Величайший диктатор

Меня разместили в уютной палате с видом на парк. Хотя она и была обставлена с жаннеристской простотой, но после белой комнаты казалась настоящим дворцом. Реабилитация проходила просто: днем я читал, вечером приходил врач и беседовал со мной сперва о содержании книги, а после — о разных других вещах. В первый день мне дали рассказ для младших школьников, вечерний разговор был очень коротким и посвящен всяким пустякам. С каждым разом книги и беседы становились серьезнее, врачей стало приходить два, три человека. Через неделю к ним присоединилась медицинская сестра. Я не видел женщины с тех пор, как был захвачен в плен, да и во 2-й кавалерийской они были редкими гостями. Мы мило поболтали, хотя я несколько смутился, узнав под конец, что моя собеседница не сестра, а дипломированный врач. Увы, находясь в плену своего прямолинейного рационализма, Жаннере, казалось, не видел разницы между мужчиной и женщиной. Все люди были одинаковыми деталями государственного механизма, одинаковыми проводниками диктаторской воли. Оттого и появились во Франции не только докторши, чиновницы, инженерки, но даже офицерши и сенаторши. Потом эта уродливая система была бездумно скопирована во всех покоренных и зависимых странах, последствия чего нам, боюсь, уже не дано изжить.

На второй неделе мне дали бумагу с карандашом, выводили по утрам на прогулку в парке, а под конец стали приносить газеты. К тому времени я уже окреп рассудком и буквально набросился на прессу. Понятно, что статьи в ежедневных изданиях касались в основном настоящего момента, но кое-какую картину произошедших во время моего заточения событий можно было составить.

Германия терпела поражение. Разгром нашей дивизии был началом, первым шагом масштабной и стремительной операции, закончившейся гибелью армии Байерлейна. Немцы, не ожидавшие ничего подобного, реагировали на действия французов с запозданием. "Сверхточные воздушные удары" (видимо, имелись в виду крылатые брандеры) по германским штабам, складам и переправам ещё больше увеличили неразбериху. Блюментрит попытался разом поймать даже не двух, а целых трех зайцев: создать надежную линию прикрытия путей снабжения из Германии через Бельгию и восточную Францию, отправить ударную группировку на разгром прорвавшихся французов и продолжить штурм или хотя бы осаду Парижа. Лорд Мосли, точно выгадав момент, объявил войну Германии, после чего немцам пришлось ловить четвертого зайца: готовиться к возможному десанту островитян. Блюментрита вскоре заменили на более толкового командующего, но было уже поздно, да и сам момент перестановки крайне неудачно пришелся на разгар решающей битвы. В результате лишь часть германской Северной армии смогла вырваться из Франции, имея весьма потрепанный вид. Кайзеровское правительство потребовало всемерной и скорейшей помощи у Австрии, России и даже нейтральной Турции, но мало что получило. Австрийцы, не говоря про венгров и чехов, уже жалели об опрометчивом выступлении на стороне Германии, а российское правительство хоть и сохраняло верность Берлину, обладало слишком малыми силами.

Мобилизация дала немцам миллионы солдат, но кадровые части, на основе которых должна была развертываться новая армия, сгинули во Франции, а страдающая от воздушных ударов промышленность не могла произвести достаточно танков и аэропланов взамен потерянных. Французская армия, получив поддержку британцев, двинулась через границу и последним усилием заняла Рур, после чего вынуждена была взять паузу. Огромный заряд, копившийся все годы жаннеристского правления, был израсходован в непрерывном стремительном ударе. Пружина разжалась до конца, полное напряжение всех сил не могло продолжаться вечно. Французы остановились, чтобы восполнить потери, протянуть линии снабжения, получить новую технику. Но это не могло спасти немцев — на картах следующего наступления синие стрелы тянулись уже до самого Кенигсберга...

Я был потрясен. Понятно, что о скором приходе победоносных германских войск речь уже не шла, но все же мне думалось, что фронт проходит где-то во Франции, и победитель ещё далеко не определен. Немецкая армия разбита! Разбита, лишь немного недойдя до Елисейских полей. И кем! Кто мог в это поверить в подобное ещё год назад? Солдаты в серо-зеленой форме не могли потерпеть поражение, это было против всех правил, было просто невозможно. Прирожденные воины, уже семьдесят лет не знавшие равных, побеждавшие всех и вся, рождающиеся с уставом в крови, никогда не отступающие... А против них — опереточные вояки, "мусью", презираемые любым российским белобилетником, поднимающие руки при звуках грозы, меняющие винтовку на бутылку вина, управляемые безумцем... Что случилось с этим миром? Может, на следующий день мы увидим итальянцев, вслед за великими предками мечем прорубающих себе дорогу к мировой власти? Или, идя дорогой безумия и абсурда до конца, станем свидетелями возрождения великого Китая?

Возбужденный такими мыслями, я долго не мог уснуть. Воображению рисовались картины кровопролитных битв и исторических потрясений. Но во сне я увидел другое — мир будущего, где женщины захватили власть и встали на наше место. И даже сам Жаннере каким-то непонятным образом вдруг превратился в женщину, что ему совсем не пошло...

После нашей следующей беседы врач решил, что я уже вполне пришел в себя и готов вернуться в человеческое общество. Увы, для меня "вернуться в общество" означало приступить к работе в КМР. Я старался посмотреть на это с другой стороны: почему, в конце концов, российскому правительству можно служить немцам, а мне нельзя работать на французов? Исход войны совершенно ясен, убеждая наших солдат сдаться, я лишь спасаю им жизни. К чему привело сопротивление 2-й кавалерийской? Она была уничтожена в полчаса! Возможно даже, что жаннеризм окажется благом для нашей несчастной страны... Но все эти размышления не могли заглушить голос совести. Интересно, будут ли меня охранять? Можно попытаться бежать.. Нет, это безумие. Иностранец без документов в воюющей стране, где на каждом шагу жандарм — я и трех шагов не пройду. А главное, бежать некуда. Положим, каким-то чудом я смог бы добраться Петербурга — но зачем? Только для того, чтобы через несколько месяцев, самое большее через год увидеть на своей улице солдат в горчичной форме? А ведь где бы я не попал в их руки — во Франции, в Германии, в России — итог будет один. Второй раз я выйду из белой комнаты безумцем, это уже очевидно. Выхода нет. Надо переключиться, надо перестать винить себя, ведь во всем виноваты те, кто втянул нас в бессмысленную войну за чужие интересы. Пусть каждая моя строчка станет ударом по немецким лакеям... А потом война закончится, и я стану восхвалять французских лакеев, занявших их место. Потому что белая комната никуда не денется, и мой приговор останется в силе. Боже, а ведь когда-то я хотел стать врачом — насколько сейчас было бы проще...

В этот раз за мной приехали на обычном автомобиле с открытыми окнами. Я ждал, что мы сразу поедем, но старший жандарм, с усмешкой оглядев мою пижаму, достал с заднего сидения машины сверток и картонную коробку. Впервые за долгое время я смог, так сказать, одеться по-человечески. Конечно, костюм был фабричным, а не сшитым по мерке, и туфли оказались скроены без всякого внимания к индивидуальным особенностям ступни. Впрочем, все это делалось не для русского журналиста, а для стандартного француза 35-го роста, так что жаловаться было не на что. Теперь я, во всяком случае, выглядел прилично.

Поездка заняла час с небольшим. Наша машина шла с хорошей скоростью, обходя грузовики, во множестве двигавшиеся в обе стороны. Пейзаж за окном разительно отличался от того, что я видел в восточных департаментах. Неужели это одна и та же страна? Словно неведомая сила перенесла из будущего целую область со всеми её городами, заводами, дорогами и возделанными полями. На секунду промелькнула безумная мысль — а был ли, действительно, Жаннере человеком нашего времени? Не является ли он, подобно герою Уэллса, гостем из другой эпохи? В конце концов, если время, как считает теперешняя наука, может замедлять и ускорять свой ход, почему бы при определенных условиях не направить его вспять? Нет, это, конечно, бред. Настоящий человек будущего, как я тогда думал, — добр и наивен, он не станет диктатором, не построит тюрьмы с белыми комнатами...

На въезде в Перревиль нас остановили спецжандармы и, без всякого снисхождения к коллегам, дотошно проверили документы и осмотрели машину. Впрочем, проделано все это было с отменной быстротой. Как оказалось, именно жандармов и армейских офицеров проверяют с особой тщательностью, ведь именно под их видом предочитают действовать немецкие агенты. С начала войны Объединенный Комитет перехватил уже несколько групп диверсантов, так что бдительность была удвоена. Движению транспорта это, однако, не мешало — в определенном месте дорога просто разветвлялась так, чтобы пройти сразу через десяток постов.

Пройдя проверку, мы быстро миновали промышленные пригороды, скрытые от взглядов проезжающих рядами деревьев, проехали кольцо жилых районов...

Тут мне опять придется сделать небольшое отступление. Что поделать, хоть это и прерывает ход повествования, но инае многие вещи будут просто непонятны современному читателю. Так вот, я думал, что пресловутый Комитет Морального Развития занимает всего один дом или даже часть дома, подобно российскому пропагандистскому ведомству. Да, трудно поверить, но оно целиком помещалось на двух этажах, а ещё этажом ниже была редакция оппозиционной газеты "Восход". В течение рабочего дня сотрудники ходили друг к другу пить кофе и жаловаться на нелегкую жизнь. С началом войны, следует сказать, пропагандисты отвоевали у "Восхода" несколько кабинетов и переманили часть сотрудников. Сейчас сложно даже представить уровень агиток, выходивших из под их пера. Тем, у кого есть такая возможность, советую приобрести отличную книгу австралийского издательства "Бакнер-Пресс" под названием "Государственная пропаганда в Российской Империи". Для остальных я постараюсь привести в дальнейшем несколько особо ярких примеров. В чем же заключалась причина подобного отношения? Сейчас принято считать, что российское правительство вообще недооценивало значение пропаганды. Это, конечно, не так. В действительности, имела место типичная для старой империи проблема: неспособность перейти от кустарщины и паллиатива к мощной регулярной системе. В той или иной мере это было свойственно всем государствам того времени, благодаря чему жаннеристы и одерживали над ними свои фантастические победы.

Итак, исходя из своего петербургского опыта, я ожидал увидеть скромное учреждение, разве что не на двух, а на пяти или шести этажах. Каково же было мое удивление при виде целого комплекса величественных зданий (насколько слово "величественный" вообще применимо к жаннеристской архитектуре — размеры, во всяком случае, впечатляли). Это был настоящий город в городе, с массивом жилых домов для сотрудников, многоярусными автомобильными стоянками, различными магазинами, кафе, даже кинотеатрами. Последние, как, впрочем, выяснилось, предназначались вовсе не для развлечения. В центре возвышалась огромная радиобашня. Я не мог поверить своим глазам.

— Все это принадлежит КМР?

— Ещё чего, — обиделся жандарм, — пункт охраны принадлежит нам, Спецжандармерии.

— А остальное?

— Остальное — КМР. У них есть ещё филиалы в других городах, но этот — самый большой, насколько я знаю.

Я потрясенно замолчал. Машина подъехала к зданию с надписью "Внешнее управление — группа отделов по Европе и России". На входе у нас ещё раз проверили документы, хотя и без особой дотошности — охранники, судя по всему, были в дружеских отношениях с моими провожатыми.

— Жюль, у тебя ведь есть второй класс? Скоро будешь аджюданом.

— Откуда такие новости?

— Нас развертывают в полевую бригаду, утром узнал.

— Вот как? Надо, значит, учить немецкий?

— Зачем? Тыкай в бошей винтовкой, они сами с тобой заговорят хоть на французском, хоть на китайском...

Пройдя внутрь, мы оказались в просторном вестибюле, заполненном суетящимися людьми, в основном подростками-курьерами. Большая их часть, как я с удивлением заметил, входила и выходила не через обычные двери, а через ступенчатый спуск прямо в полу, наподобие метро. Оказалось, все рабочие здания КМР были соединены подземными коридорами. Старший жандарм немедля направился к настенным телефонам, десяток которых висел против входа, позвонил куда-то и после короткого разговора вернулся, довольно улыбаясь.

— Повезло, месье Бланк сейчас свободен и может вас принять.

Хотя месье Бланк ждал всего лишь на шестом этаже, мы поднялись к нему на лифте. Вместе с нами в кабину зашли ещё трое, среди которых я заметил толстяка, бережно прижимающего к груди папку с какими-то бумагами и несколько бутылок минеральной воды. Знакомое лицо... Ну конечно, один из наших репортеров патриотического направления. Сейчас, понятное дело, направление сменилось, и я был вовсе не уверен, что для этого понадобилась белая комната. Он тоже узнал меня и с неловким видом кивнул, пробормотав под нос какое-то приветствие. После секундной заминки я ответил. Что ж, теперь такие встречи будут постоянными, и нам следует приучаться смотреть друг другу в глаза.

Лифт остановился, мы вышли. Жандармы остались за дверью кабинета месье Бланка, пропустив меня вперед. За начальственным столом сидел человек средних лет в костюме с галстуком-бабочкой — тот, чье предложение я когда-то отверг на спецтрибунале. Он, конечно, уже тогда знал, чем все закончится, а я... Я, наверное, казался смешным и наивным этим жаннеристским опричникам. Сейчас, впрочем, "бабочник" смотрел на меня вполне серьезно.

— Рад, что с вами все в порядке. Присаживайтесь, коллега.

— "Коллега"? — спросил я, — Вы тоже журналист, месье Бланк?

— Был когда-то. Теперь у меня более широкая область деятельности. Нет, "коллега" — это просто принятое у нас обращение. Слово "месье" признано неактуальным, "товарищами" пусть называются коммунисты, "гражданин" — неплохо, но попахивает якобинством и гильотиной... А "коллега" точно выражает суть. Все мы, работники в поле и на заводе, инженеры и ученые, журналисты и чиновники, солдаты и полицейские, все мы, от уборщицы до Президента, делаем одно дело — строим новое общество. Поэтому все мы — коллеги. И вы теперь работаете с нами, поэтому вам следует называть меня "коллега Бланк", жандарма на входе — "коллега сержант", а Президента, если вас когда-нибудь сведет судьба, — "коллега Жаннере".

— Но я слышал, как жандарм говорил про вас "месье Бланк".

— На то он и жандарм. Подобные ребята готовы лоб расшибить перед человеком с бабочкой... Мы стараемся отучить их от солдафонских привычек, но дело это нелегкое. Впрочем, я хотел поговорить с вами на другую тему. В последний раз, если вы помните, наш разговор не состоялся — у нас обоих не было времени. Его и сейчас немного, мне даже пришлось пожертвовать обедом ради приятной беседы. Ладно. В прошлый раз речь зашла об измене. Мне бы не хотелось, чтобы вас тяготили подобные мысли — они будут мешать хорошей работе. К сожалению, правила таковы, что если вы будете плохо работать, то вернетесь в белую комнату. А этого уже не хотелось бы нам обоим, правда?