А вверху упала неведомая звезда. Сорвалась со своего скрытного места, скатилась к восходу, блеснула и снова спряталась. Переместилась. И ещё одна словно брызнула искрами и разлетелась. А потом целый сноп расчертил небо пучком гибких дротиков. Редкий знак. Необычный. И повторяется. Уже был похожий знак две ночи назад. И вот опять. Звёзды падают мамонтам под ноги. Наверное, чтобы помочь — но кому? Наверное, предки спустились на землю для помощи родичам, наверное, им интересно, они тоже хотят поучаствовать и получить свою долю. Получат. Губы многих охотников тайно шепчут: "Получите. Но помогите".
Режущий Бивень загляделся на звёзды и пропустил важное. Только из-за внезапно напрыгнувшей тишины спохватился, опустил голову, стал смотреть куда и все.
Чёрный Мамонт идёт. Высокий, крепкий и строгий. Брови сдвинуты, лицо каменное. Или так кажется. Может быть, кажется в полутьме. На его плечах шкура. Шкура Детёныша. Все люди видят, все замерли, даже не дышат. И Режущий Бивень как все.
Но кто-то уже повернулся в другую сторону. И все разом почувствовали. Все вдруг повернулись, безмолвно, беззвучно. Навстречу Чёрному Мамонту идёт шаман Еохор. Его бесстрастное лицо раскрашено. От одной щеки до другой через виски и лоб проведена жирным углем чёрная линия. Это дуга Западни. Она означает видимый глазами мир. Тот мир, в котором заперты тела. Охотников, мамонтов и всех остальных. Но от кончика носа через весь нос, по переносице и дальше по лбу взбегает вычерченная кровавой охрой широкая красная полоса Огненного Столпа. Путь, по которому вырываются души из плотского плена, когда тело не сможет уже их удержать. Либо души охотников, либо души их жертв.
Они идут друг другу навстречу, шаман Еохор и охотник Чёрный Мамонт, люди почтительно расступаются перед ними, уступают дорогу, чтобы эти двое могли сойтись в центре стойбища, там, где высится вкопанный в землю резной священный Шест Всех Родов.
Режущий Бивень глядит в одну сторону. За Чёрным Мамонтом только следит, не за шаманом. Его губы даже слегка вздрагивают в ехидной усмешке. Опять уже не про охоту думает Режущий Бивень. А про другое. Про мухоморы. Сушит ли уже Чёрный Мамонт свои мухоморы, вот что он хотел бы знать. Сушит, наверное, чтобы скормить Чёрной Иве на оргиях. Но как узнаешь? Если сушит, то где-нибудь в тайном месте в лесу. Как найти это место? "Никак", — повторяет себе Режущий Бивень и вдруг вспоминает про охоту, про то, что сейчас происходит со всеми, и с ним тоже бы должно происходить. Кажется, он начинает чувствовать стыд. Отвернулся от Чёрного Мамонта, глянул-таки и на шамана.
Шаман подошёл первым, и Чёрный Мамонт замер, не дойдя трёх шагов. Шаман сейчас должен поднять правую руку и очертить знак. Огненный знак. Шаманский круг скажет людям, что звери преданы, и тогда Чёрный Мамонт покажет свой знак, что он готов. Значит, будет Охота. Но не происходит такого. Замерли люди, не шелохнутся, кажется, даже сердца перестали стучать, потому что так важно это мгновение, потому что решается... но ничего не решается, шаман не чертит свой знак и людские лица меняются. Можно увидеть уже недовольство, раздражение и недовольство, люди хотят видеть знак, а шаман, у того будто отсохла рука. Шаман не решается подать знак. Не может решиться. Почему так? Кажется, ропот пошёл. Загудят сейчас люди как пчёлы. Туго будет шаману. Как им объяснить?
И вдруг слышен голос. Зычный, уверенный:
— Еохор забыл знак? Тогда Чёрный Мамонт поможет ему!
Чёрный Мамонт сделал шаг в сторону, выхватил из ближайшего костра горящую головню и преподнёс её шаману. Невиданное дело. Чёрный Мамонт указывает Еохору. Не бывало такого. Никто шаману не указ. Никто не посмеет указывать. Испуганы люди. Не могут поверить. Но и не ропщут. Ни один из охотников не зароптал, никто не указал Чёрному Мамонту на непотребство, ни один голос не возразил. Кажется, люди хотят того же, что Чёрный Мамонт. Все люди хотят, все как один. Только шаман Еохор не может решиться. И Режущий Бивень, наверное, вместе с шаманом, один только он, но этот молчит, губы сжал, его и не видит никто, не до него. Шаман должен дать знак, люди ждут.
— Значит, ошибся Канюк? — говорит вдруг шаман, усмехаясь. Кому этот вопрос? При чём тут Канюк? Канюк в разведке давно уже. Переглядываются охотники, не понимают. Что-то новое знает шаман. И вопрос к Чёрному Мамонту. Этот будто бы вздрогнул. Будто бы покраснел. Или так только кажется из-за отблесков пламени, из-за света от головни, которая всё ещё у Чёрного Мамонта. Люди не понимают. Но терпят. Ждут. Сейчас сам шаман, наверное, разъяснит, сейчас что-то скажет. Сейчас.
Но шаман всё же взял головню у Чёрного Мамонта. Тот отступил на три шага назад. Теперь снова всё как полагается. Как должно быть. Шаман чертит знак, чертит огненный круг — и охотники радостно вздыхают. Будет Охота! Будет мамона! Всё у людей будет! Как хорошо! На ответный знак Чёрного Мамонта уже и не глядят. Ни один почему-то не усомнился, что у того знак хороший. А надо бы. Но возрадовались люди, запрыгали, засуетились, некоторые сразу уже за оружием бросились, и Чёрный Мамонт торопится свой знак высказать: скрестил руки, развёл, объял необъятное и как будто запнулся, когда приставлял ладони к глазам, будто больно вдруг стало или сажа попала в глаз — Режущий Бивень всё это видит, как Чёрный Мамонт моргает, как потекли слёзы, а остальные, те уже вовсе не сомневаются, те уже видят мамону, висящую на шестах и ещё полные чумы мамоны, и ещё... Вздохнул Режущий Бивень. Как все он тоже. Пошёл за оружием.
Священная пляска охотников. Охотники приседают на согнутых задних ногах и опираются на длинные руки. Так они выглядят словно мамонты, только без бивней и без хвостов. К чему лишние украшения? Важна суть. У человека зубы обычные. А у мамонта передние верхние зубы, резцы, облачены в плотные костяные трубки внутри рта. Дальше они выходят наружу в виде прекрасных огромных бивней, сначала идущих вперёд, потом расходящихся вверх и в стороны, образуя огромные дуги, обратно сходящиеся в острых концах. Люди же свои бивни держат в руках. Они уже встали на ноги, с песней идут друг за другом вкруг малого чучела мамонта и неотступно следят за Медвежьим Когтем. У того в правой руке Копьё Предков, древнее оружие из кручёного бивня со вставленными у острия кремневыми плавниками. Это прямое оружие изготовлено из одиночного бивня Великой рыбы, плавающей в бескрайних холодных солёных водах и вскармливающей детёнышей молоком. Совсем как мамонт. Но неожиданно замерла песня. Копьё Предков с пронзительным воем вонзается в шерстистое чучело, разрывая брызгами бурую шкуру — и вслед за этим со всех сторон с громкими криками подбегают охотники и втыкают в Шкуру свои копья. Все охотники так делают. И Режущий Бивень проткнул, и Львиный Хвост, и все остальные, кроме Чёрного Мамонта — все подбегают и протыкают. В разных местах протыкают. Вся Шкура изодрана копьями. Живого места не осталось. Сосновому Корню, последнему, уж и протыкать негде. Даже замешкался, еле место нашёл, куда пнуть.
Закончилась пляска. Режущий Бивень плясал как и все, был вместе со всеми, а теперь он снова один. Отошёл в сторонку, в тень от костра, и опять о своём лишь думает. Что-то не то. Почему все кричат, прыгают, веселятся, всем так радостно, все возбуждены, а Режущий Бивень... ему не по себе. Шаман не хотел подавать знак. Чёрный Мамонт решил за него, а потом, в конце, будто заплакал. Почему другие охотники не обратили на это внимания? Режущему Бивню хочется кого-нибудь спросить, про это самое спросить, но они все такие радостные — разве они его поймут? А Чёрный Мамонт стал теперь ещё важнее, Чёрный Мамонт уже как шаман, и когда Еохор умрёт... Режущий Бивень не смог додумать. Он вдруг что-то заметил. Кажется, что-то заметил. Или ему померещилось. Как бы то ни было, но у него в груди пробежал холодок, и он сбился со своих мыслей. Напрочь сбился. Там в темноте кто-то есть. Будто облачко, мглится, вытянутое, продолговатое. Оно тускло светится и... оно как человек. Режущий Бивень не верит своим глазам, но в груди холодно, он оцепенел. Он не может отвести взор. Какой-то призрак следит за шаманом. Явно следит. И Режущий Бивень должен это разрушить, должен сказать, должен действовать — но ему страшно. Ужасно страшно. Он хочет уверить себя, что ему только мерещится. Может, и вправду мерещится. Почему больше никто не заметил, не подал виду? Сам шаман не заметил и Чёрный Мамонт, другие охотники — эти по-прежнему прыгают и кричат, эти так рады, а Режущий Бивень один не как все. Потому и мерещатся призраки. Сам он как призрак. О чём только думает? О себе и о жене. Не о племени. Не о всех. А это не так. Не хорошо. Его, может быть, предупреждают. Кто-то из предков предупреждает. Кто-то напоминает. Он должен быть как все. Как все остальные охотники. Не как одинокий призрак! А он как раз как призрак. Один в стороне. Как призрак.
Ступил к костру Режущий Бивень, и нет больше призрака. Со всеми вместе охотник, как они улыбается, также само взмахивает рукой, будто метает копьё. Будто уже на охоте. Вместе со всеми. Они все как один. Как муравьи в муравейнике. Если будут все как один, тогда выйдет удачной Охота. Но если каждый по-своему, если сам за себя — тогда станут мерещиться призраки, тогда ждёт людей горе, Режущий Бивень не хочет горя, ни себе, ни другим. По одиночке не совладать ни в какую. Со всеми он должен быть. Только со всеми.
Розовая рассветная лань выгнула гибкую спину, приподнялась над землёй, чтобы вытолкнуть пробудившееся светило. Сонное красное солнце понемногу выкатывается из Подземного мира, и множество глаз напряжённо следит, не осталось ли пятен от рогов лани. Нет, поверхность светила чиста, и люди радостными вздохами приветствуют верную примету. Всё хорошо! Всё будет как надо! Получится у людей! Будет Охота! Получится!
"Получится", — говорит себе Режущий Бивень. И повторяет: "Получится!"
* * *
Нелегка жизнь гиганта. Казалось бы, можно расслабиться мамонту: соблюдай порядок в стаде, следи за детёнышами, не оставляй без присмотра — и всё. Ни волк, ни лев, ни медведь, ни гиена — никто не посмеет даже приблизиться, не то что напасть. Казалось бы, так. Да только есть один хищник. Хищник хищников. Который на двух ногах и с длинной палкой в руке. Этот двуногий хищник один страшнее всех четвероногих вместе взятых, несравнимо страшнее. От этого хищника нету мамонтам жизни нигде. Этот неутомимый двуногий убийца преследует их повсюду: в пустыне, в тундре, в степи, в лесу — нигде нет спасения, нигде не уберечься. Очень коварный этот убийца и очень хитрый. С виду невзрачный, а на деле многажды хуже любой змеи. На деле, если мамонту попадётся след двуногого или хотя бы самый слабый его запашок — считай, уже нет в живых этого мамонта. След двуногого — как метка смерти. Запах двуногого — как запах заразы, как запах чумы. Нет мамонтам пощады от людей. Единственный их выход — упреждать. Но как упредить неупреждаемое? Трудно упредить. Так трудно, что нельзя быть уверенным никогда. Старая Мамонтиха и сейчас не уверена. Ни в чём не уверена. Чем ближе стадо подходит к реке, тем сильнее её беспокойство. Конечно, двуногие станут их ждать у воды. Разве этих обманешь? А её задача как раз обмануть. Выполнить невыполнимое. И что делать старому вожаку? Без воды стадо погибнет. И у воды наверняка погибнет тоже. Но без воды погибнет точно, а у воды только наверняка. Значит, надо идти к воде. И попытаться обмануть двуногих. Для этого у мамонтов есть телесная мощь, есть прекрасная память, есть также хитрость, есть способность слышать друг друга издалека, слышать ногами, через дрожь земли, а ещё есть способность издавать утробные звуки, которые не слышат другие, не-мамонты, двуногие — точно — не слышат. Раньше способность общаться издалека сильно помогала гигантам. Издалека, из-за самого небосклона приходили вдруг звуки, что тамошние мамонты заметили двуногих. И Старая Мамонтиха сразу знала, куда ей нельзя. Она тут же вела стадо прочь, подальше прочь. Но тех мамонтов, что предупреждали тогда, уже нет. После встречи с двуногими нет. И других, с другой стороны, от которых Старая Мамонтиха когда-то узнала через дрожь земли, что там пахнет двуногими, тех мамонтов, уловивших тот запах, уже тоже нет. Никаких других мамонтов больше нет. Не слышно нигде и никак. Одно только её стадо. И кто теперь предупредит Старую Мамонтиху спереди? Кто оповестит её сзади? Кто сбоку, со стороны? Никто больше не предупредит, никто не оповестит. Одни они остались. На себя только могут рассчитывать. Только на самих себя.
Старая Мамонтиха и рассчитывала только на себя. Мамонты никогда ничего не забывают. Старая Мамонтиха хорошо помнит, где прошлым летом они обнаружили следы двуногих. Неподалёку отсюда. Тогда, прошлым летом, им удалось обмануть смерть. Потому что Старая Мамонтиха непререкаемо повернула назад. Тогда зной не так лютовал, а в оврагах повсюду была вода, тогда мамонты могли позволить себе вернуться. Теперь не могут. Но следы двуногих им опять попадутся. Ведь двуногие, как и все другие звери, ходят по одним и тем же тропам. Не любят других, неизведанных путей. Где ходили двуногие прошлым летом, там будут ходить и сейчас. А мамонты их обойдут. Старой Мамонтихе нужно заранее обнаружить эту людскую тропу. Обойти так далеко, чтобы двуногие не догадались, что здесь были мамонты. Для этого у мамонтов есть превосходный нюх. Они загодя могут учуять людскую тропу, а вот двуногие тропу мамонтов так далеко не учуют. Потому у мамонтов остаётся надежда. Только Старая Мамонтиха и не подозревает, что та прошлогодняя тропа была оставлена для её стада намеренно. Люди тогда пасли других мамонтов из полуденной стороны, стадо Старой Мамонтихи могло помешать той охоте, если б мамонты начали издали сообщаться стадо со стадом, потому лишних заблаговременно развернули для следующего раза. А теперь как раз и есть тот следующий раз, теперь некого уже разворачивать, других стад больше нет, одни только эти остались в степи, последние. Ведь людской аппетит неутомим. Очень люди жадны до мамоны. Постоянно хотят. И мамонтовых бивней хотят, и костей, и шкур для своих чумов. Много другой добычи в степи, полна степь до краёв, но люди мамоны хотят. Потому как мамона самая вкусная. А ещё её легче добыть, неповоротливы мамонты. А ещё её сразу так много, сразу целые горы отборного мяса, такой лёгкой добычи — ну как людям отвадиться? Не отвадятся. Не напастись степи столькими мамонтами, чтобы людям хватило. Не получается. Нет возможности.
Тревожится Старая Мамонтиха. Немного пройдёт и опять останавливается. Нюхает, нюхает. Слушает, слушает. Будто чувствует что-то, будто вот-вот — и догадается, только немного осталось, только ещё один шаг до разгадки. Но не догадывается. Дальше идёт, как и шла. И опять останавливается. Снова принюхивается. Снова прислушивается. Приглядывается. Ничего. Надо дальше идти. Торопиться им надо. Туда, где сверкает на солнце вода. Где свежие травы повсюду, где сосны с вкусными иголками, где берёзы с мягкой корой и с листочками, где зелёные липы, осины, где рябины с красными гроздьями, где... Старая Мамонтиха снова принюхалась, в который уже раз, и вдруг ленивый утренний ветерок донёс желанный запах влаги. Вздрогнула Старая Мамонтиха, подняла хобот как можно выше, принюхалась тщательнее. Сомнений не оставалось. С левого бока, с закатной стороны, уже пахло водой. Впервые за долгие-долгие дни.
