Три года в Соединенных Штатах Америки - 3

Поэтому, когда мы почти все собрались в обед за столом, они стали расспрашивать меня, что это было — ушу, карате или ещё какая-то восточная фиготень. Вот тут я честно сказал им, что это гимнастический комплекс генерала Олтоева, я занимаюсь им уже более полугода и что он сейчас обретает в Советском Союзе всё большую и большую популярность в первую очередь, как средство предупреждения любых заболеваний и именно поэтому я вообще ничем не болею и боюсь никакой простуды.

Ещё я поведал французам о том, что хотя и не являюсь целителем, бывшая медсестра военного госпиталя, а теперь целительницы, работающая там же, Таня Скворцова, научила меня не только этой гимнастике, но и добрым пяти дюжинам лечебных касаний, которыми я могу излечить десятка четыре заболеваний, в том числе и довольно серьёзных. Антуан тут же поинтересовался, входят ли почечные колики в этот список и я предложил ему встать, заголить передо мной поясницу до середины спины и шесть раз обеими руками резко прикоснулся к тем нервным узлам, которые отвечали за почки. Заодно я на всякий случай купировал боль и француз тотчас перестал кряхтеть и вздыхать. Когда он повернулся ко мне, то я с улыбкой сказал:

— Всё, Антуан, теперь вы снова можете пить сколько угодно пива, но только не злоупотребляйте маринадами с уксусом. От них все беды с почками, да, и с печенью тоже.

Вот так, в работе, с ежедневным отдыхом на кухне, когда я во время готовки и разговоров с Дорой о поварских секретах, разгружал мозги, прошла целая неделя. Иногда я смотрел телевизор и просматривал газеты. Моя пресс-конференция наделала довольно много шума, но была отражена довольно странным вечером. Уже на следующий день в очень многих газетах были напечатаны статьи примерно с такими заголовками: — "Юный советский сталинист-перебежчик не советует этой зимой француженкам надевать трусики!" Далее с той или иной степень остроумия обыгрывалось то, как я призвал репортёров и журналистов к сдержанности. Это была мирная пресса.

Зато на меня обрушились с яростной критикой все, кому не лень, за то, что я назвал людей, выехавших из Советского Союза, отщепенцами, отребьем, ворами, уголовниками и последними негодяями, предупредив Францию, чтобы та не ждала от них добра и покрепче запирала двери. Это были самые воинственно настроенные против меня газеты, в основном бульварные. Однако, были и такие, которые взялись всерьёз обсуждать параллели, проведённые мною между Наполеоном и Сталиным, а в одной был даже напечатан коллаж, в котором Сталин был изображен в наполеоновской позе, его сюртуке и треуголке, а Наполеон махал рукой с Мавзолея Ленина, одетый в шинель. Это была серьёзно настроенная пресса.

Самая большая статья, посвящённая мне и моему побегу, была опубликована в газете "Юманите". В ней меня клеймили позором и нехорошими словами за то, что я сбежал из Советского Союза, но и хвалили за то, как яростно я защищаю завоевания Советского Союза и отдаю должное Сталину. Увы, но только две французские газеты поместили короткие заметки о том, что русский перебежчик Борис Картузоф заявляет, что мотоциклы, автомобили и сам завод "Метеор" это его детище и ищет спонсоров для того, чтобы доказать это на деле. Куда активнее французская пресса и телевидение освещали операцию "Горгона" и писали, что впервые в жизни три разведки соединили свои усилия, чтобы нанести удар по наркоторговле, а также восхваляли до небес комиссара Лагранжа, которому принадлежала идея этой невероятно сложной и опасной операции. "Корсиканский союз" предавали анафеме, равно как и террористическую организацию "Нурджалар", бросившую вызов Франции.

Лично меня всё это волновало мало. Самого главного я добился, теперь все мои друзья, легализовавшиеся во Франции, могли смело прийти ко мне с газетой в руках и сказать, что они хотят принять участие в создании новой гоночной команды, а ещё лучше купить по дешевке старую, уже имеющую хоть какую-то историю и начать раскручивать её на новой основе. Тем более, что такая команда на примете имелась и это была легендарная команда "Макларен", созданная в шестьдесят третьем году новозеландцем Брюсом Маклареном и американцем Тедди Майером.

После смерти Брюса в семидесятом году, дела у "Макларена" были неважными, но в семьдесят втором пилот этой команды, Денни Хьюм, смог занять третье место, хотя финишировал первым всего один раз. Ну, в те годы ещё ни одна команда не имела тотального превосходства, а потому борьба в гонках "Формулы-1" шла упорная. Однако, об этом мне было ещё рано думать и я весь сконцентрировался на работе над уже написанным мною и Бойлом текстом. Нинон вела себя достаточно скромно, но не слишком целомудренно и разве что не приходила в мой кабинет совершенно голой, но временами надевала чуть ли не совершенно прозрачные блузки.

Фигурка у этой девушки была обалденной, да только я не пожирал её глазами и не слишком-то разглядывал прелести, чуть ли не выставленные мне напоказ. Хотя с другой стороны, мне просто некогда было на неё таращиться. Покончив за пять дней упорной работы с текстом, не всякий принтер печатал так же быстро, я принялся делать рисунки, чертить графики и диаграммы, на что ушло ещё три дня, а Нинон приклеивала их к машинописным страницам.

В итоге на восьмой день манускрипт был полностью готов и все три экземпляра отвезли в Марсель, в переплётную мастерскую. Сразу после завтрака я поехал в Марсель, вместе с несколько разочарованной Нинон в госпиталь, чтобы пройти в нём полное медицинское обследование. Мои сопровождающие сидели в лимузине впереди и я, чтобы поговорить с девушкой, поднял тонированное стекло в салоне лимузина, после чего вполголоса, чуть ли не шепотом, сказал ей:

— Нинон, вы, как я вижу, немного расстроены. Если вы думали, что я начну проявлять к вам внимание, то заблуждались на мой счёт. Извините, но я однолюб. Хотя мы с женой и разошлись, я всё же надеюсь, что мы снова будем вместе. Для этого я и сбежал на Запад. Мне нужно доказать ей, что лучше меня нет никого на свете и потому для меня теперь нет больше ни одной девушки. Даже для того, чтобы просто поразвлечься, но зато как раз к этому самому просто поразвлечься, я отношусь крайне неодобрительно. Между мужчиной и женщиной должен быть пусть и непродолжительный, но всё же любовный роман. Поэтому не сердитесь на меня. Вы очаровательная девушка, Нинон, но моё сердце уже занято другой женщиной, моей женой, которая обязательно ко мне вернётся. Надеюсь, что вы поймёте, насколько для меня это важно.

Француженка посмотрела на меня с ещё большим изумлением и так же тихо сказала:

— Ты очень странный парень, Борис. Никогда бы не подумала, что юноша в восемнадцать может быть таким серьёзным и глубоким человеком. Наверное именно поэтому ты и притягиваешь меня к себе. Прости меня, что я позволяла себе приходить в твой рабочий кабинет одетой слишком эротично и откровенно.

Улыбнувшись, я ответил:

— Ничего страшного, Нинон, мне было очень приятно изредка поглядывать на тебя. Ты обворожительно красивая девушка, но я могу смотреть на тебя только как на цветок редкостной красоты и при этом даже не приближусь, чтобы вдохнуть его аромат. Извини, но так уж я устроен и ничего не хочу в себе менять.

После этих слов я снова опустил стекло и мы поехали дальше лишь изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Меня не очень-то беспокоили переживания Нинон. Хоть ты тресни, но я считал, что нахожусь на вражеской территории и потому не расслаблялся ни на секунду, а отправляясь в спальную, даже закрывал за собой дверь на ключ, чтобы эта французская красотка не заявилась в неё голой с бутылкой шампанского в одной руке и бокалами в другой. Может быть я и зря думал о девушке плохо, но ну его к чёрту, это французское гостеприимство, которое может потом вылезти боком, хотя может быть я всё-таки ошибался.

Возможно таким своим поведением я ещё сильнее настораживал генерала Паскаля, но ведь ему было же сказано — девочки по вызову мне не нужны. С такими мыслями я приехал в госпиталь, где целая толпа врачей принялась исследовать мой организм на предмет наличия в нём каких-либо заболеваний или отклонений от нормы. Ох, и поиздевался же я над ними, но тоже в меру, а если честно, то слегка. Когда пожилой, седовласый врач явными признаками сахарного диабета попросил меня задержать дыхание, я задержал его, на целых семь минут, отчего у него у самого чуть сердечный припадок не случился и он, бедолага, даже малость побледнел.

Медленно выдохнув воздух, я, словно бы приводя доктора в чувство, несколько раз коснулся пальцами его тела в области солнечного сплетения и заставил организм заняться поджелудочной железой самым основательным образом. Когда французские врачи захотели проверить и мою становую силу, я со скучающим видом взял и оторвал от пола динамометр, стрелка которого замерла на делении в пятьсот килограмм, то есть дошла до крайнего предела. И это был не последний мой прикол в госпитале. Когда меня посадили на кресло, вращающееся вокруг своей оси, основательно раскрутили его и через пять минут попросили встать и сделать несколько шагов, чтобы проверить, как действует мой вестибулярный аппарат, то я сделал их, только пройдясь до двери и обратно на руках, после чего сделал сальто назад, встал на ноги и присел двадцать пять раз в очень высоком темпе. Весь этот мой выпендрёж был направлен только на одно, показать комиссии отца Денисия от французской медицины, что перед ними находится атлетически сложенный парень восемнадцати лет от роду, с отлично накачанной, но не гипертрофированной мускулатурой, физически сильный и прекрасно владеющий своим телом, способный проделать любое акробатическое упражнение и даже сесть на мёртвый шпагат. К тому же абсолютно здоровый.

Особенно тщательно меня осматривал дантист, а мне было чем похвастаться — тридцать два белых зуба с прекрасной крепкой эмалью без малейших признаков кариеса. В общем это были зубы молодого волка или медведя и таковыми они оставались у меня вплоть до шестидесятилетнего возраста. В жизни ни разу не был у зубного врача, но то же самое о себе мог сказать и каждый Картузов. К старости у моего отца стало пошаливать сердце, беспокоили суставы, но зубы у него были такими, что он мог перегрызть ими ножку табурета. В конечном итоге врачи французского военного госпиталя поздравили меня с прекрасным здоровьем, а я ехидно сказал, что если они всей толпой сядут на самолёт и отправятся в Москву, в медицинский центр генерала Олтоева, то и у них лет через восемь будет точно такое же здоровье.

На меня тут же набросились с расспросами, проходил ли я курс такого лечения. Мой ответ был положительным, да, полгода назад, после чего я два месяца изучал лечебную гимнастику и даже научился целительским приёмам и потому могу лечить некоторые заболевания намного лучше, чем они, но всё же посоветовал обратиться к куда более квалифицированным целителям, хотя сам как раз и был целителем высшей квалификации — куэрном двенадцатой ступени, но и куэрны второй ступени тоже лечат людей ничуть не хуже, чем я, так что это ровным счётом ничего не означает.

Вечером мы вернулись на виллу "Магнолия", а на следующее утро, сразу после завтрака, на неё приехали генерал Паскаль и его первый заместитель. Оба слегка ошарашенные. Вместе с ними приехали два врача, которые не смотря на вчерашнюю медкомиссию, первым делом очень тщательно обследовали меня и лишь потом согласились сделать мне укол сыворотки правды. Меня посадили перед письменным столом, за которым сидели Жан-Жак и Жан-Кристоф, рукав мне закатывать не имело никакого смысла, на мне и так была надета тенниска с короткими рукавами, и вкололи добрых три кубика не знаю уж какой гадости. Наверное пентотала натрия.

Пристально, с немым укором, посмотрев на обоих французов, я слегка склонил голову и ускорился, после чего усилием воли заставил сердце погнать кровь немного быстрее, но всё же не слишком быстро, чтобы печень поскорее нейтрализовала препарат. Вместе с тем я заставил прилить кровь к лицу, чтобы оно не то чтобы сделалось пунцовым, но ощутимо покраснело. В общем проделал всё то, что уже проходил трижды, готовясь к подобному испытанию. Выйдя из ускорения, я полностью расслабился и изобразил из состояние средней степени невменяемости. Один из врачей, проверив реакцию моих зрачков, они очень слабо реагировали на свет, сказал генералу Паскалю на редкость сердитым голосом:

— Патрон, можете начинать, полагаю, что на двадцать минут парня хватит, но потом он уснёт и проспит часа три. Мы будем всё время наблюдать за ним, ведь я ввёл ему двойную дозу, но его состояние пока что не внушает мне никаких опасений.

Генерал кивнул и задал первый вопрос:

— Малыш, как тебя зовут?

— Боря, — ответил я слабым голосом и поправился, — Борис Викторович Картузов.

После этого последовал самый главный вопрос:

— Ты работаешь в КГБ, Борис?

Ответ последовал незамедлительно:

— Нет.

Генерал тут же спросил:

— Ты знаешь кого-нибудь из сотрудников КГБ?

Я покорно, но довольно односложно ответил:

— Да, знаю, Игоря и ещё Виктора.

В ходе всего дальнейшего допроса генерал услышал от меня только то, о чём я и так рассказал ему раньше, но куда более подробным образом. На самые главные вопросы, чем ещё я занимался в Союзе, кроме конструирования автомобилей и тренировок вместе со своим другом Игорем, которого недавно перевели на дальний Восток, генерал Паскаль получил только отрицательные ответы. Я был чист, аки стёклышко, перед Французской Республикой, в которую прибыл мечтая стать чемпионом мира и богатым человеком, чтобы таким образом вернуть себе Ирочку. На двадцать седьмой минуте я сделал вид, что отрубился и меня перенесли из кабинета в спальную комнату, раздели и уложили в постель, где я тихо и мирно уснул, но при этом видел перед собой даже с закрытыми глазами спальную комнату глазами Дейра. Жан-Кристоф улыбнулся и весёлым голосом спросил:

— Жан, ты удовлетворён? Ты понимаешь, что мы можем не опасаться никакого подвоха со стороны этого парня?

Врач, стоявший рядом и считавший мой пульс, немедленно подтвердил это, сказав облегчённым голосом:

— Да, патрон, этот парень не имеет никакого прямого отношения к КГБ и лишь дружил с двумя сотрудниками, а в этом лично я не вижу никакого криминала. Так, всё хорошо, сердце у него работает ровно, так что я за него полностью спокоен, но лучше посижу возле его кровати. На всякий случай. Всё-таки мы обошлись с этим юношей далеко не самым лучшим образом, а ведь он уже сделал для Франции очень много хорошего. Хотя это и не моё дело, но по-моему его нужно было отблагодарить как-то иначе, а не накачивать сывороткой правды. Надеюсь, что она ему не повредит.

Глава 6

"Метеоры Франции"

Оба Жана вышли из виллы и сели в плетёные кресла на террасе, где им подали коньяк и кофе. Жан-Жак облегчённо вздохнул и чуть ли не воскликнул радостным голосом:

— Жано, ты просто не представляешь себе, какая голова у этого парня! Я сегодня всю ночь читал его аналитическую записку. Это фундаментальный труд. Малыш расписал в нём все беды, которые поджидают Францию, но самое главное, объяснил, почему они произойдут и что более всего удивительно, наметил пути, по которым нам следует двигаться вперёд, укрепляя ЕЭС. Оба экземпляра я уже отправил в Париж, один завтра же ляжет на стол президента, а второй уже сегодня получит Жак.