиберный (12,7 мм) пулемет ДШК и спаренный с ним 7,62 мм пулемет ДТ, который достаточно легко снимается и может использоваться вне танка.

Резюмирую: Т-40, это, на сегодняшний день, вершина развития концепции малого разведывательного танка, к тому же он самый конструктивно и технологически доведенный "до ума", надежный, достаточно простой в техническом обслуживании и ремонте. И всем требованиям своего предполагаемого применения — а это разведка, связь и боевое охранение колонн на марше — эта боевая машина отвечает в полной мере.

Теперь давай разберем нюансы боевого применения Т-40. Фактически это крупнокалиберный пулемет, но только дополнительно оснащенный хорошим боезапасом, маневренностью и проходимостью, да еще и плавучестью. Причем плавучесть в наших условиях, повторюсь — очень важный, я бы сказал, принципиально важный момент. В условиях климата Белоруссии, с его влажностью, заболоченностью и множеством рек и речушек, плавучесть позволит свободно передвигаться там, где нет ни мостов, ни бродов, да и наличие дорог становится не определяющим. По крайней мере, хороших дорог.

Так вот, будучи использованы по назначению и грамотно, эти малые плавающие танки могут принести нам огромную пользу или нанести немцам большой вред, это с какой стороны посмотреть.

Вот представь себе такую картину. Дорога, по ней идет немецкая колонна. Грузовики с разными полезными для немецкой армии грузами, легкие колесные броневики... допустим, есть даже пару единиц легкой гусеничной брони, типа танков Т-1, Т-2 или те же бронетранспортеры Ханомаг, как вот этот, трофейный.

Наш Т-40 аккуратно ждет в засаде сбоку, метрах в трехстах или даже в полукилометре от дороги. Поджидает, уточняю, именно в засаде, то есть окопанный и замаскированный, а не на виду, как пасхальный кулич в центре стола. И пулемет у него заряжен бронебойными, или, при необходимости, бронебойно-зажигательными патронами — и те и другие штатно в боекомплекте танка предусмотрены. А бронебойный патрон Б-30 или Б-32 калибра 12,7 мм, чтобы ты знал, даже на дистанции 500 метров по нормали пробивает броню толщиной до 15 мм.

В результате — минута-две интенсивного огня ДШК по броне, потом по транспорту — и на дороге уже нет колонны. А есть разбитая техника и транспорт, уничтоженные водители, раненые и умирающие солдаты, которых теперь уже совсем не заботят боевые подвиги на поле боя — все их помыслы сейчас, это санитары и госпиталь...

Это, так сказать, картина первая. Теперь картина вторая. Допустим, злые немцы погнались за маленьким, легкобронированным и практически беззащитным Т-40. Допустим, это серьезные дяди типа их средних танков Т-3 весом более 21 тонны и с 50-мм пушкой. Удельное давление на грунт у нашего малыша значительно ниже, поэтому скорость и проходимость на слабых грунтах намного выше, следовательно, даже если немцы не засядут по башню, наш Т-40 легко оторвется за счет скорости.

— А если за ним погонится немецкая легкая броня, тоже скоростная и проходимая, — азартно включился в обсуждение старший сержант Гаврилов, которому очень нравились такие вот познавательные беседы с новым командиром, знавшим, казалось, о военном деле если не все, то намного больше самого Гаврилова, и при этом не стеснявшимся своими знаниями делиться. — Они ведь будут по скорости с нашим танком на равных — что тогда?

— Тогда, мой юный и наивный друг, они будут с нашим танком "на равных" только до ближайшей речушки. После чего наш малыш сходу форсирует водную преграду, да и помчит себе дальше врагу урон наносить, а им, несчастным — только и останется, что немецкие ругательства вслед кричать, да брод или мост искать, ... — Еще вопросы...?

— Нет вопросов, товарищ лейтенант, — ответил Гаврилов, теперь уже с уважением поглядев на Т-40.

— Тогда продолжу. — Это я тебе описал, так сказать, варианты использования Т-40 в чистом виде, только как собственно танка. Но его отличие и преимущество от всех более ранних моделей наших малых плавающих танков в том, что он, помимо того, что сам уверенно двигается на воде, может попутно так же уверенно транспортировать на себе груз до 300 кг. А это и пулеметный расчет или расчет ПТР, и снайперская пара, и миномет, или, наконец, просто диверсионная тройка со специалистом-подрывником в составе — много еще чего полезного придумать можно, чтобы вот так, сходу, это полезное на другой берег перевезти и там использовать... — Таким образом, машинки нам достались очень удачные и очень полезные, допускающие широкий спектр задач и боевого применения.

— Вот, вкратце, наиболее оптимальные условия и тактика боевого применения Т-40. — Повторюсь — любые образцы бронетехники и вообще техники, транспорта, вооружения, имеют свои сильные и слабые стороны. И одна из главных задач любого грамотного командира — выбрать и обеспечить именно такую тактику применения хоть бронетехники, хоть всего остального вооружения, чтобы максимально использовать его сильные стороны и чтобы при этом его слабые стороны мешали как можно меньше. — Это понятно? — Вопросы есть?

— Нет пока вопросов, товарищ лейтенант — еще раз повторил Гаврилов, — мне бы все сказанное Вами сначала обдумать... сейчас только одно могу сказать — мои броневики на такое не годятся, они все больше по дорогам...

— Обдумать — это хорошо, старший сержант, думать вообще очень полезно. А насчет своих пушечных броневиков ты не переживай — они у тебя тоже очень неплохи, и огневую мощь хорошую имеют. Их только в бою грамотно применять нужно, и все будет тип-топ. — В общем, как надумаешь чего, или вопросы появятся, обращайся, а я пока Сотникова поищу, что-то долго его разведчики телепаются...

— Ну да, рассказывайте, юный пехотный лейтенант, — хмыкнул себе под нос Сотников, и, решив, что настал самый удобный момент для доклада, двинулся из кустов навстречу начальству.

— Ну что, капитан, разведка от Суховоли и лагеря пленных вернулась?

— Отлично, докладывай. — Что это у тебя в руках, схемы оперативной обстановки? — Ай, молодца, капитан, молодца, вот это грамотно, вот это порадовал. Ну, давай, рассказывай и показывай, чего там твои разведчики выяснили...

Внимательно изучив рисунки и выслушав пояснения комэска, Сергей основательно задумался, водя кончиком карандаша по рисункам и вполголоса проговаривая свои мысли.

— Так... оборона города организована блокпостами и только на въездах-выездах... угу, пулеметные гнезда здесь, здесь, и вот тут, понятно... инженерных заграждений нет... мины — очень маловероятно, если только сигнальные... въезды в город со стороны центрального шоссе в обе стороны прикрыты пехотной и противотанковой артиллерией... ага, вот тут и тут еще бронетранспортеры стоят, во фланг... это, грамотно, ничего не скажешь, немецкая военная машина рулит... да только на каждую хитрую жо... в общем, найдутся у нас методы против Кости Сапрыкина... — Так, пешие патрули по периметру... ну, это уже мелочи — где их основные силы расположены...? — Ага, вот они, наши полковые казармы облюбовали... это предсказуемо... — Ну, в принципе, все, как я и ожидал... ничего особо опасного или сложного для нас, с учетом нашего оснащения и тактических изысков...

— Теперь лагерь... — Так, километров семь-восемь от города, дорога одна, проселок, идет мимо и дальше... куда там она дальше идет? — выяснить... сам лагерь... ну, тут все ясно — временный, он и есть временный... фортификации нет, инженерных заграждений, а также ДОТов и ДЗОТов нет, — колючка, да вышки с пулеметами, вот и вся оборона... — пожалуй, лагерь тоже не проблема, и переться туда всей толпой нам совершенно незачем. — И это тоже очень хорошо, поскольку позволит решить сразу несколько задач, и все у нас тогда срастется в лучшем виде...

Сотников знаменитый, но еще не снятый, фильм "Место встречи изменить нельзя" не смотрел, кто такой Костя Сапрыкин и какие против него методы, не знал, но то, что ему было понятно из тихого бормотания лейтенанта Иванова, его... взбудораживало! — Это, получается, командир, помимо освобождения пленных, собирается еще и занятый немцами город атаковать? — Ну, дает командир, ну размахнулся... а уж как его молодцы-кавалеристы рады будут, это просто словами не описать. Надо только на всякий случай уточнить — а то вдруг он Иванова неправильно понял...

— Каких задач, командир?

— Каких задач? — слегка рассеянно переспросил Сергей, продолжая изучать карандашные наброски. — А вот скажи мне, лихой ты мой кавалерист, сможешь ты быстро, на вот этом отрезке дороги, что от Суховоли к лагерю с пленными идет, место для засады подобрать? Причем такое, чтобы оно от городка было подальше, а к лагерю поближе?

— Думаю, смогу, командир, командир, — обрадовался Сотников. Значит, командира он понял правильно, и его молодцам дополнительный шанс реабилитироваться выпадает. — Вот только... чтобы место хорошо подобрать, мне бы желательно знать, засада какая, для чего, кем и на кого. Если, к примеру, моим кавалеристам кого на дороге обстрелять, а потом в галоп, да и ходу оттуда, это один вопрос. А если с окопами, маскировкой, да с использованием бронетехники или артиллерии что большое на дороге убивать, так для этого и место надо особое выбирать.

— И снова ты молодец, капитан, прямо радуешь меня своими вопросами — сразу видно, что настоящая разведка в тебе есть. Ну, тогда помечай себе...

— Все понятно, или еще вопросы есть? — Нет вопросов? — Тогда бери своих четвероногих орлов и выдвигайся, чем скорее ты место для засады найдешь, тем лучше...

— У меня вопросы имеются, лейтенант. — Много вопросов... — Это что сейчас тут было? Какая еще засада, на кого, и вообще — что происходит, ...еханный бабай?!!!...

— Товарищ бригадный комиссар! — преувеличенно радостно улыбнулся Сергей, поворачиваясь к Трофимову и одновременно коротким жестом отсылая комэска. — А я как раз Вас искать собирался, новые обстоятельства и планы дальнейших действий обсудить...

Глава

Командир пулеметной роты 109-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона (он же ОПАБ, он же артпульбат, или просто пульбат) из состава гарнизона 66-го (Осовецкого) укрепрайона старший лейтенант Кузнецов чуть повернулся, постаравшись поудобнее пристроить горящую огнем, дергающую острой болью при каждом движении раненую ногу, и снова уставился в ночное звездное небо. Спать он не мог из-за сильной боли в ноге, да и не хотел — за те несколько часов, что оставались ему до смерти, он перебирал в голове воспоминания о своих жизнях, которых, как он сам считал, он прожил уже две.

Первая — жизнь советского командира, выбравшего своей профессией защиту Родины, хоть и была не без трудностей, но прошла светло и радостно. Счастливое пионерское детство с летними лагерями и занятиями в разных интересных кружках, затем комсомольская юность и посильное участие в строительстве светлого будущего своей Страны вместе с такими же, как и он, окрыленными идеями нового, справедливого мира, парнями и девушками. Думы и мечтания, а потом окончательный выбор своего пути в жизни и поступление в военное пехотное училище, где он, в полном соответствии с заветами Ильича и призывами товарища Сталина, старался осваивать военную премудрость как можно лучше. Годы учебы, новые друзья и верные боевые товарищи, а потом выпуск в числе лучших курсантов и начало службы в качестве командира пулеметного взвода стрелкового батальона. Снова боевая учеба, различные курсы комсостава, старательное повышение своего профессионального уровня и навыков командования, обучения подчиненных. К июню 1941 года он уже боевой командир, успевший повоевать на Зимней войне, и уже полгода как принявший пулеметную роту 109-го артпульбата на Западной границе. Ну, как пулеметную — пулеметной она только называлась, а по штату имела, помимо станковых и ручных пулеметов, еще легкие минометы и артиллерию (в том числе казематную). Грозная сила, предназначенная, в случае войны, для размещения в оборонительных сооружениях "Линии Молотова", в районе Граево.

...Да уж, "линия Молотова" и ее оборонительные сооружения... кошкины слезки это были, а не оборонительные сооружения! К началу войны в Осоветском УРе, куда правым флангом входили и участки обороны под Граево, из запланированных к постройке оборонительных сооружений была построена хорошо, если десятая часть, да и построенные сооружения в боевой готовности находились отнюдь не все. К тому же, приказ на выдвижение к границе из мест постоянной дислокации для занятия тех самых "оборонительных сооружений" подразделения ОПАБов получили уже только после начала войны, а до этого, как и все остальные, в соответствии с приказом "не поддавались на провокации". А потому выдвигаться пришлось в спешке и горячке, в условиях недостатка транспорта и извечного русского бардака, щедро приправленного паникой беженцев и хаосом войны. В результате до "своих" участков обороны рота старшего лейтенанта Кузнецова так и не дошла, бой пришлось принимать в чистом поле, в наспех отрытых окопах, без связи и координации с соседями, почти без артиллерии и с минимумом боеприпасов.

Вот там, под огнем немецкой артиллерии и бомбами немецких пикировщиков, всего лишь на второй день войны и после потери двух третей личного состава, закончилась первая жизнь старшего лейтенанта Кузнецова.

И там же, на том самом поле, где между воронками от бомб и снарядов появились с фланга немецкие мотоциклисты, достреливающие раненых и сбивающие остальных, — уже не бойцов — пленных, — в кучу для их последующего конвоирования на сборный пункт, началась его вторая жизнь. Ну, как жизнь — скорее, угрюмое и постыдное существование в немецком плену...

По иронии судьбы, спасла его, получившего серьезное осколочное ранение в бедро, а потом и легкую контузию от близкого разрыва мины, ослабевшего от потери крови, и от этого потерявшего способность не только воевать и командовать, но и самостоятельно передвигаться, троица самых проблемных бойцов роты. Три хмурых, нелюдимых сибиряка, попавших в пулеметно-артиллерийский батальон по призыву незадолго до войны из одного сельсовета. То ли близкие соседи, то ли вообще дальние родственники. В роте они так и держались вместе, особо ни с кем не сближаясь, но при этом сразу поставили себя жестко, всегда выступая единым кулаком и никому не спуская ни шуток, ни обид. Вечно пасмурные и молчаливые, они явно недолюбливали Советскую власть, а потому служить не хотели. Нет, никакого открытого неповиновения или игнорирования приказов, но вот в остальном... молоденький командир взвода с ними ничего поделать не мог, да и сам Кузнецов намучился с их воспитанием изрядно, а результатов особых не было. Политический руководитель батальона, недовольный поведением троицы на политзанятиях, уже не раз предлагал их "разъяснить" при помощи особого отдела, но старший лейтенант все тянул, надеясь справиться с проблемами в своей роте самостоятельно, да и жизнь этой троице, так вот запросто, ломать ему не хотелось...

Сам момент попадания в плен Кузнецов не помнил — когда на позиции ворвались немцы, он был в беспамятстве. Пришел в себя уже в колонне пленных, поддерживаемый с обеих сторон сибиряками, которые, будучи и сами легкоранеными, натурально тащили его на себе. Заметив, что комроты очнулся, старший троицы негромко буркнул, что немцы, собирая пленных, добивали раненых, которые идти не могли. Поэтому они, случайно наткнувшись своего комроты в одном из полузасыпанных окопов, на себе втащили его в толпу пленных, и теперь помогают идти в колонне, конвоируемой от границы куда-то в сторону продвижения немецких войск, а там видно будет. На вопрос, почему они не бросили его там и продолжают заботиться, сибиряк сначала долго молчал, а потом снова буркнул, в том смысле, что Кузнецов тоже не стал сдавать их в особый отдел, хотя и мог.

Гнали их поначалу небольшую колонну от места боя на восток, примерно в сторону Гродно, больше суток, и за это время сама колонна выросла в несколько раз, за счет новых партий пленных, которых сгоняли со всей округи. Гнали как скот, почти без остановок, без кормежки и отдыха, менялись только конвоиры на мотоциклах. Наконец, прибыли в сборный лагерь, а точнее, дивизионный сборный пункт военнопленных, расположенный неподалеку, не более семи-восьми километров, от города Суховоля — название он успел спросить у местных жителей, когда их гнали по улицам.

Некогда это была то ли пригородная лесопилка, то ли смолокурня, то ли все сразу, где бригады рабочих, судя по имеющимся на здоровенном лугу основательным деревянным баракам, трудились вахтовым методом. Немцы особо мудрить не стали — столбами и колючей проволокой огородили на лугу периметр с воротами, по углам и возле ворот поставили вышки с пулеметами, благо досок и брусьев, заготовленных еще до войны, тут было в избытке. Там же, возле ворот, сколотили небольшую караулку типа КПП, примерно на отделение, а для размещения остального личного состава караульного взвода приспособили имеющийся рядом большой рабочий барак, и все, — временный пункт сбора военнопленных готов. И ничего, что пленные за колючей проволокой не имели ни крыши над головой, ни туалета с умывальником, ни даже сена или соломы подстелить — спали на земле вповалку, по нужде ходили чуть ли не под себя, а у немецких солдат наблюдение всех этих бытовых мучений пленных вызывало только насмешки и издевательские шутки, сопровождавшиеся громким и обидным хохотом.

Основной функционал этого сборного лагерного пункта заключался именно в сборе и первичном учете пленных, поэтому гребли суда всех без разбора — и рядовых, и младший комначсостав, и командиров среднего звена до капитана включительно. Старший комсостав от майора и выше собирали отдельно и где-то в другом месте — скорее из уважения к званию, чем из-за боязни организации ими очагов сопротивления или побега.

Да и, к слову сказать, какое сопротивление — особенно сейчас, на второй-третий-пятый день плена, когда еще свежи воспоминания о позорной сдаче, когда неясно, как себя вести, и как оно будет в дальнейшем... вот чуть позже, когда эта наглая, глумливая фашистская свора окончательно задолбает всех так, что страх смерти померкнет перед ненавистью... вот тогда да, но не сейчас... Нет, сам Кузнецов и в плен бы по доброй воле никогда не сдался, и сейчас бы, не раздумывая, свою жизнь на вражескую разменял, но с его ногой...

Прямым следствием того, что лагерь был временным и сборным, было полное отсутствие у немецкого командования переживаний за судьбу пленных. Их сгоняли со всей округи, набивая лагерный периметр сверх всяких норм и всякой меры, без минимальных условий гигиены, а там — кто умрет, тот умрет, новых нагонят.

Кормили и поили тоже отвратительно, причем даже этот процесс немцы превратили в издевательство и унижение. Один раз в день на территорию огороженного периметра заносились несколько больших кастрюль с бурдой, сваренной из объедков с солдатского стола, прелого зерна и крупно порезанной, нечищеной картошки, затем все это вываливалось в грубо сколоченные по типу кормушек для свиней деревянные корыта, установленные возле ворот. Дальше немцы со смехом и шутками наблюдали за тем, как голодные и потихоньку теряющие человеческий облик пленные толкаются и дерутся возле корыт, стараясь урвать побольше хоть такой еды. А то и короткими пулеметными очередями, поверх голов или рядом, привносили в этот процесс дополнительное разнообразие.

Чуть лучше было тем, кого гоняли на ежедневные работы — немцы, как рачительные хозяева и горячие сторонники пресловутого "немецкого порядка", не могли оставить без внимания наличие под боком значительного количества дармовой рабочей силы. Это хотя и не было предусмотрено в качестве функционала первичных сборных пунктов военнопленных, но командование дивизии Вермахта, в полосе наступления которой находился лагерный пункт, не использовать дармовой рабочий ресурс для собственных целей посчитало кощунством, а потому на вопросы содержания и быта военнопленных смотрело шире.

Поэтому каждое утро к лагерю из города, помимо специальной группы из двух канцеляристов, переводчика и фотографа на армейском легковом автомобиле, прибывали также четыре-пять грузовиков с охраной. Бурду для кормления пленных, кстати, тоже привозили в этих грузовиках. Канцеляристы и фотограф проводили мероприятия первичного учета и оформляли на пленных документы: фото, анкетные данные, звание, где и в какой части служил, воинская специальность, имеет ли гражданскую рабочую профессию. А еще — выспрашивали, есть ли среди контингента комиссары и члены партии, и не желает ли сам пленный послужить Рейху в полицейских или вспомогательных частях... оказались среди пленных и такие желающие. Их в тот же день увозили с собой в город, и наутро некоторые из них, уже в немецкой форме и с винтовками, приезжали за пленными в качестве охраны. Надо сказать, дело свое канцелярские крысы знали хорошо, работали быстро, данные собирали достаточно полно и в меру дотошно. Контингент пленных обрабатывали тоже с умом — всех раненых и больных в последнюю очередь, чтобы значит, в случае их смерти лишнюю работу не делать, твари... а люди в таких условиях содержания мерли, как мухи.

Тех, кого уже опросили и оформили, на грузовиках с охраной развозили на работы. Работы разные — закапывали трупы в местах боев и умерших уже здесь, в лагере, собирали оружие, боеприпасы, и все остальное имущество, брошенное советскими войсками при отступлении, помогали местным на сельхозработах (урожай, естественно, в пользу Рейха), выполняли всю другую грязную и тяжелую работу, которую только можно было найти поблизости.

Вот там, на выезде, можно было при удаче перехватить кусок-другой, потому что местные жители, в особенности русские и белорусы, видя оборванных и голодных пленных, постоянно норовили их подкормить, кто чем мог. Самое лучшее, конечно, забирала себе охрана, но и пленным по настроению разрешали что-нибудь дать. По настроению и в зависимости от общей сволочности натуры — не все в караульном взводе лагеря и в охране на работах были конченными тварями, сиречь настоящими солдатами Рейха. Были среди них и обычные люди, простые немецкие рабочие и крестьяне, которым сто лет не сдалось завоевывать далекую Россию, и которых на эту войну погнали принуждением. Они, не допуская никакого панибратства и ни на секунду не ослабляя бдительность, — дисциплинированные немцы, епть — тем не менее, особо не зверствовали и на кормежку пленных смотрели сквозь пальцы. А вот охрана из бывших пленных, ныне предателей Родины, выслуживаясь, зверствовала особенно усердно...

К слову, ушлая троица дружных сибиряков, быстро узнав, что на выезде можно куснуть еды, теперь регулярно вызывались на работы добровольно, и вроде как они даже уже были у немцев на хорошем счету. В основном потому, что каким-то образом наладили контакт с предателями, и те их не особо гнобили на выездах. Кузнецов поведение своих бывших бойцов не одобрял, но и не осуждал — во-первых, они все-таки ему жизнь спасли, хоть и не надо было этого делать, а во-вторых — все они теперь одинаково пленные, и у каждого дальше своя дорога...

В состоянии униженного и бесправного существа, низведенного до уровня животного, старший лейтенант Кузнецов прожил, а точнее тоскливо просуществовал, четыре дня своей второй жизни. Четыре голодных дня — есть из корыта ему не позволяла гордость. Перехватить еды на работах не мог из-за ранения, да даже если бы и смог — работать на немцев не стал бы. Сибиряки, продолжая заботиться о своем командире, постоянно пытались его подкармливать теми крохами еды, что прятали и привозили с собой из-за колючки, но он отказывался. И вот сегодня, на пятый день плена, все должно завершиться. Как только наступит утро, и охрана лагеря начнет свой ежеутренний ритуал смены ночных караулов, он доковыляет до ограждения из колючей проволоки и спровоцирует пулеметчика на вышке открыть огонь на поражение. Пока окончательно не ослабел от голода и ран. Потому что он, бывший командир Красной Армии старший лейтенант Кузнецов, не хотел больше существовать вот так — побежденным, в немецком плену, терпеть унижения и презрительные насмешки караульных. А еще, считая себя ранее хорошо обученным и опытным военным, — он в ОПАБЕ благодаря своим знаниям и боевому опыту уже стажировку на помощника начальника штаба прошел, представление на должность перед самой войной в округ ушло, — Кузнецов никак не мог понять: как же это так получилось, что со всей своей подготовкой, вооружением, оснащением, — и так позорно отвоевался его артпульбат... А может, как раз все понимая, просто не хотел принимать это понимание, и эту действительность... Ничего, совсем скоро, уже через пару часов, все закончится...

Занятый тяжелыми думами и борьбой с изматывающей тело болью, Кузнецов даже не заметил, как легкая прохлада короткой ночи сменилась светлеющим на востоке небом и свежестью предрассветного ветерка, разгоняющего легкий утренний туман, а потом и совсем рассвело. И почти пропустил момент, когда к этой утренней идиллии сначала добавился легкий гул моторов, а затем, в лучах утреннего солнца, из молодого ельника, росшего примерно в километре, на взгорок широкого луга перед лагерными воротами неторопливо выползли четыре советские легкие пулеметные танкетки Т-27. И по-прежнему медленно, но уверенно, даже как-то демонстративно-лениво, двинулись к лагерному ограждению, расходясь в линию по фронту. Следом за ними показались два советских пушечных броневика БА-10, которые, чуть медленнее и чуть более неуклюже переваливаясь на неровностях почвы, двинулись вслед за танкетками, на ходу хищно поводя орудийными башнями и словно выискивая, кому первому достанутся снаряды их пушек и пулеметов.

— Неужели наши...?! — Но откуда они здесь, в немецком тылу, если не слышно звуков наступления...? — Не наши, немцы на трофейной технике?!

— Но зачем они на ней сюда, к лагерю пленных, приперлись, да еще в такую рань...? — И ведут себя странно...

Впрочем, вопросы и сомнения старшего лейтенанта разрешились довольно быстро и самым радикальным способом. Танкетки, а за ними и броневики, все так же неторопливо сократили дистанцию до лагерного ограждения метров до пятисот, когда их, наконец, заметил полусонный немец-пулеметчик на центральной караульной вышке у ворот. Он что-то проорал по-немецки вниз, одновременно разворачивая в сторону танкеток пулемет, а внизу, в караульном помещении, началась суматоха.

Больше пулеметчик на вышке ничего сделать не успел — в ответ на его недружественные действия неизвестная броня открыла огонь, и первая же длинная очередь досталась именно пулеметчику, досрочно и принудительно прекратив победоносный боевой путь завоевателя мирового господства. После этого танкетки и броневики, продолжая потихоньку сокращать дистанцию, бодро замолотили по оставшимся пулеметным вышкам, быстро приведя их к молчанию, а затем перенесли огонь на караулку.

— Что, ублюдки фашистские, сладко вам там — под пулеметами-то?

— Конечно, это не наших солдатиков, с одними винтовками в руках, давить артиллерией, авиацией и бронетехникой, теперь на себе прочувствуете, каково оно — в условиях подавляющего превосходства противника смерти ждать...

Сам Кузнецов, пока неизвестная броня "гасила" сначала ближние, а потом и дальние пулеметные вышки, успел сообразить, что при переносе огня на караулку неизбежны случайные ранения пленных шальными пулями, и проорал по цепочке команду — рассредоточится по краям лагеря и залечь, чтобы уменьшить возможные потери. И теперь, тоже распластавшись на земле, буквально наслаждался звуками боя. Ну, как боя — потеряв пулеметчиков на вышках, немцы теперь могли огрызаться только из винтовок, да и то, только из окон казармы, поскольку караулка возле ворот, после нескольких выстрелов пушечных броневиков, превратилась в иссеченное пулями и осколками решето, наполненное трупами еще совсем недавно бравых завоевателей. А нападающие, подавив активное сопротивление, практически прекратили огонь, ограничившись только короткими очередями, блокирующими возможность выхода наружу оставшихся в казарме немцев. Впрочем, после кончины пары-тройки особо нетерпеливых, те быстро поняли, что сидеть внутри помещений намного полезнее для здоровья, и попытки выскочить наружу, чтобы принять героический бой с винтовкой против брони и пулеметов, прекратились, а над лагерем повисла тишина, прерываемая только громкими и радостными матерками пленных.

— И чего ж они тянут, чего ждут-то, — не понимая ситуации, злобно матерился Кузнецов. — У немцев же телефонная связь с городом налажена — сейчас вызовут поддержку, и все, хана, накрылось наше освобождение!

— Твою м...матрешку! — хоть бы ограждение где порвали, а мы бы уж дальше сами выбирались!...

Но тут откуда-то сбоку в небо взвилась зеленая ракета, после чего из ельника на луг снова потянулась боевая техника и транспорт..., причем намного больше, чем в первый раз. А танкетки и броневики начали маневрировать, занимая более удобные позиции и явно готовясь уничтожить массированным пушечно-пулеметным огнем последнее прибежище остатков караульного взвода — бревенчатую казарму, расположенную чуть сбоку.

— Твою мать...! — Казарма...! — А в казарме же Марина...! — забыв о боли в раненой ноге, Кузнецов вскочил и неловко заковылял к воротам, на ходу размахивая руками и криками пытаясь привлечь к себе внимание атакующих...

Марину, операционную сестру из медсанбата, что был перед войной размещен в Суховоле, а по факту их лагерного доброго ангела, привезли в два дня тому назад, как подозревал Кузнецов, для утех караульного взвода, в их казарме она и ночевала. Бойцы в первую ночь настороженно прислушивались, готовые броситься на пулеметы охраны при первом же женском крике, но все было тихо. Наутро она, уж как там оно было, неизвестно, но выпросила у немцев немного бинтов и простейшие медикаменты, типа марганцовки, и занялась ранеными, отмахнувшись и отшутившись на пару осторожных вопросов, и от нее отстали, стараясь понапрасну не ворошить. Помогала, как могла — чистила и промывала легкие раны, делала простейшие перевязки, пыталась хоть как-то организовать гигиену... Его ногой она тоже хотела заняться, но Кузнецов не дал. Он и без всяких докторов видел, что, если еще день-два не сделать операцию и не достать застрявший в мякоти осколок, тогда гангрена, и все — мучительный летальный исход. А зазря медикаменты переводить, которых и так кот наплакал — не дело. Вечером Марина сама отправилась в немецкую казарму, а утром снова лечила, кого и как могла...

...Утренняя атака сборного лагерного пункта военнопленных прошла как по нотам и без потерь, что Сергея, впрочем, совсем не удивило — как известно, порядок бьет класс. Достаточно полная разведка, правильная организация боя, грамотное использование сил и средств — неизменно превосходный результат. Да и чего сложного-то: броня, пушки и пулеметы против одних пулеметов, но без брони — как говорится, почувствуйте разницу.

Дождавшись зеленой ракеты от группы, которая через заранее оговоренное время после начала боя должна была перерезать телефонную линию, еще на старых довоенных опорах, обеспечивающую связь караульного взвода с городом, Сергей дал команду на выдвижение основных сил из ельника к лагерю. И повернулся к Трофимову — вот тот явно до сих пор еще не верит в столь быструю и бескровную победу, не понимает, как так получилось, надо объяснять.

— Ну вот, товарищ бригадный комиссар, — как я Вам вчера вечером и говорил, ничего особо сложного. — Да и какие сложности, если караульный взвод оказался просто не готов к отражению атаки бронетехники. Кстати, эта ситуация аналогична действиям немецких и наших войск с начала войны, и отчасти объясняет причины панического отступления советских войск — ну нет сейчас у нашей пехоты эффективных противотанковых средств даже против легкой брони. Вот немцы пока и правят бал... ну ничего, скоро мы им их правилку-то изогнем, б...ляха муха, под неправильным углом...

— У немцев, кстати, противотанковые средства усиления пехоты есть — в каждой пехотной роте три расчета истребителей танков с мощными и достаточно мобильными противотанковыми ружьями винтовочного калибра, ну, Вы их видели в наших трофеях. Но в данном конкретном случае, повторюсь, никто здесь появления нашей брони не ждал, местное командование твердо уверено, что доблестные немецкие войска громят орды славянских варваров уже где-то далеко на востоке. Поэтому, судя по тому, что средства ПТО задействованы не были, скорее всего, ни одного расчета бронебойщиков сюда не выделили. А что с винтовкой, и даже с пулеметом, — вон как те немцы на вышках, — против бронетехники сделать можно? Ничего, как и подтвердил наш сегодняшний утренний бой. Нет, конечно, при грамотной организации обороны, наличии инженерных заграждений, развитой полевой фортификации и противотанковых гранат, это все не так однозначно...

— Эй, а что это там за чудик у ворот, из-за колючки руками машет, словно ветряная мельница? Никак, предупредить о чем-то хочет? — Давай туда, — это уже водителю Ханомага...

Для немецкого лейтенанта, командира взвода, выделенного для охраны лагеря из состава 2-й роты 1-го батальона 329-го пехотного полка 162-й пехотной дивизии Вермахта, временно дислоцированного в населенном пункте Суховоля, утренняя атака лагеря военнопленных русской бронетехникой, взявшейся тут, в немецком тылу, неизвестно откуда, оказалась натуральным шоком. Его доблестный батальон, за два года войны победоносно прошедший пол-Европы, а потом еще и Польшу, где все желающие всласть пограбили и понасиловали красивых славянок, казался лейтенанту образцом боевой мощи немецкой армии. Первая неделя войны в России только утвердила его в этом мнении — русские войска в панике бежали от правильных атак, организованных по всем канонам немецкой военной науки. ...Были, правда, еще русские пограничники, которые сражались до конца и никогда не бежали с поля боя... и еще отдельные группы пехотинцев, артиллеристов, танкистов и прочих сумасшедших русских, которые сражались в полном окружении и гибли, но не сдавались...

Но об этом, а также о значительных потерях в тех боях, лейтенант предпочитал не думать, списывая все на "проклятых фанатиков-коммунистов".

Потом, когда батальон захватил Суховолю, и его взвод был выделен для охраны создаваемого поблизости пункта сбора военнопленных, его презрительное мнение о русских войсках только усилилось. Не солдаты, нет. Грязные, оборванные, растерянные, потерявшие веру и цель. Свиньи, натуральные свиньи, жадно жрущие грязными руками прямо из корыт... свиньи, да. При этом ни сам лейтенант, ни его солдаты, с издевательским смехом наблюдавшие за тем, как многие (но не все!) советские пленные, от рядовых до командиров, постепенно теряют человеческий облик, почему то даже не задумывались о том, как они сами поведут себя в аналогичной ситуации, случись что.

И вот оно случилось... Ранним утром, когда лейтенант и незадействованные в карауле солдаты еще сладко спали сном победителей, тишину прелестного июньского утра нового немецкого порядка вдруг разорвали длинные и частые пулеметные очереди. А потом храбро ринувшиеся из казармы в бой немцы вдруг с удивлением выяснили, что советская легкая бронетехника неизвестной принадлежности (откуда, шайзе...!) безнаказанно расстреливает героических и непобедимых до этого момента солдат Фюрера. Впрочем, не менее быстро выяснилось, что расстреливают только тех, кто сам активно лезет в атаку. Тех, кто непонятным замыслам нападавших не мешает, и в бой не лезет, пока не трогают. Лейтенант, который еще в самом начале обстрела, сразу же по телефону доложил командованию батальона о нападении вражеской бронетехники и запросил помощь, только довольно улыбнулся, — ничего, посидим, подождем, а там и огневая поддержка подойдет.

Через несколько минут он понял, что помощь, если и прибудет, то слишком поздно, да и вряд ли уже поможет. И еще отчетливо понял, что эти "русские варвары" своими грамотно спланированными действиями развели его — его, кадрового офицера Вермахта! — как последнего малоразвитого крестьянского лоха в самой распоследней пивной Гамбургских трущоб. Потому что на лугу перед воротами лагеря лейтенант четко рассмотрел отнюдь не "налет нескольких старых советских жестянок", как он совсем недавно доложил в штаб батальона. Теперь широкое луговое поле перед лагерем было заполнено советской и немецкой бронетехникой, грузовиками, а еще изрядным количеством русских солдат. Нет, это не случайный шальной налет малыми силами, как казалось совсем недавно. Это, пожалуй, целая войсковая операция, обеспеченная техникой и транспортом в солидных объемах. И для противодействия такому количеству нападающих ни ресурсов пехотного батальона, ни приданным их батальону артиллерийских средств усиления пехотного полка, ни даже огневой мощи временно расквартированной в Суховоле бронеразведывательной роты, может оказаться совершенно недостаточно. Лейтенант бросился к полевому телефону, — доложить командованию, что его первоначальные оценки численности и оснащения нападающих оказались очень сильно занижены, — но связь уже не работала. А тут еще и прямо к казарме подъехал немецкий полугусеничный бронетранспортер, из кузова которого, на довольно корявом, но совершенно понятном языке его Родины, лейтенанту поступило предложение выйти наружу, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию...

Подогнав Ханомаг к казарме с угла, в мертвую зону ответного огня, и вызвав немецкого командира, Сергей, снова используя Кешу в качестве переводчика (...нет, это никуда не годится, надо срочно учить язык нового противника, английский тут не канает, ... хотя бы на уровне "щас я вам всем капут"... и к слову — как там моя "учительница" сейчас...) приступил к обсуждению условий капитуляции. Условия в его изложении были крайне незатейливы и просты для понимания: немцы обязуются сдать оружие, документы, средства связи, амуницию и частично обмундирование, а советские войска, в лице Сергея и его подчиненных, за это обязуются немцев не убивать и отконвоировать на территорию, занятую советскими войсками, где передать вышестоящему советскому командованию для решения их дальнейшей участи.

Немецкий лейтенант Сергею сразу не понравился. Да, он оказался не трусом, и не побоялся в одиночку выйти под пулеметы. Но его поведение, тон, вся эта псевдоарийская спесь — все говорило о том, что перед ними типичный ублюдочный "сверхчеловек", в тупую башку которого геббельсовская пропаганда о расовой неполноценности славян и прочих "неарийских" народов явно не просто просочилась, а мощно там укоренилась, проросла, и стала чуть ли не базовым инстинктом. Выслушав условия полной и безоговорочной капитуляции, эта арийская гнида невинно сообщила, что ему надо немного подумать, а пока — у них в казарме сейчас находится пленная русская медсестра, и если вдруг русские надумают атаковать, то... как бы ее тоже не того...

Ярость и ненависть мощно ударили в голову — Сергей и сам не заметил, как выпрыгнул из кузова и очутился на земле рядом с немцем. Захват за горло, удар коленом в пах, — фашист ожидаемо согнулся от боли, — перехват, удар локтем сверху по загривку, а потом снова подхват за горло снизу, и вздернуть вверх, на уже подгибающиеся ноги, попутно хорошенько приложив немца пару раз башкой о кузов бронетранспортера. И, не отпуская захвата за горло, он бешено выдохнул немцу прямо в его арийскую рожу.

— Медсестра, говоришь...?!А

Сергей, после короткого разговора с тем раненым старшим лейтенантом, что из последних сил доковылял до ворот, уже знал, что у немцев в казарме сейчас находится пленная русская девчонка-санинструктор, — бедняжка, сколько же ей уже пришлось пережить, — но надеялся, что ее удастся вызволить малой кровью. Для нее малой кровью, конечно, и ради этого он даже готов был оставшихся немцев не добивать, — хоть пленные сейчас и не нужны совсем, но ради девчонки... хрен с ними, пусть живут, заодно и на собственной шкуре прочувствуют, каково это, в Сибири, на морозе, лагерную норму вырабатывать, завоеватели, бля... А тут — заложница, м-м-мать перемать... Вроде сейчас еще не должны заложников разные подонки брать,... хотя, именно фашисты и именно в этой войне как раз и ввели практику взятия заложников, и потом их расстрела в случае чего — с партизанами и вообще сопротивлением на оккупированных территориях боролись, мрази... но способ действенный нашли, это надо признать. — И тут на тебе — какой-то вшивый немецкий пехотный взвод с вшивым лейтенантом во главе, а туда же — заложница у них.

— Заложница, говоришь...?! — и снова, не отпуская захвата за горло, приложить башкой о кузов Ханомага.

Заложников он берет, морда фашистская! Террорист, бляха муха, вы посмотрите на него! — Ну, а раз он террорист, а не честный солдат вражеской армии, то и отношение к нему будет соответствующее... к этой падали вонючей! Так что держись, жаба мерзкая, сейчас мы тебя разъясним...

— Послушай, ты, ...морда ты нацистская... — Ты когда-нибудь видел, как люди заживо сгорают? — Видел, значит,... — А на себе, вот прямо сейчас, испробовать не желаешь...!? — Нет, не желаешь? — А может тогда тебя нашим пленным отдать, что вон там столпились — посмотри, как сильно они с тобой пообщаться хотят. — Тоже не хочешь...? — Тогда слушай меня внимательно, завоеватель мира, млять — чтобы через пару минут наша медсестра была здесь, возле машины. И тогда, так уж и быть, всем твоим выжившим и тебе, скотина, плен обещаю. — А если нет... и с ней что-нибудь случится... — Тогда и ты, и солдатики твои, умирать будете долго и страшно — понял ты меня, вояка гребаный...?! — И еще — сам ты в казарму уже не вернешься, так что отсюда своим подчиненным ори, чтобы девчонку выпустили. — И не зли меня больше... т-тварь! — Сергей не удержался, добавил еще пару раз локтем по наглой арийской морде, окончательно настроив бывшего командира немецкого пехотного взвода на конструктивное сотрудничество с отдельными представителями Красной армии.

Дисциплина и исполнительность его подчиненных оказались на высоте — после приказа быстро собрать и выставить за порог русскую медсестру с вещами не прошло и двух-трех минут, как дверь казармы открылась и на пороге оказалась женщина в поношенной, но чистой форме со знаками различия медицинского персонала РККА и медицинской сумкой в руках.

— Хороша, чертовка, ох и хороша, — невольно залюбовался Сергей. Лет тридцати или около того, среднего роста, худощавая, но при этом фигуристая в нужных местах, с густыми, иссиня-черными волосами, сейчас забранными сзади в короткий хвост, очень красивая на лицо. Видно, что устала, что натерпелась всякого, но и взгляд, прямой и ясный, и весь ее вид, — настороженный, собранный, готовый к движению и действию, — говорил о том, что пережитые тяготы ее не сломили. И вообще, при взгляде на нее, девушка очень напоминала Сергею красивую хищную степную птицу — гордую, сильную, с подозрительно-внимательным взглядом.

— Как говорится — потрепанная, но не побежденная. И это после плена, и тех неизбежных для женщины мучений в этом плену. — Но не сломалась, не потухла — вон как смотрит, того и гляди, клюнет, — с улыбкой подумал Сергей.

Медсестра улыбку заметила, чуть помягчела лицом и тоже дернула вверх уголки губ, — не подобострастно или заискивающе, а так — ответную вежливость проявила. И — сразу поняв, что война еще не закончилась, и сейчас не до нее, по жесту Сергея отошла с крыльца за угол казармы, не мешать.

Все еще легко улыбаясь, Сергей проводил ее взглядом, повернулся, и улыбка его стала еще шире — в состоянии полного обалдения на девушку из кузова зачарованно пялился военинженера 3-го ранга Иннокентий Беляев. Да как пялился! Красные уши, легкий ступор, почти отказавший слух — Сергею, чтобы привлечь к себе его внимание, пришлось слегка похлопать Иннокентия по плечу, ибо на голос тот не реагировал. Да и потом, когда повернулся, Сергей, глядя в его ошалелые глаза, чуть не рассмеялся в голос.

— Что, Кеша, понравилась девчонка? — Вижу, что понравилась, но знакомиться позже будешь — сейчас ты мне здесь нужен. Переводи, — и снова повернулся к немецкому лейтенанту.

— Ну, теперь с тобой и твоими солдатами давай решать, угребище ты фашистское, — снова улыбка, но улыбка совсем другая, и немцу от этой улыбки отчего-то сильно не по себе стало. Решай, дегенерат германской нации, — причем быстро решай, — если в плен не хотите, так мы сейчас, чтобы патроны на вас, ублюдков, не тратить, быстренько казарму соломкой обложим, бензином польем, перед смертью еще и погреетесь, напоследок. Я даже, ради такого случая, и тебя обратно в казарму отпущу, чтобы, значит, ты со своими солдатиками до конца вместе был. — А если все же в плен хотите — так не тяни, бл... время, а то я сам за тебя решение приму, и вам всем оно ох как не понравится!...

Беляев, хоть и хорошо знал немецкий, но знал он его, как бы это сказать, в основном в литературном варианте, поэтому перевод красочных выражений и образных сравнений лейтенанта Иванова в его исполнении потерял добрую половину своей эмоциональной окраски, но немецкому офицеру хватило и этого. Он еще раз оглядел обстановку, повсюду натыкаясь на полные ненависти взгляды русских, особенно жгучие из-за колючей проволоки, и решил судьбу более не искушать, а потому капитуляция его подчиненных прошла быстро и без эксцессов.

— Ну, вот и ладушки, — выдохнул Сергей, довольный отсутствием потерь. — Будем считать, что первая фаза операции — атака и подавление охраны лагеря — закончилась успешно, теперь самое время заняться пленными.

— Так, Павел Егорович, слушай задачи. — Первое — займись пленными немцами. — Этих козлов, то есть бывших гордых завоевателей варварской России, а теперь нашу обузу, хорошенько связать и под надежную охрану. Не смотри на меня так: надежную — в том смысле, что людей в охрану подбери таких, чтобы они... поспокойнее были, что ли, повыдержаннее, а то, боюсь, немчиков мы живыми на нашу территорию не довезем. Оно бы и хрен с ними, собаке собачья смерть, но они сдались, а значит, я за их жизни теперь в ответе. — Продолжаю. Ремни, в том числе брючные, снять. Всю обувку с них тоже снять, и отдать нашим пленным — пусть завоеватели на своей шкуре почувствуют, что такое с босыми ногами лиха хлебать. Все личные вещи изъять, — подчеркиваю, не отобрать в рамках присвоения, а именно изъять и сложить отдельно, потом их осмотрим. — И еще, — тут Сергей бросил короткий взгляд на немецких захватчиков, совсем недавно таких бравых и самоуверенных, а теперь таких же растерянных, как и наши пленные совсем недавно, и удовлетворенно улыбнулся, — связанных немцев потом расположи так, чтобы наши пленные, проходя мимо, их нынешнее состояние хорошо и подробно рассмотреть могли — пусть убедятся воочию, что не так страшен черт, как его малюют. — Ну, и конвоировать их потом, отдельно от остальных надо будет, сам понимаешь.

— Теперь второе. — Про то, что все трофеи собрать нужно, тебе напоминать, я уверен, не нужно. — Но помимо этого ты, Павел Егорович, вот что сделай — возьми из числа бывших пленных десяток бойцов покрепче, и аккуратно смотайте со столбов всю колючку, она нам потом пригодится. Потом отбери на лесопилке бруски и столбики длиной примерно тебе по грудь, много. Для вывоза всего этого добра и своих помощников оставь здесь один грузовик, в него же и трофеи погрузим. — Если вопросов нет, приступай, а я пойду с нашими пленными пообщаюсь.

Что такое неорганизованная толпа, да еще влекомая жаждой жизни и свободы, и способная на пути к этому смести любые преграды, кроме разве что пулеметов вдалеке, Сергей еще в прошлой жизни знал не понаслышке. И как эта толпа, только что бывшая вполне мирным скоплением людей, может в мгновение ока, дай только повод, превратиться в скопище неуправляемых диких животных, абсолютно не воспринимающих уже ни просьбы, ни команды, тоже наблюдал воочию, причем неоднократно. Поэтому пленных освобождали нетрадиционно — то есть не так, как это обычно делалось в эту войну: открыли ворота, и неуправляемая толпа ломанулась наружу, устраивая давку и по пути затаптывая наиболее слабых и невезучих.

Сначала жаждущим освобождения пленным предложили отойти от забора с воротами на десять шагов назад. Потом из массы пленных выкликнули к воротам командный и начальствующий состав, в том числе младший. Вышедшим из толпы командирам разных уровней было предложено разделить толпу на группы численностью от полутора до двух сотен человек (примерная численность предвоенной стрелковой роты) и только потом выводить эти отдельные группы за лагерный периметр поочередно, где выстраивать в колонну. Далее уже не толпа — организованная колонна бывших пленных проследует к месту временной стоянки в ближайший сосновый лес, километрах примерно в четырех-пяти от лагеря. Там всех ждет кормежка, медицинский осмотр и первичные беседы с представителями Особого отдела, а что будет потом — им доведут потом.

Кому не хватит командиров — выбирать старших из рядового состава и делиться на полусотни (численность предвоенного взвода РККА) самостоятельно, далее следовать в колонне также повзводно — Сергей, используя удобный повод, заодно решил сразу выделить из массы пленных неформальных лидеров, чтобы потом присмотреться к ним повнимательнее и, возможно, примерить на командные должности.

Раненых и больных, не способных самостоятельно передвигаться либо осилить марш на своих ногах, будут вывозить на специально прибывших за этим грузовиках.

Если у кого прямо сейчас имеется важная для советского командования информация, сразу при выходе за периметр лагерного ограждения подойти и сообщить ее стоящему вон там товарищу старшему политруку, — Трофимов, по просьбе Сергея, выделил для этой цели одного из своих помощников.

Сергей, закончив свою короткую речь, сначала немного понаблюдал за процессом превращения неупорядоченной толпы в упорядоченную структуру, а потом, оставив за старшего возле лагерных ворот младшего лейтенанта Петрова, сам направился к штабному бронетранспортеру, где его уже ждал бригадный комиссар. Но дойти не успел.

— У меня имеется важная для советского командования информация, товарищ лейтенант, — недавно освобожденная девушка-медик, о которой в суматохе возни с пленными все как-то подзабыли, остановилась перед Сергеем в напряженной позе, теребя в руках свою медицинскую сумку.

— Или, после того, как я в плену и у немцев в казарме побывала, Вы для меня уже не товарищ лейтенант, а гражданин начальник...?

— Вот ведь, нарывается, зараза, — окинув взглядом девушку, снова невольно залюбовался Сергей. Чувствует, чувствует за собой давящий позор плена, даром, что и невольного, вот и хочет разом все концы оборвать, прозондировать свое положение среди нас теперь. И ведь хочется девчонке помочь, а это легко сделать, если вместо отправки ее в наш тыл, а там сразу в особый отдел, оставить ее при отряде. Оно, конечно, женщине на войне если и место, то только в глубоком тылу, но тут ситуация особая, как говорится, чего уж теперь конюшню запирать, если всех лошадей уже украли. Да и девушке с клеймом "сдавшейся врагу", — а иные варианты ретивые особисты поначалу даже рассматривать не будут, — столько еще горя хлебать предстоит, мама дорогая. А тут она на нашу территорию вернется уже не бывшей пленной, а героическим медиком отдельного отряда особого назначения... И тогда все вроде хорошо вырисовывается, да только в отряде комсостав не я один, а остальные такие вот ее выкаблучивания могут и правильно понять... то есть в дефинициях статьи 58 местного УКа... и полетит она ясным тогда соколом прямо на Колыму... А значит, если уж девчонку оставлять, без разъяснительной работы не обойтись... эх, как не жаль девчонку лишний раз кошмарить, после пережитого-то, чай натерпелась, но придется... для ее же пользы.

Сергей аккуратно взял девушку под локоток, отводя чуть в сторону от остальных, с улыбкой наклонился к ее уху, словно желая сказать какую-нибудь шутку, но сказал совершенно серьезно.

— Ты, птица вольная, горлица степная, как я посмотрю, целый букет достоинств имеешь. Красивая, смелая, в плену не сломалась. С чувством юмора, опять же, все в порядке. Уважаю. — Но старшим по званию и должности ты все же понапрасну не хами, и язычок свой острый попридержи, а то может тебе через эти твои выкрутасы получиться большая вава. — Я-то ладно, на первый раз тебе дерзость твою спущу, за красоту и за уважение к стойкости твоей. — Все понимаю — плен, унижения, страх перед будущим, желание поскорее прояснить свою участь. И даже облегчить эту участь могу помочь: вместо отправки в наш тыл, в жернова особых отделов, могу тебя при нашем отряде оставить, а потом, после героических боев и походов, про твой плен никто и не вспомнит. — Но ты крепко-накрепко запомни на будущее, что длинный и несдержанный язык — он ведь не только до Киева, он и до лагеря довести может. И если ты вот так же нарвешься со своим языком на товарища бригадного комиссара, или, не дай бог, на его помощников-особистов, что гораздо хуже, — вот они совершенно точно не спустят, и будут тебе тогда многие печали. Вместо того, чтобы искупать позор случайного плена дальнейшей героической службой во славу Родины, полетишь ты, голуба, израненной птицей на Севера, и там снова в лагерь, только уже не немецкий, а дальнейшая жизнь окончательно под откос пойдет... — Поняла ли ты меня правильно, красавица писаная, или мне уже сразу начинать грустить о нашей столь короткой встрече?

— Поняла, товарищ лейтенант, все поняла, — побледневшая девушка твердо кивнула. Извините, больше не повторится. — И... спасибо, что меня с собой берете.

— Ну, вот и хорошо, вот и ладушки,... тогда представься, как положено, и объясни, откуда и как ты здесь очутилась.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант, — вытянулась девушка в струнку.

— Санинструктор Марина Ерофеева, последнее место службы — операционная сестра в хирургическом отделении 63-го медико-санитарного батальона 27-й стрелковой дивизии. Наш медсанбат был размещен в Суховоле, там же располагался штаб и прочие тыловые службы дивизии. При отступлении частей дивизии мы отойти не успели — раненых очень много, а вывозить их не на чем было..., так под немцами и оказались. Да и не только мы — много чего немцы в Суховоле захватили, а медсанбат... наших раненых фашисты просто добили, мужской медперсонал частично для лечения своих оставили, а женщин... с женщинами по-разному сложилось, — меня вот, за "непокорность, и излишнюю гордость, непозволительную для женщины низшей славянской расы", как выразился их немецкий начальник, сюда сослали...

— Ладно, об этом потом, — прервал Марину Сергей, не желая сейчас зазря бередить ее душевные раны. — Что важного сказать-то хотела?

— Видите ли, товарищ лейтенант, зачастила девушка, — среди пленных есть раненый старший лейтенант, Кузнецов его фамилия. Так вот, у него осколок в ноге застрял, воспаление пошло, и его срочно оперировать нужно, осколок достать, а иначе гангрена и летальный исход.

— Знаю, видел я уже этого старшего лейтенанта, и даже разговаривал. Достойный воин, жалко его потерять будет, так что при первой же возможности постараюсь что-нибудь придумать. — У тебя все?

— Нет, товарищ лейтенант, есть еще одно важное дело. — Вчера, под вечер уже, немцы в наш лагерь откуда-то моряка привезли, он и так уже избит сильно был, а когда эти звери его, связанного, из кузова грузовика на землю сбросили, как мешок с крошкой, он им что-то по-немецки крикнул, и тут они как взбесились — бросились всей толпой его ногами пинать. Только чудом до смерти не забили, сволочи, но внутренности ему они наверняка отбили. А потом, чтобы ни я и никто другой моряку помощь оказать не смог, немцы его на ночь отдельно заперли, вон в тот сарай, что рядом с их казармой стоит. — Не знаю, может, уже и умер он там, но если еще жив — мне его срочно осмотреть нужно, и, скорее всего, тоже в госпиталь отправлять придется.

— Моряк? — А он-то здесь, какими судьбами? — Ну-ка, красавица, пошли, посмотрим вместе на этого моряка.

Направившись вместе с Мариной к сараю, Сергей продолжал бормотать себе под нос:

— Моряк... откуда здесь моряк... с печки бряк, здесь же ни моря, ни даже большого озера нет... может, морпех... так и ему здесь взяться неоткуда...

А потом, через несколько шагов, сбился с ноги от внезапного озарения, и даже стукнул себя ладонью по лбу.

— Блин, моряк! — Вот же я олень! — Пинская военная флотилия!...

— Товарищ лейтенант, с Вами все в порядке? — встревожено спросила Марина. — Или Вы про этого моряка что-то знаете, оттого и так волнуетесь?

— Все в порядке, Марина, это я себе мозги встряхивал, чтобы лучше соображали, — ответил Сергей. — Пошли скорее, если этот морячок тот, за которого я думаю, то он для нас очень важным оказаться может.

В том, что моряк еще жив, Сергей с облегчением убедился еще до того, как отперли дверь сарая — по слабым, через хрипы и стоны, но отчетливым матеркам, пересыпанным характерными одесскими выражениями и немецкими ругательствами.

...Нет, как вам это нравится?... — Вы что же себе думали, шлимазлы, — вы, как тот гэц, пришли делать нам весело, и все у вас будет в ажуре?... — А хуху не хохо, адиеты?... Так теперь и не кидайте себе брови на лоб — пришли большие мальчики, и ша, биндюжники, получите большой гембель на свой тухес... — Ну — и кто теперь гройсе хухэм, а кто еле-еле поц?... — Интересно мне, чтоб я так знал, как я не знаю — кто это там такой хорошо грамотный нашелся, что немцам сейчас лимонную морду делает?... Чтобы он мне был здоров!...

Видеть вошедших он не мог, — глаза от побоев заплыли и превратились в узкие щелочки, — поэтому встретил Сергея и Марину очередным ругательством на немецком.

— Ша, водоплавающий! — Замолчи свой рот и лови ушами моих слов, — Сергей, за свою богатую событиями и приключениями прошлую жизнь, неоднократно бывал в красавице-Одессе, и поневоле впитал кое-что из тамошнего колоритного говора. — Немцы почти все уже кончились, так что не гони волну и дыши носом — с нами здесь девушка, медсестра. Сейчас она тебя осмотрит, и мы поговорим за жизнь.

— Убиться веником, — с большим трудом заворочался моряк пытаясь повернуться на голос, но не смог — связанное по рукам и ногам тело сильно затекло, да и вчерашние побои живости отнюдь не добавляли. — Я дико извиняюсь — а вы таки кто будете?

Пока Марина, аккуратно разрезая веревки и заскорузлую от крови, кое-где сильно прилипшую тельняшку, осматривала и ощупывала моряка, Сергей представился и коротко довел моряку обстоятельства его освобождения. Потом взглядом вопросил от Марины доклад о его состоянии и перспективах по здоровью.

— Ну, в общем, так... внутреннего кровотечения вроде нет, но в госпиталь его все равно очень желательно как можно скорее — мало ли что...

— Не надо меня в госпиталь, товарищ лейтенант, нутро у меня в порядке, я это по себе чувствую, опыт есть, — моряк, узнав, кто перед ним, свой юморной одесский говор приглушил, перешел на понятный русский.

— Конечно, так сильно меня еще никогда раньше не колотили, но вроде ничего не отбили, придурки криворукие, куда им до наших портовых биндюжников, с которыми я, бывало, характерами мерился. — Так что пару-тройку дней отлежусь, а потом винтовку в руки, и фашистов убивать пойду — у меня теперь к ним счет длинный... при этом, товарищ лейтенант, очень хотелось бы воевать вместе с вами — очень меня недавний бой впечатлил!

Сергей снова посмотрел на Марину, а та в сомнениях покачала головой.

— Ну, не знаю, я все-таки не врач, а только медсестра, хотя и хирургическая, поэтому боюсь ошибиться... но морячок наш, судя по нему, тот еще живчик, может, и без госпиталя выздоровеет, на амбулаторном лечении. — У вас в отряде ведь медикаменты и лекарства есть?

Сергей еще раз посмотрел на опухшего от побоев моряка, секунду-другую подумал, потом выдал свое решение.

— Значит, вот как мы поступим. — Ты, Марина, сейчас посмотри наши лекарства, вколи нашему мореману, чего там ему нужно, и подходи к старшему лейтенанту, осмотришь его более тщательно, с учетом уже наших медицинских средств. А я пока к нему сам схожу, парой слов перекинусь — интересный он человек, может, еще чего полезного скажет.

Однако Кузнецов нашел Сергея сам — опершись на плечи двух бойцов, он тяжело ковылял от грузовика, куда сейчас заканчивали грузить неходячих.

— Товарищ лейтенант! — Я сразу не успел сказать, из головы вылетело, да и не до того было, а сейчас вот вспомнил...

Обратно к штабному бронетранспортеру Сергей вернулся быстрым шагом, почти бегом, и, еще только забираясь в кузов через открытые задние створки, отрывисто пояснил Трофимову, с удивлением наблюдавшему его суету.

— Товарищ бригадный комиссар, боюсь, нам придется здесь немного задержаться...

Глава

— Что опять случилось? — Докладывай толком, — недовольно нахмурился особист.

— Одну минуту, сейчас только первоочередные задачи поставлю, и все Вам объясню.

— Кеша, связь с засадой, голосовой режим, быстро!

— Марина, бросай копаться в лекарствах, ситуация изменилась. Давай вон к тому грузовику, возьми бойцов, быстро грузите в кузов моряка и старлея, сама в кабину, а потом дуйте отсюда на временную стоянку, водитель дорогу знает. И ждите нас, ты, после того, как вас покормят, ранеными займись, там медикаменты тоже есть. — Все, беги!

— Кеша, ну что там со связью?!

— Есть связь, товарищ лейтенант. Сотников на приеме.

— Так, капитан, слушай меня внимательно. — С минуты на минуту мимо тебя должна пройти немецкая автоколонна в составе легковушки и четырех-пяти грузовиков. И если они будут идти пустыми, или с небольшим количеством солдат в кузовах, — всего там не больше пятнадцати-двадцати человек охраны должно быть, — то ты эти грузовики пропусти, себя не обнаруживай. Мы их тогда сами, тут встретим. — Ну, а если грузовики полные солдат будут, или с пушками на прицепах, или с вместе броней — тогда это по нашу душу, тогда действуй по первоначальному плану. Но и тогда действуй с умом, с учетом тех вариантов атаки, которые мы с тобой вчера обсуждали. — Все понял? — Действуй, желаю удачи! И только потом повернулся к Трофимову.

— Товарищ бригадный комиссар, помните того старшего лейтенанта, что во время боя нам от ворот лагеря руками махал? Мужественный, кстати сказать, воин, и командир, судя по всему, неплохой, нам очень полезным оказаться может.

— Так вот, он только что сообщил мне, что к ним в лагерь из города каждое утро, часов около девяти, прибывали грузовики и легковушка. Грузовики развозили пленных на разные работы, в том числе брошенное нашими войсками вооружение и имущество по округе собирать, и в город свозить. А в легковушке были писари с переводчиком, и фотограф — они учет пленных проводили, что-то типа личных карточек на каждого оформляли.

— Сами понимаете, что нам и грузовики, и особенно эти немецкие писари с фотографом очень полезны могут оказаться, а уж если они свою картотеку по пленным с собой возят... — И если они сегодня успели выехали из города до того, как там про нападение на лагерь узнали, то идут сейчас сюда, как обычно, с минимум охраны. — Так что Вы, наверное, вместе с грузовиками и танкетками возвращайтесь на временную стоянку, а я с пушечными броневиками здесь задержусь, встречу организую. И еще наш штабной Ханомаг здесь придется оставить, связь обеспечивать.

Трофимов недовольно дернул щекой — вот оно, начинается, пошли непредвиденные обстоятельства, и первоначальные планы летят к чертям. С другой стороны, это действительно лакомый кусок, жаль упускать... вот ведь, засранец везучий, этот лейтенант Иванов, он прямо как тот цыган, что посреди поля по большой нужде сядет, да и там копеечку найдет!

— Ладно, лейтенант, уговорил — задержимся, подождем немецкую колонну. Только я с вами останусь, а то знаю я тебя, ты без присмотра еще чего-нибудь учудишь. А на стоянке и мои помощники справятся. — Иди давай, командуй, а я пока своим указания доведу.

Занимаясь расстановкой и маскировкой броневиков, Сергей испытывал двойственные чувства. С одной стороны, Трофимов разрешил задержаться, и теперь, при удаче, можно будет разжиться новыми полезными ресурсами. Но с другой стороны, остался с ними, а Сергей уже успел немного осмыслить новые варианты и собирался после захвата грузовиков мотнуться к засаде, помочь собрать трофеи, а может и слегка там повоевать, при удаче. Но теперь, с Трофимовым, это вряд ли получится. ...Впрочем, сейчас об этом гадать рано — вон, уже начались неожиданности и сюрпризы, пока, слава богу, не особо трагичные, но сама тенденция тревожная. ...Ведь вчера, при обсуждении с Сотниковым вариантов сегодняшнего боя и засады, прикидывали, казалось бы, все возможные варианты, но такого случая не предусмотрели. ...И теперь Сотников остался там с возможными неожиданностями один на один, ...блин, как же не хватает сейчас надежной и мобильной связи уровня взвод-отделение! Лучшее, что в нашей армии сейчас есть, это, прямо как в том анекдоте — рация на бронепоезде, сиречь на броневике, а отойди Сотников от того броневика чуть в сторону, метров на пять-десять, и все, останется вообще без связи. ...Нет, как только представится возможность конструктивного диалога с руководством СССР, сразу же, первым делом, буду вымогать носимые американские радиостанции Calvin SCR-536, те, которые потом назовут "уоки-токи" (ходилка-говорилка) — их как раз в 1941-ом в американскую армию поставлять начали...

Ну, а Сотникова сейчас от руководства засадой отвлекать, заставляя вдалеке от боя, возле рации сидеть — это только хуже будет. Поэтому остается только удачи ему пожелать, а дальше — война план покажет...

...— Ты, капитан, — понимаю, горячая кавалерийская душа, да и на сердце у тебя всякого накипело за первые дни неудачных боев, все понимаю, — но ты, когда свой "засадный полк" на позициях размещать будешь, самолично в каждую дырку не лезь, — не твоя это задача. — Твоя задача — правильно организовать выделенные тебе силы и средства, так, чтобы они друг друга дополняли, и действовать могли с максимальной эффективностью. Еще — качественно наблюдение устроить, сигналы к началу и прекращению боя подать, сбор трофеев провести, отход и отсечные заслоны правильно организовать. И особо кавалеристов своих грамотно по округе рассредоточить, чтобы и дозоры дальние были, и с места засады никто случайно убежать не смог. А уж мелочной опекой заниматься, самому размещением каждой огневой точки руководить — это не твое, это задачи приданных и подчиненных тебе командиров, специалистов своего дела. Да и вряд ли ты сейчас, без опыта, лучше Гаврилова его броню расставишь, и лучше Давыдова пушкам позиции подберешь, так что это все пусть они сами. — А ты, кстати сказать, лучше за их действиями со стороны понаблюдай, да поспрашивай аккуратно, если чего неясно будет, это тебе и в знания, и в опыт пойдет...

Сейчас, сидя на подножке возле открытой двери радийного БА-10 старшего сержанта Гаврилова, и наблюдая затихающую суматоху последних приготовлений, капитан Сотников с благодарностью вспоминал указания лейтенанта Иванова. Действительно, мягкий намек командира не лезть не в свое дело, и положиться на действия профессионалов там, где сам Сотников не силен, оказалось очень полезным и своевременным. Так бы он обязательно, пусть и из самых лучших побуждений, начал суетно вмешиваться в размещение бронетехники и артиллерии, и непременно наломал бы дров — сейчас, наблюдая итоговую расстановку огневых средств на своих местах, он это видел отчетливо. Зато теперь, когда все приготовления практически закончены, боевая позиция на загляденье получилась, любо-дорого посмотреть, — тут не только тривиальную засаду организовать, тут несколько серьезных сражений с превосходящими силами противника выдержать можно, ...как, кстати, вчера и планировалось.

Начать с места, — за него, кстати, командир вчера похвалил особо. Примерно посередине участка между Суховолей и лагерем военнопленных, грунтовая дорога выходит из густого сосновника к небольшой, но довольно глубокой речушке с топкими берегами, делает резкий зигзаг и идет вдоль берега метров шестьсот, до наезженного брода. Переходит на другой берег, и далее идет по обширному, местами слегка заболоченному лугу с разбросанными по нему тут и там группами деревьев и кустарников, а потом снова ныряет в густой смешанный лесной массив, тянущийся уже до самого лагеря. Для засады — идеально. Оно, конечно, Сотников знал правило о том, что засаду желательно устраивать в месте, где противник ее не ожидает, а здесь она прямо-таки напрашивалась, но командир его успокоил — дескать, в данном случае немцам деться некуда будет, да и времени у них на разведку маршрута особо не будет, тут главное никого не упустить

Вот на этом лесисто-луговом плацдарме с глубокого вечера вчерашнего дня, разослав по округе своих кавалеристов в качестве дозоров, Сотников, осуществляя общее руководство засадой, предоставил Гаврилову и Давыдову возможность проявить свои профессиональные качества в области расстановки и маскировки своих огневых средств. А сам, следуя полученным от командира инструкциям, организовал размещение в сосновнике, выходящем к реке, специально отобранных по критериям ловкости и точности метателей гранат, причем "в двух уровнях" (на земле и на деревьях, на специально для этого сделанных помостах), размещение пулеметных точек, и размещение расчетов бронебойщиков с трофейными немецкими противотанковыми ружьями. Правда, лейтенант Иванов, передавая Сотникову расчеты бронебойщиков, сразу сказал, что они, скорее всего, будут излишни, огневой мощи хватит и без них, но ничего — много не мало, да и пусть пока "потренируются на кошках".

Потом броневые силы. Их старший сержант Гаврилов, на взгляд Сотникова, расположил весьма ...нетрадиционно, совсем не так, как учили в кавалерии использовать приданную бронетехнику перед войной. Казалось бы, дорога выходит из леса и, повернув почти под прямым углом, идет вдоль реки, а на противоположной стороне реки широкий луг. Сама по себе напрашивается лихая атака во фланг вывернувшей вражеской техники, вывод ее из строя сосредоточенным огнем 45-мм орудий броневиков и крупнокалиберного пулемета танка Т-40, выделенного Гаврилову командиром "во временное пользование", как он сказал. Но нет — никакого тебе сосредоточенного расположения, предназначенного для стремительного атакующего рывка, никакого мощного огневого удара. Мало того, что вся бронетехника разместилась в хорошо замаскированных окопах с мощной деревоземляной обваловкой так, что наружу торчат только стволы башенных орудий и башенных же пулеметов. Так она еще оказалась распределена по лугу, и даже частично по лесу, имея свои секторы стрельбы и четко оговоренные условия как открытия, так и прекращения огня. Вчера лейтенант Иванов, тщательно и подробно оговаривая эти условия, объяснил необходимость таких сложностей тем, что засада планируется не совсем обычная, в стиле постреляли-убежали, а основательная и долговременная, чтобы как минимум до конца дня никто сквозь нее к лагерю пленных прорваться не смог, да еще и с прицелом на захват, по возможности, вражеской бронетехники в относительно целом состоянии, пригодном хотя бы для буксировки.

Артиллерия, под персональным руководством капитана Давыдова, тоже размещена хитро, в два эшелона, причем и она не в чистом поле, а в окопах с хорошей маскировкой, в том числе с использованием растущего тут и там на лугу подлеска и кустарника. И тоже имеет свои, внятно оговоренные лейтенантом Ивановым, условия вступления в бой. Туда, кстати, Сотников даже и не пытался лезть, справедливо рассудив, что командиру видней, а он в этом пока совсем ничего не понимает. Но себе в памяти сделал мысленную зарубку, внимательно понаблюдать работу артиллерии и уточнить потом неясные моменты, ...для общего развития...

В результате, после интенсивной ночной суеты, наполненной пилкой деревьев и масштабными земляными работами, практически все уже было готово к тому, чтобы на отлично подготовленной позиции несколько раз хорошенько "засадить" самонадеянным фашистским воякам, которые кинутся на выручку своим избиваемым и убиваемым возле лагеря советских военнопленных сотоварищам. Остались заключительные мероприятия, типа кое-где чуть подправить маскировку, да поудобнее обмять боевую позицию, а потом — только ждать. Впрочем, ожидание лично для Сотникова было отнюдь не тягостным — наоборот, он сейчас радовался каждой минуте затишья, снова и снова проглядывая свои вчерашние наброски описанных командиром различных вариантов действий немцев и соответствующие им варианты действий засады, осмысливая последовательность своих команд. Тем же самым занимались и Гаврилов с Давыдовым, повторяя каждый свои инструкции...

...Старшему сержанту Гаврилову было, пожалуй, проще всего. Он и лейтенанта Иванова дольше всех знал, и повоевать с ним успел. Через тот бой даже в командовании и звании вверх прыгнул, автоброневой взвод принял. Да и потом лейтенант Иванов постоянно вопросики разные подкидывал, тактические ситуации использования брони, — причем не только его пушечных броневиков, но и самой разной брони, в том числе трофейной, — подбрасывал, с их осмыслением и решением помогал. Так что за эти пару дней Гаврилов многое понял и осознал совсем по-другому, чем их учили перед войной. И многое из того, что говорил командир, и что противоречило, шло в разрез со всем, чему его и остальных специалистов автобронесил учили перед войной, теперь было уже и понятным, и логичным. Броню всю и всегда маскировать, при малейшей возможности окапывать, а если возможности окапывать нет — делать обваловки из мешков с землей, усиливая их подручными средствами? — Это теперь и понятно, и логично — чай, не наступаем, а в обороне и дополнительная защита, и маскировка, никогда лишними не будут. Связью активно пользоваться? — Тоже понятно теперь, когда командир разъяснил и наглядно показал, как это важно и полезно в современной маневренной, быстротечной войне. Использовать каждую единицу бронетехники в соответствии с ее особенностями? — И это теперь понятно: легкими танками да броневиками с их тонкой броней не след в лобовые атаки ходить, под немецкие противотанковые средства понапрасну подставляться. Словом, никаких сомнений или неуверенности перед предстоящим боем старший сержант Гаврилов не испытывал, только легкий нервный мандраж и нетерпение — скорей бы все началось...

...Капитану Давыдову было значительно сложнее, поскольку к нетерпеливому ожиданию боя примешивалось еще и сильное волнение. Он ведь, хоть и приняли вчера его с его бойцами неплохо, да и лейтенант Иванов уже похвалил пару раз, в этом отряде пока все еще был не своим, "пришлым": появился совсем недавно, себя пока никак не проявил, в бою вместе с ними не был. Отсюда и волнение — как оно все сложится, в новом отряде? Нет, не то чтобы он волновался за слабую подготовку и низкое мастерство своих артиллеристов, или свою. Сам он — именно кадровый артиллерист, после окончания Ленинградского артиллерийского училища и послужить, и повоевать именно в артиллерии успел, Халхин-Гол в полковой артиллерии застал, потом, в Зимней войне, уже командиром расчета тяжелой гаубицы укрепления "линии Маннергейма" прогрызал. И здесь, в Белоруссии, приняв батарею в отдельном артдивизионе 45-мм пушек, ни себе, ни своим подчиненным, спуску не давал, каждую свободную минуту боевой учебе отводил. Но на войне случайности неизбежны, вот и не хотелось бы, чтобы глупая случайность испортила его первый бой в новом отряде. Да и засада эта ...необычная, прямо скажем, засада, и по задачам — несколько боев выдержать, да еще и вражескую технику отбить, по возможности, целой, — и по составу сил и средств. Это, кстати, еще один повод для волнения — командирские таланты и знания своего нового командира он пока мог оценить только со слов других, пусть эти другие и хвалили его на все лады. А как оно на самом деле обстоит — только сегодняшний бой покажет. Хотя, судя по обширным и понятным объяснениям лейтенанта Иванова, вроде все хорошо сложиться должно...

Еще раз бегло просмотрев записи с задачами артиллерии в этой засаде, и убедившись, что у него и у его артиллеристов все готово в лучшем виде, Давыдов записи отложил, а потом, чтобы отвлечься от тягостного ожидания, снова вернулся к воспоминаниям о вчерашнем дне и своей первой встречи с лейтенантом Ивановым. Тогда, чуть менее суток назад, все было сложно и категорически печально, как, впрочем, нерадостно было с самого первого дня войны, когда под стремительными ударами немецких войск, обильно подкрепленными мощной артиллерийской и бомбово-штурмовой поддержкой, оборона приграничных рубежей Западного фронта рассыпалась, как карточный домик от дуновения ветра. Потому что практически сразу, ранним утром 22 июня, выяснилось — единого командования и управления войсками нет, связи, даже с соседями, тоже практически нет, обстановка непонятна и меняется очень быстро, причем в худшую сторону, что в этих условиях делать — никто не знает. А все попытки старшего командования следовать предвоенным планам и пытаться проводить "мощные контратаки с последующим переходом государственной границы и развитием наступления на вражеской территории" приводят только к бесполезной потере сил и средств, и в конечном счете, к ухудшению обстановки в целом.

Его 120-й отдельный артиллерийский истребительно-противотанковый дивизион 45-мм пушек, дислоцированный в Августове, как и практически все остальные части первого эшелона Красной армии, война тоже застала, что называется, со спущенными штанами. Из трех батарей (по 6 орудий) одна была задействована в боевой учебе и находилась вне расположения дивизиона, на артполигоне, а две другие имели сильную недостачу средств тяги. Причем не только положенных по штату гусеничных бронированных пулеметных тягачей "Комсомолец", но даже обычных тягловых лошадей, коих на весь дивизион было едва ли треть от необходимого количества, и которых почти всех накануне выделили для обеспечения красивой, с показным шиком, буксировки убывающей на артполигон батареи (там ожидалось высокое начальство, ну и вот...). Да и боеприпасов в месте дислокации дивизион имел не более полутора-двух боекомплектов на орудие, остальные на складах, до которых нужно было еще добраться. Но тут уж было ничего не поправить, и обе оставшиеся батареи дивизиона приказом командира 27-й стрелковой дивизии выдвинулись навстречу наступающему противнику, где приняли бой в составе пехотных частей дивизии, в условиях постоянных обстрелов вражеской тяжелой артиллерии и бомбежек немецких пикировщиков.

Его батарея была развернута на стыке двух пехотных полков, и в стык этот с маниакальным упорством ломилась всей своей легкой бронетехникой полнокровная немецкая пехотная дивизия. Ломилась по науке, перемежая атаки брони и пехоты артподготовкой, а потом и налетами пикирующих бомбардировщиков. В этих непростых условиях батарея капитана Давыдова проявила себя достойно — не зря он своих бойцов постоянно гонял, нормативы развертывания, окапывания и смены позиции перекрывая, да, в условиях постоянной нехватки учебных боеприпасов, "вхолостую" тренируя наводчиков в быстром наведении и смене целей. Танков на их участке не было, но броневиков и мотоциклов с пулеметами уничтожили не менее десятка, да и по наступающей пехоте осколочными снарядами отметились неплохо, командир полка хвалил.

Вот только ни его сорокопятки, ни 76-мм полковые пушки, да еще и с очень ограниченным боекомплектом, не смогли эффективно противостоять гаубичной артиллерии крупных калибров из состава штатных средств огневой поддержки немецкой пехотной дивизии, а потом еще и бомбежке вражеских пикировщиков. Очень хорошо, кстати, в обороне себя проявили полковые 120-мм минометы, но опять же, боеприпасы к ним быстро кончились, подвоза не было, а потом налетели пикировщики...

К вечеру первого дня боев, когда части 27-й стрелковой дивизии под угрозой окружения начали отход, от всей батареи капитана Давыдова осталась единственная исправная пушка с четырьмя снарядами, а еще примерно половина личного состава, частью раненого, и две лошади, да и то, одна из них не тягловая, а верховая, транспортное средство самого командира батареи. Вот им, этим несчастным животинам, и пришлось тянуть за собой все, что Давыдов решил вытащить с поля боя при отходе. Тягловой досталась пушка с чудом уцелевшим передком, а верховой, несмотря на ее явное возмущение, пришлось тащить новенький 120-мм миномет, который тоже один остался от полковой минометной батареи, воевавшей неподалеку, и бросить который у Давыдова не поднялась рука. Так и шли, толкая пушку и миномет наравне с уставшими лошадьми, и прирастая по дороге отбившимися от своих подразделений бойцами. Шли, потихоньку наполняясь недоумением и злобным разочарованием — где наши части? — Где они, успевшие развернуться и подготовиться к встрече врага, части второго эшелона прикрытия госграницы...?! — Где мощная корпусная артиллерия, где крупнокалиберные 152-мм гаубицы, способные своим губительным огнем остановить любого противника...?!!

Так и не встретив организованной обороны, вчера утром встали на дневку — Давыдов решил для себя, что отступающие налегке пехотные части они со своим обвесом точно не догонят, только из сил окончательно выбьются. Да и лошадям отдых нужен, а то еле копыта переставляют, бедняги. Его бойцы распрягли лошадей и провалились в тяжелый сон, а сам Давыдов заснуть не мог. Устало вытянувшись на еловом лапнике, он перебирал в памяти события первых дней войны, а также предшествовавшие им события последних лет. — Как, дьявол его забери, — как так получилось, что его любимая артиллерия, самый мощный и важный род войск, бог современной войны, — и это не его слова, это сам товарищ Сталин весной этого года на приеме в честь выпускников военных академий сказал, — так вот, как же так получилось, что артиллерия с началом войны себя так жидко и вонюче проявила...?! Выходит, все, чему учились и к чему готовились перед войной — все зря...?!

А как же "Артиллеристы, Сталин дал приказ..."? Как же "...Гремит в седых лесах суровый бог воны..."? И где же, наконец, "...Из сотен тысяч батарей, За слезы наших матерей, За нашу Родину — огонь, огонь!"?

Казалось бы — чего проще? Всего и делов-то — выкатывай артиллерию, особенно тяжелые и крупнокалиберные системы, на заранее подготовленные оборонительные позиции у границы, и лупи от всей души, со всей пролетарской ненавистью, по наступающим захватчикам. На позициях этих, также заранее, и боезапас размещен должен быть, да не просто кое-как свален, а грамотно рассредоточен в укрытиях. А чтобы враги артиллерию раньше времени не уничтожили — так на то приграничные укрепрайоны были предусмотрены, с развитой фортификацией, с мощными долговременными укреплениями и казематными артиллерийскими установками в них, в том числе и противотанковыми. Вот тут тебе и шанс повоевать достойно, делом доказать, что артиллерия самый важный род войск и бог войны... Но это, как выяснилось несколько дней назад, были красивые планы и благие намерения, а реальность... — вот она, суровая реальность, в виде единственной уцелевшей от всей батареи пушки, да пары десятков его голодных, измученных долгим маршем бойцов...!

От этих нерадостных мыслей на капитана Давыдова тогда накатила такая злоба и ненависть, что ему не только заснуть — ему дышать стало трудно от горячего желания прямо сейчас кого-нибудь из фашистской сволочи убить, причем убить лучше своими собственными руками. И потому появление одного из своих бойцов, отправленных на разведку окрестностей, с сообщением о том, что неподалеку обнаружен поселок, а в поселке слышна стрельба и, судя по всему, идет бой, Давыдов воспринял как манну небесную, как спасительный глоток воздуха. Быстро подняв своих артиллеристов, он ринулся к поселку, страстно желая повоевать, выплеснуть душившую ненависть, а там уж как получится. Повоевать в тот раз не получилось, но зато встретили своих, и те никуда от врага не бежали, а очень даже наоборот. Вот там командир батареи и познакомился с лейтенантом Ивановым...

Больше всего, если отложить в сторону явные нарушения субординации и иерархии командования, Давыдова поразила осведомленность Иванова в узкоспециальных артиллерийских вопросах, которые не каждый и артиллерист-то сейчас знает. Положим, что такое артиллерийский огневой вал, лейтенант, как и сам Давыдов, мог узнать еще во время обучения в военном училище, от старых преподавателей, заставших Первую мировую, если не щелкал там хлебалом, а учился старательно. Но откуда пехотный лейтенант знает, что такое артиллерийская засада и огневой мешок? Это даже в уставах еще не описано. Давыдов и сам то об этом узнал отнюдь не в ходе обучения — не учили их такому в училище — а уже потом, из боевого опыта старших товарищей, когда под Халхин-Голом для атакующих самураев огневые мешки да засады организовывали. Ну, а лейтенант Иванов откуда мог узнать? Может, слышал где...? И вчера, после совещания, где Иванов довел план войны на завтра и поставил индивидуальные задачи, а потом распределил под эти задачи силы и средства, и долго еще сидел вместе с ним, Гавриловым и Сотниковым, объясняя, как он сказал, "каждому свой маневр", Давыдова снова приятно удивило то, что командир, пусть и пехотинец, очень хорошо понимает возможности и могущество артиллерии, отводя ей в предстоящей засаде особо важную роль — не только как наиболее мощного средства огневого подавления, но еще и как средства подстраховки всех остальных сил засады, если в бою что-нибудь пойдет наперекосяк. Ну, а уж он со своими артиллеристами в долгу не остался — позиции для его сорокопятки и приданных полковых пушек подготовлены и замаскированы образцово, теперь скорее бы противник появился, и тогда они, наконец, впервые с начала войны покажут фашистским ублюдкам, что такое правильно организованная артиллерийская засада...!

...— Товарищ капитан, немцы на подходе! — выдохнул запаленный кавалерист-разведчик из дальнего дозора. — Минут через пять-десять здесь будут...

Сотников, порывисто вскочив с подножки броневика, облегченно-радостно выдохнул — ну вот, наконец-то, началось — и, на ходу вытаскивая из футляра трофейный немецкий бинокль, ломанулся к заранее оборудованному для него на дереве помосту, с которого он намеревался вести наблюдение и подавать сигналы в предстоящем бою. Но успел пройти всего пару шагов до того, как из открытой двери броневика ему вслед высунулся радист.

— Товарищ капитан, вернитесь! — Вас по радиосвязи вызывает лейтенант Иванов...!

... Когда утренние гигиенические процедуры командира 1-го батальона 329-го пехотного полка 162-й пехотной дивизии Вермахта оберст-лейтенанта (подполковника) Иоганна Карла барона фон Виттельсбауха прервал посыльный из штаба с сообщением о том, что лагерь военнопленных атакуют русские пулеметные танкетки и пара пушечных броневиков, это сообщение поначалу вызвало у него недоверие и даже легкую усмешку. Какие, к дьяволу, здесь русские войска, откуда? Все части Красной армии, за исключением отдельных незначительных очагов сопротивления на некоторых приграничных заставах и нескольких жалких узлов обороны в недостроенных укрепрайонах, бегут от границы под ударами доблестных немецких войск (ну, вот как его доблестный батальон, к примеру), а тут — неожиданная атака русских, да еще и подкрепленная их броневыми силами. Нет, это явно какая-то путаница, или, скорее, командир охранного взвода перебрал накануне местного шнапса, наряду с другими качественными продуктами награбл... реквизированного у местного населения для нужд немецкой армии.

Все еще усмехаясь нелепому сообщению, командир батальона приказал повторно связаться с командиром караульного взвода и передать, что, после смены с караула, его ждут несколько эпизодов дисциплинарной практики. Но когда через пару минут запыхавшийся посыльный сообщил, что связи с лагерем военнопленных больше нет, оберст-лейтенант удивился. Неужели сообщение о нападении правда, и какая-то дикая группа русских, скорее всего, отбившаяся от основных сил и теперь набредшая на сборный пункт своих пленных, решилась атаковать? Впрочем, — тут он самодовольно и пренебрежительно фыркнул, — даже если и так, то на что надеются эти ничтожные унтерменши со своей устаревшей броней и вооружением? Они всерьез думают противостоять великолепно организованной, вооруженной и оснащенной немецкой военной машине?

Да любой батальон немецкой победоносной армии — пусть и минимальная, но самостоятельная тактическая единица, и, будучи таковой, батальон способен автономно выполнять достаточно серьезные боевые задачи, в том числе вести бой с превосходящими силами противника. Причем не только с его пехотой, но и с легкой бронетехникой — мало ли ее уничтожили из мощных и качественных противотанковых ружей и во Франции, и в Польше, и теперь уже здесь, в дикой России, за неполную неделю войны?

А уж его батальон, — кстати сказать, лучший батальон в полку, именно поэтому ему доверили энергичным броском сначала захватить, а потом и удерживать важный населенный пункт Суховолю до подхода основных сил, одновременно обеспечивая охрану трофеев и организацию здесь временного пункта дислокации сначала штаба полка, а потом и штаба всей дивизии. Так вот, его батальон, дополнительно усиленный взводом 7,5-см легких пехотных пушек и моторизованным взводом истребителей танков из состава полковой артиллерии, способен эффективно вести бой и в наступлении, и в обороне, и при этом надрать задницу чуть ли не полку этих тупых и совершенно не знакомых с военной наукой славянских неумех, по ошибке считающих себя солдатами.

Что подполковник и доказал совсем недавно, прямо здесь. Его батальон сходу, и с минимальными потерями, захватил населенный пункт, полный всяких и всяческих вкусных военных трофеев, и при этом абсолютно не подготовленный к обороне. Полковые и дивизионные склады вооружения, боеприпасов, продовольствия, военного и хозяйственного имущества. В придачу дивизионный медсанбат и склад медикаментов при нем. Полковой и дивизионный штабы со всем своим имуществом. Много чего еще нужного и полезного, и при этом — практически полное отсутствие транспорта для эвакуации, жалкая оборона в виде неполной стрелковой роты, без артиллерии и бронетехники... — Тупые, необученные военной науке варвары, которые не продержались против его образцово подготовленного и оснащенного батальона и часа, но при этом, — приходится признавать, — сражались они отчаянно и все полегли, защищая своих раненых.

Сейчас, правда, боеготовность батальона несколько снижена, поскольку первую роту — лучшую роту батальона во главе с лучшим и самым способным офицером — пришлось отправить вдогонку за отступающими русскими. Вот уж кто в два счета решил бы проблему с бессмысленной и безнадежной атакой лагеря пленных советской броней...

Командир первой роты гауптман Шульц был любимчиком подполковника, которому тот явно благоволил и многое прощал. Мало того, что Шульц являл собой так приятно радующий душу фон Виттельсбауха образец истинного немецкого служаки — дисциплинированного, исполнительного офицера, но в то же время инициативного командира, старающегося как можно лучше выполнить любой полученный приказ. Он, помимо грамотного и эффективного командования ротой, еще четко знал свое место, и при внеслужебном общении с Иоганном умудрялся проявлять истинное чинопочитание, искусно демонстрируя барону восторженное преклонение перед представителем многих поколений германской военной аристократии. А еще был весьма угодлив, но без унизительного подобострастия, с редкой тактичностью оказывая командиру батальона разные личные услуги, и даже иногда предугадывая его желания. В общем, любимчик. ...Эх, и надо же было ему так неосторожно, при свидетелях, избить того вонючего ублюдка, только по ошибке носящего гордое звание офицера немецкой армии...

Тогда, после боя, оберст-лейтенант, по праву победителя, конечно, позволил своим подчиненным некоторые вольности с женским персоналом медсанбата — известно, горе побежденным — а его любимец и здесь умудрился отличиться, приводя к покорности перед отправкой к самому Иоганну нескольких особо красивых славянок. И надо же было в это время мимо проходить начальнику моторизованной роты дивизионных ремонтных мастерских, которая вслед за пехотным батальоном была направлена в Суховолю для организации здесь пункта ремонта и восстановления техники, а также собираемых по всей округе трофеев. Услышав плач и жалобные крики, этот мягкотелый выродок, хоть и в звании майора, влез не в свое дело, и принялся читать гауптману нотации о чести и достоинстве немецкого офицера, а еще о недопустимости жестокого обращения с пленными и в особенности с женщинами. Вполне естественно, что Шульц, даже не дослушав, жестоко избил и его, — да и поделом ублюдку, но это избиение майора капитаном видели не только нижние чины батальона, но и техники ремонтной роты, поэтому делу пришлось придать хотя бы видимость официального рассмотрения. А поскольку рассмотрением инцидента занимался сам фон Виттельсбаух, он, вполне естественно, назначил виновным начальника технической роты и на время излечения посадил его под домашний арест. Однако, прекрасно понимая, что, в случае действительно беспристрастного рассмотрения вышестоящим начальством факта избиения немецкого офицера, да еще и старшего по званию, ситуация может повернуться не в пользу гауптмана, на всякий случай отправил своего любимчика подальше — преследовать отступающие от Суховоли разрозненные русские войска. Да еще при этом выделил ему весь грузовой автотранспорт батальона, половину взвода тяжелых 81-мм минометов и даже единственный в батальоне полугусеничный бронетранспортер Ханомаг 251, закрепленный за оберстом в качестве командирской машины...

А теперь вот, в самый неподходящий момент, да еще и в некотором отдалении от грамотно, по всем канонам немецкой военной науки, организованной обороны места временной дислокации батальона, атакуют неизвестно откуда объявившиеся советские танкетки и броневики.

В этой ситуации, конечно, для уничтожения группы наглых русских лучше всего подошли бы силы моторизованной разведывательной роты из состава разведбата танковой дивизии, временно приданной их пехотной дивизии и сейчас размещенной здесь, в Суховоле, в его оперативном подчинении, с задачами усиления обороны пункта временной дислокации, а еще — как раз для поиска и уничтожения по округе таких вот разрозненных остатков подразделений советских войск и очагов сопротивления. Рота, помимо новейших полугусеничных бронетранспортеров Ханомаг 250 с весьма широким разнообразием вооружения, была также укомплектована мотоциклами, легковыми и грузовыми автомобилями, включая автомобили-вездеходы, имела собственные отделения боевого и вещевого обеспечения, и даже собственное авторемонтное отделение с полугусеничным тягачом, по своей огневой мощи могла потягаться со всем его батальоном, а по маневренности и подвижности далеко превосходила пехоту. И задача энергичным броском выдвинуться к лагерю военнопленных для уничтожения атакующих русских бронесил — это как раз им по профилю, но, ...отношения с командиром роты, гауптманом Мюллером, у Иоганна не сложились.

Эта деревенщина, этот низкорожденный простолюдин, очевидно ведущий свой род от какого-нибудь свинопаса, непонятно каким образом выскочивший из своего гнилого болота наверх, в офицерский корпус, да еще и в элитные моторизованные части, мало того, что не выказывал никакого почтения к нему, представителю старинного и знатного аристократического рода (пусть и одной из его младших ветвей). Так он еще и открыто демонстрировал свою независимость, самостоятельность в планировании и выполнении боевых задач, постоянно намекая подполковнику, что подчиняется ему лишь формально и лишь в очень небольшой степени.

Господин оберст-лейтенант желает задействовать силы и средства разведывательной роты для усиления обороны пункта временной дислокации? Яволь, это совпадает с полученными приказами из штаба пехотной дивизии, поэтому в охране и обороне Суховоли будут постоянно задействованы бронетранспортеры минометного отделения и группы управления (всего семь боевых машин, вооруженных пулеметами, из них на двух дополнительно установлены 81-мм минометы). От господина оберст-лейтенанта требуется только указать им позиции в общей системе обороны пехотного батальона. Остальные три взвода будут постоянно задействованы в рейдах по окрестностям, выполняя поставленные штабом пехотной дивизии задачи. Какие задачи и какие маршруты? При всем уважении, эту информацию господину оберст-лейтенанту лучше запросить непосредственно в штабе пехотной дивизии, где ему, гауптману Мюллеру, и поставили эти задачи. Кстати, туда же он отчитывается о выполнении и результатах поставленных задач. Господин оберст-лейтенант желает дополнительно поставить его роте какую-нибудь задачу или отдать какой-нибудь приказ? Это, разумеется, право господина оберст-лейтенанта, как старшего по званию офицера, ...только задачу или приказ необходимо издать в письменной форме, это нужно для последующего отчета своему командованию. И еще — этот приказ необходимо предварительно согласовать со штабом дивизии, к которому и прикомандирована его рота... таков порядок, господин оберст-лейтенант, как опытный военный, не может этого не понимать...

Так же точно этот... безродный ублюдок отреагировал и на устное распоряжение фон Виттельсбауха организовать силами его бронетехники патрулирование участка дороги между Суховолей и лагерем пленных — видите ли, выделение техники из состава средств обороны Суховоли ослабит ее, а выделение техники из состава поисковых взводов ослабит их огневые возможности при контакте с противником и может привести к излишним потерям в ходе боестолкновений, ...но, если господин оберст-лейтенант желает, то... по письменному приказу, который будет предварительно согласован со штабом дивизии... и, кстати, а куда неожиданно делась целая рота из состава пехотного батальона, да еще вместе с автотранспортом батальона и средствами усиления?...

Подполковник, пару раз попытавшись поставить наглому капитану боевые задачи по своему усмотрению, в основном по реквизиции ресурсов у местного населения в интересах батальона, и нарвавшись в ответ на безукоризненно вежливые просьбы письменных приказов, которые обязательно дойдут до штаба даже не полка — дивизии, так подставляться не захотел, и демонстративно свел общение с гауптманом Мюллером к минимуму, оставив того наедине с "его задачами, полученными в штабе дивизии". В результате все три взвода разведывательной роты практически не появлялись в Суховоле, колеся по окрестностям и занимаясь своими делами ...большая часть из которых, как желчно подозревал Иоганн, заключалась в пьянстве, грабежах и насилии сельских пейзанок. При этом лагерь и дорога к нему так и остались без контроля бронетехники...

А сейчас — атака русских, и теперь, хочешь-не-хочешь, придется снова обращаться к Мюллеру, чтобы он своими силами уничтожил угрозу лагерю. Это, кстати, его прямая обязанность, тут он уже не отвертится, ...но и вся слава победы тогда достанется ему, а этого ох как не хочется...

С другой стороны, с атакой этих жалких русских жестянок уверенно справятся и штатные расчеты истребителей танков его батальона ...вот то, что такую возможность не предусмотрели раньше, и что караульный взвод сразу не усилили одним-двумя расчетами истребителей танков — это ошибка, это упущение... впрочем, ошибка и упущение не его, командира батальона, а командира второй роты, который выделял свой взвод в охрану лагерного пункта, и за это упущение он будет наказан ...потом, после боя.

Решено — для уничтожения шальной группы отчаянных русских жестянок он выдвинет еще один взвод второй роты и все три ротных расчета противотанковых ружей. Ну, и группу телефонистов с ними отправить не лишним будет — пусть линию проверят или восстановят. А вот потом, когда атакующих русских он уничтожит силами своего батальона, вот тогда и у него будет повод и потыкать носом гауптмана Мюллера, и составить донесение наверх — как же, разведка, проворонили в окрестностях опасную группу русских, да еще с броней. Теперь транспорт... — Шайзе! — судя по времени, грузовики для развозки пленных на ежедневные работы ушли совсем недавно, и ушли пустыми, а теперь, поскольку своих грузовиков в батальоне временно нет, придется отправлять подкрепление пешком или на конных повозках, а это совсем не комильфо... Впрочем, можно задействовать пару-тройку грузовиков моторизованной ремонтной роты, благо, ее начальник так удачно сидит под арестом...

Когда через два, а потом и через три часа, никто из отправленного к лагерю усиления не вернулся, а телефонная связь по-прежнему не работала, оберст-лейтенант забеспокоился уже всерьез.

— Что там, черт возьми, происходит?!... — Неужели эти тупые русские варвары смогли здесь, в тылу победоносной немецкой армии, собрать значительные силы, которые позволили им уничтожить два взвода отличной немецкой пехоты?! — И что теперь делать? Дальше оголять оборону пункта временной дислокации, распыляя силы и так неполного батальона, нельзя, да и терять своих солдат ему больше категорически не хотелось. Запрашивать у командования полка помощь или дополнительные средства огневой поддержки — стыдно. К тому же сразу возникнет вопрос — а почему это командир батальона не задействовал возможности специально предназначенного для разведки и ведения внезапных встречных боев с силами противника неизвестной численности, подразделения?

— Да, похоже, обстоятельства складываются так, что сейчас не о том, кому слава победителя достанется, думать нужно, а о том, как позора избежать, — с этими невеселыми мыслями фон Виттельсбаух приказал срочно вызвать к себе гауптмана Мюллера...

Сам Мюллер, надо признать, в ситуацию вник сходу, и то, что сейчас не время выделываться с письменными приказами, тоже осознал мгновенно. Не прошло и получаса, как он, собрав всех своих бойцов, в том числе из вспомогательных ротных подразделений ремонта и обеспечения, и все семь бронетранспортеров, стоявших ранее в обороне Суховоли, в сопровождении моторизованного взвода 37-мм орудий, который вытребовал у Иоганна для усиления противотанковых возможностей, ринулся по дороге к лагерю военнопленных. Больше оберст-лейтенант ни его, ни ушедших с ним солдат, не видел...