Приключения Звездного Волка

Я принялся рассказывать о новой форме страхования и, увлекшись, наговорил такого, что на Земле, судя по моим словам, теперь вообще не нужно ничего делать — только знай страхуйся да живи себе на проценты, лишь бы дожди почаще. Каши маслом не испортишь, думал я.

Однако, как оказалось, агенты думали иначе. Мыло приставил мне к горлу острый штырь и потребовал прорыватель пространства. Мы никуда не поедем, заявил он, нам и тут хорошо, а ты, гад (то есть, я), останешься тоже и будешь у нас наводчиком.

(В который уже раз убедился я в прозорливости и уме моего генерала. Он знал, знал, кого сюда послать!)

— А вот вам! — дерзко показал я. — Вот вам... а не прорыватель! Его вы можете отнять у меня только вместе с жизнью, а ее вам, трусливым шакалам, у меня не отнять!

И, не давая бандитам опомниться, я сообщил, что не боюсь смерти, потому что у меня лунная трахома, красная горячка, сибирская язва и пирамидальная проказа, которые я заработал в экспедициях на Альфу Центавра и дельту Волги. Также добавил, что на Гончих Псах был недавно искусан местными собаками и после четырехсот уколов в живот на меня теперь временами находит мерцательное бешенство — тогда я кусаюсь до полного столбняка окружающих, а обглоданные трупы зарываю потом на помойках.

— И вообще, — добродушно скривился я, — неужели вы думали, что к таким сволочам пошлют нормального! Генерал приказал: вези домой или кусай на месте, — барахла не жалко!

После этой моей краткой речи Мыло уронил кастет, Окурок упал сам, Петуха стало тошнить, а Червонец кинулся к ведру с бесцветной жидкостью.

Но я сказал, что всё бесполезно — мои болезни за пределами Великого Содружества практически неизлечимы, а они их уже как пить дать подцепили и теперь через пару часов непременно окочурятся.

Атаман Шило позорно завыл и закатался по полу. Он рвал на себе волосы и малодушно орал: 'Но что же делать, мессир?.. Ведь я так давно не видел маму!..'

Минут десять я наслаждался своей нравственной победой и в конце концов вроде бы решил сменить гнев на милость.

Я почесал забрало и задумчиво сказал, что, пожалуй, на Земле их, может, и вылечили бы, но только по великому блату, если я напишу генералу рекомендательное письмо, а он выйдет с ним на Мировой Совет.

Тогда все перестали пить, кричать и блевать и принялись дружно просить меня написать такое письмо.

Но я еще долго ломался, отнекивался, говорил, что они не заслуживают человеческого к себе отношения, что они вот просто взяли и нагадили мне прямо в самую душу, а теперь предлагают, значит, утереться, забыть о своем достоинстве и пойти на поводу у таких жалких тварей, которыми, вне всякого сомнения, они являются.

Они же истово клялись, что вновь завоюют мое уважение и любовь, вытрут всё, что нагадили, лишь бы только я пошел на их, жалких тварей, поводу.

Я заметил, что, кажется, у них уже выступает на щеках мой конский конъюнктивит, а на лбу проявляются характерные холерные пятна, покорячился для порядка еще с полчаса, в течение которых они успели раз по пять хлопнуться в обморок, и наконец со вздохом произнес, что доброе сердце когда-нибудь погубит меня окончательно.

Тогда бандиты повеселели, с радостными криками смахнули со стола остатки пиршества и приволокли откуда-то некое подобие трона. Я уселся поудобнее, достал блокнот и принялся писать рекомендательное письмо.

Для непосвященных оно выглядело так:

'Дорогая тетя, пишет тебе твоя бабушка, которая родилась, когда ты умерла. Помнишь, как ты, я и дедушка гуляли по берегу нашего тихого пруда и к дедушке подошла курочка, а он сказал ей: 'Кыш, зараза!'? Я — помню, хотя и была тогда совсем маленькой, а дедушку прибили веслом браконьеры. Я, тетя, часто вспоминаю наш тихий пруд, наше весло и нашего дедушку. Очень жаль, что браконьеров так и не поймали, а то бы он и тебя прибил.

Целую. Твоя бабушка'.

Чтобы прочесть настоящий текст этого вроде бы идиотского на первый взгляд послания, Экселенции надо было сделать следующее.

В десятом томе комментариев к Шекспиру, например, отыскать слова с порядковыми номерами 110, 336, 981, 1429 и 2265. Они соответствуют тем же номерам слов в письме, если считать только последние две цифры. Но они вовсе не обязательно будут иметь какой-то здравый смысл, потому что некоторые слова — для отвода глаз, 'ловушки'.

Далее аналогичным образом прочесываются 'Энеида', 'Дон Кихот', 'Сказки бабушки Куприянихи', второй том 'Зачетного доклада Председателя Мирового Совета по случаю досрочного недовыполнения плана 1501 года Эры Великого Содружества во всех сферах нашей жизни' и другие произведения мировой классики.

Набранные таким образом слова накладываются на текст письма. Но большинство, как я уже говорил, являются ловушками, не имеющими никакого смысла — их по специальной таблице вычленяют и отбрасывают.

И вот что получилось бы у генерала в конце расшифровки письма.

'...Офелия... собака... завтра...

...со мной... я радуюсь... Эней...

...на мельнице... о рыцарь... поросята...

...залог всех наших... пламенных... побед...'

Снова бред, скажете вы и будете по-своему правы. Но посвященному во всякие наши таинства человеку известно, что 'Офелия', например, значит 'генерал', 'собака' — 'здравствуйте' и т.д. Ну а дальше всё элементарно, и окончательный вид донесения следующий:

'Здравия желаю, Экселенция!

Часть задания с большим успехом выполнена.

Высылаю первую партию. Неблагонадежны и больны. Рекомендую Сумасшедшую Планету.

Полон энтузиазма, продолжаю работу!

5267х

Всегда наш ? — — г2'.

123у

Шило горячо поцеловал письмо, бережно спрятал его в портянку и доложил, что группа к отбытию готова. Я построил бойцов, проверил внешний вид, заставил застегнуть воротнички и отобрал у Червонца бутыль с сивухой, а у Мыла кастет.

Теперь надо было только найти подходящее помещение, так как для отправки через пространство необходима темная кабина с дверью.

Мы вылезли из 'Под дерьмом' на свет божий и стали искать кабину. Ничего приличного, к сожалению, не нашли, и тогда после долгих раздумий я решил воспользоваться обыкновенным деревянным сортиром, неизвестно зачем сооруженным посреди огромного поля нечистот. (Все-таки местные жители — большие педанты!)

Я загнал гвардию в сортир, достал из шальвар прорыватель пространства и настроил его на Землю. Хотел обнять бедняг на прощание, но они так шарахнулись от моих протянутых из лучших побуждений рук, что ветхая коробка чуть не завалилась. Тогда я решил обойтись без официоза, сказал: 'До свиданья, братцы!' и нажал курок, направив дуло прорывателя на агентов до полного их исчезновения.

Потом я вышел из сортира, отвязал коня, нашел копье и вернулся в гостиницу, где поужинал и уснул мертвым сном после нелегкого трудового дня.

На очереди были девушки.

У меня появился новый друг — магистр магистрата, которому я давал взятку, когда искал Шило и Ко. Я опять явился к нему на прием и со слезами на глазах поведал, что теперь ищу сестренок, похищенных разбойниками в розовом младенчестве с мамашиной фермы.

Магистр недоверчиво хмыкнул из-под очков и поинтересовался, сколько же крошкам нынче годиков. Я сказал, что так как они, кажется, погодки и их было семь штук, то приблизительно от восемнадцати до двадцати четырех (разумеется, в местном летоисчислении).

На вопрос, чего ж это я так поздно кинулся вдруг искать незабвенных сестренок, я, уронив слезу, объяснил, что долгое время жил на чужбине — получал образование в соседнем курфюршестве, а как только получил, начал поиски братьев. Братьев нашел (исключительно благодаря энергии и инициативности господина магистра) и отослал поправлять пошатнувшееся здоровье на родовую ферму. А от них-то узнал, что и сестренки живы и обретаются где-то в столице.

— Как вы оцениваете мою помощь в этом сложном и деликатном деле? — подумав с минуту, по-солдатски прямо спросил магистр.

Я так же по-солдатски прямо ответил, как. С полчаса мы торговались, но я, скованный жесткой сметой, при всем желании не мог уступить этому славному человеку ни убля.

Я и не уступил. Тогда он согласился принять по смете, и аванс был выплачен незамедлительно.

— А теперь, простите, мужской вопрос, — в высшей степени деликатно сказал мой новый друг. — Где их, на ваш взгляд, вероятнее всего отыскать?

— Мужской вопрос — мужской и ответ, — столь же деликатно сказал я. — Вероятнее всего, на мой взгляд, — в бардаке.

Магистр выразил глубокое соболезнование, но тут же обрадовал, сообщив, что он, кстати, самый крупный специалист по бардакам в частности и по социальным проблемам и язвам вообще не только в столице, но и целом королевстве.

Я же сказал, что и не сомневался в этом, иначе и быть не могло, у него это просто на челе написано и т.д. и т.п. По-моему, мы друг другу здорово понравились.

И вот, сверяясь с подробной картой города и ежедневно поступающими в ратушу сводками последних новостей и сплетен, мы двинулись в поход на более-менее злачные учреждения и заведения столицы.

День за днем, неделя за неделей проходили в постоянных ночных дозорах. Вообще-то присутствие магистра в чем-то несколько меня стесняло: я не мог открыть ему кое-какие привычки и замашки своих агентов — уж слишком они были земными, хотя по ним отыскать девушек можно было бы гораздо скорее. А магистр сковывал мой оперативный простор, он сам утверждал программу на сутки, и, бывало, мы застревали под одним фонарем гораздо дольше необходимого, хотя я доказывал своему другу, что ничего тут особенного нет и сестренок нет тоже.

Однако он начинал сердиться, говорил, что мы не всё как следует посмотрели, что заграница испортила мой вкус и давай побудем еще.

Но, с другой стороны, ведь только от магистра зависело — дать или не дать мне ночной пропуск. Однажды я все же попытался было улизнуть из гостиницы в одиночку. Магистр меня догнал и устроил прямо на улице безобразную сцену — что, мол, я его не уважаю, что он ради меня запустил все дела в магистрате, что из-за дружбы ко мне его выгнала жена, — и вот после всего этого я бросаю его и как последний подлец собираюсь искать сестренок один!

Естественно, мне пришлось извиняться и надавать ему новых клятв в смысле нашей вечной и нерушимой дружбы.

Так мы и таскались на пару целыми неделями по всяким вертепам, невзирая на мое врожденное и всосанное с молоком матери отвращение к подобным экспедициям.

Не обходилось и без курьезов, хотя смотря, конечно, что тут можно назвать курьезами. Каково, по-вашему, было мне, человеку в буквальном смысле этого слова, представителю своей земли, привыкшему гордо и честно носить ее знамя где придется, пусть порой даже и втихаря, попадать в такие вот, к примеру, ситуации.

Однажды 'У Соловья и Розы' нас застукала милиция нравов. Соловья сразу скрутили и бросили в корзину, а у Розы отобрали лицензию. Мне же иезуитски инкриминировали 'появление в общественном месте без штанов', что было прямой подтасовкой фактов — штаны во время облавы все время находились у меня в руках.

Дело могло бы кончиться довольно плачевно, но тут из соседнего номера, тоже со штанами в руках, величественно выплыл господин магистр и по справедливости съездил начальнику патруля по морде.

Магистр кричал, топал ногами, брызгал слюнями и, обзывая меня гостем столицы, грозился упечь весь наряд по борьбе с нравственностью в сельскую местность на борьбу с драконами. Но потом он сменил гнев на милость, ограничившись распоряжением утверждать с нынешнего дня список всех инспектируемых в течение суток заведений в ратуше.

А в другой раз магистр попал в номер к собственной дочери, которая, не хуже папаши, оказывается, тоже любила иногда поразвлечься, и из-за стенки долго доносилось: 'О, презренная дочь!' и 'Папа, только не по голове!..'

Правда, потом они помирились, папа позвал меня в номер, представил дочке с самой лучшей стороны, а после обильного возлияния стал заставлять на ней жениться.

Сначала эта драная цапля с вульгарными манерами и глупыми ужимками мне не очень понравилась, — мой природный эстетический уровень был куда выше тех параметров, которые могла предложить дочка своего неугомонного папы. Но по мере пира я стал смотреть на окружающую действительность более лояльными глазами и даже обнаружил в этой выдре некоторые скрытые от постороннего наблюдателя позитивные детали. Папаша же быстро этим воспользовался, сбегал за тутошним шампанским и моментально заключил с нами помолвку.

Потом он прогнал мою суженую домой под усиленным конвоем милиции, категорически запретив заходить куда бы то ни было, потому что теперь до самой свадьбы она должна хоть немного побыть порядочной девушкой. Ну а мы двинулись искать сестер дальше.

...Так худо-бедно, а проскакали мы за пару месяцев весь город, однако сестренок не обнаружили. Я уже еле-еле волочил ноги, а магистр весь высох, почернел и даже ходить стал как-то боком, спотыкаясь на ровном месте и падая от малейшего дуновения ветерка.

Я теперь называл его папой, делал замечания, что он совсем не бережет себя и просто тает на глазах. Но он говорил, что не сможет спать спокойно, пока не разыщет дорогих сестер будущего любимого зятя, и продолжал походы. Разумеется, и меня он таскал за собой, хотя моей новой невесте это явно не нравилось.

Я послал в Центр депешу, что поиски затягиваются на неопределенное время, денег уже мало и, может, ну их, этих 'сестер'?

В ответ мне прислали еще кучу ублей и строго сказали, что не ну их, что на меня с надеждой смотрит весь Мировой Совет.

Когда же, надеясь смягчить каменное сердце Экселенции, я сообщил, что меня, между прочим, могут оженить на дочке высокопоставленного представителя местной администрации, тот открытым текстом дал понять, что я — человек взрослый, сам должен отвечать за свои поступки, но он меня вполне понимает и дает добро, тем более что все равно, поскольку данная планета не входит в Содружество, на Земле брак будет считаться недействительным.

'А может быть, это любовь, сынок?' — неофициально спросил в конце послания Экселенция.

И когда я с надеждой протелеграфировал, что по части любви тут и конь не валялся, последовал категорический приказ: 'Тогда женись!'

И мы сыграли свадьбу. Свадьба была хорошая, гостей было много, и все из самой высшей родовитой знати королевства. Король, правда, не смог приехать (он в северных болотах покорял вампиров и оборотней), зато почтила своим присутствием королева. Я, признаться, как урожденный демократ сперва немного волновался, не стеснит ли гостей присутствие высокой августейшей особы. Но опасения, к счастью, оказались напрасными. Королева быстро упилась, и юные пажи отволокли ее на конюшню и бросили спать в сено. Тогда веселье разгорелось еще жарче.

Ко мне наперебой лезли целоваться и с требованием выпить на брудершафт принцы крови, герцоги, маршалы, а всяких баронов и виконтов я замучился считать. Перед пиром я принял антиалкогольные пилюльки и потому пил со всеми подряд без боязни захмелеть. А люди это были ну просто чудесные: они смешили меня и мою молодую остроумными казарменными анекдотами, ходили на головах, хрюкали, блеяли, изображали, как курица сносит яйцо, и громко пели веселые солдатские песни. Если же кто-то падал под стол, верные слуги тащили его на конюшню к королеве.